Часть 1, Глава 9Часть 1, Глава 11

Период Македонской династии (867-1057)

Глава 10. Законодательство царей Македонской династии. Новеллы. Крестьянская община

Есть полное основание выделить период Македонской династии в истории Византии и назначить ему совершенно самостоятельное место. Но это не потому, чтобы преемники Василия принесли на трон гениальность, или особенную даровитость, или хотя бы административные способности. Хотя ни сын, ни внук, ни даже правнук основателя династии не имели тех качеств, коими достигается величие и могущество и приобретается уважение современников и потомства, тем не менее период, в который мы вступаем с настоящей главы, необходимо признать кульминационным в истории византинизма. С конца IX и в течение X в. византинизм развился до конечных пределов, сказав свое последнее слово в законодательстве, литературе и искусстве и приобщив к христианской культуре новые народы.

С этой точки зрения вполне основательно обозначение этого периода как «Высший расцвет восточноримского могущества при армянской династии» или еще «Век расцвета»247. И тем любопытней эта, можно сказать, общепризнанная слава македонского периода, что в военном отношении преемники Василия были далеко ниже посредственности и во внешних делах не только не возвысили положения империи, но, напротив, многое бы потеряли, если бы только выдающиеся военные люди X в., Никифор Фока и Иоанн Цимисхий, своими блестящими военными делами не удержали за империей занимаемого ею международного положения. Лев Мудрый и сын его Константин – это были кабинетные люди, вся деятельность которых исчерпывалась в сущности знакомством с книжными сокровищами царской библиотеки и редко простиралась за стены столицы и далее подгородных дачных мест. Ясное дело, что культурная жизнь империи и постепенное движение науки и искусства в X в. мало зависели от современных царствующих лиц, а находились под влиянием импульса, какой дан был византинизму ранее Македонской династии и который был в состоянии воспитать такую научную силу, как патриарх Фотий и его сотрудники. Хотя мы лишены средств разобраться в исходных моментах рассматриваемого движения, но нельзя не видеть того, что с эпохой, падающей на Македонскую династию, в разных проявлениях культурной жизни византийского общества начинают сказываться такие элементы, каких прежде не было в наличности. Кроме того, и в политическом отношении византинизм X в. одушевлен другими началами, чем в предыдущую и последующую эпохи: в нем нет той исключительности, сухости, односторонности и холодного эгоизма, с каким он выступает в VI или XI в.

С целью выяснить существенные черты совершенно сложившегося к X в. византинизма, который заявляет о себе не в личной деятельности македонских императоров, а в учреждениях того времени, равно как в условиях организации социальной и экономической жизни, и, наконец, в научных и художественных предприятиях и произведениях, историк необходимо должен отступить на время от обычного приема изложения событий по царствованиям, иначе он рискует представить не в надлежащей перспективе характерные особенности византинизма, вследствие которых история Византийской империи занимает особое место во всемирной истории. Обращаемся к рассмотрению законодательной деятельности царей Македонской династии.

Во все времена существования Византийской империи как в литературной традиции, так и в общественном мнении не прерывалось убеждение в силе закона и в незыблемой твердости правосудия. Нельзя сомневаться в том, что это убеждение, переходившее в верование, было воспитано реальными фактами, что византийское правительство действительно полагало одной из главных своих обязательных задач заботиться о твердости норм закона и о правильном их применении. Не говоря уже о тех царях, с именем которых соединялась идея законодательных памятников, даже малоизвестные и менее популярные между ними оставляли по себе следы в законодательной практике. Это столько же объясняется исторической традицией о значении римского права и о глубоком влиянии на средневековые народы идеи Римской империи, сколько не прерывавшимся в Византийской империи изучением старых греко-римских и новых юридических норм, постепенно проникавших в империю извне, чрез знакомство с новыми народами. Эволюция римского права в творениях византийских юристов может служить лучшим показателем как процесса выработки византинизма, так и отсутствия застоя и трупного гниения в византийских учреждениях. Царскому величеству приличествует, говорится у одного писателя248, украшаться не оружием только, но законами и науками. Первое приносит пользу в военном деле, законы же и науки пользуются славой в мирное время. Одно доставляет безопасность телу, а другое оберегает и душу и вместе с тем тело, что неизмеримо выше и важней первого249.

И вот царь, собрав все эллинские и римские гражданские законы, расположил их только в 60 книгах, сохранив то, что было нужно для потребностей ромэйской гражданственности, и устранив все излишнее и вышедшее из практики. Подчеркнутое место хорошо выражает систему эволюции права в Византийской империи. Первым обширным предприятием в смысле урегулирования древнего законодательства и толкований на него римских юристов была законодательная деятельность Юстиниана, о которой была речь в своем месте. Известно, что кодекс Юстиниана пережил самое Византийскую империю и перенес имя великого законодателя во все концы известного культурного мира. Но и это законодательство с течением времени стало слишком громоздким и неприменимым к новым условиям и новым формам жизни, которые постепенно изменяли и Римскую империю. В особенности римские правовые нормы встретились с чуждыми им и упорно отстаивавшими свою оригинальность греческими и другими инородческими правовыми воззрениями и восточными народными обычаями, которые дали место появлению особых правовых сборников и руководств по судебной практике. На этой же почве развивались и те законодательные предприятия, которые имели место как при царях-иконоборцах, так и при Македонской династии. Чтобы дать некоторое представление об этой стороне культурного влияния византинизма на Востоке Европы, необходимо войти в некоторые подробности самого процесса происхождения законодательных памятников, характеризующих рассматриваемую эпоху.

Роль основателя Македонской династии в законодательной деятельности, может быть, несколько преувеличена в предании, так же как значение его в военном деле и в администрации. Это предание, в общем весьма неблагорасположенное к иконоборческим царям и главным образом идущее от писателя, весьма близко стоящего к Василию, разумеем его внука Константина Порфирородного, весь подъем византинизма в конце IX и X в. желало отнести к инициативе первого царя новой династии. На самом деле нельзя не видеть, что Василий вступил в обстановку, уже достаточно приготовленную предыдущим развитием, иначе он не мог бы иметь вокруг себя таких деятелей, какими богато его царствование, и создать такое движение в сфере научной, художественной и законодательной, какое происходит в это время250. Нет сомнения, что потребность в новом законодательстве сказывалась весьма настоятельно. Латинский язык, на котором составлен юстиниановский кодекс, не соответствовал потребностям Византийской империи, так как он был малознаком даже образованным людям и административным лицам. Судьи, как столичные, так в особенности провинциальные, должны были прибегать к составлению руководств для их частного употребления, в которые вносимы были статьи местного права и обычаи, имевшие приложение лишь в данном месте. С течением времени подобные местные сборники вытесняли официальные законы. С своей стороны и правительство не могло оставаться безучастным зрителем того, что происходило в жизни: оно прибегало к изданию законов по текущим потребностям, давало так называемые новые заповеди и руководства, но таковые предстояло согласовать с действующими законами, что в свою очередь вызывало новые затруднения. Независимо от указанных явлений самый этнографический состав империи постепенно подвергался изменению, вместе с этим организовались, и притом с согласия правительства, целые провинции с новым составом населения, который был чужд и по языку и по нравам исконным подданным императора.

Первый ответ на указанные государственные потребности дан был замечательными законами иконоборческих царей. Вопрос об «Эклоге» Льва и Константина и о земледельческих законах, изданных при тех же царях, долгое время составлявший предмет более или менее остроумных догадок, в настоящее время может быть сведен к простым и не подлежащим спору заключениям. К разъяснению его немало труда положено русскими учеными, так как в нем затронуты, как сейчас будет видно, весьма существенные русские национальные и ученые интересы251. Не говоря о том, что этими законами намечены совершенно новые принципы, вошедшие в жизнь империи, и что в них в первый раз отводится значительное место христианским воззрениям, под влиянием которых начинает изменяться светское законодательство, они, рано вошедши в соединение с церковным правом, получили весьма широкое распространение в переводах на славяно-русский язык у всех славян, принявших византийский православный обряд, как составная часть Номоканона и Кормчей книги. Чтобы вполне оценить значение для русской науки вопроса об этом законодательстве, нужно добавить следующее. В древних русских сборниках юридического содержания наряду с разными переведенными с греческого статьями помещается: «Леона царя премудрого и Константина главизны», т. е. «Эклога» иконоборческих царей, и «Книги законныя ими же годится всякое дело исправляти всем православным князем», т. е. так называемый Земледельческий закон и крестьянский устав, или Моцос; уесорушгх;. Как эта внешняя связь между «Эклогой» и крестьянскими законами, так и внутреннее соотношение между ними достаточно объясняют тот исключительный интерес, каким эти законы пользуются в русской науке.

