К работам общественной мысли по вопросу о церковной реформе

Тесная и неразрывная связь между церковной и государственной жизнью, непрерывно существовавшая на всем протяжении нашей русской истории, всегда обусловливала собою, несомненную для вдумчивых исследователей, сильную зависимость той или иной организации заведывания церковными делами от существующей системы государственная управления и от тех разнообразных перемен, какие периодически происходили и происходят в ней под влиянием властных и настойчивых требований времени.

Во втором издании своего исследования по истории обер-прокуратуры св. Синода¹ мы уже имели случай отметить, как идеи государственного абсолютизма, настойчиво проводившиеся императором Петром I в его разносторонней реформаторской деятельности, вполне последовательно и логически повели за собою, вслед за важными и существенными преобразованиями в сфере высшего гражданская управления, не менее крупные аналогичные реформы и в области управления церковного. Когда Петр I, признававший единоличную власть русского патриарха несовместимой с идеями государственного абсолютизма, задумал поставить церковное управление в непосредственную зависимость от верховной власти и неразрывно связать его с общею системой высшей правительственной администрации, он не нашел нужным вырабатывать какие-либо особые, специальные и своеобразные формы управления церковью. Такие формы были ранее созданы преобразовательною деятельностью реформатора в области гражданской, государственной жизни, и поставленный Петром во главе русской церкви св. Синод был организован по типу уже существовавших коллегиальных государственных учреждений, заведовавших отдельными отраслями управления. И хотя заменившее патриарха новое коллегиальное учреждение получило в качестве обязательного руководства для своей деятельности Духовный Регламент, составленный ближайшим сотрудником Петра и усердным проводником его государственных идей в церковную жизнь, тем не менее преобразователь признал необходимым, в интересах государства, установить еще и особый, специальный надзор за деятельностью св. Синода.

Но и в деле организации особого правительственного надзора за церковным управлением реформатор воспользовался совершенно готовым институтом прокуратуры в высшем государственном учреждении и целиком перенес его из правительствующего Сената в св. правительствующий Синод. Когда после смерти преобразователя институт прокурорского надзора за высшими государственными учреждениями перестал пользоваться сочувствием правящих сфер и в Сенате фактически исчезла должность генерал-прокурора, св. Синод также получил возможность довольно долгое время чувствовать себя совершенно свободным от всякого контроля со стороны прокуратуры.² Когда же, под влиянием изменившихся взглядов руководящих лиц, Сенат, по предложению Императорского Кабинета, позволил себе высказаться в пользу предоставления прокурорских прав и обязанностей старшим членам самих коллегиальных учреждений и при этом заметил, что в св. Синоде обер-прокурорскую должность может исправлять кто-либо “из первых духовных персон”,³ в высших духовных сферах сделалось даже возможным возникновение мысли о восстановлении патриаршества.

Вступление на престол императрицы Елизаветы, во многом явившейся усердной последовательницей Петровских идей, поставило, однако же, систему церковного управления в прежние отношения к государственной власти. Одновременно и параллельно с начавшимся процессом постепенного усиления влияния генерал-прокуроров Сената на ход государственных дел также безостановочно и неуклонно укреплялись и разрастались сила и значение синодальных обер-прокуроров в сфере подчиненного их надзору церковного управления. С окончательным же крушением коллегиальных начал в области центрального государственного управления и с заменой старых Петровских коллегий новыми Александровскими министерствами, правительство признало возможным и даже желательным распространить применение министерского принципа и на духовное ведомство, находившееся в ведении св. Синода. Уже первый синодальный обер-прокурор, назначенный через несколько месяцев после учреждения министерств, обнаружил несомненные стремления присвоить себе министерские полномочия, преемник же его, кн. Голицын, был и официально превращен в министра духовных дел. Правда, новые порядки просуществовали недолго, но официальное уничтожение министерства духовных дел оказалось бессильным остановить совершавшийся процесс постепенного превращения представителя прокуратуры в фактического министра синодального ведомства. По крайней мере, мы прекрасно знаем, что гр. Пратасов, окончательно завершивший данный процесс, не только упрочил за синодальной прокуратурой чисто министерское влияние на духовное ведомство, но и внес в самую организацию высшего церковного управления многие порядки и приемы, непосредственно заимствованные из сферы министерского бюрократического управления.

Полустолетие, прошедшее со дня смерти гр. Пратасова до нашего времени, не привнесло в сущности ничего нового в положение высшего церковного учреждения и его фактические отношения к представителю государственной власти, так как великие реформы 60-х годов, при своей незаконченности и массе всевозможных искажений, какие постепенно вносились в них под влиянием усилившейся реакции, нисколько не подорвали основных принципов всего бюрократического строя русской государственной жизни. И только в переживаемый нами глубоко интересный исторический момент, когда после памятных слов министра внутренних дел о “доверии” – слов, произнесенных не без ведома и соизволения верховной власти, русское общество с небывалым и поразительным единодушием высказалось против бюрократического строя нашей государственной жизни, и когда сам Государь в Высочайшем рескрипте от 18 февраля 1905 года признал необходимым призывать на будущее время к участию в законодательных работах выборных народных представителей, вполне последовательно возник вопрос о целесообразности и своевременности переустройства на новых началах и русского церковного управления.

Смело и без всякого риска позволить себе какое-либо преувеличение и неточность можно утверждать, что с заменой древнего московского патриаршества новой синодальной формой церковного управления в среде православного духовенства и русского общества постоянно таилась мысль о неканоничности произведенной реформы, а по временам даже и высказывались против нее робкие и разрозненные протесты. С развитием же общественного самосознания затаенное недовольство и неуверенно-боязливые голоса получили возможность более или менее полно выражаться в целом ряде литературных трудов, дружно и настойчиво трактовавших о многочисленных недостатках и ненормальностях самых разнообразных сторон всего нашего церковного строя, начиная с приходов и кончая организацией высших органов управления синодальным ведомством.

Мы не будем подробно останавливаться здесь на литературной разработке затронутого вопроса в его отдаленном историческом прошлом, а попытаемся разобраться в сложной и запутанной работе общественной мысли по вопросу о назревших церковных реформах в ближайшие к нам дни, а главным образом – в переживаемый нами редкий исторический момент всеобщего искания новых форм жизни.

В одном из заседаний прекратившихся С.-Петербургских религиозно-философских собраний, как известно, открыто и публично высказывались смелые мысли о том ненормальном положении, в какое была поставлена русская церковь синодальной реформой Петра. “Одним росчерком пера под Духовным Регламентом, – говорил в религиозно-философском собрании Мережковский,⁴ – Петр решил всемирно-историческим вопрос, подчинив церковь государству, православие самодержавию. Одним ударом и “обезглавил” он русскую церковь, уничтожив патриаршество, и “обмирщил” русское государство, разорив церковное домостроительство древней России”. Отныне деятельность церкви, по его словам,⁵ приобрела исключительный характер “духовной политики”, и сама церковь превратилась в одно из колес огромной государственной машины, сделавшись “пальцем от ноги железного колосса”. Существовали всевозможного рода коллегии; среди них появилась и коллегия духовная. В нее были назначены такие же чиновники, члены-советники, асессоры, вице-президент и и президент, как и во все остальные центральный правительственный учреждения. Настоящей же главой нового высшего церковного учреждения оказался сам Петр, соединивший в себе “власть русского царя с властью русского патриарха – кесарево с Божиим”.

Идея “паралича русской церкви со времен Петра” нашла себе многих убежденных сторонников среди членов собрания, и один из них стремился доказать своим слушателям, что и в порядке своего возникновения, и по своим задачам, и по характеру современного существования и властвования св. Синод представляет собою лишь административный орган светской власти, учрежденный для целей церковного управления и духовной политики.⁶ Всякие попытки придать этому административному органу верховной власти значение самостоятельного и правильного с канонической точки зрения церковного учреждения, по его словам,⁷ встречают неодолимую преграду в наших основных законах (ст. 43) и о них без остатка разбиваются. “Пробуют намекать, – говорил он, – что Синод – церковный собор и как бы уста православной церкви. Но церковный собор действует не в силу внешнего повеления, а по непосредственно принадлежащей ему власти”. Теория же, пытающаяся облечь правительствующий Синод значением представителя церкви, по мнению оратора, настолько беспочвенна и не православна, что он даже не счел нужным подвергать ее подробному обсуждению, так как всякое определение пр. Синода получает силу только под условием одобрения его светским чиновником. “Не поставит обер-прокурор своего “читал”, (за которым подразумевается: “и содержание оного одобрил”), и определение отцов тем самым уравнивается нулю”.

Правда, усердные защитники существующего строя церковного управления в том же собрании находили возможным утверждать, что “Синод в России есть форма и организация самая совершенная, так как он представляет собою не учреждение светской власти, а собор, и участие царя, как воплощения народной воли, в делах св. Синода является в сущности участием в церковных делах самого народа.⁸ Но даже членами собрания, близкими к церковным сферам, по поводу такого заявления было сделано вполне резонное замечание, что аналогия между соборной и синодальной формою управления в данном случае “совершенно неприемлема”, и что хотя идея царя, как представителя народа, сама по себе прекрасна, однако же слишком идеальна, почему и должна быть признана совершенно неуместной при обсуждении текущей действительности. Текущая же действительность не оставляет места сомнению, что с учреждением Духовной Коллегии и введением в нее посторонней силы многие явления церковной жизни приняли характер, не удовлетворяющий сознанию христианского общества.⁹

Основная идея о несоответствии существующей системы русского церковного управления идеальным требованиям канонического права, нашедшая себе яркое выражение во мнениях некоторых членов религиозно-философского собрания, по-видимому не располагавших особенно убедительными историческими данными для научного обоснования своих взглядов, в скором времени получила возможность проникнуть даже и в нашу академическую духовную журналистику, где появилась специальная статья, посвященная научному обсуждению вопроса о каноническом достоинстве церковной реформы Петра.¹⁰ Автор статьи, пользуясь, по возможности, всеми наличными историческими и юридическими данными, задался целью рассмотреть, “составляют ли созданные Петром формы и условия церковного правления нечто положительно необходимое для осуществления русской церковью ее канонических задач, или же они только стесняющие церковную жизнь рамки, в которых русская церковь, не теряя своею каноническою достоинства, но лишенная в то же время возможности развернуть всю свою мощь, вынуждена существовать около двух столетий? Другими словами: составляют ли эти формы и условия каноническую принадлежность русского церковного строя, самостоятельно вытекающую из существа и назначения церкви, или же они воплощают в себе неканонические, государственные интересы, с которыми церковь, как юридический институт, вынуждена считаться, – подобно тому, как вынуждена была в свое время считаться с юридическими принципами языческого римского государства или византийского цезарепапизма”.¹¹

Хотя автор отмеченных нами историко-канонических справок, по его собственному откровенному признанию,¹² и не мог прибавить ничего фактически нового к богатому и разносторонне разработанному материалу по затронутому вопросу, но он, во всяком случае, успел достичь намеченной цели и путем умелой группировки обильного материала, соединенной с анализом соответствующих фактов и принципиальных воззрений на характер церковного управления, дал смелую оценку церковной реформе Петра со специальной, канонической, точки зрения. Придя к заключению, что существующая у нас форма церковного управления была введена Петром без соблюдения необходимых канонических условий, он, как и следовало, конечно, ожидать при наличии таких взглядов, должен был заметить, что в созданной реформатором и сохраняющейся до настоящего времени системе русского церковного управления “нам решительно нечем дорожить¹³ и что не только нет никаких оснований страшиться стремления реформировать эту систему, но даже следует приветствовать его, как попытку организовать церковное управление на более прочных и плодотворных началах.

В своих стремлениях реформировать существующий строй синодального управления сообразно с строгими требованиями церковных канонов общественная мысль, без сомнения, должна была прежде всего остановиться на самой простой идее восстановления древнерусского патриаршества, по воле Петра замененного св. Синодом. С пропагандированием такой упрощенной и несложной идеи реорганизации высшего церковного управления и выступили еще в 1902 году “Московские Ведомости^”,¹⁴ высказывавшие убеждение, что “наша тьма происходить от отсутствия у нас ясного светоча Церковного Авторитета^” и желавшие создать “важное и сильное” церковное правительство. Скорбя об ослаблении власти, автор указанной статьи московского органа, в видах усиления церковного авторитета, проектировал, чтобы первенствующий член св. Синода, т. е. С.-Петербургский митрополит, получил в свое единоличное ведение все права, принадлежащие Синоду по функциям управительным, т. е. права патриаршие, права главного епископа русской церкви, и чтобы все сношения св. Синода с верховною властью совершались первоприсутствующим .митрополитом или патриархом, если первосвятитель получил бы такой титул, необходимый для внешнего престижа России.¹⁵

Правда, наряду с проектируемым восстановлением патриаршества “Московские Ведомости“ трактовали и о возобновлении повременных поместных соборов, утверждая, что нам нужно время от времени созывать поместные соборы – соборы действительные и особые от св. Синода, которых он ни в каком случае не может заменить, как это было желательно только Феофану Прокоповичу, а не церкви и не верховной власти государства.¹⁶ Но идея организации высшего соборного управления была лишь вскользь брошена здесь, и сам автор, как уже вполне справедливо отметила текущая журналистика,¹⁷ видимо, не придавать ей особенно важного значения, заботясь главным образом о превращении проектируемого русского патриарха в полновластного министра церковных дел.

Как ни естественно было, по-видимому, с канонической точки зрения увлечение мыслью о восстановлении дореформенного строя высшего церковного управления, однако же простая реставрация патриаршества далеко не удовлетворяла многих лиц даже из числа тех, которые нисколько не были заинтересованы в сохранении и защите существующей синодальной системы. В том же Петербургском религиозно-философском собрании, где раздавались резкие голоса против законности произведенной Петром церковной реформы, высказывались и сомнения в пользе возвращения к патриаршеству. Многие, говорил один из членов собрания,¹⁸ выражают сожаление, что “у нас нет сильного авторитета в духовных делах – патриаршества. Меня пугает это. Патриаршество и теперь существует на Востоке. Но что оно дает там“?

