«Пассионария»¹

Передо мной портрет испанской героини, распространяемый во Франции друзьями испанской свободы. «Пассионария» перед микрофоном. Не лицо, а маска, искаженная судорогою страсти. Не романтическая Марсельеза, не прекрасная Марианна, в которых еще живут черты Афины-Воительницы, а подлинное лицо революции. Все человеческое здесь сгорает: благородные чувства, идеи, идеалы... Остается страсть – бессмысленная и беспощадная. Такова несчастная Испания – не худшая из дочерей Европы. Наверное, даже лучшая: самая непосредственная, жертвенная, героическая. Испания, которая, отсидевшись за Пиренеями, в бедламе мировой войны, сохранила благородные традиции XIX века. Страна наших дедов, современница Герцена, Бакунина, Мицкевича, Маццини². И такое лицо!

В прошлом номере «Новой России» Ю. Фельзен³ признается, что он не может стать в испанской трагедии ни на чью сторону: он твердо и резко против обеих. Я, непосредственно, готов был бы присоединиться к его словам. Но остаток политического долга, мысль о мировых отражениях испанской войны заставляет все же занять позицию – с внутренней дрожью и отвращением. Я с Пассионарней, потому что я с демократией.

Эта позиция морально чрезвычайно облегчается сознанием обреченности Пассионарии и ее дела. Быть с побежденными – это завет русской интеллигенции. Каковы бы ни были зверства испанских революционеров, последнее слово будет принадлежать контрреволюции. И если сейчас зверства обеих сторон как будто уравновешивают друг друга, победа генерала Франко резко наклоняет чашку весов. Мадрид потонет в крови, и эта кровь, как было с Парижской Коммуной, смоет все преступления побежденных.

В ожидании, достаточно посмотреть на физиономии победителей. На генеральских лицах лежит, как полагается, отпечаток холодной жестокости. Сравнивая лица генерала Франко и Пассионарии, мы понимаем разницу в характере белого и красного террора в Испании: холодная и организованная жестокость генералов против ярости безумной черни. Признаюсь, генеральское зверство для меня отвратительнее; в нем больше сознания и больше ответственности. А когда я узнаю, что эти палачи, убивающие врагов даже в церквах, выдают, себя за защитников христианства, мой выбор окончательно сделан: я предпочитаю им одержимых, которые жгут монахинь и ругаются над трупами. Те, по крайней мере, не знают, что творят.

Если труден моральный выбор позиции, то едва ли менее труден политический. Самое ужасное в испанской гражданской войне с ее неслыханной жестокостью, это отсутствие целей, программы, знамени. За что они дерутся? Оба стана представляют коалиции самых несходных элементов. Этот хаос, несомненно, значительнее в стане революции, чем, вероятно, объясняется ее поражение. Партизанство партийных отрядов бессильно против единства военного командования. Дикие сцены между защитниками Ируна⁴, когда анархисты убивают коммунистов из-за разногласия в тактике отступления, показывают, чего можно было бы ожидать Испании в случае победы мадридского правительства. Что объединяет буржуазных демократов, социалистов, коммунистов и анархистов в Мадриде? Только общая опасность. Их победа явилась бы началом новой гражданской войны.

По-видимому, анархисты являются самой влиятельной и активной группой в коалиции. Это исключает возможность концентрации вокруг самой крайней из революционных партий (по типу якобинцев и большевиков), – к чему ведет всегда тенденция гражданской войны. Менее сего возможна победа буржуазных демократов, которые формально представляли испанскую республику в начале восстания. Победивший, народный фронт, конечно, поставил бы ребром проблему социальной революции. Он имел бы на это право, это было бы даже его долгом. Но как может он приступить к ней, когда у него нет и отдаленного намека на пути ее решения. Есть лишь обманчивый опыт России. Но он не пригоден для Испании, где отсутствует вековая традиция царского самодержавия, вынесшая Ленина из хаоса.

В стане генералов есть монархисты и республиканцы, фашисты и сторонники правового государства, защитники капитализма и его критики. Их объединяет тоже лишь – весьма естественно – страх гибели и социальной революции.

В конце концов, в Испании стоят друг против друга, в голом виде, социальные классы: рабочие против аристократии (которую, вероятно, как и в России, называют буржуазией) при молчании крестьянства. У врагов нет знамени, но есть нечто его заменяющее: политическая традиция. В Испании (как и во Франции) левые стоят против правых, причем это различие левых и правых (как и во Франции) не находит себе выражения в программах, а исчерпывается ненавистью к лицам и партиям: «На виселицу Блюма!» (Или же де ла Рока⁵!).

Каково же имя тех традиций, которые, за отсутствием программ, раздирают современные демократии? Одна из них – традиция Великой Революции 1793 года. Другая, называющая себя по преимуществу национальной, представляет те силы старого общества, которым Великая Революция нанесла жестокий, но не смертельный удар. До середины XIX века борьба этих традиций была содержательна и потому оправдана. Еще было или казалось возможным воскресить старый порядок, и потому было нужно защищать наследие революции. Но что значит сейчас и это наследие, и его отрицание?

Перед миром стоит сейчас гигантская проблема социальной реконструкции, и здесь обе старых традиции немотствуют. Французская революция жила пафосом освобождения. Но как может жить этим пафосом современный мир, который должен дисциплинировать, связать, подчинить стихийные силы экономических процессов? Свободу нужно сохранить в социальной революции. Свобода стала консервативным началом. Но ее недостаточно для действия.

Враги демократии выдвигают – верно почуяв это требование жизни – момент дисциплины, порядка, организации. Но забывают о творческом акте. Новый порядок требует уничтожения старых классов, старых отношений собственности. Требует жертвы от имущих и организующих. Эту неотложную жертву они стараются отодвинуть, заговаривая зубы «национальными» речами. Вопли Пассионарии о свободе и равенстве бессодержательны. Разглагольствования генерала Франко о национальной испанской цивилизации просто смешны. Франко – и Сид⁶! Франко – и Сервантес! Франко – и Греко! его кузены, Гитлер и Муссолини, усердно разрушают все, что оставалось лучшего в национальных культурах Германии и Италии. По-видимому, Испанию ожидает та же судьба: денационализироваться под флагом национальной цивилизации.

Факт тот, что обе традиции – и революционная, и национальная – давно сгнили. Их борьба – это разложение старого мира, а не рождение нового. Для рождения нового, т. е. для социального строительства, необходим тесный союз национальных и революционных сил: традиции равенства и свободы с традициями порядка и служения. Лишь там, где этот союз возможен – в англо-саксонских странах, в Северной Европе, – есть шансы на подлинный выход в будущее.

Напрасно объяснять испанскую трагедию из особенностей испанского характера. Испанская импульсивность лишь придает особую остроту той драме, которая протекает по всей территории демократической Европы. Испания – это Италия накануне Муссолини, Испания – это Франция сегодняшнего дня. Испания падает жертвой за грех Европы, за наш общий XIX век. Поймет ли Европа – прежде всего демократическая Европа – смысл этой жертвы? От этого зависит ее судьба.