Святитель Стефан Великопермский

Некогда двое придворных прогуливались по лесу близ Трира (город в рейнской Пруссии в древности же римская колония). Они дошли до одной хижины, в которой жили неизвестные пустынники. Здесь они увидели на столе книжку: жизнь св. Антония вел. Один из них начал читать эту книжку, и – вдруг пришел к мысли переменить свою шумную жизнь на тихое уединение. Он переговорил об этом со своим спутником и снова стал читать. Дальнейшее чтение утвердило его в той же мысли, и – он действительно избрал себе пустынническую жизнь. Примеру его последовал и спутник.¹ – Столь благодетельно может подействовать чтение жития святых на людей, которые живут в греховной беспечности!

Скажем и о себе. Житие святых пристыжают нас пред нами самими, раскрывая нам, – как мы-то идем в жизни своей широким путем ², как не далеки уже и от вечной погибели. В то же время они отгоняют от нас отчаяние, напротив, возвышают наш дух, располагают нас к подражанию святым. Они занимают и всех тем, что просты, вместе с тем мудры, что в них чувствуется благоухание св. Духа, который для каждого из нас есть сила еже хотят и еже деяти ³.

Обильна высокими примерами для подражания и жизнь св. Стефана пермского. В молитвах церковных он называется равноапостольным, как, например, были равноапосталами Мария Магдалена или князь Владимир. В его жизни на каждом шагу мы встречаемся то с его беспредельною любовью к ближнему, то с готовностью его жертвовать всем для истины Христовой.

И так мы предлагаем почитателям его памяти (как и вообще всем) жизнеописание его. По местам и прямо будем указывать в его жизни трогательные примеры для нашего подражания.

Стефан жил на свете уже более 500 лет. Он родился в г. Устюге. В то время Устюг был окраиной России на северо-востоке, a ныне он принадлежит вологодской губернии. Когда св. Стефан родился, то в России еще не было единодержавия, и Устюг зависел от князей ростовских⁴. На родине его числилось несколько христианских храмов, хоть можно было назвать еще и Устюг городом „полузырянским” Этого мало. В дни его устюжане отличались строгим благочестием, как напротив за нисколько десятков лет назад до того были нечестивыми, что уже над их городом собралась страшная туча, от которой они несомненно и погибли бы, если б не были чудесно спасены покровительством Божией Матери ⁵. Начатки страха Божия в них и стали быть видны в особенности с этого-то чуда, а также в силу дивных подвигов Прокопия юродивого. (Прокопий происходил из немцев и вначале не был православным. Он прибыл в Россию (именно в Новгород) для торговли, и здесь-то духовно переродился, избрав себе подвиг юродства. Когда в Новгороде стали прославлять его за святость жизни: он скрылся отсюда. После многих же странствований он остановился в Устюге.) Еще были известны в Устюге высоким благочестием, пред тем временем как родиться свят. Стефану, некоторые супруги Иоанн и Мария ⁶ (Иоанн быль татарский баскак, или сборщик податей, и крестился, Мария же была рус­ская), а также Киприан, основатель здесь архангельского монастыря ⁷. Всех этих лиц Прокопий имел своими друзьями и собеседниками: пред ними он и оставлял свое юродство. – Наконец и родители св. Стефана, Симеон и Мария, тем не менее, были для устюжан светом христианской жизни. Если б Симеон не был человеком праведным, то Прокопий юродивый не открыл бы ему многих тайн из своей подвижнической жизни. Сам же Стефан не был современником Прокопия (Прокопий умер более чем за 50 лет до него). – Вот в каком месте Господь-Бог определил родиться и быть воспитанным будущему апо­столу страны пермской! Именно он родился около 1340 года.

Рождение или же младенческое возрастание особенных избранников Божиих (как и великих людей в жизни общественной) по воле Божией иногда со­провождаются чудесными знамениями. Начнем с самых высоких примеров. Так о святом Крестителе, рождение которого последовало среди нескольких необычайных явлений (взыграние его в утробе материнской, онемение его отца и т. д.), говорили все: что убо отроча сие будет?⁸ Ап. Павел, которого сам Господь назвал избранным сосудом своим⁹, свидетельствует о себе, что еще из чрева матери призвал его Бог.¹⁰ Преподобный Сергий, великий угодник Божий в земле русской, трижды прокричал в утробе своей матери, когда мать его беременною пришла в церковь к обедне¹¹. Св. Тихон задонский однажды в детском возрасте взошел на колокольню и, упершись на худые перила, упал с колокольни, но остался совершенно невредим¹². Так вот и рождение св. Стефана, который имел исправить в своей жизни дивную службу Господу-Богу, было ознаменовано чудесным предсказанием. Мать его была еще трехлетней дитятей. В какой-то праздник она выходила из церкви от вечерни вместе со своею матерью. Вдруг подбегает к ней Прокопий юродивый, останавливает ее и, поклонившись ей до земли, громко говорит: „вот идет мать великого Стефана, учителя и епископа пермского“! Прошел об этом слух и по всему городу. Все удивлялись предсказанию. Все рассуждали: „в Перми живут идолопоклонники, которых крепко держат в своих руках кудесники; там нет ни одной крещеной души: какой же там может быть епископ? Чем же после этого будет Стефан, рождение которого так рано предсказывается? что он принесет с собой людям“?

Подобными знамениями Господь благоволит предизвещать о рождении великих избранников для того, чтоб первее всего родители их с глубоким вниманием относились к своему положению, т. е. когда еще носят в утробе дитя (наприм. так-то поняла троекратное возглашение в церкви своего утробного младенца мать Сергия), чтоб затем и посторонние лица были утешены ожиданием в дни их какого-то великого праведника или же особенного деятеля для блага общественного. Прокопий высказал пророчество о св. Стефане еще вначале своей жизни в Велик. Устюге. Конечно, он следил за участью Mapии, будущей матери просветителя пермского. Когда же Mapия сделалась женою Симеона, чтеца соборной церкви (по фамилии Храна): он приблизил к себе и этого человека. Не в-первых, но уже в дальних летах своего супружества, Симеон и Mapия родили Стефана. (Почему мы и сказали, что хоть Прокопий умер в старости, но св. Стефан далеко-далеко не был ему современником.)

Обучение и воспитание свят. Стефана

Симеон, отец его, с даром благочестия передал ему в наследство и таланты ума. Состоя только на службе чтеца церкви, Симеон был столько разумным и книжным человеком, что составил жизнеописание св. Прокопия юродивого, как и сам юродивый открыл ему о себе и как он воочию видел терпение угодника, описал вскоре же после смерти Прокопия „пользы ради душевной последним родом”¹³. Рано отрок Стефан показал в себе необыкновенные способности. Родители и не замедлили отдать его учиться грамоте. Это была грамота церковная: чтение и пение церковное. Редкие в то время (столь отдаленное от нас) брались даже за эту первоначальную грамоту. Случалось, лица и государственные едва могли подписывать свое имя. Да и духовенство, первый учитель народа в древней России, не простиралось дальше первоначальной грамоты, т. е. чтения и письма, и затем знало пение и устав церковный. Поэтому-то жизнеописатель св. Стефана видит особенность в том, что родители его отдали его учиться грамоте. Так как он обладал большою памятью и особенною понятливостью, то в продолжение одного же года научился читать, хоть и бегло¹⁴, понял также в некоторой степени церковное пение и главное – порядки церковной службы. Отец его заботливо приводил его с собой в церковь и был для него учителем по службе церковной с практики дела. Оказалась возможность определить его в отроческих же летах к должности канонарха,¹⁵ т. е. начинателя церковных пений, и затем сделать чтецом в той же соборной церкви, где и отец его служил. Как один из клириков церкви, он и еще чаще стал посещать ее. (Заметим – церковь эта, в честь успения Божией Матери, была деревянная и высокая: она была построена, и освящена¹⁶ лет за сорок до рождения Стефана). Знанием грамоты св. Стефан стал пользоваться не для изучения каких-либо светских наук и не для чтения светского, чего бы мог частию достигнуть в таком торговом и славном городе, каким в то время был великий Устюг, нет! Он только старался изучить правила грамматики и, кажется, еще словесности. Затем он почему-то обратил свою любознательность на язык зырянский, которым тогда говорили все зыряне, устюжские соседи; читал он усердно духовные книги, какие мог найти в Устюге. Более же всего он занялся чтением слова Божия. Товарищей рассеянных и вольных он избегал.

Так и для нас, православные, или для большинства русского народа целью грамотности должны быть главнее всего изучение слова Божия и чтение душеспасительных книг. Если обратимся к примерам еще большей древности: то увидим, что и древние христиане, обучая своих детей грамоте, прежде всего, приучали их к чтению святого Писания. Затем в наших старейших азбуках дети первым долгом должны были заучивать названия священных лиц и предметов, затверживали наставления для богобоязненной жизни. От азбуки они переходили к часослову и псалтыри, изучали молитвы и священные тексты, знакомились со службой церковной. Оттого-то предки наши и были нас богобоязненнее, церковнее. Оттого-то, с другой стороны, раскольники наши теперь столько стойки в своих возражениях: церковная грамотность у них развита и довольно усвоен ими чин богослужения. Без церковно-славянской грамоты ведь нельзя нам читать церковных книг и молиться (на домашней молитве) по этим книгам.

И так уважайте, православные, церковно-приходские школы, которые ныне снова вводятся у нас и в которых церковно-славянская грамота – первый предмет.

Читая священное Писание ветхого и нового завета, он сознал суету настоящей жизни (буде кто не поставляет ее целью к вечности), как слово Божие светильник ногам ¹⁷ и для каждого христианина. Он превосходил своих сверстников способностями, отличался и телесною красотою: но все это нисколько не обольщало его. Haпротив, в душе его зародилось желание уйти от мира, и вместе с тем возрастала охота к дальнейшему самообразованию в науке богословской. Между прочим, он занялся положением пермян, или пермяков, которые не понимали христианства, как пред этим почему-то почувствовал расположение изучать их язык. Эти инородцы приезжали в Устюг, чтоб обменивать свои меха и другие произведения страны своей на русские товары. Св. Стефан каждый раз встречался с ними на базарной площади, где была и соборная церковь. Возвращаясь от службы, он подходил к ним и вступал с ними в разговор. Язык пермяцкий, на котором говорили тогда природные зыряне и многие из устюжан, он уже хорошо стал понимать. После многих свиданий с пермяками он узнал, что это народ достойно развитой и к своей вере расположенный. A чем проще и не развитее какое либо племя, чем менее коснулось его общежитейское развитие, тем при всей даже дикости его чище нравственней его правила; потому что тогда оно ближе к первобытной Адамовой природе, ближе к детскому состоянию. Вот почему люди, обращающиеся с дикими, по мере знакомства с этою дикостью чувствуют расположение к ней! Так и св. Стефану жалко стало пермяков. Он скорбел, что у них недостает истинного богопознания и правильного богопочитания, что они погибают в своем идолопоклонстве „кому же (думал он) ближе позаботиться о просвещении их, как не соседям их – устюжанам“?

Расположение к пермякам заметили в Стефане его родители, и – тотчас же вспомнили предсказание, свят. Прокопия, который назвал его „учителем Перми“. В душе его и стало сказываться еще одно стремление: ему недостаточно казалось поступить в монастырь и предаться богословской науке. Он желал посвятить себя какому-либо особенному служению в жизни для славы Божией. И так он стал молиться Богу, чтоб Бог указал ему путь служения. И – вот после одной из этих молитв, подобно светлой молнии, блеснула перед ним мысль пойти к пермякам для христианской проповеди¹⁸! По тому сладостному и спокойному чувству, которым сопровождалась в душе его на первый раз эта мысль, он сознал, что ее подает сам Бог. И чем больше он развивал в себе миссионерскую мысль, тем приятнее чувствовалось ему на душе. При этом он и сам вспомнил со смирением духа о предсказании Прокопия юродивого, которое конечно не могло не остаться неизвестным только ему одному. И так, чтоб с одной стороны удовлетворить своему желанию – уединиться от Mиpa, а с другой – приготовить себя к великому делу проповеди, он решительно отказался от семейной жизни. Семейная и мирская жизнь могла бы стеснить его как в приготовительных занятиях к проповеди, так тем более на самой проповеди. В то же время и городУстюг не мог более служить ему в самообразовании. Ему нужны были и книги в большом количестве и знакомство с разными чинами церковной службы и собеседования с лицами, высокими по образованию, сану и жизни. Таким-то пристанищем он находил для себя г. Ростов, где жил епархиальный архиерей и был монастырь. И так он про­стился со своими родителями. Благочестивые родители благословили его поступить в монастырь. Наверное, им-то первым он и открыл свою тайну пойти со временем в Пермь для проповеди¹⁹.

Стефан поступил в монастырь, когда ему было от роду не более 25 лет. Его постриг в монашество игумен Максим при епископе Парфение, который вступил на кафедру ростовскую в 1864 году.²⁰ При пострижении он сохранил то имя, которое носил от купели, хоть в монашестве это имя его могло принадлежать другому святому. Тогда было в обычае монашествующим принимать имя по дню пострижения²¹. Монастырь, в котором он постригся и поселился, был посвящен имени святого Григория богослова и назывался не монастырем, а „братским затвором“. Это скорее был только архиерейский дом с несколькими монашествующими лицами, чем монастырь. Здесь затворялись или уединялись иноки, которые с монашескими подвигами соединяли искание богословской учености. Выходит, это была братская академия.

Григорьевский монастырь, без сомнения, не устоял пред 500-летием, в котором мы живем со времени св. Стефана. (Он существовал задолго и до XIV века, когда т. е. жил Стефан, всегда отличаясь образованностью своей братии). Только долго от него оставалось не занятым то место, где был деревянный храм, в котором принял пострижение и всегда молился св. Стефан. Здесь взамен деревянного храма на особом старом каменном основании (палаты) уже чрез 300 лет²² после св. Стефана был построен одним из митрополитов ростовских ²³ настоящий пятиглавый храм.²⁴ Затем чрез новые 100 лет каменный храм вместе с другими церквами в большом пожаре обгорел, и только после 20-летнего запустения возобновлен. Но когда ростовская архиерейская кафедра была перенесена в Ярославль, тогда и этот храм пришел к полному запустению: колокольня его была разобрана и все стены его решено было за ветхостью сломать. Но произошло замедление в окончательном разрушении. Давно уже и закрыли вход в церковь, потому что своды в ней угрожали падением: но самых стен не разбирали по камешку²⁵. Церковь оставалась за стенами ростовского кремля, на южной стороне его. И – вот после нового-то почти 100-летнего запустения Григорие-богословский храм в прошедшем году почитателями памяти свят. Стефана прекрасно возобновлен! Теперь в нем снова совершается бескровная жертва²⁶. Таким образом, каждый из почитателей свят. Стефана может видеть, по крайней мере, часть основных стен, где он постригся в мо­нашество и усердно совершал богослужения.

В звании инока Стефан повел истинно-подвиж­ническую жизнь: он хранил телесное и душевное целомудрие, постился, смирялся, молился: раньше всех приходил в церковь и позже всех уходил. Чистая и строгая его жизнь была видна всем, – от послушника до игумена, и сделалась известною самому архиерею в Ростове.

За чистоту и строгость его жизни ростовский епископ Арсений рукоположил его в сан дьяконский. Это последовало чрез пять лет после пострижения его²⁷. Затем чрез новые пять лет или еще более он получил и священнический сан. В священника рукоположил его уже не Арсений, а Герасим, и не в Ростове, а в Москве, почему же? Он отправился в Москву, чтоб объявить епископу Герасиму, местоблюстителю в то время митрополичьей кафедры, о своем намерении пойти на проповедь к пермякам. Только лишь дьяконом явиться ему к тем, которых потребовалось бы вскоре крестить, без сомнения, было неудобно. И так епископ Герасим, благословляя его на апостольский подвиг, вместе с теми рукоположил его в иеромонахи. Это было пред 1379 года, после смерти св. митрополита Алексея, который скончался в начале 1378 года (12 февраля). Митрополитом всея России тогда был предназначен некто Михаил (Митяй), который еще оставался в сане архимандрита. (А место великого князя московского занимал Димитрий донской. Что же до препод. Сергия, который был современником и другом свят. Стефана, то Сергий давно уже носили сан игумена и в настоящее-то время был упрашиваем принять епископский сан с тем, чтоб и занять место митрополита.) Таким образом, московского митрополита, как при рукоположении свят. Стефана так и когда Стефан отправился на проповедь, не было. Промысел Божий судил собственно епископу Герасиму, многолетнему²⁸ и благоговейному старцу, рукоположить его священником и отпустить на апостольское служение. В акафисте равноапостольному и выражено, что „Герасим приосенением св. Духа постави (его) пресвитера». Впрочем, есть сказание, что св. Стефан виделся и с тем Михаилом (архимандритом симонового монастыря), который предназначался для звания митрополита, и что Михаил (Митяй) сразу же одобрил его предприятие для Перми.

