Как Сталин видит историю России?

Наконец-то дошла до нас долгожданная книжка проф. А. В. Шестакова¹ "Краткий курс истории СССР» – учебник для 3 и 4 классов, одобренный, премированный, единственный пока в России элементарный курс русской истории, по которому миллионы детей и юношей будут знакомиться с прошлым своей родины. Через три года со времени постановления Совета комиссаров и ЦК (16 мая 1934 года) с осуждением социологического насилия в школе страна дождалась новой, сталинской схемы своей истории. Борьба власти с наследием Покровского и с экономическим материализмом, казалось, обещала действительное оздоровление в этом педагогическом секторе. Но годы шли. С начала 1936 года особая (Ждановская) комиссия рассматривает проекты новых учебников. Сам Сталин, вместе с Кировым и Ждановым², три года тому назад дали свои директивы будущим авторам. И только теперь первый опыт появился в свет. Промедление понятное. Сталинская национальная идеология, поскольку, например, она отражается на страницах «Правды», настолько противоречива, что у самых смелых составителей должны были опускаться руки. Дело шло не более или менее как о том, чтобы сочетать Маркса с Александром Невским, Сталина с Петром Великим. А. В. Шестаков явился победителем на конкурсе 46-ти представленных учебников. Но первой премии не получил и он. Ждановское жюри заранее себя застраховало. Несомненно, каждая страница учебника инспирирована и исправлена. Рецензент официального органа партии «Большевик» (№17), понятно, не находит ни одного критического замечания. Но кто знает, сколько вредительских промахов обнаружится завтра?

Отдав должное прекрасной внешности, бумаге, картам, иллюстрациям, нельзя не сознаться, что книга Шестакова принесла нам большое разочарование. Это, правда, не социологическая схема, но это и не история. Правильно было бы ее назвать конспектом агитатора. Самая тема ее – в сущности, история русской революции. Непосредственно революции (с 1905 года) посвящена половина книги (117 стр. из 216). И большая часть первой половины занята революционными движениями и бичеванием старой России. Само собой разумеется, что история революции трактуется, как история Сталина. Даже здесь искажена вся историческая перспектива. Жестоко расправляется автор с народничеством, эсеры и меньшевики с самого начала предатели, как и все сподвижники Ленина первого призыва. Несчастный школьник и не догадается о роли Троцкого в революции. Вся военная оборона ее отдана Сталину, который неизменно сопровождает Ленина. С 1905 года имя Ленина почти ни разу не упоминается без его спутника. «Ленин и Сталин» соответствуют чете – «Маркс и Энгельс». Только эта четверка и заслужила отдельные большие портреты в учебнике истории СССР.

Таким образом, вся история России, включая и XIX век, должна служить введением к октябрю и его двум героям. Изложение сталинской конституции и портреты вельмож 1937 года (какая неосторожность!) завершают книгу.

Тем не менее, было бы несправедливо обойти молчанием и некоторые «достижения». Одним из них мы считаем первый опыт включения в историю России восточных ее народов. Несколько строк, правда, – но грузины, узбеки или «казахи» могут узнать кое-что о прошлом своего народа. Это налагает на сталинскую историю неумышленно евразийский отпечаток. Но другой и не может быть история империи или федерации. Однако эта приятная новизна покупается ценой крупных недостатков. При чреватой краткости, внимание русского школьника разбивается между множеством этнографических имен. Русский процесс тускнеет, и память загромождается удивительными героями: Сарымани Датовыми, Амагельды Имановыми³ и прочими. В противоположность этому вниманию к Востоку западные соседи Руси – Польша, Литва, немцы – рисуются самыми черными красками (поляки не иначе именуются, как панами). О скифах южной России читатель узнает больше, чем о греках (о которых, вероятно, советский школьник третьего класса вообще ничего не знает). Поэтому греческая культура Византии (о которой дальше идет речь), как и генезис европейского Запада, остаются загадкой. Запад вступает в русскую историю с французской революцией (с Маратом). Самые эти провалы драгоценны для нас, как свидетельство нового национального сознания сталинской знати и ее вождя. Сталин, несомненно, смотрит на историю России из Азии – точнее, с Кавказа. О личном корне советского евразийства напоминает подчеркнутое упоминание Грузии – задолго до включения ее в империю. Странным образом с Грузии (а не с Греции или скифов) и начинается история СССР. «Самые древние государства в нашей стране возникли на юге Закавказья. Это было около 3000 лет назад. Первое государство Закавказья называлось Урарту в районе Арарата... Это было государство родоначальников нынешней Грузии».

