Геннадий, архиепископ Новгородский

О жизни Геннадия до того времени, когда он сделался архимандритом Чудова монастыря, не сохранилось почти никаких известий. Из житий Геннадия, если таковые когда-нибудь существовали, до нас ни одно не дошло, а известия летописей об этой поре жизни Геннадия слишком скудны, неопределенны. Степенная книга, говоря о Геннадии, называет его мужем сановитым². Известно также, что в числе жертвователей Иосифова Волоколамского монастыря был и Геннадий, который подарил монастырю село Мечевское, сельцо Чемесово в Рузе и две деревни³. Отсюда следует, что отец Геннадия владел вотчинами, которые после его смерти, за неимением быть может других наследников – сыновей⁴, достались его сыну, Геннадию. Летописи Софийская первая и Воскресенская, говоря о заложении Геннадием церкви и трапезы в Чудовом монастыре, называют его первая Гонозовым, а вторая Гонзовым⁵. Из свидетельства Степенной книги о сановитости Геннадия и из той книжной начитанности, какою обладал Геннадий и какую всего легче можно было приобрести в Москве, можно заключить, что отец его Гонозов, или Гонзов жил в Москве, служил, быть может, даже при дворе великого князя, занимая какую-нибудь не низкую должность нам неизвестную⁶.

Когда родился сын Геннадий и какое первоначально было его имя, остается неизвестным. Впрочем можно думать, что Геннадий родился в начале и во всяком случае не позднее первой четверти XV столетия. Когда Савватий жил на Валааме, Геннадий был здесь учеником его. «Савватий егда на Валааме был, аз у него ученик, а он мне старец был, – говорил Геннадий игумену Досифею, благословляя его написать житие соловецких подвижников⁷. Удаление Савватия с Валаама одни относят к 1425 г.⁸, другие – к 1429 г.⁹. Без сомнения, когда Геннадий поступил в число братии Валаамского монастыря, ему было не менее 15 или 16 лет. Иначе он едва ли был бы принят в монастырь. С другой стороны, время поселения Геннадия на Валааме никак нельзя относить ко времени позднейшему 1428 г. Но при этом мог Геннадий поселиться на Валааме и ранее указанного года.

Нам ничего неизвестно ни о жизни Геннадия в дому родителей ни об обстоятельствах его ухода в монастырь.

Решившись посвятить себя монашеской жизни, Геннадий избрал местом для своих подвигов Валаамский монастырь на далеком севере. Север давно уже привлекал к себе пустыннолюбцев. Сильное движение последних на север началось еще в XIV веке, не прекращалось и в XV. На север направил свой путь и Геннадий. Здесь всем монастырям он предпочел Валаамский. Это предпочтение можно объяснить выгодами местоположения Валаама. Здесь монастырь находится не в городе или вблизи селений, а на острове со всех сторон окруженном водою¹⁰. Здесь ничто не могло нарушить прелестей безмятежной, тихой созерцательной жизни монаха. С другой стороны нельзя упускать из виду и пребывание Савватия на Валааме в то время, когда Геннадий решился удалиться в монастырь. Савватий был тогда звездою не последней величины в монашеском мире. Молва о его строгой подвижнической жизни могла достигнуть и до ушей Геннадия и послужить одною из причин, почему Геннадий решился поселиться именно в Валаамском монастыре.

По приходе на Валаам, как мы видели из слов самого Геннадия, он сделался непосредственным учеником Савватия.

Смирение, послушание, отсюда безропотное исполнение нередко тяжелых монастырских трудов, молитва, богомыслие в связи с чтением божественных книг – вот, обыкновенно, те общие черты, какими в житиях отмечается жизнь новопостриженников, ставших потом знаменитыми. Такими же чертами должна быть отмечена и жизнь Геннадия на Валааме. Недаром ради аскетического идеала он оставил родительский дом. Притом, Геннадий был учеником Савватия, а этот подвижник, по жизнеописаниям его, и сам проходил «со всяцем смирением и многим терпением и кротостью зельною» все монастырские послушания: он требовал последних, без сомнения, и от учеников своих.

Поступив на Валаам под руководство Савватия, Геннадий едва ли долго пользовался этим руководством. Савватий любил уединенную созерцательную жизнь. Ему сродни была пустыня, где он не слышал бы похвал и не видел бы почитателей своих подвигов. В этом отношении Валаам, при всем его удалении от мира, не мог удовлетворить потребностям жаждавшей одиночества души Савватия, а потому последний, сколько ни просили его настоятель и братия остаться навсегда на Валааме, в 1425 или в 1429 году все таки ушел с этого острова, покинув на нем Геннадия. Неизвестно, почему последний, горячо любя и уважая Савватия, не отправился вместе с ним на Соловецкий остров. Причина этого лежит, быть может, в личном характере Геннадия: он более был пастырь словесного стада, чем пустынник, стремившийся к созерцательному уединенно.

Но и Геннадий не навсегда остался на Валааме. По уходе Савватия в его душе, естественно, могла образоваться некоторая пустота, которой всецело не могла, быть может, наполнять окружавшая его жизнь¹¹ . Поэтому прожив год, два, три или более на Валааме после Савватия, Геннадий оставил этот остров. Куда же теперь Геннадий направил свой путь?

После Валаама мы видим Геннадия в Москве. Именно сюда, а не в какое-нибудь другое место могло влечь Геннадия желание, после многих лет разлуки, снова видеть своих близких, родных и знакомых; притом здесь он был среди тех практических, нравственно-общественных отношений, к которым он стремился по своему характеру.

По прибытии в Москву, Геннадий поселился в Чудовом монастыре, где в то время почивали мощи святителя Алексия, к которому Геннадий питал особенное уважение, по выражению Степенной книги, был «влеком к этому святителю велиею верою»¹². Воспитанник Савватия, Геннадий и в Москве, конечно, с жаром предавался тем подвигам, каким он предавался, живя на Валааме. По крайней мере, Степенная книга, говоря о Геннадии, не иначе называет его, как «добродетельным, разумным и божественному писанию довольным¹³. Эта добродетельная жизнь Геннадия, его разумность, знание божественного писания не остались незамеченными. В 1472 году архимандрит Чудова монастыря Феодосий II возведен был в сан епископа рязанского¹⁴. В том же или в 1473 году Геннадий занял его место в монастыре.

С возведением в сан архимандрита, Геннадий приобретает большую известность. Теперь расширился круг деятельности Геннадия.

К сожалению, нам ничего неизвестно о деятельности Геннадия по внутреннему управлению Чудовым монастырем. Но ревнитель порядка и законности, каким Геннадий заявил себя в звании архиепископа Великого Новгорода и Пскова, он, без сомнения требовал от чудовских иноков строгого исполнения монашеских уставов, уча их этому и словом, и примером своей жизни.

Более известна для нас деятельность Геннадия по внешнему устройству Чудова монастыря. Этот монастырь основан был еще святителем Алексеем по предположению преосв. Филарета, в память исцеления жены хана Тайдулы. Благодарный за исцеление, которое совершилось в сентябре в день, когда церковь воспоминает чудо архангела Михаила в Колоссах, и относя это исцеление к архистратигу, святитель Алексий, по возвращении в Москву, построил обитель, которая потому, что главный храм ее посвящен был колосскому чуду архангела Михаила, получила название Чудовской. Вновь основанная обитель состояла из немногих построек, именно: были построены деревянная церковь и такая же трапеза для братии.

Улучшение существовавших и основание новых зданий святитель предоставил времени. Действительно, спустя 60 лет после его смерти, на место деревянной церкви великим князем Василием Дмитриевичем была построена каменная, и в тоже время были обретены мощи святителя¹⁵. Обретение мощей святителя Алексия самым естественным образом вело к умножению братии монастыря и обогащению последнего. Впрочем ни из чего не видно, чтобы при постепенном умножении братии и богатств монастыря росли его постройки. Сделавшись архимандритом Чудова монастыря, Геннадий обратил внимание на это обстоятельство. При существовавшей уже церкви, он решился построить новую, которую в знак своей любви и уважения к святителю Алексию он посвятил его имени, а на место деревянных палат он задумал построить каменные. Свою мысль он начал приводить в исполнение в 1483 г.¹⁶ Геннадий однако не дождался полного осуществления своего плана. В 1483 начались постройки в Чудовом монастыре, а 1485 г. Геннадий быль возведен в сан новгородского архиепископа. В такое короткое время и при усердной работе невозможно было начать и окончить построение всех задуманных Геннадием зданий. Впрочем, ставши архиепископом великого Новгорода, Геннадий не переставал и оттуда заботиться о том, что начато было по его инициативе. Отправляясь в Новгород, «о создании церкви с трапезою и прочих палат в монастыре св. архангела Михаила и великого чудотворца Алексия» он «попечение вручи сообщником своим, иже бяху самобратнии вельможи Димитрий и Сергий и сын Димитриев Юрьи, зовомый Малый, гречестии Траханиоты», – говорит о Геннадии Степенная книга¹⁷. В этой же книге в другом месте мы читаем: «и довольно сребра посылаша на Москву из великого Новаграда на совершение тоя церкви и трапезы и прочих полат»¹⁸. В каком году были окончены постройки в Чудовом монастыре, мы не знаем; но когда они были окончены, и Геннадий увидел их, он остался наверное очень доволен ими. «И Божию благодатию, – говорится в Степенной книге о чудовских постройках, – и пречистыя его Матери и великого святителя и чудотворца Алексея молитвами, совершена бысть церковь и трапеза вельми чудна и велика и высока, имея многия полаты горная и долная, удобны на всяку потребу монастырскую, и живущим ту братиям на преупокоение»¹⁹.

Но занимаясь внутренним управлением и внешним устройством Чудова монастыря, Геннадий не ограничивал одним этим своей деятельности. Как настоятель одного из главных русских монастырей, Геннадий принимал участие в решении вопросов, имевших общецерковное значение. Из таких вопросов нам известен один, который, как увидим ниже, послужил для Геннадия источником некоторых неприятностей.

Иван Васильевич III, знаменитый в истории объединением Руси, любил по примеру своих предков строить церкви, благотворить монастырям. Женившись на царевне Софии, он надумал украсить Москву постройкой нового каменного собора, и чтобы собор вышел как можно лучше, выписал из-за границы мастеров, главою которых был Аристотель Фиораванти. В 1478 году постройка собора была окончена и в том же году приступили к освящению храма (12 августа). Освящал храм сам митрополит Геронтий с ростовским архиепископом Вассианом, епископами: суздальским Евфимием, сарским Прохором, с архимандритами, игуменами, протопопами и со всем московским освященным собором. По освящении начались пиры. «Бысть радость велия тогда, – замечает летописец, – во граде Москве... великий князь повеле тогда раздати милостыню по монастырем и нищим, а митрополит и епископы, и архимандриты и протопопы ядоша и пиша у великого князя»²⁰. Никто и не подозревал, чтобы освящение Успенского собора могло поднять церковную бурю. Поводом к ней послужило то, что когда митрополит Геронтий освящал собор и совершал крестный ход вокруг храма, то ходил не по солнцу, а против солнца. Такой образ крестного хождения показался некоторым «прелестникам» противозаконным. Это были люди, которые держались противоположного обычая, чем какого держался митрополит Геронтий при освящении собора²¹. Привыкши к обряду и в обряде полагая всю сущность христианства, они возмутились до глубины души, когда увидели, что митрополит Геронтий во время крестного хода при освящении храма ходил не по их старине, т.-е. не по их обычаю. Возмущенные до глубины души, они жалуются на митрополита великому князю, «яко не по солонь ходил со кресты около церкви, егда свящал: и того ради гнев Божий приходит»²². Князь Иван Васильевич в религиозном отношении был истым русским человеком. Речи прелестников произвели на него такое сильное впечатление (особенно напоминание о гневе Божием), что услышав их, он разразился гневом на митрополита и на всех освящавших собор. «Сего ради гнев воздвиже нан князь велики, – говорит летописец, – яко того ради, рече, гнев Божий приходит»²³. Даже и тогда, когда прошло первое впечатление и великий князь имел возможность взглянуть на дело хладнокровнее, эти речи оставили в нем сильное сомнение относительно правильности совершенного Геронтием крестного хода. Придавая последнему чрезвычайное значение и желая разрешить свое сомнение, вскоре после освящения Успенского собора (вероятно в сентябре 6987, т.-е. 1479 сент. года²⁴), он созвал собор. Началось публичное расследование вопроса: как нужно ходить во время крестного хода вокруг храмов при освящении последних, против солнца или по солнцу. В решении возбужденного вопроса отцы собора не отличались единодушием. Они разделились на две партии: одна была за митрополита, другая – за прелестников. Стали спорить. Прежде всего схватились за книги, «но, – по замечанию летописца, – написания не обретеся о священии церкви, что по солонь ли ходити или не посолонь». Спорили и без книг. «Речей же много, – продолжает тот же летописец, овии по митрополите глаголаху архимандриты и игумены, иной рече: во святей горе видел, что также свящали церковь, а со кресты против солнца ходили, и много о том спору учинися»²⁵.

Но сколько ни спорили, однако обе стороны не пришли ни к какому результату. Тогда великий князь, видя безуспешность споров, решился призвать на собор архимандрита Чудова Геннадия. Как от человека начитанного, он думал услышать от него решающее слово, которое своим авторитетом прекратить все соборные прения и выведет князя из томительного сомнения. Вместе с Геннадием приглашен был на собор и владыка ростовский Вассиан. Начались новые прения. К удивлению всех, Геннадий и Вассиан стали на сторону прелестников. «Митрополит, –говорит летопись, – свидетельство приводя, егда престол дьякон кадит в алтаре, на правую руку ходит с кадилом, а они свидетельства никоего не приношаху, но глаголаху: солнце праведное Христос на ада наступи и смерть связа и души свободи, и того ради, рече, исходят на пасху, тоже прообразуют на утрени, и много спиравшеся, необретоша истины»²⁶.

Почему Геннадий и Вассиан на соборе противоречили митрополиту, мы не знаем, но конечно не потому, что Геннадий не любил митрополита и желал льстить великому князю, который склонялся на сторону прелестников. Нелюбовь к Геронтию пока еще ничем лично не была вызываема в Геннадии. Что же касается в. князя, то льстить ему не было никаких расчетов. Соборные прения были еще не окончены и в. князь только склонялся к прелестникам, но не был положительно на их стороне. Скорее всего льстить можно было Геронтию, на стороне которого было большинство. По нашему мнению, если Геннадий отстаивал хождение по солонь, то отстаивал потому, что отождествлял смысл крестного хода вокруг храмов при освящении последних со смыслом крестного хода на пасху и священнослужительских выходов на утрени и литургии. В его глазах то и другое и третье действия означали одно и тоже, именно явление Христа, пришедшего с востока на запад. Это видно из тех оснований, какие Геннадий приводил в свою пользу во время соборных прений. Если таково было понимание Геннадием смысла крестного хода вокруг храмов при освящении их, то на соборе ему естественно было стать на сторону не митрополита, а прелестников. Впрочем, справедливость требует заметить, что в рассматриваемом отношении Геннадий не был Фанатиком. Нет сомнений, что и до соборных прений и после на практике он следовал общепринятому обычаю, т.-е. ходил против солнца. Если на соборе он высказался не за этот обычай, то он все-таки и не отрицал его. Он выражал только, что хождение по солонь наиболее сообразно с тем смыслом, какой заключал в себе (как понимал этот смысл Геннадий) крестный ход вокруг храмов при освящении церквей. На соборе никого не нашлось, кто бы мог представить убедительные доказательства против Геннадия. Сторонники митрополита и сам Геронтий ссылались на обычай, на то, как принято делать; Геннадий ссылался на смысл действия.

Как бы то ни было, спорный вопрос не был решен, несмотря на присутствие на соборе Геннадия и Вассиана. Кроме несогласия споривших сторон, этому способствовали и важные государственные дела, случившиеся в то время у в. князя. В это время Иван III рассорился со своими братьями Борисом и Андреем, которые, будучи недовольны деспотическим отношением к ним старшего брата, собрались ухать в Литву. Тогда же пришла весть о нашествии на Русь татар. Нужно было с одной стороны примириться с братьями, с другой – воевать с татарами. Все это не могло не отвлечь внимания в. князя от начатых споров. Действительно, споры замолкли, но не навсегда.

Когда государственные дела были окончены, великий князь снова поднял оставшийся без решения вопрос. Это случилось уже спустя три года после освящения Успенского собора. Новым рассуждениям предшествовала новая распря. „Того же лета (6990) бысть распря митрополиту с великим князем, что свящал соборную церковь митрополит, да не по солнцу ходил со кресты около церкви», – пишет летописец.²⁷ На новую распрю в. князя с Геронтием повлияло, конечно, то обстоятельство, что как ни счастливо кончились для Ивана Васильевича политически затруднения, они стоили ему тем не менее больших неприятностей. Поэтому, если и прежде он склонялся на сторону прелестников, то теперь полученные неприятности служили в глазах князя как бы фактическим подтверждением справедливости когда-то высказанных прелестниками слов: «яко того ради (т.-е. ради искажения обряда) гнев Божий приходит».

Новой распри с великим князем Геронтий не вынес. Было время, когда митрополит, несправедливо ставший на сторону кирилловских монахов во время ссоры последних с ростовским архиепископом Вассианом, чувствуя себя виноватым, кланялся пред великим князем, молил его не доводить его, митрополита, до соборного осуждения²⁸. Теперь в глазах митрополита пред ним оказывался виновным сам в. князь. Поэтому, «оставив свой посох в церкви, толико ризницу взя», Геронтий уехал на Симоново. Он и до конца хотел «оставити сан митрополской и в кельи жити», если великий князь «ехав не добиет ему челом и роптания того не оставит, что по солонь ходити».

Между тем, в отсутствие митрополита вновь начаты были споры о старом предмете. Опять был вызван Геннадий, но на этот раз с ростовским архиепископом Иоасафом. Во время споров, говорит летописец, «вси священники, и книжники, и иноки, и миряне, по митрополите глаголаху, а по великом князе мало их, един владыка ростовской князь Асаф да архимандрит чудовской Генадей».

Тогда в. князь решился покончить споры. К этому побуждало его с одной стороны то, что «много церквей князь велики своих Ивана Златоустаго на посаде каменнаго с год не велел свящати и Рожества в городе, и Онуфрея святаго придела его и иных многих, доколе переложит на одно», т. е. доколе не будет решен спорный вопрос. С другой стороны, то обстоятельство, что на стороне прелестников было меньшинство, не могло рано или поздно не обратить на себя внимания в. князя и не заставить его подумать: не в самом ли деле истина на стороне противной партии. Наконец, и удаление митрополита без сомнения заставило его задуматься над положением дел. Митрополит был постоянно нужен церкви и с удалением его необходимо должна была произойти остановка в церковных делах. Все это послужило причиною того, что в. князь вознамерился, наконец, совершенно превратить рассуждения о том, как нужно ходить во время крестного хода вокруг храмов при их освящении –по солонь или против солнца. Рассуждения, действительно, были прекращены, а для примирения с митрополитом «князь велики посла к нему сына своего, моля его дабы ся возвратил на стол свой». Но не сын в. князя был виноват пред митрополитом, а сам в. князь. Вот почему митрополит «не послуша» моления. Делать было нечего: нужно было самому в. князю ехать к митрополиту. Так он и сделал: «князь же велики, – читаем в летописи, – сам ехав и би ему (митрополиту) челом, моля, да возвратится на стол свой, а сам во всем виноват сотворися, а митрополита же во всяких речех обещася слушати и в хождении в воле митрополиту дасть, яко же велит, как было в старину». Поклон самого великого князя, моление его и раскаяние в своем грехе, обещание во всем слушаться митрополита оказались действительнее всяких других средств для возвращения Геронтия на митрополичий стол. «Он возвратися на стол свой»²⁹.

Споры, по-видимому, окончились для всех благополучно, но только по-видимому. Летопись рассказывает, что в лето 6990 (1482 г.) канун Богоявления случился в воскресенье. К вечеру в этот день нужно было святить воду. Но прежде освящения воды Геннадий позволил инокам своего монастыря вкусить немного пищи. Он не видел греха в том, что после принятия пищи иноки будут пить освященную воду, ибо, говорит летописец, «в уставе написано: литургию отпев, вкусити по укруху хлеба в церкви и по чаши вина, и вечерню начинати и воду свящати; о питьи же не писано, коли ее пити». Но чего не считал грехом Геннадий, то возвел на степень уголовного преступления Геронтий. Геннадий был вдвойне виноват пред ним: а) во время споров он противоречил митрополиту; б) противореча митрополиту, он тем самым поддерживал заблуждение великого князя относительно митрополита. Вот почему Геронтий, услышав о поступке Чудовского архимандрита, придрался к нему. Действительно, случай был самый удобный для отмщения противнику.

Узнав, что Геннадий разрешил Чудовским монахам пить освященную воду после принятия пищи, Геронтий немедленно послал «изымати» его я «сильно привести» к себе. Испуганный неожиданностью Геннадий отправился к великому князю просить его защиты. Но преследование нашло его и здесь. Митрополит сам пошел к великому князю «и много, –говорить летописец, – глаголаше на нь», т.-е. на Геннадия. Он говорил, что Геннадий: а) поступил «самовластно», не спросившись его митрополита; б) «священную воду обезчестил, юже святи отци оглашенным в причастия место повелениа единою в году на Пасху испивати, а непокаянником тогда на Богоявление пити прежде дары, а он и едши велел пити». Как ни уважать великий князь Геннадия, но обвинительные пункты были достаточно сильны для того, чтобы великий князь обратил на них внимание. Поднимал же он (великий князь) бурю из-за того только, что митрополит Геронтий при освящении Успенского собора ходил со крестами против солнца. Поступок Геннадия, в каком виде представил его Геронтий, также мог вызвать в душе великого князя волнение. Поэтому великий князь склонился на сторону митрополита и выдал ему Геннадия. Как же поступил теперь с Геннадием митрополит? Он «повеле сковати Геннадия и под полатою в ледник посадити».

Но такое жестокое наказание вызвало участие к Геннадию в самом великом князе и в боярах, знавших и уважавших Геннадия. Они стали печаловаться за Геннадия пред митрополитом, «приводяще свидетельство, егда владыка ростовский Феодосий в Ростове повеле также мяса ести в навечерьи Богоявления, зане случися в суботу, митрополит же Иона, иже ныне чудотворец, потязав его и покаявшася прости и повеле так паки не дерзати, а того греха каятися и до смерти».³⁰ Удовлетворенный наказанием своего противника, умиротворенный просьбами самого великого князя и бояр, митрополит Геронтий выпустил Геннадия из ледника.

Но недолго после этого пришлось Геннадию оставаться архимандритом Чудова монастыря. В 1483 году не стало архиепископа в Великом Новгороде. Великий князь и сын его Иван (Молодой) обмыслили это дело с отцом своим Геронтием митрополитом, с Ростовским архиепископом Иоасафом, епископами: Рязанским Симеоном и Сарским Прохором. Следуя обычаю, они назначили троих кандидатов на архиепископство в Великий Новгород. В числе этих кандидатов видим и Геннадия. Но в 1483 году Геннадию не удалось стать Новгородским архиепископом. Тогда вынулся жребий Троицкого старца, прежде бывшего Богородицкого протопопа Сергия (третьим кандидатом был Спасский архимандрит Елисей)³¹. Только чрез год, когда Сергий из Новгорода снова перешел на житье в Троицкий монастырь³², Геннадий занял его место³³.

Посвященный в сан архиепископа Великого Новгорода и Пскова, Геннадий недолго оставался в Москве. Посвящение состоялось в Филиппов пост, а в мясоед мы видим Геннадия уже в Новгороде. Много труда предстояло здесь Геннадию. Его положение в звании Новгородского архиепископа имело некоторые особенности в сравнении с положением других епископов, и делало его архиепископское служение особенно трудным.

Прежде всего необходимо помнить, что Геннадий был москвич и следовательно оставался всегда чужим человеком для Новгорода. Дело в том, что еще слишком недалека была та роковая минута, когда вольный город потерял свою независимость, когда Москва наложила на него свою тяжелую руку. С тех пор до прибытия Геннадия в Новгород прошло всего только семь лет, а в такой короткий срок могли ли заглохнуть в Новгороде народные страсти, народное озлобление против Москвы и всего московского? Даже во времена архиепископства Геннадия во многих новгородских церквах не молились за великого князя московского и во всей области не чествовались самые знаменитые московские святые. Эти два акта красноречиво свидетельствуют о той антипатии, какую в рассматриваемое нами время питали новгородцы к Москве и всему московскому. Те же акты показывают и то, как много такта требовалось от Геннадия, чтобы он мог поладить с новгородцами. Держи себя Геннадий в отношении к новгородцам как москвич, подобно своему предшественнику Сергию, его ожидала участь последнего.³⁴

Но если от Геннадия требовалась известная доля умения держать себя в отношении к новгородцам, то такая же доля умения держать себя требовалась от него и в отношении к Москве. Посылая Геннадия архиепископом в Великий Новгород, Москва делала его чрез то своим духовным представителем в покоренном городе. Как представитель Москвы, Геннадий не должен был забывать интересов ее; на нем лежала обязанность защищать эти интересы, мирить с ними новгородцев.

Это примирение, трудное само по себе, делалось еще боле трудным от того, что оно должно было простираться и на другой вольный город Псков. Не менее Новгорода Псков был недоволен своею политическою зависимостью от Москвы и чувствуя себя не в состоянии освободиться от этой зависимости, не хотел, однако же, забыть и своей старины, отказаться от всех своих вольностей. Во времена архиепископского служения Геннадия Псков все еще не мог примириться с московским единодержавием и долг Геннадия, как представителя Москвы, быль мирить и другой вольный город с новыми государственными порядками. Ниже мы увидим, в какое положение поставил себя Геннадий в отношении к Новгороду, Пскову и Москве; теперь же заметим, что одним сказанным не ограничивалась трудность архиепископского служения Геннадия.

По самому званию своему Геннадий должен был сосредоточить свое внимание главным образом на управлении епархией. Эта епархия совмещала в себе две громадные области, Новгородскую и Псковскую, и была во всей тогдашней Руси едва ли не самою обширною. Уже одна эта громадность епархии не могла не представлять для Геннадия многих важных неудобств. Чтобы познакомиться с ее состоянием нужно было лично обозреть ее. Но сколько требовалось для этого времени и труда? Вообще, чтобы облегчить управление новгородской епархией, Геннадию необходимо было уменьшить ее объем отделением от нее какой-нибудь части. Часть епархии Геннадия сама давно желала этого отделения и почти два века вела борьбу с новгородскими владыками из-за церковной независимости от Новгорода. Мы разумеем псковскую церковь³⁵. Стремления псковской церкви не были результатом одного своеволия вольного города.

Здесь уместно остановиться на внутреннем состоянии псковской церкви. Но так как некоторые недостатки и нужды церковной жизни Пскова были общи с недостатками церковной жизни Новгорода, то мы сначала опишем незавидное состояние новгородско-псковской церкви вообще, а затем перейдем к ненормальным явлениям церковной жизни собственно в Пскове.

Прежде всего довольно непривлекательную картину представляет состояние церковного благочиния в обеих областях. По всей Руси всегда существовал обычай, в силу которого простые миряне исполняли в церквах обязанность причетников. Но в то время, которое подлежит нашему рассмотрению, в Новгороде и Пскове, где зависимость духовенства от земства была гораздо сильнее, чем в других местах, где земство не только пользовалось правом выбора себе священнослужителей, но нередко делало попытки присвоить себе власть суда над духовными лицами, где возможны были даже такие аномалии, как напр. исполнение простым мирянином чисто священнических обязанностей³⁶, в Новгороде Пскове этот обычай имел особенно широкое практическое приложение. Здесь миряне, входя в церковь, свободно становились на клирос, или и читали, беззастенчиво входили в алтарь и вообще делали все, что предоставлено делать одному церковному причту. Конечно, такой обычай не заслуживал бы осуждения, если бы миряне пели и читали «благообразно и по чину», если бы их чтение и пение не соединялось с нарушением церковного порядка и благочиния. Но недаром Геннадий, жалуясь митрополиту Симону на «мужиков», поющих в церкви, читающих на амвоне паремии и апостол, входящих в алтарь, называет их действия «беззаконием», а самим им усвояет эпитет «озорных». «А пущи того, – пишет он из Новгорода, – беззаконие во всей русской земле ведется, мужики озорные на клиросе поют и паремью и апостол на амвоне чтут, да еще и в олтарь ходят».³⁷

Нарушаемое „мужиками озорными” церковное благочиние не менее страдало и от самих священнослужителей, от вдовых попов и дьяконов, и двоеженцев дьяков. Первых всегда было много в нашей древней Руси, многие из них потому не могли отправлять церковных служб, что отличались безнравственною жизнью. Нельзя сказать того, чтобы наше церковное правительство не заботилось об искоренении существовавшего в русской церкви зла. В начале XIV столетия митрополит Петр написал особое поучение против вдовых попов и дьяконов, запрещая им священнодействовать, если они не пойдут в монастырь.³⁸ В XV в. митрополит Феодосий также долгое время боролся со вдовыми попами и дьяконами.³⁹ Зло особенно сильно распространено было в епархии новгородского владыки, преимущественно в той ее части, которую составляла псковская церковь. Здесь вооружались против него не одни митрополиты, но и само земство. Еще в 1395 году митрополит Киприан писал псковичам, чтобы они не судили и не казнили тех молодых попов, которые, овдовев, снова «поженились», не оставляя в тоже время поповства.⁴⁰ В самом начале своего служения русской церкви митрополит Фотий также писал во Пскове грамоту, в которой запрещал священнодействовать вдовым попам и дьяконам, если они не облекутся «во иноческое одеяние⁴¹. Наконец, в 1469 году псковичи так вооружились против этой церковной язвы, что отлучили от службы всех вдовых попов и дьяконов по всей псковской волости.⁴² Но несмотря на все меры, какие предпринимали против вдовых попов и дьяконов наше церковное правительство и даже само земство, зло продолжало существовать как во всей русской церкви, так в частности в епархии новгородского владыки, так что, когда Геннадий прибыл в Новгород и несколько ознакомился с состоянием дел местной церкви, то поведение вдовых попов и дьяконов было несомненно одним из явлений, особенно поразивших его благочестивые чувства.

Вместе с тем Геннадий поражен был и другим явлением, которого, с точки зрения канонических правил, также нельзя назвать нормальным. Нам неизвестно, как наши древние епископы, исключая новгородских владык, относились к становлению дьяков, т.-е. поставляли ли они в дьяки двоеженцев. Что касается новгородских владык, то в этом случае они не отличались разборчивостью. Оттого, если в новгородско-псковской церкви много было вдовых попов и дьяконов, то еще более было двоеженцев дьяков. Как и те вдовые попы и дьяконы, которые отличались безнравственною жизнью, двоеженцы дьяки также не могли оставаться в составе клира. Несмотря на то, они свободно правили свои дьяческие обязанности. Это видно из двух посланий Геннадия, одного – к митрополиту Зосиме о причетнике двоеженце⁴³, другого – к митрополиту Симону. В последнем сказав об «озорных мужиках» и о том, что он, ставя дьяков, дает им ставленые грамоты, Геннадий продолжает: «на клиросе поют дияки двоеженцы»⁴⁴.

Но если в составе новгородско-псковского духовенства не мало было лиц, которые или по своей безнравственной жизни или по другим причинам не могли быть в числе членов духовенства, то и все новгородско-псковское духовенство того времени не могло представить глазам наблюдателя ни в умственном, ни в нравственном отношении утешительного зрелища.

Характеристическую черту нашего древне-русского духовенства составляло между прочим то, что оно не отличалось той изолированностью, какою отличается современное нам русское духовенство. Оно было своим для земства и это свойство выражалось как в происхождении духовенства, так и в выборе земством священнослужителей. В выборе духовных лиц земство принимало самое деятельное участие, что особенно должно сказать про наши вольные города Новгород и Псков. При известных условиях этот выбор мог бы иметь благотворное действие. Но в русском обществе XV в. таких условий не было и участие мирян в выборе духовных лиц нередко вело ко многим злоупотреблениям. При выборе себе духовных лиц, земство часто руководилось корыстными побуждениями и избирало на церковные места не самых достойных людей, а таких, которые наиболее удовлетворяли материальным расчетам земской общины. В деяниях Стоглавого собора между прочим читаем, что в Новгороде, принимая к церкви попов, дьяконов, причетников и просвирен, уличане⁴⁵ брали с них большие деньги, напр., с попов рублей по 15, 20, 30, кто давал деньги, с тем шли ко владыке всей улицей; а если владыка присылал к церкви попа хорошего и грамот гораздого, а этот поп не давал денег уличанам, то они его не принимали.⁴⁶ Если так было в XVI в.,, то тем боле злоупотреблений можно предполагать при выборе духовных лиц земством в века предшествовавшие.

Другой причиной печального состояния просвещения и нравственности духовенства была симония. Известно, что во взгляде древне-русских епископов на епископское звание и управление преобладал финансовый интерес. Как в гражданском ведомстве наместник смотрел на свою должность как на средство кормления, так эта же самая финансовая точка зрения на церковное управление была усвоена и епископами. От того епископы даже такие действия, как поставление духовных лиц, совершали не иначе, как под условием мзды. Ненормальность финансовой точки зрения на церковное управление, породившей симонию, сознавали и сами древне-русские епископы. В 1274 г. митрополит Кирилл II на соборе во Владимире вместе с другими епископами определил, чтобы ставленники отличались добрыми умственными и нравственными качествами, и как бы в обеспечение этого определения постановил, чтобы епископы не брали со ставленников никаких уроков или даров, кроме 7 гривен за расходы, необходимые при поставлении; притом, если и эта сумма тяжела для ставленника, то с него ничего не должно брать, а также не должно заставлять его работать в полях или лугах за его несостоятельность.⁴⁷ Ни из чего не видно, чтобы определение Владимирского собора исполнялось русскими епископами. В XIV и XV в. стригольники и жидовствующие, как известно, обвиняли русских епископов в симонии. В 1503 г. на соборе в Москве снова было вменено епископам в обязанность не брать никакой мзды со ставленников. Финансовый взгляд на поставление духовных лиц сам по себе несообразный с церковными канонами, естественно, вел еще к тому, что русские епископы мало обращали внимания на умственные и нравственные достоинства поставляемых, и церковные места часто доставались лицам самым недостойным.

Наконец, для объяснения занимающего нас явления необходимо иметь еще в виду недостаток общих средств для образования духовенства в тогдашней Руси. Со времени введения в России христианства и до XIV в., судя, по крайней мере, по некоторым свидетельствам, русские князья делали иногда попытки ввести и распространить в России образование. В XIV в. мы не видим уже ни одной такой попытки. И это нисколько не удивительно, потому что даже иные великие князья XIV века не умели ни читать, ни писать. Таков был напр. знаменитый победитель татар Димитрий Донской. Забот со стороны правительства об образовании духовенства и народа мы не видим и в XV веке. В этом веке на всей Руси не видно ни одного училища общественного, в котором можно было бы получить хотя какое-нибудь образование.