Не найдя утешительного ответа на поставленный вопрос, оратор, не задумываясь, утверждал, что и у нас оно не дало бы ничего особенно важного. “Увеличилась бы, – по его словам, – пышность богослужения, богатство одежд, свита, робость просителей в приемных у духовных особ, долгота служб – все это нас еще более удалило бы от апостольской простоты, и так почти уже забытой нами... Что патриарх мог бы сказать большего, в сравнении с тем, что мы слышим от епископов, и неужели Россия. на которой сошлось теперь столько мировых загадок, почувствует в нем своего духовного главу, вождя?.. Славянофилы любили употреблять по поводу уничтожения патриаршества трогательные сравнения вроде “обезглавления церкви“, “вдовства ее“, “сиротства“ и т. п. Но все это не более, как риторика,... так как и русское патриаршество явилось в истории по настоянию той же светской власти и в такой же мере, как и современный Синод“.

Отметив появление в периодической прессе зачаточной мысли о восстановлении патриаршества, оставлявшей место, в проекте “Московских Ведомостей“, и существующей синодальной обер-прокуратуре, которая при этом естественно возвращалась к своим нормальным функциям государственного надзора за законным течением дел церковного управления, “Новое Время“,¹⁹ на основании данных моего исследования об обер-прокурорах св. Синода, высказало сильное сомнение, чтобы прокуратура, даже при наличности патриаршего титула у первенствующего члена св. Синода, заняла второстепенное место в делах церковного управления. “Раз православная церковь, – по его словам, – “имела патриархов, она могла бы и возвратиться к этому. Но возвратить к старому самую нашу жизнь, вошедшую в европейское русло, невозможно. Будет патриарх, прежнего же значения, (какое желательно “Московским Ведомостям“, он иметь не может.“

Не ожидая ничего особенно утешительного для русской церкви от простого наделения первенствующего члена св. Синода правами и титулом патриарха, “Новое Время“ обратило, однако же, должное внимание и сумело по достоинству оценить мысль о поместных соборах, которой, к сожалению, автор цитированной статьи московского органа не придавал важного значения. По мнению “Нового Времени“, дело следовало бы начать именно с поместного собора, который бы разобрал слабые стороны церковного управления и указал действительные нужды церкви и православных. Здесь нужна прилежная и сложная работа, требующая детального изучения главного предмета и всех условий действительности в их историческом развитии. Собрать материалы для такой работы, обсудить их со всех сторон и придти к выводам может только поместный собор в свободных прениях о нуждах церкви. В таком соборе русская церковь несомненно нуждается и только он в состоянии принести ей действительную пользу.

Мысль о восстановлении повременных поместных соборов, встретившая сочувствие “Нового Времени“, нашла себе сильную поддержку и среди наших канонистов; на страницах московского академического издания²⁰ одни из них даже утверждал, что поместный собор является единственно нужным и необходимые дополнением к существующей организации русского церковного управления, – дополнением, которое было бы “благотворнее и плодоноснее самых остроумных проектов реорганизации или реформации нашей церкви“. “Никакой ломки существующих и действующих церковно-правительственных учреждений (при периодическом созывании поместных соборов)“, по его словам,²¹ было бы не нужно. Пусть все останется безостановочно действующим: жизненный дух обновления проникнет неудержимо в эти учреждения и совершить их обновление постепенно, без чувствительных потрясений, точно так, как постепенно обновляется организм после тяжких недугов под руководством разумного врача и разумной гигиены. Таким врачом и будет поместный собор: он и возбудить жизнь в недугующих органах церковного тела, сонно или вяло действующих”...

Но, находя возможным ограничиться возобновлением поместных соборов, как единственным дополнением к существующей системе нашего церковного управления, профессор-канонист в то же время выражал свое полное сочувствие и другой проектировавшейся мере усиление авторитета церковной власти, замечая впрочем, что в высшей степени желательное возведете первоприсутствующего члена св. Синода в сан патриарха не представляет собою какой-либо реформы, а является лишь восстановлением права уже приобретенного и лишь долгое время не имевшего реализации, не действовавшего.²²

Оказав значительную услугу работе общественной мысли по вопросу о введении разумно и широко понимаемых соборных начал в систему нашего церковного управления, автор цитируемой здесь статьи сделал и несколько не лишенных известного значения, замечаний о недостатках бюрократического, исключительно канцелярского ведения всего русского церковного управления, как об одной из главных причин обнаруживающаяся недовольства существующими порядками. Так как, по его словам,²³ наша иерархия правит православным народом лишь чрез посредство канцелярий с их чиновничьим персоналом и не входить в живое и ближайшее соприкосновение с населением, то все меры иерархии – законодательные, административные и судебные не имеют в глазах народа необходимого нравственного авторитета. Как отдельные архипастыри, так и сам св. Синод видит пред собой не живых людей, а только написанные ими бумаги, или “дела“ – в канцелярском смысле этого слова. Крайне вредным и нежелательным следствием существования такого “бумажного средостения“ нередко является совершенно превратное освещение действительности в глазах правящей власти, которая под влиянием неверного освещения иногда и издает распоряжения, прямо не соответствующие цели и не удовлетворяющие заинтересованные сферы.

Не мог не указать на чрезмерное развитие бюрократического, канцелярского строя в общей системе церковного управления, как на главную причину современного положения дел, вызвавшего всеобщие толки о церковной реформе, и автор одной из запоздалых рецензий на наше исследование об обер-прокурорах св. Синода, появившейся в форме отдельной брошюры в прошлом, 1904 году.²⁴ Но здесь уже проводится более широкий взгляд на значение постепенно усиливавшегося бюрократизма в высших, руководящих сферах церковного управления.

Не соглашаясь с довольно распространенным мнением о сознательном стремлении русской государственной власти подчинить своему влиянию церковные порядки, автор брошюры утверждает,²⁵ что у нас церковь подавляется не государством, а такой силой, которая поработила себе и самое государство. “Нельзя, – говорить он,²⁶ – смотреть совершенно спокойно на чисто канцелярский процесс упорядочения церкви у нас. Древняя русская церковь действительно была полна непорядков; но она старалась их устранить, сколько могла, не утрачивая того, что дороже во сто крат “самодовлеющего порядка“, (являющегося, по его словам,²⁷ целью всей деятельности бюрократии). В настоящее время, конечно, порядка в делах церковных сравнительно очень много; но соответствует ли ему роль церкви и ее представителей в современной жизни нашего народа и общества? “

Не смотря на то, что, по словам печати,²⁸ уже отмеченные нами статьи “Московских Ведомостей“ “провели идею реставрации церковного управления в придворный сферы, а ученые и полемические труды профессоров академий, главным образом, Казанской и Московской, отчасти С.-Петербургской, создали для реформы огромную подготовку почвы в богословском сознании“, первый приступ к практическому осуществлений идей, выработанных общественным сознанием, сделался возможным только после того, как в силу Высочайшего указа от 12 декабря 1904 года и Императорского рескрипта на имя министра внутренних дел от 18 февраля 1905 года начались предварительные, подготовительные работы к широко задуманным государственным преобразованиям. Даже и самая первоначальная инициатива постановки на практическую почву назревшего вопроса о желательных церковных преобразованиях принадлежала не ближайшим представителям церкви и руководителям церковного управления, а председателю Комитета министров, призванного Государем к проведению в русскую жизнь новых начал, вызванных запросами и требованиями времени.

Руководя детальной разработкой предрешенной правительством крупнейшей вероисповедной реформы, коренным образом изменявшей правовое положение старообрядцев, сектантов и иноверцев, председатель Комитета министров, Витте, по поручению верховной власти, попутно возбудил вопрос и о том ненормальном положении, в каком должна будет оказаться лишенная прежних исключительных прав и привилегий православная церковь, если и с нее не будут сняты тяжелые цепи светской бюрократической опеки. Не удовлетворившись простым указанием на невозможность, при существующих условиях, ограничиться только обсуждением вопросов, касающихся иноверия и не затрагивающих положения православной церкви, Витте внес в особое совещание Комитета министров специальную записку, посвященную изображению современного состояния русской церкви.²⁹ Так как записка Витте, представляющая собою краткий экстракт из многих несомненных положений и спорных мнений, выработанных ученой исторической и канонической литературой по самым разнообразным вопросам церковного управления и церковной жизни, должна иметь для нас огромный интерес, как исходный пункт, далеко не безразличных для дела, официальных и неофициальных суждений высших руководящим сфер о характере намеченной реформы, то мы и считаем необходимым несколько поподробнее остановиться на ее содержании.

Заметив в самом начале записки, что объявление религиозной свободы вызывает необходимость изменений и в государственном положении православной церкви, Витте высказал убеждение, что, несмотря на наличность полной, по-видимому, внешней свободы и даже охраны со стороны государства, внутреннюю жизнь православной русской церкви “опутывают какие-то тяжелые цепи“, обусловливающие собой несомненную вялость всей нашей церковной жизни. Констатируя полный упадок церковной приходской общины с ее просветительными и благотворительными учреждениями, сухость и формальность епархиального, “консисторского“ делопроизводства и узко-бюрократический характер деятельности органов центральной синодальной власти, председатель Комитета министров указывал, как на причины происхождения своеобразного “паралича русской церкви“, на некоторые особенности произведенной Петром реформы, в значительной степени парализовавшей, а затем и совершенно изгнавшей из церковной жизни и церковного управления исконные и основные начала соборности.

По его мнению, учрежденный великим преобразователем св. Синод носить только внешние, но совершенно не канонические, черты соборности, так как соборное начало подменено в нем коллегиальностью. Сущность соборного управления заключается не в том, что оно находится в ведении нескольких лиц, а в том, что каждое из таких лиц является представителем известной общины. Коллегиальность же составляет лишь систему внутренней бюрократической организации. В нашем синодальном управлении не существует никакого представительства, и св. Синод со своими членами, назначаемыми светской властью, представляет собою не церковное правительство, а государственное бюрократическое учреждение.

Петровская реформа, изгнавшая из церковной жизни принцип соборности управления, по словам интересующей нас записки, повела за собою изменение и самого .духа церковной жизни. Уже в первые годы деятельность св. Синода приняла внешний, “бюрократически-полицейский“ характер, выразившийся в попытках “полицейской регламентации не поддающихся ей предметов и явлений духовной жизни“. Так как главной целью церковной реформы Петра I было низведение церкви на степень простого государственного учреждения, то и не удивительно, что в скором же времени церковное управление сделалось только одним из многочисленных колес сложной государственной машины.

В настоящее время наше церковное управление, организованное по образцу министерств, с обер-прокурором во главе, носит замкнутый канцелярский характер, причем постоянной преградой между церковью и народом, и церковью и Государем стоит светский бюрократический элемент. “Единственным путем к пробуждению замерзшей жизни, – по мнению Витте, – может быть только возврат к прежним каноническим формам церковного управления“.

Заметив, что за два века слишком уже интенсивного хозяйства государства на церковной почве, последняя окончательно истощилась, составитель записки высказал убеждение, что, хотя церкви необходим союз с государством, а государству нужна поддержка церкви, но условия союза между той и другой стороной должны быть составлены так, чтобы не ослаблять самодеятельности ни церковного, ни государственного организма. Реформа же Петра коренным образом нарушила это равновесие.

Теперь настало время подробнейшего рассмотрения всех недостатков нашей церковной жизни и введения в нее необходимых улучшений и реформ.. Но предстоящие реформы, по убеждению председателя Комитета министров, должны быть “не делом чиновников и не делом заседающих в Синоде или даже несколько большего числа архиереев, а свободным делом всей русской церкви“. Для достижения же этой цели необходимо созвание поместного собора. Но для того,, чтобы собор представлял собой действительный голос всей русской церкви, он не может быть замкнутой архиерейской коллегией, а должен быть собранием всех лучших сил церкви – как клира, так и мирян. “Двести с лишком лет мы не слыхали голоса русской церкви, – говорить Витте в заключение своей записки, – не пора ли наконец прислушаться к нему; не пора ли узнать, что скажет она о современном укладе церковной жизни, получившем место помимо ее воли и вопреки завещанным ей традициям священной старины. На поместном соборе, где нужно будет организовать представительство, как от белого духовенства, так и от мирян, и должен быть рассмотрен вопрос о тех необходимых изменениях в строе церковной жизни, которые бы дали возможность церкви стать на надлежащую высоту и получить необходимую свободу действий“.

Как ни широки были полномочия, предоставленные Комитету министров в деле осуществления разносторонних Высочайших предначертаний, однако же крайне специальный характер возбужденного вопроса о преобразовании церковного управления по необходимости потребовал ближайшего и непосредственного участия в его обсуждений самих представителей русской церкви. Неудивительно, что и Витте не ограничился только внесением в особое совещание Комитета министров подробной записки “О современном положении православной церкви“, но и нашел нужным обратиться к первенствующему члену Св. Синода с естественною просьбою сообщить Комитету желания и ожидания духовных сфер.

