Время после Петра Великого

В первые 16–17 лет, прошедших со смерти Петра Великого, судьбу русского престола нельзя было назвать благополучной: на нем сменилось пять монархов. Россия пережила несколько дворцовых переворотов, у власти стояли иногда люди, чуждые стране, недостойные власти по эгоистическим склонностям. Причины, обусловившие эту эпоху переворотов и временщиков, коренились, с одной стороны, в состоянии царской семьи, а с другой – в особенностях той среды, которая управляла делами.

(Род. 1684, Ск. 1727).

По смерти Петра (26 якв. 1725 г.) на престол вступила Екатерина 1.

Жизнь Императрицы Екатерины 1 представляет собою явление, в полном смысле слова исключительное.

Рожденная в бедной, безвестной крестьянской семье и возвышенная судьбой на недосягаемую сказочную для нее высоту, Екатерина с редким умом и искусством, особенно удивительно в женщине, не получившей никакого образования, сумела понять и изучить характер своего царственного супруга, и не только сохранила его привязанность на многие годы но, более того, сделалась ему необходимой во всех его трудах и развлечениях, наконец сделалась его женою, коронованною им на царство, а по смерти Петра Великого явила изумленному русскому народу, небывалый дотоле пример женщины, воссевшей на русский престол.

По словам предания, Екатерина, называвшаяся в младенчестве, Мартою, родилась в католической семье и была дочерью крестьянина литвича Самуила Скавронского.

Оставшись за смертью родителей сиротой, была взята, пастором Глюком и воспитывалась в лютеранской вере. Днем её рождения считалось 5 апреля 1684 г. Живя в качестве служанки, Марта «своей скромностью, уступчивостью и вкрадчивостью» приобрела расположение всей семьи, росла вместе с дочерями пастора, приучались к хозяйству и к домашним рукоделиям, и по достижении 17-летнего возраста поражала всех своей красотой.

Была выдана в замужество, но подступили русские войска и взяли всю семью в плен, она попала в дом Главнокомандующего Шереметьева, где ее увидел царский фаворит Александр Меньшиков и уговорил фельдмаршала уступить ему свою пленницу.

В доме Меньшикова Марта была окружена полным довольством, и сам князь привязался к ней, чем она приобрела большое на него влияние. Однажды во время пира князь Александр Меншиков проговорился о Марте, Петру, тот пожелал ее видеть и будучи поражен её красотою, во второе посещение увёз ее с собой. Она очаровывала сваей наружностью. Отправленная царем в Москву, Марта жила сначала там под названием «Васильевской», a затем «Михайловой». С удивительным тактом, и ловкостью освоилась Марта со своим новым положением, и поставила своей единственной задачею жизни упрочиться в той высокой роли, в которую поставила ее судьба, с этой целью она до тонкости изучила характер Петра, сумела угодить ему безусловною покорностью и постоянным искренним участием ко всем его начинаниям.

Года через 2 лютеранка Марта ещё раз изменила религию, приняв православие, получила имя Екатерины и отчество Алексеевны, в честь восприемника своего царевича Алексея Петровича и официальный титул «государыни». 1706 у нее от брака с Петром родилась дочь Екатерина (ск. 1708), в начале 1708 г. вторая – Анна, а в 1709 18\12 вторая дочь Елизавета. В 1711 г. Петр, отправляясь в турецкий поход, обвенчался с ней. Екатерина Алексеевна не побоялась разделить труды похода с своим супругой, когда русская армия на берегах Прута оказалась в безвыходном положении, окруженная полчищами визиря, то Екатерина не задумалась собрать все бывшие у неё и её приближенных драгоценности и подкупить ими турецкого военачальника, для того чтобы он выпустил русское войско из засады.

Этот поступок, спасший самолюбие царя и помогшем ему с честью выйти из затруднительного положения, был большой заслугой Екатерины перед царем и создал ей популярность среди войска и в народе, «окружил ее ореолом спасительницы отечества».

По возвращении из похода царя, официально была совершена церемония бракосочетания, причем были привенчаны, по-старинному, русскому обычаю, царевны Анна и Елизавета.

В память Прутского мира учрежден был «орден освобождения или орден св. Екатерины».

