Шестой день.
Поучение 3-е. Свт. Николай Чудотворец.

I. Сегодня мы бр., поминаем наставника нашего, святителя Христова – Николая. В жизни своей он явил много высоких подвигов веры и благочестия для нашего подражания. Но в венце его добродетелей красуется одна великая добродетель, которая служит краеугольным камнем, началом, средоточием и концом всей деятельности, всех чудотворений, какие только являл этот святитель в жизни, являл и не престает являть и по своей блаженной кончине. Если он избавляет от неповинной смерти трех воевод, спасает корабль от потопления, подает тайно несчастному семейству три узельцы злата; если он вообще является «алчущих кормитель, плачущих веселие, нагих одеяние, болящих врач, по морю плавающих управитель, пленников свободитель, вдов и сирот питатель и заступник, нищих и убогих изобильное богатство» (Молитв. Акаф. св. Николаю): то что все это, как не одна великая добродетель – милосердия, сострадания, благотворительности к несчастным? Св. церковь выражает зто, когда говорит о святителе Николае, что он «отнимал всяку слезу от лица люте страждущих» (Акаф. св. Николаю конд. 3).

II. Подражаем ли мы, братие, этой высокой добродетели нашего св. наставника? Все ли общественные раны заживлены, все ли насущные потребности всех и каждого удовлетворены, все ли скорби бедности утолены, все ли слезы нищеты и убожества осушены? Ах, сколько еще до сих пор есть Лазарей и открыто лежащих у врат богатых, и таких, которые «копати не могут и просити стыдятся!» (Лук. 16, 3). Об этих людях если и говорят иногда серьезно в наше время, то только о том, как бы сделать так, чтобы их не было. Желание прекрасное... но достаточно-ль его одного для облегчения горькой судьбы несчастных? Когда горит дом, мало только рассуждать о том, какие бы средства предпринять против пожаров вообще, – подобное рассуждение в настоящем случае ничего не поможет, теперь надобно самым делом тушить огонь, а после уже, если угодно, можно и порассудить. Равным образом, когда пред нами нищета во всей ее ужасающей наготе, недостаточно для ее облегчения, если мы станем только составлять планы, как бы ее уничтожить: этим планам место в будущем, – в настоящую минуту она требует от нас деятельной, живой помощи. Голода и жажды, холода и стужи не уймешь никаким, самым глубоким соображением, если не дать страждущему от них пищи и пития, одежды и крова. Большею же частию, против этих людей, – и в наше время, преимущественно хвалящееся своим человеколюбием, – слышатся отовсюду старые вопли и возгласы, в силу которых выходит, что нищие скорее достойны презрения, чем сострадания и помощи.

а) Говорят: «нищие – бродяги, не хотящие ничего делать и обольщающиеся легким способом добывать себе пропитание». Но, во-первых, не все таковы: стоит только открыть глаза, чтобы видеть, сколько из этих несчастных выставляет на вид свои изуродованные члены, свидетельствующие о их неспособности к телесным трудам. Во-вторых, если и есть такие нищие, то вдумывались ли мы когда-нибудь, отчего они таковы? Действительно ли они не хотят ничего делать? Для того, чтобы собственными трудами снискивать себе пропитание, недостаточно только иметь целые и правильные члены тела: для этого надобно иметь еще здоровье и крепость духа и тела, надобно иметь поприще для деятельности, оседлость и под. Но всего-то этого и нет у тех нищих, которых мы называем бродягами. Вот у престарелой вдовы несправедливость людская, или же просто какой-нибудь особенный случай отняли последняго, едииственного сына, опору ее старости, и она должна умереть с голоду, вот целый дом сирот, оставшихся, почти в младенчестве, совершенно одинокими: куда деваться, что делать этим несчастным, как только ходить по миру и испрашивать подаяние? Заняться чем-нибуд другим они сами не имеют, а другие и не дают им, никакой возможности.

б) «Нищенство – говорят – наследственная болезнь, которая переходит от отца к сыну, от сына к его детям и т. д.».

Так; но что из зтого? Следует ли за это упрекать несчастных? В самом деле, виноват ли я за то, что родился от нищаго, воторый не мог дать мне не только какое-нибудь воспитание, но и просто – питание; не мог научить меня каким-нибудь ремеслам, которыми я добывал бы себе средства жизни, а мог научить меня и научил – только просить? Могут ли рожденные в нищете и убожестве, вскормленные чужим хлебом, за сумою, воспитанные под чужими подоконьями, на улицах и распутиях, – могут ли, говорим, эти несчастные заняться серьезно чем-нибуд, чтобы, оставив горькое ремесло родителей, другим путем снискивать себе пропитание? Вместо того, чтобы упрекать несчастных, гораздо лучше было бы, если бы люди, имеющие достаток, брали к себе детей у бедных, бесприютных родителей на услужение, или, если можно, и на воспитание. Сугубое благо происходило бы из этого: бедные дети привыкали бы к трудам и занятиям, научались разным ремеслам, предотвращались от грубости, невежества, распутства, и вообще от всего дурного, что так тесно связано с нищетою, а горемычные родители их получали бы чрез это облегчение, а иногда и вспомоществование своей бедности.