Тремя высказанными нами причинами легко объясняется тот низкий умственный и нравственный уровень, которым отличалось русское духовенство XV в. В числе членов последнего тогда и прежде немало было даже таких лиц, которые вовсе не умели ни читать, ни писать. На Владимирском соборе 1274 г. было постановлено, чтобы ставленники были грамоте горазды. Ясный знак, что в XIII в. между ними были такие, которые не были горазды грамоте. В послании к митрополиту Симону Геннадий говорит о нерадении, которое вошло в русскую землю и под которым он разумеет невежество всего русского духовенства. В том же послании, говоря о своих ставленниках, он такими красками рисует степень их образования: «А се приведут ко мне мужика, и я велю ему апостол дати чести, и он не умет ни ступити, и я ему велю псалтырю дати и он и по тому едва бредет, и я его оторку, и они извет творят: земля, господине, такова, не можем добыти, кто бы грамоте горазд........................................... Да мне бьют челом: «пожалуй бей, господине, вели учити, и я прикажу учити их октении, и он и к слову пристати не может, ты говоришь ему то, а он иное говорит; и я велю им учити азбуку, и они, поучився мало азбуки, да просятся прочь, а и не хотят ее учити. А иным ведь силы книжные немощно достати... а иные хотя и учатся, а не от усердия, и он живет долго… А се мужики невежи учят робят, да речь ему испортить, да первое изучить ему вечерню, ино то мастеру принеси коша, да гривна денег, а завтреня также, а и свыше того, а часы то особно, да те поминки опроче могорца, что рядил от него; а от мастера отидет, и он ничего не умеет, толко-то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает… Чтоб и попов ставленных (государь) велел учити, занеже то нерадение в землю вошло… А ныне у меня побежали ставленники четыре, Максимка да Куземка до Офонаско до Омельянко мясник, а тот, с неделю не поучився, ступил прочь с ними ж; а и православными те будут?..⁴⁸

Тоже самое должно сказать и о нравственном состоянии духовенства. Определяя нравственные качества ставленников, Владимирский собор 1274 года постановил лишать сана тех священнослужителей, которые предаются пьянству. Это определение собора было вызвано действительною болезнью русского духовенства, преимущественно в новгородской епархии, где многие священнослужители предавались пьянству до самозабвения, особенно «от светлыя недели вербныя до всех святых».⁴⁹ Определение Владимирского собора, при всей его строгости, не исправило нравов русского духовенства. Собор 1503 г. снова обличал в пьянстве все русское духовенство. В частности определение Владимирского собора не исправило нравов новгородско-псковского духовенства. О низком нравственном уровне последнего достаточно свидетельствует вмешательство мирян в церковные дела. В 1392 году митрополит Киприан писал в Новгород грамоту о подсудности духовенства архиепископу Иоанну, о неотнимании мирянами Софийских отчин и церковных пошлин.⁵⁰ Такая же грамота была написана в Новгороде митр. Феодосием в 1463 году.⁵¹ В 1467 году митрополит Филипп снова писал новгородскому архиепископу Ионе, запрещая мирянам отнимать села и имения, отписанные монастырям.⁵² Подобные же грамоты писались и в Псков. В 1395 году митрополит Киприан писал псковичам, чтобы миряне не судили попов без святительского суда и не отнимали сел и земель церковных.⁵³В первой половине XV в. новгородский архиепископ Симеон прислал в псковский Святогорский монастырь грамоту о соблюдении общежительного устава, несуждении игумна и старцев мирскими судьями и обращении имуществ умерших братий в достояние обители.⁵⁴ В 1418 г., в тот же Святогорский монастырь писал митр. Фотий о том, чтобы миряне не вступались в духовные дела.⁵⁵ Все приведенные нами грамоты показывают, что если бы новгородско-псковское духовенство возвышалось над мирянами своим нравственным авторитетом, то миряне никогда не позволили бы себе попыток подчинить нравственную и имущественную жизнь духовенства своей земской юрисдикции. Кроме грамот о низком нравственном уровне особенно псковского духовенства говорят и другие свидетельства. В пьянстве и корыстолюбии, которое заставляло духовенство каждую церковную требу обращать в источник доходов, как известно, обличали духовенство стригольники, что видно из послания константинопольского патриарха Антония псковичам об обличении стригольников.⁵⁶ На пьянство как на выдающийся порок псковского духовенства указывал и митрополит Киприан, когда в одном послании псковскому духовенству он давал ему наставление, что если «случится какова напасть в поповстве или дьяконстве..., ино ему в тот час престати от службы; несть ему никакой опитемьи, но только не пити и до смерти».⁵⁷ В послании от 1416 г., митр. Фотий обличал псковское духовенство в ростовщичестве. «Слышание же мое есть, – писал Фотий, – еже ина действуются в вас, яже возбраняема суть божественными правилами, отлученаа ризоимания».⁵⁸ Под 6979 г., следовательно, за 14 лет до прибытия Геннадия в Новгород, в псковской первой летописи записан случай, показывающий, как черное духовенство старалось эксплуатировать доходы белого. Здесь мы читаем: «несть лепо и сего таити... другии человецы... отрекшеся от мира и яже в мире, и пришедше в мир и начата воздвизатися и препростую чада воздымати (случай происходил на вече) по миру на самую соборную и апостольскую Церковь, на дом Святыя Троица, изтязуя от нея воды и земли, даныя в наследие Божие, в дом Святыя Троица, а мир облеская лживыми словесы, а ркя миру тако: «несть в том вам никакого греха, только вы, отнем тую воду и землю от дому Святыя Троица, да мнее дайте в монастырь; а то яз ведаю».⁵⁹

Низкий умственный и нравственный уровень русского духовенства не остался без соответствующих ему последствий. Невежеством духовенства в умственном отношении и распущенностью в нравственном между прочим объясняется слабая степень влияния древне-русского духовенства на народ в религиозном отношении. Христианство в его духе и истине не было введено духовенством в жизнь русского народа. Последний усвоил лишь одну внешнюю сторону религии. Над формами и обрядами христианства работала всегда и мысль наших книжников. С этой точки зрения, вполне понятными становятся вопросы Кирика и ответы Нифонта, споры о посте в среду и пяток и т. п. XV в. представляет нам два замечательных спора. Это а) уже известный нам спор о крестном хождении при освящении храмов и б) спор об аллилуйя, возбужденный ранее препод. Евфросином в псковской земле. С легкой руки Евфросина споры об аллилуйя были возбуждены и в других местах России, между прочим, и в Новгороде. Местные новгородские книжники во времена Геннадия архиепископа уже очень горячо рассуждали о том: двугубить или трегубить при богослужении аллилуия. Геннадий вынужден был нарочно обратиться к Димитрию Герасимову с просьбой решить спорный вопрос.

Другое следствие, также отчасти вытекавшее из низкого умственного и нравственного уровня духовенства, касалось богослужения. При умственном невежестве, при нравственной распущенности духовные лица не могли надлежащим образом отправлять церковные службы. Этому мешало еще и другое обстоятельство. Несомненно, что до второй половины XV в. на Руси существовал уже полный круг богослужебных книг,⁶⁰ равно как существовали и уставы Студийский, Саввы или Иерусалимский.⁶¹ Несомненно также, что некоторые наши митрополиты и архиепископы старались списывать и распространять те и другие. Таковы были митрополиты Киприан и Фотий, приславшие во Псков уставы службы Златоустого и Василия Великого и разрешившие недоумения псковичей относительно различных предметов богослужебной практики;⁶² таковы же были новгородские архиепископы Моисей, Давид, Алексей, Иоанн II и особенно Евфимий.⁶³ Но несмотря на заботы некоторых наших митрополитов и архиепископов о снабжении церквей богослужебными книгами и уставами, последние имелись не во всех церквах. Дело в том, что их списывание требовало много времени и труда, а приобретение – больших издержек. Оттого во многих церквах, особенно сельских и бедных⁶⁴, не было ни полного состава богослужебных книг, ни церковных уставов, и приходящие священнослужители относительно «церковного постатия» оставались при тех же познаниях, с какими отходили от своих мастеров, т. е. церковного постатия почти ничего не знали. От такого недостатка не была свободна ни одна русская епархия; не была свободна от него и епархия новгородского владыки. Когда Геннадий прибыль в Новгород и стал испытывать в умении отправлять церковные службы приводимых к нему для поставления лице то был изумлен их незнанием церковного устава. «А от мастера отъидет, и он ничего не умеет, толко то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знаете», – пишет он митрополиту Симону.

Обратимся к рассмотрению ненормальных явлений собственно псковской церковной жизни.

Псков почти два века боролся с новгородскими владыками, добиваясь церковной независимости от Новгорода. Кроме общей неустроенности церковных дел, Псков имел на то особые причины.

Псков был в XV в. вольным городом, в политическом отношении независимым от Новгорода. Между тем он не имел у себя особого епископа. Мог ли он при этом считать полной свою политическую независимость от Новгорода? Этого мало. Сами живя в Новгороде, новгородские владыки управляли Псковом чрез своих наместников. Но кто были эти наместники? Простые миряне. Они наделены были обширными правами. В своих руках они сосредоточивали все местное церковное управление. Помимо наблюдения за доходами с земель и вод, которые отводились владыке в разных краях епархии, забот об исправном отправлении духовенством своих обязанностей в отношении к владыке, они уполномочены были еще судить,⁶⁵ причем их суду подлежали не только все собственно духовные лица, но и лица, относившиеся к разряду духовных, не только дела, касавшиеся вероучения, не только масса чисто церковных дел, но и дел, касавшихся семейных отношений, со включением дел по наследству.⁶⁶ Одним словом, владычный наместник пользовался во Пскове почти властью архиепископа. Но неудобство сосредоточения этой власти в руках светского человека было очевидно с первого взгляда. Мог ли быть компетентен его суд по делам, касавшимся не одной церковной дисциплины, но и церковного вероучения? Все это отнимало у представителя новгородского владыки во Пскове авторитет в глазах псковичей. Отсюда понятно, почему не видно такого участия владычного наместника в общественных делах Пскова, какое сам владыка принимал в делах Новгорода. Это общественное значение перешло от наместника к местному духовенству, благословением которого обыкновенно освящались решения псковского веча. Слова: «все божие священство и весь Псков» стали обычной фразой для обозначения псковского веча. В 1438 году митрополит Исидор отправлялся на Флорентийский собор, псковичи обратились к нему с просьбою оторвать их от новгородского владыки и подчинить московскому митрополиту. Исидор согласился на просьбу псковичей, и когда нужно было ему назначить наместника в Псков, то он понял, каков должен быть этот наместник. Так как в среде русской иерархии XV в. мало было лиц со званием архимандрита, и так как это звание пользовалось почти таким же почетом и уважением, каким пользовался епископский сан,⁶⁷ то Исидор, приняв Псков под свое покровительство, оставил своим наместником здесь не мирянина, но архимандрита Геласия, который уже по самому сану своему должен был влиять на псковское духовенство и мирян.⁶⁸ При этом, чтобы сообщить еще больше авторитета своему наместнику, Исидор, передав ему всю власть новгородского владыки, за исключением права поставления духовных лиц, предоставил наместнику и связанные с этою властью доходы; следовательно, в отношении к церковному управлению краем сделал его лицом сравнительно с прочими наместниками более самостоятельным, одним словом, сделал его своим суффраганом. Такая перемена в значении наместника была люба псковичам, что и отзывалось и на его значении в общественной жизни Пскова: он стал во главе местного духовенства и в составе правительственной иерархии Пскова, занял место подле князя и посадника. Но основанная Исидором во Пскове архимандрия была недолговечна. В скоромь времени Псков опять должен был признать над собою власть новгородского владыки, а вместе с тем наместниками последнего во главе церковного управления Пскова стали опять светские лица, и так продолжалось до времени архиепископа Геннадия.

К сказанному необходимо присовокупить еще одно явление псковской церковной жизни, которое также побуждало псковичей стремиться к церковной независимости от Новгорода. Мы разумеем тяжесть для псковского духовенства его тягловых отношений к новгородскому владыке. Правда, Болотовским договором эта тяжесть была значительно облегчена. Со времени этого договора владычным наместником в Пскове стал природный псковитин, псковское духовенство перестали вызывать на суд в Новгород и прежние неопределенные приезды владыки в Псков, всегда требовавшие больших издержек со стороны псковского духовенства, были заменены посещением города раз в три года. Но и после Болотовского договора владычные приезды в Псков чрез три года были обременительны для псковского духовенства теми пошлинами, которые псковское духовенство должно было платить владыке в каждый его приезд. Пошлины эти были двоякие: кормовые и поплешные. Первые были обременительны для духовенства своим количеством и потом тем, что до Геннадия они сбирались с духовенства натурою. Владыка приезжал в Псков обыкновенно не один, а с целою толпою бояр, софиян и т. п. Толпа эта была так многочисленна, что когда в 1434 г. прибыл в Псков владыка Евфимий и начал здесь распрю с городом, то софияне чувствовали себя в состоянии побиться с псковичами. Эту-то буйную толпу с владыкой во главе псковичи должны были кормить не один день, а целый месяц и притом самым приличным образом. Вот какого количества кормовых пошлин требует Геннадий в своей уставной грамоте: «корму на всяк день по полутораста калачей, да по пятидесят хлебов денежных, да по сороку гривен за мясную вологу, да за рыбу за всякую по сороку денег, да по две бочки меду русского.., да рублевая гривенка перцу, да рублевая ж гривенка пшена сорочинского, да по безмену меду русского».⁶⁹

Если столько кормовых пошлин требует от псковского духовенства Геннадий, то, конечно, не менее требовали и бывшие до Геннадия владыки.

Обязанное доставлять владыке и его свите богатые средства для содержания в продолжение месяца, псковское духовенство кроме того должно было готовить к приезду владыки разные продукты для пиров, которые давали владыки хотя в честь псковичей, но на их же счет. Относительно рода и количества этих продуктов Геннадий пишет в своей уставной грамоте: «коли у архиепископа пир, ино по две гривенки перцу, по две гривенки пшена сорочинского, по два безмену меду, пуд соли, масло коровье и конопляное, яйца, сыры, просо, крупы житные, уксус, лук, крошиво поваром, а солоду на квас, сколько надобе, да за свечи за вощаныя полтретьятцет денег, да по две свечи вощаных больших витых, да по сту свеч сальных, да по пятинадцати зобней овса, да по пятинадцати возов сена, да по пятинадцати возов дров, по возу лучины, а соломы под коней сколько надобе».⁷⁰ Из всего сказанного нельзя не видеть, как тяжелы были для псковского духовенства кормовые пошлины в пользу владыки.

Не менее тяжелы были для псковского духовенства и пошлины поплешные.⁷¹ В уплат этих пошлин должно было участвовать все духовенство, и белое и черное, и приходское и безместное. Мы не знаем, какова была валовая сумма поплешных пошлин, получаемая с псковского духовенства новгородскими владыками, но конечно, она не была обидна для владыки и легка для духовенства. Тяжесть ее усложнялась еще тем, что при неопределенности валовой суммы поплешных пошлин, как и кормовых, не была также определена и та доля их, которая падала на каждое отдельное духовное лицо. Раскладка поплешных пошлин производилась обыкновенно соборскими старостами; но соборские старосты, как городские жители, при раскладке пошлин часто поступали в ущерб пригородному и сельскому духовенству. В 1544 г. псковские сельские и пригородные попы, игумены и дьяконы жаловались митрополиту Феодосия, что городские попы взяли с них корма для архиепископа более, чем с себя. Если подобные жалобы были возможны тогда, когда Псков имел уже у себя уставную грамоту Геннадия, то можно представить себе, что бывало в прежние времена.

Впрочем, говоря о владычных пошлинах, мы считаем не лишним сделать следующую оговорку. Вообще тяжелые для псковского духовенства, владычные пошлины иногда не получались владыками сполна, несмотря на бдительность в этом отношении владычного наместника и соборских старост. И это очень естественно. Владычные пошлины получались с духовенства. Но кто определял общее количество престолов в псковских церквах, кто точно знал численность всего псковского духовенства? Недаром в 1477 году архиепископ Феофил сделал такой наказ псковским священникам и соборским старостам: «а которые священники не заплатят подъезда моего, и язь тем литургисати не велю. И то, старосты соборские и священницы соборские, положено на ваших душах»⁷². Наконец, не следует упускать из виду и того, что так как до Геннадия не было определено общее количество владычных пошлин, то псковичам открывалась возможность пользоваться этой неопределенностью и обращать ее в свою пользу. Как бы то ни было, впрочем, владычные пошлины вообще были нелегки для псковского духовенства.

Когда Геннадий был чудовским архимандритом, ему пришлось принимать участие в споре о крестном хождении вокруг храмов при их освящении. Когда он сделался архиепископом Великого Новгорода и Пскова, его внимание занял спор об аллилуия, происходивший между новгородско-псковскими «филозовами» и книжниками. На этом дело не остановилось. В один из своих приездов во Псков Геннадию случайно пришлось видеть на одной иконе изображение, странность которого не могла не броситься ему в глаза с первого же взгляда. На иконе представлен быль И. Христос с венцом царским на главе и в святительской одежде, в образе царя Давида. Пред ним крест; на верху креста отрок млад, также в царских ризах и венце; ниже его пригвожденный ко кресту белый серафим; по концам крестных рогов два херувима багряновидных; при подножии креста Адамова глава. Нельзя с точностью определить, откуда могло явиться подобное изображение. Когда псковские иконописцы были поставлены пред Геннадием, посадниками и псковитянами, то старший из них, Переплав, сказал: „те образы пишем с мастерских образцов старых, у коих есмя училися, а сниманы с греческих». Но этим речам псковских иконописцев едва ли можно верить. Когда в XVI в. обратились к Максиму греку с вопросом: какого он мнения об этом изображении, то Максим грек отвечал, что он «не видал тем подобием образа ни в коей земле»⁷³. По всей вероятности, рассматриваемое изображение – произведение фантазии псковских иконописцев. Геннадий обратил внимание на странное изображение и ниже мы увидим, какие меры предпринял он против псковских иконописцев.

Симония, корыстолюбие духовенства, пьянство и вообще безнравственная жизнь духовных лиц, привязанность русского народа к церковному обряду в ущерб духу и истине христианской религии еще в конце XIV в., как известно, вызвали у нас на Руси особую так называемую ересь стригольников. В первый раз ересь открылась во Пскове; почва здесь была для нее особенно благоприятна. Дело в том, что нигде русское духовенство не было отягощено так сильно епископскими поборами, как в Пскове. Недаром Псков так долго и настойчиво боролся с новгородскими владыками за церковную независимость от Новгорода. С другой стороны, беспорядки в церковном управлении Пскова, распри с владыкой, жившим далеко и приезжавшим изредка только за своими пошлинами, оставляли местное духовенство без надлежащего пастырского надзора и руководства и содействовали особенно сильному развитию в нем пороков, которыми страдало русское духовенство того времени.

Мы не станем излагать подробно историю ереси стригольников. Заметим только, что стригольники вообще делились на два толка, из которых один был дальнейшим развитием другого. Первый толк восставал, собственно, против корыстолюбия и безнравственности духовенства Он учил, что недостойны епископы, потому что они берут мзду со ставленников, недостойны ставленники, потому что за мзду отправляют церковные службы и требы, объедаются, упиваются и т. п. Если недостойно духовенство, то недостойно и все то, что им совершается. Поэтому не нужно каяться пред священниками; можно каяться пред Богом, припадая к земле; не нужно крестить детей, причащаться у священников: не нужно петь за умерших, совершать по них поминки, приносить приноси к церкви, творить пиры, давать милостыню; так как умершие во всем этом не нуждаются. Но если недостойно духовенство и все то, что им совершается, то кто же может заменить духовенство? Первый толк стригольников отвечал на этот вопрос так: обязанности духовенства может исполнять каждый человек. Действительно, у стригольников были свои молитвенные домы, где учителем веры, совершителем служб выступал простолюдин. Другой толк стригольников пошел далее: он подвергал критике самое христианство, не верил евангельским благовестиям, отвергал все церковные апостольские и отеческие предания, отвергал воскресение мертвых, отрицал всякое чувственное поклонение Богу, молитвы в храмах, почитание икон, мощей и т. п., своим отцом называл Бога и к Нему непосредственно обращался с молитвами, взирающе на небо. Приверженцев второго толка митрополит Фотий называет саддукеями.⁷⁴

Вновь открывшаяся в Пскове ересь почти на первых же порах встретила сильное противодействие со стороны как мирян, так и духовенства. Светское общество хватало и предавало еретиков смертной казни, церковь в лице ее представителей, константинопольских патриархов Нила и Антония и русского митрополита Фотия, запрещая смертную казнь и предписывая боле легкие телесные наказания, со своей стороны старалась действовать на еретиков мерами убеждения и обличения. От дружных усилий церкви и общества к половине XV века ересь, по-видимому, исчезла. На деле ересь только замолкла, устрашенная преследованиями. Тайные последователи ее оставались, и хотя втихомолку, но не переставали распространять свое учение. Благодаря их подпольной пропаганде, ересь распространилась в Новгороде, где ей сочувствовали многие духовные и светские лица. Во второй половине XV века стригольничество перешло даже в особую ересь, которая известна в истории под именем ереси жидовствующих. Много раз было рассказано, преимущественно со слов преп. Иосифа Волоколамского, как эта ересь около 1471 г. возникла в Новгороде, в чем состояло ее учение, кто были ее первые приверженцы и распространители, как в 1480 г. она перешла в Москву и т. д. Но происхождение этой ереси еще недостаточно разъяснено. Историки обыкновенно отделяют ее от ереси стригольников и рассматривают без связи с последней (Руднев, пр. Макарий, Филарет и др.) Такое отделение не оправдывается ни историей, ни доктриной ереси жидовствующих. Первые последователи ее в Новгороде, первые ученики жида Схарии, священники Денис и Алексий, как по всему видно, были тайные стригольники. Разбирая учение жидовствующих, легко заметить самое близкое сродство его с стригольнической доктриной. Все стригольники, как известно, восставали против духовенства, монашества и вообще против всей церковкой иерархии, жидовствующие тоже. Некоторые стригольники не веровали евангельским и апостольским благовестиям и преданиям отеческим, писаниям отцов церкви; жидовствующие поступали точно также. Некоторые стригольники, нарицая своим отцом Бога, покланялись ему, взирающе на небо, отвергали всякое чувственное поклонение и служение Богу, молитвы в храмах, поклонение иконам, почитание и призывание святых и т. п., жидовствующие также отвергали поклонение иконам и другим христианским реликвиям, хулили святых и т. д. Некоторые стригольники не верили бессмертию души; в лице Зосимы жидовствующие также не веровали этому. Неизвестно, как стригольники второго толка учили о догмате Троичности и в частности о лице Богочеловека, но едва ли и в этом пункте они не сходились с жидовствующими. Если в учении о троичности и лице Богочеловека этот толк и не пришел к какой-нибудь положительной теории, то нет сомнения, что он подвергал, по крайней мере, критике тот и другой догмат. Недаром стригольники этого толка не веровали евангельским и апостольским благовестиям и преданиям отеческим. Вообще между обеими ересями существует очень тесная связь. А если так, то незачем образование доктрины жидовствующих приписывать исключительно жиду Схарии: последнему принадлежит собственно жидовский элемент в ереси. Кроме того Cxapия далее развил некоторые положения стригольников, а то, что служило только предметом сомнения для стригольников, Схария раскрыл, уяснил им, и их сомнение возвел на степень положительного убеждения в ложности того, что прежде стригольники подвергали только нерешительной критике.

Новая ересь успела уже значительно распространиться не только в Новгороде, но и в Москве, а ни церковь ни общество не предпринимали никаких мер против нее. Этому способствовало то, что еретики наружно казались христианами и подобно стригольникам отличались кажущимся благочестием. «Таяхуся яко змиеве в скважие, – говорит о еретиках их Волоколамский обличитель, – человеком являющеся святи и кротци, праведни и воздержницы, тайно же сеюще семя скверно».

Так было до 1487 года, когда одно случайное обстоятельство помогло открыть, какое зло гнездилось в русском обществе, и заставило правительство и церковь принять меры против него. Это случайное открытие ереси произошло в Новгороде и, конечно, на Геннадии, который в то время был уже новгородским архиепископом, лежала обязанность прежде всех обратить на нее свое внимание.

Описанные явления достаточно характеризуют состояние, в каком нашел свою епархию архиепископ Геннадий. Это состояние представляло ряд опасностей, расстраивавших порядок церковного управления, ронявших авторитет иерархии и колебавших самые основания церкви. Можно понять, какая сложная и трудная деятельность предстояла новому владыке в Новгороде. Опишем ее в том порядке, в каком изображены выше явления ее вызывавшие.

Говорят (Руднев), что отправляясь в Новгород Геннадий не знал, что ему там делать, за что приниматься. Такое мнение никак нельзя назвать иначе, как неосторожно вырвавшейся фразой. Геннадий очень хорошо понимал исключительность своего положения в сане Новгородского архиепископа. Знал он прежде всего то озлобление, какое Новгород питал к Москве, предвидел отсюда и те чувства, с какими Новгородцы должны были встретить его как москвича, догадывался, что, отправляя его в Новгород, Москва станет зорко следить за его поведением в отношении к ней, знал все это Геннадий и потому-то на первых же порах своего архиепископского служения постарался обезопасить себя от косых взглядов со стороны Новгорода и Москвы. Правда, об этом в летописях мы не находим подробных известий, но и из того, что встречаем в летописях, нельзя не видеть, что, будучи москвичом, Геннадий не относился к Новгороду как москвич, с другой стороны, будучи Новгородским архиепископом, не относился к Москве как новгородец. Отношения его к обеим сторонам были самые миролюбивые, и так сказать, умиротворяющие.

Прибыв в Новгород, он не презрел ни его священной старины, ни его заветных преданий, подобно своему предместнику Сергию. Есть основание думать, что Геннадий старался стать в такое же отношение к Новгороду, в каком стояли древние новгородские владыки. Известно, как велико было земское значение последних. Новгородский владыка был сколько духовной, столько же и земской властью. Как лицо земское, занимавшее высокий пост, новгородский владыка считался первым гражданином вольного города, наделен был самыми обширными светскими правами и полномочиями и принимал самое живое и деятельное участие в общественной жизни своего города⁷⁵. С другой стороны, Новгородский владыка должен был в тоже время нести известные земские повинности. Когда Геннадий сделался владыкою Новгорода, последний уже не пользовался политической самостоятельностью. Москва наложила на него свою тяжелую руку и стала вводить в вольном городе свои Московские порядки. Для Геннадия теперь, очевидно, не было возможности играть в Новгороде такую же земскую роль, какую играли древние Новгородские владыки. Но что, несмотря на это, Геннадий старался сообщить своей архипастырской деятельности земский характер, насколько это было возможно для него при его положении, в этом не может быть никакого сомнения. Из земских повинностей, какие нес древний Новгородский владыка, самыми важными были военная и городская. Первая состояла в том, что рядом с городскими ратями во время войн Новгорода владыка должен был выставлять и свой полк.⁷⁶ Что же касается городских повинностей, то на обязанности новгородского владыки лежало, между прочим, починивать волховский мост и крепость.⁷⁷ Во время последней Новгородской катастрофы (1478 г.) крепость была, вероятно, разрушена. В 1484 году она была заложена вновь. Это было за год до приезда Геннадия в Новгород. Подражая примеру древних новгородских владык, Геннадий, приехав в Новгород, взял на себя постройку третьей части городской стены. В летописи так говорится об этом: «поставлен был град каменный в Великом Новеграде повелением великого князя Иоанна Васильевича всея Росии, при архиепископе Генадии: на две части великого князя деньги, в треть владыка своими деньгами»⁷⁸. Вообще Геннадий старался относиться к недавно покоренному городу, не как москвич, подобно Сергию. Он с охотою совершал крестные ходы, обходил все улицы Новгорода, посещал все замечательные места его, везде пел «кануны» то о страшном суде, то о смертоносной язве и т. п., воздвизальным крестом благословлял народ и кропил его святою водою, совершал службы в церквах, посвященных святым Новгорода: Евфимию, Варлааму, Алексею и т. д.⁷⁹

Но относясь миролюбиво к Новгороду, Геннадий не забывал и Москвы, и если в отношении к первому он старался казаться новгородцем, то в отношении к последней хотел оставаться москвичом. В то время Новгород все еще не хотел примириться с Москвою. Во многих новгородских церквах не молились за в. князя московского; в Новгородской земле не чествовались многие самые знаменитые московские святые. Все это не могло остаться тайной для Геннадия и обратило на себя его внимание. В декабре 1492 г. Геннадий совершал по Новгороду крестный ход. Окончив его и войдя в церковь, где сказана была ектинья и совершен отпуст, «Геннадий благословил наместников и прочь отпустил, а игуменов и попов и дьяконов потому ж благословил и прочь отпустил и наказал им, чтобы Бога молили о государех великих князех и о всех православных христианах по вся дни кождо у своей церкви молебны пели». Чрез неделю после первого крестного хода, на память Стефана Сурожского, совершен был новый крестный ход. По совершении его Геннадий снова наказал игуменам, попам и дьяконам, чтобы «Бога молили о государех и великих князех и о всем православном христианстве» и проч.

Стараясь сделать популярным в Новгороде имя великого князя Московского, Геннадий хотел сблизить Новгород с Москвой и в другом отношении. Сам оказывая должное уважение и почтение к святым Новгорода, он хотел, чтобы и Новгород также относился к памяти святых Москвы. Во время первого крестного хода, дойдя до Спасских ворот, по сказанию летописи, он повелел: «идучи попом и дьяконом три кануны пети: 1) канун о страшном суде, 2) Благовщению святой Богородицы, 3) канун новому Петру чудотворцу, митрополиту всея Руси». Дойдя до Владимирских ворот, Геннадий велел петь новый молебен, а на другом молебне велел архиепископ петь три кануна: первый канун от смертоносной язвы, второй Пречистой Одигитрии, третий новому чудотворцу Алексею митрополиту всея Руси. Во время второго крестного хода повторилось то же.

Геннадий хотел поставить и Псков в такое же отношение к Москве. В 1499 году сын великого князя от Софии Василий Иванович был объявлен наследником престола и ему был усвоен титул в. князя Новгорода и Пскова. В том же году Геннадий, отправился в Псков. Он поехал сюда, главным образом, за подъездом и потому еще, что сам лично давно уже не был в Пскове (с 1486 г.). Но ему, без сомнения были известны цели Псковского посольства в Москву. Поэтому, как представитель последней, по прибытии в Псков он немедленно принялся за примирение Псковичей с волею в. князя. С этой целью он вздумал соборовать и соборной молитвой за нового Псковского князя хотел показать Псковичам, что он, их духовный владыка, признает и одобряет решение в. князя Московского.⁸⁰ Но Псковичам не понравилось намерение Геннадия. Посадники и Пскова не дали соборовать Геннадию. «Ты де хочешь молити Бога за великого князя Василья, – говорили они Геннадию, – ино наши посадники о том поехали к великому князю Ивану Васильевичу, не имя тому веры, что быти князю Василью великим князем Новгородским и Псковским; и как приедут наши посадники с бояры, и ты служи». К отказу соборовать Псковичи присоединили еще запрещeниe просвирницам печь просфоры. Но Геннадий не испугался отказа. Едва ли он не убеждал Псковичей, как несправедлив их поступок, и как он вредно может отозваться на них. Долго Псковичи спорили, «томились» с владыкою; наконец, позволили ему соборовать. Владыка соборовал, читал синодик, молился, без сомнения, за в. князя Псковского Василия, взял все свои поминки и уехал из Пскова, прожив здесь четыре недели. Замечательно событие, случившееся немедленно после отъезда Геннадия. Летопись рассказывает, что вслед за отъездом Геннадия Псковичи отправили в Москву своих представителей просить в. князя, чтобы он отпустил псковских послов, которые заключены были в. князем под стражу. При этом Псковичи выражали свою полную покорность в. князю. В скором времени примирение между Псковичами и Иваном III действительно состоялось и конечно, не в интересах псковичей.⁸¹ Таким образом, как примирительного образа действий Геннадий держался в отношении к Новгороду и Москве, так же действовал он и в отношениях между Псковом и Москвой. В этом между прочим заключается политическое значение Геннадия: своим образом действий он способствовал утверждению Московского единодержавия. В Москве враги Геннадия клеветали на него, распуская слух, будто он сносится с Литвою. Зосима потребовал от него даже исповедания веры, т.-е. письменного удостоверения верности Геннадия Московскому митрополиту. Но клевета осталась без последствий.

Рассмотрев отношения Геннадия к Новгороду, Пскову и Москве, изложим его деятельность епархиальную и общецерковную.

Мы видели, что трудность архиепископского служения Геннадия обусловливалась, прежде всего, объемом его епархии, что уменьшить эту трудность можно было только отделением от епархии какой-нибудь ее части, что одна часть епархии, именно Псковская церковь, сама давно добивалась независимости от Новгородского владыки. Может быть, Геннадий понимал всю ненормальность зависимости Псковской церкви от Новгородского владыки и сам лично желал церковного освобождения Пскова от Новгорода; но он не мог действовать в этом смысле. Москва никогда не согласилась бы на церковную самостоятельность Пскова. По господствовавшим там взглядам, церковная самостоятельность Пскова могла служить признаком политической (самостоятельности).

В рассматриваемое нами время Псков в политическом отношении был зависим от Москвы; но эта зависимость не была еще такою полной, в какую недавно поставлен был Новгород. Для Москвы поэтому было выгодно держать Псков в церковной зависимости от Новгорода: это скрепляло зависимость Пскова и от Москвы. Вот почему во все время apxиепископского служения Геннадия Псков остается в прежнем церковном положении.

Но Геннадий мог ограничить пределы своей епархии отделением от нее другой части. Управление церквами Вологодской области было особенно неудобно для Новгородского архиепископа. Эти-то церкви Геннадий и постарался отделить от своей архиепископии. Под 1492 годом мы читаем в летописи: «Тое же зимы (лета 7000), Февраля повелением великого князя Ивана Васильевича преосвященный митрополит Зосима и архиепископ Геннадий Великого Новгорода и Пскова придаша из митрополии и из архиепископьи из Новгородцкой церкви свои на Вологде, в городе на посаде епископу Пермьскому Филофею в Пермьскую епископью»⁸².

Когда таким образом объем Новгородской епархии был ограничен, для Геннадия естественно открылась большая возможность следить за состоянием церковных дел его епархии.

