О свободе формальной и реальной

Статьи Н. А. Бердяева о формальной свободе и демократии всегда имеют свойство вызывать энергичный протест. Протест врагов, вероятно, доставляет ему одно удовольствие. Но протестуют часто и друзья. Это вносит междоусобие в и без того малый стан «персоналистического социализма» – междоусобие, неоправданное действительными расхождениями. Виной этого междоусобия является, в значительной степени, неверная терминология, которой пользуется Н. А. Бердяев, и которая не только затемняет его мысль, но и делает ее опасным инструментом в руках врагов (не коммунистов только, как думает Н. А. Бердяев, но и фашистов).

Я всецело согласен с основной мыслью Н. А. Бердяева о невозможности защиты свободы в наше время на буржуазных позициях. Нельзя бороться с коммунизмом или сталинизмом, открывая двери для буржуазной реставрации. Эту мысль, с моей точки зрения, следовало бы выразить привычной формулой: демократия политическая сейчас может быть спасена лишь в демократии социальной. Противоположность демократии политической и социальной привычна для всех социалистов, воспитанных в традициях XIX века. Ее смысл ясен. Но что значит противопоставление формальной и реальной свободы?

Мне кажется, что в основе его лежит ряд смешений. Первое из них смешение свободы и демократии. В нем повинны почти все теоретики современной демократии, которые включали в ее определение основное содержание либерализма. Н. А. Бердяев берет это смешение у своих противников – и совершенно напрасно. Свобода и демократия, которые резко противопоставлялись еще в 40-х и 50-х годах прошлого века (ср. Токвиля), примиренные к концу его, начинают снова глубоко расходиться. Фашизм с известным правом можем притязать на имя демократии. Это тоже демократия, одна из ее многообразных исторических форм. Но эта демократия враждебна свободе. Останемся пока в границах свободы. Что такое формальная и реальная свобода?

Что такое формальная свобода, мне кажется ясным. Это свобода, гарантированная законом, т. е. государством. Иначе говоря, свобода, ограничивающая само государство, или свобода от государства. Формальная свобода – это то, что делает невозможным или ограничивает этатизм, ненавистный и мне и Н. А. Бердяеву. Значение этого формального юридического момента трудно переоценить в истории политической культуры. Все завоевания народа или угнетенных классов в борьбе с привилегированными обладателями государственной власти начинались с признания формального закона, связывающего сильных;  дающего слабым , известные, хотя бы слабые гарантии. Законы Дракона, первые хартии европейских коммун, феодальные присяги королей, декларации прав европейских конституций суть обязательства. Они могут нарушаться на каждом шагу, но от этого не становятся мнимыми. Право есть совершенно реальная сфера культуры не менее реальная, чем хозяйство и быт. Право имеет всегда определяющее, направляющее, формующее значение. Норма, хотя бы нарушаемая, составляет душу культуры. Правила грамматики управляют нашей речью и письмом, как бы часто мы не погрешали против них. Можно надеяться, что социализм^; не отменит формального или правового начал в государстве, хотя есть основания бояться, что он ослабит их.       

С другой стороны, что такое реальная свобода, это вполне не ясно. Она имеет, множество значений, которые постоянно смешиваются спорящими об этом, самом жгучем, вопросе наших дней. В высшем метафизическом смысле свобода человека, для христианина, реализуется только в Царстве Божием. Грех и подчиненность законам природы составляют самое реальное и неизбывное рабство человека. Но и спускаясь в низшие сферы, понимая под свободой большую, относительно, возможность проявления возможностей, способностей и сил человека, мы приходим всегда к противоречивым оценкам. Бытовая свобода в царской России была, бесспорно, выше, чем в Англии или Швейцарии (свобода плевать на улицах, развлекаться, кутить и пр.). Бытовая свобода, вообще, убывает вместе с осложнением культуры, с ростом техники. Убывая в одной сфере, свобода возрастает в другой. От меня зависит, какую свободу я предпочту: свободу писать и читать книги или свободу бить зеркала в кабаке. Вывод таков: нельзя говорить о реальной свободе, не оговорившись, какую именно сферу свободы мы имеем в виду: хозяйственную, бытовую, политическую, интеллектуальную, религиозную.