С.-Петербургский митрополит Антоний поспешил откликнуться на приглашение Витте, который, в данном случае, насколько можно судить по газетным известиям³⁰, явился только исполнителем воли самого Государя, и представил в Комитет министров несколько (7) положений “о желательных преобразованиях в управлении православною церковью“,³¹ составленных при ближайшем участии профессоров Петербургской духовной академии. Выходя из той основной мысли, что, с объявлением веротерпимости, общества старообрядцев и сектантов в некоторых отношениях будут поставлены в более благоприятное положение, чем то, в каком окажется тогда господствующая православная церковь, первоприсутствующий в Синоде митрополит признавал существенно необходимым для государства пересмотреть •современное государственное положение православной церкви в России, так как иначе, с дарованием широкой свободы старообрядцам и сектантам, церковь может потерять у народа свой прежний авторитет, да и правительство лишится ее влияния на народные массы.³²

Признавая одной из величайших привилегий инославных обществ дарованную им автономию во внутренних церковных делах, автор рассматриваемых “положений“ указывал как на меру, необходимую для парализования огромного преимущества инославных, на устранение или хотя бы ослабление той постоянной опеки и того чрезмерно бдительного контроля светской власти над церковным управлением, который лишает церковь самостоятельности и инициативы и, ограничивая деятельность духовенства почти одним богослужением и исправлением треб, делает ее голос совершенно неслышным в общественной и частной жизни.³³ Наряду с ясно выраженным пожеланием ослабить, если не совсем уничтожить, постоянную опеку светской власти над церковною жизнью, “положения* высказывали мысль и о настоятельной необходимости предоставить православной церкви бóльшую свободу в управлении ее внутренними делами, чтобы дать ей возможность руководиться в своей правительственной деятельности, главным образом, церковными канонами и нравственно-религиозными потребностями населения.³⁴

Желание возвысить авторитет православного духовенства и усилить его значение в общественной и государственной жизни поставило на очередь вопрос о предоставлении священникам прав обязательного участия, в качестве полноправных членов, в общественно-государственных учреждениях, существующих уже(мирские сходы) и имеющих возникнуть в приходах, (если приход будет превращен в мелкую земскую единицу) ); а высшим членам церковной иерархии–прав такого же полноправного участия в заседаниях Государственного Совета и Комитета министров.³⁵

Так как проектируемое возрождение и оживление прихода, по словам “положений“, возможно только при условии децентрализации церковного управления, то такие крупные перемены, в связи с изменениями в самом государственном положении православной церкви, естественно должны повлечь за собою неизбежную и притом серьезную реорганизацию всего строя церковного управления, как центрального, так и епархиального. В виду такого положения дел, С.-Петербургский митрополит Антоний в заключение своих положений, внесенных в Комитет министров, и указал на настоятельную необходимость просить Государя Императора теперь же “образовать особое совещание из представителей церковной иерархии с участием сведущих лиц из духовенства и мирян, для пересмотра существующего церковного управления и для выработки проекта необходимых преобразований“.³⁶

Внесение в Комитет министров полуофициальных положений о желательных реформах в управлении православной церковью, выработанных под руководством первоприсутствующего члена св. Синода, не сопровождалось , однако же, существенно важными практическими последствиями для задуманного дела, так как последнее, по-видимому довольно неожиданно для Витте, встретило серьезные препятствия к своему осуществлению со стороны синодальной обер-прокуратуры. Обер-прокурор Св. Синода, по болезни не имевший возможности лично участвовать в заседаниях особого совещания, получив сведения о направлении дела в Комитете министров, нашел нужным испросить новое Высочайшее повеление о перенесении необходимой предварительной разработки возбужденного вопроса, затрагивающего канонические основы церковного управления, из светского государственного учреждения в Св. Синод.

Судя по частным и, к сожалению, не вполне проверенным газетным известиям, Св. Синод, привлеченный, в силу нового Высочайшего повеления, к непосредственному участию в обсуждении назревших вопросов церковного управления, после нескольких предварительных совещаний, в своих официальных заседаниях, в присутствии товарища обер-прокурора, единогласно постановил ходатайствовать пред Государем Императором о созыве пѳместного церковного собора и восстановлении патриаршества в России.

На страницы повременных изданий проникли даже маловероятные и оказавшиеся впоследствии прямо неверными слухи, будто бы св. Синод решил настоящей весной созвать в С.-Петербурге всероссийский собор³⁷ и в текущую же сессию своих заседаний избрать всероссийского патриарха.³⁸ А Российское Телеграфное Агентство, оповестив 24 марта всю читающую Россию о состоявшемся постановлении св. Синода, внесло еще бóльшую смуту в неверные представления русского общества о действительном положении возбужденного вопроса. Оно категорически сообщило, что 22 марта св. Синод в окончательной форме решил вопрос о введении патриархата в России и созыве в Москве всероссийского духовного собора для избрания патриарха, причем представило дело таким образом, как будто св. Синод поспешил уже предрешить и будущее устройство реформированного церковного управления, заметив, что “патриарший посох, вероятно, перейдет к митрополиту Петербургскому Антонию, Синод при патриархе будет только совещательным органом, должность синодального обер-прокурора имеет быть упраздненною и право доклада Государю сделается привилегией патриарха“.

На характер отношений некоторой части русского общества к поставленной на очередь церковной реформе несомненно оказало также известное неблагоприятное влияние и хронологическое совпадение ходатайства св. Синода о созыве поместного собора и восстановлении патриаршества с подачей С.-Петербургскому митрополиту Антонию группой (32) местных священников особой записки “о необходимости перемен в русском церковном управлении“.³⁹

Приветствуя от всей души предстоявшее в то время и теперь уже совершившееся освобождение религиозной совести от внешних стеснений, ставивших, в интересах господствующей церкви, искусственные пределы иноверию, инославию и старообрядчеству, составители записки высказывали вполне понятное опасение за судьбу своей родной, православной церкви, если, с дарованием относительно широких автономных прав всем религиозным обществам и союзам, лишь она одна будет оставаться лишенною равной и одинаковой с ними свободы. Голосу православной церкви, крайне ограниченному в своем самоопределении и постоянно подозреваемому в порабощении мирским, государственным целям и интересам, угрожает, при таких условиях, серьезная опасность быть совершенно заглушенным свободными, искренними и убежденными голосами исповедников иноверия, инославия, старообрядчества и всякого иномыслия. А между тем, по словам записки, в настоящее время более, чем когда либо, православной церкви следует возвратить себе “всю силу плодотворного влияния на все стороны человеческой жизни и всю мощь своему голосу. Для достижения же такой цели она должна вернуть себе прежде всего свободу, всегда ей принадлежавшую и определенную строем священных канонов, пренебрегаемых и забываемых, но не могущих утратить своей исконной для нее обязательности“.

Так как настоятельно необходимая при настоящих условиях церковная свобода, по мнению авторов записки, возможна только при восстановлении определенной канонами организации церковного самоуправления, то записка ставила на первом плане в проектируемых реформах культивирование соборных начал во всей сложной системе епархиального управления. Углубляясь своими корнями в самостоятельную, широко развитую жизнь приходов, как низших единиц церковной жизни, проектируемая ею соборность вверху должна увенчиваться повременными соборами всей русской церкви, выделяющими из себя для постоянного заведывания церковью священный синод под председательством столичного архиепископа, который, как представитель соборов и правящего синода, получает титул всероссийского патриарха.

Задавшись вполне естественным вопросом: как же возможно достигнуть великой цели восстановления канонической свободы православной церкви в России, группа Петербургских священников высказала свое глубокое убеждение, что ответ на подобный вопрос может быть только один: через особо и специально для того созванный поместный собор русской церкви.

Простое совпадение времени подачи петиции Петербургского духовенства, возбуждавшей вопрос о созвании собора и восстановлении патриаршества, с состоявшимся вслед за тем аналогичным постановлением Св. Синода подало повод многим представителям периодической прессы совершенно неверно приписывать записке 32 столичных священников роль инициативы и значение своеобразной программы, заранее предрешавшей самый характер намеченной крупнейшей реформы. – “Вопрос (о возрождении русской церковной жизни) писалось на страницах “Русского Дела“,⁴⁰ уделявшего немало внимания намеченным церковным преобразованиям, “уже поставлен официально и… крайне ненормально. 15-го марта его выдвинула группа Петербургского духовенства, надо думать, не без ведома того самого митрополита, которому и представила свое решение, а 17-го марта св. Синод, до последнего времени спокойно управлявшей на старых основаниях и даже, в лице духовной цензуры, заглушавший свободное отстаивание канонических устоев церкви, постановил ходатайствовать пред Государем Императором о восстановлении патриаршества и созвании поместного собора. При этом Синод решил произвести избрание патриарха в текущую сессию... Поспешность, – с удивлением заметил автор цитируемых строк, – “поистине поразительная, вызывающая представление скорее о так называемой Виттевой пляске, чем о серьезном обсуждении святого и великого дела“.

В периодической печати появились даже резкие статьи, самым недвусмысленным образом заменившие поставленную на очередь церковную реформу хитро задуманным церковным переворотом. В том же “Русском Деле“⁴¹, а затем и в “Московских Ведомостях“⁴² были напечатаны специальные статьи, невольно обращавшие на себя внимание своим крикливым заглавием: “Церковный переворот“. “Не более недели назад, – писали “Московские Ведомости“, – никто из православных русских людей, – кроме, может быть, немногих посвященных в тайны митрополита Антония и С. Ю. Витте, – не подозревал, что к числу множества переворотов и попыток к переворотам, приводящих Россию во внутреннее бессилие..., присоединится еще переворот церковный... И вот внезапно, в течение недели, – одно за другим посыпались известия об очевидно подготовленном заранее перевороте русского церковного управления... Стало известно, что 15 марта собралась какая-то “группа“ петербургского духовенства, резолюция которой гласила о необходимости восстановления патриаршества и созвании поместного собора. Эта резолюция была передана митрополиту Антонию. А 17-го марта в Синоде, председательствуемом тем же митрополитом Антонием, уже состоялось решение об избрании патриарха и созыве поместного собора. Итак – с явным намерением дискредитировать задуманное дело заметили “Московские Ведомости“, – все совершено в семь дней. Одно – низвергнуто, другое – поставлено вверху горы,– и решен краеугольный вопрос православной церкви и русского государства. Все это сделано очень ловко. Никто ничего не знал. Вся православная русская церковь находилась в полном неведении о замыслах кружка духовенства; произведшая переворот. В семь дней – ряд ловких ударов, – и судьба русской церкви внезапно оказалась в остром кризисе“.

Не имея точных и подробных сведений о действительном положении поставленная на очередь церковного вопроса и вращаясь исключительно в области мало проверенных слухов,⁴³ “Московские Ведомости “ обрушились на Св. Синод с тяжелыми обвинениями в крайней неканоничности его действий, заметив, что, если все это было сделано и очень ловко, то уже во всяком случае ничуть не церковно. “Святое дело“, – поучала московская газета,⁴⁴ – ведется открыто, без лихорадочной торопливости; дело церковное совершается церковью, а не каким-либо отдельным кружком. Между тем, в постановлении Синода, не имеющего, по существующим узаконениям, даже права возбуждать эти вопросы, предрешена вся судьба русской церкви. Ходатайствуется о созыве собора, но обязанности собора уже заранее предрешены. Постановление Синода не спрашивает: желает ли собор избрания патриарха, желает ли он уничтожения обер-прокуратуры? Постановление Синода уже все решило до собора и за собор. Выставляется даже чуть не обязательный кандидат в будущие патриархи – все тот же самый С.-Петербургский митрополит Антоний“... Никогда еще, по мнению “Московских Ведомостей“, русская церковь не испытывала более произвольного обращения и большего пренебрежения к ее воле и мысли, как в этом семидневном перевороте.

Отсутствие точных официальных сообщений о первых шагах, предпринятых Св. Синодом по пути к осуществлению вызываемой запросами и требованиями времени церковной реформы, создав благоприятную почву для появления всевозможного рода непроверенных слухов и сомнительных известий, невольно заставило многих русских людей в значительной степени насторожиться и подозрительно отнестись к возможным результатам задуманного дела. Довольно типичными образчиками такого недоверчивого отношения к намеченной синодальными сферами церковной реформе могут быть признаны, по нашему мнению: “Сыновнее послание Николая .Дурново митрополиту С.-Петербургскому и Ладожскому кир-Антонию П“⁴⁵, сообщение Новоселова “О воссоздании живой церковности в России“⁴⁶, появившиеся на страницах “Русского Дела“, и статья “Почему 32?“, напечатанная в одном из номеров “Нового Времени“.⁴⁷

Отметив факт подачи митрополиту Антонию известной записки петербургских священников о необходимости серьезных изменений в существующем строе церковного управления и поставив в непосредственную зависимость от нее появившиеся сообщения о предстоящем созыве поместного собора и восстановлении патриаршества в России, автор сыновнего послания писал, что известия о созвании собора и восстановлении патриаршества могли бы только порадовать православный русский народ, если бы он, к несчастию, не потерял уже последнего доверия к духовно-сословному ведомству, поработившему церковь и лишившему ее всякого животворного действия. Проектируемый с.-петербургскими духовно-сословными, не народными, иереями, собор архипастырей с заранее предвзятою и предрешенною мыслью учредить патриаршество, по его словам, не может быть одобрен ревнителями церкви. Правда, он признавал, что группа петербургских священников высказала много здравых мыслей о восстановлении в России канонического церковного строя, но в то же время не видел в ее памятной записке никакой гарантии того, что нужды верующего народа не будут предпочтены в задуманном деле домогательствам духовной касты, желающей присвоить себе права народа, составляющего самое тело церкви. Заявив об отсутствии доверия у всей православной России к пр. Синоду, как государственному, политическому, а не церковному учреждению, Дурново нашел даже возможным решительно заверять митрополита Антония, что наш народ не ожидает никакого добра для русской церкви от петербургского духовно-сословного ведомства. Выходя из того основного положения, что церковь должна быть свободной в отправлении своих религиозных обязанностей, он выступил с резким протестом против первых шагов Св. Синода, направленных к проведению в жизнь намеченной церковной реформы, заметив, что “не антиканоничному Синоду, состоящему из иерархов, подобранных гражданскою властью, не членам Синода и митрополитам, назначенным на кафедры тою же властью, предрешать дела, подлежащие решению русского поместного собора, а соборной комиссии“. Соборную же комиссию автор своеобразного сыновнего послания проектировал учредить из иерархов, которых добровольно по запискам предложат сами епископы, и известных канонистов-мирян. И только при таких условиях русская церковь, по его мнению, могла бы быть уверена, что решения собора будут свободны и иерархи не окажутся там под давлением всесильных гражданских сановников духовного ведомства.⁴⁸

Недоверие к петербургскому церковному правительству, заставившее Дурново и “Русское Дело“ заявить, что проектируемый “антиканоническим“ Синодом поместный собор явится только новым торжеством духовной бюрократии, новыми узами, в которые ведомство закует русскую церковь руками самих ее иерархов, ясно выразилось и в отмеченном нами сообщении г. Новоселова, сделанном в частном московском кружке православных ревнителей церкви.⁴⁹ Заметив, что русская церковная политика синодального периода представляет собой поучительный образец того, чего не следует делать, так как во всех инстанциях церковного управления у нас сделано все, что было в силах правительства для подчинения церкви государству, автор сообщения стремился доказать, что господствующая в .настоящее время бюрократическая система церковного управления абсолютно неспособна создать истинно-церковную жизнь; не уничтожаясь сама, она ни в каком случае не может выпустить церковь на свободу, на жизнь по закону духа самой церкви. Вполне понятно, что при таких взглядах Новоселов должен был отнестись крайне подозрительно и недоверчиво к возможным результатам состоявшегося постановления Св. Синода, ходатайствовавшего пред Государем о созвании поместного собора и восстановлении патриаршества.

