Жизнеописание игумена Филарета, настоятеля Глинской Богородицкой общежительной пустыни

Игумен Филарет весьма многим был известен по своей добродетельной жизни, и как духовно-опытный человек многих имел почитателей и искателей его духовной мудрости. Но весьма немногим известны пути, которыми Промысл Божий приближал и привел его на служение в иноческом чине и настоятельском звании в Глинской обители, которая едва ли бы и существовала до ныне, без сего, Богом избранного, преобразователя оной, и в внешнем и в духовном ее состоянии.

Игумен Филарет, в мирском звании Фома, родился в 1777 году от благочестивых христианских родителей в Польской Украине.

В отроческие лета Фома имел дар редкой переимчивости ко всему полезному; и видя, что родители с братьями его разводят сад в лесу, усиливался и сам подобное заведение сделать и расчищал место для оного; – и примечая, как возрастные производили разные работы, нужные в хозяйстве, и он старался, хотя и без успеха, тоже делать по их примеру; даже и искусство матери его, в приготовлении разного рода снедей, не укрывалось от наблюдательного внимания отрока; она же видя в нем сию охоту к домоводству, преимущественно старалась подчинять оную высшим нуждам души бессмертной. Не позволялось Фоме, ни идти ко сну прежде вечернего правила, ни по утру приняться за какое-либо дело без утреннего молитвословия; а если иногда ввечеру не удавалось ему исполнить обычного правила, то надлежало совершать утреннее сугубою мерою. Во дни же воскресные и праздничные, поставляя детей своих пред Господом в храме Его, по возвращении их из церкви домой, почтенная мать, (имя ей Феодосия) требовала от своих детей отчета, о том, что читали в церкви из Апостола и Евангелия? И когда они не могли удовлетворить ей своим ответом; тогда сама повторяла пред ними слышанное, пересказывала учение Божественное удобопонятным для детских умов образом, обличала рассеянность их и наставляла на внимание слову Божию и действиям богослужения. Сиито, как вероятно, испытания матери, раскрыло в душе Фомы, осмилетнего отрока, желание учиться грамоте, – и желание сие столь было сильно, что Фома в продолжение целой недели плакал, неотступно прося родителей, дабы отдали его в школу. Тогда сия благочестивая мать на помощь Бога призвавши, упросила вдову некоего Протоиерея взять сына их на обучение грамоте. Господь же, при руководстве старицы оной, благословлял его усердие и прилежание так, что он не в долгое время сравнялся с учительницею своею; тогда Фома снова предался первоначальному к домоводству влечению; но Промысл Божий внушил одному Протоиерею пристроить отрока к церкви своей, при которой он в познании устава церковного и искусстве пения, столь хорошо успел, что когда сей благодетель его, находясь вместе с ним в Киеве, при свидании с Настоятелем над дальними пещерами, отцом Трифилием, по нужде, какую имел сей последний в канонархе, представил ему Фому; отец Трифилий, не многим испытанием знания его обрадованный, немедленно убедил его остаться при церкви дальних пещер канонархом, и дал ему келлию близ себя. Тогда Фома вступал уже в лета юности.

Трехлетнее служение при дальних пещерах Киевской Лавры принесло Фоме не малую пользу, именно: искусство его в пении и ведении устава церковного достигло здесь опытной зрелости; а сожитие с отцом Трифилием, который, по званию начальника, весьма часто принимал у себя разного звания посетителей, доставило ему в не многие году ту великую выгоду распознания нравов человеческих, которая без этого могла бы быть приобретена только одними многолетними и часто плачевными опытами. Кроме сего, те испытания, которыми отец Трифилий подвергал его, раскрыли в характере юноши черты безмездного в служении людям усердия, любви к порядку и опрятности во всем, и к бескорыстной честности в хранении всего того, что вверено было ему. Все в келлиях отца Трифилия, вся его экономия была на руках Фомы; отец Трифилий постоянно и неослабно преследовавши его своими наблюдениями, дал наконец испытанным его достоинствам открытое пред всеми свидетельство: «Видите ли сего послушника, – сказал он однажды бывшим у него многим гостям, – долго искушал я его честность, послушание, скромность, точность и осмотрительность в служении, и ни однажды не мог обличить в измене сим правилам». Фома, услышав слова сии вострепетал в душе своей и воздал благодарение Богу, помня, что от Него единого истекает всякое благо и всяк дар совершен (Иак. 1:17).

Исправляя таким образом разного рода послушания, которые весьма мало уделяли ему времени и для сна необходимого, не получал он и такого вознаграждения, чтоб мог содержать себя, но и для одеяния испрашивал все нужное от своей матери; да и пребывание в шуме многолюдства, в Киеве, могло бы сделаться для Фомы, пылкого юноши, опасным, если б Господь не ограждал его хранением Ангела Своего от соблазна; если бы страх Божий, благочестивым воспитанием насажденный в душе его, не был бодрственным в его совести стражем; – и если б отец Трифилий не содержал его в неослабном монашеском послушании и под игом креста. Старец сей, всегда внимательный к юному Фоме, спросил его однажды: Как ты думаешь, в какое желаешь звание? и на какую должность находишь склонность в себе? – Хотел бы я, – ответствовал Фома, – в супружеском житии получить чин диаконства, если б на то была воля Господня. «Знай же, – сказал отец Трифилий, – что ты будешь монахом и начальником над монахами». Но в то время слово сие казалось ему совсем несбыточным: ибо он определенной к монашеству склонности еще не примечал в себе, хотя она пред очами Господа сердцеведца и выражалась уже в душе его попечением о хранении целомудрия; к супружеской же жизни и диаконскому званию манила его склонность к домоводству и развивавшиеся таланты в пении и чтении церковном; но Богу благоугодно было подвергнуть юного Фому с этой стороны некоторым испытаниям новым.

По требованию обстоятельств и по благословению отца Трифилия, удалился Фома из Киева в страну черноморских воинов, где имел он родственников. Там служа при воинской церкви в Екатеринодаре, как превосходными талантами в пении и чтении, так и трезвенною и непорочною жизнью своею, вскоре приобрел благоволение черноморцев; вскоре в их желаниях, об устроении состояния своего, увидел открытый и удобный путь к исполнению мнимой своей к супружеству и диаконству склонности, а вскоре Господь, явным мановением перста Свого, сокрыл от него все сии виды, и дал ему осязательное, так сказать, знамение и свидетельство в извещение, что Сам Он устроит путь его, и Сам поведет его. Фома сделался болен, иссыхал и едва на ногах держался. В сие время прибыли в Черноморье знакомые ему, по Лавре Киевской, товарищи, и, видя его в таком болезненном состоянии, советовали ему положить обет на путешествие в Киев, на поклонение Матери Божией и преподобным отцам Печерским в Лавре. Так отвечал Фома: «Я с радостью пошел бы в Киев, если б молитвами Матери Божией и преподобных отцов Печерских, хотя сколько-нибудь оправился». Уснул, почил и восстал в совершенном здравии! Друзья, приветствуя его с чудотворною милостью Господнею, напоминали ему о разговоре прошедшего дня: он же, помыслив, что призвание имени Матери Божией и преподобных отцов Печерских принесло ему такую помощь свыше, отложил человеческие внушения и предложения Черноморцев, пошел и пришел в Киево-Печерскую Лавру, которой положил намерение послужить год, во изъявление о исцелении своем благодарения Богу, Его пречистой Матери и преподобным отцам Печерским.

Отцы и братья Киево-Печерской Лавры приняли Фому с великою благосклонностью, и поставили на клиросе в великой церкви Успения Божией Матери; а Фома благосклонности их соответствовал усердным Божией церкви служением, в кротости и смирения духа. Добрые всего собора мысли об нем возвышались до общего намерения, навсегда усыновить святой Лавре сего единовременного трудника; но хотя, с одной стороны, желание диаконства и супружества охладело и омертвело в душе его, когда особенная милость Божия возвратила его от гроба к жизни; а с другой стороны, истинная склонность к иноческому званию начинала уже открываться в его сознании, быв вызываема любовью к отцу Антонию, который тогда находился в числе поющих братий Лавры, а потом, на свещнике Воронежской церкви, являл себя достойнейшим Святителя Тихона Задонского преемником: ибо он не смотря на то, что тогда не имел еще случая войти в ближайшее с ним общение, уже такую к нему доверенность чувствовал, что помышлял в себе, если б мне надлежало вступить в монашество и притом в Лавре Печерской, то я прибег бы к отцу Антонию, и ему бы вверил себя в обучение иночеству; однако сия склонность была токмо слабым намеком намерения, потому что сокрыто было от него, где родиться оному Промыслом Божиим было назначено. Поскольку он в Лавре видел хотя много святого, спасительного и любезного; но видел и в себе самом юность немощную, и в диаволе злобу древнюю, и себя самого боялся, – страшился произнести невозвратный обет.

Когда же он в сей колеблющейся нерешимости находился, Промыслу Божию угодно было приблизить Фому к Глинской святой обители, тем способом благости Своея, что пришли в Печерскую Лавру Софрониевой пустыни братья и ознакомившись с Фомою, рассказывали ему об удаленном от мира уединении, о правилах своего общежития, об отце своем Архимандрите Феодосие, о духовных связях старцев с учениками, о творениях Богомудрых Отцов Церкви, каковыми богато их книгохранилище: Фома слушал их так, как бы слышал о неземном некоем мире сказания, удивлялся, радовался, и тако, в его произволении, уже дверь в пустыню Софрониеву отверзалась, как в преддверие к царствию небесному. Но кто бы пригласил и ободрил юношу, еще трепещущего, устремиться ко входу сему, если б Сам Господь не руководил его? в первую, после оного разговора, ночь, начальник Софрониевой пустыни, Архимандрит Феодосий, явился ему в сновидении: «Авва сидел с избранными братьями, и взором любви отеческой приветствуя Фому, призывал его к своему общению». Восстав от сна и размышлял о видении, он обрел сладостный мир в душе и, от всяких сомнений изъятое и огражденное, намерение – идти в пустыню Софрониеву, повергнуться к стопам Аввы Феодосия и приступить к изучению алфавита духовного под его руководством. К удивлению, еще чрез несколько времени после сего случилось, что знаменитый вития Российской церкви, Протоиерей Леванда, в некий праздник говорил слово в Печерской Лавре. Текстом проповеди было сие молитвенное к Богу воззвание Псалмопевца: скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду (Пс.142:8). Сие слово, как изощренная стрела любви Божественной, уязвило сердце Фомы; слезы полились из очей его. И как вития в продолжении слова, изъясняя и раскрывая текст оный, несколько раз повторял: скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, то в глубине души его всякий раз отзывалось: скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, –и обильнейшие источники слез изливались из оной пред Господом. Но и тогда, как умолк и сокрылся вития, внутренний глас в сердце Фомы не умолкал, восклицая: скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду. Приходил ли он в великую, небеси подобную, Печерскую церковь на послушание, при первом его воззрении на святую икону Матери Божией и на пречистый образ Ее младенца превечного, первая молитва: скажи ми, Господи, путь, в оньже пойду, сама собою излетала из глубины души его, и взлетала на небо. «Господи, – вещал он в сердце своем, ко сну отходя, – аще тако есть благоволение пред Тобою, да вселюся в святую обитель оную; скажи ми, Господи путь сей, в оньже пойду, тако скажи, да услышу и разумею, яко Ты одесную меня на сем пути, да не подвижуся», – и умилялся на ложе своем; корабль произволения, уже готовый поступить во глубину жития монашеского, стоял на якоре детской веры и преданности воле Всевышнего.