Вторым достижением можно было бы признать некоторые попытки реабилитации государства русского в древнейшие моменты его истории. Оптимисты, конечно, найдут в этом большое утешение. Но как робки и противоречивы эти попытки! Прежде всего, в социологическом введении, происхождение государства, совершенно по-марксистски, объясняется из классового господства и завоевания. В соответствии с этой вульгарной схемой вся внутренняя история России, как и ее соседей, изображается, как классовое грабительство, вся внешняя – как захват. С утомительным однообразием, без всяких отличий, на всех уровнях культуры, продолжается это градостроительство и эта эксплуатация. В сущности, такая точка зрения не допускает никакого развития или прогресса. Лишь успехи техники и новое время заполняют содержание культуры, остающейся в древние эпохи вполне загадочной для несчастного подневольного читателя. Естественно поэтому, что автор уделяет так много места всем не только революционным, но и просто бунтарским движениям, направленным против государства – в Киеве, в Новгороде, в Москве. Иной раз он высасывает их просто из пальца (например, глава: «Стихийные восстания в Киевском княжестве»). Все разбойничьи атаманы именуются уважительно по имени и отчеству. Но тут возникает важное и, может быть, плодотворное противоречие. Государство русское, грабительское и захватническое с начала и до конца, представляется все же положительным явлением, даже в имперской своей экспансии. Это специально подчеркивается для Украины (даже с грубой идеализацией присоединения) и для Грузии. Конечно, вся эта российская экспансия оправдывается телеологической ориентацией на революцию. Порабощенные Россией народы ждут своего конечного освобождения. Иначе говоря, становятся подданными Сталина. В этом ключ к основной двойственности всей концепции. Сталин чувствует себя преемником не только разбойников и казаков, но и царей российских, которые для него собирали и ширили государство. Царь – Пугачев. Если бы Пугачев заказал Швабрину в свое время учебник русской истории, он выглядел бы вроде Шестаковского. Впрочем, у Пугачева религиозный и монархический идеал власти скрепил бы лучше противоречивые элементы схемы. У Сталина и Шестакова мы не выходим из вопиющих противоречий. До известной степени, распределение красок выдерживается хронологически. До XVI века – положительный процесс построения государства. С XVII оно становится чистым объектом ненависти – фоном для революции. Об этом переломе оценки свидетельствуют самые заглавия глав: I – Наша родина в далеком прошлом. II – Киевское государство. III – Восточная Европа под властью московских завоевателей. IV – Создание русского национального государства. V – Расширение русского государства. До сих пор рамки схемы, если не содержание, вполне удовлетворяют и историка, и русского националиста. Но с VI главы начинают сводиться счеты: VI – Крестьянские войны и восстания угнетенных народов в XVII веке. VII – Россия XVII века – империя помещиков и купцов. Царская Россия – жандарм Европы. Внутренне этот резкий перелом оценок ничем не мотивирован. Ведь империя – будущее царство Сталина – продолжает расширяться и в последующие века. Отметим некоторые абсурды, к которым автора приводит схема. Петр I, в общем, герой положительный, и в борьбе со старой Русью, и в борьбе с внешними врагами. Но почему-то с бесспорным сочувствием изображается восстание Булавина («Кондратия Афанасьевича»), между тем, как ни реакционные стрельцы, ни «изменник» Мазепа сочувствием не пользуются. Совершенно чудовищно Петру приписывается цель «укрепить силу и власть дворян». В событиях Смутного Времени внимание и сочувствие все время раздваивается между героем Болотниковым и героем Мининым. Нужно принять и холопское восстание и национальную оборону от панов. А что делать с Тушинским и прочими ворами, неизвестно (о них, к счастью, ни слова). А главное, как построить цельный взгляд на смуту?

