XXII. Участие иезуитов
Прекрасный рассказ об этом времени, об этих днях пребывания самозванца в Кракове, находится в записках иезуита Велевицкого.
„Москвитянин Димитрий, – рассказывает он, – имел приятеля в отце Франце Помаском, священнике самборском, с которым, живя в Самборе, он познакомился у воеводы Мнишка. Этот человек, зная наш орден, пришёл к членам его и предложил им завести знакомство с Димитрием, обещая в этом деле своё содействие. Мы благодарили его за это, и члены нашего ордена, чтобы не упустить столь благоприятного случая, сами начали посещать Димитрия и предлагать ему свои услуги. Между нами первым был отец Каспар Савицкий, который пришёл к Димитрию в последний день этого месяца, приветствовал его от имени нашего ордена и изложил ему догматы нашей веры. Димитрий, по-видимому, остался этим доволен. После этого и после второго свидания отец Савицкий начал говорить о некоторых вещах, касающихся религии, и с большей уже надеждой на успех вмешивал в разговор то, что могло отвратить Димитрия от схизмы греков, которой он был предан в душе своей. Убеждённый этими доводами, он начал несколько сомневаться касательно своей схизмы и просил особенного, нарочного разговора для решения важнейших, по крайней мере, сомнительных пунктов. Сначала он совещался об этом деле с членами нашего ордена, потом сообщил своё намерение Николаю Жебжидовскому, воеводе краковскому, прося его содействия в этом обстоятельстве. Воевода горячо взялся за это дело и просил членов нашего ордена, чтобы они не отказали Димитрию в разговоре касательно спорных пунктов религии, особенно тех, которые относятся к греческой схизме. Члены нашего ордена охотно предложили свои услуги и ожидали назначения времени и места для разговора. Но так как Димитрий хотел вести дело это секретно, и укрыть его от всех, особенно же от москвитян, которые стеклись уже к нему в большом количестве и безотлучно его окружали, чтобы не навлечь на себя подозрения, будто он изменяет религии праотцев, то поэтому воевода краковский, Жебжидовский, назначил и удобное место и известное время для этого разговора, как мы увидим это под следующим месяцем“.
„Религиозный разговор с Димитрием происходил 7-го апреля следующим образом: Димитрий имел обыкновение приходить иногда к воеводе краковскому по делам. В таком случае воевода, по обыкновению вельмож, оставляя свиту Димитрия в приёмной зале, уходил с ним в одну из внутренних комнат, где рассуждали оба без свидетелей. Так было и в этот день. В комнату тайно были впущены двое из членов нашего ордена, именно отец Станислав Гродицкий и отец Каспар Савицкий. Когда они явились, воевода обратился к Димитрию с следующими словами: „вот люди, которых ты просил и с которыми ты можешь рассуждать о твоих мнениях касательно религии. Говори прямо и смело открой чувства души своей. С своей стороны услышишь то, что они будут возражать. Ежели они удовлетворят тебя, то ты не будешь иметь причины раскаиваться в своём намерении. Ежели же они не убедят тебя, то и это ещё не беда, и ты останешься при своих верованиях». Димитрий ответствовал воеводе немногими словами, говоря, что разговор этот очень будет ему приятен и что он не замедлит воспользоваться столь благоприятным случаем, могущим доставить ему внутреннее спокойствие. Потом, обратясь к членам нашего ордена, начал излагать перед ними свои сомнения, которые касались двух главных пунктов: исхождения Св. Духа от Отца и Сына и совершения таинства св. евхаристии под одним или под обоими видами. Говорено много и пространно о том и о другом пункте, и в продолжение разговора замечено, что Димитрий был предан не только схизме, но также различным ересям, в особенности же ереси арианской, которою старались заразить его ариане, пребывавшие в России. И так он приводил то, чему научился у еретика и у схизматиков, и довольно сильно возражал на эти доводы. Но когда наши отчётливо и ясно отвечали на каждый отдельный пункт, то он начал умолкать, явно признавался, что он удовлетворён совершенно, и обещал, что он после пространнее будет рассуждать с нашими, в особенности с отцом Савицким (ибо речь отца Градицкого казалась ему слишком учёной, между тем как ему понравился разговор отца Савицкого своей понятностью и ясностью), что он и сделал, как увидим ниже. Через два дня, т.е. 9-го этого месяца, отец Савицкий виделся с преосвященным нунцием папским, Клавдием Рангони, донёс ему о всём содержании вышеупомянутого разговора и долго совещался с ним относительно Димитрия“.
