Приложение 2. Отношение к патристической традиции Кантакузина в сравнении с западными подходами на примере Димитрия Кидониса

30–40 гг. XIV в. – это переломный момент в истории Византии. Это начало так называемых исихастских споров об «умной молитве», определении сущности и действований Бога, о природе Фаворского Света, которые затронули всё образованное общество империи. В эти богословские споры были вовлечены представители распространенных тогда в империи т. н. «театров» (θέατρα)⁹⁹⁵, главная цель собрания которых, согласно письмам Никифора Григоры к Андронику Зариде и Никифору Хумну⁹⁹⁶, состояла в демонстрации учености в области античной изящности речи, в стремлении к «идеалу красноречия (εὐγλωττίας) и риторически фундированного способа выражать свои мысли (ornatus dicendi)». Эти мирские философы вообразили из себя рьяных богословов и провозгласили себя научной элитой, отделившись от землекопов, горшечников и рыбаков с их бессловесной жизнью (ἄγλωττος βίος)⁹⁹⁷. Знаменитый спор⁹⁹⁸ начался столкновением между свт. Григорием Паламой († 1359) и Варлаамом Калабрийским по поводу вопроса о Богопознании и спасении человека⁹⁹⁹. Точка зрения Варлаама о том, что полноценной истиной одинаково обладают и философы, и богословы, а вера относится лишь к области скепсиса¹⁰⁰⁰, является явным противоречием Священному Писанию и патристическому опыту Церкви, согласно которому спасение не мыслится без действительного соединения человека с Богом. Отсюда видна одна из причин исихастского спора XIV в. – это отношение к патристической традиции Церкви. В данном сообщении мы сосредоточимся на третьем, заключительном этапе спора (1347–1368), когда он приобрёл новую форму из-за мощного влияния на византийских богословов томистской схоластики¹⁰⁰¹, и сравним отношение к патристической традиции на примере двух сперва неразрывных друзей и единомышленников, а затем непримиримых врагов, – императора Иоанна VI Кантакузина и Димитрия Кидониса.

Отец Димитрия, будучи послом при великом доместике Кантакузине, внушал маленькому сыну, говоря об Иоанне Кантакузине: «Пусть он будет твоим господином, дитя»¹⁰⁰². Сам Димитрий адресовал Кантакузину 11 панигирических писем и 3 речи-энкомия. Так, например, летом 1345 г. он пишет ещё не коронованному царю Иоанну: «... я даю отдых в красе твоей души душе своей... ты для меня – не меньший учитель, чем отец; и это всё сделали твои знания»¹⁰⁰³. После воцарения Кантакузина Димитрий Кидонис становится первым министром при императорском дворце. Вот, как сам Кидонис рассказывает об этом событии в своей 10-й Апологии: «... я отправился к императору, имеющему ум и ценящему науки... я стал ему не менее, как одним из самых близких»¹⁰⁰⁴. Идут годы – и вдруг в 1372 г. из-под пера того же Кидониса как реакция на сочинения Кантакузина в защиту учения свт. Григория Паламы выходит псогос, в котором монах-император обвиняется в самом страшном (с точки зрения гуманиста Димитрия Кидониса) – в измене самой истине: «... сочинение твоё содержит много извращений против истины... изобличение его не доставит большого труда желающим опровергнуть: даже ребёнок смог бы оспорить сказанное»¹⁰⁰⁵.

Итак, перейдём к непосредственному рассмотрению поставленного вопроса, опираясь на Апологию, адресованную Константинопольскому патриарху Филофею Коккину, и некоторые письма Димитрия Кидониса и «Переписку» Кантакузина с папским легатом Павлом, титулярным латинским патриархом Византийской столицы.