Исшед из Киевской Лавры, по означенному извещению свыше, Фома пришел в пустынь Софрониеву 1802 года. Архимандрит Феодосий принял его с любовью и радостью, и говорил некоторым из братии: «Сей брат упокоит душу мою; душа моя благоволит о нем» Сие к нему благоволение Старца открылось тем, что чрез три дня после его прибытия, он поставил его правителем лика певцов церковных, и в том же году ввел его пострижением в чин монашеский, именовав Филаретом: ибо испытав совесть его и путь, каковым Промысл Божий вел и хранил юность его, обрел в нем склонность и звание Божие, к высокому житию сему, искушенными; а новопостриженный инок, видев такую пришедшую на него милость от Господа, приял оную с благодарным смирением и в живом чувствии своего недостоинства. Потом отец Феодосий начал вводить инока Филарета в ближайшее и духовное с собою общение о Господе, в уединенных беседах наставлял его об искушениях, каких ему ожидать надлежало; научал употреблять сильное против каждого из оных оружие Божие; открывал способы владеть и действовать обоюду-острым мечом имени Иисусова, в отсечении помышлений злых, и дал ему для келейного чтения книгу – Добротолюбие, показав, что именно в оной было прилично и сообразно тогдашней мере и потребности его душевной, и чего ему не надлежало касаться до времени, как восхождений, принадлежащих высшим возрастам духовной жизни. Последуя руководству сему, инок Филарет читал и перечитывал увещания Антония великого и Главизны Марка подвижника; но и сии писания представлялись ему дубравою темною, в коей ходя, новоначальный сей, просил Бога, да пошлет свет Свой и истину Свою, да наставит и да введет его, степенями деяния, в святую гору Богоразумия; и чем усерднее подвизался в том деле послушания, которое Авва Феодосий возложил на него, чем более утверждался в любви к старцу сему, и чем прилежнейшее моление простирал к Богу; тем обильнейший свет разумения воссиявал в уме и в сердце его. Но Архимандрит Феодосий вскоре скончал течение временного жития на земли, оставив духовного сына своего Филарета под строгим жезлом одного старца, не упускавшего ни единого случая к умерщвлению воли его, и назначив его к представлению Преосвященному Феоктисту, на посвящение во Иеродиакона, которое и совершилось Февраля, 8 дня, 1803 года.

По кончине Архимандрита Феодосия Иеродиакон Филарет, которого поставили блюстителем устава церковного, ревностью по делу Божию будучи распаляем, претерпел многие бури и брани в поддержании порядка богослужебного, Архимандритом Феодосием учрежденного. 1806 года Архиепископ Феоктист, пo представлению Строителя Исихия, рукоположил Иеродиакона Филарета в Священство; а собор Пустыни поручил ему должность Благочинного, с которою круг его деятельности распространился; ибо с оного времени всякие правила общежития стали входить в надзор и попечение Отца Филарета, который в хранении сих законов отеческих, собственным примером, по уставу, всегда предшествовал братии, будучи укрепляем помощью Божией так, что они боялись, нарушением оных, подвергнуться действию грозного, но всегда благоразумного, слова и даже взора его. Сия усердная верность отца Филарета в соблюдении завещания Архимандрита Феодосия, возрастая вместе с духовным его преспеянием, соделалась в душе ученика его сокровенным путем общения с духом учителя, в Бозе покоющимся, которое, когда в дванадесятый год по его преставлении, братия, в день его памяти, совершали панихиду над гробом его, разверзлось излиянием неудержимых и самодвижных потоков слезных, в чувствии радостотворном и явственном для души, испытавшей сие, но человеческими словами неизъяснимом.

Дела послушания монастырского не ослабляли в отце Филарете тщания, с каковым он искал драгоценного любви Божией бисера, обретаемого в чистоте сердца; но тщание сие, равно и другие добродетели, любил он всегда утаивать от взоров человеческих и старался совершать пред очами Единого, в тайне видящего и яве воздающего Бога. В это время жил он среди братий в общем келейном здании; но, когда надлежало вступить на стезю совершеннейшего искусства духовной жизни, тогда Промысл Божий отвел его в уединенную келлию, которая была совсем не для него, над глубоким яром – в саду устроена. Там отец Филарет углубился не токмо в чтение, но и опытное познание тех, твердую пищу содержащих, учений в книге Добротолюбия, каковых исполнены Главизны Преподобных и Богоносных отцов, Симеона нового Богослова, Григория Синайского, иноков Каллиста и Игнатия, и прочих учителей, изображающих житие – сокровенное со Христом в Боге. Но восхождение отца Филарета, в приближении к Богу, так раздражило диавола, что он не токмо воздвиг против него лютую злобу чрез человеков, которые старались, то порицаниями, то иными разнообразными оскорблениями, поколебать, на камени веры твердо стоявшую, душу его; но и чувственными нападениями и страхованиями своими силился отвратить его от стези правды, мира и радости о Дусе Святе, и разженные стрелы плотского вожделения метал против него с яростью. Воин Христов разрушал все сии наветы человеческие и козни бесовские силою Божией, и все сии искушения внешние и внутренние претерпевая, пребывал неусыпно на страже, как внешнего послушания, так и внутреннего делания, в хранении сердца. Господь же сию верность и мужество победоносное украшал знамениями Своего благоволения, в благодатном утешении и даровании ему глагола, многим благовествующего силою многою. Поскольку тогда ищущие Господа братия начали прибегать к нему, и получали из уст его полезнейшие советы и духовные наставления, которые разрешали разные их недоумения, предохраняли неопытных от опасностей, ободряли и вразумляли искушаемых и колеблющихся. И делал он сие помогая всякому брату в немощах его не по своей воле, но по воле Начальника и по благословенью старцев своих, которые и самому ему помогали в искушениях, скорбях и нуждах его: ибо по смерти вышепомянутого строгого старца, он не остался в своевольной независимости; но сам себя покорял опытности благоговейных отцов и особенно древнего старца Феофилакта, в схиме Феодота, который по незлобивой кротости и простоте сердца, не усомнился принять и от отца Филарета некий совет духовный, паче же преподобного Григория Синайского учение о молитве сердечной, во имя Господа Иисуса Христа, усердно приступил к исполнению оного правила.

В продолжение пятнадесяти лет пребывания в Софрониевой пустыни, до исхода в пустынь Глинскую, отец Филарет украсил первую изящными памятниками трудолюбия своего и в нотных книгах (ирмологиях), которых написал пять собственною рукою; и тщательнейшим уставом; и во множестве плодоносных древес, которые также своими руками насадил в обширных садах монастыря сего, и в изобилии братий, которые пользовались его учением, любовью и назидательнейшим примером. Когда ж настал тот день, в который Промысл позвал, его на новый больший подвиг в Глинскую Богородицкую пустынь, (в которую был он назначен от высшего начальства Строителем, по единогласному прошению братии оной и ближайших помещиков, благодетелей пустыни); когда приспело время, в которое должны были проститься с ним; – вводят его в церковь, дабы напутствовать отходящего миром и добрыми желаниями, – спускают чудотворный образ Божией Матери, и Настоятель Варлаам, обратясь к отцу Филарету с иконою в руках, благословляет его оною от лица всей Софрониевой обители; а другой старец свещу вручает ему в знамение желания, да просветится свет его пред человеки, яко да видят добрые дела его и прославят Отца небесного (Мф. 5:16). Тогда некая сила благодати Божией коснулась сердца их, смягчила всех души, – и восплакали благословлявшие с благословляемым, и во время утешения братолюбного, которое следовало за сим, слезы сладчайшие сливались с усладительною беседою. За год пред тем братия Софрониевой пустыни предлагали отцу Филарету должность Строителя в оной; но он желанию их не соизволил, Богу тако предназначавшу его для блага Глинской обители.

До прибытия в Глинскую пустынь Настоятеля отца Филарета, было в ней не малое волнение, по причине частых перемен начальников. Но тогда, как скудное число добрых и простых иноков возносили на небо печальные вздохи о сиротстве своей обители, и молились об устроении лучшего порядка в ней; Бог, провидев многую жатву, послал на нее доброго делателя, отца Филарета, который в Глинскую пустынь прибыл Июня 6 дня 1817 года; и удивительно, он из повозки, а рой пчел в повозку, откуда ни взялся-уселся на его место; а удивительнее, братия, (коих тогда было до 25 человек), встретили Настоятеля своего с чувством высокого к нему уважения, пламенной любви и искренней сыновней преданности; а он, сказав им краткое поучение о братской любви и согласии, внушавшее при том доверенность и уважение к себе, – принял Обитель на свое, с Божией помощью, попечение.

Первым делом благочестия, согретого в сердце его, было удаление из обители деревенских женщин, которым на внешнем монастырском дворе были поручаемы службы смотрения за рогатым скотом; и решительное воспрещение входа в братские келлии женскому полу. Сколь благотворно для обители оное установление, всякий может судить, кому известны бедственные падения высоких столпов церковных, презиравших сильные бури искушений бесовских, слабыми же руками женскими поверженных в глубокий ров нечистоты. Но Настоятель Филарет не мог бы, сего пути в стадо свое, пресечь волкам душегубительным, если бы сам себе не воспретил того же, что возбранил для братий своих, И так он прежде сам затворил и безусловным прещением оградил навсегда дверь своей келлии от посещений женских, и таким образом возмог, примером своим, увлечь и немощнейших в покойнейшее пристанище строгого уединения; хотя сей подвиг в начале и вооружал против него некоторых легкомысленных, не только из братии самой обители, но и в кругу мирских людей, а паче женщин.

Потом увидев, что братская трапеза и келлии, где пребывало малое число братии, все пришли в обветшалость и гнилость, а лесу не только строевого совсем не было, но и для отопления келлий братских добывали покупкой; новый Настоятель с братией обратился тотчас с прошением к Курскому Преосвященнейшему Евгению, да исходатайствует для их обители у высшего начальства меньшую половину казенного имения леса. Епископ Евгений, по сему случаю, взял было отеческое на себя о Глинской пустыни попечение и входил в сношение с Курскою Казенною Палатою; но не имев успеха удовлетворить их прошению, дал только свободу простираться далее в стремлении к цели. Настоятель обратился с прошением к Князю Александру Николаевичу Голицыну, бывшему тогда Министром Духовных дел и Народного Просвещения, да восприимет попечение о приобретении для общежития необходимого способа к содержанию; но и сие прошение возымело надежду только ту, что без личного, его Настоятеля, хождения, дело сие благонадежного хода иметь не может:

Почему общим всех приговором и постановили отправиться отцу Филарету в Санкт-Петербург, что и было исполнено после истечения трехлетнего; а между тем братия Софрониевой пустыни, один за другим, духовною о Христе любовью движимые к отцу Филарету, и некие из других монастырей, и званием Божиим из волн суеты века сего на поприще иноческое влекомые мирские люди, начали притекать в Глинскую пустынь и водворяться в ней; ибо хотя Настоятель ее, стесняемый в благих желаниях пределами малочисленного штата, сверх семи братий не дерзал никого возводить в средний чин иночества, отличаемый, мантией; однако в круг общежития своего мог принимать всякого, к иному месту законом не привязанного, и с чистым свидетельством о свободе своей предающегося в спасительную неволю послушания, с надеждою, во благоприятное время, получить и внешние знамения обетов иноческих. Таким образом собор братии у отца Филарета со дня на день умножался и украшался душами боголюбивыми, которые всячески утверждал он на основании самоотвержения и отсечения собственной воли; и тако ревностно наблюдая за благонравием каждого, мало по мало приучал всех к правилам, которым сам обучался в Софрониевой пустыни; начинал с легкого и, по-видимому, неважного, и получив успех от первых опытов, простирался к установлениям и более важнейшим, которые вводил так: некие иногда неудовольствия братий прекращал разными утешениями; но после всякое противление побеждал, сильными, так сказать, мерами; заведения же неопределенные и колеблющиеся, уставил на твердом основании священного и здравого правила, Богомудрыми отцами Афонскими преданного; и весь ход священнодействий, пений и чтений церковых привел в стройность и истинное благолепие.

Таким образом неприметно входил Афонский устав, и с уставом – благословение Святой Афонской Горы и пустыни Софрониевой, входило в Глинскую пустынь. Многие из провождающих жизнь среди мира, знавшие отца Филарета, по слышанию о жизни его, видя его в подвиге настоятельского попечения, радовались духом о святой Церкви Российской, стяжавшей от Господа еще единую, на камени Божиих заповедей созидавшуюся, общежительную обитель, и многие содействовали Строителю сего пустынного дома Матери Божией доброжелательными приношениями; другие же токмо услышав, что сей муж Промыслом Божиим изведен на совершеннейшее восстановление и обновление Глинской пустыни, издалеча посылали в оную Господу посвященные дары, так что отец Филарет в самом начале служения своего получил из Москвы, от одного из любителей общежительного монашества, сто пудов листового железа, коим вскоре устроил новый кров на церковном и колокольном здании. А от другого любителя иночества и благодетеля, Московского Почетного Гражданина Ивана Прокофьевича Лобкова, коего усердие к обители до ныне остается и навсегда останется в сердцах братии, устроен иконостас, выстроенный попечением Настоятеля церкви Иверской Божией Матери, на которую от него пожертвованы все служебные сосуды, утвари, книги и прочие принадлежности.

