XX. Самозванец в Кракове
В первой половине марта 1604 года в Краков приехал и сам самозванец, и первое впечатление, произведённое им, блестящим образом отвечало общим ожиданиям. Наружность говорила в его пользу. В нём находили обаяние и самоуверенность. Он остановился в доме Мнишка, как особа царского сана. Его окружили роскошью и почётом. Его постоянно сопровождала свита из тридцати человек. Бывшие с ним москвитяне клялись, что это их царь. Из Москвы получались ободряющие письма. Новые рекруты прибыли из внутренних губерний России. Донские казаки прислали двух атаманов с предложением царевичу своих услуг. Польские вельможи с восторгом принимали его в своих домах, а когда он появлялся на улице, то народ толпами сбегался посмотреть на него.
При таких условиях и при открытом покровительстве Мнишка названный Димитрий быстро завоевал в свою пользу общественное мнение Кракова. Тогда Мнишек нашёл своевременным познакомить польское общество и самозванца друг с другом. Около 13-го марта он устроил парадный обед, пригласил к нему сенаторов и самых знатных и влиятельных при дворе лиц, и папского нунция Рангони. Рангони сидел в одной зале с Лжедимитрием, хотя и за разными столами. Он хорошо рассмотрел таинственного незнакомца и так описал его наружность в письме к папе: „Димитрий молодой человек, с хорошими манерами, смуглым лицом, с очень большой бородавкой на носу, против правого глаза; белая продолговатая кисть руки указывает на его высокое происхождение; он говорит смело; в его походке и манерах есть в самом деле что-то величественное». Позднее Рангони к этому описанию прибавил другие подробности: „Димитрию на вид двадцать четыре года, у него нет бороды, он одарён чрезвычайно живым умом, весьма красноречив, держится безупречно, склонен к занятию науками, необычайно скромен и сдержан».
Вскоре же после парадного обеда, 15-го марта, покровители самозванца добились самого важного: он был принят королём Сигизмундом в особой аудиенции. На ней присутствовали только четыре высших сановника: вице-канцлер, надворный маршал, королевский секретарь, Виленский епископ Войка и папский нунций Рангони. Мнишек сопровождал своего будущего зятя во дворец, но во время аудиенции оставался в передней комнате. Король с горделивой осанкой, имея шляпу на голове, стоял, опершись одной рукой на маленький столик, а другую протянул вошедшему Лжедимитрию. Лжедимитрий смиренно поцеловал её, а затем проговорил бессвязно несколько слов о своих правах на московский престол и о своём спасении от козней Годунова. Оправясь от первого смущения, мнимый царевич произнёс заранее приготовленную речь. В виде вступления он привёл легенду, рассказанную Геродотом. В древности онемевший сын Креза получил способность говорить, увидав во время осады Сард, что его отцу угрожал какой-то перс. Сделав чрезвычайное усилие, юноша мог произнести: „солдат, не убивай царя лидийского». Самозванец сравнивал себя с этим принцем. И он, наложив на себя добровольно обет молчания, безмолвствовал долгое время, но, видя бедствие страны и страдание своего народа, видя осквернённый престол и узурпатора, смело захватившего корону, он заговорил, чтобы просить о помощи, и решил обратиться к королю польскому. Он просил оказать ему великодушную помощь, какую другие принцы получали в Кракове и которая согласуется с традициями польской нации. Он даже напомнил, как король сам родился узником во время заключения его отца, Иоанна, гонимого своим братом, королём шведским Эрихом, и как много он претерпел в своём детстве. Затем полились звучные слова о вечной благодарности, о надежде на Бога, о выгоде для Польши и о пользе для всего христианского мира.
Сигизмунд дал ему знак удалиться и после этого несколько времени совещался с нунцием и вельможами. Намёки самозванца были прекрасно поняты, но ещё не пришло время раскрывать их смысл. Поэтому, когда мнимого царевича позвали снова, вице-канцлер Петроконский держал к нему, от имени короля, такую речь: король соизволил объявить, что верит словам просителя, признаёт его истинным царевичем Димитрием, намерен назначить ему денежное вспоможение и разрешает ему искать совета и помощи у королевских дворян. Самозванец выслушал этот ответ в почтительной позе, с наклонённой головой и сложенными на груди руками.
Подействовали ли на дерзкого обманщика торжественность королевского приёма и сознание своего ничтожества, или он ожидал более существенных знаков внимания, только самозванец пришёл в ещё большее смущение, так что не сказал ни слова, и уже нунций за него обратился к королю с выражением благодарности.
В конце аудиенции король одарил мнимого царевича драгоценными материями и звонкой монетой. Димитрий получил золотую цепь с медалью, на которой был изображён портрет короля, ему была назначена пенсия в четыре тысячи флоринов из доходов самборского имения, и Сигизмунд принял на себя часть расходов по его пребыванию в Кракове.
Благоволение короля к Димитрию заявлено было открыто. На этом пока закончилось это невиданное свидание. В Вавельском замке впервые происходила столь оригинальная сцена, говорит Пирлинг: сомнительный потомок Рюрика просил поддержки у потомка Вазы; король польский мог возвратить Москве её истинного, непризнанного царя.
„Около 10-го марта, – рассказывает Велевицкий, – князь московский Димитрий, за что его по крайней мере почитали, просил у августейшего короля аудиенции, но не секретной, при которой никто не присутствует, а такой, которая даётся в присутствии немногих только лиц; и он удостоился этой аудиенции. В то время прибыл в Краков и Мнишек, воевода сендомирский. Он взял его к себе в собственный дворец, покровительствовал, вводил у короля и старался познакомить с разными лицами. Старания воеводы не были тщетны: в короткое время не только многие светские, но также и духовные особы начали навещать и знакомиться с Димитрием, который своей обходительностью снискал всеобщее к себе расположение».