Признав в высшей степени ненормальным то печальное обстоятельство, что высшие, руководящие церковные сферы, привыкшие действовать изолированно от православного народа, составляющего самое тело церкви, с неизбежным при этом произволом, не освободились от своей дурной привычки и в данном случае, так что важнейшее постановление Синода явилось полнейшей неожиданностью, и русские люди узнали о нем лишь по газетным слухам, а не непосредственно от своих архипастырей, автор сообщения настойчиво и энергично пропагандировал мысль о настоятельной необходимости принять непосредственное, активное участие в разработке вопроса о преобразовании нашей церкви самому русскому народу, самим православным мирянам. Иначе, по его глубокому убеждению, нам угрожает серьезная опасность, что возрождение русской церкви совершится не действительно свято и канонически, а только для видимости и с заменой одних неправильностей другими.

Для избежания такой серьезной опасности Новоселов и предложил частному кружку православных ревнителей церкви, в противовес постановлению Св. Синода, изобилующему, по его мнению, многими крупными ошибками, возбудить пред Государем особое ходатайство. Газетные известия о мнимом решении Св. Синода в текущую же сессию избрать всероссийского патриарха, возбуждавшие во многих довольно естественные опасения, “что все дело может ограничиться простой заменой Синода патриархом, вызвали в кружке особенно энергичные протесты против известного ходатайства Св. Синода. “Православные люди, – говорил Новоселов⁵⁰, – не могут предоставить патриарху тех преувеличенных прав, какими Синод, в силу самой своей неканоничности, облечен в отношении наших епископов и даже простых мирян в их приходской жизни. Поэтому нам, мирянам, теперь же надлежит войти к своему Царю со всеподданнейшим ходатайством осуществить назревшую потребность..., избегнув ошибок, в которые впали в своем постановлении синодские архипастыри. Мы должны просить Государя, чтобы он, (не давая соизволения на исполнение постановления св. Синода), соблаговолил объявить делом первой необходимости правильное устроение русской церкви, немедленно по окончании войны; в виду же предстоящего после войны созыва поместного собора обязаны просить Государя Императора Высочайше обратить внимание архипастырей, пастырей и всех православных мирян, ревнующих о благе церкви, подготовить, каждому по мере сил, те соображения о разных сторонах церковной жизни и устройства, которые должны быть представлены будущему собору, каш материал для обсуждения“.

Та же невольная подозрительность и то же недоверие к высшим руководителям задуманной церковной реформы, – подозрительность и недоверие, к сожалению, вполне естественные при полной неосведомленности общества и предполагаемом им устранении общественных сил от непосредственного участия в совместной с иерархией работе над решением поставленных на очередь важнейших церковно-общественных вопросов, очевидно, побудили и одного из профессоров С.-Петербургской духовной академии написать, уже отмеченную нами, довольно интересную статью, появившуюся на страницах “Нового Времени“. Автор ее, проф. Никольский, нисколько не скрывал своего невольного недоверия. В таких крупных вопросах, как система церковного управления и ненормальности церковной жизни, по его словам, необходимо отсутствие и тени недоразумений; иначе всегда останется место подозрению, что в данном случае руководящие лица не столько хлопочут о пользе церковной_, сколько ведут борьбу за власть_, за личные преимущества. По-видимому, при полном отсутствии каких либо определенных официальных сведений о действительном положении задуманного дела, он имел и некоторые основания для подобного рода подозрений. В самом деле, в то время как почти вся Россия, с нервным нетерпением ожидающая необходимых преобразований, с поразительным единодушием требовала, чтобы намеченные реформы совершались не в интересах небольшого кружка лиц, а по воле и желанию всего русского народа, путем опроса его выборных представителей, официальные руководители церкви призывали всех к сохранению существующих государственных порядков и порицали стремления общества к получению большей свободы в самоуправлении. Неудивительно, что, когда газеты совершенно неожиданно сообщили о подаче митрополиту Антонию известной записки петербургских священников и поспешили придать ей характер и значение документа, предрешавшего сложный вопрос об управлении русскою церковью на новых началах, в потерявшем доверие обществе легко могла возникнуть подозрительная мысль, что предстоящая реформа будет выполнена по программе только небольшого кружка заинтересованных лиц.

Особенно подозрительным должен быль, показаться обществу крайне односторонний составь .того поместного собора, который, по газетным известиям, должен быль наскоро решить вопрос о переустройстве. церковного управления. Составленный исключительно из представителей иночества и церковной власти, проектируемый поместный собор, по мнению автора интересующей нас статьи, не мог бы дать никакой гарантии в том, что реформа примет в соображение все интересы церкви и не принесет больше действительного вреда, чем обещаемой пользы. Опираясь на несомненные исторические факты, он высказывал серьезное опасение, что епископы – члены предполагаемого собора, как представители монашества, далекого от мира, не знающего жизни и вследствие этого не способного охватить общецерковную пользу во всей ее полноте и многообразии, не справятся с реформой, которая затрагивает и интересы мирян, и интересы государства, и интересы науки, и интересы пастырства, и будут проводить ее прежде всего в интересах епископства и монашества, в интересах власти епископской и ее значения в государстве. “Но эти интересы, – заметил он, – далеко не равны интересам общецерковным: от цезарепапизма они могут привести к папизму, крайности еще менее. желательной, чем цезарепапизм, а общецерковное дело может остаться в стороне“.

Согласившись, что основная, хоть и скрытая тенденция записки – уничтожение обер-прокурорской должности, и устранение светского чиновничества от участия в управлении церковью может быть отчасти признана правильной, автор статьи “Почему 32?* не находил, однако же, достаточных оснований утверждать, что вместо прежней системы управления должна быть введена именно та, которую предлагали_; петербургские священники, и что эта новая система управления будет лучше, каноничнее прежней. Заявление составителей записки, что они требуют “восстановления начертанного канонами строк церковной жизни“ как единственно авторитетного, вызвало с его стороны вполне естественное с точки зрения историка, замечание, что каноны в одно время были одними, а в другое другими, и что все церковное устройство, начертанное канонами, нельзя представлять себе как нечто постоянное, не изменявшееся под давлением исторической жизни. Вот почему и по поводу требования – возвратиться всецело к каноническому строю древней церкви –придется еще первоначально выяснить, что жё следует считать действительно древним каноническим строем? Мнение же 32 священников относительно того, в чем состоял истинно древний, канонический строй церковного самоуправления, который необходимо должен быть воспроизведен в настоящее время, является лишь мнением среди мнений, ни в чьих глазах не имеющим надлежащей авторитетности.

Критикуя проектируемый запиской план церковной реорганизации, автор рассматриваемой статьи заметил, что хотя составители записки и положили в основу намеченного ими канонического Строя начала соборности, но не дали никаких гарантий тому, что эта соборность не окажется простой фикцией и будет в состоянии устранять произвол и усмотрение патриарха с существующим при нем Синодом. “Было бы ни с чем несообразно, – писал он, – если бы в настоящее время, когда все общественные слои стремятся к ослаблению централизации власти, ее произвола, и к усилению законности, в одном духовном ведомстве возродился бы вдруг папизм с его нетерпимостью и “свободой“, равною произволу... А между тем, такой папизм может угрожать и русской церкви, потому что та система управления, которая предложена 32 загадочными иереями, слишком много принимает к сердцу интересы иерархии и мало думает об интересах клира и народа, ради которого и существует иерархия“. Двусмысленно выражаясь о выборном начале, умалчивая о необходимости устранить из отношений епископов к подчиненным им лицам характер произвола, совершенно не упоминая о неизбежности реформы духовной школы, дошедшей до очевидного разложения, записка видит панацею от всех церковных зол в намеченных ею формах управления, как будто бы положение дел не может оказаться еще худшим, замечает петербургский академический профессор, “если папой станет ограниченный в своих воззрениях иерарх, который будет управлять церковью с точки зрения аскетических начал“.

Церкви нужна свобода, но такой свободы автор и не предвидит при намеченном патриаршем , монашеском режиме, потому что, по его словам, “иночество требует прежде всего повиновения, “покорения и послушания“, но не беззаветного служения идеалам Христа, во всей их евангельской чистоте и полноте“. Выходя из такой точки зрения, проф. Никольский и пришел к заключению, что предстоящая церковная реформа, обязательно еще требующая предварительного обсуждения со стороны всего духовенства и представителей богословской науки, может быть с пользой проведена только в том случае, если будет отвечать общему желанию членов церкви, а не отдельного кружка лиц, и окажется разумно согласованной с историческими условиями русской жизни и ожидаемыми реформами в нашем государственном строе.

Петербургские синодальные сферы, возбудившие ходатайство пред Высочайшей властью о проведении в жизнь назревшей церковной реформы, по-видимому, не ожидали встретить в повременной печати и в широких общественных кругах такого неблагоприятного отношения к своим планам, которое, казалось, в самом начале, в самом зародыше, грозило совершенно погубить задуманное дело.⁵¹ Правда, главная, основная мысль о необходимости освобождения нашей церковной жизни от тяжелой бюрократической опеки и организации церковного управления на древних канонических началах вызвала искреннее и глубокое сочувствие подавляющего большинства периодических изданий. Но старый бюрократический путь, какой был избран для осуществления нового дела высшей иерархии, оставившей общество – это полноправное “тело церкви“ – в полном неведении относительно действительного, внутреннего смысла намеченной реформы, невольно возбудил во многих лицах, даже сочувствовавших первым признакам церковного оживления, вполне понятное с психологической точки зрения опасение, что предполагаемые преобразования существующего строя исключительно только одними представителями того же самого несовершенного строя неминуемо окажутся односторонними. Реакционная же пресса, прекрасно понимая, что начавшееся церковное оживление находится в тесной и неразрывной связи с широким общественным движением, направленным к переустройству государственного управления, не только выступила с резкими протестами против задуманного дела, но и не поскупилась на всевозможные инсинуации, рассчитанные на то, чтобы дискредитировать поставленную на очередь реформу в глазах высшей государственной власти.

Серьезная опасность, начавшая угрожать церковной реформе под влиянием неблагоприятного отношения к ней известной части общества и печати, невольно вызвала в прессе появление полуофициальных разъяснений, направленных к оправданию Св. Синода в несправедливых обвинениях и к проведению в общественное сознание более правильных взглядов на самый ход начавшегося церковного движения. Правда, Св. Синод не выступал, конечно, непосредственно с такого рода объяснениями, но один из ближайших сотрудников первенствующего синодального члена, епископ Сергий, хорошо осведомленный о положении дела и, по-видимому, не без ведома⁵² высших заинтересованных лиц, нашел нужным выступить с печатным опровержением различных непроверенных слухов, выставлявших в неверном освещении возникшее движение и вызывавших сильный опасения sa возможность сведения всей намеченной широкой реформы к простой замене одних крайностей другими.

“Много говорят неверного, – утверждать он в своем письме на имя редактора “Русского Дела“ ⁵³, – о самом ходе дела (церковной) реформы. Изображают его в виде какого-то “Петербургского действа“ новой поповской формации. Какие-то петербургские священники собрались где-то по секрету, настрочили петицию митрополиту, митрополит ее в Синод, и пошла писать... Имею все основания утверждать, что эта пресловутая записка совсем не имела такого значения. Она только одновременна с вопросом о реформе и подана она владыке – митрополиту уже тогда, когда вопрос из Комитета министров перешёл в Синод. Не могла она быть ни стимулом, ни программой синодских рассуждений. Можно вполне быть спокойным: дело это отнюдь не носить на себе признаков какой-то подпольной революции, воспользовавшейся смутой в государстве; оно началось сверху, и, смею думать, скорейшее разрешение его послужить лишь к подъему общей нашей народной жизни“.

Гораздо труднее было защитить Св. Синод от многочисленных нареканий, возникших на почве распространенных предположений, что Синод своим постановлением поспешил уже предрешить характер намеченной церковной реформы. Желая ослабить силу и значение таких обвинений,. епископ Сергий ссылался на то, что все образованное и православное общество прекрасно понимает, чего недостает нашей церкви и в чем должна состоять, церковная реформа; Конечно, в общественном сознании немало и разнообразия в деталях, но в главном и существенном, по его словам, сходятся все партии, одинаково желающие соборности и, как символа этой соборности и отмены бюрократии, патриаршества. Вот почему, когда-с высоты царского Престола было заявлено желание обратить должное внимание на нужды церкви, заседавшие в Синоде архиереи поступили так, как только и могли поступить, заявив, что церкви нужен собор и патриарх. Соглашаясь, что в настоящее время невозможно предрешать подробностей в преобразованиях общецерковной; епархиальной и приходской жизни, автор интересующего нас письма находил даже возможным отрицать самый факт обсуждения подобных вопросов Св. Синодом. Но, признавая необходимым ожидать, когда бесчисленные вопросы подвергнутся публичному обсуждению и будут выработаны для каждой детальной реформы обстоятельные проекты, Св. Синод не мог предоставить церкви довольствоваться до тех пор только тем, что у нее есть; так как это значило отложить вопрос в бесконечность и самую реформу подвергнуть опасности быть забытой и заглохнуть.

Заключая в себе немало ценных указаний; проводивших в общественное сознание более правильные представления о действительном ходе церковного движения, письмо петербургского викарного епископа оказалось, однако же, далеко недостаточным для того, чтобы уничтожить в различных общественных кругах сильно укоренившееся недоверие к возможным результатам церковной реформы, если практическое осуществление ее пойдет по пути, намеченному Св. Синодом. В самом деле, если сама по себе идея соборного управления церковью и уничтожения бюрократического режима безусловно могла рассчитывать на всеобщее сочувствие, то идея патриаршества, выставляемого автором отмеченного письма в качестве “символа соборности и отмены бюрократии“, отличается еще настолько неопределенным характером, что по необходимости нуждается в предварительных точных объяснениях, к какой отмене бюрократии стремится Св. Синод и каким образом он думает достичь этой цели посредством учреждения патриаршества.