Н. А. Бердяев пробует дать иное определение различия между формальной и реальной свободой, которое нельзя признать удачным. «Формальной свободой, – говорит он, – называется такая, которая провозглашена, но не реализована на практике». Не говоря уже о том, что свобода провозглашенная всегда реализуется более или менее, и, следовательно, это «или – или» – имеет только теоретическое значение, попробуем приложить это определение свободы к конкретной буржуазной демократии. Действительно ли провозглашенная свобода так и не была реализована? Но какую свободу она провозглашала? Свободу от бедности, от борьбы за существование, от угнетения? Никогда. Формально провозглашены были свобода совести, мысли, слова, собраний (иногда собственности, почти всегда союзов). Была ли осуществлена эта свобода? Я утверждаю: была, в такой мере и объеме, как никогда в истории человечества. Некоторые исключения и непоследовательности, вызванные политической борьбой (положение монашеских орденов во Франции, например), не в счет, ибо абсолютно чистых и безгрешных форм история не знает. Следует спросить себя: составляет ли эта провозглашенная и реализованная свобода благо для человечества, или праздную забаву для политиков, для одного господствующего класса?

У нас с Н. А. Бердяевым не может быть разногласий по этому существенному пункту. Для нас свобода совести и мысли является реальным благом к даже таким, за которое мы отдадим все другие. Что же мы видим? Ни один капиталист не загоняет рабочего в церковь и не мешает ему ходить в нее. Миллионы протестантов во Франции только со времени буржуазной революции получили право свободного культа. То же относится и к евреям. Реальное ли это благо или нет? Достаточно вспомнить о положении евреев в России, чтобы ответить на этот вопрос. Эта свобода затрагивает каждого человека, последнего из отверженных, ночующих под мостом. Свобода мысли нужна для немногих. В буржуазной Европе она осуществляется с полнотой, раньше не бывалой. Свободная мысль, конечно, должна бороться за свое признание и даже выражение: с обществом, с кликами, с рутиной, с конфессиональными группами, – но не с государством, самым могущественным из социальных властителей. И здесь опять – сравнение. В половине Европы, где нет этой «формальной» свободы, жизнь мыслителя трагедия, выражение, мысли невозможно, национальная культура глубоко искалечена, и даже равнодушные к ней массы, в последнем счете, несут тяжелый и очень реальный урон. Вознаграждается ли этот урон относительным материальным обеспечением, даже если бы удалось вполне обеспечить его? Конечно, н е т. Мы не хотим человеческого муравейника, хотя бы и счастливого. Можно ли сказать, какое благо более реально: кусок хлеба или свобода (формальная) мысли и совести? Это вопрос личного духовного благородства. Благородный человек, к какому бы массу он ни принадлежал, предпочтет свободу и голод. Большинство – сытость и рабство.

Мы – небольшая сейчас кучка людей – думаем, что эта дилемма бесчеловечна. Мы хотим избавить народ от искушения предавать свой дух за «реальную» обеспеченность. Но опасность угрожает с двух сторон: со стороны эксплуататоров духовности, которые переводят свободу на чистую монету, и со стороны масс и их вождей, которые готовы с легкостью растоптать свободу, им непонятную и ненужную, за сытость обеспеченной тюрьмы. Предательство свободы со стороны современного антидемократического социализма не случайно. Ленин несет не только наследство Ивана Грозного (он, конечно, несет его), но и тенденции нашего века. Дело в том, что социализм может быть осуществлен лишь за счет экономической свободы. Эта форма свободы себя явно изжила и является обреченной. Но государство, которое берет на себя уничтожение экономической свободы, на этом не останавливается. Все виды свободы между собой связаны психологически, хотя и не в порядке необходимости. Я стою, вместе с Н. А. Бердяевым, за разграничение свободы экономической и свободы духовной и политической. Но это задача необычайно трудная. Она оказывается не по плечу полу-цивилизованным массам и даже современной культурной молодежи, ненавидящей свободу. Защита свободы становится в эти дни первым долгом всех людей духа и христианской культуры. Именно той свободы, которая существовала и еще существует и подлежит лишь расширению, а не отмене: свободы формальной, свободы юридической, свободы лица от государства и коллектива – в его совести, в его мысли и общественном действии.

Что касается социализма, то я думаю, что он не обещает и не несет никакой особой свободы. Свобода при социализме, существует до известной степени вопреки его тенденциям, как лучшее из наследия старого мира. Но социализм несет другое: возможность полноты существования, возможность жизни для широких масс, которая сейчас для них весьма прекрасна. Для них эта полнота жизни является не свободой, но условием для сознательного, и благородного, принятия свободы. Сама свобода выше существования, выше жизни. Но эта иерархия, доступная для немногих, не дана для исторического человечества. Поэтому решение вопроса о существовании является предпосылкой – одной из предпосылок – решения вопроса о свободе.