С первых же пор пастырского служения в Новгороде Геннадий должен был обратить внимание на церковные нужды и недостатки своей епархии. Восстановить церковное благочиние было одною из первых его забот. Человеку порядка и законности, ему не нравилось, что в церквах поют и читают, входят в алтарь «мужики озорные». На это зло он указывал, как мы видели, митрополиту Симону. Но кажется, усилия Геннадия уничтожить беспорядок, издавна укоренившийся во всей русской церкви, остались безуспешными. Это заставило Геннадия обратится с жалобою на мужиков озорных «к митрополиту Симону», которого он просит, «как бы то беззаконие вывести». Как отнесся митрополит Симон к этой просьбе, неизвестно. Очень может быть, что м. Симон не обратил на нее внимания, потому что не придавал особенного значения тому, против чего так сильно ратовал Геннадий.

Летописи молчат об отношениях Геннадия к вдовым попам и дьяконам. Но, без сомнения, Геннадий запрещал священнодействовать если не всем им без исключения, то по крайней мере самым недостойным из них. Одно из определений собора 1503 г. было направлено против вдовых попов и дьяконов, а Геннадий был одним из деятельных членов этого собора. Наконец, в числе обвинений, вследствие которых он сведен был с архиепископского престола, было, между прочим, обвинение в том, что он без вины лишал мест многих священнослужителей.⁸³ Более известны отношения Геннадия к двоеженцам дьякам.

Меры, принятые против них Геннадием, вероятно, были особенно строги, завязалась даже борьба между Геннадием и теми, против кого восставал он и кто, по милости Геннадия, лишался своих прежних доходных мест. Противная сторона не уступала Геннадию. Слух о борьбе дошел до сведения в. князя и митрополита. Последний стал на сторону противников Геннадия, это привело Геннадия к мысли обсудить дело соборно, что выразил он, между прочим, в своем послании к митрополиту Зосиме. Поводом к этому посланию послужил какой-то дьяк двоеженец. Очень может быть, что он был главою партии, противной Геннадию. По всей вероятности, Геннадий запретил ему отправление дьяческих обязанностей. Двоеженец дьяк не обратил внимания на запрещение Геннадия. Слух обо всем этом каким-то образом дошел до сведения великого князя. Последний спросил митрополита: достоит ли дьяку двоеженцу петь и читать в церкви? Митрополит «отказал» в. князю, что «дьяку двоеженцу достоит у церкви чести». Этот ответ в. князь через своего дьяка Ивана Сумарока передал в особой грамоте Геннадию. Любопытно послание, написанное Геннадием по этому поводу к митрополиту. В нем Геннадий сначала сообщает сведения о двоеженце. «А ведь тот смерд, – пишет Геннадий, – еще был и не ставлен диак, да как у него умерла жена, и он понял другую жену, вдову же». Далее Геннадий на основании божественных правил старается доказать митрополиту, что двоеженец не может войти в причт, да и вообще простой человек не может исполнять обязанностей дьяка. Простой мирянин, да еще и двоеженец, может петь только в часовне, что дозволяет и 31 пр. Трульского собора. Правил, дозволяющих противное, Геннадий не знает. Если есть такие правила, то пусть Зосима укажет их. Засим Геннадий просит митрополита, чтобы он «пожаловал» его и наказал «как поступать в случаях, подобных настоящему»; «занеже, – замечает Геннадий, – тот поп не поет ныне у тое церкви, у которой тот дьяк дьячит» и так поступает он на основании написанного у него в «херотонии». В заключение Геннадий просит Зосиму «поберечь от тех неподобных дел бессмертныя души». Этого можно достигнуть посредством соборного исправления «недоведомых вещей». Каждый год велено епископам съезжаться в Москву. В настоящий раз Геннадий не может приехать к митрополиту; но митрополит пусть посетит Геннадия своим благословением и понакажет его от свящ. Писания.⁸⁴

Когда послание Геннадия было получено в Москве и прочитано Зосимою, последнего оно, конечно, нисколько не убедило. Тем более от этого торжествовали, без сомнения, противники Геннадия. Это обстоятельство послужило причиною того, что когда Зосима был сведен с митрополичьего престола, Геннадий вынужден был обратиться с жалобою на дьяков двоеженцев и между ними на какого-то «Федку двоеженца» к новому митрополиту Симону. С жалобной грамотой Геннадий отправил в Москву «противень» ставленых грамот, изобретенных им в Новгороде, и просил митрополита «дозреть», приятны ли ему будут эти грамоты.⁸⁵ Изобретение последних можно объяснить тем, что двоеженцы дьяки, не желая расстаться со своими доходными местами, скрывали перед Геннадием свое двоеженство. Геннадий формально ничем не мог обличить их во лжи, потому что двоеженцы дьяки не имели ставленных грамот, а если и имели их, то в них не было сказано, одноженцы ли дьяки. Мы имеем под руками две ставленные грамоты изобретенные Геннадием. Обе они выданы в лето 7012, одна дьячку Леонтию Филиппову, другая неизвестному по имени пономарю. Вот содержание первой грамоты. В начале Геннадий свидетельствует, что Леонтий Филиппов поставлен им в свещеносца, что он одной жены муж, притом не вдовы. Далее Геннадий говорит о том, к какой церкви Леонтий Филиппов поставлен в дьяка, и исчисляет права его; Именно Леонтий Филиппов имеет власть на клиросе петь и на амвоне «прокимны глаголати», читать чтение паремии и апостол, имея верх пострижен и нося краткий фелонь. В заключение Геннадий пишет, что он имеет Леонтия Филиппова «свидетельствована по исповеданию отца его духовнаго и сего ради дана бысть ему грамота на утверждение его в Великом Новеграде лета 7012 мая в 16 день». Начало второй ставленной грамоты по содержанию сходно с началом первой; разница в исчислении прав пономаря. Именно пономарь имеет власть свещи зажигати на тябле пред образом Спасителя, Божией Матери, Иоанна Крестителя и всех святых, зажигать светильник, когда «иерей в перенос идет, дары нося и святое блюдо». В это время пономарь с зажженным светильником, должен идти пред священником «держа молитву Иисусову во устех». Далее пономарь доволен держать с Иисусовой молитвой на устах «дору и богородичен хлеб» и вообще совершать всю службу пономарскую. Конец ставленной грамоты пономарю сходен с концом грамоты дьячку; не указан только месяц лета 7012.⁸⁶

Ставленые грамоты, списки с которых были отосланы Геннадием в Москву на просмотр, были одобрены митрополитом Симоном. Обратил внимание митрополит и на жалобу Геннадия на дьяков двоеженцев и между ними на какого-то Федьку. Митрополит Симон что-то отписал Геннадию, но что, мы не знаем; вследствие этого мы не можем сказать, кончилась ли борьба в пользу Геннадия или нет. Но очищая духовенство от его вредных наростов, Геннадий понимал, что он не совершает какой-нибудь радикальной реформы. Геннадий хотел уничтожить самый корень зла, воспитать новое грамотное поколение в духовенстве.

Меры, какие он принял для этого, сначала не отличались особенной крутостью. Приводимых к нему для поставления он подвергал испытанию в умении отправлять церковные службы, хорошо читать апостол и другие церковные книги.

Как скоро испытуемый оказывался плохо знающим церковный устав, но в то же время человеком грамотным, Геннадий отсылал его учить ектенью и вообще знакомиться, как божественные службы совершаются, и затем поставлял его. Незнающих церковного устава и неумеющих хорошо читать Геннадий отсылал от себя, «отрекал», как сам он выражается. Впрочем как скоро просили Геннадия учить таких, он не отказывал в просьбе, приказывал учить ектеньям и азбуке.

Но как ни хороши были цели Геннадия, они не были поняты теми, кому он желал добра. Ропот вызвали его меры. Когда он отказывал в поставлении малограмотных, то невежды «извет творили». «Земля, господине, такова, – говорили они, – не можем добыти, кто бы горазд грамоте». Когда малограмотных и незнающих церковного устава Геннадий отсылал учить ектенью и азбуку, то они, «поучився мало азбуки», просились прочь, не хотели ее учить, если же и учились, то не от усердия, «да тем то, – замечает Геннадий, – на меня брань бывает от их нерадения; а моей силы нет, что ми их неучив ставити».

Однако «брань» и ропот не пугали Геннадия. Они заставили его только, оставив прежние меры, прибегнуть к другим, более решительным. Он заговорил с митрополитом Симоном о необходимости устроить училища для духовенства. Это он выразил в том же самом послании, в котором писал о мужиках озорных, об изобретении им ставленых грамот о дьяках двоеженцах и между ними о Федьке и проч. Сказав обо всем этом, Геннадий далее продолжает: «А яз для того бью челом^– государю, чтобы велел училища учинити, да его разумом и грозою, а твоим благословением, то дело исправится; а ты бы, господин отец нам, государем нашим, а своим детем великим князем, печаловался, чтобы велели училища ученити, а мой совет о том, что учити во училище, первое азбука граница истолкована совсем, да и подтительные слова, да псалтыря с следованием накрепко; и коли то изучат, может после того проучився и кононархати и чести всякия книги... Толкож государь укажет псалтырю с следованием изучити, да и все, что выше писано, да что от того укажет имати, ино учащимся легко, а сяк не смеют огурятися». Геннадий выражает желание, чтобы государь и попов ставленых велел учити: «только то послышать учащиися, и они с усердием приймут учение».⁸⁷

Из представленной выдержки видно, каких элементарных училищ для духовенства желал Геннадий. Азбука граница, подтительные слова, псалтирь со следованием – вот и все, чему нужно обучать в школах. К этому Геннадий присовокуплял, чтобы государь указал, что учитель должен получать за обучение. Но несмотря на умеренность требований Геннадия, в Москве на них не обратили никакого внимания. То, что проповедовал Геннадий, было чересчур большой новостью для русских людей его времени. Геннадиев голос о необходимости школ остался без последствий. Долго не слышно было на Руси подобного голоса после Геннадия. Вопрос о школах снова поднят был уже на Стоглавом соборе. Собор так говорил о ставленниках его времени: «О ставленникех хотящих в дьяконы и попы ставитись, а грамоте мало умеют... Они ответ чинят: мы де учимся у своих отцов или мастеров, а инде нам учиться негде, сколько отцы наши и мастеры умеют, потом и нас учат». Об отцах и мастерах собор говорит: «отцы и мастера сами мало умеют и силы в божественном писании не знают». К этому собор присовокуплял искреннее желание, чтобы государь завел школы и начертал программу обучения в этих школах. Собор желал, чтобы учители «учили своих учеников чести и пети и писати, сколько сами умеют»⁸⁸. Но не суждено было долгое время исполниться и желаниям собора. Иоанн Кобенцель, бывший в Москве в 1576 году, говорит: «во всей Московии нет школ и других способов к изучению наук, кроме того, что учатся в обителях, а потому из тысячи едва один найдется, кто бы умел читать и писать».⁸⁹

Все, что до сих пор делал Геннадий для блага своей епархии, касалось главным образом совершителей богослужения. Но не мог же Геннадий оставить без внимания и самого богослужения. Мы видели уже, что ко времени архиепископского служения Геннадия обычай сугубить при богослужении аллилуия довольно сильно распространился в пределах его епархии: здесь происходили об аллилуия горячие споры. Видели мы также и то, как в рассматриваемое нами время новгородско-псковские церкви нуждались в церковно-богослужебных книгах и в церковном уставе. Как отнесся ко всему этому Геннадий?

Когда Геннадий прибыль в Новгород, и узнал, что в его епархии идут горячие рассуждения о том: двоить или троить при богослужении аллилуия, то Геннадий был поставлен в затруднительное положение. Вопрос был для него новостью. Между тем, долг пастыря требовал от него, чтобы так или иначе он отнесся к спорному вопросу и принял меры к прекращению волнений. Чтобы выйти из своего затруднительного положения, Геннадий обратился за помощью к Димитрию Герасимову. Вероятно, он познакомился с последним в Москве и знал его за образованного человека.⁹⁰ Димитрий Герасимов разрешил недоумения Геннадия. В 1491 году он прислал Геннадию послание,⁹¹ в котором говорить сначала о том, что, исполняя просьбу Геннадия, он смотрел в книгах, но не нашел здесь, как нужно говорить аллилуия: двугубно или трегубно. Герасимов помнит, что когда то и он слышал спор о том же самом предмете «меж великих людей и разумных» и эти люди «обое едино рассудили». Так как «трегубное аллилуия являет триипостаснаго Божества единосущие», а сугубное – «в две естестве едино Божество», то «как не молвит человек, так добро». «Толкуется же аллилуия, – говорит Герасимов, – так: ал – прииде, ил – явися, уия – Бог; пойте, хвалите живого Бога. И иначе толкуется: хваление Богу, хвалите Господа, или сущего хвалите, как и Давид вопиял аллилуия: Бог наш яве приидет. Бог наш не премолчит». За сим Герасимов предлагает Геннадию толкование 1 стиха 31 псалма: Блаженны те, коим отпущены беззакония и коих покрыты грехи, и этим заканчивает свое послание к Геннадию.

Когда Геннадий получил послание Герасимова, он нашел его вполне убедительным. Как во время споров о крестном хождении вокруг храмов при освящении последних Геннадий принял сторону прелестников, потому что в том обряде, какой отстаивали прелестники, он находил глубокий смысл; тогда как разумности употребления обряда, который отстаивала противная прелестникам партия, последняя ничем не могла доказать Геннадию, так теперь Герасимов сумел разъяснить Геннадию, что сугубое и трегубое аллилуйя имеет одинаково глубокое значение. Как в первом случае Геннадий хотя и принял сторону прелестников, однако не отрицал совершенно и того обряда, который защищала противная Геннадию и прелестникам партия, и даже на практике следовал этому последнему обряду: так теперь, благодаря посланию Герасимова, Геннадий не склоняется ни на ту, ни на другую сторону. Вместе с Герасимовым он думает, что как ни скажет кто аллилуйя, двугубно или трегубно, то все добро, что и сугубое и трегубое аллилуйя имеют одинаковое право на церковное употребление.⁹² Этот свой взгляд на употребление аллилуйя Геннадий выразил в своем миротворном круге. В одном списке последнего (читанном, по всей вероятности, преосвященным Филаретом) находится приписка, которая, по словам названного ученого, принадлежит перу Геннадия. Вот она: «о трегубой аллилуия иные убо единако судят: занеже трегубое аллилуия, а в четвертое: Слава тебе, Боже, являет триипостаснаго Божества и нераздельнаго, а сугубое аллилуия являет в двух естествах едино Божество. Ино как молвит человек тою мыслию, тако и добро, Аллилуия же толкуется: хвалите Господа, или сущаго хвалите».⁹³

Но к сожалению, не все так рассуждали, как рассуждал Геннадий с Герасимовым и не все придавали обряду столько значения, сколько придавали ему названные лица. От того споры об аллилуия, происходившие при Геннадии, волновали Новгородскую и Псковскую церковь и после него. Когда митрополит Макарий был еще новгородским архиепископом (1526 – 1546), он должен был написать особый указ о трегубой аллилуия. В этом указе он обличает Афанасия, ктитора лавры св. Николая, дерзнувшего писать послание в соборы (вероятно, Псковские) священникам о том, что нужно двоить аллилуия. Макарий обличает двоение аллилуия и в конце указа пишет, что «поют мнози по дважды аллилуия, а не трегубо»⁹⁴... В 1551 году Стоглавый собор, в числе прочих своих занятий занимался, между прочим, и вопросом об аллилуия. Замечательна 42 гл. деяний собора. В ней мы читаем: «Во Пскове и во Псковской земли по многим монастырям и по церквам, и в новгородской земли во многих же местех до днесь говорили трегубую аллилуию».

Стараясь прекратить споры об аллилуйя, обычай двоения которого ко времени Геннадия архиепископа уже довольно сильно распространился в Новгородско-Псковской церкви и вызвал здесь горячие споры, Геннадий не прошел молчанием и той нужды в церковно-богослужебных книгах и, в частности, в церковном уставе, какая чувствовалась Новгородско-Псковскими церквами, особенно сельскими и бедными. Правда, Геннадий не занимался списыванием и распространением церковно- богослужебных книг, но зато он дал Новгородско-Псковским церквам ц. устав. В заключительных словах предисловия к уставу мы читаем: «сий устав окозрительный иже аще узриши в сих святцех. Против дни грядущаго святого, каково ему стоит знамение поставлено. Против числа его наряду. И ты зде находи».⁹⁵ И описатель рукописей синодальной библиотеки говорит, что Геннадий составил свой устав для удобнейшего распространения и употребления устава иерусалимского.⁹⁶

Но что же такое самый устав Геннадия? Как он составлен? Каково его содержание? Богослужебный устав Геннадия есть ничто иное, как сокращение «великого устава иже во святых отца нашего Савы... и от ерусалима святыя горы». Состав устава следующий. В начале устава помещены главы, или, что то же, оглавление устава. В самом уставе они называются «главы окозрительнаго устава творение господина нашего в нынешнем роде, преосвященнаго архиепископа великого Новограда и Пскова владыки Геннадия». Всех глав 40. В них кратко объясняются 40 знаков, именно показывается, под каким знаком какой разумеется праздник. Вслед за главами помещено предисловие, а затем следует уже самый устав служб по порядку показанных знаков. В предисловии, между прочим, о содержании устава говорится: «с типик рекше устав. окозрительной избран по знаменью како пети служба в предпразньствея и написамыя на господсюя празники Христовы или богородицины и на попразньства и на отданиа их. И прочим нарочитым и великим святым на малых и на великой вечерни. О стихирах указ средним и малым святым вечер и утро и о всеи службе, и литоргйной указ ино шедше поем яко же еста написано, на трезвонныя и наединозвонныя празник»⁹⁷... Из приведенного места видно, что устав Геннадия обнимал службы не на все церковные дни и случаи. Несмотря на то, он списывался и распространялся и не только в епархии Геннадия, но ему была рада и вся Русь. Употребление его мы встречаем даже в XVII в. От ХVII в. до нас дошел список устава Геннадия под таким заглавием: «Книга Геннадия архиепископа Новгороцкого уставец. Прислана с патриарша двора в сем (205 т. е. 1697) году». Из этого списка нам становится известным, что при списывании и распространении устав Геннадия изменялся и расширялся в своем объеме и содержании. В него внесено было много нового, именно внесены: 1) статьи нравственно-аскетического содержания; 2) о постах и коленопреклонениях; 3) молитвы на некоторые случаи; 4) статьи, касающиеся богослужения в некоторые праздники и по особым случаям и некоторых обрядов при богослужении; 5) две статьи о том, как стоять в церкви и прикладываться к образам и некоторые другие дополнения.⁹⁸ Все указанные статьи и дополнения внесены в уставец Геннадия уже позднее из других сборников.⁹⁹

Издание церковного устава было последним актом церковно-административной деятельности Геннадия, касавшейся одинаково как Новгородской так и Псковской церкви. Теперь обратимся к рассмотрению деятельности Геннадия собственно в Псковской церкви.

Прежде чем приступить к реформам, Геннадию необходимо было заручиться расположением Пскова, показать Пскову, что в отношении к нему он будет держаться миролюбивой политики, Так и сделал Геннадий. По прибытии в Новгород, на первых же порах своего архиепископского служения здесь, именно на масляной неделе 1485 г., он отправил во Псков благословенную грамоту и подарок. Это был древний обычай; но с тех пор, как началась борьба из-за церковной независимости между Псковом и Новгородом, он едва ли соблюдался Новгородскими владыками. Не щадя своей казны для Новгорода, новгородские владыки были скупы для Пскова. Только об одном владыке, Иване, в летописях говорится, что он «повеле Захярьи посаднику наняти наймистов ставити костер над Псковою, а владыка свое сребро дал».¹⁰⁰ О пожертвованиях для Пскова других владык в летописях не упоминается; не упоминается и о том, чтобы, севши на архиепископский престол, они присылали во Псков благословенную грамоту и подарки. Поступок Геннадия поэтому понравился Псковичам. Недаром известие о нем занесено в летопись: «Во время зимы, – читаем мы здесь, о свадбах приеде в Великий Новгород от князя великого и от митрополита Геронтия поставлен, преосвященный архиепископ владыка Геннадий, преже бывый архимандрит у чюда Архангела Михаила, на престол святыа великыа Софея паствити люди Божиа, а на масляной недели присла во Псков свою грамоту благословеную, и даде в дар Псковичем турей рог окован златом, да икону локотницю на злате».¹⁰¹

Геннадий вслед за тем приступил к реформам. Для возвышения Псковской церкви он задумал возвратиться к испытанной уже попытке Исидора. По Болотовскому договору, как нам известно, владычным наместником во Пскове должен был быть природный пскович. Геннадий сделал именно своим наместником архимандритом во Пскове не Новгородца, а природного псковича. Но выбор Геннадия был неудачен. Избранный им в наместника пскович, игумен Евфимий, у своих соотчичей пользовался дурной репутацией. В бытность свою псковским ларником (хранителем архива) он помог в 1483 году князю Ярославу выкрасть из ларя грамоту, определявшую положение смердов и заменить ее другою; от этого во Пскове произошло страшное смятение: один посадник был убит, дворы других были разрушены или опечатаны, сам же ларник был обречен на казнь, но успел убежать в В. Новгород. Постригшись в одном из Новгородских монастырей в монахи, и будучи уже игуменом, он снискал расположение Геннадия, который и хотел сделать его, возведши в сан архимандрита, своим наместником во Пскове. Очевидно, подобный наместник мало мог внушить доверия к своей личности. Так действительно и случилось. Узнав, что за наместник приехал во Псков, псковичи возмутились и, по замечанию летописи, «не вдашася в волю архиепископа».¹⁰²

Как неудачна была первая реформа Геннадия псковской церкви, так неудачна была на первых порах и вторая реформа его. Геннадий не способствовал церковной независимости Пскова от Новгорода. Потому самому он не мог отказаться и от тягловых отношений к нему псковского духовенства. Но мы уже знаем, как ненормальны были эти отношения. Свои пошлины новгородский владыка получал с церквей, с антиминсов, с духовенства. Но он не знал ни количества первых, ни численности последнего. Далее раскладка пошлин производилась соборскими старостами; но не было определено количество пошлин, какое должно было представить в казну владыки каждое духовное лицо. Оттого нередко случалось, что при раскладке владычных податей, соборские старосты действовали в ущерб пригородному и сельскому духовенству, и тем вызывали жалобы последнего на их несправедливые действия. Наконец, самое деление пошлин на кормовые и поплешные и взимание первых натурой было неудобно и для того, кто получал пошлины, и для того, кто давал их. Таким образом, все указывало с одной стороны на необходимость переписи церквей и духовенства, с другой – на необходимость точного определения количества пошлин, какое должно было заплатить владыке каждое духовное лицо, и замены взимания кормовых пошлин натурою взиманием тех пошлин деньгами. Геннадий понимал все это очень хорошо и потому, отправляя во Псков игумена Евфимия вместе с боярином Бессоном поручил ему «описати по всей земли Псковской церкви и монастыре, и колико престолов и попов, и всех в число написати».¹⁰³ Если бы Геннадий отправил во Псков в качестве своего наместника какое-нибудь другое лицо и притом известное Пскову, пользовавшееся доверием последнего, если бы это лицо сумело объяснить псковичам всю необходимость переписи Псковских церквей, монастырей и всего духовенства, то псковичи не взбунтовались бы против Геннадия. Но указанные условия соблюдены не были; потому-то Псковичи, отвергнув Евфимия, отвергли вместе с тем предложение Геннадия произвести перепись церквей, монастырей, престолов, попов и вообще всего духовенства Псковской церкви.

Впрочем, Геннадий мало обратил внимания на псковичей. Он был не такой человек, который бы, сознавая справедливость и благонамеренность своих целей и видя упорное сопротивление к их осуществлению, потерял всякую надежду достигнуть этого осуществления. Со временем псковичи поймут пригодность переписи и уступят ему, вот что Геннадий сказал наверное после того, как боярин Бессон с игуменом Евфимием возвратились с ничем обратно в Новгород. Высказанными соображениями объясняется тот факт, что Геннадий не разгневался на Псковичей после того как они не вдались в его волю. Он надеялся на примирение. Действительно, по неизвестной нам причине, в том же 1486 г. Псковичи сами пригласили Геннадия во Псков. Геннадий принял приглашение.

Как только он прибыл во Псков, возбудившееся было против него неудовольствие исчезло. Дело в том, что в его проезде было кое-что непохожее на приезды прежних новгородских владык. Правда, приезд его был также торжественен, как и приезды прежних новгородских владык. ибо и с Геннадием приехало «бояр много». Прожил Геннадий также во Пскове не слишком долго, всего только три недели. Но несмотря на все это, псковичи остались все таки довольны Геннадием. Почему же это так? Потому что в бытность свою во Пскове Геннадий заявил себя не просто сборщиком податей, пошлин, а духовным пастырем духовного стада. Он соборует во Пскове, выходит на вече, и благословляет народ, главное же – он «многи словеса учительна простирает» к народу, явление для псковичей чрезвычайно редкое, ибо в летописях только об одном Симеоне сказано, что живя во Пскове, он поучал народ. причем занесено в летопись одно из поучений Симеона.¹⁰⁴ Вообще, псковичи осталась довольны Геннадием. Это можно видеть из следующих слов летописи: «Тоя же зимы (в лето 6994) на фарисийской недели в четверг, генваря в 19 день, на память преподобнаго отца Макарья по Псковскому челобитью приexa в Псков преосвященный архиепископ В. Новаграда и Пскова владыка Геннадий и с ним бояр много; а князь Ярослав, и посадники и бояре, и священноиноки и священники и диаконы выидоша противу его со кресты и сретоша пред враты градными, за старым Вознесением, и того дни литурпю соверши в Святей Троици, и пришед на вече, народ благословил и пребысть в Пскове три недели, и на Федорове недели в среду прешед на вече, народ благослови, и многа словеса учительная простер, вдасть грамоту (нам неизвестную) и отъеха прочь и с бояры».¹⁰⁵

При том расположении, каким почтили псковичи Геннадия во время приезда во Псков, Геннадию снова, по-видимому, можно было приступить к осуществлению начатых было им реформ. Геннадий не сделал этого. Причина быть может в том, что Геннадию не хотелось возбуждать против себя только что успокоившихся страстей Псковичей, а может быть и в ереси жидовствующих, которая открылась в сентябре 1487 г. Как бы то ни было, но Геннадий долго не напоминал псковичам о тех реформах, какие ему хотелось провести в жизни псковского духовенства. Он не заводил с псковичами речи об этих реформах даже во время своего второго приезда во Псков, в 1499 году. Уже в следующем 1500 году Геннадий, наконец, возвратился к реформам. 27 января 1500 г. он прислал во Псков нескольких дьяконов и попа осмотреть церкви. На этот раз Псковичи были уступчивы. Правда, князь псковский, посадники и вече много думали, но, наконец, «повелели» «церквей осматривати антиминсов».¹⁰⁶ Когда ревизия была окончена, Геннадий получил, наконец, возможность определить валовую сумму следуемых ему с псковского духовенства пошлин. Вместе с тем он получил возможность определить, какое количество поплешных пошлин должно внести в казну владыки каждое духовное лицо и перевести на денежный счет те повинности, которые до того времени взимались исключительно натурою. Свои определения Геннадий занес в особую, составленную им, уставную грамоту, список с которой немедленно отослал во Псков. К сожалению, эта грамота не дошла до нас. С содержанием ее мы знакомимся уже по грамоте во Псков царя Ивана Васильевича, от 1555 г.¹⁰⁷

Из царской грамоты мы узнаем, что из двух пошлин первая, поплешная, по грамоте Геннадия простиралась до полтины и пятнадцати денег по Московскому счету с плеши¹⁰⁸; «так что священник, получавший напр. ежегодно по три рубля руги, т.-е. определенного дохода, вносил около тринадцатой части своего трехлетнего дохода»¹⁰⁹ Что касается кормовых пошлин, то Геннадий предоставил право Псковскому духовенству вносить эти пошлины как натурою, так и деньгами, взамен натурального взноса. В том и другом случае количество кормовых пошлин опять строго было определено уставной грамотой Геннадия. В переводе на денежный счет в каждой отдельной статье кормовая пошлина в целом составляла 488 Московских рублей,¹¹⁰ а в общей сложности как кормовая, так и поплешная пошлины, иначе весь подъезд, составляли сумму в 1103 рубля и две деньги.¹¹¹

Нельзя не сознаться, что общая валовая сумма пошлин, какую должно было доставить Псковское духовенство Новгородскому владыке по уставной грамоте Геннадия, была довольно велика. Но своею уставною грамотою Геннадий на долгое время определил тягловые отношения Псковского духовенства к Новгородскому владыке. Само Псковское духовенство, получив список с уставной грамоты Геннадия, поняло и после понимало все выгоды для своего экономического быта указанной грамоты. Это видно из того, что если в 1551 г. или около того времени оно и жаловалось царю Ивану Васильевичу на тяжесть своих пошлинных отношений к новгородскому владыке, и просило царя облегчить тяжесть его, духовенства, материального положения, то выражало при этом не желание возврата к старинной, догеннадиевской, системе тягловых отношений к новгородскому владыке, а желание того, чтобы царь Иван Васильевич уменьшил несколько ту сумму пошлин, которую чрез три года, в силу уставной грамоты Геннадия, должно было платить Псковское духовенство Новгородскому владыке. Просьба Псковичей показалась царю Ивану Васильевичу заслуживающей уважения. 30 июня 1551 года он дал Псковскому духовенству жалованную грамоту, в которой сравнительно с уставной грамотой Геннадия размер поплешной пошлины с каждого отдельного лица был понижен, с полтины и пятнадцати денег по московскому счету на полтину новгородскую, что в целом составляло 75 Московских рублей, а размер кормовой пошлины ограничен только двумястами вместо 488 рублей, весь подъезд, следовательно, был уменьшен на 363 московских рубля, т. е. почти что на целую треть.¹¹²

Такое уменьшение подъезда показалось Новгородскому архиепископу Пимену «не подельным», и потому он просил царя увеличить подъезд, вместо прежних 363 рублей зачеркнуть в уставной грамоте только 88 рублей. Царь внял просьбе Пимена. В 1555 году 27 июля он дал Пимену жалованную грамоту, в которой «пред архиеппскоплею пред Геннадиевою грамотою, по архиепископлю по Пименову челобитью, восемьдесят восемь рублев у корму убавил».¹¹³

Преобразование тягловых отношений Псковского духовенства к Новгородскому владыке не мешало Геннадию обращать внимание на другие беспорядки псковской церковной жизни. Выше нами было сказано, что в один из своих приездов во Псков Геннадий случайно увидел странное изображение на одной иконе; из послания Дмитрия Герасимова к дьяку Мисюру Мунехину мы узнаем, что Геннадий по поводу этой иконы прежде всего обратился ко псковским посадникам и вообще гражданам Пскова. Сознавая себя в данном случае отчасти невиновными, отчасти безавторитетными, посадники сослались на иконников. Тогда Геннадий призвал к себе иконописцев. Из смысла рассказа Герасимова видно, что Геннадий старался показать иконописцам всю нелепость того изображения на иконе, из-за которого иконописцы были призваны к новгородскому архиепископу. В ответ на убеждения Геннадия иконописцы упорствовали. «А бывало, господине, – пишет Герасимов дьяку Мунехину, – о том образе речь великая при Геннадие архиепископе; и посадники возложиша на иконников, и став иконник большой Переплав, с прочими иконники, и рек: мы, господине, те образы пишем с мастерских образцев старых, у коих есмя училися, а сниманы с греческих. А писанья, господине, о том ни предложили ни которого». Ответным речам иконников вполне сочувствовали и псковичи. «И Псковичи, – продолжает Герасимов, – тогды паче послушали иконников, а не архиепископа: яко же воины бывшие в корабли с Павлом, паче послушаху науклира, а не Павла». (Деян.27:11). Таким образом, Геннадию пришлось потерпеть неудачу в «великих речах» с псковскими иконописцами. Тем не менее их великие речи не пропали совершенно бесследно. В XVI в. снова поднят был вопрос о законности того изображения, против которого протестовал Геннадий. Герасимов пишет дьяку Мунехину: «Показал ми, господине, твой подъячей образ необычен, его же, опроче одного града, не написуют; а молвил ми, господине, твоим словом, чтобы мне о том посоветывать с мудрыми людьми». Просьба Мунехина не осталась неисполненною. Герасимов говорил о рассматриваемой иконе с Максимом Греком. Максим хотя и сказал, что он «не видал тем подобием образа ни в коей земле», и что «то (изображение) иконописцы здешние от себя составили», однако «хулы» на образ «не положил: токмо о серафиме, еже наречен душею Иисусовою, и пригвожден», сказал, что «то де и каб бы от ереси, за неже серафим и душа безплотна, а безплотное не может пригвоздитися». Сделал Максим также замечание относительно Адамовой главы, которая на иконе нарисована была при подножии креста. «А о Адамли главе рекл: чрез море ношашеся и положися, иде же Господь распятся, то де – и Индикоплова (т.-е. Козмы Индикопласта, так названнаго от путешествия его в Индию) повести, да неистинно. А глава де и Адамля по истине на месте Голгофе положися, принесена Божиим мановением, яко же велиции святии пишут: Афанасие Александрьский и Василей Кесарийский. И того де и яз не обрел в священном писании, откуду и как принесена, известно. А латыни говорят, еже Адам по согрешеньи, преселен от рая, и умре и погребеся в Хевроне, идже Авраам, и Исаак, и Иаков, и Сарра, и Ревекка, и Рахиль погребены в пещере сугубей; а Голгофа, еже есть лобное место, зовется, сказывают не от Адамли главы, но от казненных глав на том месте; а и о Адамлю главу сказывают, тут же положену, от Хеврона принесену. Мы же, господине не латыньскому, но греческому последуем». Сделав замечание относительно Адамовой главы, Максим «поносил еще о том: Иисус де был един Сын Божий; а у вас де пишут многие Иисусы на одной иконе: в Давидове образе Иисус Христос, а в бранях другой Иисус Христос, и на той же иконе». Общий взгляд Максима на рассматриваемую икону был таков: «то де и преизлишне таковые образы писати, иноверным и нашим хрестьяном простым на соблазн; довлеет де и хрестьяном те образы писати и покланятися им, ихже святы отцы уставиша и повелеша соборне, и праздники их уставиши. А кто де и захочет, емлючи строки от писанья, да писати образы, и он безчисленныа образы может составити». Что же касается списателя иконы, призванного с другими иконниками к Геннадию, то Максим похвалил списателя. «А о души Иисусове, еже есть о Серафиме пригвожденном, похвалил списателя, еже оградился безответием (т.е. тем, что не принял на свою ответственность); аще ли бы не оградился неведаньем, то нарек бы его еретиком».¹¹⁴

Рассмотрением отношений Геннадия ко псковским иконникам мы заключим обозрение епархиальной деятельности Геннадия. Читатель, без сомнения, видит, что Геннадий далеко не достиг всего того, чего он хотел достигнуть. Где же причина этого? Нам кажется, что причина прежде всего в том, что Геннадий был одинок в своих реформаторских стремлениях. Припомним, как относились к его желаниям восстановить церковное благочиние, завести училища для духовенства митрополиты: Зосима, Симон, сам в. князь. Припомним также, как искоса и недоброжелательно смотрели на реформы Геннадия и те, в жизнь которых Геннадий хотел провести свои реформы. Далее нельзя забывать борьбы Геннадия с жидовствующими. Эта борьба началась почти с самых первых пор архиепископского служения Геннадия, велась во все время его архиепископского служения и потому уже самому не могла остаться без влияния на то, что Геннадий не успел осуществить многого из того, что он желал осуществить. Впрочем борьба с жидовствующими, вредная в том отношении, что она мешала проведению реформаторских планов Геннадия в жизнь Новгородско-Псковской церкви, была полезна в другом отношении. Отвлекая Геннадия от частной епархиальной деятельности, она перенесла его на поле деятельности обще-церковной и сообщила его личности обще-церковное значение. Но о ней речь будет в следующих главах.