„Новый разговор, происходивший между Димитрием и отцами Савицким и Влошком, у монахов ордена бернардинов, 15 апреля, имел полный успех. Уже прежде склонный к религии католической, он более и более в ней утверждался и тогда уже был готов на всё, как показал исход дела. Ибо когда приближался праздник Пасхи, он начал думать о причащении Св. Таин, но был в недоумении, принять ли ему это таинство от руки русского священника, или от руки священника католического. После совещания о Димитрии, происходившего 16-го этого месяца, между отцами Станиславом Гродицким, Петром Скаргою, Фридрихом Баршицким и Савицким, следующий день был назначен для выслушания религиозного исповедания Димитрия. Димитрий открыл воеводе краковскому Жебжидовскому своё намерение принять веру католическую. Услышав об этом, воевода начал уговаривать Димитрия, чтобы по случаю приближающегося праздника Пасхи он выбрал какого-нибудь духовника, пред которым мог бы очистить свою совесть. Несколько подумав об этом деле, Димитрий выбирает и назначает своим духовником отца Каспара Савицкого и вместе с тем просит воеводу употребить своё влияние, чтоб Савицкий удовлетворил его просьбу и доставил ему удобное время и место видеться с Савицким без свидетелей. Воевода исполнил оба требования Димитрия следующим образом: настали два последние дня Страстной недели, в которые некоторые из самых знаменитых вельмож, принадлежавшие к братству милосердия, одевались в рубище и собирали милостыни и приношения для своего братства. Воевода принял на себя эту обязанность любви и милосердия и, пригласив к себе Димитрия одного, без свиты, легко убедил его сопутствовать ему. И так сначала воевода сам надел рубище, а потом надел такое же и на Димитрия. Таким образом переодетые, они вышли в город и, собирав некоторое время милостыни, пошли к церкви св. Варвары. Подождав несколько времени пред воротами, где они объявили себя за иноземцев, они были прямо проведены в комнату отца Савицкого, начальника коллегии. Там, сложив рубище, они объявили причину, для которой пришли. Воевода вышел на хоры церкви для слушания проповеди, а Димитрий остался один с Савицким и сказал, что и он с своей стороны готов к выслушанию исповеди, но просил, чтобы Димитрий отдохнул и перед исповедью выслушал от него несколько слов. Савицкий сделал это потому, что от многих лиц слышал, что сей Димитрий не есть истинный сын Ивана Васильевича, но самозванец. Когда сели и Савицкий и Димитрий, первый с величайшим красноречием начал выхвалять намерение Димитрия и желать ему за то всякого счастья, а потом с всевозможной скромностью увещевал, чтобы он приступил к столь важному и священному действию надлежащим образом приготовившись, и чтобы он открыл самые тайные помыслы души своей, чтобы он не думал о светской суете и мирском величии, чтобы не предавался тщетной надежде, тем более, что, стремясь к столь высокой и трудно-достижимой цели, он нуждается в особенной помощи всемогущего Бога. Услышав эти слова Савицкого, Димитрий несколько смешался, но вскоре, собравшись с духом, отвечал, что он охотно принимает увещание Савицкого. Касательно слов Савицкого о мирском величии он убедительно уверял, что в этом отношении действует откровенно перед Богом и перед людьми и что в надежде на правоту своего дела он всё ожидает от Бога, Которого промысл уже так часто помогал ему в разных обстоятельствах его жизни и проч. После этого отец Савицкий уже не медлил более и сел на приготовленном для него месте, чтобы слушать исповедь. Димитрий тотчас приступил к нему и, упав на колена, начал каяться в грехах своих. Он отказался от схизмы, принял веру римско-католическую и, получив разрешение грехов по правилам церкви, радостно оставил Савицкого и опять надел то же самое рубище, в котором он пришёл к нему. На хорах он нашёл ожидавшего его воеводу; оба опять отправились собирать милостыню, после чего возвратились во дворец воеводы. Всё это происходило 17-го апреля, в страстную субботу пополудни“.