Прежде всего, следует отметить, что между Кантакузином и Кидонисом есть нечто существенно общее – это несомненная преданность патристической традиции прошлого. Димитрий Кидонис признает необходимым учитывать то, что было сказано жившими прежде авторами: их «мы должны спрашивать о том, чего не знаем»¹⁰⁰⁶. При обсуждении той или иной богословской проблемы он призывает опираться на опыт и мнения тех, кто жил в прошлом, как он говорил, «тех, кто совершил плавание до нас»¹⁰⁰⁷. И Кантакузин стоит на той же позиции: при ведении богословской полемики он всегда отсылает собеседника к учению, сформированному Преданием святой Церкви. Отвечая на вопросы папского легата Павла, царь Иоанн ссылается либо на решения соборов (κατὰ τὴν ἀπόφασιν τῆς Συνόδου)¹⁰⁰⁸, либо на учение или богословов (κατὰ τὴν τῶν θεολόγων διδασκαλίαν)¹⁰⁰⁹, или отцов (κατὰ τὴν τῶν πατέρων)¹⁰¹⁰, или святых (κατὰ τὴν τῶν ἁγίων)¹⁰¹¹.

Хотя и Кидонис, и Кантакузин считают необходимым опираться на опыт прошлого, их позиции строятся на разных основаниях: для царя Иоанна учение святых отцов авторитетно потому, что их учение исходит из единого источника – Божественной благодати (он пишет: «святые, будучи научены Духом, научили и нас»¹⁰¹²); а Кидонис различает три уровня источников, как это видно из его письма Фессалоникскому митрополиту Исидору: 1) свидетельства священных Писаний, 2) мнения святых отцов 3) и общие мысли о Боге¹⁰¹³. Обратим внимание, что святоотеческая традиция называется не учением, как у Кантакузина, а многозначным словом «γνώμη», которое, по прп. Максиму Исповеднику, имеет 28 значений¹⁰¹⁴, среди которых прп. Иоанн Дамаскин в «Точном изложении» выделяет четыре основных: 1) увещание или наставление, ссылаясь на слова св. ап. Павла: о девах повеления Господня не имам, совет же (γνώμην) даю¹⁰¹⁵; 2) совещание, ссылаясь на слова пророка Давида: на люди Твоя лукавноваша волею (γνώμην)¹⁰¹⁶; 3) приговор, ссылаясь на слова пророка Даниила: о чесом изыде изречение (γνώμη) безстудное cue¹⁰¹⁷; 4) вера, мнение или образ мыслей¹⁰¹⁸. В каком значении употребил это слово Кидонис, мы можем увидеть из дальнейшего рассмотрения поставленного перед нами вопроса.

Димитрий Кидонис в той же «Апологии» заявляет, что «не нужно думать, что наши предки доказали всё... не следует доверяться нашим предшественникам в том, чего они не знали»¹⁰¹⁹. На вопрос о том, кого в данной цитате следует понимать под «предками», некоторый свет проливает его письмо, адресованное настоятелю константинопольского монастыря осенью 1386 г. Оно представляет собой энкомий одному юноше с восхитительными познаниями в области риторики и философии: сперва Димитрий восхваляет воспитанного среди латинян мальчика за то, что он предпочёл древнегреческих риторов Демосфена, Гомера и Гесиода римским ораторам Цицерону, Вергилию и Марку Аннею Лукану; затем сообщает о знании этим интеллектуалом философии Платона и его ученика (вероятно, имеется в виду Аристотель), потом говорит о привязанности этого молодого человека к Василию и единодушному ему Богослову и к прочим из этого собрания, а также о принятии им опыта у просиявших на Западе латинских авторов¹⁰²⁰. Очевидно, что «предки» для Димитрия Кидониса понятие широкое: сюда могут входить и риторы, и философы, и церковные писатели, и святые отцы – все они помещены в один ряд.

Далее в «Апологии» Кидонис заключает, что современному исследователю следует вести внутренний диалог с такими разнородными творениями: всегда имеется возможность согласиться или не согласиться с их мнениями, т. е. творчески осознавать взгляды предшественников и предлагать свои собственные¹⁰²¹. Такой подход Кидониса, по всей видимости, сформировался под влиянием принципов западного богословия¹⁰²², которому он весьма симпатизировал, что можно подтвердить, обратившись к его письму царице Елене Палеолог, в котором он называет блж. Августина «отцом отцов, вершиной ораторов, выдающимся учителем истины»¹⁰²³. Потому современного философа-богослова Кидонис призывает относиться к патристической традиции с такой же долей скепсиса, как и к мирской философии, рассматривать это наследие со своих личных позиций, не всегда дорастая до глубины мыслей древних богословов.