Мы видели выше, какою скрытностью, каким уменьем не обнаруживать, пред кем нужно было, своего образа мыслей отличались последователи Схарии и попов Дениса и Алексея. Но как ни скрывали себя еретики, в конце концов они открыли себя. Дело было так. Четверо пьяных еретиков упрекнули друг друга в нечестивых делах и тем обнаружили свою ересь. Слух об этом чрез кого-то дошел до Геннадия. Геннадий понял, какая опасная для русской церкви ересь гнездится в Новгороде, и немедленно дал знать о ней великому князю и митрополиту. Великий князь не замедлил ответом. Немедленно он прислал Геннадию грамоту, в которой повелел Геннадию обыскать еретиков, «чтобы то лихо в земли не распростерлося».¹¹⁵ Геннадий ревностно принялся за обыск. Открыто было много еретиков. Этому в особенности способствовал поп Наум. Сначала он тайно держался ереси жидовствующих, но потом, когда во время обыска открылось, что Наум еретик, он раскаялся пред Геннадием и чтобы заслужить благоволение последнего, не только открыл ему многих новгородских еретиков, но принес к Геннадию даже тетради, по которым еретики отправляли свое богослужение.¹¹⁶ Открытых еретиков Геннадий велел брать и отдавать их на поруки, а сам, между тем, продолжал следствие. Но не успел он окончить последнего, как четверо из отданных на поруки еретиков, воспользовавшись благоприятными для них обстоятельствами, тайно убежали в Москву. То были «Григорей поп с сыном Самсонком, да Ереса поп, да Грода дьяк Борисоглебской».¹¹⁷

Услышав о беглецах, Геннадий поспешил донести о них великому князю с митрополитом. Вместе с донесением он отправил тетрадь, «почему еретики молились по-жидовски и где псалмы превращены были на их обычаи».¹¹⁸ Это было в августе или в сентябре 1487 года.¹¹⁹

Но на присланные Геннадием грамоты в настоящий раз не обратили должного внимания в Москве. Великий князь потому, что в это время он не придавал еще, вероятно, особенного значения ереси,¹²⁰ митрополит же Геронтий потому, что, по выражению своего современника Иосифа Волоколамского, был «одержим леностию» и кроме того потому, что дело о еретиках начато было его бывшим недругом Геннадием. Недаром указанный нами современник, называя Геронтия одержимым леностью, называет его в тоже время одержимым «грубостию».¹²¹

Как бы то ни было, прошло много времени, а никакого ответа из Москвы Геннадий не получал. Тогда он решается действовать на князя и митрополита, хотя и не прямыми, но за то более верными средствами. Зимою 6996 года¹²² он пишет послание к сарскому епископу Прохору, который в то время жил в Москве на Крутицах. Так как это послание сходно с посланием Геннадия к ростовскому архиепископу Иоасафу, с посланием, о котором мы будем говорить далее, то мы не станем подробно излагать его содержание. Скажем вообще об этом содержании. Вызывая пастырскую заботливость Прохора на дело о еретиках, в своем послании к Прохору Геннадий говорит сначала о ереси и указывает лицо, которому он был обязан открытием последней. Геннадий пишет: «да что есми послал грамоту да и подлинник митрополиту, что Наум поп сказывал, да и тетрадь почему они молились по жидовски, и ты тамо узришь все что ся как чинило и превращены псалмы на их обычаи». Сказав о ереси и попе Науме, Геннадий говорит далее о еретиках: о их скрытности, их кощунствах, их религиозной пропаганде и т. д. За сим Геннадий начинает речь об ожидании православными с концом 7 тысячи лет второго пришествия Христова, о жидовском шестокрыле, где еретики сократили летосчисление от Адама, почему они и не ожидают близкой кончины мира. Геннадий доказывает, что кончина мира вообще неизвестна, путем истории опровергает жидовское летосчисление и показывает нелепость ожидания самими православными после известного срока кончины мира. Рассказав краткую историю шестокрыла, заключает свое послание к Прохору следующими словами: «а во всяком языце, т.-е. христианстии учители тому были велми горазди – Иоанн Златоуст, Василий Кесарийский, Григорий Богослов. А в Григориеве житии Акраганского писано: дондеж де и арифметикию и геометрию и мусикию и астрономию всю до конца извыче. Сего ради вспомянух твоему боголюбию онех мерзостная и сопротив глаголемая божественному повелению учения еретическая числы онеми жидовскими представляема. А о летех скончания Богу мощно приложить и уложить; а богословцу Григорию изъясняющу, да и в зерцале мужу мудру повинуюся на тогож Григория свидетельство приводящу; егда наполнится горний мир, тогда ожидай скончания. И Енох праведный написа: преж даже вся не быша постави Бог века творнаго и потом сотвори всю тварь видимую и невидимую и по всем оном созда человека в образ свой, и того для раздели Бог век человека на времена и лета и на месяци, и на дни и часы, и да разумеет человек времен перемену и чтет своея жизни конец. И егда скончается тварь, юже сотвори Бог, от Господа времена погибнут и лет не будет к тому, дние и часы не почтутся, но станет век един. И прочая сам не невеси, а милость Господа Бога Вседержителя и Пречистыя Его Матере и нашего смирения молитва, купно ж и благословение да есть всегда с твоим святительством и боголюбием, Аминь».¹²³

Не вполне рассчитывая на успех послания к Прохору и узнав, что в Москве находятся епископы суздальский Нифонт и пермский Филофей, Геннадий вслед за посланием к Прохору, именно января 6996 года, отправил по грамоте еще Нифонту и Филофею. В послании к Нифонту Геннадий сообщает сначала Суздальскому епископу, что он отправил князю и митрополиту грамоты и подлиннике «о новгородских еретицех», послал грамоту о еретиках и Прохору Сарскому. В последней «о ересех пространно изъявлено», пусть Нифонт прочитает ее. За сим Геннадий приглашает Нифонта «споборствовать по Христе Бозе и Пречистыя Его Богоматере» напомнить великому князю и митрополиту Геронтию, чтобы они «потщалися тому делу исправление учинити, занеже ныне како продлилось то дело, обыск ему не крепок чинитца», пусть они узнают, что «еретикам ослаба пришла» и что последние уже открыто стали «наругаться над христианством: вяжут кресты на вороны и на вороньи; многие видели: ворон летает, а крест на нем вязан деревян, или ворона летает, а крест на ней медян». От этого происходит «поругание святыне», говорит Геннадий; ибо «ворон и ворона садятся на стерве и на калу, а крестом по тому волочат». Недавно была найдена в Новгороде икона у Спаса на Ильине улице, «ино в праздницех Обрезание написано: стоит Василий Кесарийский... а на подписи написано: Обрезание Господа нашего Иисуса Христа». Да и «привели к Геннадию попа, да диака, и они крестиянину дали крест телник древо плакун и християнин с тех мест (начал) сохнути да немного болел да и умер. А диак сказываетца племянник Гриди Клочу еретику, что в подлиннике написан». Вообще чинится страшное «безчинство над церковью Божиею и над кресты и над иконами и над христьянством. Если неуправит князь великий, а того крепко не обыщет, то будет последняя лесть горше первыя». Далее Геннадий снова просит Нифонта, чтобы он «явил о том» митрополиту, а митрополит пусть попечалуется пред государем великим князем, «чтобы он почистил церковь Божию от тое ереси». А тому они пусть не верят, что еретики называют себя христианами: они только прикрывают тем свою ересь. В заключение Геннадий призывает на Нифонта милость Господа Бога Вседержителя и Его Пречистой Богоматери, посылает Нифонту свое благословение и извещает, что «противень» настоящего своего послания он отправил Филофею епископу Пермскому «во одны речи о еретицех с Семеном с Зезевитом».¹²⁴

После того, как Геннадий отправил в Москву три послания, дело о еретиках пошло живее. Благодаря хлопотам Прохора, Нифонта и Филофея великий князь и митрополит обратили внимание на грамоты и подлинник Геннадия. Немедленно были отысканы в Москве новгородские беглецы. Составился собор, на котором присутствовали великий князь, митрополит, епископы и другие члены. Пойманные еретики были подвергнуты допросу и трое из них, как несомненно уличенные в ереси, подверглись градской казни, а четвертый Гридя наказан не был, потому что еретический образ его мыслей доказан не был, так как против него свидетельствовал только поп Наум. Тем не менее ненаказанный Гридя вместе с наказанными своими сотоварищами отправлен был все-таки обратно в Новгород к Геннадию. При этом великий князь и митрополит послали Геннадию еще грамоты, написанные 13-го февраля 6996 года. Сказав в грамоте о наказании троих беглецов и указав причину, почему не был наказан четвертый, великий князь и митрополит писали Геннадию, чтобы он, собрав собор, снова обличил в ереси попов Григория и Ересима, да дьяка Самсонку и понаказал их. Если они покаются в ереси, то пусть Геннадий пошлет их к наместникам великого князя, Якову да Юрью Захарьичем и те велят их «казнити градскою казнию». Что касается Гриди, то его еще нужно обыскать. Равным образом нужно обыскать и тех еретиков, которые до сих пор находятся в Новгороде на поруках. Обыск Геннадию нужно производить с наместниками великого князя Яковом и Юрьем Захарьичами. Тех еретиков, которые «по обыске дойдут духовные казни», тех нужно и казнить только «духовне», а которые еретики «дойдут градские казни, тех наместники великого князя казнят градскою казнию». Обыск нужно производить «прилежно», чтобы «христианство в взмущеньи не было, а церковь бы Божиа безмятежна была». «Сстатки» еретиков, заслуживших градскую казнь, должно переписать, «да те списки прислать в Москву к великому князю».¹²⁵

По получении грамот, Геннадий немедленно принялся за исполнение того, что приказывали ему великий князь и митрополит. Приказания были исполнены Геннадием с буквальною точностью. В послании к митрополиту Зосиме Геннадий, между прочим, писал (1490 г.): «И которые (еретики) покаялись, да свои действа писали на себе своими руками сами, и яз тех в покаяние принял, да и опитемью есми держати указал, а велел есми им приходити к церкви да пред церковью стояти, а в церковь есми входити не велел; а которые не покаялись, а хвалят жидовскую веру, и яз послал тех к Якову да к Юрью Захарьичем, а велел есми казнити их градскою казнию, по апостолу: «согрешающаго пред всеми обличай, да и прочия страх имут».¹²⁶ Исполнив все то, что приказывали великий князь и митрополит, Геннадий немедленно отправил в Москву два новых подлинника, в которых на Федора Курицына указывал как на главу московских еретиков и которые содержали в себе все «речи» еретиков, которые Геннадию пришлось выслушивать при производстве второго обыска. Один подлинник Геннадий послал великому князю, другой митрополиту Геронтию.¹²⁷

Но когда подлинники Геннадия были получены в Москве, здесь снова не обратили на них внимания. Чтобы объяснить себе такое явление, нужно принять во внимание следующее обстоятельство. Мы уже знаем, что в бытность великого князя в Новгороде в 1480 г. первые последователи Схарии Денис и Алексей так успели понравиться князю, что он взял их с собою в Москву, где Алексея определил протопопом в Успенский, а Дениса священником в Архангельский соборы. Как Алексей так и Денис были людьми очень хитрыми; они понимали свое положение и потому, по прибыли в Москву, стали вести себя осторожно, таясь, как змии в скважине, но при этом распространяя свое учение. Наконец, им удалось образовать около себя кружок лиц разделявших их мнения. В числе членов кружка были такие, которые имели доступ ко двору великого князя. Таковы, прежде всего, сами Алексей и Денис с зятем Дениса Иваном Максимовым, дьяк Федор Курицын, доверенное лицо государя, бывший не раз в Литве, посланный послом в Волошскую землю, по поводу брака Ивана Молодого с дочерью Валашского господаря Еленою, крестовые дьяки великого князя Истома и Сверчок. Имея доступ ко двору великого князя, указанные нами лица не упускали удобного случая пропагандировать свое учение здесь. Действительно, как нам уже известно, сноха великого князя Елена приняла жидовство. Самому великому князю еретики, имевшие доступ ко двору, пока еще не открывали себя. Но когда в 1488 году великий князь, вразумленный на счет ереси известными нам епископами, принял деятельные меры к ее искоренению, когда некоторые еретики в самой Москве были подвергнуты позорной торговой казни, когда великий князь повелел Геннадию обыскивать в Новгороде еретиков и одних из них наказывать духовно, а других казнить гражданскою казнью, московские еретики смекнули, что, если великий князь также строго будет относиться к ереси и в последующее время, то им, как и всем их единомышленникам, не избегнуть беды. Чтобы обезопасить себя со стороны высшей гражданской власти, московские еретики, имевшие доступ ко двору великого князя, после того как окончился собор 1488 г., после того как великий князь отправил наказанных еретиков в Новгород к Геннадию вместе с грамотою к новгородскому архиепископу, стали внушать великому князю, что ересь вовсе не так страшна, как представляет великий князь, что нет нужды обращать на нее серьёзное внимание, что наказывать еретиков так, как они наказываются, и бесполезно и грешно. Очень может быть, что еретики представляли великому князю ересь и еретиков даже в хорошем виде, чтобы вызвать в державном симпатию к себе. Как лица влиятельные, как любимцы великого князя, еретики успели во всем, чего им хотелось достигнуть. Великий князь не обращает внимания на второй подлинник Геннадия.

Конечно, если бы митрополит Геронтий был другим человеком, а не тем, чем он был на самом деле, он мог бы ослабить влияние еретиков на великого князя и побудить последнего продолжить дело искоренения ереси. Но Геронтий не был таков. Когда он узнал, что московские еретики уже успели расположить к себе великого князя, то в нем к лености и грубости присоединилась еще трусость. Хрущев справедливо характеризует Геронтия: это был человек мстительный, придирчивый скорее упрямый чем самостоятельный. Он отказывался от митрополии, когда в нем была надобность. Когда же великий князь, воспользовавшись отъездом митрополита на Симоново, где митрополит лежал некоторое время больной, советовался со старцем Паисием о замещении Геронтия другим лицом, митрополит, которому, по выздоровлении опять удалось сесть на свой стол, не хотел расставаться с последним и стал бояться державного. Утратив свой авторитет уже давным давно, он не был лицом авторитетным и в то время, когда получены были в Москве Геннадиевы грамоты о еретиках, почему и не стал крепко за дело, к которому великий князь начал относиться мягко, оказывая покровительство некоторым из еретиков; по выражению Иосифа Волоколамского, Геронтий боялся державного.¹²⁸

Узнав, что в Москве еретики живут в «ослабе», сюда же убежали и новгородские еретики, которые прежде покаялись было пред Геннадием, «да и действа свои писали сами на себя своими руками». Пользуясь покровительством таких сильных и влиятельных лиц, таковы были протопоп и Алексей и Федор Курицын,¹²⁹ не преследуемые ни князем, ни митрополитом, в Москве еретики жили спокойно, кощунствуя над христианской святыней и распространяя свое учение. Особенному распространению способствовали те еретики, которые, не смотря на еретический образ своих мыслей, хлопотами, хитростно и разного рода уловками добивались того, что их ставили в попы и вот чрез них-то ересь распространялась по городам и селам.

Видя, что в Москве снова положили дело о еретиках за ничто, Геннадий опять решается на испытанную уже им меру – во что бы то ни стало побудить светскую и духовную власть к уничтожению ереси. С этой целью в феврале 6997 года он пишет послание к Иоасафу, незадолго пред тем оставившему ростовскую архиепископию. В этом послании, как и в послании к Прохору Сарскому, Геннадий знакомит сначала Иоасафа с содержанием ереси. По его понятию, ересь жидовствующих содержит в себе не одно иудейство, но и маркианские и мессалианские бредни. С этим познакомил Геннадия поп Наум, который принес Геннадию даже псалмы жидовские. Последние Геннадий послал к митрополиту вместе с подлинником и чрез несколько времени получил наказ от великого князя обыскать еретиков накрепко. Когда еретиков стали обыскивать, то они «всех своих действ позапрелися, а называются христиане православные». Но несмотря на то, обнаружено, что попы – еретики, «завтракав и пив до обеда, обедню служат». Вообще они поступают как истые мессалиане. Чтобы убедиться в этом, пусть Иоасаф просмотрит правила мессалианской ереси. Жидовским десятословием еретики только людей прельщают. Прелесть же свою еретики распространили не только по городам но и по селам и все – чрез попов, «которые еретики ставили в попы». Где иудействующие вероучители видят православных, там православными являют себя и они. Если же еретики встречают людей слабых и немощных в вере и удобопреклоняемых ко греховному, там они смелы и отрыто проповедуют свое учение. Кто принимает последнее, тому они прощают самые тяжкие грехи. Кто из православных вздумает обличать еретиков, пред теми они отметаются всех своих ересей и ни во что не ставят клятву. Всего этого Геннадий не узнал бы и не передал бы Иоасафу, если бы государь не велел своим боярам Якову и Юрию Захарычам в месте с ним, Геннадием, обыскать еретиков. Обыск произведен и обо всем донесено великому князю, митрополиту, архиепископам и епископам. Но, говорит Геннадий, «ныне положиши то дело ни за что, как бы.... Новгород с Москвою не едино православие; не поболезновали о том ни мало».

Сказав о ереси, еретиках, о невнимательности светской и духовной власти к подлинникам, присланным из Новгорода в Москву, Геннадий делает далее несколько упреков лично Иоасафу. Геннадий упрекает Иоасафа в том, что он преждевременно оставил архиепископию и «предал овци влком на расхищение». Геннадий говорит, что Иоасафу следовало не оставлять архиепископию, «а терпением великим вооружиться, аще бы что и пострадати за православие, душевныя ради пользы». Упрекает Геннадий Иоасафа и в том, что Иоасаф не поехал в великому князю, когда последний призывал его к себе. Если бы Иоасаф приехал к великому князю, то он мог бы поддержать пред ним «свою крепость, за что оставил архиепископью», не ожесточил бы и сердца государева. Пусть Иоасаф не думает, что сотворил «мал грех». Если случится «пакость какова в его архиепископьи» или если Иоасаф в пору своего архиепископского служения «какову управу учинил», то все это ляжет на его голове. Даст он ответ и за то, если государь учинит какую-нибудь «в спалу» на монастырь. После этого Геннадий просит Иоасафа не сердиться на него за укоры. Он укоряет Иоасафа «сердечне жалуя, за неже иной молвить то, что молвил он Геннадий, постыдится или не посмеет. А многы люди добрые духовные тому зазрят». Вместо того, чтобы обижаться, пусть Иоасаф лучше придет к великому князю, если князь пошлет за ним, пусть он лучше помолиться за державного, чтобы Бог положил державному на сердце управить церковь Божию и защитить православное христианство от еретического нападения, пусть пошлет «по Паисия да по Нила», да посоветуется с ними, ибо «прейдут три лета, кончается седьмая тысяща».

Еретики и теперь уже смеются над православными, говоря, что, когда окончится седьмая тысяча, то они будут «надобны» православным. Сами они не ожидают скорой кончины мира. «Лета христианского летописца сократишася, а наши пребывают», – говорят они. И действительно, в жидовском шестокрыле Геннадий нашел, что от Адама до своего времени еретики считают только 5.000 с лишком лет, именно 276 «девятнадесятиц» (5244).¹³⁰ Но, замечает Геннадий, кончина мира неизвестна. При этом Геннадий ссылается на Евангелие и на те слова праведного Еноха, который он приводил в своем послании к Прохору Сарскому. Незаконно также еретики сокращают и летосчисление от Адама. Геннадий сам нашел в каком-то писании, «которой царь по котором был и колко кто лет жил. А пишет их епископы, а не патриархи». В этом писании написано: от Адама до Христа протекло 5.500 лет: от Христа до последнего пленения иудейского протекло лет 121, от пленения иудейского «до сих мест» протекло 1.400 лет. В продолжение 121 года было несколько епископов в Риме и Иерусалиме. Где вместить этих епископов, если принять жидовское летосчисление? Вообще еретики украли у православных лета и «надобно подвиг велик держати, егда скончаются лета, а животом еще прибавит Бог мир». Если случится последнее, то еретикам будет «дерзость, а христиансту спона велика». Кстати, сами православные несправедливо ожидают кончины мира. Одни из них говорили: так как в 6 дней Бог сотворил мир, то по окончании 6.000 лет будет кончина мира. Другие рассуждают иначе: «понеже седмеричен настоящий сей век, лепо есть пребыти миру, дóндеже и седьмая тысяща скончается». Но и то и другое «речеше неблагословно». В рассуждении кончины мира нужно покориться Григорию Богослову, который говорит: «егда горний наплнится, тогда ожидай скончания».

Еретики, изучив шестокрыл, им прельщают христианство, думая, что они с небес знамение сводят. Но шестокрыл не их составления. Он взят от астрономии, «а то звездозаконение дано было Сифу»; потом «Енох писал праведны дни, часы и лета, а Ной последнему роду предаде. Авраам в Египет вшел, Египтяна учи землемерию, до и расчет земны. Да потом и жидове от них потому навыкли».

Рассказав историю шестокрыла, Геннадий предлагает после этого Иоасафу краткую историю перевода 70-ти. Перевод сделан был за 300 лет до Р. Х. и распространился сначала «в еллинском языке и от еллинского языка преиде в латински язык. А жидова как распяли Христа, так их в пленение предал Бог, да и книги их истриблени быша». Впрочем, в лета греческого царя Адриана «Акгния (Акила?) от Синопиа, обратившийся сначала от еллинства в христианство, а из христианства перешедший в иудейство, дал жидам толкование писаниа. После него излагали священныя книги Симмах и Феодотион, но изложили «зле и превращенне». Тем не менее, нынешние жиды еретическое предание держат, псалмы Давидовы и пророчества у них в том виде, в каком предали еретики «Акгила», Симмах и Феодотион, а не в том, в каком нам «предали святии Апостоли истинно тех 70 мудрых, еже привели жидовскы закон по еллинскы», закон, в котором пророчества, изреченные Давидом и другими пророками, истолковали после св. Отцы.

Сказав о книгах священного, писания, каких держатся православные и каких еретики, Геннадий переходит затем снова к ожиданию второго пришествия Христа. Основываясь на словах Григория Богослова, Геннадий говорит, что нужно на всяк день ожидать кончины мира, что еретики украли у православных лета, а латиняне считают на 8 лет больше, чем православные. «Да еще говорят, – продолжает Геннадий, – у нас де и писано седмь тысящ лет, да 8 до скончания века. И яз их спросил: чтож тлкуется 8? И они млвят: тоде и тому слову имя: аще будете добри, придам вам, еще ли будете зли, уиму вас. А татарове сказывают: еще у них до скончания миру, сиречь до второго пришествия Христова, 100 лет да два. Исе писано: седмь век делая, осмы будущаго. Ино нам 6 дней в неделю велено делати, и седмы покой принимати от трудов». После этого Геннадий, посоветовав Иоасафу поговорить на счет пасхалии с Паисием и Нилом, да отписать о том ему, просит Иоасафа узнать: нельзя ли Паисию и Нилу побывать у него Геннадия в Новгороде и поговорить с ним о ереси, также спрашивает Иоасафа: «есть ли в Кириллове или Ферапонтове монастыре книги. Силивестр папа Римский, слово Козмы Пресвитера на Богомилы, послания патриарха Фотия к Болгарскому царю Борису, пророчества, бытие, царства, притчи, Менандр, Иисус Сирахов, Логика, Дионисий Ареопагит; зане же, – замечает Геннадий, – те книги у еретиков все есть».

В заключении послания Геннадий советует Иоасафу забыть все заднее и простираться на переднее, простить недостатки его, Геннадия, если таковые усмотрит Иоасаф, одобряет оставление Иоасафом архиепископского престола, если только это оставление мотивировалось хотением «смирения образ прияти», внушает, что настоящее послание написано ради пользы, по слову рекшего; «друг другом подкрепляем, яко град тверд», молит, если Иоасаф услышит о недостатках Геннадия, то пусть он писанием известит его о том и, наконец, призвав на Иоасафа благословение Божие, в конце грамоты прибавляет, что грамота переписана в лето 6997, Февраля 23, 24 и 25.¹³¹

Отправляя послание к Иоасафу, Геннадий конечно рассчитывал на успех этого послания. Но он ошибся в своих расчетах. Послание не принесло ему никакой пользы. Дело о еретиках оставалось в забвении Великий князь продолжал держать в милости еретиков, а митрополит Геронтий молчал. Впрочем скоро и совсем не стало его. Еще в 1488 г. «в Москве под самый светлый праздник, – говорит Хрущев, – прошел слух о предстоящем пожаре: в сенях великокняжеского двора чернец из Галича прокричал ужасное пророчество. Страх распространился по городу и купцы выносили уже товар из лавок. Но лето подходило к концу, пророчество все еще не сбывалось, как вдруг 13 августа загорелась церковь деревянная Благовещения на Болоте, и пламя истребило все богатые домы, двор и городовую стену и мосты и множество зданий городских и до 30 церквей. Сгорел и дом митрополита Геронтия и только что отстроенный дворец великого князя. Слабый духом, Геронтий не вынес потрясения: к следующей весне 1489 года его не стало».¹³²

Весть о смерти Геронтия была, без сомнения, вестью радости для еретиков. Уже и прежде они отличались свободою в своих действиях: имели возможность распространять свое учение в Москве, собирались к Федору Курицыну и здесь поучались на православных, открыто смялись над врою последних в близкую кончину мира, позволяли себе грубые кощунства над христианскою святынею, притом не тайно, а явно и т. п. Смерть Геронтия сообщила их действиям еще боле развязности. В послании к митрополиту Зосиме Геннадий пишет, что в Москве еретики невозбранно ходили в церковь и в алтарь, некоторые служили там, как напр. Гаврилко поп с Михайловы улицы, а Денис поп мало того, что служил в Архангеле, на литургии за престолом плясал, да и кресту наругался.¹³³ Но особенной дерзостью отличался чернец Захар. Он был настоятелем одного монастыря, который находится около Новгорода в Немчинове. Раз пришли к Геннадию иноки этого монастыря и стали жаловаться на Захара, что он уговорил их отойти от своего государя князя Бельского, у которого они были боярскими детьми и что прошло уже три года, как Захар не дает им причащаться и сам не причащается. После жалобы Геннадий немедленно призвал к себе Захара. «Зачем ты так чинишь и три года не причащался?», – спросил он его. «Грешен есми», отвечал Захар. Геннадий опять спросил его: «Зачем ты перестриг детей боярских, от их государя отвел и от Бога отлучил, три года не давал им причастия?», – Захар отвечал Геннадию: «А у кого причащаться? Попы по мзде ставлены; митрополит же и владыки тоже по мзде ставлены». «Митрополита ставят не по мзде», – возразил Геннадий. Захар молвил: «Коли в Царьград ходил митрополит ставитися и он патриарху деньги давал. А ныне он боярам посулы дает тайно, а владыки митрополиту дают деньги: ино у кого причащатися?» Тогда Геннадий познал, что «Захар стригольник» и сослал его в пустыню на Горнечно. Но в Москве у Захара, вероятно, были агенты, которым он дал знать о своем несчастье. Эти агенты сейчас обратились к великому князю и наговорили ему, что Захар не настолько виноват, что нужно наказать его непременно так, как наказал его Геннадий. Великий князь, выслушав агентов Захара, через несколько времени прислал Геннадию грамоту. Грамота повелевала Геннадию наказать Захара духовно и затем отпустить его в свой монастырь. Геннадий исполнил приказание великого князя, отослал Захара в Немчинове; но при этом взял клятвенную запись его руки, которою Захар обязывался иметь отца духовного, причащаться, ручался также и за своих иноков, что и они будут причащаться. Но в скором времени эта клятва была нарушена Захаром. В монастыре своем Захар не остался, а ушел в Москву.¹³⁴ Из Москвы Захар тотчас начал мстить Геннадию. Месть состояла в следующем. Захар рассылал по Московской земле и по епархии Геннадия грамоты, в которых называл Новгородского владыку еретиком. «Лайба» Захара особенно сильна была, вероятно, в период времени 1489–1490 г.; так что, когда Зосима возведен был на митрополичий престол, то Геннадий вынужден был обратиться на Захара с жалобою. Вот эта жалоба: «Да жалуюся тебе своему отцу, – писал Геннадий, – на Захара на черньца на стригольника, лает ми, господине, безпристане, уже третий год, на четвертый настало; а посылает грамоты в мою архиепископью и к черньцам и к попом семи соборским, а что по московской земли того и числа нет, а пишет в своих гармотах: послал де есми по всем градом на еретика грамоты, ино, господине, все велено терпети, о проче еретика, а яз не еретик; ныне паки моему старцу Ионе прислал на мене с лайбою великою, и яз тое грамоты список тебе своему господину отцу послал и тыб меня пожаловал, оборонил от того стригольника».¹³⁵

1490 январский, или 1491 сентябрьский год был годом нового несчастия для православных и нового торжества для еретиков. По смерти Геронтия нужно было избрать нового митрополита. Еретики сделали так, что на митрополичий престол избран был симоновский архимандрит Зосима, тайный приверженец ереси жидовствующих. Этим избранием еретики были обязаны хлопотам протопопа Алексея. Он недолго прожил по смерти Геронтия, но прежде смерти успел «волхвованием подойти державнаго», как выражается Иосиф Волоколамский, «да поставит на великом престоле святительском сквернаго сосуда сатанина, егоже он напои яда жидовского, Зосиму сквернаго».¹³⁶ Ни великий князь, ни архиепископы и епископы, поставлявшие Зосиму, не знали его религиозных убеждений, и потому Зосима без противоречий был избран в митрополита. Сам Геннадий охотно согласился на поставление Зосимы и прислал в Москву свою довольную грамоту, в которой писал, что «о том божественном и великом деле, – т. е. деле поставления Зосимы в митрополита, – он находится в единой воле и хотении с своею братиею, архиепископами и епископами».¹³⁷

Новый митрополит на первых же порах стал в оппозицию православию, хотя эта оппозиция и прикрывалась у него патриотически благочестивыми мотивами. Он знал, что главный враг ереси новгородский архиепископ Геннадий, и потому постарался прежде всего напасть на него. Еще на собор против еретиков в 1488 г. Геннадий не был позван в Москву. В 1489 году оставил ростовскую архиепископию Иоасаф. По поводу этого оставления в Москве происходили рассуждения, но при этих рассуждениях Геннадий опять не присутствовал. В сентябре 6999 г.¹³⁸ был поставлен в митрополита Зосима. Геннадий ожидал, что его позовут в Москву на поставление нового митрополита; но великий князь нарочно прислал Геннадию грамоту, которой повелевал Геннадию оставаться в Новгороде для каких-то великих дел. Нет сомнения, что подобного сорта отношения к присутствию Геннадия в Москве истекали отчасти из интриг еретиков, которые понимали, как опасен для них может быть приезд новгородского архиепископа туда, где им жилось так хорошо и привольно. Эту опасность понял и новый митрополит, и потому его первою заботою было не допускать присутствия Геннадия в Москве. Немедленно, по своем вступлении на митрополичий престол, Зосима прислал Геннадию грамоту «да списки с грамот митрополичих с Геронтиевых» и приказал Геннадию написать в свою очередь к нему митрополиту «грамоты каковы те списки» (т. е. вероятно, списки с грамот Геронтия о еретиках). Цель такого распоряжения была очевидна. Ее видел и Геннадий, как это показывают следующие слова его послания к митрополиту Зосиме: «ино то ми, господине, – пишет Геннадий, – велиши свершено от Москвы отписыватись, да чтоб ми тебе своего отца не видати ни паки челом ударити».¹³⁹

Стараясь задержать Геннадия в Новгороде, Зосима не ограничил одним только этим своей хитрости. Ему хотелось еще очернить нравственную физиономию Геннадия. Геннадий был архиепископом Великого Новгорода, а известно, как сильно было в новгородских владыках стремление к церковной самостоятельности, независимости от власти Московского митрополита. Самым лучшим выражением этого стремления может служить спор, известный в истории под именем спора новгородцев с владыкою во главе с московскими митрополитами (Пименом и Киприаном) из-за месячного суда. Правда, этот спор (происходивший в конце XIV и в начале XV столетия) окончился в пользу московского митрополита. Однако в XV веке избранный владыка Евфимий не хотел принимать посвящения от московского митрополита; прожил без посвящения целых пять лет и, наконец, принял его в Смоленске от западного митрополита Герасима. С этих пор в продолжение 20 лет он находился в независимости от московского митрополита. Преемник Евфимия Иона признавал над собою власть московского митрополита; но Феофила подозревали в Москве в сношениях с Литвой, в сношениях, притом, сколько церковного столько же и политического характера. Как человек, в отношении к Москве беспокойный и ненадежный, Феофил в последствии времени окончил свою жизнь в Чудове монастыре. Почти непосредственным преемником Феофила был Геннадий. При его вступлении на архиепископский престол Великого Новгорода, народные страсти, народное озлобление против Москвы, как мы знаем, еще не утихли совершенно в когда-то вольном городе, и стоило теперь только наговорить на Геннадия, что он стоит на стороне новгородцев, чтобы его могла постигнуть опала. Зосима видел это, и вот является подозрение на Геннадия в сношениях с Литвой, Зосима требует от Геннадия исповедания веры, т. е. письменного удостоверения верности Геннадия Москве и московскому митрополиту. Это требование, как и предыдущее распоряжение, Зосима выразил в особой грамоте, которая не дошла до нас.¹⁴⁰

В этой же грамоте, на ряду с указанными требованиями Зосима высказал и еще одно требование, которое заслуживает внимания. Как видно из рассмотренного нами выше послания Гeннaдия к ростовскому архиепископу Иоасафу, еретики давно уже своими интригами старались достигнуть того, чтобы в попы были поставляемы их единомышленники. Попытки их в этом отношении не были безуспешны. Даже на митрополичьей кафедре, благодаря их заботам, появился еретик. Но этого еще было мало. Зосима был один, а для больших успехов ереси нужно было, чтобы еретиками было занято, по крайней мере, несколько святительских кафедр. Последней нужде и постарался помочь Зосима. Нужно было поставить кого-нибудь во владыку коломенского. Кандидат нашелся и несомненно, что этот кандидат был или еретик, или лицо, симпатизировавшее ереси, притом, известное Геннадию. Нужно было посвятить его, но для этого требовалось согласие епископов. Геннадий был старейшим из епископов и потому акт посвящения не мог совершиться без его согласия. Чтобы получить это согласие от Геннадия, Зосима употребил следующую уловку: прямо и без обиняков он потребовал от Геннадия повольной грамоты на поставление коломенского владыки, причем не объявил Геннадию даже имени новоизбранного кандидата на епископский престол.¹⁴¹

Но какие уловки ни употреблял Зосима, чтобы с одной стороны доставить успех ереси, с другой – подорвать авторитет Геннадия, последний был не таков, чтобы мог легко податься на эти уловки. Раздраженный еретиками, оскорбленный Зосимой, в октябре 6999 года он написал новому митрополиту обширное послание. В этом послании Геннадий говорит сначала о несправедливости требования Зосимы, чтобы Геннадий отписывался в Москву из Новгорода. Такое требование означает, что Зосима вовсе не желает, чтобы Геннадий лично присутствовал в Москве и лично бил челом о церковных делах ему митрополиту. Он и без того давно уже не был в Москве, несмотря на то, что его нужно было пригласить в Москву напр. по поводу оставления Иоасафом архиепископии. Здесь соборно нужно было «обыск учинить, а его Геннадия и в поминке не учинили», между тем как «гонцы ежедень гоняют о мелких делех с Москвы до Новагорода в три дни». О таком невнимании к нему он писал своей братии архиепископу и епископам и просил их посылать за ним, когда случится ставить митрополита или епископа. Но эта просьба осталась без последствий. Он, Геннадий, хотел было быть на поставлении Зосимы; но получил наказ от великого князя оставаться в Новгороде для каких-то великих дел; да и владыки писали, что Зосиму возвели уже на митрополичий двор, что, если ему, Геннадию, нельзя ехать в Москву, то пусть он пришлет только свою повольную грамоту, каковая грамота действительно отправлена в Москву. Несправедливо также требует Зосима от него, Геннадия, исповедания веры. Он давал уже такое исповедание митрополиту Геронтию, архиепископу и епископам и всему освященному собору и то исповедание хранится в Москве «в казне». Да и зачем давать исповедание веры, когда подозрение его, Геннадия, в сношениях с Литвой – неосновательная выдумка. Ни он в Литву грамот не посылает, ни ему из Литвы ничего не присылают: даже и ставленники литовские не служат в его архиепископии. Если что из литовских окаянных дел и прозябло в русской земле, в частности в Великом Новгороде, в вотчине государя великого князя, так это только ересь, которую принес жидовин Cxapия, когда прибыл в Новгород вместе с князем Михаилом Олельковичем.