Обращаемся прежде всего к «Эклоге». Так как в надписании252 говорится просто о царях Льве и Константине как издателях этого «Избрания законов», то долго относили издание «Эклоги» ко времени Льва Мудрого и сына его Константина Порфирородного. Но ошибочность подобного приурочения бросается в глаза, если припомним, что именно царь Лев Мудрый в одной из новелл осуждает некоторые статьи «Эклоги» (о приданом). Кроме того, последующее законодательное предание считалось с законами, изданными исаврийскими царями, а этими законами и могла быть именно «Эклога». Издание закона можно относить к 740 г. В предисловии высказываются весьма любопытные мысли, которые приводим в сокращении.

«Поскольку Бог, вручив нам державу царствия, повелел нам пасти верное ему стадо, то мы питаем убеждение, что нет ничего, чем бы мы первее и более могли воздать Ему, как управляя вверенными нам людьми в суде и правде, чтобы с этих пор разрушился всякий союз беззакония. Занятые такими заботами и устремив неусыпно разум к изысканию угодного Богу и полезного человеческому обществу, мы поставили впереди всего справедливость... Зная, что законоположения, изданные прежними царями, содержатся во многих книгах и что заключающийся в них разум для одних труднопостижим, а для других и совершенно недоступен, мы созвали славнейших наших патрикиев, квестора и ипатов и повелели собрать все их книги к нам и, рассмотрев их с усердным вниманием, заблагорассудили изложить в одной книге... все решения по делам, чаще всего встречающимся, и по разным соглашениям, а также определить нормы наказаний, соответствующие проступкам». Предисловие заканчивается следующими словами: «Всячески желая положить предел злому стяжанию, мы решили давать жалованье из нашего казначейства славнейшему квестору и писцам и всем служащим по судебным делам с тем, чтобы они уже ничего не брали с подсудимых».

Как можно видеть из предисловия, исаврийским царям пришлось считаться почти с такими же трудностями, с какими имели дело сотрудники Юстиниана: обилие и разнообразие рукописей с переводами и толкованиями законов и невозможность согласования их для обыкновенного судьи и для юриста. Хотя в греческом подлиннике не названы ученые-законоведы, которым была поручена работа, но в переводной Кормчей сообщены имена патрикия и квестора Никиты, ипата Марина и др. По своему содержанию «Эклога» состоит из 18 отделов, или титулов, из коих каждый заключает несколько положений, связанных между собой по содержанию. Главная основа, или подкладка, всех правовых норм есть закон Юстиниана, но, кроме того, внесены сюда дополнения, происходящие из исаврийского периода, и разного рода редакционные изменения, касающиеся даже основ права. Именно, здесь внесено много и такого, что противоречит началам Юстинианова права и что заимствовано из практики и из обычного права. Главное значение «Эклоги» нужно признать в том, что с нее начинается новый период в истории права и что в ней усматривается новый и живой элемент права, заимствованный из современности. Некоторые из постановлений «Эклоги» были отменены законодательством македонских царей. Из неотмененных прежде всего нужно отметить 17-й титул, содержащий в себе систему уголовного права о наказаниях. Характерным признаком ее служит обилие телесных, в особенности членовредительных, наказаний, которыми так обильны византийская придворная история и уголовная практика. Сюда относится отсечение руки, выкалывание глаз, урезание языка или носа, розги и палочные удары. Убийство раба проходит безнаказанно, если смерть его последовала от жестокого наказания палками или плетью. Но господин подлежит ответственности, если его раб умер от чрезмерных истязаний.

Либеральным течением проникнуты законы о личном праве. Прежде всего «Эклога» вводит христианский принцип в брачное право, требуя для законности брака лишь одно: чтобы брачащиеся были христианами. Воззрение на конкубинат как на супружество отменено; брак ведет за собой общение имущества, которое остается нераздельным по смерти одного из супругов. «Эклога» отменила громадные права отца и сравняла положение обоих супругов относительно детей. Пока живы отец и мать, до тех пор опека не допускается; при вступлении в брак дети обязаны испросить согласие родителей, а не одного отца.

В продолжение иконоборческого периода «Эклога» имела широкое применение в Византии, служила руководством в юридической школе и судебником. Хотя Василий I и его преемники отменили это законодательство, но оно, несомненно, продолжало пользоваться значением в частном употреблении и появлялось даже в новой редакции как «Частная эклога» или «Умноженная эклога».

Переходя к другим вопросам, стоящим в связи с изучением этого памятника, мы должны заметить, что по отношению к ним остается еще несколько недоразумений. В частности, обращает на себя внимание статья под заглавием «Книги законные», в состав которой входят: 1) Земледельческий устав, или Nομος γεωργικος, по мнению многих принадлежащий царям-иконоборцам, издавшим «Эклогу», и во всяком случае, как думают некоторые, относящийся к тому же времени; 2) закон о казнях и другие статьи, заимствованные из законодательства царей Македонской династии. Собственно, эта первая статья приобретает в истории Византии исключительный интерес по следующим основаниям. Земледельческий устав характеризуется такими чертами, которые вполне подходят к быту древнерусского крестьянства времени Русской Правды, что и определило место его в переводных с греческого сборниках, а равно повлияло на его историческое значение в Древней Руси. Крестьянский закон, принадлежащий иконоборческим императорам, превратился у нас в Устав о земских делах Ярослава Мудрого, т. е. Nομος γεωργικος присвоен древнему русскому законодателю. Имея в виду, что Земледельческий закон представляет во многих случаях дословное сходство с «Эклогой» (наказания за преступления, термины для обозначения судебной власти), а иногда тот и другой взаимно дополняются один на счет другого, можно прийти к заключению, что этот закон издан одновременно с «Эклогой».

При изучении данных, содержащихся в Уставе, который может быть охарактеризован как полицейское уложение, прежде всего обращает на себя внимание отсутствие всяких указаний на колонат и на патронат. Но самым неожиданным явлением представляется общинное устройство и сельская община (κοινοτις του χωρτου), как принадлежность быта свободных землевладельцев, сидящих на своей земле. Для объяснения этого явления выступает славянская иммиграция в империю и последовавшие вместе с ней перемены в социальном и экономическом строе253. Итак, для нового, славянского населения империи и назначался преимущественно тот Устав, который более соответствовал его воззрениям, быту и привычкам, чем традиции старого римского права о личной собственности и о прикреплении к земле. Не вдаваясь в подробности, зависящие от толкования греческих терминов, заметим, что существование общинной формы землевладения не исключает личной земельной собственности254 и что в самом Крестьянском законе есть статьи, свидетельствующие о частном личном владении землей, равно как такие, которые не могут быть объяснены иначе как из общинного владения полученными в личное пользование участками, откуда происходит, между прочим, и передел полей (особенно § 18 и 19). Весьма существенным характером земельных отношений, отмечаемых Земледельческим законом, следует признать еще и то, что в нем нет никаких следов прикрепления к земле: здесь действуют свободные крестьяне, владеющие личной и общинной землей, арендующие землю на стороне и имеющие право свободно оставлять свои участки. Словом, прежде общий тон давали εναπογραφοι255, а теперь их заменяют независимые деревни (комы), имеющие свою организацию в митрокомиях.