По-другому на этот вопрос смотрит император Иоанн Кантакузин, который, согласно с учением свт. Григория Паламы¹⁰²⁴, исходит из того, что приобретение истинного знания богословских предметов напрямую зависит от постижения Божественной премудрости, а не от суммы мирских мудрований и развития человеческого ego. «В самом деле, – пишет Кантакузин, – если это знание заложено в нашу природу в силу того, что мы люди, тогда более всех эллинские мудрецы у эллинов должны осознавать истину о Боге, потому что они, насколько достижимо человеческой природе, более всех сделались мыслителями»¹⁰²⁵. Значит, внешнее, скоропреходящее знание не приносит человеку никакой пользы, если такой любомудр не предаст себя в руки Божественной премудрости, и напротив, лишённые всякого светского образования, но наполненные силой святого Духа, способны познать самую глубину богословия.

Наконец, третьим пунктом выделим ещё один тезис из «Апологии» Димитрия Кидониса, провозглашающий дифференцированное отношение к патристической традиции. Кидонис подходил к отеческим творениям эклектически: принимал далеко не все их положения, но лишь только «плод всего произнесённого»¹⁰²⁶. Среди отцов святой Церкви он прислушивался не ко всем, но выделял, по своему собственному видению, особо значимых отцов, называя только их кораблестроителями и кормчими, которых можно держать перед собой в качестве примеров и своего рода чертежей и схем для строительства судна: «намереваясь строить корабль, мы доверяемся знанию не родителей, а кораблестроителя; намереваясь выйти в море, мы советуемся с кормчими, а не с родителями»¹⁰²⁷. Себя, как и всякого церковного ученого, Кидонис сравнивает с золотоискателем, которым обязан отличить благородный металл от глины и прочего сора, т. е. исследуя патристическую традицию, необходимо отличать главное от второстепенного, основное от наносного¹⁰²⁸. Свою работу по изучению и святоотеческих, и еретических сочинений он сравнивает с трудом «горнорабочих, которые никогда не отложат своего инструмента до тех пор, пока не найдут золотой песок»¹⁰²⁹.

Иоанн Кантакузин как бы в ответ на такие рекомендации Кидониса задает риторический вопрос: «В самом деле, если всякий, кто желает, может прибавлять, и убавлять, и искажать Писания, что же мешает, чтобы с помощью Писания и учения святых была сказана любая ересь?»¹⁰³⁰ И далее подробно описываются «разбои», которые позволяют себе противники учения свт. Григория Паламы при работе со святоотеческими сочинениями.

Во-первых, они выводят желаемое как очевидное из неясного контекста, вступают в разногласие друг с другом, доказывают свою правоту из отдельных высказываний, называя их согласным мнением всех отцов (consensus patrum)¹⁰³¹.

Во-вторых, в святоотеческие цитаты они вставляют слова, придумывая их ради искажения смысла приводимых выражений. Например, вместо слов свт. Иоанна Златоуста: «Поскольку хотя показывал это более телесно, но тем не менее и это было весьма желанно»¹⁰³², – у Никифора Григоры написано: «Поскольку хотя показывал этот Свет более телесно, но тем не менее и это было весьма желанно». На самом деле под словом «это» Златоуст понимает не Свет, а указания на эту приоткрывшуюся ученикам на Фаворе Божественную славу: присутствие с Ним избранных из пророков, осенение облака, донёсшийся от Отца глас...¹⁰³³