С этой точки зрения редакция той газеты, где было помещено письмо епископа Сергия, имела достаточные основания задаться недоуменным вопросом, почему же следует считать, что патриарх есть символ упразднения бюрократизма вообще? “Если государственное единоличное правление весьма уживается с бюрократией“, – читаем в редакционной заметке по поводу цитированного письма,⁵⁴ – то почему не может быть бюрократизма при патриархе?... Бюрократия одинаково может уживаться и с Синодом обер-прокурорского типа, и с патриархом. От того и нынешний Синод бюрократического типа старается и желает патриарха; теперешний бюрократизм работает на постороннее лицо, обер-прокурора, а новый бюрократизм всецело принадлежал бы духовной касте в лице ее главы – патриарха“. Основанием для таких пессимистических взглядов на характер управления русскою церковью при патриархе, имеющем быть восстановленным по программа св. Синода, служит, по мысли редакционной заметки, то немаловажное обстоятельство, что самый. Синод,. желающий будто бы свергнуть иго бюрократии, обнаруживает полную неспособность освободиться от. глубоко внедрившегося в него бюрократического духа. “По словам еп. Сергия, – читаем здесь, – Синод нашел возможным, не собирая собора, решить, что нужен... патриарх; это решено, так сказать per acclamationem”. “Да разве, – спрашивает автор заметки, – бюрократия не в этом-то и выражается, что она, почитая ненужным спрашивать заинтересованных и, по возможности, обезличивая даже своих местных деятелей, все знает per acclamationem бюрократов?“

Не более успеха имели и другие косвенным попытки представителей высшей церковной иерархии, хорошо знакомых с действительным положением дела, если не совсем уничтожить, то, по крайней мере, в значительной степени ослабить общественное недоверие к не вполне выяснившимся планам Св. Синода реорганизовать церковное управление путем восстановления патриаршества. Имеем в виду небольшое, но любопытное заявление Балахнинского епископа Исидора, где он, подчеркнув, по случаю приезда в Петербург, свою осведомленность о ходе интересующего нас дела, писал, что “митрополит Антоний со штатом и С. Ю. Витте – не политиканы и не клерикалы“,⁵⁵ какими их старались представить некоторые органы периодической прессы. “Не они хотят, – утверждал он, – под видом церковного возрождения служить политиканским (и отчасти очень опасным и подозрительнымъ) планам. Не они “насильничают над церковью“. Когда будет напечатан самый текст доклада св. Синода Государю Императору, обнаружится ясно и величественно, на какой высот истинно церковного самосознания и любви к отечеству были иерархи, писавшие этот доклад, и сочувствующие им государственные люди“.

Конечно, простые заявления “осведомленных“ лиц, близко стоящих к синодальным сферам, даже сделанные в такой категорической форме, были бессильны подорвать и уничтожить общественное недоверие, так как, к крайнему сожалению, русское общественное сознание не получило в свое распоряжение тех документальных данных, который, по словам еп. Исидора, могли бы ясно и величественно обнаружить, на какой высоте истинно-церковного самосознания стояли инициаторы церковной реформы. Вот почему и теперь, когда прошло уже немало времени после состоявшегося постановления Св. Синода о необходимости созвания поместного собора и избрания патриарха, несмотря на все категорические заверения осведомленных лиц, в периодической печати по-прежнему нередко продолжают приписывать задуманной св. Синодом церковной реформе крайне узкий и односторонний характер.

“Содержание проектированных Синодом реформ было таково, – читаем, напр., во внутреннем обозрении “Русской Мысли“⁵⁶,– что оно касалось исключительно только возвышения и самостоятельности высших представителей духовной иерархии. Единственной целью собора ставилось избрание всероссийского патриарха. “Конечно, – заметил обозреватель, – теперешнее устройство не обеспечивало независимости церкви; но мы не видим, почему она будет более обеспечена при патриаршестве. Чем этот патриарх. представляющий доклады Государю, будет в сущности отличаться от обер-прокурора или вообще от министра, заведующего отдельным ведомством? “ То, что нужно теперь, а именно – участие народа в законодательстве и управлении государством, по его словам, менее всего и составляло предмет заботе синодальных сторонников патриаршества даже в их специально-церковной сфере. Основываясь на том общепризнанном факте, что нигде не существует такого безапелляционного деспотизма с одной стороны, и такого бесправия – с другой, как в отношениях епархиальных архиереев к подчиненному им духовенству, “Русская Мысль“ и высказывала убеждение, что поместный собор, который св. Синод предполагал составить исключительно только из одних епархиальных архиереев, без сомнения, не изменил бы традиционных ненормальных отношений.

Еще более пессимистические взгляды на действительную ценность задуманной Синодом церковной реформы встречаются на страницах “Вопросов Жизни“ – журнала, наиболее чуткого к интересам нравственно-религиозной жизни. Здесь также все дело церковной реформы, намеченной Св. Синодом, сводится к простой замене “обер-прокурорского мундира архиерейской рясой“, с присвоением патриарху права доклада при дворе, и даже категорически, хотя и без всяких фактических оснований, заявляется, что “ничего другого в синодальном проекте не было“. Предрешенный духовными правящими сферами “черный собор“, по словам отмеченного журнала,⁵⁷ в такой же степени осуществлял собою идею нормального, канонического поместного собора, в какой “требование созыва свободно избранных представителей народа осуществил бы съезд губернаторов и генерал-губернаторов, съехавшихся для выбора из своей среды министра-президента или министра внутренних дел“.

“Вместо идеи свободного церковного собора, – писал автор цитируемой статьи, – немедленно была пущена в ход бюрократическая подделка. Не трудно предвидеть, что мог бы натворить этот импровизированный лжесобор... Клерикальная бюрократия, прикрывшись авторитетом соборности, еще раз узурпировала бы голос церкви и еще раз предала бы кесарю Божие и выступила бы против народа и народного освобождения“.

Широкое общественное недовольство неправильной постановкой дела осуществления назревшей церковной реформы, находящейся в тесной и неразрывной связи с коренными преобразованиями всей нашей государственной жизни, не осталось, по-видимому, без влияния и на самую судьбу важнейшего постановления св. Синода, возбудившего ходатайство пред Государем Императором о созвании собора епархиальных епископов для учреждения патриаршества и обсуждения перемен в церковном управлении. “Признаю невозможным совершить в переживаемое ныне время столь великое дело, требующее и спокойствия и обдуманности, каково созвание поместного собора“ – написал, как известно, 31 марта 1905 года Государь Император на всеподданнейшем докладе св. Синода. Но, признав невозможным провести в настоящее время церковную реформу по плану св. Синода, верховная власть, однако же, предрешила, с наступлением благоприятных условий, “по древним примерам православных императоров, дать надлежащее движение великому делу и созвать собор Всероссийской Церкви для канонического обсуждения предметов веры и церковного управления“.

Высочайшая резолюция на всеподданнейшем докладе св. Синода о созвании поместного собора, отодвинувшая на неопределенное время осуществление давно уже необходимой церковной реформы, должна быть разумно и, по возможности, с большей пользой для дела использована русским обществом, обнаружившим несомненный и глубокий интерес к начавшемуся церковному движению.

Несмотря на то, что небывалое оживление духовного. мира, поставившее на очередь вопрос о церковной реформе, находилось в тесной и неразрывной связи с более широким общественным освободительным движением и непосредственно вытекало из него с естественной исторической необходимостью, церковная реформа, видимо, застала врасплох русское общество, и последнее, при первых слухах о задуманных преобразованиях, оказалось в большом затруднении даже при самом определении характера своих отношений к новому, не вполне еще выяснившемуся, делу устроения церковной жизни. Правда, наиболее чуткие представители духовной журналистики уже по поводу издания Высочайшего указа от 12 декабря 1904 года высказывали надежду, что преобразования в нашем государственном строе естественно повлекут за собою и реформы церковной жизни. Правда, конечно, также и то, что подобные надежды должны были в значительной степени усилиться после памятного Императорского рескрипта на имя министра внутренних дел от 18 февраля 1905 года. Но, к сожалению, более или менее правильные и согласные с законами исторического развития взгляды на первые признаки церковного оживления, как на одно из проявлений общего освободительного движения, оказались достоянием далеко не всех мыслящих и рассуждающих представителей русского общества. По крайней мере, только крайняя реакционная пресса, оказавшаяся и в данном случае на высоте своего своеобразного “охранительного“ положения, сразу же и без всяких колебаний верно определила смысл и значение нарождавшихся признаков новой’ жизни церковного мира; недаром при первых слухах о предстоящей реформе она забила усиленную тревогу и, не стесняясь в средствах дискредитирования высших инициаторов реформы, усердно стремилась затормозить начавшееся дело. Прогрессивная же печать, вначале восторженно приветствовавшая движение, поставившее на очередь вопрос о церковных преобразованиях, в самом непродолжительном времени, в лице многих из своих органов, сильно изменила свои взгляды на характер и смысл нового движения, возникшего в духовных сферах.

Недоразумения, выросшие на почве неправильного понимания совершавшихся явлений общественной, государственной и церковной жизни, были настолько велики и серьезны, что, по выражению газеты “Слово“, покумили между собою некоторые органы совершенно противоположных направлений, и в результате получились самые неожиданный сочетания. “Сын Отечества“ оказался в тесном обществе с “Московскими Ведомостями“, “Русь“ обнаруживала готовность подать руку “Гражданину“, и все вчетвером, по картинному выражению “Слова“, “составляли дружную кадриль, дирижерство которой пыталось взять на себя “Русское Дело“. Неудивительно, что при таком неестественном сближении радикально противоположных органов, одна из самых передовых газет могла провести в общественное сознание мысль, что намеченная церковная реформа не только не находится в ближайшей связи с современным освободительным движением, а как раз наоборот –является вновь придуманным средством борьбы с ним в руках высшей правящей бюрократии.

Интересно, что под влиянием очевидной неуверенности в правильном и безошибочном понимании новых и сложных явлений, возникших в церковном мире, даже вполне серьезные органы, проводящие в сознание читателей безусловно определенные политические взгляды по самым разнообразным вопросам государственной жизни, заняли довольно странное положение, дав место на своих страницах, без всяких редакционных замечаний и объяснений, двум диаметрально противоположным, освещениям современного церковного движения. Мы имеем в виду еженедельную юридическую газету “Право“ со статьями Е. Трубецкого и П. Милюкова о пробуждении церкви.

Назвав великим событием зарождающееся на наших глазах пробуждение церкви, готовящейся сбросить с себя путы векового рабства, кн. Е. Трубецкой⁵⁸ вполне разумно стремился объяснить происхождение нового движения тем обстоятельством, что российская церковь, как и все русское общество, оказалось охваченной всюду совершающимся у нас процессом обновления. В то время как бюрократически строй, по словам автора, рушится сверху до низу, церковь тем самым освобождается от бюрократической опеки и силою вещей призывается к самоопределению, а ее иерархия, шедшая до сих пор на буксире светской власти, тем же естественным ходом исторической жизни приглашается стать на собственные ноги и снять с себя государственный мундир. Нет ничего удивительного, что при таком положении дел и в нашем духовенстве пробудилось искание новых форм жизни; в его среде раздались смелые и независимые голоса, осудившие нынешнее устройство церковного управления как неканоническое, и громко провозгласившие необходимость церковной автономии. “Если бы, – не без основания заметил Трубецкой⁵⁹, – речь шла только о церковной автономии, если бы восстановление независимой духовной власти было последней, окончательной целью совершающегося ныне церковного движения, оно было бы весьма поверхностным и не заслуживало бы особого сочувствия. Но к счастью для нашей церкви, движение это гораздо глубже, чем думают поверхностные наблюдатели. Из заявлений лучших представителей нашей иерархии видно, что дело идет о полном внутреннем обновлении церковной жизни“. Констатируя, что в русской церкви, замкнувшейся в последние века своего исторического существования в состоянии аскетического равнодушия к мирским делам, в текущие дни снова повеял дух жизни, автор цитируемой статьи от всей души приветствовал начавшееся движение и высказывал пожелание, чтобы оно росло и крепло, так как духовное возрождение будет спасительным не только для церкви, но и для нашей государственной жизни.

Как ни естественно было стремление Трубецкого пробудить в общественном сознании глубокое сочувствие к несомненным признакам нарождающегося церковного обновления, находящегося в тесной связи с современным освободительным движением, однако недоверие к нашей “казенной“ церкви и к тому, чего можно ожидать от нее, оказалось настолько велико, что газета “Право“ нашла удобным в следующем же номере поместить, без всяких редакционных объяснений, небольшую статью, совершенно дискредитировавшую церковное движение.⁶⁰ Автор статьи, П. Милюков, вполне заслуженно пользующийся репутацией одного из лучших современных историков, в данном случае, как нам кажется, крайне односторонне отнесся к совершавшемуся на его глазах пробуждению церковного самосознания и совершенно незаслуженно заподозрил кн. Трубецкого в каких-то реакционных тенденциях.

“Читатель, – утверждал Милюков, – не знает, точно ли событие, (о котором говорить Трубецкой, т. е. пробуждение церкви), совершается, и если оно совершается, то следует ли ему испытывать чувство радости, или же чувство некоторого страха. Церковь, наша казенная церковь заговорила! Что-то она скажет? Если то, что мы привыкли слышать из ее рядов, хорошо ли еще это будет? Если другое, новое, хорошее, – откуда оно возьмется?“ Не придавая никакого значения тем данным, который успели убедить Е. Трубецкого, что с пробуждением национальной совести и в нашей церкви повеял новый, свежий дух жизни, и произвольно суживая понятие церкви, отождествляемой им с “батюшками“, Милюков нашел возможным упрекнуть кн. Трубецкого в том, что, приглашая обновляющуюся церковь благословить народ на участие в деле созидания государственного порядка и устроения русской земли, он лишь повторял обычные, традиционные речи реакционеров всех времен. Правда, по словам Милюкова, под влиянием страха “надвигающейся анархии“, Мещерские и Грингмуты взывают к ненависти, тогда как кн. Трубецкой, обращаясь к церкви, взывает к “незримой силе любви“. Но разве очень нужно батюшкам перерождаться, спрашивал он, чтобы успешно выполнить “примирительную“ миссию, рекомендуемую Трубецким?