Присутствие славянских элементов в законах VIII в. Византийской империи дает нам возможность заключить, что наплыв славян в Грецию в VI и VII вв. не был волной, которая разбилась бы о крепкие устои греко-римской цивилизации, не оставив по себе никакого следа. Зависимость славянских государств от византийской культуры имела последствием разнообразные влияния, отразившиеся на всем ходе жизни славянских племен – на развитии их литературных, художественных и юридических понятий; но весьма любопытно, что славянство, подчинившись сперва этой цивилизации и воспользовавшись ее плодами, в свою очередь оказало влияние на Византию, что и отразилось в законах Исаврийской династии. Нужно помнить, что эти законы не носят характера каких-либо случайных, временных постановлений и никогда не были таковыми, хотя впоследствии они отрицались и отвергались как неприложимые к жизни, утерявшие свое значение и смысл. Но такое отношение к этим законам императоров последующих веков, именно, императоров Македонской династии, и особенно Комнинов, станет для нас понятным, если мы будем иметь в виду, что законы о крестьянах были делом рук императоров-иконоборцев, которые осуждались последующими императорами как безбожники, и, как всегда бывает, осуждение личностей перешло в осуждение и всех дел их. Но есть точные указания, что эти законы существовали в жизни в X, XI, XII, XIII и даже в XIV вв. Доказательством этому служат руководства для финансовой, административной и судебной практики, таковы, напр., Пειρа (XII в.), Шестикнижник Арменопула, присоединяемый обыкновенно к нашей Кормчей, основе нашего канонического права.

Восстановить остатки славянского права по этим собственно византийским памятникам значит положить основание к изучению древнейшей истории славян. Нельзя сказать, чтобы наука византийского права совершенно игнорировала эту задачу. Но коренная ошибка Цахариэ и его последователей заключается в том, что, признав в новых элементах законодательства Исаврийской династии действие славянской иммиграции, они не считают за нужное проследить влияние тех же элементов в позднейших юридических памятниках и вообще признают, что в X в. греки успели поглотить славян, стереть их бытовые отличия и уничтожить свободное общинное землевладение в славянских поселениях.

Перенося вопрос о законодательстве иконоборцев с точки зрения развития греко-римского права на почву специально славянских историко-литературных интересов, мы должны в нем выделить «Эклогу», или «Закон судный людем», составляющий содержание 46-й главы Кормчей книги, и «Земледельческий, или Крестьянский, закон», о принадлежности которого к официальным законам иконоборцев возможны еще сомнения. Когда и для какого именно славянского народа переведена «Эклога», об этом могут свидетельствовать древнейшие списки, восходящие к XII или XIII в. Относительно первоначального перевода значительная часть славянских исследований склоняется к мнению, что перевод относится ко времени царя Симеона и был назначен для болгар256, но весьма вероятно, что первоначально был руководством, не имевшим официального характера.

Что касается Земледельческого закона, значение его с точки зрения славянской науки прежде всего заключается в том, что он независимо от того, имел ли официальное происхождение и применение или же нет, представляет памятник славянского права на греческом языке и на почве Византийской империи. При изучении его прежде всего обращает на себя внимание сходство его во многих отношениях с так называемыми leges Barbarorum, или с народными правдами, между прочим и с Русской Правдой, и применение его к быту народа, живущего в общине. Это последнее обстоятельство составляет наиболее характерную черту Земледельческого закона, и на нем следует несколько остановиться. В Законе, состоящем из нескольких глав, которыми определяется наказание за разные проступки в крестьянском быту257, к таким, которые имеют значение для вопроса об общине, относится лишь весьма небольшое число. Между прочим, сюда относятся статьи 18 и 19, которыми предусматривается тот случай, когда крестьянин оставит свой участок и когда односельчане возьмут на себя обработку его участка и пользование собранными с него плодами. В таком случае возвратившийся крестьянин лишается права возбудить иск против своих односельчан за пользование его участком. Обе статьи, собственно, обеспечивают интересы казны, которая не теряет права на податные сборы с того участка, который покинут занимавшим его крестьянином. В особенности же общинные отношения ясны в статье 18258, которая предусматривает следующий случай. Если крестьянин поставит мельницу на общественной земле и сельская община заявит претензию, что эта земля общинная, то все сообща пусть покроют сделанные расходы, а мельница пусть будет общим достоянием. Точно так же и следующая статья предполагает порядок отношений общинных условий. Если после раздела земли между жителями селения кто-нибудь построит мельницу на своем участке, то владельцы других участков не имеют права возражать что-либо против этого.

Дальнейший шаг в истории законодательства сделан был при основателе Македонской династии. Прежде всего между 870–879 гг. издан был так называемый «Прохир», т. е. настольное руководство, специальным назначением которого было отменить новшества, введенные исаврийскими царями, и восстановить начала Юстинианова законодательства. Таким образом, в новом законодательном акте имущественные отношения супругов регулируются согласно римским воззрениям. Но царь Василий не остался верен принципу, проведенному в Пροχειρος Νομος. Если ему удалось устранить в области церковного управления те черты, которые носили характер иконоборческого периода, то не так легко было отрешиться от новых норм, внесенных в гражданское право. Вскоре после издания «Прохира» появляется новый сборник, известный под именем «Эпанагога», в котором радикально изменяются положения, узаконенные в «Прохире». Для дальнейшего развития византийского права, равно как для истории учреждений, характеризующих византинизм, «Эпанагога» имеет больше значения, чем «Прохир». Так, в этом законе в первый раз систематически изложено учение о государстве и о церковной организации. Именно в ней встречаем определение понятия о царской власти и о власти патриарха и о взаимном отношении Церкви и государства, и эти понятия получают затем широкое распространение на всей области византийского церковного и культурного влияния. С этой точки зрения «Эпанагога» имеет громадное значение в истории развития государственной и правовой идеи.

Во введении к «Эпанагоге» так определяются назначение и цель закона259, изданного незадолго до смерти Василия.

«Наше царство, будучи посвящено некоторым божественным и неизреченным способом в таинства физической монархии и тройственной власти, со многим тщанием и прилежанием обратилось к провозглашению доброго и мироспасителъного закона. И прежде всего, произведя очистку в тексте древних законов260, мы соединили в Сорока книгах весь чистый и непорочный свод закона и предложили его вам, как бы некоторый божественный напиток. Противоречащие постановлениям упомянутого божественного закона и уничтожающие силу спасительных уставов, введенные исаврийцами нелепости мы вполне отвергаем261, и, из упомянутых Сорока книг избрав как богоданный закон Сорок отделов, мы почли за счастие предложить вам как спасительное руководство, как душеполезный закон, сокращенный и ясный, который будет служить вам введением к содержанию заключающегося в Сорока книгах».

Согласно установленной в том же предисловии системе, учению о государственных и церковных властях и должностях посвящены первые отделы, или титулы. Так как государство наподобие человека состоит из частей и членов, то наиважнейшими и необходимейшими в нем членами являются царь и патриарх, почему мир и благоденствие подданных зависят от единомыслия и согласия царской и патриаршей власти.

Второй и третий титул занимаются определением области царской и патриаршей власти. Собственно, по отношению к царю «Эпанагога» стоит на почве старых греко-римских воззрений, за исключением того, что касается благочестия и православия. Неограниченная власть его по отношению к подданным имеет предел в религиозном и нравственном законе, установленном верховным законодателем и судией, Христом. Но титул о патриархе оказывается вполне самостоятельным отделом в разбираемом законе. Патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами изображающий истину. Обязанностью патриарха является соблюдение в благочестии и чистоте жизни вверенных ему от Бога людей, обращение к православию и единению с Церковью всех еретиков, а также миссионерская деятельность между язычниками. Патриарху свойственно быть учительным, к высшим и низшим относиться одинаково свободно и непринужденно, кротким в правосудии, обличительным к непослушным, в защиту же истины и в охрану догматов не смущаясь говорить и в присутствии царя. Статья 5 III титла говорит: одному патриарху принадлежит право истолкования древних канонов, постановлений святых отцов и правил святых Соборов. Точно так же патриарху принадлежит обсуждение и применение частных и епархиальных или общих постановлений отцов на Соборах. Очень важны специальные статьи, относящиеся к Константинопольскому патриарху, которые, несомненно, составлены под влиянием патриарха Фотия, как и весь этот памятник.

«Константинопольский трон, украшенный царским пребыванием в городе, соборными постановлениями признан первенствующим, вследствие чего имеющие возникать споры между другими патриаршими кафедрами должны восходить на его окончательное решение».

