Мудрость

Мы так худо поступаем, что большая часть из нас… если только затвердим два или три слова о благочестии, и то понаслышке, а не из книги, если хоть немного ознакомимся с Давидом, если умеем ловко надеть плащ или до пояса походить на философа (о чудное председательство и велемудрие! Конечно, Самуил священ и в пеленах!): мы уже и мудры, и учителя, и высоки в божественном, первые из книжников и законников, сами себя посвящаем в небесные, желаем, чтобы люди звали нас: учитель (Мф. 23, 7)! Нимало не смотрим на букву, все хотим разуметь духовно (сколько грез! Какое обширное поле пустословию!); и мы стали бы негодовать, если бы нас не очень хвалили. Таковы те из нас, которые еще скромнее и проще других: каковы же более духовные и благороднейшие? Они, если заблагорассудится им, подвергнув нас многим осуждениям и испытаниям и поставив ни во что, удаляются от нас, с презрением даже к сообществу с нами, как с людьми неблагочестивыми.

Но если, обратившись к кому-либо из них спокойно, и в логическом порядке спросим так: скажи мне, дивный муж, ты почитаешь за что-нибудь пляску и игру на свирели? – они ответят, может быть: конечно, почитаем. – А также почитаешь за что-нибудь мудрость и быть мудрым, то есть, как мы полагаем, ведать о божественном и человеческом? – И в этом согласятся они с нами. – Что же назовешь лучшим и высшим? Пляска ли и игра выше мудрости или мудрость несравненно выше этих искусств? – Отлично знаю, они будут настолько добросовестны, что скажут: мудрость выше всех искусств. – Но для пляски и игры на свирели есть науки, и им учатся, и на это нужно время, непрерывные труды и усилия, иногда надобно тратить деньги, приискивать людей, которые бы объяснили науку, предпринимать дальние путешествия, а также делать и терпеть все, чем приобретается опытность. А мудрость, которая все превосходит и заключает в себе все блага в совокупности (так что самому Богу, хотя Он имеет многие наименования, угоднее именоваться Премудростью, нежели другим каким именем), неужели почтем для себя столь легким и незатруднительным делом, что всякому стоит только захотеть – и будет мудрым? Большое невежество так думать! – Но если мы (или кто другой ученее и умнее нас) начнем говорить с ними таким образом, чтобы понемногу рассеять их заблуждение, – это будет то же, что и сеять на камне или говорить в уши глухому. Так мало в них мудрости даже на то, чтобы сознавать свое невежество. И, мне кажется, прилично сказать о них Соломоново слово: есть зло, которое видел я под солнцем: человека, мудрого в глазах его (Еккл. 10, 5; Притч. 26, 12), и, что еще хуже, получившего право учить других, когда не чувствует собственного невежества. Если какой недуг достоин слез и рыдания, то именно этот. И я неоднократно жалел об этом, хорошо зная, что самомнение отнимает у человека большую часть того, что он есть и что тщеславие бывает для людей величайшим препятствием к добродетели. А уврачевать и остановить болезнь могут разве что Петр или Павел – великие ученики Христовы, которые со властью управлять словом и делом получили дар благодати и были всем для всех, да всех приобрящут. Для нас же, прочих людей, немаловажно, если будем хорошо управляемы и руководимы теми, кому вверено исправление таких дел и распоряжение ими (1).

* * *

Первая мудрость есть жизнь похвальная, очищенная или очищаемая для Пречистого и Пресветлого Бога, Который требует и от нас одной жертв – очищения, – жертвы, обыкновенно называемой в Писании сердцем сокрушенным (см. Пс. 50, 19), жертвой хвалы (см. Пс. 49, 14, 23), новой тварью во Христе (Гал. 6, 15), новым человеком (Еф. 4, 24) и тому подобным. Первая мудрость – презирать ту мудрость, которая состоит в одних словах и оборотах речи, в обманчивых и излишних противоположениях. Лучше мне пять слов сказать в Церкви с разумом, нежели тысячи одним языком (см. 1Кор. 14, 13) и невразумительным звуком трубы, который не возбуждает моего воина к духовной брани. Я хвалю и лобызаю ту мудрость, которой прославились незнатные, для которой предпочтены уничиженные, с которой рыбаки уловили в сети Евангелия всю вселенную, победив упраздняемую мудрость словом совершенным и сокращенным. Не тот для меня мудрец, кто мудр на словах, у кого оборотлив язык, а душа не обучена, кто подобен гробам, которые снаружи благообразны и красивы, а внутри полны мертвых костей и скрывают в себе великое зловоние, но тот, кто, хотя мало говорит о добродетели, однако же, многое показывает на деле и жизнью удостоверяет в слове. Для меня лучше красота видимая, нежели изображаемая словом, лучше богатство, которое уже в руках, нежели воображаемое во сне, лучше мудрость, не словом блистающая, но свидетельствуемая делами. Ибо сказано: разум добр у всех, исполняющих заповеди (см. Пс. 110, 10), а не у проповедующих. Самое верное испытание этой мудрости – время, а истинный венец славы – седина (Притч. 16, 31). Ибо хотя не должно ублажать человека прежде смерти (Сир. 11, 28), как думаю с Соломоном: неизвестно, что родит завтрашний день (Притч. 27, 1), потому что земная жизнь наша подвержена многим переворотам и тело смирения туда и сюда порывается и изменяется: впрочем, кто провел большую часть жизни безукоризненно и близок уже к пристани этого общего моря жизни, тот не в большей ли безопасности и не счастливее ли других, которым предстоит далекое плавание (1)?