в) «Нищета, говорят, часто бывает следствием бурной, распутной жизни». Правда. Но что из этого? Ужели мы будем жестокосерды, что на подобную нищету будем смотреть злорадостно и мстить ей своим невниманием, безучастием, презрением, упреками? Ах, если бы мы внимательнее бдели над собою, мы никогда не дошли бы до горделивого сознания нашего нравственного превосходства пред нищим такого рода: мы открыли бы в сердце нашем те же самые страсти, нередко на самой высокой степени развития, какие погубили этого человека, – мы сознали бы, что только особенные внешния обстоятельства, особенные условия нашей жизни, а чаще всего одна благодать Божия не попустила и нашим страстям прорастить горький плод нищенства. Умри наши родители гораздо раньше, не получи мы никакого образования, не случись нам добрые наставники, не встреться мы в жизни с таким-то лицем, которое своею отеческою любовию сдержало неразумные порывы юной души нашей, – кто знает? – может быть и мы с тобою расточили бы имение свое блудно с любодейцами, может быть и мы вынуждены были бы пасти свиния и насыщаться их рожцами, – может быть и нам с тобою пришлось бы таскаться по миру с нищенскою сумою. За что же презирать, за что же наказывать этого несчастнаго, который возрос среди других обстоятельств, под другими условиями жизни, который не встретил в пору сердца любящего и согревающаго, не встретил ума руководящего и наставляющаго, не нашел руки охраняющей и сдерживающей; который слишком рано сознал себя разнузданным во всех отношениях, почувствовал себя на опасном просторе и, естественно, пустился на все четыре стороны? Он и без нас уже тяжело наказан. Эта сума, которую он носит на плечах, есть только слабый знак той тяжелой туги, которую он носит в сердце. Позднее, бесплодное сожаление о прошедшем, мучения уцеломудрившейся совести, сознание, что он сам виновник своего горя, стыд прямо смотреть в глаза добрым людям, безнадежность в будущем, – вот что не дает душе его мира и покоя, вот что преследует и мучит его день и ночь. Зачем же прилагать к его ранам новыя? Сострадания, одного сострадания и притом деятельного он требует от нас...

г) Так, говорим, мы рассуждали бы, так поступали бы... Но так ли рассуждаем, так ли поступаем теперь? Весьма часто приходится слышать: «я с удовольствием дал бы этому нищему, но знаю, что он сейчас же пропьет мое подаяние.» Нечего и говорить о том, как безосновательно бывает нередко подобное опасение: его часто повторяют о таких нищих, которых видят первый раз в жизни. Но если бы и в самом деле было так, оправдывает ли это наше немилосердие? Наше дело только дать просящему, а как он воспользуется нашим подаянием, – это уж его дело; если мы дадим ему, мы окажем свое милосердие, – если откажем ему, мы явим только свое немилосердие.

д) Некоторые рассуждают так: «зачем подавать милостыню? Нищих она не обогащает, а для подающего – довольно ощутительна. Нищие все-таки остаются нищими и после подаяния, и по-прежнему продолжают просить; если дать им хоть немного, то для меня все же выйдет много, – притом дай им сегодня, а завтра они опять придут просить: так лучше уже совсем не давать.» Что скажут против этого возражения? По нашему, оно не стоит и ответа. Оно имело бы какой-нибудь смысл тогда, если бы наши благотворения действительно были значительны. Мы указали бы, в таком случае, сомневающемуся благотворителю на слова писания и на священно-исторические опыты, которые свидетельствуют, что чем более человек благотворит другим, тем более Бог благословляет и ущедряет его Своими благами и никогда не оставляет его и даже не попускает потомству его просить хлеба. Но если наши благодеяния ограничиваются только определенным числом калек, состоят в подаянии им нескольких мелких монет и изношенных одежд, и совершаются только в некоторые особенные дни, почему-либо важные и замечательные для нас, то подобное возражение в устах наших изобличает только жестокость сердца нашего по отношению к ближним и слепую, преступную страсть его к корысти.