Сделав переход к ереси, Геннадий не останавливается на одном ее начале. Он излагает Зосиме полную историю ереси, начиная от ее начала и кончая тем, на чем остановилось дело о жидовствующих. Геннадий сообщает митрополиту: как открылась ересь, как, исполняя приказание великого князя, он обыскивал еретиков, как еретики сбежали в Москву, а Геннадий отправил сюда два подлинника, как еретики были наказаны в Москве и возвращены обратно в Новгород вместе с грамотами Геннадию от великого князя и митрополита, как Геннадий производил новый обыск, как в Москве не обратили внимания на два новых подлинника Геннадия, как новгородские еретики снова сбежали в Москву, как кощунствовали в Москве Гаврилко поп, Денис и другие еретики, как служили с еретиками архимандриты, протопопы, игумены и священники. Последнее обстоятельство дает повод Геннадию привести несколько апостольских правил, воспрещающих служить и вообще иметь православным духовным лицам общение с еретиками. (Геннадий приводит пр. 10, 11, 45, 12, пр. ап. Павла и некоторые другие).

Так как дело о еретиках, начатое Геннадием, кончилось ничем, то Геннадий находит себя вынужденным просить Зосиму, чтобы он собор учинил и предал проклятию тех, «которые изчезли от житиа сего», Алексея протопопа, Истому, Ивашку черного, «что сбежал с Зубовым, да жидовскую веру принял» и вообще проклял всех, «к кому еретики приходили в соглашение, или кто по них поруку держал, или кто по них печальник, или кто нибуди последовал их прелести», также наказал бы и ему, Геннадию, соборно предать проклятию еретиков и их единомышленников «того для, чтобы лихо престало, да и пастырям церкви осужениа от Бога не было за небрежение». Упомянув затем с какого времени стала беда в русской церкви, а «стала она с тех мест, как Курицын из Угорския земли приехал, да из Новгорода еретики сбежали в Москву», Геннадий переходит затем к другой беде земской, «да нечести государской великой». Эта другая беда состояла вот в чем. Великий князь Иван Васильевич затеял постройки в Кремле и задумал устроить здесь сад. Чтобы дать место и тем и другому, он повелел, чтобы церкви старые извечные вынесены были из Кремля, да и монастыри старые извечные были переставлены. А так как при этих церквах и монастырях много было похоронено людей, то великий князь приказал выкопать их кости и перенести на Дорогомилово. То и другое распоряжения великого князя, когда услышал о них Геннадий чрез какого-то новокрещенного жида Данила, глубоко потрясли его набожную душу. Посылая послание Зосиме, он не мог удержаться от того. чтобы не коснуться в этом послании распоряжений князя. Сказав, в чем состояли последние, как они незаконны, какая казнь ожидает гробокопателей от Бога и срам от людей, какими основаниями прелестники успокаивали князя, когда он задумал вынести из кремля старые церкви и монастыри, какому поруганию должны подвергаться те места, на которых прежде стояли церкви: ибо и собака может ходить на те места и всякий скот, Геннадий высказывает желание, чтобы вместо вынесенных из кремля церквей построены были новые «на подклетех». Конечно, побудить к этому великого князя может только митрополит Зосима; ибо только ему пригоже вспоминать о делах непосредственно князю. Поэтому Зосима пусть попросит державного исполнить то, о чем просит его, митрополита, сын его Геннадий. Но вспоминая об этом, Зосима не должен забывать главного. Здесь Геннадий опять возвращается к ереси. Он указывает митрополиту, какую прелесть по вере держат Фрязове, как очистил свою землю от ересей Шпанский король, о чем сказывал ему цесарский посол, список речей которого он, Геннадий, отправил даже в Москву. Такую же ревность к православной вере должно иметь и русским. И русский государь может очистить свою землю от ереси. Посему пусть поговорит ему о том Зосима. Вообще никак нельзя откладывать дела о еретиках в долгий ящик. Ради дел еретических можно оставить даже все другие дела. Напр. зачем торопиться поставлением коломенского владыки? Дело о еретиках кончилось пока ничем, несмотря на то, что уже три года минуло, как началось это дело. Нужно безотлагательно продолжить его и учинить обыск, кто служил с еретиками, приобщался от них, соводворялся с ними; всех таковых лиц нужно подвергать или епитимье, или отлучению, или извержению. Если Зосима не обыщет всех еретиков, да не казнит их и проклятию не предаст, то что уж в таком случае будут за пастыри он митрополит и другие владыки?! Но напоминая князю о ереси, пусть Зосима похлопочет пред державным, чтобы он вызвал его, Геннадия, в Москву. Ведь дело о еретиках самое важное дело. Если оно не будет управлено, то и новгородским великим делам управления не будет. Равным образом пусть митрополит постарается оборонить Геннадия от лайбы Захара чернеца.

В заключение послания Геннадий призывает на Зосиму милость Божию, молитву и покров Богоматери и московских чудотворцев Петра и Алексея.

Но как ни метко Геннадий отражал подозрения и требования Зосимы, как ни настоятельно вызывал внимание нового митрополита к забытому делу о еретиках, однако Геннадий не ограничился одним только посланием к митрополиту. Узнав, что в Москве находятся: Тихон, архиепископ ростовский и ярославский, Нифонт, епископ суздальский, Вассиан, епископ тверской, Прохор, епископ сарский и подонский, Филофей епископ пермский,¹⁴² Геннадий, почти вслед за посланием к Зосиме отправил послание и указанным епископам. Это послание известно под именем послания Геннадия к собору владык. В нем Геннадий начинает речь с требования Зосимы, чтобы Геннадий дал отпись на поставление новоизбранного коломенского владыки. Геннадий говорит, что он не может на требование Зосимы ответить согласием: ему неизвестно имя новоизбранного и он дает отписи только законные. Геннадий убеждает владык не спешить ставить епископов; пусть сначала они позаботятся об искоренении ереси. «А владыки бы не спешили бы есте ставити, пишет Геннадий, доколе ереси не искорените, а писано ведь в правилех святых апостол како владыку поставити, а сами архимандриты и протопопы и попы соборные с еретики служили, ино ведь иному отлучение, а иному отвержение писано». При этом Геннадий рассказывает о нечестии еретика Алексея Костева, один из поступков которого дошел впоследствии до сведения Иосифа Вол. и занесен им в его «Просветитель».¹⁴³ Не проходит Геннадий молчанием и Федора Курицына. Он давно уже слышал о нем, как о главе еретиков. Следствие, произведенное Геннадием над Самсонкой, подтвердило этот слух. Самсонко молвил Геннадию: «ходил есмя за все к Федору к Курицыну диаку великого князя, а приходит де к нему Алексей протопоп, да Истома, да Сверчек, да Ивашко Чрьной, что книги пишет, да поучаются де на православных. Да приехал де с Федором Курицыным из Угорской земли угрянин Мартынком зовут». Следствие над Самсонкой Геннадий производил не один, а со своим боярином, с игуменами, со священниками, с двумя боярами великого князя и с его же боярскими детьми. Тем не менее, в Москве стали наговаривать на Геннадия, что он производит следствие над еретиками один только. Геннадий опровергает пред владыками такую клевету, просит их, как и митрополита Зосиму, оборонить его от Захара Чернеца, причем подробно рассказывает владыкам историю своей распри с Захаром, предать проклятию Курицына и вообще докончить ересь. «Пишу затем, – говорит Геннадий, чтобы митрополит с вами моею братьею проклял и тех, кто их, т.-е. еретиков руку держит, и кто печальник». И потом далее: «доколе ересь не докончаете, да от Захара мене не обороните, и мне отпись нельзя дати». Так как в Москве предполагался собор, на котором думали завести прение о вере, то Геннадий советует владыкам удалиться от прения о вере: «за неже изложена православная вера». Вместо этого собора Геннадий требует собора на еретиков, которые достойны сугубого проклятия, как иконоборцы и тайные еретики. Геннадий высказывает желание, чтобы еретиков казнили, жгли и вешали; потому что они, взявши покаяние и епитимью у него в Новгороде, сбежали в Москву. «Да пытали бы их накрепко, – пишет Геннадий, – о том, кого они прельстили, чтобы было вестно, за неже их искоренять, а уже отрасли есть. Да не плошите, станьте крепко, чтобы гнев на нас не пришел, да не како человкоугодницы обрящемся и со Иудою Христа продающе: они иконы щепляют, режут, Христу поругаются, а и мы их учрежаем, да и им сходим».¹⁴⁴

Послание к собору владык вполне достигло той цели, с какою оно было написано. Если бы оно не было написано, то дело о еретиках по-прежнему оставалось бы в забвении. Зосима, как тайный еретик, не обратил бы внимания на отправленную к нему Геннадием грамоту. Но теперь он не мог уже сделать этого. Собора на еретиков потребовал от него не один Геннадий, но и все те епископы, которые находились в то время в Москве и к которым писал Геннадий. Отказать епископам в их требовании для Зосимы не было никакой возможности; отказ означал бы, что Зосима на стороне ереси. Притом Зосима недавно еще был возведен на митрополичий престол. Для собственной репутации ему полезно было заявить себя пред обществом ревнителем веры. Таким образом все сводилось к тому, что Зосима должен был открыть собор на еретиков. 17-го октября 6999 года собор действительно был открыт. На нем присутствовали: великий князь,¹⁴⁵ митрополит, все те владыки, к которым писал Геннадий, со включением Симеона епископа Рязанского, архимандриты, игумены, протопопы, иереи, старцы и между ними Паисий и Нил. Тут же находились и жидовствующие: Захар Чернец, новгородский протопоп Гавриил, Денис, поп архангельский, Максим, поп ивановский, Василий, поп покровский, Макарий, дьякон никольский, Гридя, дьякон борисоглебский, Васюк, зять Дениса попа, Самуха, дьяк никольский и другие их единомышленники. Не было на соборе только Геннадия, несмотря на его хлопоты пред Зосимою, чтобы он попросил великого князя вызвать его, Геннадия, в Москву. На соборе еретиков обвиняли в том, что они старались развратить чистую и непорочную веру в Бога, в Троице славимого и погубить христианство, не покланялись иконам Божией Матери и св. угодников, хулили эти иконы, совершали неподобно божественную службу, ядше и пивше, тело и кровь Христовы вменяюще в простой хлеб и воду,¹⁴⁶ держались больше ветхого закона, праздновали по-иудейски пасху, в среду и пяток ели мясо и молоко, творили многие другие еретические дела и прельстили многих простых людей своими скверными ересями.¹⁴⁷ Обвиняемые ни в чем не хотели сознаваться, упорно запирались в своем еретичестве, и по выражению летописца, находились в каком-то «исступлении». Но несмотря на это, их все таки обыскали по подлинникам Геннадия и по московским свидетельствам, торжественно предали проклятию, многих низвергли из сана и осудили на заточение.¹⁴⁸ Нельзя, однако, не видеть, как снисходительно поступил настоящий собор с еретиками сравнительно с собором 1488 года. Тогда еретиков подвергали позорной торговой казни, теперь их только проклинают, низвергают из сана и осуждают на заточение. От чего зависела такая снисходительность к еретикам? Конечно, от того главным образом, что на стороне еретиков были: митрополит и даже сам великий князь. Уже и прежде влияние на князя еретиков довольно ясно проглядывало в его отношениях ко второму подлиннику Геннадия и вообще к ереси. С течением времени это влияние не ослабевало, а все более возрастало. Этим объясняется та сравнительная мягкость наказания, какому собор 6999 года подверг еретиков. Собор знал, что князь на стороне еретиков, потому и не принял против них особенно суровых и решительных мер. Он не осудил даже всех уже известных еретиков, а только некоторых из них. Так он не посмел, напр., возвысить своего голоса против Федора Курицына и других, о которых писал Геннадий в послании к Зосиме. Осуждению подверглись лишь менее влиятельные члены еретического общества.

Впрочем, некоторые из осужденных еретиков были отправлены в Новгород к Геннадию и последний распорядился с ними не так, как поступили с еретиками в Москве. За 40 поприщ от Новгорода Геннадий приказал отправленных к нему еретиков посадить на коней каждого лицом к хвосту, и в одежде, перевернутой передом назад, надеть на их головы берестовые остроконечные шлемы, в каких изображаются бесы, с мочальными кистями, с венцами из соломы и сена и с надписью на шлемах: «се есть сатанино воинство». В таком виде осужденные водимы были по городу и кто встречался с ними, тот плевал на них и говорил: «се враги Божии и хульники христианские». Наконец, зажжены были шлемы на их головах. Так поступил Геннадий, «хотя устрашити нечестивыя и безбожныя еретики и не токмо сим, но и прочим ужаса и страха исполнен позор, поне на сих зряще уцеломудрятся».¹⁴⁹

Нельзя удивляться только-что рассказанному поступку Геннадия с еретиками, нельзя за него ни обвинять, ни оправдывать Геннадия и заключать от него к особенной жестокости и суровости личного характера Геннадия, как делают многие писатели.¹⁵⁰ Правда наказание, какому он подверг еретиков, было жестоко, жестоко особенно потому, что его дозволил себе пастырь церкви. Но не следует забывать, в какое время жил Геннадий и какие нравы господствовали тогда в Европе и у нас в России. В Европе господствовала тогда инквизиция, слухи о которой чрез цесарского посла достигали Геннадия, как это видно из послания его Зосиме, где он хвалит ревность испанского короля к искоренении ереси. Само русское общество отличалось суровостью нравов. Если бы нам было необходимо подробно раскрыть эту суровость, мы могли бы привести много фактов. Но в таком раскрытии нет особенной нужды. Достаточно привести немного фактов, чтобы видеть, что жестокость была общим уделом всех классов русского общества XV в. Этому недугу были подвержены великая князья. Сколько смертных казней совершил напр. Иван III? Его имя не даром запечатлено названием: Грозного. Свою суровость он показывал даже на своих братьях. Брат его Андрей умер в заточении, какому подверг его великий князь вместе с его сыновьями Иваном и Димитрием. Внук великого князя Димитрий вместе с матерью Димитрия Еленою также умерли в тюрьме. Недугу жестокости было подвержено боярство. Попленив новгородцев, Холмский с боярином Федором Давидовичем приказали отрезать пленникам носы, губы и в таком виде отослали их в Новгород. При этом мы проходим молчанием те смертные казни, каких удостоились многие пленные новгородцы и в числе их члены многих древних знаменитых и заслуженных родов. О более низших сословиях и говорить нечего. О суровости, как характеристической черте их нравов хорошо свидетельствует рассказ псковского летописца о том наказании, какому совсем было подвергло псковское вече своих священников, отказавшихся идти вместе с остальными гражданами против немцев и вздумавших доказывать вечу, что «не подобает с церковной земли рубитися».¹⁵¹ От светских классов русского общества перейдем к духовенству. Как Геронтий поступил с Геннадием, когда последний разрешил в навечерие Богоявления инокам своего монастыря есть пищу прежде освящения и принятия освященной воды? Мы знаем уже, что он велел заковать Геннадия в цепи и посадить в ледник. Вообще суровость, жестокость была характеристическою чертою нравов русского общества XV в. Она бросалась в глаза и иностранцам. Так венецианский посол Контарини строго осуждает грубость нравов русских людей XV в. вместе с другими пороками.¹⁵² Если же теперь так, то что же удивительного можно находить в поступке Геннадия с еретиками? Последних нужно было наказать. Геннадий действительно наказал их и при этом избрал такой способ наказания, какой с различными видоизменениями его и для различных целей употреблялся и в Европе и у нас в России, и который считался единственно надежным способом для достижения тех или других целей. Очевидно, что Геннадий, позоря еретиков, действовал под влиянием духа времени, а не под влиянием жестокости своей натуры. Сам по себе он не был жестоким. Если он наказал еретиков, то наказал их не по чувству мести. С одной стороны, он просто хотел посредством наказания обратить еретиков на истинный путь, с другой – отклонить других от возможности увлечения ересью. Опозорив еретиков, он тотчас дал им ослабу, как скоро увидел, что еретики покаялись. Где же здесь жестокость натуры Геннадия?

Соборное осуждение 6999 года пало не на всех еретиков. Даже некоторые из самых известных еретиков, как мы видели, были оставлены в покое. О неизвестных и говорить нечего. Это была большая ошибка собора. Сам Геннадий обманулся не менее собора. Он поверил раскаянию присланных к нему из Москвы еретиков и после поругания дал им ослабу. Но это раскаяние оказалось притворным. В скором времени ересь снова подняла свою голову. В Москве еретики по-прежнему стали пропагандировать свое учение. Даже сам Зосима не мог более сдерживать «жидовский яд в своем скверном сердце». Он на многих стал изливать его. Встречая простых людей, он хулил пред ними христианскую веру, говорил, что Христос сам себя нарек Богом, высказывал многие хулы на Богородицу, бросал в скверные места кресты, жег иконы, называя их болванами, отрицал все евангельские и апостольские предания и святоотеческие уставы, говоря; «а что то царство небесное, а что то второе пришествие, а что то воскресение мертвых, ничего того несть, умерл кто, ино то умер, по та места и был». С Зосимою распространяли ересь Федор Курицын, Сверчок, Ивашко Максимов, да Семен Кленов и многие другие тайные еретики. Если они встречали людей благоразумных, сведущих в божественном писании, тех они не смели приводить в жидовство прямо, но только криво толковали некоторые главизные писания, учили баснословию и звездозаконию, т. е. как по звездам узнавать рождение и смерть человека, людей простых прямо учили жидовству. Следствием всего этого было то, что «и на торжищих и в домех» слышны были прения о вере и сомнения в ней.

Но одною пропагандою своего учения еретики не ограничивались. В интересах своей партии Зосима начал гнать православных. Тех, кто обличал еретиков, он отлучал от причащения; если то были священники, извергал их из сана и при этом говорил, что не подобает осуждать ни еретика, ни отступника; если и еретик будет святитель или священник и если он кого отлучит или не благословит, того последует все таки божественный суд. Но так как обличители не прекращали своих обличений, то Зосима стал клеветать на них державному. И вот ни в чем неповинные осуждаются на заточение от державного, или же терпят разграбление имуществ.¹⁵³

Все сказанное происходило в Москве. В Новгороде еретики вели себя несколько сдержаннее. Устрашенные последним поступком с ними Геннадия, они не позволяли здесь себе слишком открытых кощунств. Но и в Новгороде однако происходила та же самая пропаганда ереси, какая происходила в Москве. Те еретики, которые были отпущены Геннадием после покаяния их на свободу, почти тотчас же показали, каково было их покаяние. Воспользовавшись свободою, они разбежались по городам и селам и здесь разоряли свое жидовское учение.¹⁵⁴ Так неистовствовали еретики после собора 6999 года.

Но этим не ограничивались их неистовства. В рассматриваемое нами время на Руси очень сильно было распространено мнение, что с концом седьмой тысячи лет от сотворения мира настанет второе пришествие Христово. Начало этого мнения восходит к самым первым векам христианства. Первый зародыш его, по свидетельству Шевырева, встречается в известном послании ап. Варнавы, именно там, где продолжение мира сравнивается с неделею его творения.¹⁵⁵ Это место из послания Варнавы принято было отцами церкви. Прилагая его к истории человечества, одни из них думали, что так как в 6 дней сотворил Бог мир, а в седьмой опочил от дел своих, то по окончании шести тысяч лет, настанет преставление света. Другие из отцов церкви объясняли указанное место из послания Варнавы иначе. Св. Ириней объяснял его так. Так как 1000 лет, по словам псалмопевца, пред Богом, как день единый, то Творец, в 6 дней сотворивший мир, в 6 тысяч лет совершит его историю; как в 7 день, по сотворении мира, он успокоился, так и в 7-м тысячелетии он успокоится, когда придет Христос и изменит солнце, луну и звезды. Начало же 8 дня, когда Христос придет, что мы празднуем днем воскресным, означает начало нового мира с 8-м тысячелетием.¹⁵⁶ Первого объяснения держались Ориген, Юлий, Иларий, Ипполит, Лактанций.¹⁵⁷ Объяснения Иринея держались Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, Исаак Сирин, Анастасий Синаит, Иоанн Лествичник и др.¹⁵⁸ Впрочем, последние значительно расходились с Иринеем. По их мнению, настоящей мир будет существовать не 7000 лет, а 7веков. Творения всех указанных нами отцов распространялись в массах народа. Неудивительно, что народ вынес из них мысль о времени пришествия Христа. И вот одни стали думать, что когда кончится 6000 лет, то явится Христос. Другие явление Христа стали ожидать при конце 7-й тысячи. К IX в. в греческой церкви последняя мысль была так распространена, что патриарх Фотий вынужден быль написать против нее особое послание. Но предупреждение Фотия не имело успеха. Писатель XI в., Кедрин, указывал на 7-й день творения, как на образчик 7-й тысячи лет, за которою последует кончина мира. Тоже писал Григорий еп. Коринфский живший в половине XII в. В первой половине XIV в. церковный историк Никифор Каллист Ксанфопул в своем синаксаре высказал мнете, что кончина мира последует с концом 7 тысячи лет. Во второй половине XIV в. монах Исаак Аргирос писал, что господствующее мнение таково, что конец мира настанет с концом 7-й тысячи лет. В рукописных греческих пасхалиях исчисление лет действительно не продолжали далее 7000 года. В одной из пacxaлий за этим роковым годом было написано: «горе, горе тем, которые доживут до конца веков». ¹⁵⁹

Россия была просвещена христианством греками. Вместе с христианством последние перенесли в нее и верование в кончину мира по окончании 7000 лет от сотворения мира. Указание на это верование встречается уже в памятнике XIII века, который, по Шевыреву, должен быть приписан Авраамию Смоленскому. Здесь говорится, что «устави Бог рок житиа человеческого на земли 7000 лет»; после этого времени пошлет Господь Михаила и Гавриила вострубить в рога овня и воскреснут мертвые. Автор жития Сергия Радонежского, Епифаний, говорит, что недаром Бог воздвиг этот светильник (преп. Сергия) при конце 7-й тысячи лет. Тоже он говорит о Стефане Пермском. О последнем одни рассуждали, что не стоило ему изобретать Пермскую грамоту только на 120 лет. Из жития Стефана делается между прочим известно и то, что роковым месяцем считался март (21 марта). Мысль о кончине мира с концом 7000 лет встречала себе отголосок даже в сочинениях наших митрополитов: Киприана, Фотия, Григория Цамблака, Феодосия, Филиппа. В одном напр. часослове, названном Киприановым, помещено послание от невидимого Отца Господа нашего Иисуса Христа, в котором говорится, что последние дни оканчиваются и страшный суд готовится. В грамоте м. Феодосия (от 1455 г.) говорится, что «ныне прилучися седмыя тысящи последняго ста 63 лета». В послании к новгородцам (от 1467 г.) митр. Филипп изображает страшную картину суда Божия и грозит новгородцам вечною казнью за отнимание церковных имений. На рукописи содержащей слова Афанасия Александрийского, некто Тимофей переписчик, оканчивая свой труд, написал: «писах к вечеру солнечнаго дне захода седмеричнаго реку века» (это было в 1489 году). В летописях очень часто встречаются указания на ожидание кончины мира с концом 7000 лет. В Новгороде и Пскове, как известно, было устроено 7 соборов св. отец в память 7 веков, доводящих до будущего века. Когда в 1459 году Благовещение случилось на Пасху, то, по замечанию пасхалии того времени, народ стал приготовлять себя к встрече второго пришествия Христа. Самую пасхалию у нас не смели продолжать далее 1492 г.¹⁶⁰ В новгородской пасхалии против последнего года 7 тысячи лет было написано: «зде страх, зде скорбь... в сие лето чаем и всемирное твое пришествие». Эту заметку видел и Геннадий и сказал о ней в своем миротворном круге. В одном сборнике, принадлежащем Троицкой Сергиевой Лавре, № 762, пасхалия оканчивается так: «Въ лѣт҆ ҂ѕцѯ҃з кроⷢ҇у слн҃цоу к҃г. лоⷩ҇у гі҃ ин̑ди ꙁ҃ фемелиѡ к҃и». Вслед за этим написано: «зде скорбь, зде скорбь, зде беда велика, в распятии Христове сии быⷭ҇ кроⷢ҇у сли҆цоу к҃глоⷩ҇у н҃ ѡ҃ ки҃ сие лето на конци явися, в неже чаем всемирное торжество пришествие твое о владыко оумножишася беззакония на земли, пощади нас о владыко исполнь небо и землю славы Твоея. Пощади нас благословен грядый во имя Господне пощади нас блюдете убо известно и разумне. о братие кто хощет быти в то время бегаи бежи неверия быша при наⷭ҇ измаилы».¹⁶¹ В другом сборнике XV века помещены пасхальные таблицы, которые доведены до 1492 г. В конце таблиц читаем: „сеж есть последнее лето седмыя тысящи... нецыи глаголют: тогда будет второе пришествие Господне...».¹⁶² Даже сам Геннадий не был чужд общего предрассудка времени. В послании Иоасафу Ростовскому он с каким-то затаенным чувством опасения пишет: «прейдут три лета, кончается седмая тысяща». Совершая крестные ходы по Новгороду, он поет акафисты о страшном суде. Его религиозное чувство возмущается, когда великий князь делает распоряжение вынести из Кремля обветшалые церкви и перенести кости умерших на Дорогомилово. Общий предрассудок времени Геннадий мог разделять, конечно, как человек верующий, хотя как человек образованный, мыслящий он мог отрицать и действительно отрицал его. Иосиф Волоколамский едва ли также не разделял верования в кончину мира с концом 7000 лет, по крайней мере, некоторое время. Переписывая в своей пустынке Богородичник в 1489 году, он написал в послесловии: «написах последняго ста седмитысячнаго века, девяноста седьмаго лета».¹⁶³ Так сильно был распространен рассматриваемый нами предрассудок в русском обществе. Основание его, источник – в тяжелых временах сильного внутреннего брожения и войн, пережитых русским обществом до рассматриваемой нами эпохи.

Конец седьмой тысячи лет падал на 1492 год. Как нам известно, до этого года доведена у нас была и пасхалия. Между тем, роковой год приближался, а никаких признаков близкого второго пришествия Христова не было. Тогда еретики начали подсмеиваться над православными. Мы видели уже, что еще в послании к ростовскому архиепископу Иоасафу, Геннадий упоминает об этом подсмеивании еретиков над православными. В том же послании Геннадий говорит о сокращении еретиками летосчисления от Адама, опровергает это летосчисление, доказывает неизвестность времени кончины мира и показывает нелепость ожидания самими православными после известного срока второго пришествия Христова. Но хотя Геннадий опровергал одних и обличал других, однако сам он не был твердо уверен в том, что писал Иоасафу относительно кончины мира. При такой неуверенности тем труднее, конечно, было для Геннадия отражать натиски еретиков. Наконец, Геннадий нашел уже себя вынужденным спрашивать Димитрия Толмача, «о седьмой тысящи, како седмая тысяща лета преходят и знамение согрешения не явися ни которое». Димитрий, насколько мог, разрешил недоумение Геннадия. В своем послании к новгородскому архиепископу он говорит, что относительно продолжения мира «писание седмь век назнаменует, а не седмь тысящь», что «нецыи потому помнеша, что седмь век суть седмь тысящь, что писания плотскому смотрению Спасову в последняя дни явиша быти, еже и бысть по 5000 и 6 лет».¹⁶⁴ Но смешение понятия века с понятием тысячи неправильно. «Никто невесть числа веку, – говорит Димитрий, – никто также не знает и времени второго пришествия Христова». Но при этом Димитрий числу седьмь приписывает однако таинственно-мировое значение. Он думает все таки, что кончина мира последует если не по истечении 7000 лет, то все таки «в седмом числе». Только по его мнению все числа 7 имеют свое значение и, если проходит 7000, то «подобает свершитися и от иных седмиц», т. е. 700, 70, 7 годов, даже месяцев, дней и часов. Но вообще, говорит опять и доказывает Димитрий, никто не знает времени второго пришествия Христова.

Что же касается ожидания конца, которого иные чают так, иные иначе, то все это ложь: все роды один конец чают. Свою последнюю мысль Дмитрий доказывает Фактически. От Адама до составления персидских астрономических «каноний» протекло 6139 лет «от того лета до сего году (т.-е. года написания послания) 858»; всего 6997 лет.¹⁶⁵ Опять, от Адама до составления арабских «каноний» считается 6169 лет, «а от того году до сих мест 528 – всего 6997 лет. Последняя цифра получается, если считать лета от Адама до Султана Мельхиот (6587 л.), от Адама до состава еврейских каноний (5249 л.), от Адама до Христова (5011 л., как держат Латиняне¹⁶⁶) рождества и лета от Султана Мельхиот (441 л.), еврейских каноний (1748 л.) и рождества Христова (1486 л.) «до сего года», т.-е. до года написания послания. Из всего это Дмитрий делает тот вывод, что если «начало всем едино лето до сих мест приходит», то «подобает и концу всем едину быти»,¹⁶⁷ концу, которого нельзя уразуметь. Только внешние мудрецы выдумали, что настоящий век «седмерочислен», и что Христос пришел в последняя лета. Действительно, от Адама идет 7-я тысяча лет и Христос пришел в последняя лета, но в последняя лета в смысле пророков. Только это и истинно в выдумке мудрецов, «что и написали», говорит про себя Димитрий, и этим заканчивает свое послание к Геннадию.¹⁶⁸

Но хотя Димитрий и разрешил недоумения Геннадия, однако это мало помогло делу. Еретики бушевали и бушевали тем сильнее, чем ближе подходил роковой 1492 год. Наконец, наступил и этот год, наступило даже 25 марта 1492 года. «Для умов, одерживаемых грубым суеверием, – говорит Шевырев, тяжела была ночь на 25-е марта 1492 года.

По истечении трех лет господства антихристова, которое находили современники в учении жида Схарии и его последователей в Новгороде и Москве, робкие люди в эту ночь с трепетом ужаса ожидали всемирного звука трубы архангелов Михаила и Гавриила. Можно представить себе, с какою ясною радостью проснулись эти люди в праздник Благовещения и как светлее с тех пор стало в умах русского народа. Тяжелый и нелепый предрассудок стряхнул он с себя в этот достопамятный год, когда пытливый гений Запада в лице Колумба открывал вторую половину обитаемой нами планеты и братался с нашими антиподами.¹⁶⁹

Но то, что было радостным событием для православных, не менее радостным событием было и для еретиков. 25 марта 1492 года прошло, второго пришествия Христова не последовало. Какой удобный случай представлялся теперь еретикам поглумиться над православными. Так они и поступили. Не довольствуясь сарказмами на счет православных, они стали внушать православным, что ложно все то, на чем основывали православные свое верование во второе пришествие Христово с концом 7-й тысячи лет. Соблазн, очевидно, был слишком велик. Народ слушал речи еретиков и внимал им. Нужно было немедленно успокоить умы народа. Иначе грозила церкви большая опасность. Эту опасность предвидели пастыри русской церкви и вот все до одного, в том числе и Геннадий, в сентябре 7000 года они собрались на собор. Неизвестно, кому принадлежит инициатива собора. Быть может, открытием своим он обязан опять Геннадию и другим уже известным нам ревнителям православия, которые энергически побуждали князя и митрополита обратить внимание на смущение умов народа. Ни князь, ни митрополит, если бы последний и захотел, не могли противиться заявлениям епископов и потому согласились открыть собор. Об этом соборе в летописи мы читаем: «в лето 7000, сиречь начало осьмая тысячи, месяца сентября повелением великого князя Ивана Васильевича всея Руси, того ради снидошася на собор». Для успокоения умов народа собор определил: «написати пасхалию на осмую тысячу лет по преданию св. отец, иже в Никеи седмаго собора».¹⁷⁰ Но определив написать на осьмую тысячу лет пасхалию, собор не сделал никакого распоряжения относительно ее скорейшего составления. Не ранее как чрез год и почти три месяца (лета 7001, 27 ноября) «митрополит Зосима на Москве изложил соборне пасхалию» на двадцать лет. Замечательно здесь старание Зосимы казаться совне православным. Много ему нужно было иметь иезуитской ловкости и гибкости, чтобы в продолжение нескольких лет видимым образом действовать в интересах православия и в то же время вредить ему, сея плевелы ереси, преследуя православных и не быть узнанным со стороны своих убеждений.