* * *

Я не нахожу в себе никакой мудрости, никакой опытности, как ни разбираю и ни испытываю сам себя. Одно, правда, сознаю в себе, что, может быть, и немаловажно, хотя некоторые называют это скудоумием, – я бы желал каждую минуту умерщвлять в себе жизнь, жить жизнью сокровенной во Христе, стать не мелочным купцом, но на все, что имею у себя, купить драгоценную жемчужину, все преходящее и тленное променяв на постоянное и небесное. Такое приобретение, конечно, всего важнее и надежнее для имеющего ум. Но если это для меня невозможно, то я желал бы устоять, по крайней мере, в другом и престол уступить желающим, а самому всю жизнь быть ребенком и учеником, пока не измою всей горечи сладкими водами учения. Пусть было бы это одним и первым делом моего любомудрия или скудоумия; а вторым и важнейшим – следующее: поскольку я не в состоянии удерживать словом моим слово многих и овладевшее ныне всеми стремление и желание учить и говорить о духовном, не имея в себе Духа, то идти другим путем, сколько я уверен, и лучшим, и менее трудным, став примером молчания, научить всех безмолвию; и кто высоко обо мне думает, того устыдить превосходством, а кто низко и меньше надлежащего, того довести до скромности равенством достоинств (1).

* * *

Молю Бога, чтобы, подобно Соломону, я о Нем не помыслил и не произнес чего-либо собственного. Ибо когда Соломон говорит: я более невежда, нежели кто либо из людей, и разума человеческого нет у меня (Притч. 30, 2), – конечно, не с тем намерением говорит это, чтобы изобличить совершенное свое неразумие. Ибо возможно ли оно в том, кто больше всего просил себе у Бога смышлености и получил мудрость, и дар созерцания, и широту сердца – обильнее и неисчерпнее песка морского (см. 3Цар. 3, 28)? И как бы тот, кто был столь мудр и сподобился такого дара, стал называть себя безумнейшим из людей, если не в том смысле, что в нем нет собственной своей мудрости, а действует мудрость Божия и совершеннейшая? И Павел, когда говорит: живу не я, но живет во мне Христос (Гал. 2, 20), – подразумевает не то, что он совершенно мертв, но что живет жизнью боле совершенной, чем многие другие, потому что он стал причастен истинной жизни, которой не полагает предела никакая смерть (1).

* * *

«Неужели молчать о Боге? – возразит кто-нибудь из людей горячих. – И ты нам это приказываешь? О чем же и говорить, если не об этом? K чему сказано: хвала Ему – всегда на устах моих, – и: буду прославлять Господа во всякое время (см. Пс. 33, 2); истину произнесет язык мой (Притч. 8, 7); устам моим не воз браню (см. Пс. 39, 10)?» Он приведет и другие подобные, то же выражающие и определенные изречения. Такому человеку надо отвечать с кротостью и без жестких слов, чтобы и тем самым научить благочинию. Не молчать приказываю тебе, мудрейший, а не стоять упорно на своем; не истину скрывать, а учить сверх закона. Я первый из хвалителей мудрости, первый из упражняющихся или, по крайней мере, желающих упражняться в Божием Слове. Я никогда не предпочту этому занятию чего-либо другого, дабы сама Мудрость не назвала меня жалким как уничижителя мудрости и образования (1).

* * *

Из мудрых уст каплют самые сладкие слова, а горькая гортань изрыгает брани (2).

* * *

Сведущий кормчий избежит девятого вала, а ум, обогащенный мудрыми мыслями, спасется от всякой беды (2).

* * *

Большая наковальня не боится стука, и мудрый ум отражает от себя все вредное (2).

* * *

Справедливость требует, чтобы духовная мудрость как горняя и происшедшая от Бога господствовала над ученостью дольнею, как над служительницей, которая должна не надмеваться напрасно, но обучаться скромному служению. Ибо дольняя мудрость да будет рабой мудрости Божественной (2)!

* * *

Под мудростью разумей созерцание сущего (2).