В 1818 году вкупе со всеми Иереями, бывшими 1812 года в Священстве, пожалован и Строитель Филарет крестом как памятником избавления Церкви и Отечества от нашествия Галлов; а в сем же году от Архиепископа Феоктиста, за усердие к церкви Божией, отличен был и Набедринником. В 1819 году по плану, Преосвященным Евгением утвержденному, построил новые келлии для братии; а пособием соседственного, блаженной памяти, Димитрия Севастьяновича Бровцына, обновлен и храм Святителя и Чудотворца Николая, и иконостас оного украшен позолотою; а в тоже время много стоило труда и попечения обновить и соборную церковь Рождества Богородицы; по обновлении коих и освящены Архипастырем Евгением, который при сем событии говорил два слова, весьма достопримечательные для братии, и истинно отеческим о смиренной обители сей попечением запечатленные. Вот одно из оных Архипастырское любвеобильное слово: «Паки благословил мне Господь узреть обитель вашу, из всех отдаленнейшую местом, но ближайшую к моему сердцу. Как дети юнейшие более озабочивают сердце родительское, будучи малолетние и требуя непрестанной помощи, так мне ваше братство. Другие обители довольно обеспечены способами к содержанию, как внутренними, так и внешними, а вы еще уподобляетесь Илии, в пустыне от Ангела питаемому. Ибо какое имя приличнее тем Христианам, которые благотворят вам, как имя Ангелов, посылаемых в пустыню от Господа? Се жилища ваши из ничего возникли, и храм Господень от ничего в лепоту облекается, и совершается в вас оное Апостольское слово: яко ничтоже имуще, а вся содержаще, яко нечаеми, но не оставляеми, яко умирающе, – и се живы. Подобно и я, сколько озабочиваюсь вами, столько и утешаюсь, зная скудость вашу и видя неоскудение, и охотно принял дальнейший путь единственно для освящения храма сего, дабы утешить вас и исполнить желание ваше, и поспешил нарочно уготовить его ко дню вашего праздника, хотя имел более удобности под конец сего месяца посетить вас; ибо должен скоро вторично быть в краю вашем. Приимете, возлюбленные, все сие знаком истинной моей к вам любви и попечения, и утешайте взаимно вашим преспеянием в Христианских добродетелях и святых подвигах. Се устроены вам келлии, устройте себе новые кровы на небеси; се преобразился и обновился храм молитвы, преображайтесь духом от славы в славу, обновляйтесь сердцем, постепенно совлекаясь ветхого, и обновляясь в нового человека. Се освящен и помазан храм молитвы, да помажется сердце ваше в истинный престол Божий; да святится тело ваше в живый храм души вашей. Помните непрестанно оные Апостольские слова: «Не весте ли, яко телеса ваша храм живущего в вас Святого Духа суть; прославите убо Бога в телесах ваших и в душах ваших». Не давайте мыслям вашим парения, сердцу вашему поползновения, телу вашему излишней сытости и покоя. Ходите в простоте и чистоте: то возбуждая себя взаимно в псалмех и пениях истинно духовных, воспевающе и поюще в сердцах ваших Господеви; то трудами телесными укрепляя телесные силы ваши и умерщвляя нечистые вожделения. Бойтесь праздности, как врага Божия, как матери уныния и злых помыслов, как питательницы сна и плотских похотей. Паче всего уподобляйтесь храму Господню вашим союзом и единодушием. Как храм составлен из разных вещей, кирпича, извести, железа и древа, но составляет едино тело, будучи прилично сложен и связан, и утвержден на основании; подобно и братство состоит из разных характеров, разного понятия; и если каждый из нас предает себя под руку Строителя, на основании Иисуса Христа, то разные характеры согласятся, разные понятия сблизятся, всякой станет на свое место, и вы соединитесь в едино тело Христово, единым духом связуемы, и будете единый живый храм, Живого Бога; если же каждый член захочет действовать сам по себе, хотя бы казалось и к лучшему, то поверьте, что враг удобно переловит вас поодиночке и погубит. Молю вас, не возноситесь умом вашим; не от Бога возношение; повинуйтесь в простоте сердца; повиновение безусловное есть характер Иисуса Христа. Союз братолюбия – верный знак души возрастающей и здравой; ежели повиновение иногда и противно плоти и плотскому уму, то всегда душе полезно. Между Ангелами нет вражды и непокорства, а вы носите имя ангелов; знаю, что враг умеет внушать благовидные причины на наставников: «Они ошибаются, они погрешают!» Но посмотрите на мирские семейства, те ли дома процветают, где глава семейства ума высокого? – нет, но где все послушны главе семейства. Разум кичит, а любы созидает; тако тецыте да постигнете. И тот, кто видит ошибки в другом, если станет на его месте, наделает более ошибок. Повинуйтесь в простоте: аще око твое просто будет, все тело твое светло будет. Утомил я вас, братия, моею беседою – все то вы уже знаете, что я говорил вам; но, может быть, иной, зная сие, носит только в уме, а еще не в сердце, и, может быть, глас пастырский, силою благодати Божией внесет иное зерно и в сердце; а в сердце слово не бывает бесплодно; оно только в уме засыхает. Молю Господа, да устроит вас во храм святый, а вас смиренно прошу – молитесь о мне недостойном... Аминь!» Хотя все попечения Настоятеля Филарета клонилось ко славе Божией и ко благу Глинский обители; однако вероятно, соскучив внешнею деятельностью, а паче сожалея о прекращении безмолвного и уединенного пребывания своего в обители Софрониевой, которым тогда утешался он в Боголюбивой душе своей, убедительно просил бывшего тогда при пустыне сей Казначея Иеромонаха Анастасия, да приимет на себя должность Настоятельскую; но Анастасий видя, что Бог, при неусыпном попечении сего Настоятеля в столь краткое время поставил, обитель совсем в ином, наилучшем виде, не смел и помыслить о удовлетворении смиренной просьбе его, да и не только что непостижимыми судьбами Своими являл Господь обители помощь Свою; но и призирал на нее, чрез непоколебимую веру и молитвы Отца Филарета, оком неизреченного своего милосердия, что будет видно из следующего происшествия. Однажды денежная сумма и съестные припасы в обители истощились, а собор братии не преставал умножаться, – и хлебник, в некий день, сделал закваску для составления и печения хлебов на общую трапезу; для дальнейшего произведения работы своей он имел нужду в муке; но приставленные к экономии братия возвещают ему, что муки уже не стало; возвещают о сем Начальнику, объявляя о смущении немощнейших из братий. «Матерь Божия вас собрала, – отец Филарет ответствовал в спокойствии упования, – Матерь Божия и напитает вас». Но в сем случае искушение было весьма непродолжительное и, почти к обыкновенному времени печения хлебов, привезли Монастырю в качестве милостыни 28 возов муки, – однако ж за всем тем братская трапеза в тот день была поставлена без хлеба. Надобно было видеть, чтоб достойно удивляться тому, с каким чувством глубочайшего смирения и благодарения всещедрому Богу, эта бесхлебная трапеза была вкушаема Отцом и чадами его! Подлинно не ложны слова Спасителя: не о хлебе едином жив будешь человек, но о всяком глаголе исходящем изо уст Божиих (Мф. 4:4). В другом же совершенно подобном случае, братия и не в постный день должны были поститься до склонения солнца к западу. Сии знамения милости Божией и покровительства пресвятой Богородицы усиливали в душе Начальника мужественную надежду на Господа; а братию утверждали в почтении, доверенности и любви к своему Отцу, который внушал им, что внешние благодеяния Божии должны возбуждать сердца их к благодарности к небесному Благодетелю, и на тщательное взыскание духовных и вечных даров Его благодатной любви. А случилось еще однажды, что не только вся братия обязаны были сотворить в келлиях по пятидесяти поклонов; но и сам Начальник, с одним, и по летам, и по опытности в духовной жизни, достопочтенным старцем, открыто пред всем собором в церковном богослужении, первый пред местною Иконою Спасителя, а последний пред таковым же образом Богоматери, творили по сто поклонов. Дело было такое: приближался праздник Рождества Христова, а в экономии монастырской не было ни рыбы, ни иного утешения, празднику приличного; сумма же денежная вся была истощена; тогда братия возмалодушествовали, думая, что в столь радостный день Праздника будут иметь трапезу весьма скудную, – но к общему удивлению, когда, по отслужении Божественной Литургии в сей великий Господний Праздник, собрались в трапезу, увидели на всех столах и белый хлеб, и обилие рыбы, а после трапезы прияли и по келлиям велие утешение¹.

Отец Филарет разрешил общее недоумение объявив, что к самому Празднику некто, не восхотевший именовать себя, пожаловал в их общину триста рублей. И так обличив маловерие их, на всех возложил вышеозначенную эпитимию; а дабы все приняли оную с благодушием, подверг наказанию и смирению даже и свое дерзновение веры; показал, что он всегда готов разделять с братией и сладкое, и горькое. «Стыдно, – говорил он, – грешить, но не стыдно каяться».

Подобные сему, от неизвестных благотворителей, пожертвования, и не редко были получаемы в обители, иногда чрез почтовую пересылку в деньгах и вещах, а иногда чрез нарочно посылаемых людей с разным хлебом и съестными припасами, так что братия, умиляясь чудному Божию Промыслу о сей убогой обители, ясно вразумлялись о непоколебимой вере Аввы Филарета, словом и делом научавшего глаголам небесного Учителя Иисуса Христа: не пецытеся убо глаголюще: что ямы или что пием, или чим одеждемся. Ищите же прежде всего царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам (Мф. 6:31, 33).

По общему приговору, как выше упомянуто было, Настоятель Филарет в 1821 году отправился в Санкт-Петербург для личного ходатайства о лесе и прибавлении штата монашествующих, где, особым Промыслом Всевышнего, имел счастье известным сделаться бывшему тогда Министром духовных дел и народного просвещения, князю Александру Николаевичу Голицыну, чрез некоего Петра, известного Князю и многим в Санкт-Петербурге, по остроте ума и чрезвычайной памяти, слепого очами телесными, но мысленными видящего вещи, каких многие зрячие не могут видеть, который имел духовное общение с Отцом Филаретом, когда сей еще в Софрониевой пустыни жительствовал. Этот Петр слепой, нашедши его в Лавре Невской и познакомив с Его Сиятельством князем Голицыным повлек в дом некой Христолюбивой Госпожи, восхотевшей видеть Авву Филарета и слышать слово Божие из уст его; а потом и другие благочестивые дома обтекая везде возвещал о знакомстве своем с отцом Филаретом, о духовных его позициях и дарованиях, и таким образом внимание весьма многих знаменитых и благочестивых особ в Петербурге, обращалось на сего Авву. Но между шествовавшими в простоте детской веры и любви к Церкви родной, встречались с ним и те, которые были на пути странных учений; они вводили его в состязания, но были побеждаемы. Так в один из светлых дней пасхальных отец Филарет посетил вышеозначенную Госпожу и рабу Христову, и между тем, как один из гостей ее, жестокие слова изрекал на служителей Церкви, Авва хранил глубокое молчание, погружался духом в бездну смирения, и, поминая слово Господне: не пецытеся, како или что возглаголете: дастбося вам в той час, что возглаголете (Мф. 10:19), – предавал всего себя Господу и слову благодати Его. Наконец, когда тот, многословием своим, коснулся умной молитвы, тогда в духе отца Филарета открылось слово с такою силою, какой и сам он не мог противиться; и когда он, вопросив обличителя оного о законном ходе умного делания, объяснял ему, сколь недостаточны и сбивчивы его о сем искусстве духовном понятия, и потом излагал, опытами святых отец оправданное, о том учение, от первых степеней до высших восхождений, живого в чистоте сердца Богопознания: тогда как бы огнь попаляющий с его словами соединился, и слово, изливавшееся из внутренней глубины сердца его рекою, принудило совопросника оного, закрыв очи, умолкнуть. Слух о сем состязании, вскоре распространившись по многим домам в Столице, усилил в душах благочестивых желание, пользоваться наставлениями отца Филарета; а невидимый враг вознеистовствовал против него с такою злобою, от которой Богохранимый ум бежал и сокрылся во внутреннюю пустыню сердца, и там – в крове Бога небесного обрел спасение и безопасность.