Стефан поступил в Григорьевский монастырь (в Ростове) уже с мыслью посвятить себя евангельской проповеди пермякам. Почему же не прямо он идет из Устюга в Москву, чтоб там получить благословение на это дело? Он помнит, что и Христос – спаситель в продолжение трех лет приготовлял избранных своих учеников быть апостолами. Он смотрит на будущую свою деятельность не иначе, как с благоговейным трепетом, хоть „от юного возраста к ней разжегся божественным желанием»; он хочет приготовить себя к проповеди, как только позволят обстоятельства. Переступив за порог монастыря Григорьевского, он и сам не знал, сколько времени проведет здесь, какой это будет курс его самообразования: во всем он предавал себя воле Божией. В чем же именно состояло его приготовление? Это было приготовление и научно-богословское и по самому образу жизни. Слово Божие было для него открытым учителем еще в Устюге. Но толкователи слова Божия, и вообще святые учители Церкви, были ему почти неизвестны. Их творения (наприм., Василия велик., и св. Златоуста) в переводе с греческого языка еще не употреблялись тогда. И так он решается изучить греческий язык, чтоб ознакомиться с писаниями святых и вселенских учителей греческой церкви. Впрочем, с греческим языком тогда и были знакомы некоторые из лиц высшего священнического сана; потому что не только митрополитами, но иногда и епископами, поступали в Россию природные греки. А в ростовском монастыре пред тем временем (в 13 веке) даже богослужение отправлялось по-гречески совместно со славянским, именно на правом клиросе пели по-славянски, а на левом по-гречески. Ho все же решимости Стефана изучать греческий язык в пожилых летах (известное дело, что языки легче изучаются в детском и юношеском возрасте), притом изучать без всякого учителя и сотрудника нужно было удивляться. Такой труд мог предпринять только самый усердный искатель истины. Книг же греческих свят. Стефан нашел много в Григорьевском монастыре. И вот любознатель­ный инок мало-помалу переводит с греческого языка писания св. отцов; вместе с тем он сличает с греческим оригиналом славянские богослужебные книги, и отсюда-то с всею точностью изучает славянскую письменность. Надобно сказать, что малограмотные переписчики уже допускали в славянском тексте, как церковных служб, так и самого священного Писания, искажения. Разные недоразумения по переводу и вообще по богословским предметам Стефан выясняет для себя еще путем прений. Епифаний, сожитель и собеседник его в Григорьевском монастыре, удостоверяет в его жизнеописании, что о какой-нибудь строке они вели между собой спор. И вообще сказать, он входил в беседы с учеными и опытными старцами в монастыре, отовсюду собирая полезные знания. Греческие переводы, без сомнения, требовали переписки: такими образом о Стефане говорится, что он списывал многие церковные книги и что этими списками его долгое время пользовались в монастыре и после него. Оставались памятником о нем письменные труды и собственного его богомыслия. И – вот после этого-то уже он делает более решительные шаги, чтобы быть проповедником в Перми! Он составляет для жителей этой страны, где не было никакой грамотности, зырянскую азбуку. Для чего нужна была эта азбука? Ведь он уже владел зырянским языком, на котором и мог проповедовать язычникам Христа? Планы будущего проповедника были мудрые. Проповедь его о Христе и была бы проповедью на зырянском языке. Но затем для тех, которые стали бы креститься, требовалось богослужение. А что же новокрещенные поняли бы из службы церковной, которая предлагалась бы им на чуждом для них языке? Не следовало ли также в ближайшем времени позаботиться для них о том, чтоб они сами читали святое евангелие, язык которого тоже был бы для них непонятен? Вот почему богомудрый Стефан предпринимает труд создать для зырян письменный язык и перевести на этот язык, как богослужебные книги, так и самое евангелие! Он глубокою думою дошел до того, что нет нужды передавать пермякам русскую-православную веру на русском же языке. Один русский язык еще не сблизил бы их с русским народом: должно было придти это сближение путем внутренним, – единством христианской веры. Церковь православная и была всегда снисходительна к природному наречию тех, которые крестились. Она поступала в этом случае по прямой заповеди Спасителя: шедше научите вся языки, крестяще их; языки, возглаголют новы²⁹. Если от одного крещеного-верующего народа передавалась другому – некрещеному и азбука (алфавит), то также с уступкою своего рода: к этой азбуке дополнялись особые буквы из языка некрещеных³⁰. (Так и св. Стефан для составления зырянской азбуки между прочими пользуется денежными значками у зырян, которые зыряне вырезывали на тонких четвероугольных палочках [пасы) и которые служили им вместо книг, понятных только им одним³¹.) Составив, азбуку³² и перевод необходимейших богослужебных книг, он хочет проверить их слухом природных зырян. И вот с этою целью оставляет на время ростовский монастырь и отправляется на родину в Устюг, так как там на базаре в известную пору года можно было встретить много пермяков! Знакомые ему из них по прежним свиданиям с ним теперь увидели его уже иноком и в сане дьякона. Они услышали от него какие-то новые для себя речи на природном их языке, но не понимали его целей. (Были ли в то время в живых его родители, не известно.) Теперь близкие к нему из устюжан поняли, зачем же это он, будучи еще псаломщиком в Устюге, любил разговаривать с зырянами, зачем особенно избрал себе иноческое звание, а для местопребывания из монастырей – ростовский монастырь. Тем более в самом Ростове все стали знать, к чему стремится эта высокая предприимчивая душа.

Что же до приготовления его к апостольскому служению по самому образу жизни, то он, как добрый воин Христов, старался приобрести себе такие в особенности качества, которые были необходимы ему, как миссионеру инородцев, людей столько невежественных и грубых. Это были любовь его к ближнему из любви к Христу, терпение различных неудобств и нужд в жизни, христианское великодушие к тем, которые обидят по недоразумению, по суеверию, по зависти и другим личными страстям, готовность ради дела Божия жертвовать и покоем своим и собственностью и самою жизнью, наконец – дух ревности и смиренномудрия. Сознавал св. Стефан, что добрые примеры жизни, необходимые и в каждом священнике, еще необходимее для проповедника инородцам; потому что инородцы, как всегда неразвитые, не умеют отделить личность проповедника от проповеди: непримерную жизнь его они относят к самому учению, которое он предлагаете. Преуспеянию св. Стефана в духовных подвигах содействовала и связь его с лицами, которые были еще святее его: это св. Алексей митрополит московский, который во время епархиального обозрения городов каждый раз видел его в Ростове; это затем преп. Сергий, устроивший уже в то время столь недалеко от Ростова свято-Троицкую обитель.

И вот в столь разумном и усердном приготовлении к апостольской проповеди св. Стефан проводит уже более десяти лет! Чем же он удостоверяется, что его труд будет не напрасен, что окажутся успехи его проповеди? Он удостоверяется в этом и тайным призванием просветить Пермь, и всегдашнею своею молитвою о просвещении пермяков, и верою в силу слова Божия, и ободрением его решимости со стороны близких к нему (наприм., братии в монастыре), и наконец – смиренным, сознанием готовности своей пойти на проповедь. И так, помолившись усердно Господу-Богу и благословившись от своего ростовского епископа Арсения, он отправился в Москву, чтоб там объявить о своем миссионерском желании.

Епископ Герасим, переселившийся из Коломны в Москву, чтоб здесь совершать богослужения и управлять церковными делами вместо митрополита, которого после святого Алексея еще не было, с удивлением и радостью выслушал собственный вызов инока Стефана пойти в Пермь³³. Несколько раз он беседовал с иноком. Эти собеседования вполне удостоверили его, что Стефан самим Богом посылается на дело проповеди, что если б и власти, митрополичья и княжеская, стали искать для настоящего посольства лицо, то не нашли бы никого способнее, приготовленное и достойнее. Будто Стефан уже был в Перми, будто он уже боролся там с препятствиями. В особенности следующая его речь пред Герасимом: „или приведу (пермяков) к Христу или положу у них за Христа свою голову» дала почувствовать епископу, что остается только благодарить Бога, который посылает Церкви такого ревнителя, остается всящим благословением ³⁴ благословить Стефана на проповедь. Герасим и поспешил посвятить его в сан священника. Предложил ему запастись для Перми святынями: елеем для возжжения пред иконами и частию самими иконами, крестами и евангелиями, миром для крещения и антиминсами для освящения церквей. Стефан взял все эти дары и тем самым снова подтвердил свою веру в слово Божие, сила которого непременно скажется и на его проповеди пермякам. Великий же князь московский, знавший его по слухам еще из Ростова, видел в святой решимости его лучшую будущность Перми в гражданском отношении, как вместе с тем приобретение всему русскому царству нового и богатого края. Поэтому со своей стороны наделил его охранною грамотою против обид ему в дальней стране. И так богозванный проповедник сделал, так сказать, уже географический шаг для своей проповеди. Тогда ему было от роду около 40 лет. Именно, он двинулся из Москвы к Перми в 1379 году после праздника „благовещения», как богоизбранный благовеститель пермякам. (Ростов он оставил уже навсегда, но жители Ростова не забыли его, и когда он умер, стали изображать его вместе со святыми святителями ростовскими³⁵.) Только по пути из Москвы он посетил своего друга, Сергия. Путь его долженствовал быть на Вологду. Отсюда его путешествие могло быть до Устюга водой по реке Сухоне. Прибыв в Устюг, он объявил и тамошнему начальству о миссионерском своем предприятии и об уполномочиях его от Москвы. Нескоро он достиг и до Устюга. Во всяком случае отправился отсюда в Пермь уже не весной, а после того как началось полное движение воды, потому что спустился в Пермь по северной Двине. Сопутствовал ли кто ему на миссию в качестве сотрудника или для услужения? Кажется, нет; потому что велик был страх у всех пойти к идолопоклонникам и среди них странствовать. Правда, у них жили же московские чиновники для сбора податей; но те и знали одно дело – собирать подати, а не касались веры туземцев. Уже впоследствии Стефан имел у себя из новокрещенных келейника Матвея. Таким образом, он сам должен был в дороге, и укладывать вещи для миссии, и хранить их (а вещей было не мало).

Рассмотрим несколько подробнее: в какую именно страну шел св. проповедник, к какому народу он нес благодать христианства, веровали ли чему эти люди и каковы они были по своему характеру. В глубокой исторической древности Пермь, или иначе сказать – Биармия³⁶, составляла из себя самую обширную и богатую страну. Это была страна, которую ныне занимают целых четыре губернии притом самые же обширные: архангельская, вологодская, вятская и пермская. Народы, которые населяли ее, принадлежали к финскому, или чудскому племени, имели своих князей и укрепленные города³⁷. По жизнеописанию св. Стефана (рукописному) последним из этих народов числится „Пермь великая, глаголемая Чусовая“, следовательно – часть нынешнего пермского уезда пред Уралом. Ко времени его Биармия частию уже потеряла значение страны богатой. Жители ее занимались тогда преимущественно охотой на зверей: мехами этих зверей они оплачивали Москве свои подати. Между прочим, в числе племен, населявших ее, было живое племя серьян или зырян. Это были жители возвышенностей, почти исключительно лесных. Они же составляли из себя и пермян, так что слова „зыряне и пермяне“ имели совершенно один смысл и с финского языка означали вообще жителей окраины, или украйны. Зыряне, первоначально жившие при реке Каме, во времена Стефана сосредоточивались главным образом около Вычегды³⁸. Из всех народов древней Биармии этому-то народу и выпал жребий впервые услышать евангельскую проповедь, и именно из уст св. Стефана. Зыряне имели свою религию, хотя оставались без всякой грамотности и письменности. Так наприм., они верили в духов, добрых и злых. При этом они частию выражали верование и в единого Бога; потому что об одном из этих духов рассуждали, что он сотворил мир³⁹. Только они не признавали воображаемого между духами творца вместе с тем и промыслителем о мире, – говорили, что он живет где-то высоко, что наприм., люди, которые находятся на земле не заслуживают его попечения, что управление людьми он вверил низшим духам. Отсюда у зырян (как и у древних язычников, наприм., римлян) возникало верование во многих духов, которым они подчиняли то и другое из своих занятий в жизни. Некоторые верования выражали зыряне и в рассуждении загробной жизни, а учители их знали нечто по всемирной истории, наприм., о смешении языков. – Что же до видимого богопочитания, то они, прежде всего, заимствовали себе богов от тех предметов, которые составляли их главнейшее занятие, от которых зависело довольство их жизни. Наприм., если они занимались звероловством, то и производили себе в богов соболей, куниц, белок и друг. зверей: по виду же этих зверей делали себе идолов для поклонения. Тут же они покланялись козам. Затем они обращали взор свой кверху, чувствовали сильное влияние на себя солнца. И – вот по примеру древних язычников⁴⁰ покланялись они и солнцу! – Стихия огня также была обоготворяема ими. Впрочем, водяные боги не имели у них особенного почета; потому что они редко плавали, а жили только в лесах. Как лесные-то жители, они имели местным божеством после зверей деревья. Модных же божеств, как наприм., некогда римляне сочинили себе богом „фортуну“ (счастье-судьба), у них не было, равно как они не имели больших и богатых храмов для своих идолов. Они устраивали пред идолами нечто вроде алтаря, который помазывали кровью животных, которых убивали в жертву. К идолу они обыкновенно подходили на коленах, обнимали и целовали у него руки, обвешивали его своими жертвами из шкур звериных. Но во главе всех своих идолов зыряне считали „войпеля» и „золотую бабу» которые были поставлены в известных пунктах и к которым нужно было приходить из дальних мест (3–4 недели пути пешком). Какого вида был „войпель», предания на этот раз не находим. Судя же по его имени, которое происходит от зыряиских слов: вой (значит „ночной и северный») и пель (ухо⁴¹) заключаем, что в этом идоле язычники, почитали „не спящего, или неусыпного хранителя своей страны”. О нем уже через целые 120 лет после св. Стефана писал в своем пастырском послании к пермякам» московский митрополит Симон, убеждая новокрещенных не покланяться по древнему суеверию болвану.⁴² – „Золотой же бабой» называлось каменное изображение женщины, которая на своих коленях держала сына, а у ног имела внука. Название „золотая» дано было ей за дорогие украшения, которые сносились к ней⁴³. Она стояла на устье реки Оби и наводила на всех страх; потому что по временам от нее раздавались в горах звуки, которые без сомнения были искусственною игрою жрецов⁴⁴. – Наконец у зырян особенно была обоготворяема береза необыкновенной величины (об этой березе мы скажем после). Были у них и свои служители веры, или точнее сказать – суеверий: это кудесники (волхвы) и тунны (прорицатели). Кудесники выдавали себя за великих таинственных людей, запугивали народ (когда кто не хотел слушать их) гневом богов, к которым они будто бы стоят близко, обирали суеверов и, конечно, всегда были готовы со всеми озлоблением напасть на того, кто бы стал отнимать у них почет и выгоды.

Что же до нравственного состояния обитателей Перми, то это были люди дикие и частию жестокосердые: злые свойства они усвоили себе от природы зверей, с которыми постоянно обращались и которых убивали. Епифаний, жизнеописатель св. Стефана, применяет на этот раз к Стефану речь Спасителя, сказанную при посольстве апостолов на проповедь: се из посылаю вас, яко овцы, пясреди волков⁴⁵. Впрочем, пермяки и отличались справедливостью, простодушием и гостеприимством.

И вот к каким людям шел святой Стефан с евангельскою проповедью, готовый претерпеть от них для Христа все трудности, всякие страхи и самую смерть!

Отыскивая для Христа заблудших овец, св. Стефан (как мы сказали) в Устюге спустился вниз по реке „северная Двина“. В эту реку впадала большая же река „Вычегда», по которой и начинались селения зырянские. Первым зырянским селением он встретил „пырас», а по-нынешнему „котлас»⁴⁶, в 60 верстах от Устюга, у самого устья Вычегды. И так он высадился со своей лодки и вступил апостольскою ногою на землю пермскую. О, как он и сам находил важною первую свою проповедь! как усердно молил Бога, чтоб первая-то его проповедь имела успех! Послушают его, уверуют по его проповеди во Христа и крестятся: он пойдет дальше, – пойдет уже не один, как одиноким пришел, но с кем-либо из тех, которые чрез Христа будут ему „своими», которые хоть будут проводить его каждый раз до нового селения, хоть несколько помогут ему в пути, как и в самых беседах с идолопоклонниками. Напротив, не послушают его, преградят ему дальнейший путь, и – он должен будет приостановиться, предоставить будущему времени обращение неверующих или придти к ним снова, и даже несколько раз. Жители Котласа, как близкие соседи к Устюгу, были несколько развитее прочих зырян и понимали по-русски. Стефан ласково приветствовал их, объявил им о себе, кто он такой и зачем пришел к ним. И – вот слышится евангельская проповедь в Перми: „есть истинный Бог, творец неба и земли! Он все видит и слышит, всем управляет и обо всех печется; Христос есть спаситель грешников»! Рядом же с этими словами не могла не быть такая речь: „идолы напротив ничего не видят, не слышат, не понимают и не ходят, словом – одна пустота. ”Зырянам страшною показалась последняя речь: „как это можно (думали они) хулить богов их! боги им нравятся; боги их грозные, так что тот час же должна постигнуть казнь их хулителя, да и всем не миновать их гнева за эту хулу“. И так зыряне произносят ругательства на самого-то пришельца, стараются досадить ему и требуют, чтоб он тотчас ушел от них. Наконец, большинство доходить до неистовства: хотят сжечь богопроповедника на костре. Злодейская мысль уже была близка к исполнению. Одни наметали костер дров и принесли соломы, чтоб поджечь дрова: другие кричали, что надобно еще обложить Стефана соломой, а потом поднести к соломе огня. Остановились на последнем. И – вот Стефан уже был окутан соломой! Но вдруг опустились у всех руки: никто не посмел подойти к нему с зажженной лучиной. Его кроткий вид, его бесстрашие в виду смерти, а также опасение ответственности за насильственную ему смерть пред княжеством московским вразумили неистовых... Напротив почти все почувствовали к св. Стефану расположение и сами стали просить его, чтоб он предложил им проповедь⁴⁷. И там он снова и много раз убеждает их обратиться к милосердию Божию и к Христу, который пролил за человека свою кровь, и что же? Почти все жители Котласа пожелали креститься и крестились. Какую небесную радость почувствовал в своей душе святой проповедник! как он благодарил Бога, „хотящего всем спастися»! Тотчас же он водрузил среди селения крест, а в скором времени построил и часовню. После этого можно было ему идти дальше. И вот он отправился в селенья вверх по Вычегде! Чьему же попечению он поручил первокрещенцев? Благодати Божьей, которая дотоле была для них только „призывающею», а теперь стала быть „действующею». Но чтоб они и взаимно подкрепляли друг друга в вере, которой удостоились, чтоб молились вместе и молитвою удерживали пребывающую с ними благодать, с этою целью он и построил у них часовню. Так совершилась самая первая проповедь св. Стефана в Перми! В какую пору года огласилась его проповедью дикая страна? Уже зимней порой (именно – в Михайлов день). Столько продолжительна была его дорога от Москвы до Перми при тогдашних путях сообщения (вспомним, что из Москвы он двинулся для проповеди после «благовещенья»).