„В следующий день наступило торжество Пасхи, при котором Димитрий желал присутствовать. Но так как он не смел сделать это публично, опасаясь прежде времени обнаружить свои действия перед русскими, чуждавшимися религии католической, а скрытно также невозможно было сделать это, ибо ему трудно было отлучаться от своей свиты среди столь великого торжества, то он целый день не выходил из дому. Но чтобы не провести этого праздника в совершенном бездействии, он приготовил письмо к папе Клименту VIII, в котором обещал подчинить и себя, и своих подданных его духовной власти, ежели ему удастся овладеть государством московским. Письмо это он вручил папскому нунцию через несколько дней, как увидим ниже. 20-го апреля отец Каспар Савицкий снова был приглашён к Димитрию. Он разговаривал с ним о различных предметах, между прочим о том, каким образом и в какое время Димитрий может приступить к таинству св. причастия и миропомазания, прежде нежели оставит Краков. Это было сообщено папскому нунцию, который по совещании с членами нашего ордена решил, что Димитрию следует прийти к нунцию в дом под предлогом распрощаться с ним (ибо он уже готовился оставить Краков), чтобы он там мог удовлетворить своему желанию, что и случилось, как мы тотчас увидим. Около того же времени, перед выездом своим из Кракова, Димитрий откланялся августейшему королю, который принял его очень ласково и при прощании одарил его большой суммой денег, дорогой парчовой одеждой и, наконец, золотой цепью с весьма искусно из золота вылитым изображением короля, которое, вися на груди, всегда должно было напоминать о монархе“.
„От августейшего короля Димитрий, согласно прежде принятому намерению и как он уже условился, отправился 24-го апреля к преосвященному нунцию папскому Клавдию Рангони, под предлогом проститься с ним. Он был принят с большою честью и отведён в одну из внутренних комнат дворца, сопровождаемый только воеводой сендомирским и известным уже нам отцом Каспаром Савицким. Войдя в комнату, он увидел алтарь и всё необходимое для совершения таинства. Димитрий просил воеводу и нунция несколько отойти и оставить его одного с отцом Савицким. Он повторил пред ним свою исповедь и приготовился к принятию св. причастия. После сего нунций и воевода возвратились, и явились два человека для услужения нунцию, готовившемуся отправлять службу. Нунций облачается и начинает священнодействие. Он причащает Димитрия св. тайн и совершает над ним таинство миропомазания в присутствии двух упомянутых капелланов, воеводы и отца Савицкого. Кроме их, никто не видел и не знал того, что происходило. По совершении священного обряда алтарь был вынесен и Димитрий встал, а нунций подарил ему восковое изображение священного агнца, оправленное в золото, и 25 золотых монет венгерских. Димитрий благодарил его и при прощании вручил ему письмо к папе, в доказательство своего повиновения римскому престолу. К этому письму он приложил печать свою, отдал его в руки нунцию и просил его, чтобы он доставил оное его святейшеству в возможной скорости. Письмо это было написано по-польски, а потом переведено на язык латинский. Взяв письмо, нунций обещает сделать всё, что в его силах, обнимает Димитрия и, благословив, отправляет его с миром“.
„На следующий день, 25-го апреля, которое приходилось в воскресенье, Димитрий из Кракова отправился в Россию вместе с воеводой сендомирским. В Самборе, где помянутый воевода был старостой, Димитрий простоял слишком месяц, частью чтобы определить условия своего брака с Мариной, дочерью воеводы, частью ожидая войско, с которым он хотел идти в Москву“.
К сожалению, из русских людей положительно никто не знал о всех этих иезуитских кознях и о вероломстве и предательстве Лжедимитрия. Иезуиты и покровители самозванца так чисто обделали все дела, в такой совершенной тайне произвели совращение его в латинство и отобрали от него обещания и обязательство совратить в латинство и всю Россию, что далее свита самозванца ничего не знала о его вероотступничестве и даже ничего не подозревала. Так скрытно и в то же время так ловко иезуиты шли с своей цели! До русских людей доходили только какие-то смутные слухи о дружбе Лжедимитрия с латинянами, о пристрастии его к ним, о каких-то намерениях завести папизм на Москве, но факт вероотступничества Лжедимитрия и продажа России папе и польскому королю остался совершенно неизвестным современникам самозванца. Конечно, при ином условии он не нашёл бы и одного союзника во всей православной России. Иезуиты знали, чего бояться. И достигли успеха невероятного. Даже книжные люди тогдашней Руси питались слухами и подозрениями, ничего не зная наверное.
„Он, зломысленно – рассказывает о самозванце один летописец, – обещал королю отдать российские области град Смоленск и прочие Северской страны грады все, даже и до Можайска, да и веру с ним едину веровати. Король же литовский повеле называти вольных людей изо мзды ему на помощь; а той, окаянный, посла в Рим к папе и тамо именова себя сущаго царевича Димитрия, и повеле у него просити силы на помощь, чем доступити Российского государства, и обещася римскому папе веровати их римскую веру, именуючи её правою верою, а православную христианскую веру попрати и церкви Божия разорити, и вместо церквей костёлы созидати. По обещанию же папа римский даде ему от злата и от сребра, и от прочих множество имения; а король литовский собра ему довольно войские силы, елико ему годе».
