Восстание масс и свобода

Одна из самых страшных черт нашего времени – это попрание свободы со стороны восставших масс. Мы привыкли ждать угрозы для свободы от королей, стремящихся к самодержавию, от генералов, идущих на захват власти. Но эта схема XIX века совершенно непригодна для объяснения событий нашего времени. Опасность пришла не с той стороны, откуда ее ждали. Свободу разрушает восставший в разных революциях, под разными знаменами народ, отдающий свою волю, свою совесть и душу в руки врагов свободы.

Вполне естественно поэтому в поисках объяснений современному тоталитарному деспотизму связывать оба эти явления: появление масс на исторической сцене с удушением свободы. Говорят: никогда еще широкие массы в такой мере не являлись деятелями истории. XIX век знал демократию только по имени. Буржуазия и интеллигенция правили именем народа. Народ передавал высшим классам выражение своей воли и оставался пассивным. Ныне война всколыхнула его до дна. Она потребовала от всех самых пассивных и темных слоев населения героической активности. Но они, эти слои, хотят теперь сами, по своей буйной воле и по своему темному разумению, творить свою судьбу. Это объяснение очень распространено и, на первый взгляд, правдоподобно. Во всяком случае, оно многое объясняет в судьбах России. В России-то, конечно, массы впервые ворвались в историю. Не удивительно, что они натворили в ней много бед.

Но, чем более я думаю об этой схеме в применении к Европе, тем менее она удовлетворяет. Старая демократия держится в Англии и во Франции. Она разрушена в большей части Центральной и Восточной Европы. Значит ли это, что в Англии массы пассивнее, чем в Германии, что в Англии менее широкие слои вовлечены в политическую жизнь? Это предположение нелепо. С другой стороны правда ли, что Гитлер опирается на самые темные, самые угнетенные слои народа? Нет, еще недавно (о настоящем не берусь судить) за ним шла интеллигенция, шло студенчество. Его движение даже определяют, как самозащиту средних классов против пролетариата. Для Германии схема явно непригодна. Едва ли в Италии рабочий и крестьянин проявляют больше активности, чем в англо-саксонских странах.

В чем же дело? Мне хотелось бы остановиться на примере Германии. В ней, еще недавно культурно ведущей стране Европы, лучше всего искать ключ к катастрофе.

Теперь после всего германского позора, принято скептически относиться к германской политической культуре прошлого. Но всякому, кто жил в старой, довоенной Германии, не легко согласиться с этой отрицательной оценкой. Нет, Германия была не только страной великой науки, но и страной политической культуры. Массы не с Гитлером впервые выступили на общественную арену. Они давно уже организованно работали на ней. Либкнехту и Бебелю¹ удалось организовать миллионы рабочих в социал-демократическую партию и в примыкающие к ней профессиональные союзы. Сотни тысяч работали в союзах христианских и либеральных. Ремесленники имели свои экономические организации. Всевозможные культурные общества и кружки охватывали всю нацию. Германия была страной «ферейнов»² по преимуществу. Правда, люди редко выходили на улицу и свою активность проявляли в кабачках и залах для собраний. Но спрашивается, почему обязательная еженедельная маршировка по улицам является более высокой формой активности, чем обсуждение докладов и работа в кружках самообразования?

Что радикально изменилось – это не состав политического актива нации, а его запросы, его требования к вождям.

Рабочие массы Германии любили своих вождей, верили им, но сохраняли по отношению к ним трезвость оценки, свободу критики. Дискуссии, волновавшие партию, вовлекали самые широкие массы. Непогрешимых авторитетов не было. Были вожди, но не было вождя. Форма мышления массового человека в общем не отличалась от мышления интеллигента. И в этом все дело. Народ передоверял интеллигенции защиту своих интересов, потому что он верил в тот же разум (науку), в который верила и она.

Между интеллигенцией и массой существовала живая и действенная прослойка поднимающейся снизу рабочей полуинтеллигенции, которая, однако, не приводила к разрыву двух культурных пород. Общие идеалы жизни роднили их; годы упорной работы над собой вводили самоучку в высший круг партии и приобщали его к водительству (Бебель). Школа самообразования играла тогда не меньшую роль для рабочего, чем политическая или профессиональная ячейка. В процессе освобождения рабочего класса это интеллектуальное движение – «к свету и знанию» – играло едва ли не первую роль. И это верно не для одной Германии. В России мы видели то же самое.

Но пока есть уважение к мысли, есть и свобода. Свобода в том демократическом смысле, в каком она отрицается ныне, есть прежде всего свобода выбора. Потребность в ней существует лишь для ищущей мысли. Пока жив дух научной культуры, как искания истины, жива и свобода. Скептицизм и догматизм равно убийственны для свободы.

Свобода пошатнулась в мире потому, что пошатнулась вера в истину и в разум, как орган ее познания. Первыми предали свободу не массы, а культурная элита, с конца XIX века увлекаемая потоком иррационализма. Вот где истинная trahison des clercsl³ в безрелигиозной культуре, изверившейся в силе разума, чем может определяться живая активность? Инстинктом и слепой волей. Таково было трагическое мироощущение Ницше. Незадолго до него Маркс нанес сильнейший удар разуму в своем отрицании объективной, сверхклассовой истины. Маркс и Ницше царят над современностью, как ее темные пророки, вызвавшие иррациональные бури сперва в царстве духа, потом в царстве политической воли. Их торжество в современном мире означает взрыв темного энтузиазма, и этот энтузиазм оказывается окончательно губительным для свободы, уже подточенной червем сомнения.

Если критическая работа ума, если познание не приближает нас к идеалу, не дает счастья, то рождается иное понимание счастья и свободы: как активности, изживающей себя в действии. Цели и средства становятся второстепенными. Чистая активность сама оправдывает себя. Но если так, то свободу можно обрести в подчинении чужой воле, лишь бы эта воля повышала мое динамическое самочувствие. Но эта слепая воля ведет к гибели? Не важно. Для темной религии нового язычества гибель не страшна. «Хорошая война оправдывает всякую цель». Юный наци готов погубить Германию, если вместе с ней погибнет ненавистная Европа. Коммунист, конечно, более морален или более корыстен. Он хочет создать новый лучший мир. Но как создать и какой мир, это не его дело; про то знают вожди. Его дело драться, убивать и умирать.

Современный массовый человек отражает в своем темном стремлении духовную опустошенность интеллигенции. Философия Клагеса и Гейдекера⁴ лучше объясняет власть Гитлера, чем психология немецких масс.

Массы очень чутки к колебаниям духовной температуры. Нельзя руководить массами, потеряв веру. Но руководить ими в свободе возможно лишь при условии разумной веры. Разумность не означает диктатуры разума над всеми подавленными сферами сознания. XIX век слишком часто понимал разумность, как торжество малого здравого смысла над религиозной верой, над эстетикой и даже моралью. Банкротство неудачной его диктатуры привело к взрыву подавленных сил человеческой природы. Убивая в свою очередь разум, они правят теперь свои дикие оргии. Политическая катастрофа наших дней есть лишь следствие духовной революции, обостренное войной.

Возвращение в мир свободы возможно только при возвращении разуму его водительского (не тиранического) положения в составе духовной природы. Образ привычный древности: разум – возница, управляющий колесницей страстей, – хотя и не возница в конечном счете, определяет направление пути и выбор конечной цели. Пока разум не восстановлен в своих правах в духовном мире, свобода будет гибнуть жертвой энтузиазма.