В том же смысле составлена и следующая статья. Забота и попечение о всех митрополиях и епископиях, монастырях и церквах, равно предание суду, осуждение и оправдание принадлежат местному патриарху. Константинопольскому же свойственно и в епархиях других патриархатов ставить ставропигии, равно как наблюдать и исправлять возникающие в других патриархиях разногласия и полагать конец судбищам. Ясное дело, что Константинопольский патриарх имеет право наблюдения и суда во всей Вселенской Церкви. Свое главенство в деле духовного попечения о всех Церквах он может, однако, препоручить и другому; в деле же обращения еретиков он единственный судья и распорядитель, или те, кому он доверит.

В высшей степени любопытно проследить далее отношение светской власти к духовной, так как и здесь заметны новые веяния в отличие от иконоборческой эпохи. В «Эпанагоге» проведена та мысль, что церковно-государственное тело имеет во главе своей Самого Христа, представителями Которого на земле являются царь и патриарх. Царь управляет мирским обществом по законам, которые им издаются и истолковываются; но эти законы не могут быть в противоречии с канонами, и законодательная свобода царя имеет ограничение в догматах и канонах. Царь должен веровать и исповедовать те догматы, которые приняты Церковью, он обязан блюсти правоверие и хранить чистоту догматов. Патриарху принадлежит управление Церковью на основании канонов, равно как толкование и применение этих последних. Церковь и государство управляются царем и патриархом, находящимися в единомыслии и единодушии. Это идеи вполне византийские, ими живет весь период до турецкого завоевания, но они сложились под влиянием новых веяний, современных патриарху Фотию и Василию I. Так, можно припомнить, что Лев Исавр совсем иначе определял свое отношение к Церкви: он представлял себя царем и первосвященником и в этом качестве повелевал в делах веры. Давно уже обращено внимание на то обстоятельство, что права и обязанности патриарха в занимающем нас памятнике определены соответственно стремлениям патриарха Фотия262. Принцип равноправности царской и патриаршей власти, хотя в действительности священство уступало царству, оставался основным правилом византийского государственного права, и отступления от него отмечаются, как увидим ниже, в смысле нарушений божественного закона.

Нужно думать, что законодательный вопрос в конце IX и в начале X в. занимал внимание правительства, так как он вызвал усиленную деятельность между юристами того времени. После упомянутых сводов царя Василия разработка продолжалась в двух направлениях: в составлении новых сводов, предпринимаемых правительством и частными лицами, и в издании законов по текущим вопросам времени. Что касается правительственных и частных сводов, то прежде всего сын и преемник Василия Лев VI сделал громадное законодательное предприятие изданием своих «Василик». Следует, впрочем, сказать, что издание «Василик» (βασιλικα νομισμα) не есть личное дело Льва, а результат общих законодательных предприятий раннего времени, выразившихся как в изданных при царе Василии «Прохире» и «Эпанагоге», так и в новых подобных же предприятиях, появившихся при его преемнике. Служивший до сих пор свод законов Юстиниана (Соrpus juris), составленный на латинском языке, встречал большие затруднения для своего применения на Востоке и естественно заменяем был сборниками, сокращениями и разного рода руководствами на греческом языке, в которых было множество отличий, взятых из обычного права и из местных особенностей. «Очищение» (ανακαθαρσις) древних законов было главной целью всех законодательных предприятий. Главная работа времени царя Василия, предпринятая с этой целью, не была при нем закончена, с 886 г. она была вновь продолжена, может быть на более широких началах, под редакцией законоведа Симватия. «Василики» представляют собою греческую обработку юстиниановского права и древних переводов и толкований римского права, равно как новых актов по текущему законодательству (новеллы) до самых последних сводов263. Хотя намерение законодателя состояло в том, чтобы дать такой свод, который бы вполне удовлетворял потребностям империи и не заключал бы в себе утративших смысл и значение прибавок (περιττα και ανονηια), тем не менее жизнь постоянно выдвигала новые запросы, которые не находили себе легкого объяснения в действующем законодательстве, а потому тот же Лев Мудрый должен был издавать «Новые законы» по вновь возникавшим требованиям264. В дальнейшем законодательная деятельность сосредоточивается на издании новелл, которыми как памятниками законодательства по текущим потребностям мы можем пользоваться в смысле исторического источника. Прежде чем говорить о новеллах Льва Мудрого, находим уместным дополнить сведения о византийских сводах несколькими замечаниями о неофициальных сборниках. Наряду с упомянутыми выше сводами возникали попытки частного характера применить к потребностям жизни древнее право: сюда относятся «частные прохиры», «эклоги и эпанагоги», «эклоги измененные» после издания «Прохира» и «Эпанагоги» и т. п. Появление подобных сборников свидетельствует о значительном движении юридической науки в византийской школе. В этой школе возникли, сборники «Сокращение законов» (около 920 г.), «Сокращение Василик», «Пира» (Пειра) в половине XI в. – последний сборник представляет собой незаменимое пособие для ознакомления с судебной практикой, с администрацией и податной системой империи.

Юридическая производительность продолжается с значительным напряжением и после Македонской династии. Главным выражением ее служит Шестикнижник Арменопула (XIV в.), которым византинизм продолжал свою культурную миссию на Востоке и после падения империи.

Возвращаясь к новеллам, находим уместным привести несколько мест из введения к изданным царем Львом VI новеллам.

«Разнообразие человеческих дел и сложность жизненных условий объясняют происхождение всяческих законов, которые своим обилием распростираются на все действия людей, и последние, посредством сопоставления их с законами, дают основание к различению добра от зла. Таким образом, законы служат как бы охранителями нашей жизни и врачами, которые, с одной стороны, затрудняют укоренение в жизни дурных привычек, с другой же – устраняют вредные последствия тех, которые незаметно проникли уже в общество, отсекая зло с корнем и не давая ему укрепиться. Но человеческие благоприятные и противоположные им течения, производящие полное крушение в делах и изменяющие счастливые состояния на бедственные и многое покрывающие забвением, так что если бы начало их происхождения не было засвидетельствовано, то можно бы их считать несуществовавшими, нанесли законном немалый вред, покрыв одни из них полным забвением, другие же поставив во взаимное противоречие. Причина же тому лежит в том, что частию сами законодатели не оставались верными прежним своим воззрениям, но вошли с ними в противоречие, частию же в том, что позднейшие законы не были согласны с более древними или по применению их, или по основному смыслу, вследствие чего в законах произошел значителъный беспорядок, принесший немалый вред делам. Почему, рассудив, что не следует пренебрегать этим и доставлять в беспорядке и смешении то, от чего зависит мир и спокойствие общественной жизни, мы решились подвергнуть законы самому тщательному расследованию и те из них, которые признали полезными для государства, сделав из них выборку, приказом царства нашего утвердили для настоящего времени и узаконили применение их к делам; что же касается тех законов, которые оказались неприменимыми, то одни из них, исключив своим приказом из свода законов, предали вечному забвению, другие же, которых мы не могли и вспомнить, подвергли амнистии и исключили подобно первым. Так как в действующем обычном праве оказались некоторые положения, не лишенные основательности и не противные здравому смыслу, то мы почтили их достоинством закона и перенесли из обычного права в сборник закона»265.

Можно бы подумать при чтении приведенных слов, что законодателя снова занимают здесь те же общие затруднения, которые вызвали появление «Эпанагоги» и «Василик», иначе говоря, что это введение может считаться общим местом, малопригодным для новелл. Но стоит ознакомиться с содержанием первой новеллы Льва, обозначенной именем магистра Стилиана, тестя его, чтобы понять, что новеллами именно придается сила закона обычному праву. Так, послав упрек Юстиниану за непоследовательность, причинившую много вреда судебным учреждениям, законодатель продолжает:

«Да и по настоящее время частию вследствие позднейших узаконений, частию под влиянием местных обычаев, еще не получивших законного права и единственно почерпающих силу в угодливости толпе, возникают многие новшества, происходит путаница в применении закона и в делах чрезвычайное запущение и беспорядок266.

И действительно, в новеллах Льва встречается немало отличий от обычного законодательства, и притом столько же в гражданском праве, как и в церковном.