Это самые обширные сведения. Другие современники не знали и этого. „Воста предтеча богоборнаго антихриста, – говорит автор „Плача о пленении и о разорении московского государства» – сын тьмы, сродник погибели, от чина иноческаго и диаконскаго, и преже светлый ангельский чин поверже и отторгнувся от части христианские, яко Иуда от пречистаго ангельскаго лика, и избежав в Польшу, и тамо бесчисленных богомерзких ересей скрижали сердца своего наполнил, и тьмообразную свою душу паки предал в руце сатанины и вместо святыя христианские веры греческаго закона лютерскую треокаянную веру возлюбив, и безстудне нарек себе царем Димитрием, приснопамятнаго царя Ивана сыном, глаголя, яко избегл от рук убийственных, и испросив помощь у литовскаго короля еже идти с воинством на великую Россию. Королю же польскому, и паном раду, и кардиналам, и арцыбискупам, и бискупам вельми о том радующимся, яко меч на кровь христианскую воздвижеся... и вдаша сему окаяннаму в помощь воинства литовскаго».
Но до многих и слухи не доходили, и они лишь подозревали на основании беспутных действий самозванца. „Вкупе, – говорит дьяк Иван Тимофеев, – обоего чина самоизвольне совлечеся, священства, глаголю, и мнишества, с сими же убо и обещания святого крещения отвержеся преокаянный, достоверными, паче же от дел его познано бысть. Весь сатана и антихрист во плоти явлься, себя самого бесам жертву принес»!
Даже и Авраамий Палицын знал не больше, и мог поставить самозванцу в вину лишь то, что он „приложися ко вечным врагам христианским, к латынским ученикам, и обещася неложно им с записанием, еже всю Россию привести к стрыеви антихристову под благословение и непричащающихся мерзости запустения, опресночному хлебу, всех предати и смерти».
Князь Иван Михайлович Катырев Ростовский тоже обратил Беспокойный взор лишь на намерения самозванца: „помалу же той окаянный растрига восхоте православную и яко солнце сияющую веру христианскую попрати, и церкви греческие веры разорити, папежскую веру во царствующем граде утверждати».
Лишь в „Сказании о Гришке Отрепьеве» и в „Сказании о царстве царя Феодора Иоанновича» слышны более близкие к правде намёки. „Видев же себе честь, – говорит автор первого Сказания, – тёмный и лукавый и злоименитый Гришка Отрепьев от короля и от папиных посланников, и наипаче своим злым умышлением возвысися, от православные истинные христианские веры отвержеся конечно, и обещается королю польскому Жигимонту и папе римскому, и бискупам, и кардиналам, и капланам, и всему их еретическому собору, что быти ему в их люторской и в папине в еретической вере непоколебимому, и обет свой им даёт, и рукописание, и глаголет: „Аще достигну прародителей своих престола Российского государства, и как буду на Москве, и я всё Российское государство приведу, и патриарха, и митрополитов, и архиепископов, и епископов, и всех христиан в римскую веру и в езовицкую, и сотворю все воедино три земли».
„Изучился, – говорит автор второго Сказания, – тут живучи, польской и латынской грамоте, и бысть и досталь отступник православные христианские веры, и принял римскую проклятую веру».
Этим ограничивались все сведения русских современников самозванца о времени, проведённом самозванцем за рубежом Московского государства, и о жизни и действиях его в Польше. Даже неразлучный спутник Лжедимитрия, Варлаам, ничего не знал, и ничего не слыхал о сношениях самозванца с иезуитами и о переходе его в латинство. Он бы не преминул в укоризну самозванцу записать в своём извете такое крупнейшее событие в жизни Лжедимитрия и даже хотя бы неясные слухи о нём. Он слышал и сообщил о сношениях его с арианами, о возможном расположении его к лжеучениям, но не дал и намёка о влиянии на него латинского духовенства, о сношениях с иезуитами и о вероотступничестве. Одного этого обстоятельства было достаточно, чтобы в корне подорвать всю затею самозванца. Но, очевидно, эта затея была не в плохих руках.
Так сумели иезуиты схоронить все концы и так верно шли они к главной цели самозванческой смуты.