Составив пасхалии, Зосима, однако, не доверился одному себе. Он послал ее к пермскому епископу Филофею и в Новгород к Геннадию, с тем, чтобы они проверили ее, составили каждый свою пасхалию и представили ее в Москву. Как Филофей, так особенно Геннадий ревностно взялись за исполнение поручения, возложенного на них Зосимою. Первый на местном соборе изложил пасхалию на 19 лет, а Геннадий на 70. 21 декабря 7001 года пасхалия, составленная Геннадием, была уже готова и отправлена в Москву. Отправил в Москву и Филофей свою пасхалию. Здесь на соборе немедленно принялись за их проверку и когда та и другая оказались во всем сходными с митрополичьей пасхалией, то собор определил разослать последнюю по всем епархиям и, рассылая, между прочим писал: «смиренный Зосима митрополит всея Руси, трудолюбно потщався написали пасхалию на осмую тысячу лет, понеже чаем всемирнаго пришествия Христова на всяко время... О летех же и временех несте наше искати.... И аще где обрящутся иные слогы кроме отеческих преданий и не по благословению нашего смирения и всего освященнаго собора, сим не согласны и развратны, да отвратятся и не приемлются, и от святыя соборныя и апостольские церкви да отлучатся таковые мудрствующие».

Получив пасхалии митрополита, Геннадий счел нужным разослать по своей епархии и свою пасхалию. К пасхалии он присоединил предисловие и окружную грамоту под общим заглавием: «начало пасхалии преложно на осмую тысящу лет».¹⁷¹ В предисловии Геннадий говорит, что от митрополита Зосимы ему велено было написать пасхалии, так как прежняя пасхалия «рядовая с толком» уже изошла и некоторые думали, что с концом 7-й тысячи лет окончится существование мира как и прежде преставления света ожидали с концом 6000 лет. Геннадий опровергает ожидание второго пришествия Христа по истечении указанного срока и начинает речь о составленной им пасхалии. Он говорит, что он составил свою пасхалии на основании пасхалии новгородского архиепископа Василия, которая доведена была до 7000 года и которая продолжена им, Геннадием, еще на 70 лет. При этом Геннадий сообщает сведения о том, каким образом составлена его пасхалия, и предлагает правила, которыми нужно руководиться при составлении пасхалии и на основании которых каждый может составить пасхалии, на сколько угодно лет. Он говорит, что он составил пасхалию для простых людей, «мнение держащих о скончании миру». Если Бог благословит «еще миру стояти», то по его пасхалии всякий может знать «лунное течение и пасха христианьская, и мясопусты, да потому и вся праздникы». Его пасхалия дает возможность познакомиться что «алфа безконечно имать обьхождение»; так как при своей пасхалии Геннадий приложил «писание о алфе и о руках, и о крузех солнечных...» Приложение это сделано Гeннaдиeм потому, что когда 7000 прошло, пасхалия с толком рядовая изошла, «да еще к тому никто написал: зде страх, зде скорьбь, аквы в распятии Христове; с круг бысть сие лето и на концы явися, в нем чаем и всемирьное тае пришествие», то о том пошла молва в людях и не только простых, но и не простых.

Засим Геннадий снова возвращается к чаянию второго пришествия Христова. В своем трактате об этом предмет он развивает следующие общие положения. Бог разделил век на времена, лета, месяцы, дни и часы для человека, да разумеет он времен перемну и чтет своей жизни конец, а не для уразумения человеком времени второго пришествия Христова. Последнее сокрыто от людей. Потому св. отцы «и изложиша алфу (алфой греки называли миротворный круг или 532-летний период времени; потому что если буквы алфы принять в значении цифр и сложить, то получается 532; после того периода числа пасхи повторяются в прежнем порядке), тако же и солнечный круг, да и рукам обшествие, ими же високост обретается. Да сие учиниша коловратно не имаше сконьчании, дóндеже и второе Христово пришествие будет». Время второго пришествия Христова нужно ожидать постоянно и особенно достойно принять Спасителя и удостоиться вечных благ могут христиане. Пусть они «исправляют» только закон христианский и соблюдают чистую правую веру. При этом Геннадий излагает исповедание веры, т.-е. символ православной веры с кратким объяснением его. Это исповедание веры всегда в церкви «глаголется и на поставление святителем и на крещение детем, паче же на божественной литургии». Но, замечает Гeннaдий, мы видим, что «не внятно сие исповедание православный веры глаголющих в церкви». Это происходит или от неразумия, или от бесстрастия, или от того, что не имеют пред очима Господа. Многие входя в церковь, вместо того, чтобы омывать там свою греховную плоть, ходатайствовать исхожение, стоять со страхом, молиться Богу о грехах своих, слушать усердно писание, упражняются в житейских беседах, шепчут, с места на место переходят, отвлекают тем других от молитвы, творя угодие диаволу, осуждая братию, укоряя ее в фарисействе, но сами себя оставляя неисправленными. Геннадий приводит против таковых два места из Евангелия Луки, где последний, с одной стороны, от лица Бога советует удаляться живущих в бесстрашии, с другой – не отягчать сердец объедением, пьянством и печальми житейскими в ожидании пришествия Христова. Он увещевает проводить время в молит- вах, слезах и щедротах к нищим. Все это он предлагает за тем, что «не всякому ведома алфа и крузи солнечны и лунный, что от них исходит пасхалиа». Но пусть Господь вразумит сердца таковых, «отвергьше всяко сумнение о летном обьхождении, и потщавшеся покаянием угодити Христу, ждуще страшнаго второго Его пришествия...». В заключение Геннадий излагает пасхалию на три года: 6999, 7000, 7001 и говорит какое измнение производит високосный год в числах февраля и в мясопуст.

Во второй части своего «Начала Пасхалии» Геннадий перечисляет сначала представителей (некоторых поименно) своей паствы: архимандрита, честных игуменов, протопопа софийского и старост седми соборских. За сим говорит о повелении Зосимы составить пасхалию, на сколько возможно лет. Геннадий написал пасхалию, отослал ее к митрополиту, и так как она оказалась во всем сходною с митрополичьею, то Зосима повелел ему, Геннадию, разослать по новгородской архиепископии его, митрополичью пасхалию. Геннадий теперь исполняет приказания митрополита, но при этом посылает своей пастве и свою пасхалию составленную на 70 лет, посылает в том предположении, что «егда изойдет та двадцать лет», которое обнимает митрополичья пасхалия, а Бог еще продолжит существование мира «и вскончании жизни нашеа лета не прийдут ино того ради так поставлена бысть, за неже так седмдесят лет прообразует век человеческого живота. О сем бо писал пророк Давид: дние лета наши, о них же 70 лет. Да сие времена человеческому житию обохождению имут, а век сконьчаниа не приемлет. Такоже и алфа бесконечьно имать обхожьдение паскалии, да не токмо подобает до сего стати, еже начати сконьчаниа летом, ниже пакы, седмидесят летом скончавающимся, мнети сконьчаша миру. Якоже и прежде в седмьтысащной паскалии написаниа, скончавающеся седмой тысящи, мнение имеяху быти сконьчаше миру; солгаше жетии. Тем же оба сиа не благословенну вину имут». Далее, как и в предисловии к пасхалии, Геннадий говорит, что на всяк час нужно ожидать скончания миру и что так как век седмеричным числом исчисляется, то и он составил пасхалию на 70 лет. А что век седмиричным числом действительно исчисляется, это каждый может видеть из Григория Богослова, особенно же из его слова на антипасху. Сам Геннадий изложил свою пасхалию тоже по обычаю предыдущих времен, «како была прежня пасхалия вывожена и с тое же алфы». В своей пасхалии он не выставляет праздников: обретения главы Предтечи, воскресения Лазаря, Евдокиина дня и памяти Иоанна Богослова, как это сделано в митрополичьей пасхалии. Обретение главы Предтечи выходит из мясопуста, Лазареву субботу явит число Пасхи, а другие праздники – Иоанна Богослова, Николая Чудотворца, Евдокии, Георгия указаны в начале святцев. Геннадий рекомендует списывать его пасхалии «дабы о том мятежа не было», коротко показывает, как она написана и, наконец, излагает самую пасхалию.

Когда пасхалии Геннадия и митрополита были разосланы по епархиям, нет сомнения, волнение умов народа успокоилось. С этой стороны пасхалии достигли цели. Но достигнув одной цели, пасхалии были бессильны в достижении другой цели. Дело в том, что они не остановили ни пропаганды еретиков, ни их кощунств, которые они позволяли себе над предметами почитания православных. Поэтому на ревнителях и защитниках православия лежала обязанность продолжить борьбу с ересью. До сих пор борьбу с ересью начал и вел главным образом Геннадий. Казалось, что и теперь он будет главным защитником и охранителем православия. Но на самом деле случилось не так. Где же причина такого явления?

Нам кажется, что причину перемены отношений Геннадия к борьбе с ересью нужно искать прежде всего в отношениях к Геннадию высших московских властей. Мы видели, как косно относились эти власти к новгородскому владыке, когда последний вызывал их на борьбу с ересью, скольких неприятностей стоила эта косность твердому архипастырю. Пренебрежение к личности Геннадия и его законным требованиям, естественно, не могло повлиять на его энергию в борьбе с ересью и в конце концов не оттолкнуть его от прямых и непосредственных сношений на счет ереси с высшими, гражданскою и духовною, московскими властями.

Далее нельзя забывать и того, что борьба с жидовствующими не могла не отвлекать Геннадия от епархиальных дел. Между тем занятия последними было необходимо для Геннадия. Это обстоятельство в связи с первым и послужило причиною, почему борьба Геннадия с ересью с 1492 г. принимает новый характер. С этого времени Геннадий сходит уже с главной сцены действий: оставляя главную роль, он берет на себя уже роль второстепенную.

(1493–1503 г.).

Почти положительно можно утверждать, что до Геннадия у нас не было полной Библии. В этом убеждает нас прежде всего сам Геннадий. Зачем он стал бы переводить некоторые библейские книги с латинского, если бы эти книги существовали в его время в переводе с греческого? Скажут: Геннадий не мог найти последнего перевода? Но в таком случае он (перевод) сделался бы известным впоследствии, им воспользовались бы острожские издатели Библии, на существование его можно было бы встречать указания в сочинениях наших древних писателей. Но есть ли эти указания? По словам Невоструева, в сочинениях писателей, бывших до Геннадия и современных ему, приводятся места из всех библейских книг, кроме: Премудрости Соломоновой (исключение – паремии), Паралипоменон, Ездры, Неемии, Товии, Юдифь, Маккавейских, переведенных Геннадием с латинского.¹⁷² Далее. Описатели рукописей Московской синодальной библиотеки говорит, что прежде чем сделать вывод, что честь составления первой полной (относительно) славянской Библии у нас Руси принадлежит Геннадию, они «тщательно просмотрели печатные каталоги всех описанных библиотек: Румянцева, Толстова, Царского и Московского исторического общества, осмотрели библиотеки Троицкой лавры, Московской духовной академии, Московского Чудова монастыря, Синодальной типографии, Успенского собора, Воскресенского, Новый Иерусалим именуемого и Иосифова Волоколамского монастырей и некоторые частные собрания рукописей, но нигде не нашли полного списка Библии, раннейшего списка Библии Геннадия.¹⁷³ Конечно, приведенное свидетельство описателей само по себе доказывало бы мало, если бы оно не подтверждалось последующими поисками и открытиями. По выходе 1 т. Описания славянских рукописей Московской синодальной библиотеки делаемы были поиски полного списка Библии в Новгородской Софийской библиотеке, но эти поиски не увенчались успехом. В собрании рукописей Ундольского, теперь принадлежащих Румянцевскому музею, есть рукопись (№1), которая, по содержанию в ней преимущественно библейских книг, названа владетелем ее Библией. В этой рукописи помещены Пятикнижие Моисеево, книги: Иисуса Навина, Судей, Руфь, Царств, Есфирь, Песнь Песней (с толкованием на эту книгу), Екклесиаст, Притчи, книги: Премудрости Соломоновой (паремии), Пророков (с толкованием) и Апокалипсис. Если бы составитель списка имел текст всех библейских книг, то он не замедлил бы, без сомнения, поместить его в своем списке. Но он этого не сделал. Ясный знак, что он не мог найти такового текста. То же самое представляет и другой список библейских книг (1507 г.), сделанный в княжестве Литовском в Супрасльском монастыре. Составителю этого списка, как показывает его содержание, не был известен труд Геннадия. На первом заглавном листе списка он говорит: «яко пчела собирает с всякаго цвета в един сот и изливает в яд сладку; тако и сиа книга изложена от всех в едину». Затем перечисляются самыя книги Священного Писания, но какие и сколько? 16 Пророк (с толкованием), Иов (с толкованием), Притчи, Соломон (паремии из книги Премудрости Соломоновой), от Царств три, ключ паремиям, Екклесиаст, Песнь Песней (в извлечении из толкования на эту книгу Филона Карпатийского), Менандр, Иисус Сирахов, Предисловие Псалтырное, Псалтирь, из Псалтири главы песни Псалтырной, Евангелие и все новозаветные книги. Из этого перечня видно, что и второй открытый список Библии не есть полный список. Не говоря уже о книгах, переведенных Геннадием с латинского, в нем нет некоторых библейских книг первой важности, напр. Пятикнижия Моисеева, хотя сравнительно с рукописью Ундольского, в этот список помещены некоторые новые библейские книги. Наконец, до нас сохранились описи богатого книгами Волоколамского монастыря. В одной из этих описей, напр., в описи 1545 г. до времен Геннадия не значится полной Библии, а только вышепоказанные отдельные ее части: Пятикнижие Моисеево, некоторые исторические книги и Пророки. Расположение библейских книг в описи показывает совершенное отсутствие мысли о полном составе Библии.¹⁷⁴ Таким образом, все подтверждает ту мысль, что до Геннадия у нас не было полной Библии. Некоторые библейские книги не употреблялись на Руси, не употреблялись потому, что их не было в переводе на славянский язык.

Да и те библейские книги, которые существовали в переводе на славянский язык, не отличались полнотой. Не говоря уже о пропуске отдельных слов, они заключали в себе пропуски не только стихов, но и целых глав. Следующие библейские книги заключали в себе следующие более или менее капитальные пропуски. В книге Исход были опущены стихи 10–39, 37 гл.; во Второзаконии была опущена обличительная песнь Моисея (32 гл., 2–43 ст.); в книге Иисуса Навина, при исчислении городов Левитских (21 гл. 14–18 ст.), многие названия этих городов были опущены; в 4-й книге Царств были опущены стихи: 14, 15, 28, 15, 6, 11, 15, 26, 31, 36, 16, 19, 20, 20, 21, 17, 25, 23, 28; кн. Есфирь состояла в списке из 9 гл.; в книге Притчей были опущены 18 гл. 23 ст. и 19 гл. 1 и 2 ст.; кн. Премудрости Соломоновой состояла из одних паремий; в книге пр. Иеремии 1 гл. читалась с пропусками мест с 13 ст. 2 гл. до 15 ст. 25 гл., и с 14 по 26 ст. 33 гл., также глав 46–51 вовсе не было; в кн. пр. Иезекииля опущены были места с 11 ст. 45 гл. до 47 гл. и многие стихи: 10, 21, 22, 36, 12, 37, 20 и др. Впрочем, говоря о неполноте в тексте некоторых библейских книг, следует заметить, что эта неполнота не была одинаковой во всех списках. Исчисленные нами пропуски заключали в себе только одни списки библейских книг. Но были другие списки тех же самых книг, которые отличались большей полнотой. Так, книга Есфирь в указанном выше списке состояла из 9 гл., переведенных с еврейского, но был другой список, в котором таже самая книга состояла из 9 гл. и трех стихов 10 гл., также переведенных с еврейского.¹⁷⁵ Тоже самое должно сказать о книгах пр. Иеремии и Иезекииля. Одни списки этих книг заключали в себе пропуски не только стихов, но и целых глав; между тем, были другие списки, которые заключали в себе менее таких пропусков.¹⁷⁶

К сказанному о состоянии на Руси Библии до Геннадия необходимо присовокупить еще следующее. Нет, конечно, сомнения, что сначала у нас употреблялся отдельный текст книг: Иова, Песнь Песней и 16 пророков. Но потом этот отдельный текст стал постепенно выходить из употребления: его заменил текст указанных книг с толкованием на эти книги. Ко времени Геннадия отдельный текст книг: Иова, Песнь Песней и 16 пророков если не совершенно вышел из употребления, «был утрачен», как предполагают описатели рук. Синод. Библ.¹⁷⁷ то употребление его было чрезвычайно редко и собирателю Библии достать его было трудно.¹⁷⁸

Наконец, при несовершенстве перевода различных библий, книг (разум. книги, до Геннадия существовавшие в переводе на славянский язык), эти книги до конца XV века не были приведены в один состав; они были развеяны (по одной и по нескольку) в различных местах нашего обширного отечества. Впрочем, нужно иметь в виду, что несовершенства перевода не было одинаково опять во всех списках. Получив вместе с принятием христианства священные книги (какие и сколько, с точностью нельзя определить: конечно, не все), Русь не остановилась на том переводе этих книг, какой вышел из рук Кирилла и Мефодия. Находились люди, которые исправляли священный текст. Это исправление, конечно, было редко удачно. Писцы и переписчики библейских книг вносили в них свои погрешности. От этого выходило то, что различные списки одной и той же книги передавали текст последней различным образом. В доказательство сошлемся, прежде всего, на списки Псалтири. Тогда как древнейшие списки этой книги, напр. Псалтирь Чудовская XI века и почти тождественная с нею Псалтирь XIII века выдерживает первоначальный текст во всей его свободе и свежести,¹⁷⁹ более поздние списки Псалтири во многом уже отступают от этого текста. Подобное же явление представляет одно собрание книг (начиная от книги Иисуса Навина до конца Царств). Хотя это собрание писано в XVI веке и писано с ошибками, но потому самому, что собиратель пользовался какою-то древнейшей рукописью, в его собрании есть много чтений, близких к греческому более, чем насколько близки подобные же чтения в других списках указанных книг, в списках, при составлении которых не были приняты во внимание древние рукописи и переводы.¹⁸⁰ Из сказанного ясно, что собирателю Библии, для того, чтобы его труд вышел совершеннее и лучше, необходимо было тщательно сличить отдельные списки библейских книг, выбрать переводы белее древние, и в случае погрешностей в последних, сгладить эти погрешности.

Что касается теперь второго высказанного нами выше положения; то оно достаточно уже подтверждается теми данными, которыми мы старались доказать мысль, что до Геннадия у нас не было полной Библии. Не даром автор приписки к супрасльской рукописи уподобляет себя пчеле. В 1489 году Геннадий спрашивал ростовского архиепископа Иоасафа: есть ли в Кириллове или Ферапонтове монастыре Пророчества, Бытие, книги Царств, Притчи, книги Иисуса, сына Сирахова. Все эти книги были необходимыми в борьбе с жидовствующими. Если бы до Геннадия существовавшие в переводе на славянский язык библейские книги были приведены в один состав, то Геннадий не стал бы, конечно, писать Иоасафу; есть ли в таком-то или таком-то монастыре такие-то и такие-то книги. Но Геннадий пишет Иоасафу: есть-ли... Ясный знак: Геннадий знал по опыту, что исчисленных им книг могло и не быть в Кириллове или Ферапонтове монастыре, могло не быть потому, что бывшие в употреблении библейские книги в то время пока еще не были приведены в один состав.

Таково было состояние на Руси Библии до Геннадия!

Когда появилась ересь жидовствующих, то представленное нами состояние у нас Библии было особенно благоприятно для них. Еретики имели в своих руках Библию, хотя, конечно, и не в полном объеме и ссылались на нее в доказательство своих мыслей. Между тем, у православных Библии, собственно, не было. Этим, между прочим, объясняется успех пропаганды еретиков. Чтобы не был возможен подобный успех, необходимо было действовать против ереси равносильными средствами. Если еретики в подтверждение своих речей ссылались на Библию и тем смущали народ, то нужно было дать последнему священные книги, дать все в совокупности, чтобы он легче мог видеть и понимать неправоту еретических умствований. Сознание необходимости такого именно противодействия ереси привело Геннадия к мысли о составлении полного списка Библии. Нельзя определить с точности, с какого времени Геннадий начал заботиться об этом составлении. Во всяком случае главные работы Геннадия по полному составу священных книг со всею справедливою должно относить к периоду времени после 1492 г.

Приступая к изложению этих работ, мы скажем сначала о сотрудниках Геннадия в предпринятом им великом деле, затем перейдем к самой Библии Геннадия.

Из сотрудников Геннадия известны нам немногие лица. Известен прежде всего инок Герасим, который был архидьяконом Геннадия. Так как в древнем чиноположении архидьякон был главным производителем и хранителем дел при архиерее,¹⁸¹ то ему (Герасиму) было поручено Геннадием главное наблюдение за работами по составлению полного списка Библии. В предисловии к Геннадиевскому списку Библии мы читаем: «В лето 1499 написана бысть книга сиа. рекше обеих заветов ветхаго и новаго. При благоверном великом князе Иване Васильевиче, всеа Руси самодержьце и при митрополите всеа Руси Симоне и архиепископе новогороцком Геннадие. В Великом Новегороде в дворе архиепископле. Повелением архиепископля архидиакона инока Герасима».¹⁸²

Другим известным сотрудником Геннадия был доминиканский монах Вениамин. Он был родом славянин и, по предположению преосвященного Филарета,¹⁸³ прибыл в Россию вместе с братом великой княгини Софьи Андреем и с послами великого князя. В одной записке 1490 г. записано: «а сказывал (о времени взятия Царьграда) поп Вениамин родом словенин, а верою латинянин».¹⁸⁴ В 1493 г. Вениамина мы видим в Новгороде, где он познакомился с Геннадием и, как человек образованный, знавший латинский язык, был приглашен последним принять участие в составлении полного списка Библии. Вениамин не отказался. В списке Библии Погодина, конца XV века, в конце Маккавейских книг написано: «сии книги Маккавейская переведошася с латинска языка на рускый лета первого по седми тысящ повелением господина преосвященнаго архиепископа Генадиа от некоего мужа честна, пресвитера паче ж мниха обители св. Доминика, именем Вениамина, родом словенина, ведуща латынскый язык и грамматику, ведуща ж отчасти и греческого языка и фряжска».¹⁸⁵

Третьим сотрудником Геннадия был знакомый уже нам Димитрий Герасимов. Как человек близкий Геннадию, сочувствовавший ему, он без сомнения принимал самое живое и деятельное участие в составлении полного списка Библии. Здесь особенно полезно было его знание латинского языка. Хотя мы не знаем, какие библейские книги переведены им с латинского, но, конечно, большинство из переведенных с латинского библейских книг, вошедших потом в Геннадиевскую Библию, принадлежит Герасимову, как его перу принадлежат переводы предисловий Иеронимовых.

Были ли у Геннадия еще другие сотрудники, достоверно неизвестно. В одном списке послания Герасимова к Геннадию о сугубой аллилуйе и о седьмой тысяче в конце послания Герасимов упоминает о каком-то Юрьи, который занимался переводом каких-то книг, переводом порученным ему Геннадием.¹⁸⁶ Очень может быть, что этот Юрий также принимал участие в переводе с латинского священных книг.

Кроме указанных нами лиц, которые были, так сказать, главными сотрудниками Геннадия в составлении полного списка Библии, было еще несколько лиц, второстепенных помощников Геннадия. Эти лица занимались перепиской библейских книг. В предисловии к Геннадиевской Библии указываются их звание и имена. То были дьяки: «Василь Ерусалимской, Гридя Исповедницкой, Климент Архангельской».¹⁸⁷

Как же, спрашивается теперь, чрез своих сотрудников и помощников совершил Геннадий предпринятый им на себя труд составления полного списка Библии?

Мы знаем уже, что некоторых библейских книг у нас не было в переводе на славянский язык, бывшие же в переводе, помимо того, что они не были приведены в один состав, отличались, прежде всего, неполнотой. Конечно, первой обязанностью Геннадия было собрать рассеянные библейские книги. Когда отдельные списки библейских книг были собраны, необходимо было тщательно просмотреть их, чтобы узнать, каких библейских книг не было в переводе на славянский язык, какие книги из бывших в переводе и какие заключали в себе пропуски, отделить более полные списки от менее полных и восполнить недостающее. Все это должен был сделать Геннадий, как составитель полного списка Библии, и он сделал, но нельзя сказать, чтобы вполне удачно. Правда, Геннадий поручал своим сотрудникам перевести, и сотрудники его перевели на славянский язык книги даже со всеми предисловиями к ним блаженного Иеронима: Премудрости Соломоновой, Паралипоменон, Ездры, Неемии, Товии, Юдифь, Маккавейские, но перевели а) с латинского (исключена не сделано даже для паремий из книги Премудрости Соломоновой, которые существовали в переводе с греческого), б) перевели не все книги, которым следовало быть в переводе. Третьей книги Маккавейской нет в Геннадиевской Библии, и это потому, что ее нет в Вульгате. Далее, хотя Геннадий и собрал рассеянные по разным местам России библейские книги, но из двух указанных нами выше разрядов списков библейских книг он взял списки сравнительно неполные со всеми заключавшимися в них многочисленными пропусками. Из Библии Геннадия видно, что была сделана попытка восполнить пропуски, но эта попытка не увенчалась успехом. Не упоминаем уже о восполнении пропусков отдельных слов. Восполнены были пропуски и опять переводом пропущенного с Вульгаты только стихов и глав и притом только в следующих книгах: в книгах Есфирь, в Притчах и в книгах пророков Иеремии и Иезекииля. (В последней книге восполнены только места и главы, но пропущенные стихи не восполнены).¹⁸⁸ Нельзя также не обратить внимания на несовершенство переводов с латинского в Геннадиевской Библии. Это несовершенство состоит в неточности и отсюда в поразительной неясности переводов. Такой недостаток свой источник имеет в недостаточном знании переводчиками латинского языка. Вследствие такого знания переводчики весьма часто были вынуждены оставлять латинские слова без перевода и вносить их в славянский текст. Для доказательства приведем нисколько примеров: В 1-й книге Паралипоменон в 13-й главе 1-й ст. читаем. «начаже свет Давид кум трибунис» (cum tribunis). ст. 18: «финикулум достояния». Во 2 книге Паралипоменон, 2 главе, 8 ст. употреблено слово «пинее» (лат. pinea), в 4 главе 5 ст. – слово «метретас» (metretas), в 6 главе 13 ст. читаем: «створи Соломон базим (basim) медян», в 9 главе 17 ст. читается слово eburneum и т. д. В 1 книге Ездры 3 гл, 3 ст. читается слово «на базех» (super bases), в 5 ст. «в календех» (in calendis). В книге Неемии, 2 глава 16 ст. употреблено слово «магистратос» (magistratus), 12 глава 42 ст. –слово «виктимас» (victimas). Во 2 книге Ездры, 1 глава 12 ст. читаем: «вариша в емолис» (in emolis), 54 ст. «апотекы» (apothecas). В книге Товита, 5 глава 22 ст. читается: «створил Соломон вале (vale) отцу своему». В книге Юдифь, 10 глава 5 ст. читается: «и полента и полатес» (et polenta et polathas), 12 глава 6 ст. употреблено слово «кубикулярем» (cubiculariis). В книге Есфирь, 12 глава 5 ст. читаем: «да в аула (in aula) полатнеи живет даны ему ради деласионе (pro delatione) дары», 16 глава 5 ст. «лжам куникулус (cuniculis) насиляются превратиши».¹⁸⁹ Подобных примеров можно много встретить в книгах, переведенных сотрудниками Геннадия с латинского; от них не свободны и те места в книгах пророков Иеремии и Иезекииля, которые внесены в эти книги в перевод с Вульгаты.¹⁹⁰ Но и в переводе известных слов переводчик был не совсем счастлив. Во многих случаях буквализм совершенно затемняет ясность смысла слова и идет наперекор истинному значению последних.¹⁹¹ Впрочем, нельзя сказать, чтобы переводчики не заботились совершенно о ясности речи. Это доказывается тем, что очень часто на полях они делали объяснения непереведенных с латинского слов. В книге Есфирь, напр., в 16 главе 5 ст. употреблено слово: «куникулус». На поле сейчас дается объяснение этого слова: «есть зверь куникул, подобен заецу, а менши заеца, а живе в пещерах, пещеры ж их зовутся куникулы».¹⁹²

Но как ни неудачны были первые работы Геннадия по составлению полного списка Библии, нельзя строго осуждать его за это. Геннадий действовал как частный человек без всякой поддержки со стороны общества и правительства. Притом, для больших успехов православия в борьбе с ересью ему необходимо было торопиться составлением полного списка Библии. Этим объясняется, почему Геннадий поручил перевести некоторые библейские книги, некоторый места и главы в библейских книгах с латинского, а не с греческого, а также почему он воспользовался списками библейских книг сравнительно неполными. В первом случае люди, знавшие латинский язык, были у него под руками, а людей, знавших греческий язык, искать было долго, если уж совершенно нельзя было найти их, во втором случае, действуя как частный человек, он не мог отыскать списков книг библейских боле полных, хотя таковые, как напр. книги: Есфирь и пр. Иеремии и Иезекииля, и существовали на Руси.

Высказанными соображениями объясняются все и другие явления, какие представляет нам Геннадиевский список Библии. Отдельный текст некоторых библейских книг во времена Геннадия был очень редок на Руси. Чаще употреблялись книги с толкованием на них. При собрании списков библейских книг Геннадий не нашел отдельного текста книг: Иова, Песнь Песней и 16 пророков. Он нашел текст этих книг с толкованиями и извлек его из последних. Текст книги Иова, который носил на себе следы глубокой древности, он извлек из толкования на эту книгу Олимпиодора Александрийского,¹⁹³ текст книги Песнь Песней из толкования на названную книгу Филона Карпатийского¹⁹⁴ а текст книг пророческих из толкований на пророков в Упиревом списке, сделанном в 1047 г. попом Упирем для новгородского князя Владимира Ярославича.¹⁹⁵ Кроме текста книги Иова из толкования Олимпиодора Александрийского взяты были сведения о друзьях Иова. Эти сведения в Геннадиевском списке Библии помещены в конце книги Иова. Точно также из Упирева списка толкований на пророков заимствованы были предисловия к пророческим книгам и сказания о жизни пророков. Первые в Геннадиевском списке Библии находятся в начале пророческих книг, а последние – на конце.¹⁹⁶ (Исключение составляют книги пр. Осии, Аггея, Захарии и Малахии, которые не имеют сказаний). Но восполняя таким образом текст книг Иова, Песнь Песней и 16 пророков предисловиями и другими дополнительными статьями, Геннадий не остановился на этом. Те слова, которые не объяснялись в толкованиях книг Иова, Песнь Песней и 16 пророков, остались пропущенными в Геннадиевской Библии. Зато с другой стороны, в тексте названных книг, при извлечении его из толкования внесены были многие слова толкования.¹⁹⁷ В этом новое несовершенство труда Геннадия.

Теперь обратимся к рассмотрению третьей стороны дела Геннадия. Переводя одни библейские книги с латинского, восполняя или извлекая из толкований текст других книг, Геннадий не мог не обратить внимания на внутренние достоинства перевода последних. Книги, существовавшие до Геннадия и при Геннадии в переводе на славянский язык, вообще отличались погрешностями перевода. Обязанностью Геннадия, как собирателя или составителя полного списка Библии, было сгладить таковые погрешности. Всего легче и лучше, конечно, он мог достигнуть этого по собрании различных списков библейских книг, чрез отделение более древних и более лучших списков от менее древних и менее лучших и затем чрез исправление погрешностей. Нельзя сказать, чтобы и эта задача была выполнена новгородским собирателем Библии надлежащим образом. Прежде всего, Геннадий не воспользовался списками некоторых библейских книг древними и по переводу сравнительно хорошими: он воспользовался списками этих книг менее древними и по переводу менее исправными. Так он не воспользовался Чудовской Псалтирью XI или XII в. или почти тожественною с нею Псалтирью в. XIII; а также древними рукописями, содержавшими в себе текст книг, начиная от кн. Иисуса Навина до конца Царств, текст во многих чтениях более близкий к греческому, чем как это мы видим у Геннадия. Далее из Библии Геннадия не видно, чтобы он поручал своим сотрудникам исправлять перевод библейских книг в собранных и излюбленных им списках. Все труды сотрудников Геннадия в рассматриваемом нами отношении состояли лишь во внешнем сличении текста библейских книг, существовавших в переводе на славянский язык, с текстом Вульгаты и во внешнем приведении первого в согласие с последним. Так в Библии Геннадия в начале помещено несколько отдельных статей и две из этих статей, именно предисловие к Библии и показание содержания ее книг или оглавление, переведены сотрудниками Геннадия с какого-то издания Библии на немецком языке.¹⁹⁸ Далее, сообразно с Вульгатой был приведен Геннадиевскими сотрудниками в порядок конец книги Притчей;¹⁹⁹ в согласие же с латинской Библией был приведен в порядок и объем глав 30–36 в кн. Премудрости Иисуса сына Сирахова и порядок глав в кн. пр. Иеремии.²⁰⁰ В кн. Иисуса Навина (в Геннадиевской Библии) есть замечание об опущении стихов с 27-го 21 гл. по 2 ст. 22 гл.: «зде до конца нет к҃. глⷡ҇а. а. к҃в. начала не, а конца є҃ в. глⷡ҇а полостркы. а є҃ же т҃у та глⷡ҇а только стои своим поста҃ви . а не противу латынско, а от тех мест и до конца добро».²⁰¹ Это замечание прямо указывает на сличения Пятикнижия с Вульгатой. В книге Иова после прибавки к 26 ст. 33 гл. замечено: «зде двух стих нет». Но так как в указанном месте, говорят описатели рук. Синодальной библиотеки, никакого пропуска нет, а напротив есть прибавление, то замечание относится, вероятно, к тексту греческому или латинскому, с которым сличали славянский перевод.²⁰² Замечательно, что 1 и 2 кн. Царств в Геннадиевской Библии названы книгами Самуиловыми. Здесь опять латинское влияние. Рассматривая, в частности, библейские книги, вошедшие в Геннадиевский список в готовом переводе на славянский язык, со стороны качеств их переводов, мы находим в них следующее. Перевод Пятикнижия, принадлежащий глубокой древности, вообще правильный и по языку чистый, тем не менее заключает в себе много неточностей; в нем иногда переводчик прямо искажает смысл слов, иногда затемняет этот смысл. Последнее зависит отчасти от прибавки переводчиком лишних слов или предыдущих или от себя, или же от опущения некоторых слов текста. Перевод книги Иисуса Навина, Судей и Руфь, также древний, но мене чем перевод Пятикнижия, отличается дополнениями, как и Пятикнижие; при дополнениях много неточностей, есть и ошибочные чтения греческих слов. Перевод 4-х книг Царств, не отличающийся древностью, заключает в себе еще более несовершенств, чем предшествовавшие книги. Многие нетрудные места в книгах Царств переведены темно и превратно; некоторым простым словам дано значение наудачу; темнота здесь опять частно объясняется тем, что нередко переводчик греческие слова оставляет без перевода; иногда опускает их; иногда дополняет своими объяснениями; иногда как бы намерено выпускает некоторые слова из библейского текста. Перевод первых 9 глав книги Есфирь, вообще буквально следующий подлиннику, не древний и сделанный близ Польши, верен, но только по большей части. Перевод Псалтири, имеющий признаки древности, сделан человеком, разумевшим Писание, но и он заключает в себе много неточностей и неясностей, которые, помимо того, что в тексте Псалтири некоторые слова опущены, а некоторые греческие слова оставлены без перевода, зависели еще едва ли не от позднейших исправлений текста этой книги. Перевод книг: Иова, Песнь и Песней и 16 пророков хороши и отличаются древностью. Но и они имеют свои недостатки. Кроме неточностей в Геннадиевской Библии, в них является весьма часто прямое искажение подлинного текста. Это объясняется отчасти обычным опущением в тексте многих слов, отчасти внесением в текст слов толкования. Переводы книг Притчей и Екклесиаста, из которых первый древнее, а второй новее, отличаются недоразумениями переводчика; в некоторых местах противоречиями истинному смыслу слов. Перевод книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова, вообще правилен, гармония нарушается только немногими местами, неточно переведенными. Он древен, но в списке Библии Геннадия является значительно поновленным.²⁰³

Изложив работы Геннадия по составу ветхозаветных книг Священного Писания, мы скажем еще несколько слов о составе новозаветных книг в его списке Библии. Как известно, до XV века у нас почти исключительно употреблялись Евангелия и Апостолы недельные. Начиная с XV в. преобладающее значение стали иметь Евангелия и Апостолы расположенные по порядку евангельских и апостольских чтений. При составлении полного списка Библии, Геннадий воспользовался последними. Хотя переводы евангелистов и апостолов, принятые Геннадием, и не древние, но они лучше переводов ветхозаветных священных книг, помещенных в его списке: а) они не отличаются неполнотой, б) сравнительно правильны, особенно Апокалипсис; их текст очень близко подходит к нынешнему.

