Суждение лондонской газеты «Times» от 16 (28) дек. 1868 г. об ответе Константинопольского патриарха Григория по поводу приглашения его папою на собор в Риме

По общему сознанию и замечанию, здешний «Times» руководствуется следующим девизом: «Tempora mutantur, et nos mutamur in illis». Так или иначе, только сегодняшний «Times» дает основание думать, что на иные «знамения времен» он, действительно, начинает смотреть глазами человека современного и некоторые события освещает необычным доселе для него светом. Одна из передовых его статей, где речь идет о патриархе константинопольском и римском папе, служит тому отчасти доказательством. Конечно, все еще по-прежнему, он дерзок и заносчив; тем не менее слышатся на языке его такие речи, которые доселе не слышались, и высказываются мысли, которых он был чужд или, по крайней мере, не отваживался высказывать. Вот почему не неуместным находим упомянутую статью воспроизвести в переводе, и даже не изменяя того обычного Times’y тона, в котором она написана.

«Читатели наши в прошлую субботу (14/26 декабря) были ознакомлены с такой особой, которая совершенно выходит из обыкновенного разряда их мыслей и помыслов. Без всякого сомнения, патриарх константинопольский есть весьма сановная церковная особа; но все-таки если к кому, то не к нему (казалось) могли бы мы обращаться за вразумлением относительно современных вопросов. Известия, однако же, прочитанные нами сегодня о приеме, сделанном им некоторым папским посланным, невольно рождают в нас желание знать об нем как можно больше. Речь его, по сему случаю, представляет собой один из самых дивных (admirable) церковных документов, какие нам когда-либо приводилось читать. В ней нет ни малейших следов обычного пустословия: достоинство ее – образец совершенства; и она вся прямо направлена к делу. Патриарх имеет в виду нечто весьма решительное сказать, и высказывает то с самой достохвальной простотой и прямотой. Замечание, которым начинается его речь, обличает такой «здравый смысл», какого, по-видимому, никак нельзя бы было и ожидать в подобной восточной широте и от особы такого древнего – antique – достоинства. Как сказывается, патриарх читает журналы, и не только читает, но и усвояет им известный авторитет! Посланцы папские принесли ему пригласительное письмо на предполагаемый «вселенский собор», имеющий быть в Риме в следующем году. Патриарх же сказал им, что он с благодарностью принял бы это письмо, если бы не знал о предмете и содержании его; узнал же он о том из пригласительных писем, помещенных «в римских журналах и в других журналах, заимствующих оттуда свои сведения».

Так разумно уклонившись от обычной рутины, патриарх ознакомился с тем фактом, что, сзывая собор, папа нисколько не думает отказаться от своих характеристических начал. И так как эти начала «тяжко противны началам православной восточной церкви», то патриарх не видит, что бы можно было приобрести путем подобного рассуждения. Это именно та самая трудность, которую римская церковь всегда противопоставляла всем мерам взаимного соглашения (accommodation), и которая служит непреодолимой преградой между ней и остальным христианством. Она, в сем отношении, все одна и та же. Усвоенная ей непогрешимость делает то, что ей невозможно отказаться ни от одного из ее притязаний, и ни на одну йоту отступить от ее доктринерной системы. Следовательно, невозможно с ней содружество, или – возможно только на ее собственных условиях. Она, пожалуй, будет и очень хорошим другом с вами, только под условием, лишь бы все делалось так, как ей хочется. Патриарх ясно видит, чего наши мечтатели не видят, а именно, что такая папская поза сразу устраняет всякую возможность к воссоединению. Единственный язык, которым папа может говорить, есть язык деспота, требующего подчинения себе, и следовательно те, которые не думают назвать себя во всем виновными, тратят только время на попытку вступить с ним в какую-либо негоциацию. «Так как его святейшество», говорит патриарх, «очевидно нисколько не желает уклониться от своего положения, то и мы (по благодати Божией) не думаем уклониться от нашего положения». Оставим же папу на его собственный произвол: пусть он продолжает идти своим путем, а другие церкви пусть остаются в независимом своем положении. О, как много добрых людей спаслись бы от бездны хлопот и забот, если бы могли взглянуть на этот вопрос в этом простом свете! Когда папа задумает допустить, что он и его церковь могли учинить и учинили какие-либо ошибки или заблуждения, тогда и нам настанет время подумать об Είρενικα¹ и о каких-либо договорных сделках. До тех же пор, патриарх говорит, – «least said, soonest mended = чем меньше говорить, тем лучше». К чему «раскрывать старые раны и снова возбуждать погасшую ненависть вопросами и препретельными словами, которые по большей части кончаются разрывом и зложелательством?». Никогда не нуждалась столько церковь «в общей любви и соучастии», как теперь, и если разные ветви ее не имеют разумной надежды на взаимное между собой соглашение; то уж им лучше согласиться жить порознь, и каждой довольствоваться своим собственным делом.