Выходя из такого традиционного, веками созданного, недоверия к “батюшкам“, Милюков и заметил, что реакционеры, в данном случае, даже правее кн. Трубецкого, так как взывать к любви теперь – значит ослаблять слабого и подкреплять сильного. “Слабый, – пояснял он свою мысль,⁶¹ –силен своей ненавистью, а сильный слаб односторонностью своей физической силы и страшно нуждается в перемирии, в малейшей отсрочке, которая могла бы спасти его от нравственно уничтожающей ненависти. И вот при таком-то положении дела кн. Трубецкой льет свое лампадное масло “любви“ на расходившиеся волны общественной борьбы. Чье дело он делает? “

Считая ниже своего достоинства опровержение высказанных Милюковым подозрений в каких-то реакционных тенденциях, кн. Трубецкой, успевший уже в достаточной степени выяснить в печати свои политические взгляды и убеждения, не без основания заметил,⁶² что он, автор статьи, трактующей о церкви как обществе верующих, состоящем не только из духовенства, но и из мирян, и Милюков, отождествляющий церковь с “батюшками“, очевидно, говорит о совершенно различных предметах. Вот почему и неожиданная солидарность Милюкова с “Московскими Ведомостями“ в характере отношений к современному церковному движению, по мнению Трубецкого, и мнению, нужно заметить, вполне правдоподобному, явилась, по всей вероятности, результатом простого недоразумения и неправильного понимания самого характера нового движения.

Теми же недоразумениями и неправильным пониманием сложных явлений, поставивших на очередь вопрос о церковной реформе, можно, по нашему мнению, объяснить и появление на страницах “Русского Богатства“ “Случайной заметки“,⁶³ автор которой, в унисон с Милюковым, также отнесся отрицательно к попытке Трубецкого осветить с благоприятной стороны начавшееся пробуждение церкви. Но интересно, что в той же книге “Русского Богатства“, где автор “Случайной заметки“ справедливо упрекал “Право“, спрашивая его, “чье же дело делает оно, проводя в общество два радикально противоположных взгляда на одно и то же явление общественной жизни“,⁶⁴ оказалась помещенной другая статья, где высказывается в значительной степени иной взгляд на ту же церковную реформу.⁶⁵

Чтобы правильно понять и оценить современное церковное движение, избежав при этом тех односторонностей и крайностей, от которых оказались несвободными даже многие органы нашей лучшей периодической печати, необходимо иметь в виду, что оно представляет собою довольно сложное явление и складывается из нескольких различных общественных течений. Прежде всего не следует забывать, что, поразившее многих кажущейся неожиданностью, церковное пробуждение было обязано своим происхождением далеко не одному только духовенству и совсем не имело и не носит узко-специального, клерикального, характера. Мы видели, что даже инициатива постановки на практическую почву вопроса о желательных церковных преобразованиях принадлежала высшим светским бюрократическим кругам, в среде же духовенства уже в самом начале довольно определенно выяснилась наличность различных групп, неодинаково мотивирующих необходимость церковной реформы и неодинаковым образом понимающих характер и пределы желательной церковной свободы.

Вот почему и наша передовая, честная и независимая печать, не успевшая или не сумевшая надлежащим образом разобраться в сложном церковно-общественном явлении и обнаружившая значительную непоследовательность в лице некоторых из своих органов, должна воспользоваться наступившим после известной Высочайшей резолюции подготовительным периодом в интересах полного, всестороннего и беспристрастного исследования начавшегося церковного движения. И лишь при выполнении последнего условия, когда общественная мысль, уже немало поработавшая над интересующим нас вопросом, окончательно разберется в нем и, разложив сложное церковное движение на его составные элементы, сумеет правильно оценить не только многочисленные недостатки, но и различные достоинства, несомненно присущие каждому из них, наша передовая пресса будет гарантирована от печальной возможности вновь оказаться и при предстоящем практическом решении церковного вопроса в тесном и неожиданном обществе с реакционной печатью. Иначе делу назревшей церковной реформы и в будущем, при наступлении решительного исторического момента, угрожает серьезная опасность, вместо желательной помощи и необходимого сочувствия, встретить со стороны некоторых органов передовой либеральной прессы такое же противодействие, какое оно на первых порах, встретило в лице наиболее чутких и последовательных представителей ретроградной печати, сразу понявшей, по словам одного из наших журналов,⁶⁶ что “стоит только хоть в каком-либо пункте завестись выборному началу и возникнуть мало-мальски самостоятельному органу, независимому от бюрократии, как крупная брешь будет пробита в современном политическом строе и фермент брожения разойдется мало-помалу по всем частям отживающего организма“.

Мы заметили, что для выяснения правильной точки зрения на современное церковное движение, складывающееся из различных общественных течений, необходимо тщательно разобраться в каждом из них. Несомненно, что ни одно из этих течений, успевших уже довольно определенно выразиться и в высших правительственных кругах, и в среде правящей иерархии, и в сфере низшего духовенства, и в области духовной и светской журналистики, не может быть признано совершенно свободным от разнообразных, иногда очень крупных и серьезных, недостатков. Но едва ли не в такой же степени несомненно также и то, что все многочисленные недостатки отдельных партийных проектов желательных преобразований не должны парализовать и уничтожать законных общественных симпатий к самому движению, поставившему на очередь вопрос о церковной реформе. Отсюда и передовая, прогрессивная печать обязана, по нашему мнению, считаться с тем, чтобы ее работа, направленная к разъяснению темных и слабых сторон выяснившихся планов необходимой реорганизации церковной жизни и церковного управления, – работа, без сомнения, крайне важная и безусловно полезная, – не дискредитировала бы в своем конечном выводе самое дело назревшей церковной реформы с ее здоровой и жизнеспособной основой, так как этот неблагодарный труд по праву, конечно, должен принадлежать последовательным и дальновидным органам реакционной прессы.

Посмотрим же теперь, какими действительно крупными и серьезными недостатками страдают разнообразные, иногда даже довольно слабо намеченные, планы крупнейшей церковной реформы, начиная с проектов, обязанных своим происхождением высшим бюрократическим кругам, как светским, так и духовным, и кончая наиболее ценными проектами отдельных кружков и частных лиц.

Интересно в этом отношении, что такие крупные и существенные недостатки нередко находились в прямом и трудно примиримом противоречии с основной идеей освободительного церковного движения и, по-видимому, не только сознательно допускались инициаторами реформы в силу каких либо партийных соображений, но иногда и являлись невольным следствием привычных точек зрения людей. Так, например, веками выработанная привычка видеть церковь и духовенство на службе у государственных интересов заметно сказалась на самом первом проекте освобождения церкви, возникшем в высших правящих кругах и послужившем исходным пунктом всего интересующего нас церковного движения.

Один из главных инициаторов поставленной на очередь реформы, С. Ю. Витте, популяризировавший идею современного незаконного порабощения церкви в руководящих правительственных сферах, оказался, однако же, неспособным совершенно отрешиться от привычной точки зрения на отношения церкви к государству и возвыситься до правильного, идеального понимания церковной свободы. По крайней мере, заметив в своей записке, что наше духовенство верит в превосходство русского государственного строя пред формами западноевропейской социальной жизни только детской верой, почему, когда обстоятельства побуждают представителей церкви высказаться по тому или иному общественному вопросу, встать на защиту тех или иных государственных задач, – защита духовенства оказывается настолько неумелой и порой даже наивной, что вместо желательного результата производит лишь отрицательное действие_. Витте в то же время высказал следующий, очевидно правительственный, взгляд на то положение, в какое должна стать по отношению к государству реформированная, освобожденная от векового порабощения, церковь.

“Государству, – утверждал он,⁶⁷ – нужна от духовенства сознательная, глубоко продуманная защита его интересов, а не наивная вера в современное положение“. Нетрудно понять, как плохо мирится пропагандирование идеи освобождения церкви от ига мирских задач с навязыванием освобождаемой церкви обязанности защищать интересы государства, хотя бы эта защита предусмотрительно и называлась вполне сознательной и глубоко продуманной. В нашей периодической печати, с неподдельным вниманием следившей за всеми перипетиями церковного движения, уже было в достаточной степени разъяснено, что даже и такая глубоко продуманная защита пользы и выгод государства представляет собою “вполне реальное вторжение церкви в сферу политических интересов того или иного момента, так же изменчивых, как и та историческая почва, на которой они возникают“.⁶⁸ Отвлеченное понятие о государстве, справедливо заметило “Русское Слово“⁶⁹ по поводу отмеченного нами крупного недостатка записки Витте, реально дает о себе знать в виде того правительства, которое в данный момент является его фактическим представителем. Понятно, что и “государственный интерес“ не представляет собой чего-либо постоянного и неизменного, а всецело определяется в своем реальном содержании так или иначе понимаемыми данным правительством целями государственной политики. И если современное порабощение церкви видам и намерениям правительства фактически выражается в крайне нежелательной полицейской службе духовенства, являющегося невольным пропагандистом видов и намерений правящих классов, то и при вполне сознательной и глубоко продуманной защите “государственных интересов“ церкви угрожает серьезная опасность по-прежнему выполнять служебную роль по отношению к государству и, вместо вечных начал правды и добра, поневоле руководиться в своей деятельности временными и изменчивыми соображениями тех или других лиц, стоящих во главе управления государством.

Конечно, наряду с привычной точкой зрения светской власти на служебное положение церкви по отношению к государству крупная принципиальная непоследовательность записки Витте обусловливалась также и вполне естественным стремлением правящей бюрократии, усердно пользовавшейся услугами церкви, сохранить их в своем распоряжении и после намеченной реформы церковного управления. Но в этом отношении взгляды и стремления Витте, сделавшего первый и самый важный шаг к постановке на практическую почву вопроса о церковных преобразованиях, не могли уже встретить искреннего сочувствия высшего правящего духовенства. Последнее, в лице членов Св. Синода, обнаружив понятные и неподдельные симпатии к выдвинутой в правительственных сферах основной идее о необходимости освобождения церкви от стеснительной бюрократической опеки, не имело никаких побудительных причин допускать такую же принципиальную непоследовательность в определении конечной цели освободительного церковного движения, какую допустил в своей записке председатель Комитета министров. Церковь, бывшая до сих пор послушным орудием государства и оказывавшая всевозможные услуги существующему правительству, по требованию последнего услужливо оправдывавшая различные явления общественной и государственной жизни и иногда даже, в силу печальной необходимости, освящавшая их своим авторитетом вопреки требованиям христианской морали, видимо, утомилась продолжительной подневольной службой государству и обнаружила довольно заметное стремление сделать конечною целью намеченной церковной реформы возможность беспрепятственно служить лишь самой себе, своим собственным, специальным, целям и задачам.

Правда, в известных “Положенияхъ“, внесенных в Комитет министров С.-Петербургским митрополитом Антонием, высказывается еще мысль, что необходимо предоставить православной церкви бóльшую свободу в управлении ее внутренними делами в тех видах, чтобы она, освобожденная от прямой государственной или политической миссии, могла своим возрожденным нравственным авторитетом быть незаменимой опорой православного государства.⁷⁰ Но мы едва ли ошибемся, если допустим, что в данном случае предполагаемое превращение освобожденной церкви в прочную опору государства было выдвинуто главным образом потому, что подобная аргументация, без сомнения, имеет наибольшую силу убедительности в глазах той правящей бюрократии, сочувствие и поддержка которой безусловно необходимы для проведения в жизнь какой бы то ни было реформы. В своих же дальнейших шагах высшая церковная иерархия руководилась уже преимущественно, если даже не совершенно исключительно, своими специально церковными побуждениями, стремясь избавить церковь от стеснительной опеки государства и организовать управление освобожденною церковью на древне канонических началах.

“Ни один православный русский епископ, – уверенно заявляли представители нашей иерархии несколько ранее постановления Св. Синода о созвании поместного собора,⁷¹ – не станет оспаривать ту истину, что необходимо освободить православную русскую церковь от ... владычества чиновников-бюрократов... Сверху – нужно освободить нашу иерархию от подчинения чиновникам, созвать собор архипастырей, который должен избрать патриарха и приступить к необходимым исправлениям недостатков в нашей церковной жизни. Снизу – следует немедленно приступить к организации церковных приходов на древних канонических и общинных началах“.

Мысль о настоятельной необходимости возвратить церкви древнюю каноническую свободу и организовать церковное управление на началах соборности, очевидно, была положена и в основу важнейшего церковно-правительственного акта позднейшего времени – известного постановлена Св. Синода, ходатайствовавшего пред верховною властью о созвании поместного собора и восстановлении патриаршества в России. И хотя самый текст всеподданнейшего синодального доклада, с обнародованием которого, по словам одного из членов высшей церковной иерархии,⁷² „обнаружится ясно и величественно, на какой высоте истинно-церковного самосознания находились написавшие его русские иерархи, не опубликован еще до настоящего времени, однако же, судя по различным косвенным данным, можно с уверенностью сказать, что здесь имелись в виду не превращение преобразуемой церкви в прочную опору государства, а исключительно только цели и стремления самой церкви, как их понимал Св. Синод.

Но, избежав крупной принципиальной непоследовательности, в какую отчасти невольно – под давлением властных требований жизненных интересов, а отчасти даже бессознательно – под влиянием привычных, традиционных точек зрения людей, – впали правящие сферы, выдвинувшиеся самый вопрос о церковной реформе, высшая иерархия, в лице Св. Синода, также, по-видимому, не оказалась совершенно свободной в обнаружившихся планах от невольного подчинения нежелательному влиянию частных, партийных интересов и привычной точки зрения на свою исключительную роль в управлении церковью. По крайней мере, проектируя учредить патриаршество и предполагая предоставить выработку подробностей сложного дела реорганизации всего церковного управления всероссийскому собору, св. Синод имел в виду составить самый собор исключительно только из одних епархиальных епископов. И несмотря на то, что у нас нет никаких оснований доверять упорно державшимся в свое время газетным слухам, будто бы св. Синод чрезвычайно сузил программу предполагавшегося поместного собора, сведя ее к простому избранию патриарха и наделению его широкими правами и преимуществами, мы, однако же, ни в каком случае не можем считать безразличным и даже безопасным для успешного проведения в жизнь широко задуманной церковной реформы, намеченный Синодом, крайне односторонний состав первого поместного собора.

Какими бы благими намерениями не были преисполнены инициаторы реформы, имеющей целью освободить церковь от подавляющей всякую самодеятельность посторонней опеки и организовать церковное управление на истинно канонических началах, все же такой односторонний характер первого, имеющего решающее значение, поместного собора, составленного исключительно из одного правящего, монашествующего духовенства и лишенного представителей не только многочисленного белого духовенства, но и самого народа, непосредственно и близко заинтересованного в правильном устроении церковной жизни, неизбежно должен будет наложить свой своеобразный отпечаток на все проектируемые преобразования. Недаром многочисленные представители не одной реакционной, но и прогрессивной печати высказывали опасение, что высшая иерархия посмотрела на принцип соборности, как на орудие своего усиления и перехода власти из рук обер-прокурора к коллегии епископов с ее ставленником-патриархом, и выступила с ходатайством о поместном соборе в надежде придать церковной реформе наклон в сторону епископской олигархии. Конечно, признавая довольно естественным возникновение подобных опасений при тех слухах, какие распространялись в периодической прессе о первых шагах св. Синода по пути осуществления назревшей реформы, мы тем самым еще нисколько не утверждаем, что наша высшая иерархия действительно намеренно и сознательно стремилась провести церковные преобразования, главным образом, в своих узкопартийных⁷³ интересах, как это делалось во многих статьях, помещавшихся даже на страницах некоторых передовых периодических изданий.