В это время Его Императорское Величество Государь Император Александр Павлович был в чужих краях, и ожидание продолжалось более месяца, а отец Филарет в течении сего времени был в великом подвиге – крепким воплем сердечным умолял Царя царствующих, да подвигнет, манием вседержительной воли Своея, сердце Царево на Царское к убогой обители благоволение. Наконец Император прибыл, и Князь Александр Николаевич Голицын, всеподданнейше доложил Его Величеству о Глинской пустыне, о Настоятеле ее, о нуждах сей обители, и о пребывании в Столице самого оной Настоятеля. Государь пожелал лично, видеть отца Филарета, и в 5 день июля месяца он удостоился счастья представиться Его Величеству Государю Императору Александру Ⅰ-му. Благочестивейший Государь Император снисходительно изволил спрашивать отца Филарета о его происхождении, о состоянии, о числе братий, о способах содержания и об уставе Обители; также о поставлении его в игумены; спрашивал: «Был он в монастыре Валаамском и знаком ли с уставом его?» благосклонно взял просьбу его и обещал исполнить.

Такою Высочайшею милостью Отца Монарха, окрыленный Старец, воссылал Господу Богу славу и благодарение в пламенных чувствованиях. Вскоре потом Святейший Синод получил Высочайшее повеление Императора, коим дарован Глинской пустыне новый штат, умноживший число иноков; дело о лесе восприяло ход, и как Министр Духовных Дел уверил О. Филарета, что слово Царское не останется без исполнения, то он решился оставить С. Петербург и возвратиться в свою обитель. Надежды его тем более еще утвердились, что при отъезде Государь изволил призвать его и объявить, что жалует Глинской Пустыне искомую лесную дачу в вечное владение. Сверх сего щедротами Его Величества и долги сей обители были уплачены. Но воля Монаршая об отмежевании земли, по встретившемуся препятствию со стороны бывшего тогда Министра Финансов, не могла исполниться без второго личного ходатайства отца Филарета. Он в 1823 году паки имел путешествие в С. Петербург, и при сей поездке дело это имело совершенно благоприятный конец, и Глинская Пустынь облеклась в одежду веселия, препоясалась радостью, проливая ко Господу благодарственные молитвы за Благотворительнейшего Царя и за всех иже во власти суть. Тогда же, по исключении, надлежащим образом, 300 десятин леса из казенного ведомства и причисления оного к Глинской Богородицкой Пустыне, Отец Филарет, по соглашению с братией, уставил ежегодный праздник в неделю Православия, а в Субботу пред оною Акафист Богородице красного пения, в воспоминание великих милостей Божиих и Матери Божией, явленных Обители в щедротах Государя Императора Александра Ⅰ.

Сверх сего, угодно было Богу, дабы и Супруге Его Императорского Величества, блаженной памяти Государыни Елисавете Алексеевне известным соделался Отец Филарет. В 1825 году проезжая в Таганрог, Ее Величество при въезде в Курскую Губернию близь г. Глухова, увидев монахов облаченных в священные ризы и мантии, и благочинно с горящими свещами и фимиамом, под начальством отца Филарета, исходящих от часовни, Глинской пустыни принадлежащей, приказала коляске своей остановиться, и взирая на лик пустынников, благоговейно облобызала крест Христов, окропилась освященною водою и приняла от отца Филарета просфору, честную икону Рождества Богородицы и три духовные книги, соответственные настоящей нужде сокрушенного сердца Царицы. По прибытии в Белоград, Государыня Императрица благоволила, посредством Курского Губернатора, прислать Настоятелю отцу Филарету 500 руб. и именно на часовню. Отец Филарет с братией, оплакивая вкупе со всей Россией раннюю кончину Августейших благоденствия их виновников, не токмо со всею церковью молил Всемилосердого Бога о вечном их упокоении; но и кроме дней, определенных Святейшим Синодом для совершения панихид о усопших Царских Особах, установил ежегодное поминовение о Государе Императоре Александре Ⅰ и Государыне Императрице Елисавете Алексеевне в 5 день Июля месяца, как день Высочайшего к нему милостивого благоволения.

После столь многотрудных забот, отец Филарет, по возвращении из С. Петербурга в свою обитель, деятельно занимался устройством оной; и между тем как плотники, каменщики и многие иные разного мастерства люди неусыпно воздвизали или исправляли храмы, выводили крепкие ограды, и строили разные принадлежности общежития, отец Филарет, с помощью Божией и покровительством Девы пречистой и пресвятой Богородицы, воздвигнутые и вновь исправленные церкви Божии украшал благолепно и снабжал от приношений Боголюбивых благотворителей многоценною утварью; церковную ризницу обогащал священно-служебными одеждами превосходного качества, и вообще разной величины напрестольные Кресты, Евангелии, Дарохранительницы, потиры, дискосы, дорогие покровы, лжицы, кадильницы, кацип, гробницы, – все это, сияя позолотою и сребром, представляет, в Глинской обители очам посетителя, истинное благолепие, славу и хвалу дома Божия , и как бы вещает напоминая: все это заботы и труды отца Филарета; наипаче же тщательно и весьма усердно старался он об украшении чудотворной Иконы Рождества Богородицы; – и украсив оную многим златом и честным камнем, поставил в облаке лучами сияющую, над царскими вратами, по образу от св. Лавры Печерской восприятому; и о том прилежно поучал, да и писанию повелел предать сей Боголюбивый Старец: «Что вообще на чудотворные иконы, как и на прочие явления перста Божия, подобает взирать, как на исполненные любви к человекам, любовью изобретаемые, стези премудрости Божией, глаголющей: веселие Мое с сынами человеческими. Могут ли пестуны так пещись о детях, как матерь печется? Могут ли пестуны понимать болезненные вопли младенцев, которые и сами не знают, чего хотят и требуют, от чего вопиют и страдают? Но сердце матери разумеет вопль немотствования младенческого; услышав плач рождения своего, матерь поспешает утешить дитя млеком своим, – и дитя успокоилось. Матерь верных – Благодать Божия; Матерь всех верующих во Христа Иисуса есть Матерь Божия, благодати исполненная присно дева Мария. Чада Ее о Господе, младенцы Ее о Христе Иисусе, скорбят страдают, вопиют, плачут; пестуны или им не внимают, или не могут попещись о каждом, или не могут распознать нужд их, или не могут помочь им. Что же делает благая Матерь благого Бога? То в сем, то в оном месте и времени, то чрез сию, то чрез иную Икону Свою дарует чадцам млеко благодати, на все полезные, и как бы тако вещает: «Дети сюда приидите» – дети текут на сей глас Матери, – текут привлекаемые духом благодати, вонею мира оного излаянного, текут как воды многие, – камо текут? к чудотворной иконе Божией Матери, а икона сия возводит их умы и сердца младенческие к самой Матери Божией, на небесах торжествующей; Царица небесная приводит сих детей царствия Божия к Царю и Богу их, Иисусу Христу, глаголет: еже аще глаголет вам, сотворите (Ин. 2:5); и наконец Сын Божий приводит детей своих, уже достигших меры совершенного мужа, ко Отцу Своему и, Отцу нашему, и к Богу Своему и Богу нашему, да будет всяческая во всех.

Не только постигал мудрый сей старец, отец Филарет, любовь Небесной Царицы к человекам Христианам, не только вразумлял о том и поучал чад своих; но и весьма часто возбуждал и укреплял веру в них напоминанием о чудных действиях Матери Божией, кои в недавние времена открывались в Глинской обители, пред чудотворною иконою Ее, торжественным образом и при многих свидетелях; что с уважением хранится и доселе в памяти братий.

Путивльского уезда помещица, вдова майора Матрона Алексеева Кабанова, в глубокой старости и в благочестии скончавшаяся, поведала братии Глинской: что однажды, еще в младости, разболевшись, и ни в каких врачебных средствах не находя облегчения, решалась искать помощи в милосердии Матери Божией и отправилась к иконе Рождества Ее в Глинскую пустынь. Болезнь на пути столько усилилась, что служители Кабановой, при ней находившиеся, увидев крайнее изнеможение Госпожи, хотели немедленно возвратиться домой; но болящая, лишившаяся уже способности и говорить, помаваниями вразумляла их отвезти ее в Пустынь. По прибытии ее в обитель, бывший начальник оной, строитель отец Софроний, из всех признаков усматривая близость ее кончины, приказал напутствовать ее таинствами исповедания и причащения, и наконец, когда казалось, что душа ее готова была разрешиться от уз телесных, совершили над нею елеосвящение и исходное молитвословие. Болящая пожелала, чтоб изнесли ее на вольный воздух; тогда пришел к ней один из Глинских старцев, духовник ее, с двумя посохами, и один ей подал, другим же свою ветхость поддерживал, и повлек ее, с помощью служителей, на место явления иконы Богородничной, которая на то время там находилась, и, ободряя упованием на всемогущество Царицы Небесной, посадил на пне той сосны, на которой святый образ явился, а сам вошел в стоявшую там малую келлию. Вскоре недужная ощутила, что она возвращается к жизни; по приглашению Старца вошла в ту келлию, в которой он, без сомнения, умолял за нее Господа, и когда приложилась к святой иконе Рождества Богородицы, тогда силы ее так укрепились, что она в монастырь возвратилась здоровою, и мужу своему, которого на погребение жены призвали, явилась как бы воскресшею.

Черниговской губернии Глуховского уезда, села Собичева, помещица Анна Григорьевна Барзыковская, объявила в пустыне Глинской, что сын ее Николай, который одержим был болезнью столь тяжкою, что врачи не могли облегчать страдании его; но приехав в сию обитель, молитвами Богородицы, получил совершенное исцеление.

Сверх сих чудных происшествий, отец Филарет чтил и хранил знамения и других многих, в Глинской обители бывавших, чудес. Это суть так, называемые привесы², т. е. памятники чудесных исцелений, в разные времена бывших.

Выше упомянуто, что достойно уважаемый достопочтеннейший отец Филарет тщательно старался о украшении чудотворной иконы Рождества Богородицы; но не менее того усердствовал и любил со всею силою души своей воспевать пред нею, – как бы пред Самою Преблагословенною пречистою Девою Богородицею, – Акафистное пение, которое в дни Субботние и совершал всегда сам соборне, со страхом и благоговением; а иногда, и преимущественно, когда праздновал Божие Милосердие к обители чрез Нее явленное, да и ныне являемое, то весь канон Акафиста пел посреди церкви дивным напевом Болгарским, – пение дивное – но, изумительно удивительней то, что достойнейшие из братии видали иногда при таких случаях лице его, как бы прояснявшимся и некою дивною светоподобною белизной покровенное.

Попечение отца Филарета о благосостоянии и благолепии храмов Божиих, о устроении порядка, и вообще о благосостоянии Пустыни, ни сколько не отвлекало от главнейшего, – о устроении душ во спасение, словесных овец Богом вверенного ему стада. С каким благоразумием, с какою мудростью, сей духовный делатель Христов, возделывал сердечную ниву каждого, приходившего к нему в обитель под благую неволю послушания! Была ли нива сия заросшая тернием каких-либо страстей, пороков, худых привычек, он наблюдательным оком озирал ее, внимательно всматривался, какие из сих растений преимущественно были укоренены на ней? Всякое терние гордости исторгал силою безусловного послушания; самолюбие истреблял отсечением воли; высокоумие прекращал смирением; ярость и гнев погашал самоукорением; всякую худую наклонность и мира сего привычки, прекращал и удерживал мудрыми наставлениями; и, все сорное и непотребное приучал попалять хранением уст, трудами, постом и молитвою. Таком образом мало по малу, со всякою кротостью и терпением, очищая ниву свою, на доброй, сеял семена, собранные им в благоприятное лето безмолвной жизни своей в пустыни Софрониевой; худую, удобрял назидательным учением Богомудрых отцов Церкви и примером своей неукоризненной жизни. Господь же Иисус Христос, хотящий всем спастися и в разум истины прийти, благословляя его труды, возращал на ниве сей, благодатью Своею, добродетелей и благочестия плод.