Во многих отношениях Лев допускал радикальные мероприятия. Таков его закон о рабе, принявшем священный сан без воли господина, которого он приказал возвращать в первоначальное состояние вопреки существовавшим гражданским законам267, таковы в особенности его новеллы, изменявшие брачное право268. Не входя в подробности обсуждения тех изменений, которые введены были в Церковь и в гражданское общество новеллами, мы ограничимся здесь изложением сообщаемых ими чрезвычайно важных данных, выясняющих положение крестьянского сословия и знакомящих с общинным бытом среди византийских поселян. Господствовавшее до последнего времени воззрение на византийские крестьянские и вообще землевладельческие отношения основывалось на авторитете Цахариэ Лингенталя. В своей истории Греко-римского права269, которая пользуется большим и вполне заслуженным авторитетом, он сообщает интересные выводы по занимающему нас вопросу. Именно, у него в первый раз в истории науки даны надлежащая постановка и освещение вопроса о деревенской общине. Дальнейшее движение эта сторона изучения Византии получила в русской литературе270, причем, как и естественно было ожидать, у нас подверглась рассмотрению проблема о крестьянской общине. Как уже было указано во Введении, в исторических обстоятельствах, содействовавших появлению и сохранению общинного быта, проявляются существенные признаки византинизма, в котором история Византийской империи имеет свой отличительный характер. Таким образом, здесь предстоит остановить внимание на судьбе крестьянской общины в государственной истории Византии и на роли свободного землевладения в истории его учреждений.

Историки и юристы, не отрицая значения славянского элемента в византийской истории с VI столетия, находят, однако, возможным ограничивать его действие только периодом до XI в. По мнению Цахариэ, свободное крестьянское землевладение в Византии и славянская община падают в конце X в. или к началу XI в. Главные доказательства этой теории основываются на новеллах императоров X и XI вв. Существенный интерес этих законодательных актов заключается в том, что по ним можно изучать меры, принятые византийским правительством в защиту мелкого крестьянского землевладения против захвата крупных собственников. Интерес, представляемый этими новеллами, усматривается из того, что они служат доказательством серьезного внимания правительства к нуждам сельского населения. Важно также то, что в новеллах упоминаются именно те преимущественно области Малой Азии, куда направлялась славянская колонизация в VII-VIII вв. (фемы Фракисийская, Анатолика и Армениак).

Сословие властелей (δινατοι), или динатов, в X в. оказалось весьма опасным врагом крестьянских общин и мелкого крестьянского землевладения. Пользуясь своим положением воевод, судей, сборщиков податей и переписчиков, эти динаты обнаруживали свое вредное действие на крестьянскую общину, особенно в качестве крупных помещиков: они разоряли крестьянские дворы, пользовались неурожаем, голодом, невзносом податей и т. п. и заставляли мелких землевладельцев, называемых в актах «убогими», продавать им свои участки, закладывать их, завещать и т. д. Вместе с этим свободные прежде крестьяне поступали в зависимое барщинное положение к помещику, за которого закладывались, – факт, очень известный и хорошо иллюстрированный параллельными явлениями в Западной Европе и в русской истории. Опасность являлась столько же от помещиков, сколько и от того элемента, который у нас называется кулаками, который вырос среди самой общины, именно, выделялись богатые крестьяне из среды самой крестьянской общины, которые, пользуясь дурным экономическим положением соседей, разоряли их, притесняли и побуждали уступать им свою собственность. Была опасность, что большие властельские усадьбы поглотят мелкое крестьянское землевладение. Вот против этого-то зла и борются новеллы императоров Македонской династии. Чем его предупредить? Разумнейшие меры, конечно, должны быть экономические. Что же придумано императорами византийскими? Чтобы предупредить распадение крестьянской общины и обеспечить неотчуждаемость земельного имущества ее членов, установлен был закон предпочтения (προτιμησις), т. е. было определено, кто имеет право и кто не имеет права покупать крестьянские земельные участки. В этом законе предпочтения были даны значительные привилегии и изъятия в пользу самих членов крестьянской общины, чтобы они имели средства и возможность не упускать земель из своих рук. Главная мысль заключалась в том, чтобы устранить возможность перехода земельного имущества в другие руки помимо жителей той же общины, или, правильнее, волости (митрокомии). Но προτιμησις важен по некоторым своим деталям: в нем указываются пять категорий лиц и отношений в этой митрокомии – и только после отказа всех лиц, входящих в митрокомию, имущество могло быть отдаваемо в чужие руки, предложено вольному покупщику.

Новеллой Романа Лакапина от 922 г. обеспечивается за крестьянской общиной право на предпочтение при покупке недвижимой собственности во имя закона, запрещающего продажу земельного участка в другие руки, «помимо жителей своей митрокомии»271. В новелле перечисляются пять категорий лиц, входящих в митрокомию, и только после отказа всех категорий обывателей митрокомии имущество может быть предложено вольному покупщику. Эти категории суть: 1) семейная или родовая община; 2) домохозяева-общники или крестьяне, сидящие на полном тягле; 3) обыватели общины; 4) соплательщики; 5) члены союзных общин. В продолжение 30 дней со времени заявления о продаже «предпочитаемый» должен уплатить цену имения и взять на себя участок. Если же он находится в извинительном отсутствии или малолетен, то за ним удерживается право на четыре месяца. Таким образом, право предпочтений действует или один месяц, или четыре. Вслед за этой частью, устанавливающей новые принципы для защиты общинного землевладения, идет другая, направленная против смут, разными способами угрожавших цельности общины. Именно, властелям воспрещается делать приобретения из общинного имущества посредством дара, завещания, покупки и найма, под угрозой отнятия противозаконно приобретенного имущества и пени в государственную казну. Но суровая действительность под влиянием холодной зимы, голода и моровой язвы усилила то движение, против которого направлена упомянутая новелла, так как богатые люди стали скупать у бедных их участки за ничтожную плату, даже за скудное прокормление.

Прекрасная по гуманным чувствам новела Романа Лакапина, изд. в 934 г., представляет собой исключительное явление между законодательными памятниками.

«Есть люди, – говорит законодатель, – которые заботятся только о земных благах и временном благополучии, отказываясь таким образом от прав на небесные награды и забывая о дне судном. Такие люди... причина всех бедствий; отсюда происходят всяческие замешательства, отсюда великие и долгие страдания и многие стоны бедных. Но за бедных вступается Сам Господь. Если же Сам Бог, возведший нас на царство, восстает на отмщение убогих, то как можем мы пренебречь своим долгом или вконец забыть о своей обязанности, когда именно от одних очей царских бедняк ждет себе здесь утешения. Итак, мы определяем, что во всех странах и областях, подчиненных нашей власти, каждый наш подданный должен пользоваться без всякого стеснения доставшимся ему земельным участком. При обыкновенном ходе вещей имущество пусть передается законным образом по наследству или по завещанию владельца его детям или родственникам. Если же вследствие каких бы то ни было обстоятельств представится необходимость продать всю свою землю или же только часть ее, то пусть покупка сначала будет предложена домохозяевам того же самого села или соседних полей и селений. Мы постановляем это не из ненависти к сильным, но из благорасположения к бедным, ради защиты и ради общего блага. Ибо те, которые получили от Бога власть и возвысились славою и богатством, вместо того, чтобы взять на себя попечение о бедных, смотрят на них как на свою добычу и досадуют, если им не удается проглотить ее как можно скорее. Итак, пусть никто впредь из высших гражданских и военных и церковных чинов ни сам лично, ни при помощи какого-либо посредствующего лица не осмеливается вступать посредством покупки, дара или каким другим путем в какое-либо селение или деревню, покупая в целости его земли или хотя бы часть ее, так как всякое такого рода приобретение будет считаться недействительным и самое имущество со всякими улучшениями подлежащим безвозмездному возврату прежним владельцам, или их наследникам, или же, в случае неимения таковых, жителям того же самого селения... Крестьянское землевладение удовлетворяет двум существенным государственным потребностям, ибо с него вносятся казенные подати и исполняется воинская повинность. То и другое сократится, если сократится число крестьян... Недавнее общественное бедствие, наведенное на нас изменчивостью времен или, скорее, посланное нам в наказание за наши грехи, для многих было только удобным случаем для собственного обогащения. Вместо того, чтоб оказать бедным, страдающим от голода, человеколюбие или сострадание, богачи спешили деньгами, или хлебом, или какими другими выдачами купить по дешевой цене земельные участки несчастных... Итак, если кто из знатных лиц, которым запрещено было покупать или вообще приобретать имения бедных, сделался тем или иным способом владельцем крестьянских участков в период времени от начала голода, тот должен быть удален из них, получив обратно внесенную им покупную сумму, причем право выкупа предоставляется или первоначальным владельцам, или их наследникам и сродникам, или, в случае отсутствия таковых, соплателъщикам, или же, наконец, членам общины. Далее, есть люди, по рождению принадлежащие к сословию бедных, но по милости Божией достигшие лучшего положения в жизни. Мы считаем справедливым, чтоб они оставались при том наследстве, которое им сначала досталось; они не должны являться причиной бедствия своих соседей, разбойнически отнимая у них имущество. Скорее им следовало бы, памятуя особенную к ним милость Божию, оказывать благорасположение к своим соседям. Если такие лица (властельского сословия) вступили во владение приобретенными ими имуществами ранее начала голода, то и ныне пусть остаются в этом положении с тем условием, чтобы более не приобретали соседних участков. Если же они оказываются тягостными и несносными для соседей, причиняя постоянный вред убогим, то они должны быть изгнаны и подвергнуты лишению своей собственности. Что касается вознаграждения, то в том случае, если продажа произошла свободно и по цене справедливой, должна быть возвращена покупщику уплаченная им сумма272. Но как мы слышали, что были люди, дошедшие до такой жадности к наживе, что захватывали земельные участки бедных за самую дешевую цену, то, если бы оказалось, что заплаченная за имение цена вдвое ниже его действительной стоимости, покупщик лишается права на вознаграждение. Если кто из лиц чиновных и властных после издания настоящей нашей заповеди решится в чем-либо ее нарушить и вкрадется посредством покупки или дара в сельские крестьянские земли, то наша воля состоит в том, чтобы такой человек был оттуда изгоняем без всякого вознаграждения, лишаясь всех своих издержек на улучшения и, сверх того, подвергаясь наказанию... Мы желаем, чтобы все эти постановления получили полную силу ради блага наших подданных, которое составляет предмет многих и постоянных наших забот».