В Котласе он, действительно, взял с собой спутников из тех, которые приняли крещение и в сравнении с другими выражали особенную ревность к вере. Теперь ему нужно было идти небольшими деревнями: эти деревни следовали по правому или нагорному берегу реки Вычегды, который только и был обитаем. Его проповеди благоприятствовало то обстоятельство, что о проповеднике пока не знали жрецы язычников; потому что жрецы жили в большем количестве там, где жить было им выгоднее, т. е. среди многолюдства и богачей земли пермской. До этих же мест свят. Стефан еще не скоро мог дойти. Таким образом, он, благословляя Бога, и спешил распространять евангельское слово. В каждом месте он прежде узнавал, кто тут почитается за старшего или старостой. У старосты он спрашивал, – в каком доме было бы удобнее ему остановиться или где в большом количестве могли бы собраться к нему деревенцы. Когда был указан ему такой дом, ту и пребывал ⁴⁸ он. Затем тот же староста по просьбе его созывал к нему деревенцев. Дождавшись их, он приветствовал собрание такою речью, что „пришел к ним проповедать истинного Бога, что от души желает каждому из них счастья и спасения, что о путешествиях его среди них знает и великий князь московский, от которого он даже имеет на это грамоту». Уже после общей-то проповеди он особо входил туда, где или семья была особенно велика или хозяин дома своим примером сильнее мог подействовать на обращение других или были престарелые и больные, которым недолго уже оставалось жить, следовательно, тем более требовалась проповедь о спасительной Христовой вере. (В таком порядке большею частью святой проповедник выполнял дальнейший свой путь от Котласа!) Обратившихся он крестил, а людям упорным угрожал вечною погибелью, и снова убеждал их познать истину. Из каждого места он выходил не иначе, как водрузив несколько крестов и построив часовню, и теперь можно видеть на этом пространстве (по правому берегу Вычегды) его часовни и кресты, как памятники проповеди его. Правда, это не те самые часовни, которые он под собственным своим смотрением построил. Но, несомненно, они стоят на тех же местах. Уже святой проповедник прошел от Котласа слишком 200 верст. Уже он проникал вглубь земли пермской. Пред ним было обширное, непочатое поле для проповеднического труда. Но по мере его дальнейшего пути проносилась о нем весть, как о пришельце из Москвы и проповеднике новой веры. Кто же вперед его являлся с этою вестью? Те из зырян, которые не хотели принять его проповеди и вместе с тем находили для себя противным оставаться – жить с уверовавшими и крещеными. Эти-то люди бросали (на время или совсем) свои дома и следовали впереди св. проповедника, чтоб сказать о нем главным своим жре­цам и вооружить в том и другом месте против него народ. И – вот в многолюдном селе Гаме уже ожидало его самое ожесточенное сопротивление! Сюда собралось много жрецов, которых он, очевидно, лишал своею проповедью доверия, почета и материальных выгод. Он уже и известился о сборе их в этом месте и об озлоблении против него всего населения. Какая опасность представлялась делу Христову! Если в Гаме не примут проповедника, если там возьмут верх неверие и ложь: не достигнут ли ловкость и злоба жрецов и того, что все те из зырян, которые уже крестились, снова возвратятся к язычеству? Жалко было св. Стефану дела Христова, жалко было ему и собственных трудов, которые он уже положил для проповеди. И так он не останавливается пред тучами и молниями, которые ожидали его в Гаме. Народ, подстрекаемый жрецами, действи­тельно, встречает его здесь криками. Он хочет приветствовать толпу отечески, но его не слушают. Он просит себе слова, но его слов не принимают. Он только успевает в толпе говорить: „зачем, зачем это вы нападаете на меня...? Чем я успел обидеть вас...? Господи, прости их“! И – что же? Кроткая его речь, добродушное лицо и неустрашимость в виду смерти так сильно подействовали на всех и так ясно дали почувствовать в нем человека Божия, что неистовые люди решительно замолкли. Нашлись даже такие, которые приняли его к себе в дом и предложили ему хлеб-соль. Тогда он начал беседовать. Несколько раз он возобновлял свои беседы о Христе. Однако ж усердной приемлемости бесед его не было, почему же особенно? Потому что гамичи слишком были преданы своим идолам. У них за селением была заветная роща. Там у них стояла большая кумирница с множеством богов. Эта-то кумирница, как видимый знак суеверного богопочитания, и удерживала их от веры во Христа. Святой равноапостол видел, что в высшей степени трудно ему бороться с суеверием жителей Гама, пока будет оставаться у них на глазах кумирница. И что же? Он решается покончить с этой кумирницей. Страшная решимость! Но, как гласит предание, сам Господь – Христос явился к нему и подкрепил его в реши­мости. Стал он выжидать время, когда бы ни было никого из зырян у кумирницы. Настало такое время, и – вот он подложил под нее огня. Кумирница (она была деревянная) тотчас запылала. Увидев дым и затем пламя, гамичи тотчас поняли, кто это им наделал столько бед. Бросились они с топорами и рогатинами спасать кумирницу. Прибегают, и что же видят к новому своему изумлению? Видят, что Стефан, виновник их потери, не только никуда не скрылся, напротив еще ожидает их к себе, как бы гостей. Одни и хотят спасти кумирницу, а прочие все бросаются на него, осыпают его ругательствами, замахиваются на него дубинами, поднимают над его головой топоры. Что же Божий ревнитель? Он падает на колени и молится . за обращение упорных, а затем просит Господа- Бога о самом себе принять его душу, если уже пришел для него час смертный. И опять никто не делает ему решительного удара. Одни останавливались такою мыслью: „как поднять руки на того, которого и сами боги не посмели тронуть»? Других сдерживал местный обычай: „не нападать на странника, коли он сам не начинает боя». Третьи опасались казни от князя московского. На этот раз более всех боялись жрецы; потому что на них-то преимущественно пала бы ответственность за жизнь святого проповедника. Жрецам и желательно было только изгнать его из Перми. И так первая ярость стихла. Тогда св. Стефан встает на одном возвышении и начинает убеждать народ в ничтожестве их богов. Он говорил: „как же это ваши боги не могли защитить самих себя от меня, человека слабого? зачем они не выбежали из огня, зачем не угасили пламени? зачем позволили быть им в таком унижении? Видите, как они ни­чтожны и кому вы доселе верили! Веруйте же истинному Богу, которого я проповедую вам....» и т. д. Эта простая и сердечная речь произвела сильнейшее действие на идолопоклонников. Заметим: св. Стефан и раньше доказывал им ничтожество их богов тем, что это работа их же собственных рук, что это бездушные болваны. Но тем из них, которые были слишком упорны или же совсем не хотели слушать евангельской проповеди, нужно было доказать пустоту их божеств не на словах только, но и на деле. И – вот теперь они сами видели, как одни из богов их долженствовавшие быть (по их понятию) неприкосновенными, валяются на земле, а другие уже обратились в угли и пепел, и как еще какой-то особенный нестерпимый смрад исходил от догоравшей кумирницы! Наконец, некоторые из гамичей тут же стали просить св. Стефана, чтоб он крестил их, и были крещены. Но главным злом были жрецы. Они не переставали волновать против проповедника народ. Таким образом, многие решительно не хотели слушать его, но и новопросвещенные только с боязнью – тайком собирались к нему. Он и оставил на время Гам.

Следуя в апостольском своем путешествии водой вверх по Вычегде, Стефан остановился, наконец, там, где в Вычегду впадает река Вымь. (Селению на этом месте и было, как доселе остается, название „Усть-Вымь”.) Здесь была средина всей земли пермской; здесь жили богатые и знатные из зырян. Но здесь-то св. Стефан совсем не видел надежды, что с первого же раза сам народ соберется к нему на проповедь; как в простоте сердца собирались его слушать жители маленьких деревень. Чтоб встречаться с усть-вымцами, он и устроил себе жилище близ божества их. Это была та самая береза, о которой уже мы сказали, исчисляя главные кумиры у зырян. В настоящем случае св. Стефан вполне следовал по стопам небесного пастыреначальника нашего, Иисуса Христа, который также пользовался для своей божественной проповеди многочисленным стечением народа (наприм., в Иерусалиме для богомолья, в Капернауме для торговли). Береза, обоготворяемая усть- вымцами, стояла на высоком берегу, да и сама по себе отличалась вышиной, в ширину же была больше чем в три обхвата. Она называлась „прокудливой“, или проказливой; потому что от нее происходило немало проказов-шанливостей, которые то пугали народ, то приводили его в восторг. Наприм., зыряне, принося к ней, как жертву, самое лучшее из своего звероловства, спрашивают ее о том, как они должны поступить в особенных каких-либо случаях, и что же? От березы слышатся ясные ответы. Откуда исходили эти ответы? Зыряне и думали, что им отвечает сама береза, что в березе поселился какой-то бог.

Между тем жрецы прятались за густыми ветвями ее, а также прикрывали себя звериными мехами, которыми она была обвешена, и – отвечали молельщикам. Таким образом, береза просто очаровывала зырян. Издалека и издавна они собирались помолиться пред ней и спросить ее о судьбе своей. Стефан много уже слышал про нее. Увидев же ее теперь сам, он нашел в ней еще большего врага для своей проповеди, чем была кумирница в Гаме. Он стал проповедовать всем и каждому истинного Бога у ней же самой. Но немногие из-за нее веровали его проповеди. И так он и здесь пришел к мысли уничтожить идола. Медлить было нечего; потому что жрецы – чем дальше, тем больше – старались прельстить народ обманом и вооружить невежд против христианского проповедника. Все же выходили дни, когда пред березой не было ни одного поклонника и когда значит не зачем было и жрецам толпиться около нее. Притом она стояла за селением. Однако ж уничтожить ее огнем, как без труда была сожжена кумирница в Гаме, Стефан не представлял себе делом легким; потому что она не вдруг бы загорелась и могла бы быть спасена народом, когда бы сбежался народ. Но и рубить ее топором, чтоб потом по частям сжечь, Стефан так же очень затруднялся; потому что должен был бы долго работать над нею, чтоб сломить. Помощником св. проповеднику везде был сам Господь. Уповая то на Его помощь, Стефан в одно безлюдное утро и приступил с топором к обоготворяемому дереву. Вдруг послышались от дерева разные голоса, мужские и женские, старческие и детские. Голоса жалобно вопили: „Стефан, Стефан! Зачем ты нас гонишь отсюда? здесь мы живем давно».

Маловерующие, услышав этот рассказ наш, возразят как: „какие же голоса могли слышаться от березы? не прибавление ли это суеверия к суеверию в рассказе об идолопоклонниках»? Поставим и свой вопрос. Когда Спаситель пришел изгнать бесов из гадаринца: кто тогда вопил к Нему сначала о пощаде от мучения (не мучи мене⁴⁹), а потом о дозволении войти вместо бездны в стадо свиней (молялу Его)! Ведь Он хотел доставить страждущему гадаринцу не мучение, а исцеление. Затем страждущий ведь был один и должен бы говорить от одного лица, а не от многих (молху⁵⁰). Несомненно, в бесноватом и вопили те самые бесы, которые обладали им. Так точно и пред св. Стефаном, когда он рубил березу, издавали вопли бесы же, которые находились с березой. Им было приятно витать здесь: витая около березы, они держали людей в обмане и самим себе присвоили то божеское поклонение, какое воздавали ей зыряне. Таким образом, они и кричали голосами всех тех, которые приходили обоготворить дерево, и мужчин и женщин, и старых и молодых.

Целый день до пота лица св. Стефан работал над березой, но не мог совладеть с нею. Когда наступила ночь: он пошел в свою келью, чтоб отдохнуть. На другой день снова он стал работать (груду золота предложили бы за работу такому поденщику!). И – вот только на третий день поддалось его топору дерево! Но ему казалось мало, что береза не будет более выситься и красоваться. Он желал бы, чтоб и прах от нее был развеян, чтоб чистым, стало быть, то место, на котором он в ту ж минуту положил обет построить церковь и как бы уже представлял себе эту церковь. И так он идет в селение, чтоб известить усть-вымцев о погибели их божества и чтоб созвать крещеных сбросить березу с горы. Все в скором времени сбежались к березе. Некрещеные до того были поражены погибелью ее, что в первые минуты и не знали, что делать. Крещеные же тем временем, следуя сильному слову своего пастыря, дружно взялись за нее, притащили ее к берегу и сбросили вниз. Страшный грохот произошел от падения ее, почувствовалось при этом до некоторой степени и землетрясение, а вода в реке необыкновенно возмутилась. Крещеные в испуге и радости подняли свои руки к небу и говорили: „Господи помилуй»! Водворилась тишина, молчали также и идолопоклонники. Стефан велел разрубить березу на части, обложить ее сухим хворостом и зажечь. Дым покрыл все селение, шум-треск далеко раздавались и наконец, от березы остался один пепел. Тогда последовало новое чудо. Поднялась сильная буря, и бурею-то разнесло весь пепел или всю землю от березы; затем ударил гром, пролился сильный дождь, который и очистил самое место, где лежала береза. Мало-помалу пришли в себя от испуга некрещеные. Что было им делать? Св. Стефан казался для них грозным и неприкосновенным: „какая сила (думали они) должна быть в том человеке и как можно приступить к тому человеку, который преодолел и главного нашего бога»? Они порешили известить дальних зырян, чтоб всенародно напасть на него. Ско­ро пронеслась во всех окрестностях весть о погибшей березе. Отовсюду стали собираться зыряне со стрелами и луками, будто на войну какую. Св. Стефан, оставаясь в прежнем своем жилище, видит с высоты берега, как разъяренный народ собирается на лодках. И – вот собралось против него одного человек до 1000! Какая душа не содрогнулась бы от этого сбо­рища! вполне ли был бы силен против этой тысячи и равночисленный отряд войска, потому что чего же не готовы разгромить люди в ярости! Поистине требовалась особенная чрезвычайная сила Божия, чтоб одному лицу устоять против такого множества вооруженных, чтоб остаться совершенно невредимым среди их! Поднявшись на гору, где была келья св. Стефана, зыряне с дикими воплями обступили его. Одни направили против него свои стрелы, как привыкли стрелять в зверей, другие бросились на него с копьями, третьи же хотели раскидать его хижину. Но Господь-вседержитель, для славы которого он столько уже потрудился и готов был еще трудиться, которому он предал и душу свою и тело хранил его как зеницу ока⁵¹. Как гласит предание, собравшихся зырян постигла слепота. Они испугались и стали умолять того же гонимого Стефана, чтоб он своею молитвою возвратил им зрение. При этом они изъявили ему обещание сделать богатые подарки, совсем оставить его в покое и выполнить всякую работу, какую только он укажет им. Как милостивый пастырь, он и помолился о них: они прозрели. Но душевная их слепота была так велика, что, исце­лившись от телесной, они все еще не видели истины и снова напали на богохранимого человека, угрожали вместе с ним замучить и тех, которых он крестил. Так даже до четырех раз они нарушали свою клятву, и – столько же раз постигала их слепота: раскаивались в своей злобе, и – снова озлоблялись. Но здесь же сбылись для св. Стефана слова Писания: яко всяческая работка тебе⁵². Так как наказанные слепотою сами вызывались выполнить от него всякие „поделия и работы», только бы им прозреть: то он и воспользовался трудами рук их для славы же Божией. В его душе еще до уничтожения березы таился обет пред Богом построить церковь в земле пермской. Самую первую церковь он хотел посвятить воспоминанию „благовещения пресвятой Богородицы». Затем (как сейчас мы сказали) в его душе сложилась обетная мысль и на месте уничтоженной березы создать церковь. И так он делает зырян слугами себе в том самом деле, которому они противились, именно – заставляет их поработать для будущих-то христианских храмов. В первый раз они по его указанию вырубили деревья на том месте, где стояла, прокудливая береза, и очистили от леса всю эту местность до берега реки. Во второй раз окопали гору, сделали на ней насыпь и вырыли рвы для стока воды. В третий раз срубили лес на противоположной горе, которая отделялась от первой только ручейком, который впадал в реку Вым. В четвертый и последний раз и здесь сделали такие же насыпи и рвы. И – вот целый ряд чудес, которые происходили от святого проповедника и ради его дела, христианская его неустрашимость пред лицом смерти и многие речи его об истинном Боге произвели же свое спасительное действие на идолопоклонников! Он говорит к ним: „что же это был за бог у вас, коли он не устоял от моего топора? Если б в березе находился бог, то ему-то свойственнее было истребить и меня и топор мой, чем самому быть истреблену». Зыряне разделились на кружки, стали собираться по домам и на улице, чтоб рассудить о новой вере и о проповеднике ее. Они толковали: “не сила ли это была истинного Бога, когда мы вдруг лишались зрения и – вдруг же прозревали? и не явное ли это бессилие наших богов, когда они отдают себя на разрушение и сожжение? не раб ли это истинного Бога Стефан, если он столько терпит от нас нападений, и – не гневается на нас, если тем еще сильнее заботится о нас и убеждает, чтоб мы избежали вечной муки? Жрецы наши обирают нас, а он не принимает никаких даров и не просит себе ничего». И вот усть-вымцы и многие из тех, которые собрались в Усть-Вымь казнить проповедника, вместо казни над ним просил его, чтоб он крестил их.