В-третьих, толкуют святоотеческие изречения так, как им угодно, не вникая ни в контекст сочинения, ни в этимологию приводимых слов. Из цитаты прп. Максима Исповедника о том, что Господь Иисус Христос был символом Самого Себя и что события на Фаворе – это богоприличные постановки (τὸ δραματούργημα)¹⁰³⁴, они заключают необоснованные выводы о тварности Фаворского Света. Кантакузин решительно оспаривает эти ложные выводы, утверждая, что одно не может быть символом другого, тварь – нетварного: если Христос – символ Себя, то Он нисколько не отличен от Самого Себя, как и символ – от того, что он символизирует. А слово «постановки» император призывает понимать не в смысле театральных фантастических действий, а как цепочку произошедших на Фаворе событий, причём такое значение подтверждается тем, что это слово стоит во множественном числе¹⁰³⁵.

В-четвётых, они ссылаются на подложные сочинения, приписываемые святым отцам¹⁰³⁶, но в которых на самом деле излагаются еретические заблуждения: в одной книге помещено письмо Евсевия Кесарийского к некоему еретику Карпиану¹⁰³⁷, а в другой – как авторитетное было записано изречение монофизитского богослова Севира Антиохийского¹⁰³⁸.

Наконец, в-пятых, они явно клевещут на святых, дописывая к их цитатам то, чего нет на самом деле, и что противоречит рассуждениям этих же отцов, судя по соседним предложениям из цитируемых сочинений: они приписали свои мысли к изречениям свт. Иоанна Златоуста из пятьдесят шестой беседы толкования «На Матфея»¹⁰³⁹, из толкований на Евангелия от Луки и от Иоанна, а также добавили свои высказывания о тварности Фаворского Света к отдельным цитатам из слова «На Преображение» прп. Иоанна Дамаскина¹⁰⁴⁰.

Итак, Кантакузин аподиктически изложил нам, что вышло из поиска полезных ископаемых «горнорабочим» Кидонисом. Царь обличает противников учения свт. Григория за их клевету и нечестность: «То, что ясно содержится у святых, они искажают без какого-либо прикрытия и ничего не говорят здраво, исходя исключительно из собственного разума, и уклоняясь в такое балагурство¹⁰⁴¹, чтобы, конечно, казалось, что и святые выступают защитниками их богохульства»¹⁰⁴².

Однако и сам Кантакузин не во всём оказался безупречно чистым: иногда он безосновательно обвиняет своих оппонентов за то, что они якобы приписывают свои выражения святым отцам; иногда вкладывает свой смысл в святоотеческую цитату, который не подразумевал сам автор; иногда дописывает от себя слова к рассуждениям учителей-богословов; часто ссылается на те сочинения и писателей, которые относятся современной патристикой к спорным или подложным; часто использует метод силлогизмов для доказательства желаемых рассуждений.

Таким образом, из всего вышеизложенного мы видим, что и тот, и другой представитель двух противоположных богословских лагерей XIV в. ведут полемику, совсем не пренебрегая, как порой происходит в наше время, а напротив, основываясь на патристической традиции святой Церкви. При этом между ними есть существенное расхождение: Кидонис, окунувшийся в стихию Запада, относится к традиции широко и либерально – святоотеческое учение является для него лишь одним из мнений, определённой точкой зрения наряду с прочими, которые может предложить светская философия; а для Кантакузина, воспитанного в духе свт. Григория Паламы, очевидно, что патристическое наследие особо значимо и авторитетно, так как оно зиждется на принципе боговдохновенности. Несомненно, нельзя слепо повторять форму выражения, терминологию и прочие наносные составляющие святоотеческого наследия, так как развивается культура и наука, меняется язык, однако следовать смысловому содержанию и духу патристической традиции Церкви – это долг всякого богослова. Однако, воспитанный на античном эллинизме философ-интеллектуал Кидонис, ещё не познав опыта церковной жизни, вдруг захотел стать богословом и, по меткому выражению Владимира Лосского, «пожелал смотреть на каппадокийцев глазами Платона, на Дионисия – глазами Прокла, на Максима Исповедника и Иоанна Дамаскина – глазами Аристотеля»¹⁰⁴³.