Спутник Отрепьева, Варлаам, не упускавший из вида своего приятеля и шедший за ним по следам, так рассказывал потом об этой аудиенции:
„И король его (Гришку) к руке звал, и он учал прельщати его, именуючи себя сущаго быти царевича Димитрия, приснаго сына благовернаго государя царя и великаго князя Ивана Васильевича, всея великие России самодержца. И сам он, Гришка, учал плакати и королю говорити.
Слыхал ли еси про московскаго великаго князя Ивана Васильевича, всея России самодержца, коль был велик и грозен, во многих ордах был славен? А я сын его присный, князь Димитрий Иванович. И как судом Божиим отца нашего на Российском государстве не стало, а остался на Московском государстве царём брат наш Феодор Иванович всея России, а меня изменники наши послали на Углич и присылали по многие времена многих воров и велели портити и убити. И Божиим произволением и Его крепкою десницею, покрывшаго нас от их злодейских умыслов, хотящих нас злой смерти предати, и Бог милосердый злокозненнаго их помысла не восхотел исполнити, и меня невидимою силою укрыл, и много лет в судьбах своих сохранил, даже до лет возраста нашего. И ныне я, приспев в мужество, и с Божиею помощию помышляю идти на престол прародителей своих, на Московское государство“.
„И, говоря то, проливает многие слёзы“.
„– А и то было тебе, милостивый королю, мочно разумети: как только твой холоп тебя или брата твоего, или сына у тебя истязает, да завладеет твоим царством, каково тебе в те поры будет? Разумей по сему, и мне ныне каково есть. “
„И ина многа ему говоря и сказуя“.
Рассказав о приезжих людях из Московского государства, свидетельствовавших королю об Отрепьеве, что он истинный царевич, Варлаам сообщил и о себе:
„И я короля про того Гришку извещал, что он не царевич Димитрий, чернец он, Гришкою зовут, а прозвищем Отрепьев, а шёл со мною с Москвы вместе. И король, и паны радные мне не верили и послали меня к нему, Гришке, в Самбор, и к воеводе сендомирскому, пану Юрию Мнишку, и к ним лист о мне писали. И как меня привезли в Самбор, и расстрига Гришка с меня платье иноческое снял и повелел меня бити и мучить. Да расстрига же Гришка учал говорити и сказывати про нас, про меня да про сына боярского Якова Пыхачева, будто мы посланы от царя Бориса для того, чтобы его убити. И того Якова Пыхачева тот расстрига и воевода сендомирский велели смертию казнити, а он, Яков, и у казни называл его расстригою Гришкою Отрепьевым. А меня, бив и щучив, велел в кандалы оковати и в тюрьму вкинути... И держали меня в Самборе пять месяцев, и пана Юрия панья да дочи Марина меня выкинули и свободу мне дали»...
Эта аудиенция, хотя и не дала самозванцу открытой государственной помощи со стороны Польши, однако имела решающее значение в его судьбе. Он был признан царевичем, мог теперь свободно вербовать себе сторонников и готовить военную экспедицию.
Политика Сигизмунда в этом случае была двуличная и лукавая. Открыто перед народом и перед Борисом Годуновым он играл роль строгого блюстителя перемирия с Москвой и интересов своей страны. Но втихомолку он творил совсем иное и благоволил к названному Димитрию, заклятому врагу Бориса, только и помышлявшему о войне с ним. Своё благоволение Сигизмунд простирал так далеко, что не торопился созывать сейм, а решил самостоятельно вступить с Лжедимитрием в секретные переговоры. Успеху переговоров ничто не препятствовало, так как обещания Димитрия далеко превосходили предъявленные к нему требования. Взаимное соглашение их было заключено на следующих условиях. Димитрий обязался тотчас по вступлении на престол доставить королю войско для войны с Швецией. В случае надобности он готов был сам стать во главе армии и учинить расправу в Стокгольме. Сверх того, он обязался не уступить, а возвратить литовцам Северскую область, как собственность литовского народа. Эта уступка прошла бы мирно, не вызвав волнений, так как между Москвой и Польшей был бы заключён вечный мир. Таким образом Сигизмунд приобретал союзника, целую область и военную помощь, не сделав ни одного выстрела и не израсходовав ни гроша денег. Чего же ожидал от него Димитрий? Он просил, чтобы на одного из сенаторов была возложена обязанность оказывать ему содействие, чтобы ему не препятствовали в выполнении его плана и смотрели сквозь пальцы на делаемые им приготовления; поднять казаков он желал сам, польские добровольцы также откликнулись бы на его зов.
Так легко распоряжался самозванец не принадлежащим ему достоянием! По этому удивительному договору Польша получала всё, даже больше, чем хотела, а Россия, ни в чём неповинная, отдавала своё, оставалась всецело страдающей стороной и рисковала целиком попасть в польские руки. Как же польскому королю было не благоволить самозванцу!.. Но обязательства самозванца не ограничивались политическими и материальными уступками.
Было ещё одно обстоятельство, важнейшее во всей самозваннической затее, которое прельщало польского короля и влекло Польшу на помощь самозванцу: это вероотступничество самого самозванца, принятие им католичества и обещания его истребить в России православие и преклонить едва ли не весь восток к подножию папского престола.
Царь-католик па престоле Иоанна Грозного... Какое многообещающее будущее для Польши и Рима!..