По реке Вымь более всего числилось теперь крещеных, между прочим, и потому что здесь народонаселение было большее против тех мест, которые уже прошел с проповедью св. Стефан. Таким образом, сильно чувствовалась надобность в церкви для новокрещеных. Никто еще из них доселе не приобщался св. тайн, так как негде и не с кем было св. Стефану совершать бескровной жертвы. И так он приступил к сооружению церкви на том самом холме или высоком берегу Выми, который пред тем до его требований очистили от леса и укрепили зыряне, наказываемые слепотой, и при котором река Вымь впадала в Вычегду. Откуда же он взял для церкви иконы, колокола и другую утварь, которыми по тяжести их не мог сам запастись из Москвы? Здесь ему оказали помощь устюжане, его соотечественники. Они уже много раз слышали об успехах его проповеди, и радовались. Эти радостные вести доходили до них от зырян же, которые по-прежнему приезжали в Устюг для торговли. Но когда, они узнали, что он уже и строит в Перми церковь: то поспешили послать к нему частно материалы для утвари, а частно самую утварь. Благовеститель Христов, действительно, посвятил первую церковь в земле пермской евангельскому сказанию „о благовещении“, почему же? И в память того, что он (как уже сказали мы) двинулся для проповеди из Москвы после праздника „благовещения», и затем для того, чтоб ознаменовать тем появление света Христова у зырян, как и благовещение архангела Гавриила было началом спасения для всего Мира. Построенную церковь (без сомнения, она была деревянная) он, как священник, сам освятил: антиминс же для нее был готов. Какую небесную радость ощущал каждый раз в своей душе св. пастырь, когда служил первые обедни в церкви! Теперь он и сам стал часто приобщаться тела и крови Христовой и приобщал новокрещеных. Всю службу он исправлял на зырянском языке, на который еще в Ростове перевел необходимейшие богослужебные книги. Помощниками ему в службах были те из новокрещеных, которые довольное время следовали за ним, которых он научил и чтению книжному. Церковь – ясное дело – содействовала новому возрастанию верующих. Многие из Усть-вымцев приходили только посмотреть ее. Звуки же родной речи, доходившие до них здесь, весьма нравились им, а текст службы служил им вместо проповеди. Образа в иконостасе казались им несравненно превосходнее безобразных кумиров их, хотя, св. Стефан при этом внушал всем и каждому из них, что тут не боги, а только изображения святых. Божиих на дереве или полотне. Святые в своих образах казались им живыми, кроткими, спокойными, довольными и как бы зовущими их к себе. Вслед за сооружением и освящением первой церкви св. Стефан построил при ней и училище. Без сомнения, он же сам стал быть и первым учителем для учащихся. Он собирал в школу ни одних детей, мужского и женского пола, но и молодых юношей; учил их часослову, псалтырю и другим церковным книгам на зырянском языке. Истинно-отеческое и пастырское попечение он выражал о первых учениках зырянской школы; потому что готовил их быть, священниками в Перми, как и действительно одни из них служили при нем же в этом звании для своих единоплеменников, а другие после него. И так у пастыря зырян были теперь и церковь, и училище и проповедь церковная. На все у него доставало времени и на всех трудах оставался он один.

Зыряне стали оставлять своих кудесников. Кудесники видят свое бессилие не только изгнать из своей страны Стефана, но и лишить его жизни руками народа, который каждый раз старались возбудить против него. Однако ж они еще не считают свое дело совсем потерянным. От грубых мер против христианской проповеди они прибегают к мерам тонким. (К такому-то порядку был на сей раз враг-дьявол и всегда располагает врагов истины) и, несомненно, еще, что каждый некрещеный народ, хотя бы был очень диким и неразвитым имеет же издавна свои какие-либо религиозные воззрения. Если он твердо стоит за эти воззрения: ясно тем доказывает свою глубокую искренность в них. И так кудесники вызывают св. Стефана на споры о вере. Наприм., они возражают ему: „ты проповедуешь нам одного Бога, а у нас богов много. Со многими быть лучше: когда их много, тогда и помощников-покровителей себе мы имеем больше. И действительно, боги нам помогают доставать меха разных зверей. Мехами мы наделяем вашу Москву, а Москва величается ими, отсылает их от себя в подарки грекам, немцам и в орду“. Между прочим, на обличительную речь Стефана: „почему же ваши боги не могут защитить себя ни от огня ни от топора моего”, кудесники отвечали: „на этот раз боги наши были милосерды; они не покарали тебя смертно, чтоб ты вразумился и перестал их оскорблять”. Какие детские, хоть и жизненные, понятия! Они могли иметь значение только для таких слепых умом, каковы были зыряне. Увидев и здесь свое бессилие преодолеть св. Стефана, кудесники и вместе с ним все те, которые оставались приверженцами своих идолов, решились прибегнуть к покровительству главнейшего своего учителя, по имени Памы, В рукописях этот Пама называется и Паном. Такое имя его, как и вообще народное предание о нем, доказывают, что он был старшиной или князем зырян, живших по реке Выме. Местопребыванием своим он имел село Княж-погост, или княжеский городок (от городка этого и доселе остаются следы укреплений), хоть значительную часть времени он проводит в дремучих лесах, занимаясь там ворожбой. Это был человек очень старый, искусный в волхвованиях, и сильный доверием у зырян в такой степени, что зыряне считали его первым избранником у своих богов, что воздавали ему божеские почести, что воображали в его волшебстве охранную силу и для всей земли пермской. В крайнем только случае решались беспокоить его просьбою прийти куда-либо. И – вот явились к нему послы из Усть-Выми, по обыкновению, с низкими поклонами и богатыми подарками! Впрочем, он уже слышал о св. Стефане, слышал, как Стефан сжег кумирницу и уничтожил главные божества у зырян. Наконец, как и церковь построил в Усть-Выми. Все эти вести в высшей степени раздражали его. Он ответил послам: „пойду, пойду с вами! Не позволю, чтоб какой-либо человек со стороны позорил наших богов и привлекал к себе зырян. Сразу уничтожу его, как и предам муке всех тех, которые послушали его и изменили богам своим». Угрозы Памы вперед его достигли до Усть-вымцев (не вдруг же он при старости лет собрался в дорогу и дошел до Усть-Выми). Новообращенные страшно испугались его угроз, а язычники радовались им. Действительно, предстояло искушение великое. Пама силою бесовскою производил удивляющие дела. Как же было не испугаться его угроз еще младенствующим в вере Христовой! Один только св. Стефан ничего не боялся и подкреплял малодушных словом Божиим. Но и он был озабочен за многих из тех, которые малодушествовали. Вот Пама и вступил в Усть-Вымь! Прежде всего, он обращается к народу. Свидания со св. Стефаном он избегает, чтоб за глазами сильного проповедника истины Христовой беспрепятственнее хулить христианскую веру и тем скорее снова привлечь к себе зырян. Он сказал: „люди пермские! зачем это вы оставили веру своих отцов и не приносите больше жертв богам? зачем доверились пришельцу из Москвы? разве Москва – мать вам? не оттуда ли приходит к нам приставники, чтоб брать с нас подати? Да и сам Стефан тоже не нашего рода. И что же он значит против меня по летам? Он годится мне в сыновья. Я же и родился в вашей стране и всегда был вам отцом. Смотрите, сильно вы прогневаете своих богов». Нашлись из крещеных ответить: „прежние наши боги уже не страшны для нас; их почти нет.» Другие из тех же говорили: “пойди, спорь со Стефаном и победи его, если хочешь, чтоб мы по-прежнему тебе верили». Этими словами новокрещеные, очевидно, уже обличили себя в том, что не вполне были преданы христианству, что готовы были снова верить главному своему жрецу и учителю. А некоторые выражали и явное сомнение: „на которой же стороне теперь истина»? Пама старается также прежде всякого личного спора употребить против св. Стефана всевозможные заклинания и чары: „может быть (думает он) и обойдется дело просто, без словесной защиты пред московским проповедником». Но на этот раз его волшебная сила ему изменила. Наконец, вызываемый ото всех на прения, он решился стать лицом к лицу пред Стефаном. Тем с большею готовностью на публичные прения шел сам св. Стефан. И вот все узнали время, когда будут спорить между собой учители веры, и собралось множество слушателей. Улицы не вмещали народа. Таким образом, все обратились за пределы селения, к берегу Выма. Пама начал свою речь к св. Стефану укоризнами: „какою властию ты все это делаешь⁵³? Дела твои таковы, каких никто до тебя не делал и не смел делать. За них достаточною казнью может быть только смерть, которую ты и потерпишь от наших богов, так что всякая память о тебе исчезнет». Св. Стефан спокойно ответил: „боги ваши и голоса не подали, когда я истреблял их». Затем он снова раскрыл пред всеми зырянами, кто же это были боги их. „Это бесы, изгнанные с неба (сказал он). Они-то принимали от вас божеское поклонение в идолах, которые сами по себе бездушны и ничем не в силах помочь вам. Они-то действовали чрез идолов, как могут действовать и на силы природы (на воздух и т. д.). Они всегда злы, завистливы и враждебны Богу и людям. Поэтому от них ничего не могло быть и для вас, кроме зла и погибели». Что же Пама, защитник идолопоклонства? Пама думает поддержать своих богов таким важным (по его мнению) обстоятельством: „пермяки смело идут против зверей (наприм., один-двое одолевают медведя), между тем как русские должны на этот раз запастись совокупною силою до десяти человек и более». Этот успех пермяков он и относил к помощи богов. Святой же Стефан для объяснения настоящего успеха не вдается в естественные или практические рассуждения. Он возводит мысль своих слушателей к первобыт­ному невинному состоянию человека, когда человек обладал и зверями; он представляет примеры из жизни святых, как святые Божии, снова приблизившись к первобытной святости, достигали и прежней власти над животными, даже самыми свирепыми. Пама прибегает к новому и будто более сильному доказательству, что вера их правая. Он говорит: „когда я и подобные мне жрецы обращаемся к богам нашим (здесь, разумеется, гаданье-волшебство), то через час же узнаем то, что происходит в дальней стороне, между тем как вы – христиане узнаете это разве через несколько недель». Св. Стефан мог бы здесь повести речь о быстроте духов злых, о великом знании их далее и после падения, и так далее. Но эта речь или была бы непонятна зырянам или – еще хуже – расположила бы их к большему доверию их богам. И так богомудрый учитель оставляет подобные рассуждения и рассказывает зырянам о святых Божиих, как многие святые не только узнавали то, что совершалось на дальнем расстоянии от них, но и открывали будущее, которое только еще должно было исполниться. При этом он говорит о древних пророках, как пророки за несколько сот лет предсказали рождение и страдание Иисуса Христа. Следовательно, св. Стефан всем прениям своим дает характер проповеди и ничего гневного, страстного и излишнего не допускает в них. Целый день продолжались эти прения: а время года было зимнее (первые недели зимы). Стефан не имел времени ни принять пищи, ни подкрепить себя сном: также и Пама голодовал (последнему уж было не до обеда, потому что он шаг за шагом терпел поражение от Стефана). Вдруг ему пришла мысль подействовать на учителя христианского страхом. Прежде он полюбопытствовал узнать, имеет ли Стефан заговаривать огонь и воду. Смиренный проповедник ответил, что „власть повелевать стихиями принадлежит одному Богу, творцу их.“ Тогда Пама громко говорит: „чтоб окончательно решить, чья же вера истинная – твоя ли христианская или наша зырянская, и чье жертвоприношение Богу приятнее – наше ли от зверей или твое, которое ты будто также приносишь в своей церкви, пойдем вместе в огонь и воду. Кто из нас останется невредим: тот и победит, того и будет правая вера. А кто не устоит против огня и воды: тот значит обманщик, как доселе обманывались с ним и все те, которые держались той же самой веры. Пусть тогда весь народ рассудит нас.“ По-видимому, благонамеренное предложение! Но разве только Илия-ревнитель или подобный Илие праведник мог бы высказать его. И как оно было торопливо! Не довольно ли было бы пройти только чрез огонь, чтоб и истине оправдаться и защитнику ложной религии погибнуть? Истинный-то богопочитатель, без сомнения, остался бы живым и под зимним льдом, если б уже прошел благополучно через огонь. Hе правда и солжет себе всегда⁵⁴. Что же св. Стефан? Как он встретил предложение Памы? Он удивился предложению и содрогнул от страха; потому что тотчас же представил себе то и другое, т. е. и пылающий костер и зимнюю прорубь, тогда как Пама, не думал здесь о самой действительности, но только, обманом хотел взять себе победу. Однако ж к чему же бы послужил отказ св. Стефана? Тогда с Памой все язычники восторжествовали бы и тотчас же могли бы броситься на тех, которые поверили проповеди св. Стефана. Но и эти последние (если б даже остались не тронутыми) соблазнились бы отказом своего просветителя и крестителя. Они еще не могли рассудить, что „не следует требовать от Бога чудес и погублять без нужды жизнь“, чего именно требовал вызов Памы. Словом, минуты для истины Христовой настали столько решительные, что св. Стефан не был еще в таком положении впродолжении всей своей проповеди, которой исполнялось уже около пяти лет. Между тем народу понравился вызов Памы и все требовали, чтоб завтра же (потому что была уже ночь) последовало испытание веры посредством огня и воды. Св. Стефан весь, духом и телом, обратился к Богу, и – после краткой молитвенной беседы с Богом громогласно ответил: „благословен Господь-Бог! Принимаю предложение, хоть оно выше сил моих, хоть не почитаю себя достойным того, чтоб Бог чудесно сохранил мою жизнь“. Теперь-то и Пама встрепенулся; потому что никак не ожидал, чтоб Стефан решился на его предложение. Но по гордости своей обожаемый волхв не хотел тотчас же отказаться от собственного вызова: как тяжело было бы ему встретить ото всех название „труса“! Впрочем, он и еще судил о св. Стефане по самому себе, что „может быть Стефан соглашается пойти в огонь и воду только лишь на словах или ради того, чтоб не показать себя боязливыми; дай не сию ж минуту запылает огонь, будет в готовности прорубь. Быстро разнесся слух по Усть-Выми и в ближайших окрестностях, что на следующий день Стефан и Пама пойдут чрез огонь и воду. Таким образом, собрались на зрелище все, кто только мог придти.

Настало время св. Стефану вполне показать себя служителем великого и истинного Бога. Он начинает теперь доказывать истину Христову, яко власть Илия⁵⁵. Видит он на краю селения не жилой дом, стоящий поодаль, и говорит: „принесите сюда дров и подложите под этот дом огня“. Потом смотрит на реку Вычегду. покрытую льдом. И велит другим лицам прорубить в реке два входа, один – сверху, или по течению реки, а другой – снизу, на довольном расстоянии один от другого и с такими отверстиями, что можно было бы двум людям вместе спуститься чрез них и затем выйти из воды, если Господу-Богу угодно будет которого либо сохранить живым. Между тем Пама минута от минуты начинает теряться. Когда весь дом обнялся пламенем и проруби были готовы: Стефан пал на колена и уже громогласно произнес молитву ко Всевышнему за себя и за весь народ. Он молил Бога, чтоб Господь-Бог сотворил с ним знамени во благо⁵⁶, чтоб ясно увидали это все ненавидящие истину, и – посрамились. Но вместе с тем он трогательно предавал свою жизнь воле Божией, как с преданностью Богу умирает каждый праведник. Окончив молитву, он обратился к тем, которые особенно были дороги ему, которых он считали родными себе: „мир вам, братья (сказал он к крещеным зырянам)! Что Евангелие истинно и вечно, что истинный Бог есть Отец, Сын и св. Дух, троица святая и нераз­дельная, что одна только на земле всегда была и будет истинно спасительная вера, именно – вера христианская и православная, которую я и проповедал вам: за все это (как видите) я готов теперь положить мою жизнь, которая для меня также дорога, как и для каждого человека. И если Господь не определил мне более жить на свете: я умру, и вы помяните меня“! Между тем разгоревшейся дом издавал треск, пламя поднималось высоко и уже страшно было стоять вблизи дома. Благословив христиан священническим благословением, Стефан обратился к Паме и сказал: „теперь пойдем же вместе, взявшись об руку, как условились. Пама увидел пред собой могилу, и – начал отступать назад. Стефан крепко схватывает его за одежду и влечет его к огню. Уже оба они довольно отделились от народа и приблизились к пылающему костру. Пама упирается изо всей силы, ищет за что бы ухватиться и падает на землю. Весь народ взволновался: все требовали, чтоб кудесник шел в огонь, как было решено. Св. Стефан голосом строгого обличителя говорит к нему: „ведь сам же ты захотел искусить живого Бога требованием чуда, сам же поставил это условие для испытания веры: зачем теперь отказываешься и хочешь бежать»? Пама изменил своей гордости: униженно, пал к ногам человека Божия и сознался пред всеми, что хотел только запугать Стефана, что, в самом деле, боится идти в огонь, в котором сгорит, „как сено или как горсть соломы». Стефан еще сказал ему: „если не в огонь, то пойдем, хоть в прорубь». Пама отказался и от другой верной могилы. После всего этого св. Стефан спрашивает его: „теперь ты побежден; хочешь ли уверовать во Христа и кре­ститься»? Пама упорно ответил: „нет, не хочу». Стефан обратился ко всему народу: „что вы после этого думаете о своем учителе»? Народ закричал: „казнить его смертью, какую только ты назначишь ему»! Между тем Пама той минутой уже успел было сделать несколько шагов назад, чтоб при помощи своих детей и внуков совсем скрыться. Народ схватил его и поставил пред лицо Стефана. Но милосердый пастырь сказал в ответ народу: „нет! не будет моего слова о казни врагу моему! Христос послал меня проповедовать, а не казнить смертью. Если Пама не воспользуется даже и последними днями своей жизни, чтоб обратиться к истинному Богу: его ожидает вечная казнь. Но отселе он не должен оставаться в вашей земле, как злейший совратитель ваш к идолопоклонству». Решение истинного учителя Божия зыряне тотчас же выполнили: они выгнали из своих пределов Паму со всеми его детьми и внучатами, которые также не хотели креститься. И – вот Пама удалился лесами на реку Обь в пределы нынешнего Березовского уезда (в Тобольской губернии)! Там он поселился между язычниками же (остяками) и основал особое селение „Алтым». Селение это существует и доныне: в нем-то сохраняется предание о Паме, как о первом поселенце его⁵⁷. Так последовало окончательное торжество евангелия над неверием в великой Перми!