Влекомое тем словесное стадо его в короткое время умножилось почти до ста человек; тут были всякого звания люди: и рабы и господа, и благородные, и худородные, были и воины, и простодушные селяне, были продававшие и покупавшие, были мудрые и разумные. При таковом разнообразии в наружном рождении по плоти, очевидно, что паства сия еще разнообразней была по внутреннему образу каждого: сколько тут различных воспитаний, противоположных понятий, умов и характеров? Подлинно, если б она была подчинена обыкновенному пастырю, действующему по общепринятым правилам, то неминуемо встречались бы беспрерывные затруднения к единению, во спасение сего разнородного стада; но Авва Филарет имел от Бога особенное дарование к начальствованию; мир и согласие между братией были главнейшим его попечением, – а где они, там и Христос. Он тщательно обращал внимание на новоначального брата и установил, чтоб всякий, основательно желающий причислить себя к его Богоспасаемой пастве, во первых, отрешился от всех дел мирских так, чтоб никакие притязания мира, не только что не вызывали его впоследствии из обители, но ниже обращали внимание его на что-либо в оном происходящее; а во вторых, чтоб каждый истинно намеревающийся положить начало Богоугодного жития в обители, исповедал пред духовником, до малейшей подробности, словесно или письменно, всю свою жизнь, начиная от того отроческого возраста, в который кто восприял от Бога дар памятования; и сим образом, давно забвенные от небрежения узлы грехопадений, разрешаясь таинством исповедания, и наложением соразмерной эпитимии, доставляли сокрушенно каявшемуся душевный мир и радостное облегчение в совести, туне оправдывающейся благодатью Иисуса Христа. Замечая отец Филарет бываемое иногда сим новоначальным колебание и намерение, от малодушия и страха, оставить дружные ряды Христовых воинов, некоторым, по усмотрению своему, говаривал: «Страшливый да не исходит на брань»; других же ободрял уподобительными сказаниями тако: «Воины Царя земного, ратуя противу Его врагов, за стыд себе вменяют, по точию бегство с поля битвы, но даже и раны получаемые ими не лицом к лицу; тако и ты подвизайся яко добр воин Христов, приемля и терпя раны, от сопостата лицом к лицу, тебе чрез искушение наносимые; сии бо суть знамение могущества, а яже бываемые по плещам – всячески малодушия и страшливости»; и иных сам, по внушению духа своего, призывал к себе и, научая, как говаривал, «не хромать, а стоять твердо и непоколебимо, ограждаясь всегда молитвою и постом», отпускал с неизгладимою печатью спасительных и памятных для них назиданий.

В рассуждении к послушаниям сих тружеников умел он весьма искусно налагать на каждого бремя трудов, так что и благородные и изнеженные воспитанием, сносили часто иго сие гораздо с большим преимуществом пред теми, которые привыкли к суровой жизни и, по званию своему, как бы сдружились с телесными трудами. Познание внутреннего, в тайне сокровенного, человека – вот что подавало ему разумение безошибочно поступать в таких случаях. Любя труд и опытом познав пользу бываемую от него человеку, еще не достигшу высших духовных восхождений, поощрял к оному братию собственным примером, «Томлю томящего», – говаривал он часто, трудясь то там, то инде, то с лопатою, то с секирою в руках, – то есть утомляю плоть мою, не покоряющуюся духу моему; но и братия, с своей стороны, весьма ревностно старались подражать ему во всех трудах, как частного, так и общественного послушания, – за тож и какое возмездие получали от своего любимейшего Аввы! Возмездие это было в неизъяснимом утешении сердца – в каком-то приятном забвении тягостей труда, когда он посещал где-либо трудившихся детей своих; для всякого из них находил он, или слово душеполезное, или привет радушный, или внимание сердечное, в кротком взоре его выражавшееся. В особенности любил он заниматься саждением дерев, разведением фруктового сада, любил сей труд преимущественно потому, что он соответствовал духовному его деланию: – там, в насажденных древах являлась сила растительная, а здесь, в сердцах духовных чад его, развивалась и возрастала жизнь духовная.

Да и как выше сказали мы, что Отец Филарет от самых, лет отроческих возлюбил трудолюбие, которое по мере возраста его умножалась с силами телесными. Находясь в пустыне Софрониевой он также трудился много; но столько сколько сие совместно было с тем, чтоб сохранить равновесие телесных подвигов с богомыслием; перейдя же на начальство в Глинскую пустынь, он увидел и ясно уразумел, что богомысленное делание его должно было не столь быстро возвышаться: а вместо оного следовало восприять деятельнейшее исправление тех душевных н телесных добродетелей, которые в частном отношении к нему, были б полезны душе его; а в общественном служили бы примером и руководством пастве его ко всякому добру; следовательно к спасению всех и каждого; таким образом, по соображениям состояния и положения Глинского общежития, поставлял он телесный труд первым условием для начинающего: «Труждающийся да яст от хлеба общежития» – так он говаривал – и сам всегда первый бывал тому примером. – «Принесите туда или сюда мое утешение, орудия труда моего, моих верных в труде сподвижников»; – а иногда подобное сему говаривал Авва Филарет кому ни есть из братии, когда в усталости от трудов, покрытый потом или проникнутый дождем, едва переводя ноги, шел Старец сей к своей смиренной келлии для подкрепления и упокоения тела своего, – «Принесите мне – говаривал, заступ мой; я не могу руками владеть; вы уж займитесь оным делом, пока время благоприятно». Трудолюбивые его руки никогда не были праздны; при всяком изменении года, при всякой перемене воздушной, на всяк день и на всяк час, находил он для них дело; обебелевшая на них кожа, часто-часто была разукрашена язвами и трещинами, воистину, драгоценными кораллами! умел он сделать и рало, и плуг, и ярмо; умел заниматься и легким деланием ложек. Случалось, что он поправлял, а иногда и вновь делал собственными руками, какую ни есть и плотницкую и столярную работу, небрежно сделанную, и говорил: «Трудитесь, братие; Бог так ценит труд в послушании, что у Него каждая капля поту яко мученическая кровь». В расстоянии разном от обители находится много хозяйственных заведений, его попечением устроенных, из числа коих постоялой двор при большой дороге (из Глухова в город Рыльск идущей), при коем монастырская есть часовня; – сие и прочие все заведения отец Филарет посещая, всегда находил там занятие для трудолюбия своего; от малого и до великого, ничто не ускользало от его замечательного взгляда, и тот же час являлось в руках его орудие приличное делу; в особенности же любил он трудиться в том уютном хуторе, где, как выше сказано, находится часовня и постоялой двор; место это дарствовано обители его искренним другом, покойным Помещиком Дмитрием Севастьяновичем Бровцыным, место в полном смысле привлекательное; на протяжении 10 десятин земли, на реке Клевени; есть тут и луг испещренный цветами, и прекрасная частая рощица для пчельника, и небольшой овощной огород, и довольно обширный молодой сад, – сколько тут пищи для трудов неутомимого нашего Аввы!... Бывало он весной или летом, забрав в свой экипаж заступ, секиру, тяпки, межники и проч., отправляется туда; и там по целым дням трудится или один, или в ряду с братией. Он уподоблял это местечко земле, из нее же течет мед и млеко.

Труд, пища и покой суть необходимые условия для человека, как в духовном, так и физическом его мире. Упомянув вообще о трудах возлюбленного Аввы, скажем нечто и о пище, и о покое его телесном; ибо чем питалась Боголюбивая его душа, и как упокоевался дух его о Господе, о том подробно никто же весть, токмо един Бог. Ревнуя, по силам своим, списателю небесной лествицы, преподобному Иоанну, отец Филарет вкушал все, что уставом монашеского жития было дозволено, но всегда вкушал мало. Озабоченный по званию Настоятеля, премного обремененный внешней перепиской по сему предмету, а и того более отягченный обширными письменными сношениями с разными людьми, искавшими в его духовной мудрости путей ко спасению, не мог он всегда участвовать в общей братской трапезе; и по этой причине, а может быть, кто знает? – и по особенному подвигу постничества, вкушал от оной почти всегда вечером, в последний же год своей временной жизни, питался он одною только ячною кашей, без соли и елея. Вообще навык к воздержанию руководствовал его в пище и питии; и кто из братии бывал иногда с ним и за роскошными столами мирских людей, тот мог заметить, что он в благодарность радушному хлебосольству хозяина, ко всему прикасался и вкушал, но вкушал точно так, как птица, изъявленная в Духовном Алфавите Св. Димитрия Ростовского (час. Ⅰ. гл. Ⅷ, ст. 7). Добродушным же мирянам, внимавшим ко своим брашнам, всегда казался и ядущим, и пиющим яко же и другие. Некто живший в его саду и трудившийся с ним около десяти лет, не припомнит, чтоб воздержник сей, когда-либо коснулся своею рукою какового-либо садового плода; но всегда принимал оный от его предложения, с обязательною благодарностью; и все лучшее оставлял для угощения благодетелей обители, или отдавал братии на трапезу.

Зная опытом, что телесные подвиги постничества иногда возбуждают самообольщение, весьма внимательно наблюдал он, чтоб никто из братии не вдавался произвольно в сей подвиг, а всего лучше держался бы царского пути, т. е. средины. «Если конек твой, т. е. тело, – так он говаривал, – начинает резвиться, немедля накинь на него узду строгого воздержания; когда ж изнемогает, дай ослабу и благоразумно подкрепляй его: ибо аще надмеру понудиши твое тело, смущение душе наведеши». Но и в предохранение совести ближнего, отступал он иногда от правил постнического устава, и в утешение сим, немоществующим ради постного брашна, представлял Апостольские слова: ов верует ясти вся, а изнемогаяй зелия да яст (Рим. 14:2); и научал каждого, что если прилучится кому вне обители во дни постные, исключая св. четыредесятишцы, встретить предложение трапезы с елеем или рыбою – приобщаться оной, не яко сластолюбцу, радующуся о угождении чреву, но с неким зазрением себя в духе смиренномудрия так, чтоб с тем же вместе уничижить в себе и кичение постничества; если ж кто будет вопрошен, что именно уготовать для него в снедь на трапезу? тогда отнюдь не отступать от правил постнического устава, в обители соблюдаемых; в свой же обители, и даже на гостиннице при посещении посетителей, опасно соблюдал он правила общих постнических постановлений; да и для угощения благодетелей, почти никогда не выходил из того правила, чтоб не в разрешенные дни предложить рыбу.

Касательно покоя, он лишал себя оного во все дни своей временной жизни. Малая, даже очень тесная, келия служила ему не упокоением, а неким убежищем после трудов и многоразличных забот истекшего дня: ибо и в оной обычно затворяясь, после церковного вечернего правила, еще в большем подвиге находился он, упражняя умственные силы души своей: или отпиской Начальству по долгу службы, или необходимыми для пользы обители письменными сношениями со многими знаменитыми особами духовного и гражданского состояния; или уведомлениями о чем-либо благодетелей и любителей сего убогого общежития; или истолковательными ответами на вопросы, из св. Писания, разных мирских людей; или изложением душеспасительных путей, искавшим от него указания оных; или разрешением тех многих и частых недоразумений, которые многообразно возникают при искушениях человеческих; или духовными наставлениями своим духовным чадам, – но тщетно было бы усилие наше изложить и вкратце все его умственные занятия, – наконец под кровом сего же смиренного убежища, в безмолвные часы общего покоя, сей труженик Христов, не иский своея пользы, но многих, да спасутся (1Кор 10:33), изложил письменно четыре общежительных устава, по правилам св. Афонской Горы, все утвержденные Святейшим Синодом, из коих один для своей пустыни, а три для женских общежитий: Борисовской, Екатеринбургской и Оренбургской эпархии в селе Бетьках; из Бетькинской общины образовался а городе Уфе Девичий Монастырь. Кроме того, духовные дети и ученики его из Глинской пустыни, взяты в Настоятели Харьковской эпархии, Изюмского уезда, Святогорского Монастыря Архимандрит Арсений; Самарской эпархии в Бузулукском Монастыре Игумен Аполинарий; а так же написал он весьма назидательное поучение к новопостриженному монаху³; – вот в чем заключалось упокоение сего неутомимого старца подвижника! и, часто-часто полунощный звон колокола, призывающий братию на славословие Божие, заставал его в сих занятиях, – еще духом бодрого, еще закону плоти и крови не повинующегося; а в одну из таковых ночей, года за два, до его блаженной кончины, когда в обычное полунощное время вошел к нему параномарь для принятия благословения ударять на утреню, но не получая на обычный возглас ответа, должен был с помощью келейника насильственно оторвать затвор его убежища и – видит: возлюбленнейший Отец у письменного стола, на спальной скамье, склонив главу долу, – одетый, лежит без чувств в омертвелом состоянии. В несколько минут наполнилась келийка его сбежавшимися братиями; в страхе и недоумении о помощи, придумали натирать перси его деревянным маслом от чудотворной иконы Рождества Богородицы и, любимейший Авва, чрез четыре часа бесчувствия, открыв глаза, смотрел на окружавших его как бы с удивлением. Когда ж изъявили ему опасение о его жизни, ответствовал: «Бог милостив, я не болен»; а на предложение елеосвящения, сказал: «Не худо,» – но еще лежал неподвижно; в каковом положении и был перенесен братиями на простыне в гостиный покой для совершения сего над ним таинства; когда же началось оное, то он встал и сидел вовсе продолжение священнодействия, и по окончании приказал подать мантию и эпитрахиль, сам надел оные на себя, и сам прочитав причастную молитву: верую Господи и исповедую и далее приобщился благоговейно Святых Тайн Тела и Крови Христовой, поблагодарил братию за их сыновнюю любовь к нему и, совершенно здравый телом и бодрый духом, весело улыбаясь говорил: «Еще проживу года два, да и ныне пропоем Трипеснец, а после завтра и слава в вышних Богу.» Сверх сего сказания на деле, на другой день, в навечерии Рождества Христова служил царские часы, а в день Праздника литургию. В два года, три месяца и семь дней исполнилось печальное предсказание Старца и Отца осиротевших чад.