Так как отмечаемое здесь социальное и экономическое явление должно быть признаваемо самым выразительным фактом византинизма, дошедшим в македонский период до своего кульминационного развития, то мы отметили его уже в введении273 и там же ознакомили в кратких чертах с общими результатами гуманных мер, так, по-видимому, искренно и убежденно провозглашаемых и проводимых в жизнь целым рядом византийских царей. Нельзя скрывать того, что предпринятые меры не были в состоянии повернуть социальный и экономический строй, неумолимо направлявшийся против мелкой поземельной собственности и имевший тенденцию дать преобладание крупной земельной аристократии. Как часто происходит в практической жизни, правительство при всей искренней доброжелательстве к бедным уже в XI в. стало разрушать то, что созидало для них в X в.; хотя не может быть сомнения, что новеллами в защиту мелкой поземельной собственности был приостановлен тот процесс, к которому привело подобное же социальное и экономическое движение на Западе при Каролингах. Борьба была серьезная, правительство не останавливалось перед самыми радикальными мерами: отменило сорокалетнюю давность и предоставило крестьянам отыскивать свои права, невзирая ни на какие сроки; возложило круговую ответственность на землевладельцев данной местности за несостоятельность мелких крестьянских собственников. Самые радикальные меры приняты были в этом отношении Василием II Болгаробойцей (976–1025). Изданная им по вступлении на престол новелла, посвященная занимающему нас вопросу, превосходит все, что известно между византийскими государственными актами, так как прекрасно передает настроение законодателя и реальную действительность конца X в. Передаем здесь в существенных чертах ее содержание274.

«С тех пор, как мы получили самодержавную власть и принялись разбирать дела между богатыми и бедными, мы увидели, что властели, болея страстью приобретения, находят явное поощрение своей страсти в сорокалетней давности и стараются то посредством подарков, то посредством присущей им силы и влияния миновать как-нибудь этот срок и затем получить уже полное право собственности над тем, что они дурным образом приобрели от убогих. Желая исправить такое зло, поставив в должные границы нынешних властелей, и воспрепятствовать будущим следовать по тому же пути, мы издаем настоящий закон275.

Если верно то, что цель этого законодательства направлена к тому, чтобы закрепить за сельскою общиною землю, то, разумеется, весьма важное значение имеет указание этих категорий лиц в первом, можно сказать юридическом, памятнике этого законодательства. Теоретически говоря, эти категории лиц и отношений митрокомии показывают, из каких элементов состояла сельская община и в какой связи они находились. Подразумеваемое место в новеллах имеет громадное значение. По моему мнению, оно должно быть истолковано следующим образом. Если продается, вследствие запустения или для покрытия недоимок, участок земли, то предпочтительно приглашаются к покупке следующие лица: 1) семейная или родовая община; 2) домохозяева-общинники; 3) обыватели общины (бобыли, захребетники), т. е. лица, находившиеся в зависимости от общины, случайно вошедшие в нее; 4) соплательщики. Бывали случаи, что крестьянская община соединялась из нескольких деревень, поселков, хуторов, которые не имели особых административных и полицейских органов и тянули к главной деревне; эти поселки, отделившиеся от общины, но находившиеся в связи с нею по части администрации, сбора податей и т. д., и подразумеваются в 4-м термине; 5) члены союзных общин. Община, как известно, состояла не только из деревень, но и из нескольких общин, соединенных в одно целое в смысле уезда, у южных славян – жупы. В продолжение 30 дней со времени заявления о продаже предпочитаемая категория должна уплатить цену и взять за себя земельный участок.

Если же предпочитаемое лицо находится в отсутствии, то продажа задерживается на 4 месяца. Динатам же воспрещалось делать приобретения из общинного имущества посредством дара, завещания, покупки и найма, в противном случае им угрожала пеня в казну и отнятие незаконно приобретенного имущества. Новеллы от Константина Багрянородного до Василия Болгаробойцы (до начала XI в.) все толкуют о крестьянской общине, основанием которой служил закон о 5 категориях. Но не только законами о предпочтении императоры старались спасти сельскую общину. По праву сорокалетней давности, господствовавшему в империи, динаты хотели отстоять свои захваты в сельской общине. Эта давность оказывала такую силу, что законные категории не достигали указанной цели своей. Поэтому Василий Болгаробойца отменил этот закон давности: если бы крестьянская община стала искать прав на землю, то динаты изгонялись, несмотря на сорокалетнюю давность. Еще динаты, для удержания за собою земли, ссылались часто на дарственные грамоты, официальные записи и межевые планы, которые часто ими же фабриковались и благодаря которым много земельных участков крестьянских переходило в их руки; Василий Болгаробойца объявил их недействительными, как скоро дело шло о крестьянском участке, исключая только того случая, если динаты сошлются на писцовые книги. Далее, крупною мерою обеспечения собственности за крестьянской общиной была круговая порука властелей (αλληλεγγυον): если община оказывалась несостоятельной, то помещики отвечали за ослабевшую крестьянскую общину. Таким образом, видно, что законы византийских императоров обеспечивали, а не ослабляли крестьянскую земельную собственность.

Из рассмотрения новелл X в. мы убеждаемся, что, во-первых, в X в. в Византии господствовали также славянские общинные отношения, которые были принесены славянскими колонистами в VII в. и которые засвидетельствованы известиями о больших колониях в Малой Азии VI – VII вв.; во-вторых, что мелкое крестьянское землевладение было принято византийским правительством под охрану. После законов Исаврийской династии мы в первый раз встречаем в жизни действие указанных правовых воззрений, которые новеллами императоров введены в государственное византийское право. Таким образом, эти новеллы не только не уполномочивают делать заключение о падении мелкой земельной собственности или вообще славянского элемента, но, напротив, служат источниками, по которым можно изучать славянство вообще, и в частности славянское право в византийском.