Стефан всегда показывал себя на проповеди зырянам кротким и терпеливым. Терпением он покрывал все обиды ему, все препятствия его проповеди и все покушения на его жизнь. Столь же очевидно он проявлял пред всеми и свое бескорыстие. Уничтожая идолов, он сжигал вместе с тем все вещи, которые были приносимы идолам в жертву (наприм., богатые меха и тонкие полотна). Правда, однажды он позволил же воспользоваться полотном от жертв идольских своему келейнику из зырян, но для чего? Чтоб показать тем большее презрение к бездушным идолам: он велел келейнику употребить это полотно не на иное что, как на онучи. Сам же по себе он довольствовался весьма малым и в пище и одежде. Наприм., по преданию известно, что однажды до того у него износилась обувь, что уже какая-то женщина сжалилась над ним и подарила ему новые сапоги. (С приятностью он принял этот подарок: может быть женщина и торговала обувью. И что еще? Он предсказал этой женщине, что ради ее усердия благословляется все селение, где она жила, быть торговыми. И – вот местечко – „Туглим⁵⁸,» родина благотворительной женщины, даже не представляя из себя вполне удобного центра для торговли, целые столетия было торговым,. и толь­ко в сороковых годах настоящего столетия уступило свои ярмарки другому селению!) В особенности же равноапостольный Стефан отличался евангельскою добротою сердца. Эту доброту он доказал пред всеми и в своей борьбе с Памой. Он запретил даже зырянам касаться Памы. Наконец торжественна (как и неутомима) была его проповедь к народу особенно по поводу прений с этим-то главнейшим кудесником. И так в силу всех этих обстоятельств, не долженствовало ли число верующих (в особенности в Усть-Выми, в особенности за последнее-то время) быстро увели­читься? Да, оно и увеличилось здесь вдруг на многие сотни. Падение Памы от сильных речей и христианской неустрашимости св. Стефана было для всех зырян как бы пробуждением от сна. Отовсюду зыряне стали собираться в Усть-Вымь, чтоб „видеть-смотреть Бога⁵⁹«, которого он проповедует. (Многие из них по своей простоте и привычке видеть идолов обыкновенными глазами, действительно, думали, что и христианский Бог, проповедуемый им, доступен зрению.) Любвеобильный пастырь с радостью принимал всех и каждого из приходящих, учил и крестил всех: реки Вымь и Вычегда каждый день служили купелью для крещаемых.⁶⁰

Таким образом, благовещенская церковь в Усть-Выми, в которой уже довольное время отправлялось богослужение, оказалась далеко не соответствующею численности крещеных. Требовалось построить даже несколько церквей. Об одной из них обетная мысль св. Стефана нам уже известна. Между тем новым и величайшим благодеянием для своего миссионерского дела он признавал победу свою над кудесником. И вот он положил новый обет пред Богом – создать еще церковь, и, следовательно, должен был соорудить вдруг две церкви в одном и том же Усть-Выми! – Мы видели, что в посвящении самой первой церкви (Божией Матери, ее „благовещения“) он руководствовался особенною мыслью. Точно также и с сооружением этих двух церквей он рассудил соединить особенные благодарные чувства свои Господу-Богу. Именно первую из них он посвятил архангелу Михаилу. Почему же? Первее всего в благодарность Господу-Богу за вступление свое в землю пермскую, которое последовало (как мы сказали) именно в „Михайлов день“. Затем он желал почтить особенною памятью архистратига Божия, который помог ему отогнать бесов от прокудливой березы, подобно тому как некогда тот же архистратиг по воле Всевышнего изгнал сатану и прочих падших духов с неба. Основанием для престола в этом храме св. Стефан употребил самый пень от срубленной березы, да сбудется слово Писания: идеже умножится грех, преизбытчествова благодать⁶¹. Другую же церковь он построил во имя святителя Николая чудотворца. Почему же? И опять – чтоб возблагодарить Господа-Бога за вход свой в село Усть-Вымь, потому что он пришел сюда именно в „Николин,, день. Но и вообще он питал особенное благоговение к памяти святителя Николая: по преданию ему принадлежит та икона с изображением сего угодника, которая теперь с особенным почтением хранится в соборной церкви г. Чердыни⁶². Где же святой строитель брал средства для сооружения новых двух церквей? Одни из новокрещеных трудились бесплатно при постройке их, а другие жертвовали деньгами на постройку. Но и в настоящем случае жители Устюга, который процветал промышленностью и богатством с радостью жертвовали на новые пермские храмы. Устюжане теперь ясно припомнили и много раз пересказывали между собой пророчество св. Прокопия юродивого, – как Стефан, их земляк, будет учителем Перми. Таким образом, и богатые со щедрыми вкладами, и бедные со своими лептами спешили помочь строителю новых церквей.

Возникает вопрос: „кто же мог служить в этих церквях? Ведь доселе св. Стефан оставался один в Перми и проповедником и священнодействующим в благовещенской церкви». Но тогда как миряне г. Устюга жертвовали от своего усердия церквам, которые он строил, несколько лиц из духовенства, устюжского решились пойти в Пермь, чтоб содействовать ему в священнических службах.

Скажем здесь и о дальнейшем существовании церквей усть-вымских, сооруженных св. первоучителем. Благовещенская церковь впоследствии сделалась кафедральною. Она оставалась на том самом холме, который возник искусственно посредством насыпи, которую св. Стефан сделал руками зырян-язычников. Под тем же самым именем и на том же самом месте существует и теперь в селе Усть-вымском каменная церковь. В этой церкви покоятся мощи трех епископов пермских: Герасима, Литирима и Ионы⁶³ (Тотчас за Стефаном следовал епископом в Перми Исаакий, а потом и были последовательно эти три епископа: подобно свят, первоучителю каждый из них вполне оправдал в себе для зырян „евангельского пастыря»; первые двое и умерли мучениками за проповедь.) Архангельская церковь существовала после св. Стефана (с возобновлениями) до 300 лет: по крайней мере у историков известна „рядная запись⁶⁴ от 1683 года на постройку но­вой деревянной церкви во имя архистратига Михаила вместо той, которая первоначально была построена св. Стефаном⁶⁵. – На том же самом месте (т. е. где была прокудливая береза) и под тем же самым названием стоит и ныне церковь, но уже каменная, по­строенная вместо второй деревянной всего чрез 100 лет⁶⁶. Что же до Никольской церкви, то предания о ней нам не известны⁶⁷.

Целых три года св. Стефан был совершенно один на всем апостольском деле в Перми. По сказанию одних он окрестил, будучи в сане священника,700 человек, а по удостоверении других – до 1000. Первыми помощниками ему (как мы сказали) явились те священники, которые сами пожелали перейти к нему на службу с его родины, когда он построил еще две церкви в Усть-Выми; это было уже на четвертом году его апостольских трудов. Но священники устюжские помогали ему в деле крещения зырян, в исповеди, приобщении и венчании их и во всех службах церковных, а не в проповеди. (С приходом их действительно стали сбываться для св. Стефана слова апостола Павла, который говорил о себе: не посла мене Христос крестити, но благовпестити⁶⁸. Крестить легче, чем проповедовать. Крещение может совершать каждый, кто имеет сан священника: тут все уже готово, и вера и душевное расположение того, кого нужно крестить.) Да, самое-то трудное и важное для просвещения страны св. Стефан все еще нес один. (И неутомим же он был, как проповедник Евангелия! Каждый из зырян имел к нему доступ не только днем, но часто и ночью.) Любимым местом для его проповеди были тот холм, на котором красовалась благовещенская церковь. С радостью он спешил сюда, когда в церкви уже нельзя было поместить всех желавших слушать. Но во многих местах новокрещеные положили основание и для собственных церквей. Где же было взять священников для этих новых церквей и целых приходов? Как был необходим общий пастырский надзор и над христианскими и полухристианскими селениями! Ростов, в котором была архиерейская, кафедра и к которому могла бы принадлежать новопросвещенная Пермь, находился далеко.

Главное же: лучшими распространителями христианства (как и священниками) в дальнейших местностях Перми могли быть избранные из самих же зырян. Так рассудил св. Стефан, и совершенно справедливо. Священникам из местных зырян не было бы нужды переселяться, знакомиться с местностями, приноравливаться к своеобразному мышлению инородцев, изучать религиозные поверья и порядки жизни у этих инородцев. Их речь прямо доходила бы до сердца народа; потому что русский человек скорее может вести убедительную рёчь по-русски, в разговорах же с инородцами, хоть и на их языке, будет часто непонятен из-за русской постановки слов и т. д. (Ведь и между самыми русскими речь ученого не всегда бывает понятна простолюдину. Словом, надобно уже до совершенства владеть инородческим языком, чтоб вполне вас понимали.) Притом, как простолюдины к простолюдину, так и инородцы к людям своего племени, естественно могут иметь больше доверия, чем к чужому человеку. Не напрасно же в свое время св. Златоуст избрал для готов проповедниками христианскими достойных из самих готов, как потом из них же поставили священников, диаконов и чтецов. Поставленные ими священники и служили в церкви, произносили проповеди на готеском языке. Святитель отделил для них одну из главных церквей в Константинополе, сам приходил к ним на богослужении и приводил с собой ученых греков. В службе их и проповеди на природном языке он решительно видел торжество христианской веры⁶⁹.

И так св. Стефан признал совершенно необходимым открыть для Перми самостоятельную епархию и на первое-то время иметь духовенство из природных зырян. При этом, однако, он не пренебрег и советом новопросвещенных. Избранным из них он высказал свое преднамерение о епархии. Его предложению все порадовались и просили его же самого предпринять путешествие в Москву по настоящему делу. И вот он на пятом году своей проповеди в Перми отправился в Москву! Это было зимою 1383 года, как лучшей порой для тогдашних путешествий. Зыряне со слезами проводили своего первоучителя и молили о нем Бога, чтоб он возвратился к ним в добром здоровье; умоляли и его самого, чтоб он не покинул новопросвещенных детей своих.

Св. Стефан хотел воспользоваться зимой, столько каждый раз продолжительной на севере России, чтоб и побыть в Москве и успеть возвратиться в Пермь. Поэтому он не медлил в настоящем пути своем. Просто он проехал Устюг, свою родину, предполагая лучше остановиться здесь на обратном пути. В Москве он тотчас же явился к великому князю и митрополиту. Княжил по-прежнему благочестивый Димитрий донской. Митрополитом же был некто Пимен, лично еще не знавший его. Митрополит одобрил все меры его по миссии, а великий князь просто был в восторге от его подвигов и успехов. Однако ж нашлись и в самой Москве люди, которые отнеслись к просветителю Перми не только неблагодарно, но даже грубо. Предметом нареканий их были не самая проповедь св. Стефана и крещение пермяков, но изобретение им зырянской азбуки и перевод богослужебных книг со славянского языка на зырянский. Они толковали: „что это за новизна – переводить священные книги? если требуется грамотность для пермяков, пусть же прямо изучают славянский и русский язык“. В устах одних это была просто невежественная речь (уверовав, пермяки сами будут желать изучить русскую грамоту⁷⁰): но в большинстве так рассуждали люди завистливые, которые и не иначе при этом называли св. Стефана, как неблагозвучною его фамилиею „Храп“. Митрополит после совещания с великим князем созвал и собор, т. е. пригласил нескольких других архиереев и священников, чтоб обсудить вопросы, которые вызвали св. Стефана из такой дали в Москву. Сам по себе Стефан, названный еще задолго до рождения „епископом пермским», можно сказать, и не полагал быть в этом звании, как душа глубоко-смиренная. Он-то построил дом: но первым жителем и распорядителем в этом доме думал видеть кого-либо другого, а не себя. Он один воспитал множество духовных детей: но отцом для этих детей предоставлял назваться кому-либо иному, а не себе. Да; святой труженик искренне сказал пред собранием церковной власти: „дайте Перми епископа, а я буду ему усердным сотрудником во всяком благом деле“. Указы­вали было некоторые из самых членов на соборе на других лиц в епископа пермского, отыскивая не достойнейшего, а только такого, которому хотели бы по личным своим отношениям предоставить высокий сан. Между тем о пермском-то первоепископе в особенности надобно было сказать, что его ожидали не почести и покой, а скорби, труды, противодействия и гонения. (Так, ближайший к св. Стефану преемник, епископ Исаакий, управляя новооткрытою епархию (более, однако 18 лет⁷¹), сам удалился на покой, без сомнения, по великой тягости служения в Перми.) Но митрополит с всею силою высказал свое мнение, что „достойнее св. Стефана не находит никого быть епископом Перми». Он прямо при этом назвал Стефана „апостолом Перми» и сравнивал его с первоучителями славянскими, Кириллом и Мефодием. Тогда уже все единогласно подтвердили избрание св. Стефана епископом. В особенности радовался этому решению великий князь.

И так Стефан принял рукоположение в сан епископа зимою того же 1383 года: тогда ему было от роду около 43 лет. Рукоположение его совпадало с рукоположением Михаила, епископа смоленского, и последовало в гор. Владимире по тому поводу, что Владимир принадлежал к митрополии московской, что это была епархия „владимиро-московская“. Он стал быть, в силе всего 20 архиереев в России⁷², епархия пермская по числу сделалась только лишь восемнадцатою.⁷³ Великий князь был рад всем послужить пермскому апостолу и епископу. Он пожертвовал св. Стефану в качестве вотчины всю Усть-вымскую волость с ее богатыми пашнями и лугами, предоставили его вотчине право беспошлинной торговли в своем месте и ему же отдал ту торговую дань, которая соби­ралась с купцов и промышленников, приезжавших в Пермь, и которая должна бы поступать в казну великокняжескую, наконец, предоставил ему особенные преимущества при управлении епархией в делах судных. Без сомнения, св. Стефан принял все эти дары с благодарностью не для себя лично, а только для внешнего устройства и благосостояния края.

О, как же это зависть человеческая старается унизить самые высокие качества и заслуги других! как самолюбие и своекорыстие людей усиливаются разрушить всякое доброе начинание ревнителей Божиих, препятствуют успехам самого полезного дела, которому должна бы только радоваться каждая благородная душа! (Считают себя христианами, и под разными предлогами или просто путем пересудов и поношений желают устранить от святого дела то лицо, с устранением которого должно или совсем пасть дело или же сильно потерпеть.) Св. Стефана за его труд по сочинению зырянской азбуки и по переводу церковных книг постигли такие же пересуды и обвинения, как некогда в Моравии и в самом Риме латинские епи­скопы и священники осуждали святых Кирилла и Мефодия за то, что последние создали славянскую грамоту и письменность, что перевели святое Писание и затем службы церковные на язык славянский. Но как славянские апостолы, так и пермский апостол, поступил в настоящем случае вполне мудро и по духу Христовой веры. Поэтому они и сами в свое время обличали противников своих. Так, когда латинским духовенством говорилось, что славить Бога чтением св. Писания и службами церковными нужно только на трех языках: „еврейском, греческом и латинском“ по примеру надписи Пилатовой, то святые Кирилл и Мефодий прямо нашли в этом толковании ересь три-язычную, а самих толкователей назвали пилатниками. Что же до потомства, то потомство и история (они уже отрешаются от пристрастия) с всею справедливостью оценивают деятельность всех подобных великих мужей. Вот наприм., в нынешнем-то году⁷⁴ вся православная русская церковь вспомянула тысячелетие св. равно-апостолов, Кирилла и Мефодия! Свое воспоминание она ознаменовала не только повсеместными праздничными богослужениями, крестными ходами, особенными собраниями и чтениями в училищах и учебных заведениях, но и сооружением величественных храмов (в Киеве и Москве), открытием целых братств и обществ под именем „Кирилло-Мефодиевских”. Торжественно же и часть ее вся пермская епархия⁷⁵ вспомянула назад тому шесть лет 500-летие проповеди св. Стефана пермского. И о! есть-есть за что молитвенно и торжественно почтить память этих равно апостолов!