“Вытекает ли ожидаемая реформа церковного управления из каких-либо принципиальных побуждений или вдохновляется исключительно личными мотивами, – писалось, например, в “Русских Ведомостях“,⁷⁴ – она во всяком случае направляется Синодом не к тому, чтобы заменить государственную опеку над делами русской церкви общественным контролем и закономерно ограничить церковную власть, а, наоборот, к тому, чтобы сделать эту власть неограниченной и избавить ее от всякого контроля... Конечно, духовная бюрократия не обходит совершенным молчанием и вопрос о соборности церковного управления: это, без сомнения невозможно, раз речь идет о каноническом устройстве церкви и не считается “благовременным“ формально упразднить девятый член символа веры; но данный, самый важный и основной, вопрос ставится ею в такой своеобразной форме, что вскрываются совсем иные карты“. Одним из важнейших фактов, вскрывающих действительные, неподдельные, узкопартийные стремления духовной бюрократии, по мнению автора цитируемых строк, и является определенный синодальным постановлением крайне односторонний состав первого поместного собора, имеющего провести в русскую жизнь, по-видимому широко задуманную, церковную реформу.

Повторяем, что мы лично не только не считаем себя вправе приписывать нашей правящей иерархии сознательные стремления провести церковную реформу в своих узкопартийных интересах, так как в сущности не имеем для таких обвинений никаких фактических, реальных оснований, но и допускаем на основами некоторых данных, что принцип соборного управления церковью выдвигался ею вполне искренно и не представлял собою простой формы, оболочки, в которую предполагалось вложить совершенно иное содержите. Но мы глубоко убеждены, что реорганизация всей церковной жизни и всего церковного управления на новых началах, явившаяся делом всероссийского поместного собора, составленного исключительно из одних представителей высшей правящей иерархии, неизбежно сохранила бы на себе многие неизгладимые следы привычной точки зрения людей, выросших в старой атмосфере традиционных, односторонних идей о своей исключительной роли в области управления опекаемой государством церкви. Новое и сложное дело реформирования всей церковной жизни на истинно-канонических началах, в силу естественной исторической необходимости, требует для своего успешного осуществления и обязательного, деятельного, участия в его практическом проведении в жизнь новых церковных и общественных элементов, не только свободных от влияния традиций, созданных вековым неканоническим строем, но и прямо заинтересованных в нормальном исходе освободительного церковного движения.

Среди таких церковно-общественных элементов, деятельное участие которых, наряду с высшей иерархией, необходимо в устроении реформируемого церковного управления, бесспорно законное место должно принадлежать и низшему, белому духовенству, уже успевшему довольно определенно высказаться по вопросу о желательных преобразованиях в фѳрме известного “мнения группы петербургских священников“. Хотя записка петербургских священников о необходимости перемен в русском церковном управлении была благосклонно принята представителями высших духовных сфер и, по-видимому, гармонировала с целями и стремлениями правящей иерархии, насколько последние выразились в постановлении св. Синода, однако же она, во всяком случае, вскрыла наличность в низшем, подчиненном духовенстве не только параллельного, но и в значительной степени отличного от него освободительного движения, имеющего свои собственные своеобразные достоинства и недостатки.

Правда, в нашей периодической печати высказывались самые разнообразные взгляды на смысл и значение церковно-общественного течения, выразившегося в записке столичных священников. Находились лица, видевшие в ней выражение желаний, тожественных со стремлениями правящей иерархии, и, на основании такого подозрительного тожества пожеланий двух противоположных групп с несомненно различными групповыми интересами, обвинявшие составителей записки в измене интересам белого духовенства из угодливости пред правящей монашеской иерархией, задумавшей провести церковную реформу в клерикальном духе.⁷⁵ Но нужно заметить, что если такие взгляды встречали искреннее сочувствие в известной части русского общества и даже вызывали по адресу их авторов открытое выражение благодарности за смелые протесты против предполагаемой клерикальной реформы современного церковного строя,⁷⁶ то более обстоятельное знакомство с условиями происхождения „мнения* столичного духовенства и более вдумчивое отношение к заключающимся в нем идеям для многих делали вполне очевидными ошибочность и несправедливость подобных взглядов.⁷⁷

В противоположность органам периодической печати, находившим возможным отожествлять преобразовательные стремления и идеи низшего, белого духовенства и высшей, монашествующей иерархии, насколько они отразились в постановлении св. Синода и “записке“ группы петербургских священников, в текущей журналистике были попытки представить взаимные отношения двух отмеченных актов в совершенно ином освещении. Несмотря на то, что и члены св. Синода, и столичные священники, по-видимому, одинаково указывают на необходимость вернуть церкви древнюю каноническую свободу, выдвигая принцип соборности и настаивая на созыве поместного собора и избрании патриарха, по своему внутреннему содержанию, по вдохновляющему намерению, оба эти акта, по словам газеты “Рассвет“,⁷⁸ являются не только различными, но и прямо противоположными друг другу, “имеют наклон в разные стороны, ведут к разным горизонтам“. На принцип соборности, говорит автор цитируемой статьи, высшая иерархия посмотрела со своей исключительной точки зрения, как на средство усиления собственной власти; “между тем, – утверждает он, – труппа священников видит в соборности условие внутренней церковной цельности и теснейшего союза между монашеством и белым духовенством, с одной стороны, и между пастырями и паствой – с другой... В глазах правящего монашества патриарх является символом церковной власти, в глазах священников – символом церковного единства. Правящему монашеству обер-прокурорская власть кажется помехой для непосредственных сношений со светской властью, группе. Священников – помехой для слияния с народом“.

В действительности, однако же, мы не имеем достаточных оснований констатировать ни полного тождества, ни резкой, прямой противоположности внутреннего содержания двух различных актов, обязанных своим происхождением правящей иерархии и белому духовенству. Несомненно лишь одно: что, одинаково с св. Синодом, настаивая на необходимости возвратить церкви древнюю каноническую свободу и организовать церковное управление на соборных началах, Петербургское духовенство в своей “записке“ пошло уже значительно далее правящей иерархии в самом понимании принципа соборности церковного управления. Но обстоятельства происхождения “мнения группы столичных священников“, предназначенного к представлению высшему духовному начальству, видимо, оказали довольно неблагоприятное влияние на желательную ясность и определенность заключающихся в. нем взглядов и стремлений белого духовенства. Эта неясность и неопределенность наиболее ценных для нас мыслей о том, что, собственно, разумеется здесь под принципом соборности и как следует представлять себе нормальный состав и программу занятий будущего поместного собора, и составляют один из главных и существенных недостатков известной записки 32 столичных пастырей о необходимости перемен в русском церковном управлении.

Более определенное и ясное отличие преобразовательных стремлений низшего, белого, духовенства от таких же пожеланий высшей правящей иерархии и более широкое понимание принципа соборности, который должен быть положен в основу всего реорганизованного церковного строя, проявились уже в последующих частных проектах и записках белого духовенства, вызванных газетными слухами о мнимо-предрешенном Синодом характере предстоящей церковной реформы. В этом отношении особенный интерес должна представлять для нас вполне откровенная записка небольшой группы провинциальных духовных лиц, направленная не “по начальству“, обычным официальным путем, а на суд общественного мнения, в редакцию одного из повременных изданий.

Заявив о своей радости по поводу газетных известий о восстановлении патриаршества, авторы интересующей нас записки писали,⁷⁹ что, к сожалению, радость их не полна и не прочна, так как намеченная реформа, по-видимому, далеко не удовлетворит всех существенных потребностей церковной жизни. “Разве о патриархе печалилось наше сердце, – спрашивали они. – Разве в нем видели мы исцеление всех церковных недугов? Мы хорошо знали нашу церковную действительность, болели о ней и, не будем скрывать, негодовали на наш церковный строй и всей душой ждали его падения. Но ждали не только уничтожения обер-прокуратуры, а еще более того, что заключалось в ней и вытекало из нее – абсолютизма в церковном управлении“.

Абсолютизм церковной власти, сосредоточие ее в одном лице, по словам записки, оставляли на долю десятков иерархов, тысяч пастырей и миллионов верующих только одно – повиноваться и молчать. Сущность тех принципов, на которых покоилась церковная централизация, выражалась во всеобъемлющем усмотрении и тесно связанном с ним произволе, в циркулярах и инструкциях “слушать и исполнять“, “не рассуждать, а повиноваться“, в прислужничестве и лести пред сильными, в трепете и безмолвии слабых. Теперь вполне естественно задаться вопросом, устранится ли с введением патриаршества это главное современное зло церкви, заключающееся в абсолютизме и централизации власти? Что приобретает церковь с заменой обер-прокурора патриархом? На место светского папы у нас явится патриарх – духовный папа. Но ведь патриарх, получающий право непосредственных сношений с верховною властью, еще не наместник Христа и не может заступить собою все церковное тело. Голос патриарха не голос этого тела и независимость патриарха еще не свобода церкви.

Выходя из таких соображений, составители записки и высказывали сильные опасения, что с введением патриаршества епископы по-старому могут остаться только “владыками“, а белое городское и сельское духовенство по-прежнему может оказаться безгласным и бесправным пред ними. Трудно допустить, по их мнению, чтобы царящий теперь произвол одних и бесправие других бесследно исчезли, если по-прежнему во главе церкви будет стоять абсолютный монарх, хотя бы и не светский, а духовный и притом ограниченный Синодом. “Там, – по словам записки, – где, господствует всевластие немногих, где отношения определяются не правами и обязанностями, а строятся на зыбкой почве отеческого попечения и сыновей покорности, там не может иметь места разумная самодеятельность и живая сознательно-творческая жизнь. Там напрасны и все заботы о поднятии жизни, ее обновлении“. Вот почему, с точки зрения одной из передовых групп белого духовенства, простое восстановление патриаршества далеко еще не введет церковную жизнь в ее настоящее каноническое русло, хотя и уничтожит ненормальности, режущие глаза.

Для введения церковной жизни в действительно каноническое русло авторы проекта признавали необходимым противопоставить современной церковной централизации осуществление соборного начала в самом широком объеме. “Не патриарх с синодом“, утверждали они, “а канонический собор должен править церковью. Все церковный отношения должны быть преобразованы на основании этого забытого и задавленного принципа соборности. Каждый отдельный иерарх должен стать вновь живой единицей в церковном организме и перестать быть только владыкой для одних и служкой для других. И каждый священник должен стать тоже живой единицей и перестать быть только жалким винтом в епархиальной машине. Духовенство должно, наконец, получить неотъемлемые права и составить коллективную силу; оно должно иметь право совещаться о церковных нуждах, делать постановления в пределах своей компетенции и быть живой единицей в общем соборе.

Высказав естественные пожелания отвести белому духовенству законное и почетное место в созидательной работе по реорганизации церковного управления, группа провинциальных духовных лиц, опубликовавшая рассматриваемую записку, не ограничилась только защитой и отстаиванием от предполагаемых опасностей своих партийно-сословных интересов, но и обнаружила вполне разумное и широкое понимание действительных интересов церкви, признав необходимым участие мирян в предполагаемом церковном строительстве. “Чтобы реформа удовлетворила церковный организм, с искренним убеждением утверждали в заключение своего проекта составители записки, “должны быть восстановлены периодические поместные соборы иерархов с представительством от низшего духовенства из мирян, необходимо раскрепостить духовенство, дать ему право свободного голоса, право активного участия в церковной жизни, снять с него архиерейскую опеку и признать мирян живыми силами церковного тела“.

Нельзя, конечно, не заметить, что в своем главном и основном пункте, направленном к доказательству той мысли, что “создать патриаршество и на том покончить – значить едва только начать дело и ничего не сделать“, записка провинциального духовенства боролась в сущности с пустым местом, так как и высшая иерархия, в лице св. Синода, в действительности, как мы видели, совсем не исключительно задавалась такими узкими и чисто внешними целями. Несомненно, однако же, что в данном случае проявилось уже такое широкое понимание принципа соборности, имеющего быть положенным в основу всего реорганизованного церковного строя, которое далеко не во всех пунктах могло рассчитывать на полное сочувствие правящей иерархии, и белое духовенство едва ли бы имело основания надеяться на осуществление многих из своих пожеланий, если бы проведение церковной реформы явилось делом намеченного св. Синодом поместного собора, составленного исключительно из одних епархиальных. епископов.

Справедливость высказанной нами мысли сделается не только вполне вероятной, но и прямо несомненной, если мы, при суждении по данному вопросу, примем во внимание, кроме “мнения“ петербургских пастырей и записки провинциальных духовных лиц, еще и проект церковной реформы, выработанный группой московского духовенства.⁸⁰ Здесь представители низшего, подчиненного духовенства смело выдвинули на видное место такой пункт церковной реформы, который едва ли не ближе всего способен затронуть существенные, житейские, интересы высшей, правящей иерархии, категорически заявив, что существующий в настоящее время абсолютизм архиерейской власти должен подлежать решительному уничтожению. Восставая против назначения епископов государственными властями и настаивая на обязательном избрании их духовными и мирянами местных епархий, составители проекта находили, что архиереям всего приличнее быть не из монахов, так как монашество – это добровольное отречение от земных интересов – не должно вмешиваться в мирские дела, и его необходимо возвратить в законные рамки – добровольной нищеты и удаления от мира. Необходимо также, по словам авторов московской записки, радикально изменить самый образ современных архипастырей с их безграничным самовластием, горделивым видом и пышной обстановкой, напоминающей азиатских сатрапов.