Но патриарх в то же время замечает, что метод, употребляемый папой, в видах единения церквей, есть совершенно превратный метод. По мнению его, «самый успешный и наименее раздражающий метод для решения подобных вопросов есть исторический метод». Действительно, если этот «исторический метод» усвоен будет в Константинополе, и патриарх, при посредстве его, будет определять истинные начала церковной реформы, то церковный мир будет иметь основание надеяться (лучших дней). Факты, приводимые патриархом, имеют непререкаемое достоинство; жалеть только надо, что, для признания их, нужно идти так далеко – на Восток. Дело всем известное, говорит он, что, несколько столетий тому назад, существовала церковь, «которая содержала одно и то же учение на Востоке и на Западе, в древнем и в новом Риме». И вот, пока люди довольствовались этим знаменем учения, они продолжали быть очень добрыми христианами. Почему же и нам не довольствоваться тем же, и достигать таким образом равно удовлетворительных результатов. Патриарх вполне готов принять на себя следствие подобного метода. «Обратимся, говорит он, к этой первобытной церкви, и посмотрим, кто из нас что-либо прибавил к ней или кто из нас что-либо отнял у нее; все прибавленное к ней пусть будет откинуто, все отнятое от нее пусть снова будет возвращено ей; и вот тогда мы все незаметно окажемся во взаимном между собой союзе, с одним и тем же символом католического православия». «Рим, продолжает он, уклонившись от сего пути, находить удовольствие в том, чтобы расширять брешь, и успевает в том при посредстве новых своих учений и учреждений, несогласных со священным преданием». Одни из римских священников невинно спросил тут патриарха, да какие же эти новые учения могли бы быть. Патриарх, естественно, указал на притязание папы на главенство; но ученый ответ на папское приглашение, от лица английской церкви, только что отпечатанный по латыни, послужит новым отпором папе: там просто указывается на то число, в которое имеет быть собор. Это есть 8-е декабря 1869, т. е. день «Immaculatae Deiparae Virginis Mariae Conceptionis sacrae». Эта последняя «риторическая» выходка, «обращенная в логику», объявлена теперь папой членом Веры, и поставлена в число существенных условий для единения с ним в вере. Таким-то образом порождать единение, у папы, значит постоянно творить новые учения, новые суеверия и новые анафематствования. Патриарх, напротив, своим предложением, подающим столько надежд, имеет в виду не умножение догматов, а уменьшение их²; он и сам идет и других ведет к началам времен, менее сложных и более простых. В противном случае, по его мнению, никакой не будет пользы от собора. Вера, в глазах патриарха, совершенно удовлетворительно определена. «Если кто-либо из епископов западных, статься может, имеет какие-либо сомнения относительно того или другого из их учений, и желает иметь conférence, то пусть они сходятся между собой и, хоть по целым дням, препираются друг с другом. У нас нет подобных сомнений относительно преданного нам и неизменно сохраняющегося у нас знамени Веры». Нет ли и других каких-либо собраний (Assemblies), кроме папского собора, которым также следовало бы воспользоваться этим дивным советом патриарха? То правда, они миновали ту скалу, от которой оберегает нас патриарх, но они слишком близко подошли к ней и лишили себя безопасности. В последнее время в известных партиях британских чо́рчменов слышались разные вопли, требовали новых определений то того, то другого пункта учения, которые существующим у нас штандартом Веры оставлены без определения. Чо́рчмены, имеющие более терпимости, чем другие, могут, отныне, укрываться под досточтимый авторитет константинопольского патриарха. И нам должно бы было и, без особенного труда, можно бы было держаться этого благорассудного пути (judieious course): патриарх, на самом деле, in fact, дал краткое описание тех самых начал, по которым, как хвалятся английские чо́рчмены, ведена была наша реформация³. То правда, в деле определения той точки, к которой нам должно обратиться и пойти назад, не малую разность делают два или три столетия; но и то уже что-нибудь да значит, а именно признать, что истинная реформа церкви состоит в ограничении или в ограждении (Retrenchment), а не в дальнейшем развитии (Development).

Очевидно, папе не посчастливилось с теми письмами, с которыми он обратился к лицам, чуждым общения с ним. Письма эти одно только явили миру, а именно, что весьма, весьма велико и значительно число разномыслящих с ним. Вселенский этот собор, на котором не будет ни англикан, ни протестантов, ни греческой церкви, в опасности, в опасности сделаться смешным. По этому собранию (Assemblage), которое имеет быть в следующем году, мир, в самой вещи, узнает просто-напросто только то, что церковь, над которой председательствует папа, есть церковь более, чем когда-либо, римская, и менее, чем когда-либо, кафолическая. Она соберется для того только, чтобы поставить еще новую преграду между собой и остальным христианством, чтобы примирение сделать еще более безнадежным, чем когда-либо, и прибавить еще несколько проклятий к ее длинному списку отлучений. При виде такого зрелища, действительно отрадно знать, что представители других церквей, не менее именитые, могут говорить тоном – более братолюбивым и более разумным (rational).

Перев. Прот. Евгений Попов.

17 (29) декабря 1868.

32 Welbreck Street. W.

London.