Но обратимся к его убежищу, в котором, как выше помянуто, затворялся он, не столько для упокоения телесного, сколько для умственных занятий на пользу чад своих – братий сей обители и прочих ближних его о Христе Иисусе особ; однако ж и он, как человек плоть носящий, нуждался в упокоении телесном, а потому убежище сие и можно именовать его жилым покоем, его келией. В течении первой половины почти 24 летнего правления своего Глинской пустынею, воздвигнул он для помещения 100 человек братии столь выгодные помещения, что каждый из них имеет особую пространную и светлую келлию; а все старейшие от 2 до 4 комнат; сам же рачитель о спокойствии других, неутомимо заботливейший Отец Филарет, помещался в келийке длиною в 6, а шириною в 3 аршина; дневной свет освещал ее с северной стороны чрез одно окно, и то почти всегда закрытое скромною пеленою; а отрадные лучи солнца проникали в оную в должайшие только летние дни, да и то последними обликами своего захождения; но вечное Солнце правды – Христос освещал его Боголюбивую душу и – довлеет сего. Так называемый по пустынному наречию услон или деревянная скамья о четырех ножках (подобием исподней гробовой доске выделанная), на ней сеном наполненное вретище и такая же подглавница, служили ему и одром для сонного упокоения, и седалищем для письменных занятий. Самой простой отделки на двух подножках деревянный стол, кое-как приставленный к окну, два простых стула, один полушкафик и несколько деревянных полочек в углу, составляли всю мебель и всю пустынную роскошь Аввы Филарета! Все в ней бедно и просто, но все чисто и опрятно, все собственными его руками приводилось в порядок и чистоту. Будучи весьма не вещелюбив, не имел он у себя ничего излишнего, необходимые же для употребления вещи были самой низкой работы, как напр. письменный его подсвечник с тенником, сделан был из листового железа плохим монастырским ковачем; или деревянная песочница, местами сургучом залепленная, служили ему несколько десятков лет. Святые иконы, которые он всегда благоговейно чествовал, и те в его келлии были без всяких украшений и очень скромной работы. Когда же, сколько времени, и как именно упокоивал он изможденное тело, в этой убогой келлии и на оном смиренном одре, Един токмо воздающий яве Бог, о том сведущ.

Сказав нечто малое из весьма многих телесных и наружных подвигов Игумена Филарета, упомянем, сколько сил разумения нашего достанет, и о тех благодатных дарованиях, которых удостоился он от богатых и великих щедрот всемилостивого Бога. «Аще хощеши совершена быти, – сказал Учитель наш Христос, – иди, елика имаши, продаждь и даждь нищим» (Mк. 10:21); следовательно нищета есть такая добродетель, которая или возводит человека на степень совершенства, или и сама собою представляет высоту оного; – на сию-то, для весьма многих неприступную высоту, тщательно старался отец Филарет открыть себе путь; и хотя высшие восхождения к оной и не были еще для него доступны; однако ж он отчасти наслаждался уже видением оной, находясь на степени предварительной к тому добродетели, не стяжания, «имея пишу и одеяние, сими довольны будем» (Тим. 6:8), так всегда мыслил, так жил, и всегда тому научал он чад своих – братию обители.

По мере сил, благостью всещедрого и всемогущего Бога человеку сообщаемых, отец Филарет подражал наипаче кротости Его и смирению; но когда, как и с каким успехом изучился оным, сказать не можем; плоды же их вкушали всегда присные его чада с неизглаголанным сердечным услаждением. Сколько встречается искушений на скорбном пути истинно-монашеской жизни, искушений, по существу своему маловажных, но до невероятия тягостных, по закону иноческого отвержения воли! и все сии, как бы свинцовые, для сердца гири снимал он с каждого, рукою кроткого снисхождения; от выговора до эпитимии, соразмерной важности преступления, везде он был одинаков, нигде не выходил из пределов благоразумной строгости и, силою кроткого слова приводил всегда виновного к той точке самосознания, с которой сей примирялся и с Аввою и с своею возмущенною совестью; но за то не пропускал и малейшей ошибки без внимания; напр. видел ли, что кто-либо идучи размахивал рукавами, или слишком поднимал вверх голову, или что-либо без нужды двигал и стучал, он тотчас напоминал тому, что это неблагообразно и означает недостаток смирения. За день до своей кончины сделал он кроткий выговор Иеродиакону, за ошибку при чтении Апостола, во время елеосвящения над ним; за несколько часов только до исхода своего из мира изъявил отеческое замечание, чтоб духовники поспешнее приходили к болящим, требующим напутствования св. животворящими Христовыми тайнами. Одним словом: во всякое время и на всяком месте, так сказать, следил он все шаги своих подчиненных и без всякого лицеприятия обличал и исправлял преткновения каждого. Однажды послан был к Епархиальному Епископу монах сей пустыни для посвящения его во Иеродиакона; было расчислено и время, в которое надлежало возвратиться ему; но, как говорит простонародная пословица, искушение ходит не по лесу, а по людям; молодому Иеродиакону вздумалось побывать у своей матери, для чего и употреблено времени против расчета 7 дней; по возвращении в пустынь явясь к Авве Филарету, представал он в дар для Глинской ризницы несколько значительных вещей (потому что был из достаточного купеческого сословия), и думал сим приношением покрыть вину свою; отец Филарет принял его с обыкновенною ласковостью, приветливо благодарил за усердное подаяние, и отпуская его сказал кротко и тихо: «Все это хорошо, но за самовольную отлучку положи пред Иконою Спасителя в церкви 700 поклонов». Неожиданная эпитимия сия тем более была тягостна для нового Иеродиакона, что в тот день съехались в Глинскую пустынь и были в церкви некие знакомые ему благородные особы. Но в другой раз и того большее искушение, только в другом роде, постигло сего юного Иеродиакона: в один из дванадесятых праздников был он назначен в соборное служение литургии с отцом Филаретом: выше упомянули мы о благолепии Глинской ризницы, из которой доставшийся ему по жребию, а может быть, и по собственному его выбору, превосходный стихарь – был из числа тех приношений, которыми мнил он покрыть самовольную свою отлучку к матери; и стихарь этот, с отличным при нем орарем, был весьма к лицу его благообразной наружности; облачась в оный и получив благословение для обычного каждения алтаря и церкви пред начатием литургии, с тем благоговением, которым отличаются службы в Глинской пустыни; но то, что для других было не заметно, для прозорливого взора Аввы было весьма явственно, и это явственное – было утонченное тщеславие того Иеродиакона, которое тогда же и подавил в нем сей искусный старец, рукою кроткого самовластия: он повелел ему снять нарядный стихарь и надеть старый, выношенный, мишурный; – «Пощади, мя отче святый! здесь в церкви мои родные, мои знаемые, мои ближние; не могу понести ига сего», – так умолял его, падая к ногам его, и так говорил ему тихо и смиренно виновный сын его; и однако ж, убежденный силою кроткого слова и взора отца своего, исполнить повеленное, исполнил с великим принуждением; но за то и награжден был тем неизъяснимо радостотворным чувством внутреннего утешения, которое бывает от благодати Божией человеку-послушнику, и человеку покоряющему благим злое.

Но не редко случалось, что отец Филарет, как человек, и гневался и негодовал за что-либо, но никогда кроткое лицо его не помрачалось видом ярости. Кто слышал благозвучный голос его, во время священнодействия, пения и чтения, но слышал также и беседующего о чем бы то ни было, и с кем бы ни случилось, тот легко может понять, что переход сей от звучного к тихому, от мужественного к весьма слабому голосу, происходил в нем единственно от драгоценного залога кротости и смирения. Он очень любил ласкать малых детей всякого состояния, (к чему яростный и горделивый едва ли способен), и всегда утешал их каким ни есть даянием; даже когда выезжал куда-либо, всегда имел в запасе или яблоки, или баранки, и бросал оные мальчикам крестьянским, выбегавшим к нему на встречу с радостными приветствиями – и говорил: «Зa это яблочко, за этот бублик будут они поминать меня по смерти моей». Добродушные дети даже и по смерти его долго выбегали на дорогу с детскими приветами, когда видали экипаж, на котором ездил их благодетель; но из оного никто уже не приветствовал их былыми гостинцами...

Дух смирения господствовал в душе отца Филарета, разливался на все дела его, выказывался во всех поступках его, в словах и во взорах его. Чрез сей неоцененный дар благодати Божией, вызван он из пустыни Софрониевой на начальство в Глинскую, и сделался известным многим знатным особам в столице; он ввел его в чертоги Царские, в нем благословил он благословенного Монарха; он подавал ему глагол со многою силою против различных и странных учений; чрез него поистине и святая Глинская обитель возникла и развилась в том виде, в каком ныне находится. Но возрождение и развитие это, и в материальном и в духовном ее отношении, везде и по всюду, как бы благоухает сим духом смирения Аввы Филарета: свидетельством первому может служить все целое, и по частям рассматриваемое, наружное устройство Обители; а последнее явственно выражается сто численном почти числом братии, благодатией Божией, в мире и согласии живущей и тщательно старающейся о соблюдении введенного им устава и правил пустынного смиренного жития.

Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем (Мф. 11:29). Любя смирение, сим смиренным глаголом Спасателя, отец Филарет утешал приходивших к нему, с изъявлением каких-либо душевных скорбей, наводимых от сопротивного, и скорби сии яко дым исчезали; но примером собственного смирения несравненно более назидал и утешал он своих о Христе чад: один из братии, за сделанное ему от отца Филарета кроткое замечание, о несоблюдении определенного порядка в одежде, оправдывался в том весьма не дельно и довольно грубыми выражениями, чем, без сомнения, и оскорбил Авву, однако же не со стороны самолюбия или любоначалия; ибо он по прошествии двух дней, видя что сей досадитель не является к нему с сознанием и испрошением обычного пустынного прощения, сам при встрече с ним предупредил его смиренным поклоном и кроткими словами: «Прости мя, брате, яко аз оскорбих тя яко человек», и сим поступком смирения привел его к истинному раскаянию. Нельзя достойно изъявить сожаления, что не могут вмещаться подобные примеры в объеме сего жизнеописания, и без оных довольно уже обширного, однако ж упомянем и еще о некоторых: – один из преимущественно старших братий, по прегрешению свойственному человечеству, подвергнулся эпитимии церковных поклонов; но смущаемый ненавидящим смирения и покорности, искони человекоубийцею врагом, не восхотел принять сие душецелительное врачевание и не повиновался Авве; предлежало в таком случае обыкновенному Начальнику прибегнуть и к обыкновенным средствам: полною силою настоятельской власти подвергнуть виновного сугубо большему наказанию, и тем отвратить от других вредное влияние примера непокорства; но Отец Филарет поступил в этом случае совсем иначе; он стал пред святою Иконою Спасителя, и как бы пред Самим Господом Иисусом Христом, со страхом Божиим и благоговением, сделав сто поклонов, испрашивал за виновного, по обычаю пустынному, прощение от всех предстоявших в церкви братий, и тем подвигнул к истинному раскаянию не только не покориво-виновного; но кротким и смиренным своим видом, проник, так сказать, сердце каждого неизъяснимо умилейным чувством.

Научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим. От изучения Божественных добродетелей кротости и смирения, достигнул отец Филарет, в соразмерности к оным чрез благодать Божию, и тех даров Духа Святого, которые покоят человека во время наведения каких-либо скорбей, печалей и возмущений. Много, очень много скорбей и противностей понес он во время своих духовных подвигов в пустыни Софрониевой; но и в Глинской обители, не менее того, тяготело над ним сие неизбежное иго; однако же он, при помощи Божией, непоколебимо и равнодушно принимал все раны, наносимые ему от невидимого врага чрез злобу человеческую: прощал, не злобствовал и наслаждался спокойствием.

Но примером можно объяснить сие спокойствие души гораздо убедительнее нежели пером: «Иди, и глаголи о сем, и поноси мя в слух всей братии», – так он в спокойствии духа ответствовал некогда одному из братий, вбежавшему к нему во гневе и ярости и поносившему его весьма оскорбительными словами, и сим совершенно обезоружил его и сделал безмолвным. Другой брат, чувствовавшей к нему с давнего времени какое-то для других непонятное нерасположение, отзывался о нем в письме своем к приятелю, весьма в колких и осудительных выражениях; но случайно, а может быть, и по промыслу Божию, письмо это попалось в руки земской полиции вместе с тем человеком, которому оно было поручено для доставления. Полиция, не найдя в оном ничего противного тому делу, по которому задержан помянутый человек, препроводила его к Настоятелю отцу Филарету. Авва имел правилом не любопытствовать писем братских, хотя и мог, и даже должен был, делать это по званию Начальника; но как письмо это дошло в руки его чрез Полицию и было уже вскрыто, а потому и прочитано им не исключительно. Больно было отцовскому сердцу его, вельми прискорбно кроткой душе его, что инок далекой странней обители, присный о Христе брат, пришлец, с отеческою любовью усыновленный, так тяжко осуждал безответного: воздающие ему злая возблагая, оболгаху, зане юних благостыню. С невозмущенным спокойствием духа и с обычною кротостью, отец Филарет, призвав виновного, открыл пред ним все пути его заблуждений; – но здесь заградишася уста глаголавшего неправедная. И, предав письмо то в его глазах сожжению, простил ему от полной искренности непамятозлобного сердца, отечески благословил и отпустил с миром.

Упомянув о сих добродетелях отца Филарета и сказав весьма не многое о плодах от оных, в собственной душе его созревших, скажем и о тех особенных дарованиях, которых удостоился он от благодати Божией, как бы независимо от прочих добродетелей: это дар рассуждения, дар силы слова и дар распознания человеческих нравов и свойств; но приводить бесчисленные примеры пользования тех людей, кои искали в духовном делании разрешения каких-либо недоразумений; описывать силу и влияние словес его на всякого приходившего к нему с верою, ради пользы душевной; и наконец рассказывать многообразные случаи постизания духа человеческого и сообщения оного или разделения с его духом, было бы для некоторых читателей сей хартии или не понятно или невместительно, а для других, может быть, и не совсем вероятно. Раскольники, еретики, несчастливцы, кои бесприютно скитаются на распутиях различных и странных учений, и те высокоумные чада века сего, коих мудрость паче буйства есть, вообще, приближением своим к Авве Филарету, производили в душе его то не понятное чувство отвращения, от которого дух его как бы сжимался, подобно тому дивному растению, которое от стороннего прикосновения свертывает – и листки и цветы свои. О том же особенно-отличительном даровании от прочих даров благодати Божией, чрез которое и которым уведывал он иногда тайное сердца человеческого, недоумеваем, как и именовать оное? Было ли оно дар прозорливости, или особливое некое извещение для частной пользы человека, не вемы; и предоставляем сие на рассуждение каждого, по нижеследующим примерам.

Некто из проживающих и доныне в Глинской обители, под игом добровольного послушания, довольно часто и далеко отлучался к своим родным, и однажды пришед к Авве за благословением на подобную отлучку, получил от него строгий выговор за легкомыслие о таких отлучках; а говоря об опасностях, в которые он чрез сие вдавался, разъяснял о сем столь сходственно с теми искушениями, которым подвергался тот брат во время тех отлучек, что как бы оные были ему совершенно известны, при чем утвердительно сказал: «Дело же, под предлогом коего ты отлучаешься, решительно не будет иметь успеха», что и сбылось в скором времени. Тот же самый брат, быв однажды в вечернее время призван отцом Филаретом для некоторого дела, требовавшего довольного времени, вошел к нему весьма смущенным от того, что должен был оставить свое келейное правило, или совсем не совершить оного, по причине предлежавшего занятия у Аввы; но к удивлению своему услышал от него следующее: «Некто из старцев, приняв некиих посетителей от братий, извинявшихся пред ним, что приходом своим помешали они его келейному правилу, сказал: мое правило такое, да не сотворю воли моей.» Примером этим навсегда успокоился тот брат для подобных случаев; но и он и мы недоумеваем, к дару ли прозорливости отца Филарета, или к особливому извещению Божию, должно относить такие случаи; но и много подобного могли бы мы вписать в сии листы, если бы не ограничивались правилом: не славить, дóндеже сам Бог прославит сего добродетельного Старца; однако же непреодолимое желание нудит нас упомянуть и еще о подобном случае.

Поселяне одной веси, при которой находится монастырская мельница, дарствованная обители блаженной памяти Императором Павлом I, враждуя за отобрание от них сей мельницы, делали разные обиды обители, и однажды раскопав плотину, выпустили из озера воду; когда же было донесено о сем отцу Филарету, то он в спокойном, без всякого смущения, духе, сказал: «Что же с ними делать? Нам заводить тяжбу грешно, а лучше остаться обиженными; пусть поправят плотину и помолимся Богу о дожде». По исправлении плотины вскоре столь сильной дождь прошел, что все озеро наполнилось водою с избытком и мельница получила от того сугубый помол.

И так, будучи самовидцы сих, и многих других примеров, произраставших от корня добродетелей отца Филарета, и происходивших в нем от даров благодати Божий, и как присные слышатели словес и учений его в силе и духе, могли ли мы, истые чада его, не иметь к нему той веры, которая безбоязненно ведет неопытного путника по скользким путям спасения? – Так, мы имели оную, ею согревали сердца наши и, она целила души наши! Но и не мы только одни были ей причастны: все знавшие его, все искавшие в его дарованиях, не чудес и знамений, а истинной пользы душевной, опирались на сию веру, как на прочный посох в пути спасения. Прилагаемая при сем краткая выписка, из письма одной достопочтенной духовной старицы, к брату сей пустыни, яснее может высказать, ту живую веру к отцу Филарету и любовь к нему, и сетование о лишении сего единственного Старца, которыми, подобно ей, и все знавшие его, могут достойно похваляться. Письмо это, вообще в объеме своем весьма обширное и написанное самым простым слогом, так сказать, дышет сими чувствованиями; – мы же верим сему, тем же и глаголем.

«Точно Сам Владыка обитал в душе моего Старца Филарета, который все сердце человеческое видел. Однажды при собрании нескольких лиц и при духовной беседе с батюшкою Филаретом, я лишь только подумала: может ли видеть Батюшка, кто и каков? А он, говоря с другими, обращается ко мне и говорит: как в стакане хрустальном видна вода мутная и чистая, так и человек виден. Я сейчас испросила у него прощение о помысле; а прочие смотрят и не понимают, к чему он сказал то. Ах, мой Батюшка родной! кто мене теперь накормит сладкою беседою? Кто разогреет сердце мое в любовь молитвенную! Кто мене побуждать будет к молитве? Горе мне, горе сироте! Никто не поможет мне в слезах моих! Двадцать пять лет сердце мое имело отраду и в скорбях утешение, теперь же найде на мя нощь мрачная и туча; аще бы не Господь подал мне дара рассуждения, не могла бы перенесть скорби такой! Одна ближняя моя пишет ко мне, чтоб я приехала к ней от скорби моей; но я от скорби и доселе не отвечала ей и ехать не намерена; буду смерти ждать на одном месте! Вот-вот она придет, а я какой дам ответ Господу! не знаю. Нет ни одной добродетели! с чем явлюся! Прибегаю к Св. вашим молитвам, помяните худость мою, да сотворит Господь милость со мною. Боюсь; что я много утруждала Старца моего, а делом ничего не слушала. Более ста писем имею от него на обличение моей совести, что он занимался такою нерадивою душой, думая что-нибудь хорошее будет; а я вовсе пустая, и страшусь о том, как я ответ дам Господу за труды его, которые употреблял он для меня и любил меня как родную сестру свою! Не могу не скорбеть. Ах, как бы вы знали, сколько прискорбно мне, до самого гроба не утешно! Но был день один, что он, Батюшка мой, недавно во сне так утешил мене, такую радость влил в сердце мое, что целый день, как на светлое Христово Воскресенье, торжествовала душа моя, особенное какое-то утешение чувствовала! Если бы хотя и такая, грешной мне, радость была в будущем свете, то я не желала бы и минуты жить на земле. Может быть, это мне и прелесть была, не знаю, Бог весть, только я Батюшку моего, сколько Бог поможет, поминаю, и верую, что его святые молитвы защитят нас во всех случаях».

Изъявив, сколь неутомимо и благодетельно горел сей светильник, поставленный на свещнике Глинской, Богом держимой, обители, скажем теперь, как он истощался и догорал. Года за два до кончины своей чувствовал отец Филарет сильную грудную болезнь, по его замечанию, от нарыва в груди происходившую; но недуг сей миновал благополучно и без всяких медицинских пособий от коих он во всю свою жизнь устранялся: однако ж следствием сей болезни был умеренный кашель с кровяною, по временам, слюной; но то обстоятельство, что он с небольшим за год до своей кончины не употреблял кислой и соляной пищи, а также и собственное его замечание, были поводом к догадке, что нарыв тот оставил по себе язву; видавший же его несколько раз один искусный военный медик, предполагал источником этой болезни геморроидальные припадки; как бы то ни было, но Авва наш не оставлял обычных своих трудов с заступом и секирою, ни обыкновенных ночных письменных занятий, ни любимого им пения в церкви, всегда был бодр и свеж в лице своем (впрочем давно уж иссохшем купно с телом, но не от болезни оного) и даже за шесть недель до своей кончины всю первую седмицу Св. Четыредесятнпцы ходил в церковь и пел, а в неделю Православия служил и литургию, тем же, но несколько уже изменившемся голосом; и всяк почти мог предвидеть, что служение это в рукотворенном храме было последним служением в его временной жизни. В последующие седмицы редко и не на долго выходил он из келии; однако же на крестопоклонной седмице выходил в церковь и слегка пел, и вообще занимался делами по обители, особенно же окончанием дела о земле, дарствованной от некиих богомольцев.

Любимейший отец Филарет не показывался более в соборе братии: ни в храме Божием, ни в общей трапезе; но все нуждавшиеся в его распоряжениях, советах и приказаниях получали оные от него в его келии, и все еще болезнь его не была болезнью слеглою; и он даже на страстной неделе выходил в сени для благословенья благородных особ женского полу. В четверток седмицы сей водится в Глинской пустыни древнее благочестивое установление, совершать елеосвящение и помазывать св. елеем всю братию, и желающих сего мирян, почему было предложено и отцу Филарету: не повелит ли он учинить сие и над ним в его келии? но он ответствовал кратко «в субботу». В великий пяток слушал он чтение одной важной бумаги, относившейся к выше помянутому делу о дарственной земле, приказал оную поправить в некоторых им замеченных местах, и по переписке подписал довольно твердою рукою. Вот и день субботы великой; вот совершилось и елеосвящение над болящим Аввою, в продолжение коего, сидя слушал он чтимое с особенным вниманием; но вот сообщился он и с Господом Иисусом Христом чрез животворящие Тайны Тела и Крови его. Возрадовася душа моя о Господе и возвеселися дух мой о Бозе Спасе моем! – вот в каком состоянии находился тогда возлюбленнейший наш Отец! А когда его и общий всей братии Духовник вопросил: «Кого ты Отче назначаешь по себе преемником твоего начальствования?» Ответствовал ему с умиленною улыбкой: «Тебя бы, но рясы мои для тебя длинны, а Евстратию годятся»⁴. А прежде сего говорил ему эконом монастырский: «Ты, отче, верно уж оставляешь нас?» ответствовал: «Нет – мы дождемся Пасхи Христовой, разговеемся, а там – буди воля Господня». По совершении означенного елеосвящения над ним, отец Филарет благодарил священнослужителей совершавших оное, и испросив обычное троекратное прощение у сих, сказал: «Молитесь, Бога ради, о мне грешном, отцы святии» и благословив приходивших к нему братий, просил, чтоб не беспокоили его более; и воля Отца свято была исполнена. Болезнь его не показывала близкой кончины; он сам вышел в гостинный покой, где совершалось елеосвящение над ним, одетый весьма чисто и опрятно, сам надел на себя мантию и епитрахиль для приобщения Св. Тела и Крови Христовой, сам читал причастную молитву и сам собою вошел в свою келию; беспокоивший его кашель почти нисколько не оказывался, дыхание было свободно, голос тот же кротко-тихий, и он, не чувствуя никакой внутренней боли, говорил: «Если б мне поесть чего-нибудь хотя мало, то я сделался бы совершенно здоров», а сей-то всегдашний недостаток в питательности, как кажется, был и зародышем его болезни, питал и продолжал оную даже до гроба.