Обращаемся к древнейшему, ныне реабилитированному периоду. Сколько и здесь недосмыслия и неувязок. Славяне, «храбрые и мужественные», славно бьют греческие войска. Варяги, в таких же походах на Византию, оказываются просто «разбойничьими шайками». Первые князья, даже легендарные, удостоены и легендарных характеристик. Хорошо, что русский школьник будет знать имя Рюрика и Олега, слышать рассказы о мщении Ольги и подвигах Святослава. Но это было бы хорошо, как легендарный пролог к героической истории. А истории-то и нет. Даже Святослав и Владимир занимаются грабежом. Ярослав создает Русскую Правду, как свод правил, чтобы «оберегать права рабовладельцев, владельцев земель и купцов». Принятие христианства подчеркнуто объявляется «шагом вперед». Но мотивом крещения для Ольги и Владимира выставлено желание «укрепить княжескую власть содействием греческого духовенства». Само крещение изображается в тонах глумления: «Греческие попы читали над стоящим в воде народом свои молитвы. Это называлось крещением».

Известно, что Сталин реабилитировал Александра Невского. Но как испакощен Великий Новгород – с точки зрения классовой борьбы! Никакого сочувствия к республиканской свободе. Вся ненависть направлена на аристократизм его боярского строя. Довольно объективно изображается монгольское иго – не только в России, но и в Азии. Здесь грузинский патриотизм Сталина отверг евразийско-татарскую схему. С сочувствием изображается роль Москвы в ее освободительно-объединительном деле. Но так как не умалчивается об имморализме ее политики, то эти главы должны быть признаны наиболее циничными и деморализующими в воспитании нового национального чувства. Не без удовольствия мы узнаем, что настоящий сталинский герой – это Иван Грозный (после Ивана III). Вся вина за его характер и за опричнину возлагается на боярство.

Но довольно. Уже достаточно ясно, какой характер носит сталинский национализм. В истории России он приемлет ее экспансию, оставаясь совершенно чуждым внутреннему содержанию русской культуры. Только это и отличает его от традиционного черносотенства, в которое он сплошь и рядом скатывается. Против аристократической свободы (Новгород) за демократическое самодержавие (Грозный и Пугачев) – такова политическая установка Сталина.

Сейчас нас поражает бессвязность и противоречивость выполнения этой политической схемы. Книжка Шестакова даже не мозаика, а костюм, сшитый из лоскутков – сплошная заплата. Как сочетать Маркса, Грозного и Пугачева, Сталин и сам не знает. Он неуклюже топчется в новой для него области. Временами он делает открытия – Александр Невский, прогрессивное значение христианства. Но так как эти открытия случайны и бессвязны, и пришиваются эти лоскуты к основному – не марксистскому, но бакунинскому – красному пиджаку, то получается безвкусный и даже шутовской наряд. Учебник Шестакова отражает бесстильность настоящего дня русской культуры. В том состоянии рабства, в котором она находится, всякая независимая мысль, научная, патриотическая, революционная – заранее исключается в необходимом деле построения национально-исторического синтеза. В России думать разрешено одному Сталину. К сожалению, мысль Сталина ворочается с тяжестью мельничных жерновов. Не сомневаюсь, что опыт Шестакова (Сталин 1937 года) скоро будет объявлен вредительским. Но когда еще новый синтез найдет свое выражение! И даже оформленный, он сулит мало радости нам и России. В сущности дело идет только о том, чтобы из триады национальных героев окончательно исключить Маркса и потеснить Пугачева в пользу Грозного. На большее в царствование Иосифа Джугашвили рассчитывать не приходится.