Глава десятая. Посещение Дивеевского монастыря. Старицы Саровские

В своих воспоминаниях о сравнительно недавнем прошлом Архиепископ ничего не сказал о том, что ездил в Сибирь. Умолчал он и о своем посещении Саровской обители, умолчал о своем молении в келии Преподобного Серафима, как и о том, что случилось там, не желая открывать то, что, по смирению, должно было остаться в тайне. Но, однако, упомянул, что в 1911 году он был в благословенной келии блаженной юродивой Паши Саровской, жившей в Дивеевской обители.

Дабы ярче представить образ Паши Саровской, приведем свидетельство одной современницы, монахини Дивеевской обители Анны, прожившей сорок пять лет с блаженной Христа ради юродивой Пелагеей Ивановной Серебрянниковой, прозванной «вторым Серафимом». Говоря о других юродивых, монахиня Анна упоминает и о «третьем Серафиме», о Христа ради юродивой Паше Саровской.

«Забегали к Пелагее Ивановне и прочие, бывшие в обители, блаженные рабы Божии, такие же, как и она, «дурочки», как себя они величали. Раз, например, зашла Паша Саровская. Она потому и называлась «Саровскою», что много лет спасалась, живя в пещерах, в дремучем саровском лесу... Вошла она молча и села возле Пелагеи Ивановны. Долго смотрела на нее Пелагея Ивановна, да и говорит:

– Вот тебе-то хорошо, нет заботы, как у меня: вон детей-то сколько!

Встала Паша, поклонилась ей низехонько и ушла, не сказавши ни слова в ответ.

Спустя много лет после того, сестра обители нашей Ксения Кузьминишна, старица прежних серафимовских времен, однажды во время обедни осталась одна с Пелагеей Ивановной и, сидя на лавке у окна, тихонько расчесывала ей голову, а Пелагея Ивановна спала. Вдруг Пелагея Ивановна вскочила, точно ее кто разбудил, бросилась к окну, отворила его и, высунувшись наполовину, стала глядеть вдаль и кому-то грозить. «Что такое?» – подумала старица Ксения и подошла к окну поглядеть. Видит, отворяется обительская калитка, что у Казанской церкви, и в нее входит блаженная Паша Саровская с узелком за плечами, направляется прямо к Пелагее Ивановне и что-то бормочет про себя. Подойдя ближе и заметив, что Пелагея Ивановна ей что-то таинственное говорит, Паша остановилась и спросила: – «Что, матушка, или нейти?» – «Нет!» – говорит Пелагея Ивановна. – «Стало быть, рано еще? Не время?» – «Да!» – подтвердила Пелагея Ивановна. Молча на это низко поклонилась ей Паша и тотчас же, не заходя в обитель, вышла в ту самую калитку. И после этого года полтора ее не было у нас...

– Вот они, блаженные-то, как разговаривают, поди и понимай их как хочешь... А они, дурочки-то, все знают, лишь друг на друга взглянут, все и понимают...

За год до кончины Пелагеи Ивановны почти весь год Паша прожила у нас. А как скончалась Пелагея Ивановна, то осталась даже и совсем в нашей обители. Была несколько раз у меня, и я предлагала ей остаться.

– Нет, нельзя, вот маменька-то не велит! – отвечала она, показывая на портрет Пелагеи Ивановны. – Да ты-то не видишь, а я-то вижу, не благословляет!

Так и ушла, и поселилась у клиросных в корпусе». (Летопись Дивеевского Монастыря, – Глава 32).

Далее составитель «Летописи» пишет от себя: «Нельзя сомневаться в том, что Пелагея Ивановна поставила на свое место Прасковию Ивановну с тою же целью, с какой отец Серафим послал ее в Дивеев. Их назначение в обители: спасать души монашествующих от натисков врага человечества, от искушений и страстей, им ведомым по прозорливости. Если дивная и блаженная раба Божия Прасковья Семеновна, известная во дни неправильных действий в Дивееве Преосвященного Нектария, называла Пелагею Ивановну «вторым Серафимом», то мы не ошибемся, если скажем, что за «вторым» встал в Дивееве и «третий», по духу и страданиям, «Серафим», испытавший в течение тридцати лет пустынножительства в Саровском лесу строжайшее постничество, телесные истязания в миру, как Пелагея Ивановна, и избиение, как отец Серафим, врагом, который вооружил против нее разбойников с целью ограбления, перед приходом на жительство в обитель, проломил блаженной голову и оставил жертву плавающей в крови... Таковы были ученицы великого Старца и блаженного Серафима!»

И вот этой-то дивной старицей Пашей Саровской, – она в тайном постриге получила имя Параскевы, – и был принят в 1911 году молодой Епископ Симферопольский и Таврический Феофан. О себе он ей ничего не говорил. Да и по дару прозорливости в этом не было необходимости. Она и так знала, кто перед нею. Дивная раба Божия произнесла два пророчества. Одно, чрезвычайно важное для России, касалось Царской Семьи, а другое, имеющее значение личное, касающееся жизни самого Владыки Феофана. Старица Христа ради юродивая говорила мало, но Владыке Феофану она сказала очень и очень много.

Блаженная вдруг вскочила на скамейку, схватила портрет Государя Императора Николая II, висевший на стене, и швырнула его на пол, а затем быстро схватила и портрет Государыни Императрицы Александры Федоровны и бросила туда же. Затем приказала келейнице вынести портреты на чердак. Это было за шесть лет до революции 1917 года, когда Государь отрекся от престола и началась великая разруха.

Возвратившись в Таврическую (Крымскую) епархию, Владыка счел необходимым довести до сведения Государя Императора то, что открыл Господь блаженной Христа ради юродивой Паше Саровской и что она показала без слов, одними действиями. Епископ Феофан попросил у Государя аудиенцию.

«Когда я, – вспоминал Владыка Феофан, – пересказывал Государю все действия блаженной Христа ради юродивой, Государь стоял молча, наклонив голову. Он ни слова не сказал по поводу сообщенного мною. Ему, видимо, было очень тяжело слушать это пророчество прозорливой. Только в самом конце он поблагодарил меня. И это провидение дивной рабы Божией, данное ей Богом, сбылось через шесть лет. Но Государь был заранее предупрежден многочисленными пророчествами Преподобного Серафима Саровского, старцами Оптинскими, Глинским старцем, схиархимандритом Иллиодором, прозрениями отца Иоанна Кронштадтского и многими прозрениями ясновидцев российских. Этим и должно объяснить усвоенную Государем свою полную обреченность. »

Об аудиенции у Государыни было сказано прежде. Она произошла в том же году вскоре за Высочайшей аудиенцией у Государя. Горечь от разговора с Государыней была очень сильная, но она тонула в великой скорби от грядущих и страшных потрясений в России.

Второе предсказание дивной рабы Божией блаженной монахини Параскевы, или Паши Саровской, как было сказано выше, относилось лично к Владыке Феофану и потому имело частный характер... Блаженная бросила какой-то комок белой материи на колени Преосвященному. Когда он развернул его, то увидел саван. «Значит, смерть!.. Но да будет воля Божия!» – подумал Владыка.

Но в этот момент Паша подбежала и вырвала саван из рук, – при этом она быстро повторяла своим бормочущим говорком:

– Матерь Божия избавит!.. Владычица Пресвятая спасет!

Это предсказание о смертельной болезни Владыки Феофана и о милости Божией, явленной по молитвам Пресвятой Богородицы, совершилось через много лет в изгнании, когда Владыка жил в одном из монастырей Югославии. Но об этом будет сказано в свое время.