в Пермь чрез Устюг

Обратный его путь из Москвы волей и неволей оказался медлительным. Во всех городах и селах, куда только проник слух о его проезде, православные встречали его с честью, просили у него благословения и спешили принести ему пожертвования на сооружение пермских церквей. С христианским смирением он смотрел на все эти встречи и с благодарностью принимал все пожертвования, отклоняя от себя или только по самой усиленной просьбе принимая также дары, которые были подносимы лично ему. Без сомнения, тем с большим почтением и большею радостью готовились его встретить и принять устюжане. И вообще жители Устюга, по причине отдаленности своей от епархиального города-Ростова, редко видали у себя епископов. А теперь к ним приближался в сане архиерейском их земляк, который (как надеялись они) и остановится у них на некоторое время. И так они старательно осведомлялись, скоро ли он будет к ним. Ко дню его приезда, можно сказать, уже опустели окрестные деревни, а в самом Устюге и старые и молодые были на ногах. Наконец послышался колокольный звон. Тогда все, несмотря на зимнее время, бросились к дороге, которая следовала из Москвы, представители города держали в своих руках хлеб – соль, духовенство вышло из церквей с иконами и хоругвями и остановилось на берегу р. Сухоны. О, благословенные времена русского благочестия! Устюжане столько были рады видеть св. Стефана, как архиерея, и так громко одни от этой радости восклицали, а другие плакали, что и перестали быть слышимы пение церковное и звон колоколов! Что же чувствовала в это время душа самого Стефана – смиренная, братолюбивая и бого­любивая душа! Не мог и он удержаться от слез, тронутый любовью народа. В архиерейской мантии, которую теперь надеть ему было прилично, он шел и благословлял на обе стороны, шел медленно вместе с духовенством (в свою очередь духовенство было в самых светлых ризах) к тому собору, где еще дитятей возглашал церковные стихи для пения по должности канонарха и где потом служил причетником. Когда же вступил он в собор: все святое и близкое к нему из его юношеского возраста воскресло в его памяти. Здесь он увидел те самые иконы, пред которыми молился вместе с отцом своим, те самые лампады и подсвечники, которые возжигал, и частию тех же лиц из духовенства, при которых начали свое служение Церкви. И опять душа его прославила Бога, дающего своим верным рабам еще в настоящей жизни почувствовать впродолжении некоторого времени ту небесную радость, которая будет вечною долею их в будущем свете. И опять слезы потекли по его лицу! Воспоминание, трогательнее прежних, он встретил по выходе из церкви. Здесь, на паперти, он остановился пред тем местом, где именно по преданию, известному уже всем в Устюге, почти за сто лет назад Прокопий юродивый поклонился его матери, тогда еще трехлетней дитяти, и пророчески назвал его „епископом пермским». Теперь он действительно видел себя епископом пермским, и преклонил колена свои на этом самом месте. Затем он прошел и к могиле Прокопия, которая была вблизи соборной церкви⁷⁶, сделал поклонение пред юродивыми и облобызал могильную икону. Видел он и дом родительский, в котором уже никого не было из его родных. Посетил дома тех благотворителей, которые раньше посылали к нему пожертвования на усть-вымские церкви; удостоил своим посещением еще тех из них, которые снова жерт­вовали на постройку церквей вообще в Перми; навестил страждущих, предлагая при этом и слово утешения и вещественную помощь. Обошел церкви и монастыри; во многих из них служил и проповедовал. Между тем в самой Перми уже высчитывали не только недели, но и дни и часы, чтоб встретить своего просветителя. И сам он сильно стремился в Пермь. Устюжане проводили его столь же усердно, как и встретили. Некоторые из духовенства снова вызвались к нему на службу в Пермь и отправились вместе с ним.

Наконец, пермяки дождались своего отца-благодетеля. От радости они плакали, восклицали, целовали у святителя руки и одежду.

Возвратившись в самый Усть-Вымь, св. Стефан первее всего обратил здесь благовещенскую церковь в кафедральную, а другую, которая была во имя архангела Михаила, сделал своей домовой („крестовой»). Вблизи последней и жили все его преемники, епископы великопермские, до самого перенесения усть-вымской кафедры в Вологду. Здесь же он построил несколько келий для братий собора и монашествующих кре­стовой церкви. Таким образом, в новопросвещенной стране и образовался первый монастырь, за которыми осталось название „архангельская»⁷⁷. Самый Усть-Вымь теперь получил название города „владычного». Затем святой просветитель страны позаботился увеличить число учащихся в школе и завести новые школы. Без сомнения, он вводит грамотность в школах только церковную. Зыряне изучали часослов, псалтирь, осмогласник, пение и письмо, и все на природном своем языке. Но так как печатных книг для ученья не было, то те из них, которые хорошо научились писать, вместе с тем переписывали оригиналы для школ и для церквей. Здесь св. Стефану нужно было принять на себя новый труд, за которым он часто проводил свои вечера до полночи: поверять каждый список с оригиналом⁷⁸. Иначе могли произойти несогласия в списках с церковно- славянскими книгами. Впрочем, переписывались не особенно многие книги. Составив свои переводы (как знаем) еще в Ростове, Стефан не видит нужды переводить на зырянский язык все богослужебные книги, как и не мог перевести самой библии⁷⁹. Он подверг переводу только те книги и службы, которые употреблялись чаще, из книг же священного Писания делал (и раньше и теперь) одни отрывки, в особенности из нового завета: „книги нужные на их язык переводе», сказано. В то же время устюжские священники начинали частию знакомить зырян со славяно-русским наречием. Так как святитель с первого же раза принимал в школы учиться не одних малолетних, но и лиц всякого возраста: то теперь уже нашлись из них не только подготовленные быть учителями других, но и способные занять места священнического и церковного служения. И вот он, как первовоспитатель у зырян, одних назначает учителями школ, а как епископ у них, других делает чтецами, третьих рукополагает в диаконы и священники! Тем же из них, которые время от времени сопутствовали ему в его апостольской проповеди, поручает и самую проповедь: посылает их пока не к целым обществам, а в отдельности к некоторым, не принявшим еще крещение.

Устроив на первое время епархиальные дела в Усть-Выми, святой епископ предпринимает путешествие по всей епархии, решается быть везде, где только были крещеные им самим или его первыми сотрудниками. Какую разнообразную и мудрую деятельность проявляет он при этом всюду! Наприм., освящает церкви, которые были начаты еще до путешествия его в Москву:„и церкви святые ставляше, иконами украшаше“. Объясняет подробнее прежнего истины Христовой веры, а некрещеных увещевает креститься. Учить новопросвещенных, чтоб жили во всяком благочестии и чистоте⁸⁰ и чтоб слабые свои силы в борьбе; с прежними привычками и вообще с грехом (слабость эта тотчас же была сознаваема ими) надеялись подкрепить силою Божьею, известною под именем „благодати Христовой’! И какое утешение по милости Божией святитель встречает всюду! Пермяки, так еще недавно грубые и свирепые, теперь совсем переродились, сделались кротки как агнцы. Они выражают искреннее усердие к вере и молитве, живут между собой миролюбиво, а к своему крестителю и пастырю, которого прежде тяжко оскорбляли, столько показывают себя любящими, что и готовы были бы отдать ему свои души, тем более, что он по-прежнему обращается с ними простодушно и милостиво, как отец или брат. Впрочем, инде св. архипастырь встречал и нечто невнятное, как вообще не без вздохов смотрел на многую жатву. Так в числе других сел он посетил Гам: это было то самое селение, в котором при самом входе его для проповеди народ напал на него, возбужденный кудесниками. Пусть теперь ни кудесники ни народ уже не имели прежней смелости напасть на него. Но те-то самые, которые были крещены им здесь и которых к несчастию злые кудесники успели совратить к идолопоклонству, встретили его как неблагодарные дети. Они вышли к нему на встречу и кричали: „а мы опять ядим белок» (т. е. опять приносим жертвы своим богам и едим идоложертвенное⁸¹). Как горько было святителю услышать этот крик! И в горести-то духа он произнес: „маловерный народ, слепой народ! да будет Гам отныне слепым“! И что же? Слово праведника тотчас получило свою карающую силу. Жители Гама сделались подслеповатыми, а затем дети их уже стали рождаться близорукими. Вся волость после этого получила на звание „слепородов“. Наконец о, чудесная сила слова святого святителя! в Гаме и теперь народ отличается близорукостью.

Где нет истинной православной веры, там не могут быть в порядке, вполне желаемом, и дела семейной, как затем и гражданской, жизни. Св. Стефан вносит со светом Христовым для ума зырян мир, порядок и во всю внешнюю жизнь их. Вражды супружеские и семейные между ними не продолжаются долго, лишь бы дошли до его слуха и суда. Он решает враждующих не иначе, как примирением. Он учит всех, чтоб сохраняли между собой миролюбивый дух и выражали гостеприимство, пример которого показывает и в самом себе: „и гостем (любляше) учреждение творити.“ Бедные и нищие, конечно, бывают везде: но еще больше можно их встретить там, где слишком в малой степени развиты труд и промышленность. Св. Стефан дает пермякам, дотоле большею частью только звероловам, советы к разнообразным житейским занятиям. Владея по милости великого князя московского значительными средствами от своих вотчин, он помогает беднякам: „и милостыню любяше подаяти, нищепитание творити”. – Везде также встретим мы беспомощную старость, которая и не может пойти просить себе милостыню. Св. Стефан вскоре после того, как построил вблизи архангельской церкви келии для братии, соорудил здесь особый дом для людей престарелых и странников. И вот здесь стали заканчивать свои дни в молитве и покаянии те из зырян, которые проводили свою молодость в служении идолам и в одном плотоугодии! Здесь же (так как в Усть-Выми сосредоточивались христианская проповедь и епархиальное управление) находили себе странноприимство приходящие по делам церковным из окрестных и дальних мест. Сборщики податей и разных налогов от московского княжества, без сомнения, не переставали существовать и после крещения зырян: оставалось также у них гражданское начальство, частию из них самих под именем князей и панов, а частию из чиновников, которые особо назначались из Москвы. Но уже теперь зыряне не обременяются излишними налогами; потому что сборщики и стыдятся и боятся духовного их начальника и отца. Откуда происходила эта боязнь? Раньше св. Стефан имел охранные грамоты только для себя лично, а теперь он обладает большими уполномочениями от московского князя и для защиты зырян в случае притеснений им. И вообще теперь слабые меньше стали терпеть от сильных; потому что в самом выборе мирских судей, а затем и в судопроизводстве (т. е. когда кто обидел кого или сам подлежал строгому наказанию за свои проступки), св. Стефан по праву принимал непосредственное участие: это участие всегда было только в духе отеческой строгости. Словом, зыряне чувствовали, что им живется теперь лучше и по внешнему положению, чем жилось прежде.

Благодать Божия сначала радует⁸² человека, который возродился духовно и хочет жить иною (законною и богоугодною) жизнью. Она щадит юного христианина или того человека, который только что обратился к Богу, и от посещения каким-либо горем, какими-либо страданиями. Тогда человек опытно сознает, что новая жизнь его течет лучше прежней, что стоит полюбить эту жизнь (а прежняя была полна непониманий, заблуждений, грехов и страстей). В таком довольстве человек и готов бы остаться навсегда. Но ласки матери к младенцу, равно как учителя к новому ученику, как для пользы их, так и по ходу самого дела, сменяются замечаниями, отказами в некоторых просьбах их, а иной раз и прямо наказаниями. Подобно этому и благодать Божия ведет каждого новообращенного человека в дальнейшем его времени, чтоб он тем более усвоил себе истину Христову и тем большего достигал исправления жизни. Также, можно сказать, она воспитывает для царства небесного и целый новообращенный какой народ. Этот-то пример видим мы теперь над новопросвещенными пермяками. Когда пермяки начали несколько выходить из младенческого своего состояния по вере: их стали постигать беды. Но св. Стефан, духовный их отец и воспитатель, и здесь является для них руководящею и спасающею силою.

Известный нам волхв Пама, после того как был изгнан из пермских пределов и водворился среди тобольских язычников, употребил усилия из самой дали повредить христианству в Перми. Так называемые „вогуличи“, по его подстрекательству, двинулись из тобольских лесов и напали на зырянские селения вверх по рекам Вычегде и Сысоле. Пермяки не были готовы к борьбе. Злые враги лишали жизни беззащитных, убивали их скот, захватывали у них имение и сжигали целые селения их. Где было найти защиту? Не в одном ли Стефане, не в его ли только мудрости и силе? И вот все, которые были покрепче силами, бросились бежать к Усть-Выми. Милостивый отец и пастырь, узнав об их беде, тотчас послал нарочных в Устюг с просьбою, чтоб оттуда поспешила вооруженная сила. Между тем вогуличи приближались к самому Усть-Выми. Они были намерены уничтожить огнем и церкви и все, что устроил св. Стефан. Усть-вымцы также упали духом и решительно не надеялись отразить их. Св. Стефан ободрял усть-вымцев Божию помощью. Вместе с тем воодѵшевлял их к самозащите, велел им вооружиться, чем могут, а имущество – сносить к тем двум холмам, которые были укреплены и на которых стояли церкви. Поспешил он обойти с иконами и хоругвями весь город. При этом снова призывал всех к молитве „избранному вое воде“, Господу Иисусу Христу. Наконец, он столько сжалился над плачущими и в такой силе сам оживился верою в чудесную помощь Божию, что не хотел уже и дожидаться врагов, но сам отправился к ним на встречу вверх по реке Вычегде. С ним и по его убеждению сели в лодки более мужественные из духовенства и зырян. Он облачился во всю архиерейскую одежду, как бы готовясь принести какую службу Богу. Не таясь и молчаливо, но открыто и с пением церковных молитв, поплыли, они все. И что же? Как только вогуличи увидели встречные лодки – испугались. Они поняли, что в первой-то лодке плывет сам Стефан. Лицо его показалось им грозным и могущественным, ризы на нем будто горели огнем, а сам он будто бросал в них огненные стрелы. Не могли более безбожники сносить величественного вида „чернеча Степэ“, вообразили его по-своему самым страшным волхвом, и воротились всем отрядом назад. Попостились они и награбленным вещам, желая только поскорей удалиться. Больше при св. Стефане они уже ни разу не нападали на Усть-Выми. Это было именно на третьем году его епископского служения (в 1385 году).

Но ненадолго успокоились пермяки. В том же самом году другая сторона реки Вычегды (нижняя), где было больше жителей и где жили большею частью богатые из зырян, подверглась сильному нападению, и от кого же? Уже не от язычников, а от христиан, которые променяли волю Христову, изложенную для них (как и для всех) в свят. Евангелии, на свою дикую волю. Это была „вольница новгородская“. Целью нападения она имела одно – ограбить. И вот новгородцы уже успели разорить значительную часть селений вниз по Вычегде! Св. Стефан с первого же раза является к грабителям. Как крещеных, он увещевает их евангельскими текстами и устрашает гневом Божиим за обиды и грабительства: говорить им, что они „сами должны бы трудиться, а не пользоваться чужим, трудиться так, чтоб имели, чем и помогать неимущим», а не отнимали бы последнее у других“. Грабители вразумились, принесли раскаяние, возвратили разграбленное и удалились. Но за одною ватагою их является к мирным пермякам другая, которая также грабит и разрушает. Св. Стефан снова поднимается для защиты детей своих. Грабительские набеги и еще повторялись. Тогда он решился отправиться в Новгород, чтоб там принести жалобу на вольных людей начальству их у известному под именем „веча“: это было в 1386 г. В Новгороде уже знали его, как просветителя страны, как великого праведника и ревностного защитника своей паствы. Таким образом, он встретил и здесь почтительный прием ото всех, – и от бояр же посадников, а тем более от местного епископа, хоть раньше никого не знал здесь, и, следовательно, мог не надеяться на успех своей просьбы. Решено было подвергнуть суду изобличенных грабителей, объявлены строжайшие наказания и всем тем, которые бы еще стали нападать на усть-вымскую епархию. Этого мало: „Вече“ доставило св. Стефану вознаграждение за разоренные селения, а бояре и посадники предложили ему добровольные пожертвования в пользу их. Возвратившись в Пермь, он и наделил разоренных вещами и деньгами почти в такой же мере, сколько они потерпели от грабителей⁸³.

Уже совсем было забыли пермяки разорения, которые понесли от вогуличей и от новгородской вольницы: по-прежнему они стали в покое вести свои хозяйственные дела. Но вот их постигает и прямое посещение Божие! Это был голод, т. е. такой враг, которого ни оружием отогнать ни словом умолить нельзя. Голод подходил к ним постепенно. В 1386 году в их стране, без того холодной, весна была особенно продолжительна и холодна; посев яровых был повторен и от этого запасы хлебного зерна истощились. Но столько, же продолжительный холод и в конце лета помешал созреть даже вторичным посевам. Таким образом, еще с осени был почувствуем недостаток в хлебе. Хлебные торговцы чрезвычайно возвысили свои цены на хлеб. Голодающие зарыдали. Тогда св. Стефан первее всего открывает хлебные запасы своего архиерейского дома, и одних наделяет хлебом, а другим дает денег на хлеб. Голод усиливался и многие уже стали питаться древесной корой; некоторые же оставив свои дома, пошли искать себе пропитания в Устюге, но от изнеможения сил на полдороге падали. Св. Стефан несколько раз выписывает хлеб из Устюга. Когда же и там хлебные житницы опустели: он обращается за хлебом в Вологду, которая была за самим Устюгом и от Устюга отстояла еще на большем расстоянии, чем Усть-Вымь находился в отношении к Устюгу.