Внося новозаветные Писания в свой список Библии, новгородские собиратели Библии по обыкновению постарались снабдить эти писания разными предисловиями и другими дополнительными статьями. Так, в начале Евангелий помещены: молитва приступающего к ежедневному чтению Евангелий, затем послание Евсевия Кесарийского о разделении Аммонием евангельских книг на небольшие отделения и 10-ти таблицах Евсевия, изобретенных последним для показания общих всем Евангелистам повествований. За сим следуют самые Евангелия; но пред каждым из них помещены главы или оглавления для показания соответствующих тому или другому евангельскому повествованию у других евангелистов; после глав помещены предисловия к каждому Евангелию, взятые из Феофилакта Болгарского. Уже после глав и предисловий следует самый текст Евангелий. В тексте под одну строку обозначаются евангельские чтения с показанием начала и конца их. В конце каждого Евангелия находятся подписи о времени его написания и количестве содержащихся в нем стихов; за подписями следуют разные статьи, определяющие порядок евангельских чтений, т.-е. какие Евангелия читаются в дни избранных святых и праздников и какие в дни воскресные и будничные, а также какие Евангелия читаются на всякую «потребу», в великую неделю на часах, в воскресные дни на утренях и проч. Замечательно, что в евангелиях указаны параллельные места, в которых кн. Второзакония называется «девтеро(н)», но книга Иисуса сына Сирахова «эклезиастику(с)»; на слова евангелиста Марка (15 гл. 23 ст.): «и даяху ему пити есмернисмено вино» есть любопытное примечание: «по руски есмирь, а по латыни мерра, трава велми горка, полыни и жолчи горчае, и коли смесят е с вином ино и прикушати не мочи».²⁰⁴

Что сказано о Евангелиях, тоже должно сказать и об апостольских писаниях, помещенных в Геннадиевской Библии. Пред текстом книги Деяний апостольских помещены статьи: «поучение святых апостол и деяаний»; поучение взято из толкования Златоуста на книгу Деяний; «сказание книг деянии апостольских»; т. е. сказание о делах апостолов с показанием их чудес; предисловие к кн. Деяний Евталия дьякона; сказание об отшествии ап. Павла в страны на учение; «написание глав Деаниа апостольского», т. е. перечисление всех содержащихся в апостоле книг, «сказание» книги Деяний. Это сказание тоже, что и вторая статья, предшествующая книге Деяний. После всех этих статей следует самый текст книги Деяний.

Пред соборными посланиями помещены: предисловие Евталиево к этим посланиям; после предисловия – «сказание» каждого соборного послания и, наконец, «главы» или оглавления. Те же сказания и главы предваряют и все послания ап. Павла. При самом тексте апостола означены зачала с показанием дней и случаев, когда нужно читать тот или другой апостол.

После текста апостола помещены разные статьи, которые содержат в себе: расписания на весь год воскресных и дневных апостольских чтений, расписание апостольских чтений заупокойных и на всякую потребу. При этом показаны антифоны, тропари, прокимны, «аллилуарии» воскресные, повседневные, заупокойные и на всякую потребу, а также помещен месяцеслов годовой с сентября. Кроме этого месяцеслова, в конце апостола помещен другой месяцеслов, также годовой, в котором показывается продолжение солнечных и лунных месяцев с упоминанием о придаточных днях. Здесь же представлены: таблица лунных кругов с показанием лунных перемен по знакам зодиака, таблица вруцелетий, подвижных праздников, ключевых букв на все 532 года великого индиктиона и пасхалия зрячая.

Апокалипсис предваряют: оглавление, сказание, разделение на «слова» и главы. Все это взято из толкования на Апокалипсис Андрея Кесарийского. Из последнего взят и самый текст. В конце Апокалипсиса помещено сказание Ипполита о связании диавола.²⁰⁵

Из сделанного нами очерка состава новозаветных свящ. книг в Геннадиевской Библии нельзя не видеть, что эти книги могли иметь одинаковое употребление, как церковное, так и общественное. В этом важное преимущество состава новозаветного свящ. текста в списке Библии Геннадия.

Когда предварительные работы по составлению полного списка Библии были окончены, необходимо было совокупить свящ. книги в одно целое, расположив их при этом в известном порядке. Рассматривая Геннадиевский список Библии со стороны расположения свящ. книг, содержащихся в нем, мы замечаем сильное влияние на это расположение Вульгаты. Описатели рук. Синод, библ. говорят, что порядок, в каком расположены ветхозаветные книги в Геннадиевской Библии вполне согласен с расположением библ. книг в Вульгате. «Это особенно может быть определено по тому месту, какое занимает в целом составе ветхозаветных книг и во взаимном порядке 3-я кн. Ездры и Маккавейские».²⁰⁶ Тогда как в нашей Библии 3 кн. Ездры и книги Маккавейские помещены на конце ветхозаветных книг, в Геннадиевской Библии 2 и 3 кн. Ездры помещены вслед за книгой Неемии, за ними следуют книги: Товии, Юдифь, Есфирь, Иова, Псалтирь, Притчи Соломона, Екклесиаст, Песнь Песней, Премудрости Соломоновой, Премудрости Иисуса сына Сирахова, 16 пророков и, наконец, две книги Маккавейские. Так образовался Геннадиевский список Библии.

Из всего сказанного о нем нельзя не видеть, что он имеет много недостатков и недостатков капитальных: а) в строгом смысле нельзя называть его полным списком Библии;

б) переводы библ. книг, содержащихся в нем, страдают погрешностями и часто очень большими и важными, в) он образовался под влиянием Вульгаты. Но за все эти недостатки а) как сказали мы выше, нельзя строго судить Геннадия, б) при всех своих недостатках, Геннадиевский список Библии имел очень важное значение в последующей судьбе свящ. книг в нашем отечестве.

Геннадий первый дал русскому народу и русской церкви относительно полную Библию.²⁰⁷ В этом заслуга Геннадия пред современниками и позднейшим потомством. Как ни будем стараться отнять у него эту заслугу, мы никогда не отнимем ее, пока будем признавать важность Библии в деле религиозно нравственного воспитания народа, будем признавать церковь, которая не может быть без Библии. Чтобы верно понять и оценить труд Геннадия, необходимо перенестись в старинную Русь и посмотреть, как встречен был на Руси список Библии Геннадия. Видно, рады были русские люди этому списку, когда последний списывался и распространялся как в его полном объеме, так и в отдельных частях, именно переведенных с Вульгаты. В описи Волоколамского монастыря 1545 г. и в описи 1591 года значится полная Библия, которая есть (конечно, относительно) ничто иное, как список с Библии Геннадия, сделанный монастырским слугою.²⁰⁸ В1558 году но указу царя Ивана IV был сделан новый точный список со списка Библии Геннадия.²⁰⁹ В то же время рязанский епископ полный список Библии отдает в какую-то церковь.²¹⁰ В библиотеке Погодина (теперь в Импер. публ. библ.) находилось полное собрание книг конца XV в., переведенных Геннадием е Вульгаты.²¹¹ Другое такое же собрание переведенных в Новгороде с латинского свящ. книг представляют две рукописи, которые находятся в библиотеке Московской духовной академии.²¹² Первая из этих рукописей содержит книги 1 и 2 Паралипоменон, Юдифь, Есфирь, Премудрости Соломоновой и главы из пророка Иеремии 1–25, 46–51 в том же виде, в каком они содержатся в Геннадиевском списке. Вторая рукопись содержит в себе текст, подобный тексту Геннадиевского списка, текст 3 кн. Ездры, Неемии, Товии, 1 и 2 кн. Маккавейских, 45 и 46 гл. из пророка Иеремии. В третьей рукописи, также принадлежащей Московской духовной академии,²¹³ после книги Иова помещены предисловия, находящиеся в Геннадиевской Библии и переведенные с латинского. В сборнике XVI в., принадлежащем С.-Петербургской духовной академии, помещены переведенные Геннадием с латинского одна глава из 1-й книги Паралипоменон, кн. Товии и Юдифи.²¹⁴ Известный Зиновий Отенский в своей книге «Истины показание», опровергая Феодосия Косого, неоднократно приводит места из книг Премудрости Соломона, Пятикнижия, Псалмов, Пророков, Новато Завета и все эти места читаются точно также как и в Геннадиевской Библии.²¹⁵ Когда в 1581 году князь Константин Острожский задумал издавать полную первую печатную славянскую Библию и обратился к царю Ивану IV с просьбою прислать ему из Москвы полный список Библии, то царь прислал князю не другую какую-нибудь Библию, а Геннадиевскую, которая, таким образом, легла в основу первого печатного издания у нас на Руси полной Библии. Текст Геннадиевской Библии, правда, был исправлен Острожскими издателями, но не везде. Во многих случаях издатели так держались этого текста, что удержали не только ошибки перевода, но и погрешности писцов.²¹⁶ Наконец, Геннадиевская же Библия легла в основу и другого печатного издания Библии, именно издания 1663 года. Такова была степень распространенности Геннадиевского списка полной Библии и такова была сила его влияния на последующую судьбу священных книг в нашем отечестве! Нет сомнения, что список Библии Геннадия был его частным личным делом, вызванным борьбой с жидовствующими, но это частное личное дело скоро получило общенародное, общецерковное значение.

Но давши народу полную Библию как средство для отражения еретиков, Геннадий не остановился на этом. Он понимал, что одним составлением полного списка Библии нельзя еще вполне достигнуть желаемого. Правда, Библия – орудие сильное против ереси, но это орудие сделается сильнее и действительнее, если к нему присоединить издание сочинений, которые бы представляли систематическое опровержение жидовства. Сознание необходимости издания такого рода сочинений заставило Геннадия около 1500 г. обратиться к Дмитрию Герасимову с новой просьбой – отыскать в западно-европейской литературе полемические сочинения против жидовства. Герасимов не отказался исполнить новую просьбу Геннадия. В 1501 году он перевел с латинского сочинение «магистра Николая Делира, чина меньших теологии преследователя, прекраснейшие стязания, иудейское безверие в православной вере похуляюще»;²¹⁷ а в 1504 г. с того же латинского языка Герасимов перевел другое сочинение «учителя Самоила Еврейна на Богоотметные жидове, обличительно пророческими речьми», глав 25.²¹⁸ Кроме указанных сочинений, преосвящ. Филарет приписывает Герасимову перевод с немецкого языка еще третьего сочинения: «Иаков жидовин. Вера и противление крестившихся Иудей во Африкии и в Карфагене».²¹⁹

Мы не имеем и не имели под руками ни того, ни другого ни третьего сочинения, следовательно, сами от себя не можем сказать ничего о достоинстве их содержания; но первое сочинение Невоструев называет златым и говорит, что оно и доселе настольная книжка, а второе называет известным в ученом мире.²²⁰ Стало быть выбор книг для перевода против жидовствующих был очень удачным, что доказывают и позднейшие их списки. Таковы были меры, предпринятые Геннадием против ереси во второй период его борьбы с жидовствующими.

Как в первый период для искоренения ереси Геннадий прибегал к одним, так сказать, материальным средствам, так теперь он прибегает к одним нравственным мерам. В первом случае борьба с жидовствующими не сопровождалась успехом; потому что хотя бич вещь сильная, но чересчур бездоказательная; во втором случае Геннадий также не мог рассчитывать на полный успех. Дело в том, что пока составлялся полный список Библии, пока он списывался и распространялся, пока переводились и расходились в массе народа полемические сочинения против жидовствующих, последние во все это время не оставались в покое. При том не следует забывать, что хотя еретики и были люди сравнительно мыслящие и образованные, но в тоже время они были слишком грубы. Православной партии поэтому необходимо было действовать против них более решительным образом. Геннадий видел это и, сам будучи не в состоянии более сноситься с Москвой, постарался выставить против еретиков волоколамского игумена преподоб. Иосифа. Геннадий понимал, кем он заменял себя. Он давно уже был знаком с Иосифом и знал его тонкий диалектический ум, его глубокое знание свящ. Писания, отцов церкви, его непреклонную настойчивость в преследовании цели.²²¹ Лучшего человека Геннадий не мог и найти для борьбы с еретиками. С своей стороны Иосиф охотно откликнулся на призыв Геннадия. Сказав себе: «настало время труду, время течению и подвигам», с 1193 г. он начал упорную борьбу с ересью, борьбу не одним словом, но и делом.

(С 1493 по 1503 г.)

Выступив на борьбу с ересью, Иосиф стал действовать прежде всего против Зосимы. Ему хотелось во что бы ни стало низвергнуть его с митрополичьего престола. В низвержении Зосимы Иосиф видел залог торжества православия. С этой целью, вероятно, в 1493 году Иосиф написал послание к известному Суздальскому епископу Нифонту. В начале послания Иосиф кратко описывает поведение Зосимы; затем, как главу православных, он приглашает Нифонта «стати накрепко за правозлавие и подвизатися даже до смерти в сия последняя лета», когда и в домах и на путях и на торжищах иноки и миряне – все пытают о вере, когда православные дружатся с еретиками, учатся от них и от самого сатанина и дьявола сосуда – митрополита – жидовству, выходят и спят у него. Если не искоренится этот антихристов предтеча, сын погибельный, то во вся человеки внидет отступление. Иосиф указывает Нифонту путь, каким Нифонт должен действовать против Зосимы. Пусть он наказует и учит православное христианство, чтобы никто не приходил к сквернителю оному и отступнику, никто не принимал от него благословения, не ел, не пил с ним. Кто будет иметь общение с митрополитом, зная его жидовство, того, по словам Иосифа, постигнет огонь вечный. Чтобы Нифонт не усумнился в истине взводимых на Зосиму обвинений, Иосиф уверяет Суздальского епископа, что есть достоверные свидетельства на митрополита и эти свидетельства слышал сам он, Нифонт. После этого Иосиф опровергает тех, которые говорят, что грех еретика осуждать, и отвечает на вопрос Нифонта, который писал Иосифу: «аще проклянет еретик христианина, то последует ли ему божественый суд, то еретическое проклятие в проклятие ли (вменится), или ни вочто». Иосиф отвечает на вопрос Нифонта отрицательно и подробно доказывает, что еретическое проклятие ни во что вменяется.²²²

Свое послание к Нифонту, по основательному мнению Хрущева, Иосиф переслал чрез своего брата Вассиана, к которому написал особое письмо.²²³ В последнем Иосиф говорит сначала о несчастии, какое выпало на долю русской земли в лице ереси жидовствующих. Он убеждает брата отбросить всякое малодушие и даже пострадать до смерти за благочестие. Из двух мест послания к Вассиану видно, что Вассиан вынес на себе гонение еретиков.²²⁴ Письмо к Вассиану, в противоположность посланию к Нифонту, обходится без примеров из житий святых и выписок из священных правил, которыми в послании к Нифонту Иосиф старается подкрепить свои мысли. «Это (письмо к Вассиану) не столько поучение, сколько ободрительное слово учителя к ученику, в котором он уверен, и вместе с тем задушевная речь любящего брата».²²⁵

Написав послание к Нифонту и письмо к Вассиану, Иосиф начал писать свое «Сказание о новоявльшейся ереси новгородских еретиков, Алексея протопопа и Дениса попа и Федора Курицына и инех, иже такоже мудрствующих»,²²⁶ и некоторые слова, вошедшие после в состав Просветителя. Мы не станем подробно излагать ни содержание первого, ни содержание последних. Заметим вообще, что в сказании в последовательном порядке изложена вся история ереси жидовствующих, начиная от появления в Новгороде еврея Схарии, и все то, что случилось во времена м. Геронтия и самого еретика Зосимы. По словам Хрущева «современный нам историк может добавить к Иосифову рассказу некоторые частности из послания Геннадия к Зосиме и другого его послания к Прохору Сарскому. Карамзин рассказал о появлении ереси, следуя Иосифу. Соловьев передал отчасти его же сказание. То же самое делали (и делают) и историки церкви, черпая свои сведения о появлении ереси жидовствующих целиком из сказания Иосифа.²²⁷

Замечательно отношение Иосифа в сказании к еретикам. Каким великим злом ни были еретики в глазах Геннадия, как ни много он пострадал от них и чрез них, тем не менее в своих посланиях Геннадий относится к еретикам более мягко, чем Иосиф. Иосиф не щадит красок для описания еретиков. Еретики, по нему, скверные псы, змии, таящиеся в скважине, языки их скверны, уста мерзки и гнилы, они люди нечистые, пьяницы и обжоры, в обществе они сеют сласти житейские, тщеславие, страсть к сребролюбию, сластолюбию и неправде. В частности, Схарию Иосиф называет диаволовым сосудом, протопопа Алексея окаянным сатаниным сосудом, дьяволовым вепрем. Истому стаинником диавола, адовым псом. Но особенно достается от Иосифа Зосиме. Он называет еретика-митрополита окаянным, сквернителем, калом блудным, прескверным сатаною, ехидниным исчадием, сосудом злобы, главнею содомского огня, змием стоглавым, пищею вечного огня, новым Арием, злым Манентою, сатаниным первенцем, прескверным сквернителем других содомскими сквернами, пагубным змием, обжорой и пьяницей, по жизни свиньей, гонителем православных. Из одного этого перечня названий видно, какими глазами Иосиф смотрел на еретиков. Это, по его, понятию, самые безнравственные, самые вредные люди, которые стараются развратить общество и в религиозном и в нравственном отношении. В своем сказании Иосиф удивляется, как еще терпит земля таких людей.

Что касается слов Просветителя, то в период времени до месяца мая 1494 года, по всей вероятности, Иосиф написал 1, 2, 3, 4, 8, 9; 10 и 12 слова. В большинстве списков Просветителя исчисляются все 16 слов и первые 4 слова всегда стоят на первом плане; в некоторых списках Просветителя исчисляются только первые четыре слова.²²⁸ Дальнейшие три слова (8, 9 и 10) также должно считать близкими по времени написания к первым четырем словам. В них Иосиф защищает отеческие писания от еретических нападений по поводу того, что 7000 лет минуло, а второго пришествия Христова нет. Эти нападения особенно сильны были в первые годы по истечении 7000 лет; ими беспокоился Геннадий; на них не мог не обратить внимания и Иосиф и потому естественно думать, что он постарался опровергнуть еретические нападки и при том вскоре после того, как выступил против ереси. Наконец, к периоду времени до мая 1494 г. должно отнести написание и 12 слова. Это слово имеет тесную связь с посланием к Нифонту. Как в послании, Иосиф, между прочим, отвечает на вопрос Нифонта: если проклянет еретик-святитель, то будет ли это проклятие в осуждение или нет, так и в 12-м слове Иосиф имеет в виду раскрытие того же самого предмета. Это раскрытие могло иметь смысл, очевидно, только тогда, когда Зосима восседал еще на митрополичьем престоле.

В первом слове Иосиф занимается опровержением еретиков, «глаголющих, яко Бог Отец Вседержитель не имать Сына ни Святаго Духа единосущны и спрестольны себе, и яко несть святыя Троица». Во втором слове Иосиф опровергает еретиков, «глаголющих, яко Христос не родился есть, но еще будет время, егда имать родитися, а его же глаголют христиане Христа Бога, той простой человек есть, а не Бог». Третье слово подвергает критике то мнение еретиков, по которому «закон Моисеев подобает держати и хранити и жертвы жрети и обрезыватися». В четвертом слове доказывается неосновательность мнения, выходя из которого, еретики говорили: «еда не можаше Бог спасти Адама и сущих с ним, еда не имеаше небесныя силы, и пророки, праведникы, еже послати исполнити хотение свое, но сам сниде, яко нестяжатель и нищ, и вочеловечився и пострада, и сим прехитри диавола, не подобает убо Богу тако творити». В восьмом слове Иосиф защищает истинность отеческих писаний, в девятом – писаний апостольских, в десятом – писаний Ерема Сирина, защищает от нападок еретиков, которые на основании того, что 7000 лет от сотворения мира прошло, а Христос во второй раз не явился, называли ложными писания отеческие, апостольские и Ефрема Сирина. В двенадцатом слове от божественных писаний Иосиф доказывает, что если еретик будет святитель, если он не благословит или проклянет кого от православных, то его проклятие ни во что не вменится. Свои опровержения еретиков Иосиф основывает на Священном Писании, преимущественно Ветхого завета, отцах церкви, историках церкви и даже светских писателях. В словах его виден ум светлый, последовательный, логический. Четвертое слово особенно отличается глубиною мысли и Хрущев справедливо называет его глубоко богословским сочинением.²²⁹

Неизвестно, послание ли к Нифонту оказало свое действие, или поступки самого Зосимы стали для всех слишком очевидны, только 17 мая 1494 года Зосима лишился своего сана. Епископы, бывшие тогда в Москве, известили об этом событии Геннадия, которому писали, что «отец Зосима митрополит своея ради немощи оставил стол pycкиa митрополиа, и пришед в святую великую соборную церковь пред всеми омофор свой на престол положил, и свидетеля на то Господа Бога нарицая, яко невозможно ему к тому святительская действовати, ни митрополитом нарицатись, и отойде в монастырь в смиренно-иноческое житие».²³⁰ Но очевидно, извещая подобным образом Геннадия, Русская церковь в лице своих епископов, из опасения подорвать значение святительского сана, прикрывала нечестие Зосимы. Правдивый летописец говорит: «Тоеже весны маиа 17 митрополит Зосима остави митрополию не своею волею, но непомерно питиа држашеся и о церкви Божии нерадяше, и тако сниде в келию на Симоново, а оттоль к Троици в Сергиев монастырь».²³¹ Из приведенного свидетельства летописца видно, что, хотя Зосима и был лишен митрополичьего престола и заточен в Симонов монастырь, но скоро, однако же, ему оказано было снисхождение; он переводится в Троицкий монастырь. Из Тверской летописи мы узнаем даже, что живя в Троицком монастыре, Зосима, когда причащался, стоял на орлеце во всем святительском облачении.²³² Такое благоволение к Зосиме нужно приписать старанию и заботам Федора Курицына. В то время, когда Зосима был лишен митрополичьего сана, Курицын находился в Литве по брачному делу литовского князя Александра с княжною Еленою Ивановною. Из Литвы Курицын возвратился уже 25 мая 1494 года, т.-е. спустя 8 дней по низведении Зосимы с митрополии.²³³ Узнав о случившемся в Москве, Курицын не мог, естественно, не хлопотать перед великим князем за бывшего митрополита, своего единомышленника, и вот, благодаря его влиянию, Зосиме действительно скоро оказывается милость.

По низвержении Зосимы нужно было избрать нового митрополита. На этот раз в митрополита был избран Троицкий игумен Симон. Избрание его совершилось 6 сентября, а поставление в митрополита 20 сентября 1495 года (сентябрьского). Епископы, извещая Геннадия о низведении Зосимы с престола русской митрополии и возведении в митрополита Симона, писали новгородскому архиепископу, чтобы он не ездил в Москву на поставление Симона, и оставался в Новгороде каких-то «великих ради нужных дел христианских». Геннадий действительно не поехал в Москву. Он послал сюда грамоту, в которой, изъявляя свое согласие на удаление от митрополии Зосимы и на поставление в митрополита Симона, писал между прочим, чтобы «архиепископ и епископы то великое божественное дело свершили, того б есте Симона на той великой степени поставили, его ж есте избрали и нарекли», а он, Геннадий «с своею братьею со архиепископом и епископы русския митрополья и в том божественном деле в единой воле и хотении».²³⁴

Новый митрополит был православным и не сочувствовал еретикам. Но несмотря на то, как низведение Зосимы, так возведение в митрополита Симона мало помогли торжеству православия над ересью. Зосима был низвержен. Это конечно было чувствительным ударом для еретиков. Но при них оставался еще дьяк Курицын, по прежнему сильный и влиятельный. Мы видели выше, что новгородские еретики, устрашенные последним поступком с ними Геннадия, повели себя после того в Новгороде сравнительно сдержанно. Весть об их стесненном положении достигла Курицына. Чтобы помочь своим единомышленникам, Федор Курицын с братом своим Волком приходят к державному и уговаривают его послать в новгородский Юрьев монастырь в качестве архимандрита некоего Кассиана, которого научили жидовству сам дьяк Курицын и его брат. Державный согласился на предложение Курицыных и Кассиан вместе с братом своим Самочерным прибыл в Новгород. В отношении к Геннадию Кассиан начал вести себя чересчур самостоятельно. «Небояшеся бо архиепископа Геннадия», – говорит Иосиф Волоколамский, и не без основания. В самом деле Кассиан имел на своей стороне такого мощного заступника, каков был Федор Курицын. По прибытии Кассиана в Новгород, к нему тотчас собрались новгородские еретики и, почуяв свою силу, начали ряд открытых кощунств. «О кто достойно исповедати возможете безе слезе таковую печальную повесть! Кий язык изглаголете, который слух кротц приимет таковую беду», – восклицает Иосиф. За сим Иосиф начинает рассказ о действиях еретиков. Сквернейший и гнуснейшей паче всех человек, дьяволов сосуд, антихристов предтеча, Кассиан с братом своим Самочерным и с другими своими единомышленниками, по рассказу Иосифа, умыслили осквернить не только церкви и всякие священные вещи, но и все православное христианство. Они оказались хуже Юлиана преступника. Юлиан идольскими жертвами, от которых и сам ел, думал осквернить православных; эти же еретики собирали такие скверные вещи, которых и псы не вкушают, о которых и писать нельзя, потому что они оскверняют слух и язык слышащего. В свои храмины они приводили блудниц, сквернились с ними, мылись с ними в лоханях, потом брали скверную воду, вливали в нее вино и мед, посылали то вино и мед святителям и священникам, к боярам и к гостям и ко всем православным христианам. Один же из еретиков, именем Алексей Костев, вынул в одно время из часовни икону Богородицы, кинул ее на землю и начал спущать на нее свою скверную воду. Другой из еретиков, именем Самсонко, пришел к попу Науму, и увидев у него икону Богородицы, повелел Науму бросить икону на землю, что поп и исполнил, а за ним туже операцию над иконой совершил и сам Самсонко. Этот же еретик, когда у того же попа Наума поставили на столе рыбу и просфоры, взял последние, вырезал из них кресты и бросил их на пол на съедение коту. Совершив кощунство над крестами, вырезанными из просфор, Самсонко снова обратился к иконе Богородицы и снова велел попу Науму бросить ее на пол. Поп Наум опять послушался Самсонки. В другое время поп Наум шел с попом Фомою; увидев по дороге икону Богоматери, он показал ей кукиш и прибавил при этом: «той кукишке те все не подобны». Четвертый еретик Юрька св. икону в скверную лохань бросал, а Макар дьякон в великое говенье мясо ел и на образ Пречистой плевал; некоторые еретики на иконах спали или стоя на них мылись. И таковые сквернения творили не только поименованные Иосифом еретики; но их позволяли себе все, которые в жидовство отступили. Иные из еретиков смело переходили из Новгорода в Москву, имея здесь готовую помощь и готовых учителей в лице Федора и Волка Курицыных, Ивашки Максимова и многих других своих сотоварищей. То, что делали они в Новгороде, то же повторяли и в Москве; в своих тайных собраниях ели жертвы жидовские, отправляли жидовскую пасху, хулили Христа, Богородицу, Предтечу и всех святых, поругались над крестами, церквами и иконами и «толико прельстиша и в жидовство отведоша, яко ни исчести мощно».²³⁵ Так спокойно и свободно жили и дышали еретики даже при новом митрополите, благодаря заступничеству за них сильных мира сего.

Одно событие, случившееся в скором времени при дворе еще более ободрило еретиков. Событие это – известная нам борьба партий Елены И Софьи, из которых (партий) одной хотелось, чтобы великий князь назначил наследником престола внука Димитрия, другой – сына Софьи Василия. На стороне Елены стояли еретики или лица сочувствовавшие ереси, как-то: Курицыны, Иван Максимов, Патрикеевы, Ряполовский и др. На стороне Софьи была партия православных. Наконец, партия Елены восторжествовала; она поссорила великого князя с женою²³⁶, и великий князь назначил наследником престола внука своего Димитрия. Само собою понятно, что все это как нельзя лучше способствовало успехам ереси и питало надежды еретиков на окончательное торжество над православием, тем боле, что сам Димитрий, как сын еретички Елены, едва ли также не держался ереси.

Но в то время, как еретики торжествовали таким образом, не дремал и Иосиф. В период времени с 1495 по 1499 год, вероятно, он написал 5, 6, 7 и 11 слова Просветителя, из которых первые три слова препровождены были Иосифом к иноку иконописцу при особом послании к последнему.²³⁷ В послании Иосиф, между прочим, излагает содержание трех посылаемых иноку слов. Пятое и шестое слова Иосиф предлагает иноку, как нужные для прений с еретиками, на седьмое слово указывает, как на нужное всякому христианину, не имеющему многих книг. Остальное содержание послания состоит из беседы о памяти смертной и притчи о духовном врачевстве, заимствованной из рассказов старчества. Одиннадцатое слово также, по всей вероятности, послано было хотя и после первых трех слов, иноку иконописцу, потому что, по своему содержанию, оно исключительно посвящено иночеству. В пятом слове Иосиф опровергает еретиков «глаголющих, яко неподобает писати на св. иконах святую и единосущную Троицу, Авраам бо рече, видел есть Бога с двема ангелома, а не троицу». Шестое слово составляет продолжение предыдущего и направлено против еретиков, говоривших, «яко не подобает покланятися, иже от рук человеческих сотворенным вещем». Седьмое слово содержит в себе сказание, как и почему нужно покланяться и почитать иконы, крест, Евангелие, Божии тайны, священные сосуды, мощи, храмы, как нужно кланяться друг другу, как покланяться и служить царю или князю и как Богу. Одиннадцатое слово разделяется на четыре части. В первой главе доказывается против еретиков, что иночество – не человеческое изобретение, во второй опровергается силлогизм еретиков, которые говорили, что если бы иночество было богоугодно, то Христос и апостолы изображались бы в иноческом образе. Но Христос и апостолы изображаются в мирском образе, следовательно иночество не богоугодно. В третьей главе против еретиков же доказывается, что иноческий образ предан Пахомою от ангела светлого и святого, а не от черного, который, говорили еретики, есть знамение бесовского действа. В четвертой главе Иосиф занимается опровержением еретиков, говоривших, что слова ап. Павла (1Тим.4:1–3) относятся к инокам.

Когда Иосиф писал свои пятое, шестое, седьмое и одиннадцатое слова, в это время при дворе произошла перемена. Хотя Димитрий сын Елены, внук великого князя, в 1498 г и был объявлен наследником престола, но счастье Елены и Димитрия было однако непродолжительно. Софья и ее партия скоро восторжествовала над Еленой. 21 марта 1499 года великий князь объявил наследником престола сына своего Василия и снова приблизил к себе Софью. 14 апреля 1502 года великий князь посадил Василия на великое княжение всея Руси; 11 апреля того же года великий князь заключил внука Димитрия вместе с его матерью Еленой в темницу и не велел более поминать Димитрия великим князем. Бояр, поссоривших великого князя с женой и сыном, способствовавших назначению наследником престола Димитрия, великий князь, уличив в крамолах, наказал. Ряполовскому 6 Февраля 1499 года отсекли голову, а Патрикеевых, отца и сына Василия, последнего под именем Вассиана, постригли в монахи.²³⁸ Не известно, принимал ли какое-нибудь участие в событиях, происходивших при дворе, Волоколамский игумен. Но расположение к Иосифу Василия Ивановича, ненависть к нему князя инока Вассиана, нападки последнего на монашество и расположение к еретикам позволяют сделать предположение, что Иосиф был одним из лиц, способствовавших торжеству над Еленой Софьи и Василия.

С торжеством Софьи и Василия, естественно, соединилось и торжество православных. Теперь счастье начинает постепенно изменять еретикам. Впрочем, последнее зависело не от одного торжества Софьи и Василия, но и от других обстоятельств.