е) «Мы люди семейные, – говорят весьма многие, – у нас свои дети, у нас множество домашних расходов. Мы и желали бы благодетельствовать бедным, но что делать, когда нет у нас на это средств и возможности?» Предлог благовидный, но лишенный истины. Нам кажется, что никакое общественное положение не освобождает нас от исполнения обязанностей христианской любви и милосердия; кажется также, что нет такого состояния, кроме нищенского, в котором не было бы никакой возможности, хоть чем-нибудь и сколько-нибудь, помогать другому. А если бы мы отрешились от множества изысканных нужд и неестественных потребностей, которые раждает суетность, тщеславие, роскошь, желание блеснуть и выказаться пред другими, ложный стыд отстать от высших и богатейших нас лиц, если бы мы научились строго различать, что существенно необходимо для жизни и что составляет ее роскошь, – о! мы увидели бы тогда, что у нас много, много средств благотворения... Если же в самом деле средства нашей жизни так ограничены, что мы имеем только необходимое, то все же у нас есть дом, в котором всегда почти можно найти лишний кусок хлеба, лишнюю, пожалуй, и ветхую, одежду, значит, мы все-таки имеем возможность напитать алчущаго, одеть нагого, дать кров бесприютному. Наконец, пусть мы не имеем и этого, все-таки мы можем хоть напоить единого от братий сих чашею студеной воды, может с братским сочувствием поговорить с ним, и этим хоть несколько облегчить его горе, хоть слабое утешение пролить в его душу.

Много еще случается слышать разных отговорок от нищелюбия и благотворительности; но если перевести их на истинный язык, то все они будут значить вот что: «я не хочу благодетельствовать: мне жаль лишиться в пользу другого хотя бы лишняго куска хлеба, хотя бы-то самой мелкой монеты, только никак не жаль этого ленивца, этого бродяги и пьяницы, т. е. этого нищего – несчастного брата моего».

Впрочем, если бы мы были проникнуты истинною христианскою любовию и смотрели на все с ее точни зрения, подобные возгласы против нищих и убогих не слышались бы из уст наших. Мы рассуждали бы так: во-первых, этот нищий такой же человек, как и я; во-вторых, он – христианин, меньший брат Христа Спасителя, сын и наследник Божий, за него, также как и за меня, пролита на кресте безценная кровь, – ему, также как и мне, дарованы благодатные средства духовной жизни, мы с ним «во едино тело крестихомся, единым Духом напоихомся» (1 Ков. 12, 13), «от единаю хлеба причащаемся» (1Кор. 10, 17), – ему, также как и мне, обещано и уготовано вечное блаженство в дому Отца нашего небеснаго; далее – в его лице предстоит и приемлет милостыню Сам Христос, и «милуяй» его, я «даю взаим Богу» (Притч. 19, 17); наконец, все, что я имею – не мое, не от меня и не для меня, а Божие, от Бога и для славы Божией, – я только распорядитель, только временный приставник даров Божиих, изливаемых для всех и каждаго, – следовательно, всякое присвоение их исключительно себе – есть не что иное, как духовное святотатство, за которое я должен буду строго поплатиться, когда небесный Домовладыка потребует от меня отчета в употреблении вверенного мне. Рассуждая таким образом, мы не различали бы между нищими достойных и недостойных нашего благотворения; напротив, мы с радостию спешили бы, не пропустили бы ни одного случая подать помощь, оказать милость там, где ее требуют, где в ней нуждаются, не входя в расспросы и исследования: кто этот бедняк, отчего он сделался таким и под. Святое дело благотворения сделалось бы насущною потребностию, чистейшим наслаждением, жизненною стихиею нашего сердца, так что мы считали бы себя несчастными, если бы или не имели возможности оказать в известном случае благодеяние, или же наше благодеяние почему-нибудь было непринято.

III. Возлюбленные во Христе братие! Для нас, согрешающих много на всякий час, боящихся строгих подвигов подвижничества христианского и, большею частию, иждивающих все житие в рассеянности, милостыня – самое легкое и удобное, чтобы не сказать единственное, средство спасения. Мы даже думаем, что Премудрый и Всеблагий для того и благоволил одним из нас быть нищими, чтобы другим дать случай, чрез оказываемые им благодеяния, очищать свои грехи и скорее и удобнее достигать спасения. Поэтому, мы «всегда имеем» и, кажется, несмотря на современные старания, всегда будем иметь «нищия с собою» (Матф. 26, 11): они еще более нужны для нас, чем мы для них. Воспользуемся же сим даром милости Божией: «дадим милостыню; и се нам вся чиста будут» (Лук. 11, 41): «сотворим себе други от мамоны неправды», и «егда оскудеем» от жизни сей, они «приимут» нас «в вечные кровы; будем делать дела» милосердия, «дондеже день есть, приидет нощь», – и для многих из нас очень скоро, – «егда» уже «никтоже может делати» (Иоан. 3, 4), хотя бы и желал. Аминь. (Сост. по «Сборн. слов, поуч., бесед и речей» Августина, еписк. екатеринославск.).