Высказывая своеобразные взгляды на желательное положение высшей, правящей иерархии, группа московского духовенства не только проектировала урегулировать отношения епископов к священникам, но и затрагивала немало других важных вопросов, имеющих отношение к церковной жизни. Исходя из того основного положения, что служители православной церкви, как представители религии света и добра, ни в каком случае не должны поддерживать застой, а обязаны всегда находиться в рядах постоянного прогрессивного движения на пути к правде и добру, интересующая нас записка признавала необходимым освободить духовенство от всякой невольной солидарности с защитниками старых негодных порядков, хотя бы на стороне последних оказывалось само правительство, действующее в интересах той или иной политической партии.

Мы не будем говорить о таких пунктах интересного проекта, где группа московского духовенства высказывала пожелания внести некоторые изменения даже в характер нашего богослужения, освободив его от всего, что, по ее словам, противореча основному духу православной церкви, отзывается суеверием и идолопоклонством. Не будем детально разбираться и в его несомненных частных достоинствах и недостатках, так как это могло бы повести нас слишком далеко. В данном случае, оригинальный проект представляет для нас особенную важность не по своим достоинствам и недостаткам, а как несомненный показатель наличности в среде белого духовенства взглядов и пожеланий, в значительной степени отличных от преобразовательных стремлений правящей иерархии.

Вполне понятно, что, если даже в среде белого духовенства возбуждение вопроса о церковной реформе обнаружило наличность взглядов и убеждений, в значительной степени отличных от преобразовательных стремлений высшей иерархии, то тем более этого следовало ожидать от общества мирян, совершенно отстраненных от живого, активного участия в церковном управлении и обнаруживающих естественное желание позаботиться о возможно лучшем обеспечении своих забытых законных прав в намеченном церковном строительстве. Интересно, что даже такие консервативные органы периодической прессы, как “Русский Вестник“, решительно высказывались за самое широкое участие народа в предстоящей реорганизации церковной жизни и церковного управления. “Строение церкви, – читаем на страницах “Русского Вестника“,⁸¹ – должно быть делом всего общества верующих: и мирян и клириков, всего тела церкви. И строение это должно быть свободным творчеством в духе соборности и самоуправления, по сообразуясь с условиями нашего времени“. Ограничиться же в наши дни только восстановлением канонов VII–IX веков, по словам цитируемого журнала, едва ли значить оживить церковь, так как тот архаический строй, по всей вероятности, оказался бы для нас совершенно неудобоносимым игом.

Та же основная мысль о необходимости предоставления мирянам и вообще всему обществу верующих по возможности самых широких прав на активное участие в церковной жизни, как на единственно действительное средство, способное пробудить нашу церковь и, оживив заглохшие силы, поставить ее значение на должную высоту, проводилась и на страницах не отличающегося особенным либерализмом “Нового Времени“, хотя здесь она и высказывалась в несколько ином виде. Заметив, что и после известной Высочайшей резолюции, давшей церковной реформе продолжительный срок вызреть в общественном сознании, правящая иерархия осталась при прежних взглядах на цели и характер намеченной реформы, “Новое Время“ писало,⁸² что проектируемая замена обер-прокурора патриархом, а канцелярий, подчиненных обер-прокурору, собраниями епископов, сама по себе ровно еще ничего не обещает. “Для общества, – утверждало оно, – для собрания верующих, которое и образует церковь, не столько важно то, кто распоряжается церковной жизнью и направляет ее, сколько то, как распоряжаются этою жизнью и куда ее направляют“. А для того, чтобы всегда иметь возможность сообщать церковной жизни желательное направление, необходимо, .по мысли автора рассматриваемой статьи, позаботиться прежде всего о правильной организации приходской жизни, на самых широких началах самоуправления, предоставив обществу верующих законную привилегию самому выбирать своих пастырей и заведовать всеми местными. церковными делами, конечно, под общим руководством и с благословения высшей иерархии, также не чуждой мирянам и обязательно выбираемой из их среды и при. их участии.

Идея необходимости перенесения центра тяжести в предстоящей реформе из высших церковных сфер в область нормальной организации низших церковных ячеек, видимо, глубоко проникла в общественное сознание и с большей или меньшей обстоятельностью развивалась, в самых разнообразных органах периодической прессы, помещавших на своих страницах только различные. вариации на одну и ту же основную тему. Но нам нет особенной необходимости отдельно останавливаться на каждой из таких газетных и журнальных статей, так как, при однообразии их основных мыслей, вполне достаточно иллюстрировать высказанное положение и анализом содержания какой либо одной из них, по возможности,, конечно, наиболее типичной. Остановимся же на одной из статей газеты “Слово“⁸³, постоянно обнаруживавшей редкий среди светских изданий интерес к назревшим вопросам церковной жизни и церковного управления.

Задумываясь над предстоящим преобразованием церковного управления, автор отмеченной нами статьи писал, что реорганизация существующего строя на канонических началах, с восстановлением самоуправления церкви и патриаршества, совершенно немыслима без самой широкой децентрализации церковного управления, его соборности и участия в нем мирян. Неудивительно, что с этой точки зрения, прежде чем восстанавливать патриаршество, необходимо еще позаботиться о признании автономности приходов. “Не о князьях церкви, – утверждал он, – “надлежит теперь думать, а о теле церкви – о мирянах, которые .только числятся прихожанами и, не принимая никакого участия в жизни приходов, не участвуют в разрешении церковно-общественных вопросов. Без разрешения этого коренного вопроса восстановление патриаршества явилось бы только простым перенесением власти из рук высшей бюрократии в руки высших представителей черного духовенства“, имеющим довольно сомнительную ценность для действительных и широко понимаемых интересов церкви. С организацией же церковных общин на канонических началах, по мнению “Слова“, мы сразу достигнем огромных и важных результатов, так как получим свободно избираемый мирянами клир. Допуская возможность одновременного проведения обеих реформ, “Слово“, однако же, высказывало убеждение, что во всяком случае во главу угла должна быть поставлена забота о мирянах, для которых собственно и существуют патриархи вместе со всем священническим чином. “Прежде всего, – настаивало оно, – нужно разрешить приходский вопрос. Все остальное приложится“.

Вполне естественное и совершенно понятное стремление мирян обеспечить за собой по возможности наиболее широкие права на активное участие в намечаемой реорганизации церковного строя, вызвав в общественном сознании перемещение центра тяжести предстоящей реформы, по необходимости, конечно, должно было известным образом отразиться и на разнообразных суждениях светской печати о том положении, в какое желательнее всего было бы поставить проектируемого правящей иерархией патриарха в истинных интересах самой церкви. Опираясь на несомненные исторические факты, позволяющие утверждать, что с положением патриарха в различные времена и у различных народностей не соединялись неизменные и однообразные реально-правовые функции, “Русские Ведомости“, например, высказывали пожелание, чтобы русский патриарх XX столетия, при задуманном обновлении церковного строя, в основу которого должно лечь самоуправление всей церковной общины, всего церковного союза, оказался не более, как председателем и представителем соборной организации.

Лежащее в основе подобного пожелания, плохо скрываемое опасение за будущую фактическую судьбу принципа соборности церковного управления при наличности сильной единоличной власти патриарха побуждало некоторые органы повременной печати идти еще далее и даже высказываться за отсутствие всякой необходимости иметь непременным представителем и председателем соборной организации именно патриарха. Разве нельзя удовольствоваться, задавалось вопросом одно из таких периодических изданий,⁸⁴ простым председателем собора, избираемым самим собором и от него же зависящим в своей деятельности? “Надо быть последовательными, – поясняло оно свой недоуменный вопрос, – и, проводя в церковной реформе принцип соборности, не уклоняться неосторожно в сторону принципа единоличной власти, так как последний исключает значение первого и имеет, иногда, нежелательную, тенденцию – граничить с деспотизмом“.

Нельзя не заметить, что здесь уже общественная мысль, усердно работавшая над всесторонним освещением огромного и сложного церковного вопроса, видимо, значительно уклонилась от той единственно верной и надежной дороги, по которой у нас только и представляется возможным как-нибудь достичь намеченной цели, и вступила на скользкий путь смелых проектов, в значительной степени эмансипированных от древних церковных канонов.

Разбираясь в сложной и запутанной работе общественной мысли по вопросу о вызываемой запросами времени церковной реформе, мы чувствуем себя вправе установить, как несомненный факт, не только наличность неодинаковых взглядов на характер и задачи намечаемых преобразований, но и ближайшую зависимость такого разногласия от различия самых интересов разнообразных общественных слоев, начиная с высшей, правящей иерархии и кончая разнохарактерными группами мирян, лишенных всяких прав на активное участие в церковном управлении. Несомненное же различие жизненных интересов разнообразных общественных слоев, обусловливавшее собою появление далеко не одинаковых. взглядов на характер и задачи предстоящих преобразований по необходимости требует ближайшего и по возможности равномерного участия представителей всех заинтересованных групп населения в том поместном всероссийском соборе, которому предстоит труднейшая задача положить удачное начало практическому проведению в жизнь широко задуманной в общественном сознании церковной реформы.

Вот почему и общественная мысль, работавшая над вопросом о желательной церковной реорганизации, в своем конечном выводе остановилась на идее всецерковного собора, как на единственно верном и надежном пути, способном, при благоприятных условиях, привести нас к намеченной цели. А для того, чтобы обещанный Высочайшей волей первый, имеющий решающее значение, поместный собор был действительно всецерковным и его постановления оказались нравственно-обязательными для всей русской церкви, необходимо, конечно, чтобы будущий собор состоял не только из своих непременных членов – епархиальных архиереев, но и из представителей белого духовенства и мирян, так как лишь при таких условиях его члены могут явиться полными выразителями истинного церковного сознания, не затемненного исключительным влиянием тех или иных групповых интересов.

Разнообразные общественные группы и различные представители периодической печати, более или менее единогласно и единодушно решавшие вопрос о желательном и нормальном составе первого поместного собора в смысле его всецерковности, не без основания указывали на то, что наши русские епископы, не состоящие избранниками епархиальных общин и в большинстве случаев, за обширностью епархий и кратковременностью управления ими, не знающие должным образом своей паствы и даже своего духовенства, не могут, да едва ли и сами решатся говорить на соборе от лица управляемых ими местных, епархиальных церквей. А между тем это последнее обстоятельство не только представляет собою огромную важность, но и является в данном случае безусловно необходимым, так как иначе создается серьезная опасность появления нежелательных отношений общества к самым решениям будущая собора. “Чтобы избежать очень естественного и очень опасного церковного раскола, – читаем во второй записке той же группы петербургских священников, которая уже ранее успела заявить себя возбуждением вопроса о церковной реформе,⁸⁵ – необходимо, чтобы на соборе присутствовали избранные от духовенства его представители и избранники народа –известные своей ревностью о благе церкви миряне“. В наши дни, когда, по словам отмеченной записки, вопросы церкви вызывают сильный интерес у огромного количества мирян, прежде совершенно безразлично относившихся к ней, вынужденное отсутствие на соборе уполномоченных избранников народа невольно создаст в среде одних печальное недоверие к архипастырям и к самой церкви, а других и совершенно оттолкнет от нее.

Признав всецерковный характер поместного собора, составленного из высшей иерархии и свободно избранных представителей низшего духовенства и мирян, необходимым условием успешного проведения церковной реформы, общественная мысль сделала уже попытки детального обсуждения сложного вопроса о желательном производстве самых выборов на первый всецерковный собор. В этом отношении бесспорное право на наше преимущественное внимание имеет проект петербургского духовенства,⁸⁶ составившего известную записку “О необходимости перемен в русском церковном управлении“.

Считая безусловно необходимым, чтобы поместный собор обладал характером всецерковного представительства, авторы проекта находили наиболее целесообразным производить самые выборы в собор не отдельно от духовенства и мирян, а совместно, и при том не чрез гражданские выборные учреждения, как не имеющие никаких связей с церковью, а чрез церковные, хотя бы и крайне несовершенно воплощающие в себе начала представительства. Роль таких учреждений, способных с известным успехом послужить сложному делу выбора разнообразных представителей на всецерковный собор, могут, по мысли проекта, довольно удачно выполнить существующие епархиальные (съезды духовенства. Для этой цели следует лишь обратить их в общеепархиальные собрания депутатов не только духовенства, но и мирян, предварительно сообщив такой же характер и низшим окружным или благочинническим съездам. При таких условиях прихожане каждой церкви вместе с духовенством получат возможность избрать на общеприходском собрании своих депутатов в благочиннический или окружный съезд. В окружном съезде, в свою очередь, клир и миряне изберут своих представителей на общеепархиальное собрание, где наконец духовные и светские депутаты совместно выберут в предстоящий всероссийский собор одинаковое число членов, как от духовенства, так и от мирян.

Желая обеспечить выборы от всякого нежелательного влияния заинтересованных сфер и гарантировать обществу и церкви действительное, не фальсифицированное представительство на предполагаемом всероссийском поместном соборе, авторы проекта предусмотрительно считали необходимым условием правильности выборов полную свободу окружных и общеепархиальных собраний, самостоятельно избирающих своих председателей и устанавливающих порядок ведения дел.

____________

В самом начале своей работы, посвященной изучению постепенной эволюции общественной мысли по вопросу о церковной реформе, нами было сделано замечание о неизбежной, исторически обоснованной, зависимости той или иной организации заведывания церковными делами от существующей системы государственная управления и тех разнообразных перемен, какие периодически происходят в ней под влиянием властных и настойчивых требовании времени. С этой точки зрения для нас приобретает особенное значение такой факт огромной важности в русской истории, каким является опубликование 6 августа 1905 года Высочайшего манифеста об учреждении Государственной Думы. Как бы кто ни смотрел на все недостатки и несовершенства, вызываемого к жизни, первого русского государственного представительного учреждения, предназначенного, по словам самой верховной власти, к дальнейшему развитию и усовершенствованию по указаниям жизни и опыта, во всяком случае несомненно, что Высочайшим манифестом бесповоротно заложено основание для введения в государственное управление новых начал, радикально противоположных принципам бюрократическая управления страною. А это последнее обстоятельство, реально выразившееся в привлечении к участию в законодательных трудах представителей от всего населения русской земли, позволяет надеяться, что работа общественной мысли по вопросу о церковной реформе, с ее конечными выводами, не пропадет бесследно для задуманная дела, и предрешенный⁸⁷ всероссийский собор окажется действительно, в полном смысле этого слова, собором всецерковным, почему и сумеет положить прочное основание реорганизации всего церковного управления на истинно-канонических началах соборности, разумно согласованных с требованиями современной жизни.