Как нам уже известно, в своей епархии во все время своего архиерейского служения Геннадий вел постоянную борьбу с вдовыми священнослужителями. Когда появились жидовствующие, то в числе их нападок на православных были, между прочим, нападки на симонию, какую позволяли себе русские иерархи, на безнравственность духовенства и монашества. Как борьба Геннадия с вдовыми священнослужителями, так и упреки жидовствующих русской церкви были не безызвестны в Москве. На дьяков двоеженцев жаловался Геннадий двум митрополитам – Зосиме и Симону; он же извещал Симона о Захаре чернеце, которого называл стригольником. До 1503 года на жалобы Геннадия и на упреки жидовствующих в Москве, однако ж не обращали внимания; обратили внимание только в этом году на гнездившееся в русской иерархии зло и обратили, конечно, потому, что, если замолк Геннадий, то не молчали еретики и смело, прямо в глаза продолжали обличать русскую иерархию. Вполне сознавая справедливость этих обличений, митрополит Симон, конечно, с согласия великого князя, который теперь явно уже принимал сторону православных, летом 1503 года составил в Москве собор. На этом соборе кроме митрополита присутствовали: великий князь с сыном Василием, епископы: Нифонт Суздальский, Протасий Рязанский, Вассиан Тверской, Никон Коломенский, Трифон Сарский, Никон Пермский, многие архимандриты и игумены. Вызвали теперь на собор и Геннадия, который выехал из своей епархии летом 7011 года. На соборе стали, прежде всего, рассуждать о невзимании мзды со ставленников. На основании правил святых апостолов (прав. 29) и свят, соборов (IV всел. соб. пр. 2; VI всел. соб. прав. 22) собор постановил: «от всего времени впредь нам святителем, мне митрополиту, и нам архиепискупом и епискупом, или кто иные митротолиты, и архиепискупы и епискупы во всех землях русских на тех столех после нас, от поставления святителем архиепискупове и епискупове, архимандритов и игуменев, и попов и диаконов, и от всего священнического чину не имати ничего ни кому, ни поминков не имати от ставленая ни чего ни кому; також от ставленных грамот, печатнику от печати и дьяком от подписи не имати ничего и всем нашим пошлинником, моим митрополичим и нашим архиепискуплим и епискуплим пошлин от ставленая не имати ничего; також святителем, мне митрополиту, и нам архиепискупам и епискупам, у архимандритов и у игуменов и у попов и у дьяконов, от священных мест и от церквей не имати ничего, но коегождо чина священнического без мзды и без всякаго дара поставляти и на его место отпущати». Постановив определение о невзимании мзды со ставленников, собор постановил определение и относительно возраста последних. Собор постановил, чтобы поставляемые во священника имели не менее 30 лет, во дьякона – не менее 25 лет, в иподиакона – не менее 20 лет. «А который святитель из нас, – прибавлял в заключение собор, – и после нас, митрополит, архиепискуп, или епискуп во всех русских землях, от сего дни впредь, некоторым нерадешем дерзнет уложение и укрепление преступити да возмет, что от ставления или от места священнического, да лишен будет сана своего, по правилам св. апостол и святых отец, да извержется сам и поставленный от него, без всякого ответа».²³⁹ Соборное определение состоялось лета 7011, 6 августа.

Когда был решен вопрос о невзимании мзды со ставленников, отцы собора обратились к изысканию мере для улучшения нравственности духовенства. Так как по обыску, какой произвел собор, оказалось, что духовенство действительно ведет жизнь безнравственную, именно многие попы и дьяконы, овдовев, берут себе наложниц, и несмотря на то «вся священническая действуют»; монахи и монахини живут в монастырях вместе и здесь предаются распутству; кроме того, духовенство предается пьянству; то, на основании поучения митрополита Петра и писания митрополита Фотия, собор определяет: 1) вдовцам попам и дьяконам впредь не служить; вдовцы попы и дьяконы, уличенные в наложничестве или сами про себя сказавшие, что у них были наложницы, должны развестись с последними, жить в миру, носить мирскую одежду, платить подати, ни действовать, ни касаться священнических дел, ни которых; тех вдовцов попов и дьяконов, которые убегут со своими наложницами в другую епархию, выдадут здесь наложниц за действительных жен и станут служить, уличив, предавать градским судьям; те вдовцы попы и дьяконы, на которых «слова несть о падении блудном, или которые сами о себе скажут что они живут чисто, должны стоять на клиросе, причащаться в алтаре, попы в епитрахили, которую могут держать у себя и в домах, дьяконы в стихарях с уларем; служить же ни те, ни другие не должны, за стояние на клиросе они пользуются только четвертою частью церковных доходов; последних они лишаются, как скоро не учнут в церкви на клиросе стояти, а учнут мирская делати»; если они захотят идти в монастырь, пусть идут; по пострижении, они имеют право служить, но только не в мирских церквах, а в монастырях. Чернецы и черници в одном монастыре жить не должны; в мужском монастыре пусть служит игумен, в женском поп белец, если поп или дьякон напьется пьян, то «ему на завтре обедни ни какоже не служити».²⁴⁰ Списки со своего определения собор разослал по епархиям. Один из них занесен в летопись. Он написан от лица митрополита и буквально повторяет положения собора.²⁴¹

Из определения собора относительно вдовых попов и дьяконов нельзя не видеть, что собор чересчур строго отнесся к вдовым попам и дьяконам. Все они не должны служить по соборному определению. Только те из них, невинность которых будет доказана, имеют право стоять на клиросе, причащаться в алтаре, попы в епитрахили, дьяконы в стихарях с орарем и пользоваться четвертою частью церковных доходов. Такая строгость собора была причиною того, что появились протесты против соборного определения. Один из вдовых ростовских священников, Георгий Скрипица, написал резкое послание к отцам собора, святителям. В нем он, между прочим, укоряет отцов собора за то, что они осудили иереев и дьяконов за смерть их жен; но как будто иереи и дьяконы в смерти жен повинны?!.. Отцы собора отлучили от священства свою братию, но грехов их отцы не испытали. Этим они положили вечную вражду между собою и священниками. Они смешали добрых со злыми и, не разлучив первых от вторых, велят всем постригаться в монашество, чтобы священнодействовать. Правила церковные запрещают священнодействовать только впадшему в блуд священнику; а о чистых не говорят, чтобы отлучать их от священства и принуждать идти в монастырь. И кто не посмеется, говорит Скрипица, в чужих землях услышав, что на Руси запрещено служить вдовым попам и дьяконам. И за осуждение одного невинного нужно скорбеть; отцы же собора осудили всех иереев, как нечистых. Так они поступили ради благочестия, очищая церковь, так как попы вместо жен держат наложниц. «Но рассудите, обращается Скрипица к отцам собора, от кого то зло сталось в нашей земле: не от вашего ли нерадения, что вы злых не казнили, не отлучали От священства? Вы ни сами, ни чрез избранных священников, не наблюдаете над священниками и не посылаете в города и села испытывать, кто как пасет церковь Божию; но назираете за священниками по царскому чину, чрез бояр, дворецких, недельщиков, тиунов, доводчиков, ради своих прибытков.... Зачем вы положили вражду не только со священниками, но и с вселенскими соборами? Чего они не учинили, то учинили вы своим произволением. А прибавлять к правилам св. отцов, как и убавлять от них – это такой грех, за который угрожает проклятие». В заключение Скрипица убеждает святителей, ради любви, благословить чистых иереев священнодействовать, и отлучить от священства только нечистых.²⁴²

Послание Скрипицы не осталось без ответа. Этот ответ написал Иосиф Волоколамский, который был в числе членов собора 1503 года, и по требованию которого состоялось строгое определение собора относительно вдовых попов. В своем послании Скрипица ставит два главных возразивши против соборного определения относительно вдовых попов. Первое состояло в том, что правила церковные не велят отлучать от священства вдовых иереев, живущих чисто. Опровергая это возражение, Иосиф ссылается на то, что «аще быти чистым, немощно то злодейство искоренити». Другое возражение Скрипицы состояло в том, что собор 1503 года положил вражду с вселенскими соборами. Последние запрещают (I прав. 7-го Всел. соб.) прибавлять что-либо к правилам св. отцов или убавлять от них. Между тем, собор 1503 г. узаконил то, чего не узаконяли св. отцы: он отлучил от священства не только вдовых иереев нечистых, но и чистых; следовательно в последнем отношении сделал прибавку к святоотеческим правилам. Это другое возражение Скрипицы представило обширное поле уму и знанию дела Иосифа. Целым рядом примеров он доказывает Скрипице, что и вселенские и поместные соборы, смотря по нужде, дополняли или изменяли прежние соборные правила, что прибавлять или изменять что-либо запрещено только в учении веры, в догматах, а не отнюдь в церковном благочинии.²⁴³

Полемика, завязавшаяся было между Скрипицей и Иосифом, как нельзя лучше показывает, что второе определение собора 1503 г. не было проведено в жизнь во всей его полноте. Но при всем том, собор 1503 года имел, все-таки, громадное практическое значение. Помимо, сознания нужды, какое проявилось на этом соборе, очищения русской церкви от вкравшихся в нее беспорядков, собор и еретикам нанес решительный удар. Теперь русской церковью выставлены были все нравственные орудия, какими ей можно было бороться с еретиками. Русская церковь и русское общество имели уже в своих руках относительно полную Библию, учение еретиков было подробно раскрыто и опровергнуто в сочинениях, изданных Геннадием и написанных Иосифом; наконец, и еретические обвинения русской иерархии в мзде за ставление и в безнравственности духовенства также не могли иметь более смысла.

Для полного поражения ереси на соборе не доставало только возбуждения вопроса о материальном преследовании еретиков. Геннадий не поднимал этого вопроса. Он помнил, как пренебрежительно до 1492 года относились в Москве к нему и его требованиям от высших властей, требованиям, чтобы эти власти позаботились искоренить ересь. Помня пренебрежение и не рассчитывая на успех своего вмешательства в вопрос о преследовании ереси, Геннадий молчал о ереси на соборе 1503 года. В сентябре месяце лета 7012, после освящения в Чудове монастыре церкви (6 сентября) вместе с митрополитом Симоном, он возвратился в Новгород. Не поднимал публично на соборе вопроса о преследовании еретиков и преподобный Иосиф. Последнему постепенно, вероятно, хотелось подготовить к этому великого князя.

С торжеством Василия Ивановича и с заключением в темницу Елены и Димитрия для него сделался возможным доступ ко двору. В бытность свою на соборе о вдовых попах он не раз бывал у великого князя; Иван Васильевич в рассматриваемое нами время был уже не тот, что прежде: он был дряхл телом, потому что был немолод и помышлял о смерти. На нем было много дел, запятнавших его совесть в глазах современников: опалы на бояр, лютые казни в Москве и Новгороде, взятие в плен обманом брата Андрея Васильевича и гонение на детей его, отроков, искавших приют после долговременного пребывания в темнице в монастыре Димитрия Прилуцкого, где одного их них церковь осенила венцом святости, заключение в тюрьму юного, им самим возвеличенного, венчаного великого князя Руси, внука Димитрия, наконец, покровительство, какое он оказывает еретикам – все это всплывало пред ним наружу и усталая душа его искала примирения. Зная Иосифа за строгого поборника православия, он желал оправдать себя в его глазах и испросить у него прощения за покровительство еретикам. Во время одной беседы с Иосифом «о церковных делах» великий князь вдруг заговорил о еретиках и обращаясь к Иосифу, сказал: «и аз ведал новгородских еретиков, и ты меня прости в том, а митрополит и владыки простили мя». Иосиф, изумленный словами князя, отвечал ему: «Государь! мне тебя как прощати!». «Помилуй, прости мя!», – возразил Иван Васильевич. Иосиф сказал в ответ князю: «Государь только ся подвигнешь о нынешнех еретикех ино и в прежних тебе Бог простит» и тут же начал бить челом державному, «чтобы он велел обысковати еретиков». Эту же просьбу Иосиф повторил и во время второго свидания с великим князем. Великий князь обещал обыскать и искоренить ересь. «А только де яз не пошлю, да не попекуся о том, ино де и кому то зло искоренити?», – сказал он Иосифу. При этом он заметил, что он знал, какую ересь держал протопоп Алексей, и какую Федор Курицын. «А Иван, де, и Максимов и сноху у мене в жидовство свел», – добавил князь. После того Иосиф ухал в свой монастырь. В скором времени Иосиф опять впрочем является в Москве. Государь призвал его «хлеба ясти» и во время разговора предложил Иосифу такой вопрос: как писано, нет ли греха еретиков казнить? Без сомнения, еретики наговорили великому князю, что грех казнить еретика. Услышав о грехе, великий князь поверил еретикам, как он поверил когда-то и речам прелестников, возбудивших споры о крестном хождении вокруг храмов при их освящении. И те и другие запугали грехом и казнями воображение великого князя. Этим объясняется вопрос, Предложенный Иваном Васильевичем Иосифу. На вопрос князя Иосиф отвечал: нет, и стал было доказывать свою мысль. Но он успел только сослаться на слова апостола Павла к Евреям. Великий князь видя, что Иосиф говорит не по его мысли, велел ему замолчать. Иосиф опять возвратился в монастырь.²⁴⁴

Возвратившись в монастырь, Иосиф не забывал здесь, однако же, обещания великого князя обыскать и искоренить ересь. Но время, между тем шло, а обещание не исполнялось. Тогда Иосиф решился действовать на князя чрез духовника последнего, Андрониковского архимандрита Митрофана. К Митрофану он написал и отправил особое послание, в котором говорит ему о своих беседах с великим князем, предметом которых были еретики, довольно подробно доказывает примерами и божественными правилами, что еретиков нет греха обыскивать и казнить, просит Митрофана напомнить великому князю о данном им назад тому год обещании и пишет: «и только бы государь восхотел их (еретиков) искоренити, инобы вскоре искоренил. поимав двух или трех еретиков, а они всех скажут». Иосиф говорит Митрофану, что на нем то дело лежит, т. е. обязанность напомнить князю о прошлогоднем обещании, «занеже он государю отец духовный». Поэтому пусть Митрофан потщится государю подокучать, оставив все дела; занеже Божие дело всех нужнее. Если он не потщится, то на нем взыщет Бог; в противном случае его ожидает милость от Господа Бога и Пречистыя Богородицы. В заключение Иосиф просит Митрофана уведомить о том, каково будет об искоренении ереси «государское попечение». Мы не знаем, старался ли Митрофан исполнить просьбу Иосифа, т.-е. докучал ли он великому князю об искоренении ереси. Нам известно, что Иосиф в скором времени обратился с просьбой об искоренении ереси к сыну великого князя Василию, к которому написал особое послание. В этом послании примерами Моисея, пророка Илии, Финееса, апостолов Петра и Павла и Катанского епископа Льва Иосиф доказывает, что грешника или еретика убить молитвою или руками, едино есть, и просит Василия Ивановича, чтобы он злой плевел еретический искоренил в конец своим царским судом.²⁴⁵

Послание Иосифа к наследнику престола вызвало против себя протест со стороны заволжских старцев. Этот протест они выразили в особом писании, в котором подвергли разбору каждый пример, приводимый в послании Иосифа. Иосиф ссылался на Моисея, который разбил скрижали, как скоро увидел иудеев поклоняющихся тельцу. Старцы отвечают Иосифу, что тот же самый Моисей говорил Богу за народ свой: «аще сих погубиши, то мене прежде сихе погуби» и говорил тогда, когда Бог хотел наказать евреев за идолопоклонство. Иосиф указывал на Илию пророка, который заклал 400 жрецов Вааловых, старцы замечают Иосифу, что Илия заклал только непокаявшихся жрецов; покаявшихся он пощадил и из них вышел после пророке Авдий. Иосиф указывал на Финееса, который заколол брата блудящего с мадиамляныней. Заволжские старцы отвечают Иосифу, что поступок Финееса не вменился ему во грех, потому что Финеес жил в ветхом Завете. B новом же Завете все должны прощать друг другу согрешения, как и Христос простил прелюбодейку жену. Иосиф ссылается на апостолов Петра и Павла, из которых первый Симона волхва молитвою ослепил. По поводу примера апостола Петр заволжские старцы советуют и Иосифу помолиться, чтобы недостойных еретиков земля пожрала; по поводу же примера ап. Павла заволжские старцы замечают, что так поступил апостол Павел потому, что Елим хотел отвратить от истинной веры Антипата; ему слишком дорого было спасение братии его израильтян; за соблазнившуюся братию израильтян он готов был душу свою положить и никогда не желал, дабы огонь их пожег или земля пожрала. По поводу ссылки Иосифа на примере Льва Катанского старцы писали: «А Лев господине? Леодора волхва, епитрахилиею связа и сожже.... А ты господине Иосифе! почто не испытаеши своея святости, не связал архимандрита Касьяна своею мантиею донележе бы он сгорел, а ты бе в пламени его держал, а мы бе тебя, яко единаго от трех отрок, из пламени изшед, да прияли». В заключение старцы указывают Иосифу на человеколюбие Божие, которое Бог явил в лице царя Манасии в словах апостолу Петру, что прощать согрешившего брата должно семьдесять раз седмерицею.²⁴⁶

Послание заволжских старцев, после того, как было получено Иосифом, показалось последнему неубедительным. Иосиф остался при своем прежнем мнении; он постарался даже еще более развить и раскрыть это мнение, что и сделал в особом слове, которое в Просветителе занимает 13 место и которое носит такое заглавие: «Слово на ересь новгородских еретиков, глаголющих, яко не подобает осуждати ни еретика, ниже отступника. Зде же имать сказание от божественных писаний, яко подобает еретика и отступника не токмо осуждати, но и проклинати, царем же и князем и судиям подобает сих и в заточение посылати, и казнем лютым предавати».

Мало того. Не только Иосиф остался при своем мнении после того как заволжские старцы написали свое писание в ответ Иосифу, но мнение Иосифа прямо восторжествовало. Василий Иванович внял посланию к нему Иосифа. В то время он имел сильное влияние на своего отца, и потому последний охотно, конечно, согласился на открытие собора против еретиков. Собор состоялся 27 декабря 1504 года (генварс. или 1505 сентябрьского г.) На нем присутствовали: великий князь с сыном,²⁴⁷ митрополит Симон, епископы и многие другие отцы. Еретики были обысканы и «лихих» из них положено было казнить смертной казнью. «Но какую же было изобрести казнь для хулителей имени Божияго?» спрашивает Хрущев. И отвечает: надо изобрести примерную и ужасную кару. В памяти многих была казнь Митиаса ляха и князя Лукомского, сожженных в 1403 году на Москве реке, в клетке за посягательство на жизнь самодержца.²⁴⁸ Свершить такую же казнь с врагами Божьими казалось всего приличнее,²⁴⁹ и вот действительно, дьяка Волка Курицына, Ивана Максимова и какого-то Митю Коноплева сожгли в клетках. Некрасу Рукавову сначала отрезали язык, потом отослали в Новгород и там сожгли вместе с архимандритом Касьяном, братом Касьяна Иваном Самочерным и многими другими ²⁵⁰). Но так поступили с лихими еретиками; нелихих же одних отправили в заточение, других разослали по монастырям.²⁵¹

В числе последних находился один еретик, Семен Кленов, который, по распоряжению великого князя Ивана Васильевича, отправлен был в монастырь Иосифа. Это обстоятельство было крайне неприятно для Волоколамского игумена, и вот он пишет Ивану Васильевичу послание на еретика Кленова. В нем Иосиф упрекает князя за то, что он прислал в его монастырь еретика Семена Кленова, и его речи еретические написаны, что он мудрствовал, говорит, что не должно рассылать еретиков по обителям. На всех соборах еретиков ссылали в заточение. Кто из них хочет каяться, тот может каяться в темнице. «Не должно верить и покаянию еретиков. Оно неискренно; потому что вынуждено казнию».²⁵² Между тем, как Иосиф писал послание к Ивану Васильевичу, заволжские старцы приготовили новое писание (до нас не дошло оно), в котором доказывали, что не следует разыскивать и истязать еретиков, если они держат ересь в тайне, не распространяя и не обнаруживая ее ничем, что еретика и отступника, если таковой принесет покаяние, следует впускать в церковь и даже позволять причащаться божественных тайн, вообще не нужно беспощадно строго относиться к еретикам.²⁵³ Это новое писание заволжских старцев Иосиф называет любо-препирательным посланием. Вероятно по поручению митрополита он писал на него ответ, который известен под именем «послания старцам о повиновении соборному определению».

Вопреки заволжским старцам, Иосиф доказывает в своем послании, что они пишут не от божественного писания, что еретиков следует разыскивать; выпытывать от них признаки в ереси; в случае надобности прибегать даже к благоразумной хитрости. Доказав необходимость розыска, вопреки тем же старцам, Иосиф доказывает и то, что еретиков нельзя допускать в церковь и к причастию, особенно новгородских еретиков, потому что они не просто еретики, но отступники, которым можно разрешить причащаться разве только тогда, когда они будут в предсмертной болезни. После этого Иосиф убеждает читателей своего послания, что новгородские еретики действительно отступники. Для этого он сжато рассказывает рассказанное о еретиках в Просветителе, к рассказу Иосиф прибавляет сведения о том, что случилось в Новгороде после собора, когда Геннадий дал еретикам ослабу, и когда Курицыны прислали в помощь новгородским еретикам архимандрита Касьяна с братом. Кроме отступления и гнусных дел оскорбления святыни, Иосиф обвиняет еретиков в притворстве и нераскаянности, в приведении в жидовство множества православных. Всеми своими обвинениями еретиков Иосиф старается оправдать необходимость, в силу которой был созван второй собор на еретиков. В заключение он убеждает старцев повиноваться соборному определению.²⁵⁴

Написав послание к волжским старцам, Иосиф, без сомнения, вскоре после того начал писать и написал свои 14, 15 и 16 слова Просветителя. В них доказываются те же самые мысли, какие раскрыты им в послании к заволжским старцам. Первое слово направлено к ереси «новгородских еретиков, глаголющих, яко не подобает много искати или истязати или испытовати о еретицех и отступницех, аще сами не исповедуют своея ереси отступления». Второе слово (15) направлено против тех же еретиков, «глаголющих, яко аще еретик или отступник обратился на покаяние и абие вскоре ему подобает входити в церковь святую и божественных тайн причащатися». В третьем слове (16) Иосиф занимается опровержением еретиков, «яко еретицы или отступницы, о своих ересех и отвержениих егда обличени и осужени будут, и аще начнут каятися, подобает приимати их покаяния и милости сподобити».

Собор» 1504 (генвар.) года нанес такое поражение еретикам, какое они до сих пор не испытывали. Правда, это поражение не было окончательным. Но ересь долго, долго после него не поднимала головы своей. (Она сказалась уже в ереси Бакшина и Феодосия Косого около половины XVI в.) Принимал ли в этом последнем поражении какое-нибудь участие Геннадий? Нет. Он только видел его и конечно радовался торжеству православных.

Возвратившись с собора 1503 г. в Новгород, он начал брать со своих ставленников мзду по совету единомысленного своего любовника, дьяка Михаила Алексеева Гостенкова, и притом в большем количестве, чем брал прежде. На него тотчас донесли в Москву. Великий князь и митрополит, обыскав жалобу на Геннадия, нашли ее справедливою и в июне месяце в петрово говенье, на Онуфриев день они вызвали его в Москву и лишили его архиепископского престола.²⁵⁵ Таков рассказ летописей о судьбе Геннадия архиепископа! Можно ли доверять ему? Не оправдывая, не обвиняя Геннадия, постараемся взглянуть на дело с истинной точки зрения. По нашему мнению, нельзя доверять летописному рассказу о причине низведения Геннадия с архиепископского престола или, по крайней мере, нельзя понимать этот рассказ с буквальной точностью. Прежде всего необходимо помнить, что на мзду, как на повод лишения Геннадия архиепископского сана и престола, указывают одни московские летописи; между тем, знать образ действий Геннадия всего лучше могли новгородцы и псковичи. Но говорят ли новгородские и псковские летописи, что Геннадий брал мзду со своих ставленников и что за это он лишен был новгородской архиепископии? Ни слова. Этим явлением нельзя пренебрегать. Оно сильно заставляет заподозривать правдивость рассказа московских летописцев о причине низведения Геннадия с архиепископского престола. В самом деле, если бы Геннадий был действительно предан пороку симонии, то неужели умолчали бы об этом новгородские и псковские летописи? Трудно дать на этот вопрос ответ положительный. Далее, личный характер Геннадия был таков, что его нельзя, необинуясь, обвинять в взимании мзды со ставленников. Нам известны богатые, постоянные пожертвования Геннадия в монастыри Чудовский и Волоколамский. Это доказывает некорыстолюбивую натуру Геннадия. Если же Геннaдий был некорыстолюбив, то естественно ли будет думать, что Геннадий был симонистом? Помимо мзды со ставленников, Геннадий мог получать и получал богатые доходы. Есть и прямое свидетельство, что Геннадий не был симонистом. Свидетельство это – свидетельство самого Геннадия. В послании к митрополиту Симону о подьяческом ставлении и необходимости училищ для духовенства Геннадий говорит о себе, что у него сил не хватало ставить в попы людей неученых и безграмотных. Мог ли говорить таким образом о себе человек, который поставление духовных лиц совершал не иначе, как под условием мзды? Да и вообще, Геннадий был человеком порядка и законности. Это доказывает вся его архиепископская деятельность. А если таков был Геннадий, то логично ли рассуждать, что Геннадий брал мзду со ставленников и за это низведен был с архиепископского престола? Не может быть, чтобы человек, везде требовавший порядка, все желавший подчинить законности, сам нарушал эти порядки и законность, нарушал при том такими поступками, за которые ему грозила опасность лишиться архиепископского сана и престола. Итак, нет оснований вместе с московскими летописцами обвинять Геннадия в пороке симонии. Но откуда-нибудь взялся же приведенный нами выше летописный рассказ с указанием, что Геннадий был лишен архиепископского сана и престола за взимание мзды с своих ставленников?!. Итак, где источник этого рассказа? По нашему крайнему убежденно, летописный рассказ о низведении Геннадия с архиепископского престола с указанием причины этого низведения сформировался следующим образом. Геннадий лично не был симонистом. Но у него был любимец, его секретарь, дьяк Михаил Алексеев Гостенков, который позволял себе поборы со ставленников как лицо приближенное в Геннадию, имевшее на последнего влияние. Геннадий, может быть, знал поступки своего любимца, но щадил нечестного человека. Между тем, слухи о поборах Гостенкова достигли Москвы, где было много врагов у Геннадия. И вот эти враги поступки Гостенкова начинают переносить на самого Геннадия: они распускают слух, что Геннадий, бывший членом собора 1503 г., нарушает в своей епархии определение собора относительно невзимания мзды со ставленников. Слух доходит до великого князя и митрополита и Геннадий лишается архиепископского сана и престола.

Пред лишением Геннадия архиепископского сана и престола, от него потребовали отреченную грамоту. Геннадий дал таковую грамоту, в которой писал, между прочим: «своея ради немощи оставил есми свою архиепископию и степень своего святительства Великого Новгорода и Пскова: а по сих ажели повелит еще живу быти и я ж к тому ничтож хощу святительских преданий действовати, ни вступатись никоторыми ж делы, ни именоватись архиепископом, ни учити, но учиму быти; за не бо уже несмь архиепископ; вся бо дела святительская оставих и сим своим писанием отрекохся всего, а изволих себе в монастыре в чернеческом житии, пребывая в покорении и во всем в повиновении и до последняго издыхания, берегучи своея душа и от сетей неприязненных и духов лукавствия, по реченному словеси Господем нашим Иисус Христом: никто же бо, рече, возложь руки на рало и зря вспять, управлен есть в царствии небесном». Отреченную грамоту Геннадий подписал своею рукою и печать свою к ней приложил.²⁵⁶

Сведенный с архиепископского престола, Геннадий поселился в Чудове монастыре, где прежде был архимандритом. Здесь он прожил два года неполных. Немощной и телом и духом, 4 декабря лета 7014 он скончался.²⁵⁷ Тело его было погребено «в самом том месте, идеже бе лежало в земли священное тело великого святителя и чудотворца Алексия прежде обретения его у самыя стены великия церкви».²⁵⁸ Русская церковь впоследствии времени увенчала Геннадия венцом святости и с тех пор празднует память его 4 декабря.

Совокупляя в одно все черты жизни и деятельности Геннадия, сделаем в заключение нашего очерка несколько общих замечаний о Геннадии, как человеке, и Геннадии, как деятеле. Как человек, Геннадий очень рельефно, прежде всего, выделяется из массы своих современников своим умом, светлым, ясным, чистым. Об этом уме свидетельствует вся деятельность Геннадия, но два обстоятельства особенно подтверждают высказанную нами мысль. В век, можно сказать, поголовного невежества Геннадий один хлопочет об устройстве училищ. В то время, когда никто и не помышлял о полной Библии, Геннадий один додумался до истины, что необходимо дать русскому народу и русской церкви полную Библию. Из этого следует что Геннадий мыслил лучше и видел дальше, чем как мыслили и насколько видели его современники. Ум Геннадия, правда, не был свободен от предрассудков, но найдется ли хотя один гений в истории, который бы не разделял того или другого предрассудка своего века, своего времени, своего народа?

С умом в Геннадии соединялась твердость духа, сила и энергия воли. Он смело высказывает свое мнение по тому или другому вопросу, не обращая внимания, противоречит или нет это мнение мнению сильных мира. Геннадий берется за многое и не отступает перед препятствиями до тех порт, пока не победит их или пока не увидит, что нет возможности осуществить задуманное.

Ум и твердость духа не оставались в Геннадии простыми качествами. Он выразились в тех реформах, которые осуществил Геннадий или которые ему хотелось осуществить. Предпринимая эти реформы, Геннадий не имел в виду одного себя; он имел в виду всегда благо общее. Приносить пользу обществу, государству и церкви – для этого жил и действовал Геннадий, который любил честь земскую, благо государства и церкви.

За благо последней он готов был даже пострадать до смерти. Здесь уместно остановиться на религиозности Геннадия. Геннадий был религиозен; в этом убеждают нас его послания, которые дышат теплотой искреннего чувства верующего человека, а также молитва Богоматери, составленная Геннадием, находящаяся в рукописи Троице-Сергиевой лавры. Но религиозное чувство не переходило в Геннадии в религиозный фанатизм. С трезвостью умного человека относился он к вопросам религиозным. Он отделял дух религии от форм религии и всегда отдавал предпочтение первому. Его отношение к двум известным нам спорам, особенно к спору об аллилуйa, показывает, как Геннадий был неспособен производить раскол из-за обрядовой, богослужебной разницы. Геннадий, правда, жестоко в одно время наказал еретиков, но он поступил в этом случае как сын своего века, которому заплатил дань. Наказывая еретиков, Геннадий не выходил при этом из какого-нибудь теоретического принципа. Он действовал просто как практический человек, которому как и всем его современникам, казалось, что физическими казнями можно искоренить ересь. Вообще, как человек, Геннадий был одною из светлых личностей XV в.

Как деятель, Геннадий в одно и тоже время служит государству и церкви. В первом отношении заслуга Геннадия та, что он, насколько мог, способствовал утверждению у нас на Руси московского единодержавия. Как деятель церковный, Геннадий служил, с одной стороны, новгородско-псковской церкви, с другой всей российской церкви. Как деятель частно-церковный, епархиальный, Геннадий является перед нами: а) восстановителем церковного благочиния и порядка. Отсюда Геннадий запрещает в своей епархии мужикам озорным петь и читать в церквах и желает; чтобы это зло было искоренено и во всей российской церкви. Отсюда же борьба Геннадия с вдовыми попами и дьяконами и двоеженцами дьяками, а также с псковскими иконописцами; б) воспитателем нового поколения в подведомственном ему духовенстве. Отсюда заботы Геннадия о грамотности новгородско-псковского духовенства; отсюда же его хлопоты устроить училища для духовенства всей российской церкви; в) воспитывая в духовенстве новое грамотное поколение, Геннадий, в то же время, желал чтобы это поколение имело все средства для надлежащего отправления богослужения. Отсюда заботы Геннадия о составлении церковного устава; г) но заботясь о духовном благе своей епархии, Геннадий не упускал из виду и материального блага той церкви, которой он служил в сане архиепископа. Отсюда известные нам отношения Геннадия к устройству церковных дел в собственно псковской церкви.

Как деятель общецерковный, Геннадий является пред нами ревнителем и защитником православия. Отсюда упорная борьба Геннадия с ересью жидовствующих, отсюда полный список Библии Геннадия, отсюда полемические сочинения, изданные Геннадием против жидовствующих, отсюда же все его послания и другие сочинения, вызванные борьбой с жидовствующими.

Отличительный характер церковной деятельности Геннадия состоит в том, что деятельность его есть деятельность человека порядка и законности. Это, по видимому, сближает Геннадия с той партией людей XV в., представителем которой считают Иосифа Волоколамского и которую называют партией консервативного направления. Некоторые писатели действительно так и думают. Напр., Никитский в своем «Очерке внутренней истории Пскова», ничтоже сумняшеся, прямо называет Геннадия реставратором. Но такой взгляд на личность и деятельность Геннадия не может быть принят. Правда, Геннадий в своей деятельности выходил из принципа порядка и законности и был реставратором, но реставратором не и том смысле, в каком понимает это слово Никитский. Принцип порядка и законности заставил Геннадия отрицать многие явления церковной жизни, которых нельзя назвать нормальными, привел Геннадия ко многим реформам и сделал его в своем роде прогрессистом. Вообще, Геннадий не был тормозом российской церковной жизни. Он способствовал не регрессу, а прогрессу этой жизни.

Потому, что Геннадий был прогрессистом своего времени, он не мог провести и не провел некоторые из своих реформ в жизнь российской церкви. Но при всем том, значение деятельности Геннадия в дальнейшем ходе российской церковной жизни не подлежит сомнению. Деятельностью Геннадия отчасти был вызван собор 1503 г. Церковный устав Геннадия, как нам известно, списывался и распространялся по всей Руси. Своей уставной грамотой Геннадий на долгое время определил тягловые отношения псковского духовенства к новгородскому владыке. Усилиями Геннадия и Иосифа была подавлена ересь жидовствующих. Список Библии Геннадия имел громадное влияние на дальнейшую судьбу священных книг в нашем отечестве. Наконец, те планы и предначертания, которые хотелось осуществить Геннадию, имели также свое значение. Дело в том, что Геннадий указал, по крайней мере, правительству на те стороны российской церковной жизни, на которые как на темные и ненормальные, правительство должно было обратить внимание, указал правительству и средства, которыми можно поправить дело. Не Геннадий виноват, если его голос часто оставался голосом вопиющего в пустыне. Одним словом, Геннадий был светлой и полезной исторической личностью между людьми XV в.

1875 г.

23 октября.