Но вот наступил и великий день вожделеннейшего Праздника Воскресения Христова, и возлюбленнейший О. Филарет подал новую надежду к продолжению жизни. Он дал благословение пономарю на ударение к утреннему пению и сделал распоряжение касательно священнослужительского облачения как для утрени, так и для Литургии; в разрешенный час он скушал два яйца мягко сваренных и немного сметаны, и весь тот день веселия провел в безмолвии, весело и благополучно; но в час по полуночи под светлый Понедельник потребовал Духовника и дожидал его со многим желанием, и сей причастив его св. Тела и Крови Христовой, не много спустя совершил над ним и исходное последование. Еще душа в нем, еще благословлял он каждого приходящего к нему с сердцем, исполненным любви и неизреченного сетования о разлуке. К рассвету дня начал он трудным дыханием оказывать все признаки приближающейся кончины, сохраняя однако ж полное присутствие ума, памяти и слова; а пред ударением в колокол на проскомидию, с помощью одного предстоящего, положил крестообразно, на письменный, близ постели его находившийся, столик обе свои руки, и на оные в молчании приклонив главу, как бы с поклонением сим, в тайне сокрушенного сердца, принося теплое последнее в сей жизни моление ко Господу; чрез несколько, и не более трех минут, поднялся без всякой помощи от предстоявших в сидящее положение, приклонив главу к персям, переводил редко и тихо дыхание и , не оказав никакого болезненного движения или сильного вздоха – заснул, – предав Господу дух свой. Сие было в 6 часов с половиною утра, во время совершения проскомидии, на коей и о здравии и упокоении был помянут.

На другой день в светлый вторник, по совершении литии, тело его вынесено в соборную церковь, и открыто было для всех, с болезненным сердцем приходящих к нему. В четверток при большом стечении народа совершали погребение два Архимандрита, Игумен и весь собор священнослужителей Глинской обители, облаченный в самые первые лучшие ризы, те, которые попечением и многими трудами покойного приобретались. В продолжение погребального пения на лицах молящегося народа начертано было умиление, и осиротевшие братия изливали слезы, – но слезы это, по словам их, так были утешительны, что рождали в сердцах не печаль и сетование, а какое-то неизъяснимо радостотворное чувство веселия, всякой душе как бы извещающее, что во гробе лежащий не умре, но спит.

В Южном приделе Соборной церкви Рождества Богородицы, в нарочно устроенном склепе, при церковном прагть (по завещанию Игумена Филарета: «Да поминают мя все входящие в храм Господень»), сокрыто и предано земле тело незабвенного, коего блаженная кончина – и в столь радостнейший день Праздника праздников, есть знамение явной милости Божией.

Мир тебе, Отче преподобный! Братия Богоспасаемой обители твоей, и все знаемые тобою, охранят навсегда в сердце своем память твою! Блажен, его же избрал еси, Господи! и приял, вселится во дворех Твоих (Пс. 64:5).

Духовник проходящим к нему для исповеди, для открытия совести и за советом духовным, всем труждающимся о Господе, а паче подвижнейшим, да являет себе во всякое время удобоприступным, дабы сии приходящие к нему и Бога ради труждающиеся сестры, имели несумнительную веру и удобную откровенность во всем. Он должен прилежно, по званию духовническому, смотреть всех приходящих, и наблюдать, с каким кто духом приходит, и кто какими душевными недугами болезнует, и распознав болезни, да тщится прилагать и врачество всякой язве полезное. Дерзостным от подвижнейших да предлагает опасность падения от нечаянного нашествия немощей и страстей, предстоящую тем наипаче, кои слабостями других соблазняются, и к немощам ближних не снисходительны: таковым предлежит великая опасность: и ров падения, и души бедствование, и дверь отчаяния. Аще же кто придет с обремененною немощами душою, с болезнью в сердце и с глубокими язвами в совести; и со смирением и близ отчаяния; таковых подобает принимать с милованием любвеобильным, и предлагать им неизреченную милость Божию за исповедание согрешений и покаяние истинное, и представлять им примеры прежних великих грешников, истинно покаявшихся, и по очищении от грехов Господу угодивших, и ко святым приложившихся; и тако соответственное недугу каждому врачество преподавать по наставлению Преподобного Иоанна Лествичника, тако глаголющего: «Да не предлагаеши приходящим врачевства единого; приходящему к тебе врачеватися с высокомудрием подвижничества и знания от деяния, предлагай, яко высокомудрым падения и наказания ко смирению попущаются от Бога, и благодать Божия отступает от них, и врагу бывают подручники; и мняйся стояти блюдется, да не падет, Апостол пишет. Отягченному же грехами предлагай Бога быти милостива, и простительна грехами обремененным и истинно кающимся». – И тако духовник должен иметь во всех случаях рассуждение; изнуряемых стужением браней мысленных и страстей телесных, утешать и укреплять в подвигах, да не унывают, и да не впадают в малодушие и отчаяние; но да последуют оному наставлению отеческому: аще и тысящу язв на всяк день от врага примеши, да не отступиши от живоносного подвига: ибо кому больше различными браньми стужает враг, аще не подвизающимся? завидует бо им, водя их истинное и ко спасению стремящееся по Бозе намерение в подвигах; а сего ради с большею яростью нападает на них, и паче вначале стужает хульными помыслами. Но кто не желает и отгоняет их по возможности, тому они и в грех не вменяются. Аще же кто и не может отгнати их, да открывается духовнику или искусным старцам, и Бог прогонит их; точию да не желает их, но да противится им, пренебрегая и в грех себе не вменяя их. Сие бывает по зависти бесовской, по Божию же попущению, ради искуса и смирения подвизающихся. Аще же иные и подвизаются, и постятся, и бдят на молитве, и брани от врага не стужают им, и скорби внутренние и внешние не находят на них; таковых подобает наблюдати опасно: ибо таковых подвиг опасен есть паче же, аще кто с самочинием и высокомудрием безгодное имать рвение к безмерным подвигам; таковых подобает приудерживать советом, соглашаясь о сем с Настоятельницей, по правилу Преподобного Лествичника, глаголющего: аще видиши юна, «быстро восходяща на небо, ем за позе, верзи долу». Новоначальные паче да навыкают прежде по земли ходити и во всем умеренности держаться. Подобает наставляти их отсечению воли своея пред старейшими, да последуют искусных отцов учению, да пребывают в повиновении старицам, да обучают ум познавати прилоги вражии, и отгоняти молитвою Иисусовою и сопротиворечием. Подобает учити их, како побеждати страсти и противостояти оным; паче же низлагати злобу и гордость и к различными вещам пристрастие. – Бог попущает и подвижным быти в падении, егда не имут смирения; сего ради Псалмопевец гласит: работайте Господеви со страхом и радуйтеся Ему с трепетом. – Да тщится убо духовник навыкати в искусстве духовного врачевания, и приходящих к нему да вразумляет и обучает познанию вины страстей и браней. Аще кая сестра будет противиться Игумении, или своей восприемной старице, таковую духовник да наклоняет к смирению и послушанию; ибо в правилах иночества написано есть: аще кто Настоятеля или старца своего, в коем-либо словеси, ко спасению его изглаголанном, преслушает, яко враг Божий и соперник обретается. Аще кую сестру, по долгу и правильно, Игумения или старица, ей же та вверена от Игумении, за нарушение устава или за иную вину некую, свяжет, духовник не имать власти разрешити связанную, без совета и соглашения со связавшею; на что указует и слово оное, в Прологе обретаемое, о старце связавшем ученика своего, иже и мученик бысть; и многие сему сообразные изречения в божественных писаниях обретаются. – Посему Духовник и Игумения должны иметь в запрещениях согласие между собою; и первый, по добровольному тайному грехов исповеданию, тайную и эпитимию да налагает: а Игумения, за нарушение правил устава и за соблазн, власть имать наказати противящуюся и открытою эпитимиею. – Егда сестрам, паче же подвижнейшим, случаются частые брани и искушения, духовник да не приводит их в малодушие и отчаяние, паче же да не согласует смущению тех, им же враг влагает помысл в мир возвратитися за страсть телесную; но да укрепляет и ободряет таковых, уверяя благодатью Божией, яко та, молитвами Божия Матери, отженет от них вражию брань и страсть им стужающую, аще токмо смирятся, и страсть оную возненавидят, с болезнью сердца, и тако покой обрящут душам своим. Аще Духовник даст искушаемой послабление в таковом случае, и ко внушениям вражиим приложит совет свой на ее возвращение в мир; то сам постраждет за ее совращение с пути спасения, и душа погибшая от рук его взыщется, яко же и писание свидетельствует: мнози, глаголет Св. Григорий Синаит, неискуснии несмысленных повредиша, их же суд имет по смерти. Всякому убо духовнику подобает блюстися, да не когда в притчу сию впадет. Сего ради внимай тщательно, духовный отче, да и себе устроиши постепенно ходити по заповедям Божиим и по преданиям Св. Отец, утвержденным Соборами, написанным по благодати Св. Духа и по ясному повелению самого Христа Спасителя; иже рече Апостолом: «Шедше, научите вся языки, не токмо, крестяще их во имя Отца и Сына и Св. Духа, но и учаще их блюсти вся, елика Аз заповедах вам». – В назначении же эпитимий да будет рассуждение многое и правилам Св. Златоуста внимание; то есть, аще кто сам признается в грехах своих и сожалеет об оных, и осуждает себе яко виновного, полвины такового уже от Бога оставляется. Аще же и духовнику свои согрешения исповедает, и кается истинно, и приемлет эпитимию подобающую: грехи отпущаются, и Бог прощает ему, и понеже правила отлучают некоторых на несколько лет от причащения; то аще кто языком токмо исповедает грех свой, и отступать от оного не решается и никакой эпитимии нести не хочет, такового подобает отлучить от причащения, да смирится; и аще смирится, и сотворит покаяние, облегчите отлучение. Аще же боляй, под отлучением от причащения, приближается к смерти, и причаститися Св. Таин желает: причащай, не считая дней в смертном случае; аще же по сем здрав будет, да держит прежде ему назначенную эпитимию до определения. – Служащему при девичьих монастырях духовнику подобает оказывать инокиням, не по своей воле, но за послушание, по нужде обители, обращающимся с мирскими, вящшее, нежели прочим, милование, и укреплять их всеми способами; и ленивейшим, на сих подвижниц клевещущим, не скоро верити, но рассуждати, и вся испытовати, и суд милостью растворяти, со всяким благоразумием, дабы и сокрушенной трости не преломити, и хромое да исцелеет. – Да тщится же ни единые от приходящих не отпустити от себе без врачевания: но всех да утешает, и утверждает в вере и терпении и побуждает к ревности на духовное предуспеяние, к молитве, к подвигам, к познанию прилогов вражиих, и како побеждати искушения молитвою и сопротиворечием, паче же откровенным искушений и помыслов исповеданием, яко же и ко всем добродетелям, и к опытному в житии иночестем искусству, по возможности да наставляет. Да посещает усердно недужных, в больнице живущих (ибо кроме больницы, по иным келлиям инокинь и самому духовнику не прилично ходити), да облегчает телесные страдания их духовными утешениями, да ободряет надеждою вечного воздаяния за терпение с благодарением и покоем вечным со святыми в небесном царствии, по исходе из сей юдоли плача. – Наипаче же да печется о сущих в сомнении, унынии и отчаянии, по навету вражию, благовременно и более в церкви да вопрошает их о душевном их состоянии, да разгоняет мрачные мысли их светом истины и любве Божия, и тако да врачует их, яко же и всех в дому Божием сущих, благодатью Господа нашего Иисуса Христа, Ему же слава во веко веков, аминь.