Наконец миновалось время голода. Но все же у одних не было чем снова засеять поля, другие не имели домашнего скота, чтоб начать первые полевые работы. Св. Стефан одолжает бедняков семенами и помогает неимущим заводить скот. Все же вообще жители вследствие голода естественно должны были обеднеть на долгое время. Между тем по обыкновению требовались с них подати. Сборщики, не смея уже теперь требовать лишнего, были, однако немилосердны к тем, которые не оплачивали и положенного. Что же оставалось делать неплательщикам? Некоторые из них уже скрывались от сборщиков в лесах. И так св. Стефан и здесь спешит помочь народу. Он отправляет к великому князю послание, в котором подробно описывает минувший голод и обнищание всех жителей, а затем просить у князя милости совсем освободить бедняков на некоторое время от податей. Но послание не скоро еще могло дойти до Москвы, да и князя могло не застигнуть дома. (Последнее-то предположение как есть сбылось: князь путешествовал в Новгород, чтоб наказать новгородскую вольницу, которая беспокоила и его вотчины.) К виду этого и на основании вообще своих уполномочений по делам гражданским св. Стефан просил сборщиков, чтоб доколе не последует ответа на его письмо, они, по крайней мере, помедлили бы сбором податей. На месте великого князя оставался все еще Димитрий донской, глубокий почитатель его. Получив послание из Перми, князь тронулся бедственным положением пермяков, выразил великое благоговение пред заслугами для края их архипастыря и оказал истинно царские милости всем. Тотчас же он простил недоимки, а затем и освободил пермяков от податей на целый год; архиерейской же кафедре послал довольно денег и подарков в восполнение тех утрат ее, которые она понесла во время голода; наконец и еще велел приписать к архангельскому монастырю значительную часть окрестных деревень.

Не остается ли после этого сказать, что редкий отец употребляет столько забот о внешнем благосостоянии своих детей, как заботился в свое время св. Стефан о пермяках?

Года через три после голода в Перми, когда здесь все еще живо были чувствуемы милости вел. князя Димитрия Иоанновича для края, пришла весть о кончине его⁸⁴. Св. Стефан глубоко поскорбел о благочестивом государе и благодетеле своем: призвал и всю паству свою помолиться об умершем. Великокняжеский престол наследовал сын Димитрия, Василий Дмитриевич. Но и митрополитом московским вместо Пимена, который рукоположил св. Стефана в епископы, стал быть теперь иной, некто Киприан, который уже 14 лет назад получил этот сан, но только лишь теперь утвердился на митрополии московской⁸⁵. Киприан предназначил быть в Твери собору, чтоб рассудить дела тамошнего епископа Евфимия, на которого приносил жалобу сам князь тверской, Михаил. К этому собору он приглашал с прочими и епископа пермского. Стефан повиновался приглашению и отправился в путь. По Божию устроению и это новое путешествиѳ его в Москву обещало (как действительно принесло) большую пользу церкви пермской. Чиновники московские в Перми могли думать, что государственное значение его для края со смертью Димитрия донского уменьшится и что они по-прежнему будут распоряжаться налогами на пермяков, как только хотят, и т. д. Но новый великий князь (как увидим) по примеру своего отца отнесся к просветителю страны также с глубоким почтением.

Путь в Москву св. Стефана на этот раз ознаменовался чудесным событием. Нельзя было ему не спешить в дороге; потому что близок уже был срок для открытия в Твери церковного собора. Не находил он также времени видеться на пути со своим другом, преп. Сергием, сколь ни горячо любил друга. Однако ж и просто проехать мимо Сергиевой- то обители он не мог; потому что обитель всего была на расстоянии 10 верст от большой дороги и частию уже представлялась глазам. И так, достигнув того пункта (на горе), откуда можно было видеть обитель, он вышел из своего экипажа, прочитал молитву „достойно есть“, поклонился низко обители, благословил ее и с любовью послал такое свое приветствие Сергию: „мир тебе, духовный брат“! Сергий в это время сидел за трапезой с монахами. В духе прозорливости провидя еще и те минуты, как св. Стефан готовился остановить лошадей и выйти из своего экипажа, он встал из-за трапезы и сказал: „учитель шествует“! Потом несколько помолчал на средине комнаты, соображая о чем-то, также сотворил молитву, поклонился до земли и приветствовал в свою очередь своего друга следующими словами: „радуйся и ты, пастырю Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою“! Братия удивились движениям своего игумена во время трапезы и просили его объяснить, кого же это он приветствовал. Он сказал, что в то самое время останавливался против их обители св. Стефан пермский, который и послал к нему братский поклон. Некоторые из монахов захотели удостовериться в истине этого события и поспешили к месту, где останавливался св. Стефан. И что же? Они еще застали на этом месте тех людей, которые, также следуя в Москву и отдыхая, дорогой, были очевидцами того, как св. Стефан выходил из своего экипажа и кого-то приветствовал⁸⁶.

Как только св. епископ прибыл в Москву и успел видеться с новым вел. князем и митрополитом, должен был следовать в Тверь на церковный суд. Кроме митрополита Киприана собор этот составляли еще двое митрополитов греческих: Матфей адриано-польский и Никандр гайский, которые были в России гостями, а также тот смоленский епископ Михаил, с которым св. Стефан одновременно был рукоположен в епископа. Если теперь мы сопоставим св. Стефана с епископом тверским, для которого составился в Твери церковный собор: то увидим поразительную противоположность. Он был отцом, покровителем и питателем пермяков – своей паствы; его всюду по Перми встречают с радостными восторгами и провожают со слезами: а Евфимий подпал такой нелюбви у тверян, что не только князь тверской, но и бояре и духовенство не хотели его иметь у себя епископом! За нарушение уставов церковных Евфимий и был осужден жить на покое в московском Чудовом монастыре⁸⁷. Затем св. Стефан участвовал в архиерейском рукоположении для Твери нового епископа из архидиаконов митрополичьих, по имени Арсения⁸⁸. Пользуясь своею бытностью в Москве, он исправил здесь необходимейшие дела по своей епархии; наприм., запасся святыней мира, некоторыми церковными вещами и т. п. При отъезде его вел. князь и бояре предложили ему богатые подарки, которыми он воспользовался в Усть-Выми для поддержания и еще большего распространения странно- приемного дома при архангельской церкви. На обратном-то пути святитель и удовлетворил своему желанию видеться с другом своим, препод. Сергием. Это свидание святых друзей было уже последнее: препод. Сергий в следующем году скончался⁸⁹.

Когда св. Стефан отлучился на собор в Москву и еще не было известно, будет ли к нему благоволить новый вел. князь: чиновники пермские (тиуны⁹⁰ и даньщики) по-своему стародавнему обычаю начали было допускать в отдаленном краю несправедливости и насилия в отношении к пермякам. Между тем возвратился он в Пермь одаренный вел. князем. Тогда чиновники снова невольно покорились его влиянию и по делам общественным. Но вот еще новые гражданские подвиги его для пермяков!

В соседстве с пермскими селениями по рекам Лузе и Сысоле жили вятчане. Вятка, как страна или область, существовала уже более 200 лет⁹¹: ее основали новгородские выходцы; в ней уже господствовало христианство. Доселе эти соседи были мирными и полезными для пермяков. Они покупали в Перми меха, украшали церкви в тех пермяцких селениях, куда приезжали для торговли. Но к несчастью они сами подверглись нападению и разорению от татар закамских. Вместо того чтоб собраться с новыми силами и постараться восстановить свое гражданское положение, они бросились на чужое: подошли к селениям пермским и не просто здесь просили себе пищи и крова, но стали грабить и убивать. Пермяки, народ не воинственный, пришли в ужас. Где было им найти защиту, как только не в отце-благодетеле своем, св. Стефане? И вот он действительно спешит помочь беззащитным! Лицом к лицу он является к мятежникам. Сначала он выражает сожаление к ним самим, что разорены татарами. А затем без пощады упрекает их за то, что они дошли до отчаяния, что воздают за чужое зло собственным злом тем людям, которые совсем не были им врагами. Дает им пастырское наставление, чтоб они лучше постарались татар-то изгнать из своих селений и снова водворились бы у себя. Если они принесут раскаяние в своем мятеже, он обещается и походатайствовать за них пред великим князем, т. е. чтоб они были прощены или же не столь строго наказаны. И что же? Оружием только слова Божия, а ничем более, святитель тотчас усмирил мятежников, мудрым же своим советом расположил их к самозащите против татар. Получив подкрепление от новгородцев и устюжан, они и пошли в свои разоренные селения, как затем действительно изгнали от себя злых татар. Этого мало. Они еще победили несколько татарских городов по Волге, так что возвратились домой со средствами снова повести у себя хозяйство и торговлю. Эта защита свят. Стефаном Перми от вятчан последовала в 1392 году.

Последнею его гражданскою услугою краю было то, что он остановил от злодейств одного разбойника, по имени Кортъ-айки, который своими разбоями долгое время наводил страх на всех пермяков.

Да; равноапостольный и еще продолжает распространять по Перми евангельскую проповедь. Пермь в его дни была населенною по берегам Вычегды, Выми, Сысола, Лузы и отдаленных рек Удоры, Печоры. Камы и Чусовой. В первой-то половине этих селений считалась старая Пермь, а во второй – великая. Мы видели, как он обратил к Христу вычегдан и усть-вымцев; как его заботами были обращены и обитатели по рекам Сысоле и Лузе, которые были пределами „старой-то Перми“. Простираясь же к Печоре, за которою следует и Чердынь (в нынешней пермской губернии), он основал Спасский монастырь в 165 верстах от нынешнего Усть-сысольска, и еще другой монастырь в 50 верстах от того же города по реке Сысоле под именем „Стефановского“ в честь своего соименного святого, архидиакона Стефана, в нынешнем селе „вотче“. Следовательно, до этих же пределов он и достигал лично с проповедью. Словом – местное пространство, которое прошел святой первоучитель Перми с проповедью, можно определить, по крайней мере, на 1000 верст, так как и теперь в тех двух уездах (усть-сысольском и яренском) тянется население зырян на том же пространстве. Сооружая на окраинах епархии своей монастыри, он избирал из монашества способных и ревностных для проповеди отдаленным язычникам.

На месте Спасского монастыря, основанного им, ныне существует „Троицко-Стефано-Ульяновский монастырь⁹²“. Эти три соединенные названия, без сомнения, имеют здесь свое значение. „Троицким“ монастырь назван в память „троицкой“ пустыни; пустыня, эта отстояла от Усть-сысольска в 100 верстах, была основана, вероятно, св. Ионою, четвертым епископом по св. Стефане; церковь от нее ныне обращена в приходскую и находится в усть-сысольском уезде, на реке Печоре⁹³. Имя „Стефановского“ прибавлено к монастырю в память „Стефановской“ пустыни, которая (как мы сказали) была основана св. Стефаном и от которой теперь остается только крест с часовнею (собственность вотчинской церкви). Наконец „Ульяновским“ назван монастырь по церкви в нем во имя св. мучен. Ульянии⁹⁴. Посвящение же церкви этой мученице возникло в воспоминание об одной девице, которая носила имя ее и отличалась благочестием: но (как гласит предание) утонула в Вычегде и была выброшена волнами на берег в том самом месте, где и существует теперь монастырь⁹⁵.

Кроме того, по преданию св. Стефан соорудил монастырь архангельский там, где ныне находится приходская церковь в г. Яренске⁹⁶. При нем же основалась пустынь „цылибинская“ в 28 верстах от Яренска. Целью последней было то, чтоб в ней имели приют те из зырян, которых св. Стефан посылал для утверждения в вере новокрещеных по реке Вычегде⁹⁷. Игуменами всех этих четырех монастырей были ученики и сотрудники св. первоучителя. Увеличивать число церквей и приходов с тем, чтоб и дать христианское воспитание новорожденным во Христе, св. Стефан находил теперь вполне возможным; потому что довольно уже числилось между зырянами готовых под его руководством и проповедовать и быть священниками. И так он „церкви ставляше им и свящаше; и монастыри наряжаше им..., постригаше и игумены им устрояше и священники и диаконы сам поставляше. И попове его пермским языком служаху..., пермскою речью пояху⁹⁸“.

Первоучитель Перми и еще раз обозрел свою паству. При этом он был в самых отдаленных местах ее (на веньденге и вишере). Везде он проповедовал о Христе, учил богобоязненной жизни, умиротворял враждующих, предлагал утешение и благодетельствовал бедным. Доброта его души всюду располагала к нему народ и привлекала креститься тех, которые еще не были крещеными. Рад он был видеть обращение новых язычников, но и утешался благочестивою жизнью давно обратившихся; так наприм., препод. Димитрий, постриженный им в инока и рукоположенный в иеромонаха, вел столь строгую жизнь, что только лишь для церковной службы, да еще для проповеди в окрестных селениях, выходил из своей пещеры под церковью, что и все время свое проводил в посте и молитве.

Первоучитель и епископ Перми превосходил всех современных ему епископов своим умом, образованием и пастырскою опытностью. А его апостольские труды, доброта души и святость жизни невольно привлекали к нему чувства почтения и любви со стороны всех. Одни только те, которые любве истины не прияша..., но благоволившии в неправде⁹⁹, т. е. которым везде приятнее ложь, чем истина, не умели или не хотели ценить его и даже унижали. Что же до высших лиц, как великие князья и митрополиты московские, то последние подавали и другим пример уважать его. В особенности митрополит Киприан, сам любивший ученые занятия на пользу Церкви, питал к нему любовь и уважение („бе бо ему любим зело“), так что, во-первых, желал его видеть участником каждого церковного собора по делам всей русской церкви. К тому времени, о котором мы ведем речь (именно в 1396 году), этот ученый и попечительный по московской митрополии архипастырь приготовил для рассмотрения немало своих писательских трудов и для решения несколько церковных вопросов; наприм., он перевел с греческого языка канон о победе над врагами¹⁰⁰, повторил перевод служебника, составил списки многих церковных чинопоследований (для крещения, брака, обряда православия), имел в виду вопросы о чтении евангелий в великий четверток¹⁰¹, о прощении в день усекновения главы Крестителя и в праздник воздвижения креста¹⁰² и т. д. После совета с вел. князем он и определил пригласить в числе других лиц для решения всех этих вопросов епископа пермского, сколь ни далек был путь от Перми до Москвы. И так пришло к св. Стефану почтительное приглашение. Но подъем и дорога в Москву теперь опечалили его. Почему же? Его ученые труды и монашеские подвиги еще в Ростове, его дальние путешествия для проповеди в стране пермской и среди этих путешествий всевозможные неудобства и нужды, его многолетнее непрерывное упражнение в проповеди слова Божия, его встречи со смертью лицом к лицу несколько раз, его постоянные заботы о новопросвещенных – все это сильно отразилось на его здоровье и рановременно его состарило: не имея еще от роду и 60 лет, он весь покрылся сединами. Телесные силы его столько ослабели, что он и без того предчувствовал близкую свою кончину. А теперь еще он должен был понести труднейший путь. В минуты думы о кончине своей он и получил от самого Господа внушение, что более не возвратится в Пермь.

Покорился праведник воле Божией, и только желал еще увидеть по возможности всех избранных овец и сотрудников своих. Сам путешествовать для; этого свидания он уже не имел времени и сил. Поэтому просил собраться к нему. И вот когда собрались к нему все, кто только мог: он объявил, что снова приглашается в Москву по церковным делам и «что беседует со своею паствою в последний раз! Долго он беседовал, внушая зырянам, чтоб они еще более изучали св. веру и твердо держались ее, чтоб жили во взаимной братской любви и повиновались своим пастырям церковным. Затем предизвестил всех о последней своей литургии, после которой и отправится из Усть-Выми. С глубокими вздохами и тихими слезами разошлись с этой беседы зыряне.

Наступил и роковой день разлуки... Послышался на кафедральной благовещенской церкви колокольный звон к литургии и затем прощанью. Как молитвою св. Стефан начал свою евангельскую проповедь (в с. Котласе): так молитвою же теперь оканчивает ее. Совершив литургию, он преклонил колена и вслух всех умолял пресвятую Богородицу быть заступницей пермской страны, вручал своих овец промыслу Божию. Затем он обратился к народу и, видя всех в глубокой печали и со слезами на глазах, советовал умерить печаль. Наконец поднял свои труженические святительские руки, чтоб благословить собрание. Все, которые были в церкви и за церковью, преклонились пред его последним благословением, которое вполне имело силу отеческого благословения. Благословляющие его руки не опускались до самого входа его в экипаж. Зыряне стремились поцеловать хоть одежду его, хоть его ноги или то место, по которому он только что прошел. Из благоговения к его благословению большая часть и сдерживались от громкого плача. Дойдя же до повозки, неоцененный отец народа в последний раз посмотрел на благовещенскую церковь, первое свое церковное строение в Перми, окинул взором прочие две церкви, взглянул на тот холм, с которого любил проповедовать, и слезы обильным потоком полились у него самого. Тогда уже все громко зарыдали, как плачут только по умершем. Святитель поспешил сесть в экипаж: больно было его сердцу видеть рыдающий народ, и он велел погонять лошадей. Тысячи бросились по снежной дороге провожать его, одни – ехали, другие – бежали. Но когда уже и скрылся из виду экипаж отца-благодетеля, не видно также стало повозок его спутников в Москву: и тут еще многие долго-долго стояли, смотря вдаль... Столь же трогательное, но уже короче каждый раз, было прощанье для святителя по дороге, где жили ново- просвещенные и где нельзя было ему не остановиться.