Указанные пять категорий семейных, родственных, финансовых и административных отношений не суть явления только X в., а действуют в течение всего времени существования Византийской империи. Следовательно, где встречается указание на προτιμησις, там мы можем видеть следствие или влияние славянских учреждений. Но участие славянской общины заметно не только в гражданском строе Византии, но и в военном устройстве империи. Иначе и быть не могло. Славянские колонии в М. Азии были организованы таким образом, что они обязаны были выставлять отряд войска в византийскую службу. Быть не может, чтобы население, доставляя такой важный контингент военных сил, не оставило следов своего устройства и быта в военных законах Византийской империи. Поэтому в тесной связи с крестьянским землевладением должна быть изучаема и организация военных участков; а последняя может быть изучаема, между прочим, из рассмотрения новелл ее de fundis militaris X и XI вв. Любопытно, что организация военных участков в Византии была копией участков гражданских, т. е. военное землевладение было организовано по типу крестьянского землевладения. То обстоятельство, что в истории военного землевладения Византии мы усматриваем аналогию с крестьянским землевладением, весьма важно как само по себе, для военной истории, так и для нашего вопроса. Если славянская община обязывалась выделять из себя отряды военных людей, то спрашивается, как же было организовано это дело? В способе этой организации мы находим прямой источник для изучения бытовых славянских отношений и а рriori должны полагать, что беда, посетившая в XI в. крестьянское землевладение, не могла не коснуться и военных участков. Динаты, посягавшие в X в. на крестьянские мелкие участки, скупали в свои руки и военные участки. Следовательно, для устранения опасности с этой стороны императоры должны были прибегать к тем же мероприятиям, какие приложены были для охраны крестьянской общины вообще. В одной из новелл Константина Порфирородного есть такое место:

«Если у внесенных в списки стратиотов есть наследники, то они сообразно со степенью родственной близости имеют право преимущественной покупки (т. е. военных участков). Если же ближайшие родственники не могут или не хотят этого сделать, то право переходит на более отдаленных родственников. Если же их нет, то на складчиков и сокопейщиков, за отсутствием же и таковых на недостаточных стратиотов-соплательщиков, дабы они могли восполнить недостаток средств и оправиться. Если же и таковых не окажется, то право выкупа переходит к соплателъщикам-крестьянам, чтобы не пропадала, по крайней мере, поземельная подать».

Если теперь вспомнить 5 прежних категорий общинных отношений и сопоставить эти разряды, то увидим, что военная община была организована по образцу крестьянской, что византийское правительство предохраняло военные участки от возможности попасть в руки чуждых общине людей тем же, чем предохраняло прежде крестьянские участки, – словом, что военная община растворяется в конце концов в крестьянскую. Один рекрут приходился на определенное количество семей и дворов, это были складчики и сокопейщики – военная и финансовая единица.

На чем же основывается заключение о падении мелкой крестьянской собственности в Византии? Ответ один: на недостаточной оценке и понимании объема и содержания понятия общины и на преувеличении значения тех разрушительных сил, которые подкапывались под ее благосостояние. Исследователи считали категории случайными и не видели тут градации отношений. Древняя община не представляла такой мелкой единицы, какую мы видим в русских памятниках XVI – XVII столетий. Все ходячие представления об общине созданы из наблюдений над общиной уже искалеченной. Община раздробилась, значительные части отпали от нее, 5-й категории уже нет; но в тип крестьянской общины, изучаемой по византийским источникам, входили все категории. Таким образом, получаются следующие выводы: 1) земельные отношения очень строго организованы; община поставлена в возможность держать земельную собственность в своих руках, 2) экономически община поставлена так, что при ослаблении одной деревни экономические недостатки ее поддерживаются другими. Эти общины со всеми подразделениями представляются телами очень широкими и организованными различно. По памятникам видно, что иные общины заключали от 30 до 40 деревень, поселков и даже городов – комитуры (жупы). Значит, они не могли сделаться жертвами алчности динатов; такую общину нелегко было сломить. Неправильный вывод о падении общинной земельной собственности нужно приписать еще преувеличенному мнению о разрушительных силах, действовавших в X в., – о динатах. Византийское правительство резко вооружалось против динатов, которые откупали крестьянские земли. Но эти динаты были в сущности сродни крестьянской общине: в X в. замечаются экономические неравенства и появление богачей-кулаков среди самой общины, которые во имя экономического перевеса в качестве старшин получали возможность одерживать и экономический и политический верх над общиной. В новеллах упоминаются даже имена таких разбогатевших кулаков. Это начало живуче всегда, во все века, но оно не может угрожать полным разрушением общины; оно результатом своим имеет выделение из крестьян крупных сил, которые, однако, при известных условиях могут разлагаться в ту же крестьянскую общину. Собственно говоря, относительно X и XI вв. должно прийти к тому выводу, что византийское законодательство обставило крестьянскую общину и земельные отношения в ней законами нормальными, подвело их под действие государственного права и тем облегчило возможность продолжать нормальное развитие.

Удар крестьянской общине нанесен был византийскими императорами из дома Комнинов (в конце XI и начале XII в.). Эта династия отнеслась иначе, чем македонские цари, к земельному и крестьянскому вопросу. Она стала отдавать земли в кормление военным людям (προνοια). Чтобы иметь для этого средства, Комнины отбирали земли у крестьянской общины, частью поселяли среди них новый элемент, чуждый общине. Эта-то прониарская система должна была нанести ущерб крестьянской общине. Императоры не уничтожали совсем общины, но поселяли среди нее служилых людей, что должно было раздроблять общины. Этот вывод не мог быть сделан на основании только византийских памятников X в., но он основывается и на изучении памятников последующих (XII, XIII и XIV вв.). Не только юридические памятники, но и писцовые книги ясно рисуют византийские земельные отношения и положение крестьянского вопроса и его историю.

Писцовые книги имеются от XIII и XIV ст., их сохранилось немного – из М. Азии и европейских владений Византии; однако по ним можно составить понятие о земельных отношениях в Византии до самого турецкого завоевания.

Сила крестьянских общинных отношений X, XI и XII вв. заключалась в том, что община образовалась при весьма выгодных земельных условиях. Только часть общинной земли разделялась на подворные участки, с которых шли подати. Оставался громадный излишек земли, в несколько раз больше того, что разделено на участки, который составлял, таким образом, общинный экономический ресурс про черный день. Этим объясняется постоянное движение населения. Масса охотников могла всегда находить прием в общине в качестве захребетников или бобылей, вкупаться в общину, снимать в аренду ее земли, платить общине известный доход – и все это благодаря избытку, излишеству общинных земель.

Выше мы пытались раскрыть совокупность понятий, входящих в термин «община». Эти понятия извлекаются из рассмотрения устройства крестьян в М. Азии от VII до XV в. Добытые нами выводы тем важнее для истории славянства, что ни одно славянское племя не имеет ни летописей, ни других письменных памятников, восходящих к той поре, к которой относятся византийские известия; в особенности, как известно, бедна первоначальная славянская история известиями о внутреннем быте и административном устройстве славянских племен. Позволю себе поэтому остановиться еще несколько на выяснении понятия об общине. Главные элементы, составляющие древнюю общину, суть: 1) общинность семейно-родовая, не исключающая, однако, возможности наплыва и пришлых людей, как чужаки, припущенники и т. п.; 2) общинность по владению землей (земельная). Общинная земля частию делилась на подворные участки, вся же остальная, и притом в гораздо большем количестве, оставалась в свободном распоряжении всей общины, как свободный экономический ресурс; 3) общинность по отбыванию военных и финансовых повинностей. Поэтому в общину входили целые группы деревень и поселков, составляя одно административное и финансовое целое – с выборным или назначенным от правительства старшиной во главе. Но мы бы недостаточно оценили известие об общине, если бы не вспомнили и следующее место Прокопия: «Славяне не управляются одним человеком, но из древности живут в демократии, потому у них как обыкновенные, так и особенной важности дела решаются на вечах (εις κοτνον αγεται)». Подразумеваемый здесь политический элемент общины – именно вече – несомненно так же присущ древнейшему славянскому быту, как и самая община. Византийские памятники не сохранили имени этого учреждения, кроме описательных фраз, обозначающих сходку, хотя о том, что бывало на этих сходках, можно и в них находить указания. Ссылаюсь на некоторые места Морейской хроники, занимающейся описанием завоевания греческого полуострова крестоносцами IV крестового похода276. В хронике описывается, как крестоносцы завоевали одну за другой различные греческие общины, и притом как вступали в соглашения с различными народцами в Пелопоннисе.