Действительно, длинный и по тогдашнему времени самый затруднительный путь из Перми в Москву еще более изнурил св. Стефана и приблизил его к кончине. В начале 1896 года он отправился из Усть-Выми и поспел в Москву только лишь к пасхе, которая в тот год была 2 апреля. Он остановился: по-прежнему в монастыре Спаса-преображения на царском дворе.

Монастырь этот не задолго лишь до его рождения стал существовать (всего за 10 лет). Первоначально в царском дворе (кремль) стояла дубовая церковь в память того же славного события в жизни Христа-спасителя. Сюда (т. е. в самый город) великий князь Иоанн Калита¹⁰³ рассудил перенести „Данилов“ монастырь, который находился за городом и которому после этого выпал жребий быть только приписным (теперь не он существует самостоятельно¹⁰⁴). Князь Калита заменил дубовую церковь каменною, которая уже и была при св. Стефане. Спасо-преображенский монастырь служил к развитию в Москве иноческой жизни и отличался еще тем, что в нем пред своею смертью принимали пострижение и схиму некоторые из князей и княгинь: при нем было кладбище для княжеских лиц (до сооружения архангельского собора и вознесенского монастыря). Здесь-то имели пристанище епископы, которые принадлежали к митрополии московской и приезжали в Москву по делам церковным¹⁰⁵.

Вскоре же после своего приезда святитель Стефан заболел легким недугом. После немногих дней боленья он и почувствовал, что болезнь его не пройдет, но окончится смертно. Все – и митрополит и бояре и сам вел. князь – спешили посетить больного. Он принимал всех перемогаясь. Но сочувствие его, но заботы и любовь его более всего были обращены к тем, для блага и спасения которых он пожертвовал почти всеми годами своей жизни. Теперь он видел этих людей только в числе трех-пяти лиц, которые вместе с ним прибыли из Усть-Выми. Ими-то он и окружал себя пред самою кончиною. Напомнив им все свои труды, которые он понес для края их, между прочим, этими-то трудами убеждал их твердо держаться святого православия. Но приведем и подробнее прощальную речь его, которой уже не прерывали теперь многочисленные плачущие голоса: „Братия, выслушайте, что скажу вам! Вот я отпускаю вас назад в землю пермскую. Скажите новокрещеным пермякам, всем ближним и дальним, скажите им все, что слышали и видели здесь. Последнее слово хочу сказать: „пришел мой день и час смертный“. Скажите же от меня людям, что я иду туда, куда пошли отцы мои и куда все пойдут... Вы знаете, братия, сколько скорби, сколько томления, перенес я в земле пермской и сколько потерпел в стране вашей, утверждая веру; сколько я заботился о вас, как день и ночь молился за вас Богу. Теперь вы приняли крещение. Предаю вас Богу и благодати Его. Слушайтесь святого евангелия. Если после моей смерти прейдет к вам еретик или идолослужитель или придерживающейся раскола церковного или волхв или кудесник: не принимайте их и не имейте с ними общения, хоть бы и мудр кто был. Бог мира да будет с вами. Аминь“.

Со святителем были привезены архиерейское облачение, некоторые его собственные одежды и книги. В Москве никто не нуждался в этих вещах, и он велел увезти их в Пермь. Затем умирающий приобщился святых тайн. После приобщения же одному из своих священников велел покадить в его комнате, а другому – читать канон на исход его души. Со слезами молились за него добрые души, просвещенные им. Молился он и сам за себя. И вот среди молитвы-то чистая душа его отошла к Господу! Пред самыми последними вздохами своими он протянул на постели ноги, готовые всегда пойти на проповедь: теперь же ими, после многочисленных апостольских странствий, он вступал в жизнь вечную.

Действительно, святитель умирал с таким же спокойствием духа и упованием на Бога, как бывает весел и как благословляет промысел Божий странник, который закончил свое путешествие и во время дальнего пути ничего ни утратил из того, что было дано ему, напротив обогатил себя многими вещами, и вот все это к утешению своему имеет пред глазами своими. Как могла быть для Стефана страшною смерть, когда он много раз решался на нее для обращения к Христу пермяков, когда и обратив их по вся дни умирал¹⁰⁶ за них заботами и страхами!

Именно он умер 26 апреля (в 1396 году), вечерней порой, в день преполовения, 57 лет от роду, на 14 году своего архиерейства и после 18-летней проповеди пермякам. На погребение его собрались несколько епископов, духовенство, народ, бояре и вел. князь. Он был погребен тут же в монастыре преображенском, на левой стороне Спасской церкви.

Если митрополит Киприан и успел воспользоваться его мудрыми советами по церковным вопросам, то немного. После погребения его митрополит тотчас же отправился в Смоленск (вместе с вел. князем), а из Смоленска направил путь свой в Киев. Как бы не желая вскоре возвратиться в Москву, где похоронил любимого и почитаемого первоучителя пермского, он пробыл в Киеве ровно полтора года¹⁰⁷. Умер же сам после св. Стефана более чем через 10 лет¹⁰⁸.

Весть о кончине святителя привезли в Пермь его спутники до Москвы. Быстро собрался народ как с Усть-Выми, так и из окрестных мест, чтоб услышать от очевидцев о последних днях его жизни и о самом последнем его завещании, и чтоб хоть посмотреть на те ризы, книги и вещи его, которые привезены обратно и долженствовали быть достоянием архангельского монастыря. Живо припомнились теперь все благодеяния св. богопроповедника и епископа. И вот поднялся по нему плач во всей земле пермской! На заупокойных службах по нему пение сливалось с рыданиями и возгласы священников уже прерывались от слез их. Не плакали только одни закоренелые кудесники, которым (как думали они) теперь- то будет воля распространять свои суеверия и преследовать новокрещеных¹⁰⁹. Пермяки считали свою потерю решительно не возвратимою. Они рассуждали в таком роде: „кто теряет золото или серебро, тот трудами и временем может снова приобрести себе то и другое. А мы другого такого благодетеля, каков был Стефан, наш просветитель и святитель, уже не найдем“. Плакали пермяки не о смерти только его, но еще и о том, что он скончался не у них, что не они погребли его и что не удостоились хранить его мощи. „Москвичи (снова рассуждали они) не воздадут такой чести умершему, какую воздали бы мы. Можно ли ожидать достойного почтения нашему отцу и благодетелю по крайней мере от тех из них, которые судили его за изобретение для нас грамоты и унижали его прозвищем „Храп? О, зачем же мы отпускали тебя, отец наш, в Москву, где почил ты...? Если б твой гроб находился в земле нашей...: тогда... мы, как к живому, приходили бы к тебе...“.

При раке святителя с первого раза оставался его посох, одна только из всех вещей его, которая не была уступлена Москвою Усть-Выми. Но когда поляки заняли Москву (именно в 1612 году) и гетман Ходкевич заметил эту достопамятность, то решился завладеть ею в числе других замечательных вещей. Однако ж военачальник не оставил у себя посоха, но подарил его супральскому монастырю (в литовской епархии). Затем, более чем через 200 лет, посох сделался достоянием пермского кафедрального собора, где и хранится доныне (именно с 1849 года¹¹⁰). Костяная резьба на нем сделана уже после Стефана: но самая палка (деревянная, из лиственницы, длиною около 2 аршина), несомненно, принадлежит святителю.

Вещами после святителя признаются также: полотняная его риза (в Сольвычегодском благовещенской церкви), святцы на дереве (в русском археологическом обществе) и кроме чердынской иконы Николая чудотворца, о которой мы уже сказали, еще две иконы: пресв. Троицы и нерукотворенного Спаса. Икона Троицы хранится в одной из церквей в Яренском уезде¹¹¹. Под ней зырянская надпись, которую тщательно исследовал один из ученых почитателей св. Стефана¹¹². Она (как есть оказание) приложена церкви самим святителем, когда святитель в последний раз путешествовал в Москву¹¹³. Некоторые знатные из мирян по три раза уносили ее в другую церковь на противоположном берегу реки Вычегды: но она опять являлась на прежнем месте. Теперь она хранится в вологодском кафедральном соборе. Нерукотворенный образ (в большом размере) также находится в одной из зырянских волостей (в иртовской церкви¹¹⁴): по преданию он также приложен церкви св. Стефаном и известен чудотворениями.

Делом рук самого Стефана признается часовенный деревянный крест в с. Виньдеге¹¹⁵. Крест пережил уже несколько часовен, которые то сгорали, то сами собой разрушались: до него разрушение не коснулось доселе¹¹⁶.

Затем уже после своей смерти и в самый год ее св. Стефан чудесно утешил новокрещенцов в одной из деревень по реке Вишере иконою Божией Матери. В этой деревне поселились кудесники, которые оставались усердными почитателями Памы и которым после изгнания из Перми главнейшего их волхва не хотелось жить близ Усть-Выми. Св. Стефаном не была забыта и эта деревня. Он посещал ее с целью просвещения христианством. Только беглецы от его проповеди и тут твердо стояли за своих идолов. Немногие лишь из вишерцев крестились. За то все крестившиеся оставались верными свят. православию. Так как их было немного, то они построили себе одну часовню, и то лишь небольшую. Однажды они выходили из часовни после утренней молитвы, и вдруг их глазам представляется лодка, которая плывет против течения воды, без всякого седока и управителя. В то же время на противоположном берегу они видят седого старца, который внушает им принять лодку и чествовать то, что она принесет им. Лодка остановилась, и тотчас же не стало старца на другом берегу. Подошли вишерцы к лодке, и что же находят в ней?: Образ Божией Матери, пред которым еще теплилась свеча. В старце они, несомненно, признали св. Стефана. Образ с радостью перенесли в свою часовню, на месте которой вскоре и построили церковь. От образа последовали чудеса. Этими-то чудесами привлечены были к вере и те, которые противились, проповеди равноапостольного¹¹⁷.

Некоторые думали найти в наши дни подлинный почерк руки св. Стефана, именно на антиминсе в одной из церквей в Курляндии. Это известная свято-Духовская церковь в городе Якобштадте¹¹⁸. Только находка их воображаемая. Один из трех антиминсов по числу трех приделов в якобштадской церкви, действительно, был освящен и подписан епископом великопермским, но не Стефаном, а Дионисием, и в те годы, без сомнения, когда жил св. Стефан, а чрез 300 лет после него, именно в 1703 году¹¹⁹. Дионисий-то (это верно) начал свое епископское служение с 1700 года, когда епископы велико-пермские назывались вятскими и из Вятки управляли нынешними пермскими церквами¹²⁰. Ясное дело, что антиминс для якобштадтской церкви был получен не из Усть-Выми или Вологды или Вятки, а из Москвы, в то время, когда южная митрополия зависела от патриарха московского. Зачем же (спрашивается) тут подпись Дионисия? Дионисий, архиепископ вятский и великопермский, находился в Москве по делам церковным, и во время-то бытности своей там освятил антиминс.

Что же до самого многотрудного тела св. Стефана, то мощи его и доселе почивают (под спудом) в той Спасской церкви, которая переименована в собор Спаса-преображения и находится в московском кремле за стенами дворца. (Церковь эта более известна теперь под названием „Спас на бору“. Настоящее название ее произошло оттого, что прежде всего на месте ее был лесистый бор и на холмике тут жил один отшельник, по имени Букала. Древни и все прочие церкви в кремле московском. Но церковь „Спаса на бору“ в особенности сохранила свою первобытную простоту. Из трех приделов ее в ряд один и посвящен имени святителя Стефана. Рака или гробница его поверх пола, помещается против придела в северном углу.) Есть, однако предание, что мощи святого святителя лежали открытыми в том же самом храме и на том же именно месте, которое задолго еще до его рождения было известно всем, как бывшее покоище для мощей князя тверского Михаила, перевезенных в Тверь. Но когда постигло Москву нашествие поляков, то по чувству благоговения потребовалось скрыть его мощи.

Первым жизнеописателем его был известный сожитель и собеседник его в ростовском Григорьевском монастыре, Епифаний, прозванный за свое образование и начитанность „премудрым“. После того как св. Стефан оставил Ростов, Епифаний в том же самом году (т. е. в 1379) перешел в обитель¹²¹ препод. Сергия. (Здесь он сначала был диаконом, а потом – именно после смерти препод. Сергия – священником, и по особому избранию духовником всей братии. Есть основание думать¹²², что он и путешествовал на Афон, в Константинополь и Иерусалим, следовательно приобрел уже опытность правильно оценивать характер и жизнь великих людей.) Таким образом, Епифаний каждый раз мог видеться со Стефаном, когда Стефан посещал по пути обитель Сергия, и лично от него самого мог узнавать о пермских подвигах его. Что же до самых последних дней святителя (на последнем своем пути в Москву, когда уже и не было в живых препод. Сергия, Стефан без сомнения мимо проехал обитель Сергиеву): то эти дни могли быть известны Епифанию от тех зырян, которые в последний раз сопутствовали в Москву своему отцу-благодетелю. Те же самые зыряне, конечно, сообщили жизнеописателю и о „плаче земли пермской“. И вот в самый же год смерти св. Стефана жизнеописатель составил о нем свою рукопись¹²³. В этой-то рукописи всюду изображается первоучитель Перми мудрым и святым. Затем еще блаженный митрополит Фотий, заступивший в Москве место митрополита Киприана, называл Стефана „человеком Божиим и великим святителем¹²⁴“. (Фотий прибыл в Россию из Греции¹²⁵, следовательно, знал Стефана только по преданиям. Но лицо, которого касались предания, казалось столько высоким, что Фотий старался познакомиться со св. Стефаном хоть по этим преданиям и благоговел к его памяти.) Митрополит же Симеон (также в Москве и более чем чрез столетие после св. Стефана) писал в послании к пермякам: „молитвы святых великих чудотворцев Петра, Алексея, Леонтия и Стефана епископа пермского да будут с вами¹²⁶“! А еще чрез столетие (в 1601 году) в Верхотурье (город, который доселе принадлежал пермской епархии) был послан из Москвы при царской грамоте „образ Стефана пермского чудотворца“. Служба св. Стефану составлена (сербом Пахомием) в ХУ веке (1472 год). Наконец, православная Церковь в XYII веке причислила его к лику святых и определила праздновать ему в день кончины его (26 апреля).

Около 500 лет исполняется, как св. Стефан жил на свете. Но в память вечную, а не только в 500-летнюю или 1000-летнюю, будет он жить в российской и во всей православной Церкви, как праведник¹²⁷, как просветитель и первосвятитель пермского края. Его живо и свято помнят не только все в епархиях вологодской и нынешней пермской, но знают в смысле пастыря, который „добрым изволением своим сам не ищущим (его) обрелся¹²⁸“ и неоднократно готов был положить за Христа свою душу, знают многие, очень многие вообще из православных-русских, как незнакомы с жизнью других святых. Каждый, кто впервые услышит про жизнь и подвиги Стефана пермского, так весь и отдается ему чувствами своей любви и почитания. Невольно влекут к себе сердца всех первоучители славянские, Кирилл и Мефодий, если ясно будут изображены их апостольские подвиги. Так (повторяем) и живо воспроизведенная жизнь св. Стефана пермского, который по своей ревности и апостольским трудам будто был родным братом этой святой двоице, невольно пленяет сердце каждого. Особенно же личная его святость и апостольская деятельность оставили после себя глубокие следы в вологодской епархии. Откуда это видно? Епархия вологодская по-преимуществу красуется в России св. мощами, обилием монастырей, благолепием церквей и набожностью жителей, особенно в зырянских-то селениях. Наприм. и мощей (хоть под спудом) в тех только местностях, где проповедовал св. Стефан, считается теперь около десяти, а святых воспоминаемых и еще больше¹²⁹; церквей в тех же местах известно до 150¹³⁰; зыряне отличаются усердием к службам церковным (по старому обычаю мужчины у них в церквах становятся на правой стороне, а женщины на левой), а также гостеприимством и честностью: честность их даже столь велика, что еще не очень давно они стали охранять свое имущество железными запорами.

Прислушиваясь со вниманием к рассказам и в наши дни лиц, которые с особенною верою прибегают к молитвенному покровительству св. Стефана, наприм., где ему сооружены или храм или часовня¹³¹ или икона от гробницы его, мы убеждаемся, что он скоро приемлет и выполняет по воле Божией молитвы всех, не только застигнутых болезнями, но и ожидающих от него помощи в самых житейских нуждах (наприм., в потерях вещей, в приискании себе места-должности, в неуспехах по ученью, в супружеском несогласия и т. д.). Эти примеры – не сильное ли также доказательство его высоких заслуг пред. Богом и особенной близости его к Богу?

Но с всею любовью почитая память святителя, великопермского, в чувстве той же благоговейной любви в заключение всего вспомним заповедь слова. Божия: хвалите Бога во святых Его¹³²!