крестьянской277 общине; далее в византийском праве нашли черты, по которым оказывается возможным воссоздать древнейшие общинные славянские отношения; в византийском военном устройстве оказались черты, напоминающие казацкое устройство. 2) Древнейший, так называемый доисторический период славянской истории, предшествующий эпохе образования государств, не может быть понят и начертан с достаточной полнотой, если мы не обратимся за наблюдениями к славянам, находившимся под византийским господством.

Как бы ни были преувеличены выводы Фальмерайера насчет греческого278 элемента в Греции, присутствие славян в Пелопоннисе даже в XIII в. подтверждается бесспорными источниками. В Морейской хронике можно найти известие о племени милинги; в ней описывается, как это племя боролось с крестоносцами за независимость, как вступало в переговоры с французами и как старейшины созвали вече, на котором разделились мнения: одни стояли за подчинение французам, другие – за борьбу до конца. Это и подобные места из хроники о колонии милингов в XIII ст. в Пелопоннисе несомненно имеют важное значение для слависта – ибо милинги характеризуются такими чертами в их общественной жизни, о которых мы находим мало известий в византийских источниках. Для самой славянской общины византийцы употребляют различные выражения, напр, κοινόσης, κοινωνία, ομάς των χωρίων ομάδες, ανακοινώσεις, κωμητουρα, μητροκωμια, последнее по-славянски всего правильней передать посредством жупа, как административная и финансовая единица. Эти выводы об общине, насколько они извлекаются из византийских известий, само собою разумеется, должны представляться нам очень любопытными на том основании, что по другим источникам нет никакой возможноcти выделить в понятии общины и поставить в связь семейно-родовой, общинно-земельный, общинно-финансовый и административный и общинно-политический элемент в общине.

Можно сделать следующие выводы на основании этой экскурсии в область византийского права и земельных отношений.

1) Изучая законодательные памятники, относящиеся к мелкому землевладению, мы пришли к выводам о279

* * *

247

Gelzer в «Истории литературы» Крумбахера, 5. 974; Λαμπρός. Ιστορία της Ελλάδος. IV, 201 (ό ΑΙών της Ακμής).

248

Выше мы пользовались местами из жизнеописания Феофано, принадлежащего Н. Григоре (Неrgenrother. Monum Сrаеса); из него же заимствуем место о законодательстве, пропущенное в печатном тексте.

249

Βασιλεκη γαρ μεγαλοπρευεία προσήκειτμή οπλοις μόνοις, άλλα και νόμοις κοσμεισθαι και λόγοις. Τα μεν γαρ εύδοκεμεί κατά πόλεμον, οι δε κατά την είρηνην, και τεί μεν σώματε πορίζεται την άσφάλειαν οι δε ψυχαις ομού τε και σώμασιν, о του προτέρον μακροις τισί κανόσι και μετροες αναγκαιότερον (Соd. Тhеоl. gr. 279. Fо1. 123. Вена).

250

В особенности преувеличены похвалы Василию у французского историка Фохта, который сравнивает его с Наполеоном (Vogt. Ваsile I. Р. 129).

251

Главный авторитет – Zacbariae a Lingentbal. Geschichte des Griechisch-Romischen Rechts. 11-te Aufl. Berlin, 1877; Васильевский. Законодательство иконоборцев. Статьи в «Журн. М. Н. Проcв.» за 1878 г., часть 199 и 201; Он же. О синодальном списке эклоги. Там же, январь 1879 г.; Павлов. Первоначальный славяно-русский Номоканон. Казань, 1869; Он же. Книги законные. С.-Петербург, 1885; Ф. Успенский. Древнейший памятник славянского права. В «Юридич. Вестнике» за 1886 г., № 4; Б. А. Панченко – Изв. Р. А. Института в К-поле. Т. IX.

252

Εκλογή των νόμων παρά Λέοντος και Κωνσταντίνου.

253

Zacbariae Jus graeco-rom. III. 95.

254

Эта теория выдвинута особенно Б.А. Панченко, в «Известиях Р. А. И. в К-поле», т. IX. Она разобрана в статье: П. Мутафчиев (Селското землевл. в Византия), помещ. в «Сборнике за народни умотвор.», кн. XXV (София); ср.: П. Безобразов. Виз. Временник. Т. XVII. С. 336.

255

Приписные колоны. (Ред.).

256

Таково мнение проф. Ф. Зигеля, Т.Д. Флоринского и Бобчева, см. «История на старо-блгарското право» от Ст. Бобчев (София, 19Ю), с. 141 и cл,, где этому вопросу уделено много места.

257

В издании проф. Павлова 83 славянские и 92 греческие главы; в издании Ferrini (Вуzant. Zeitschrift. В. VII (1898). 5.558) 82 статьи или 93 по variae lectiones.

258

По изданию Ferrini.

259

Издание законов, которыми здесь занимаемся, принадлежит Zacbariae a Lingentbal Jus graeco-romanum. Но что касается «Эклоги» и «Эпанагоги», есть отдельное издание того же Цахариэ – Gollectio librorum Juris graecoromani. Lipsiae, 1852. Специальное исследование об «Эпанагоге» профессора Я. Сокольского (Визант. Временник. I. 17 и cл.).

260

Τα εν πλάτει των Παλαιών νόμων κείμενα απαντά άνακαθαρίσασα.

261

Παρά των ισαύρων φληναφίας εκτεθείσας πάντη άποβαλομένη και άπορρίψασα.

262

Проф. Сокольский. О характере и значении «Эпанагоги» (Визант. Временник. I. С. 35–36).

263

Изд. Heimbach. Basilicorum libri LX. Lipsiae, 1833–1848. В пяти томах: Zachariae Supplementum editionis Basilicorum.

264

Весь третий том изд. Цахариэ «Jus graeco-romanum» посвящен новеллам византийских императоров.

265

Основное место для вопроса о пользовании законодателя обычным правом. Ἐπίί &κ᾿ και εν τους κρατούσοας συνηθείαις έφάνησαν τινεροί παράλογοι, ουδέ᾿ τοιαυται οίας αν νους συνετός άτιμάσαε, και ταότας νόμον προνομιώ τετιμηκότες, άντε δε συνήθειας άλογου είς νόμον πρόσταζιν και τιμήν άνηγάγομεν (Jus graeco-rom. III. Р. 67).Еще раз повторено это в заключении предисловия.

266

και μέχει του νυν άρτι μεν υπό νεωτέρων θεσπεσμάτων άρτι δε᾿ υπό συνήθ­ειων αθεσπιστων καί μόνην προβαλλομένων ίσχύν την πδν όχλων άρέσκειαν πολλής επι­γενόμενης καινοτομίας, μικρού τα των νόμων συγκέχυται καί άνω καί κάτω πεττεύομενα τα πράγματα φέρεται.

267

Novella IX.

268

Попов. Император Лев VI Мудрый. Москва, 1892. С. 208 и сл.

269

Zachariae von Lingentbal Geschichte des Griechisch-Romischen R. Ill Auflage. Berlin, 1892.

270

Имеем в виду по преимуществу труды В. Г. Васильевского, Ф. И. Успенского, Б. А. Панченка и др.

271

Zacbariae Jus graeco-romanum III. 238.

272

Но для облегчения крестьян им дано право на трехлетний срок.

273

См.: Т. I. С. 30 и сл. (Успенский Ф.И. История Византийской империи. VI-IХ вв. М., 1996. С. 27–29.)

274

Zacbariae Jus graeco-romanum. III. Р. 312.

275

Обрыв – страница утеряна. – (Ред.)

276

Старое издание Бюшона: Bickon. Chroniques etrangeres. P. 73; новoë Schmitt. The chronicle of Morea. London, 1904. P. sub. v. Μελιγγου;ό δρόγγος του Μελιγγου.

277

Возможно, отсутствует страница рукописи: в начале этой страницы слово со строчной буквы, нижеследующий пункт 2) свидетельствует, что был и 1). – (Ред.)

278

Возможно, нужно читать «славянского». – (Ред.)

279

Фраза обрывается, следующий за ней текст написан на отдельном листе как вставка.

Комментарии для сайта Cackle