Екатерина образовала пышный двор, в котором преобладали немецкие обычая. Детям она дала приличное европейское образовать, но сама не хотела ни читать, ни писать, говоря, что её главная забота «выучиться делать все угодное Петру и этого с нея достаточно».

Петр Великий на случай своей кончины обнародовал 5 февраля 1722 г. устав о престолонаследии. 7 мая 1724 г. он ее короновал и был учрежден отряд лейб-гвардия Императрицы, давший начало Кавалергардскому полку. Корона стоила полтора миллиона рублей. Один аграф, которым застегивалась подбитая горностаем мантия, стоит 100.000 руб. время коронации архиепископ Новгородский подал Екатерине державу, скипетр все время держал Петр. Когда царь надел на коленопреклоненную Императрицу корону, то по лицу её полились слезы.

По смерти Петра, единственным представителем мужской династии был малолетний сын царевича Алексея Петровича, которого желала видеть на престоле значительная часть сановников, а на стороне Екатерины были приближенные Петра, и, боясь, что с воцарением Петра Алексеевича они утратят значение, они (во главе с Меньшиковым) привлекли на сторону Императрицы гвардию и, опираясь на выраженное когда-то покойным Итератором желание видеть на престоле супругу, провозгласили ее Императрицей. Все было сделано быстро и «Петербург был извещён о кончине Петра почти одновременно с известием о восшествии на престол его супруги».

Но править Екатерина государством самостоятельно не могла, «все правление Екатерины было ничто иное, как безграничный произвол князя Александра Даниловича», но в общем это кратковременное царствование было, как бы продолжением царствования Петра.

Была снаряжена камчатская экспедиция, под начальством Беринга, для открытия прохода между Азией и Америкой, в декабре 1725 г., основана Академия Наук или «Социетет наук и искусств». Учрежден орден Александра Невского и совершился бракосочетание царевны Анны Петровны с герцогом Гольшинским.

10 февраля 1726 г. был учрежден Верховный Тайный Совет, в котором должны рассматриваться важнейшие дела под председательством самой Императрицы, но она редко присутствовала и совещаниями руководил Меньшиков.

Предоставив бремя правления кн. Меншикову, Императрица проводила время в постоянных удовольствиях, в пирах, в празднествах, в кругу своих приближенных. Подобный образ жизни не замедлил повлиять самым пагубным образом на здоровье Екатерины: «она часто стала жаловаться на болезненные припадки, изменилась в наружности, и тогда как в год кончены Петра Великого она была еще, несмотря на свои 38 лет, статною, здоровою женщиною, с приятными чертами лица, два года спустя никто не узнал бы в этой отяжелевшей, пожилой женщине с багрово-красным лицом прежней очаровательной Марты».

В апреле 1727 г. припадка усилились, а 5 мая 1727 г. она скончалась. Во время болезни при ней неотлучно находился Меньшиков, написавший в эти дни, вместе с Остерманом и Головкиным, завещание Императрицы, подписанное за неё цесаревною Елизаветой Петровной, которая постоянно подписывала за мать все бумаги.

Согласно этому завещанию, преемником Императрицы назначен был царевич Пётр Алексеевич, а регентом до его совершеннолетия – кн. Александр Данилович Меньшиков.

Перемены в составе правительства повлекли за собою перемну и в Св. Синоде.

По смерти Петра (26 янв. 1725 г.), в личном составе Синода и его административном значении произошла перемена. Первее всего из Синодального присутствия один за другим исключены были архимандриты, игумены и представители из белого духовенства. Синодальное присутствие составляли четыре, а иногда даже три архиерея. После смерти Яворского (1722) президентское место в Синоде оставалось незанятым.

Первенствующее значение принадлежало вице-президентам Феодосию Яновскому и Феофану Прокоповичу. Но Феодосий своею заносчивостью и несдержанностью в замечаниях по поводу различных распоряжений правительства подвел себя под опалу. Он резко выражал свое недовольство на вмешательство светской власти в церковные дела и устранение духовенства от участия в государственных делах и совещаниях. В общем собрании Синода он позволял делать обидные замечания на счет памяти покойного государя, государыни и сильного временщика князя Меншикова. Такое поведение создало ему много врагов, в числе коих был и Феофан, имевший личные поводы быть недовольным Феодосием. Феодосий по зависти к постоянно усиливавшемуся значению Феофана попытался удалить его из Синода, но Феофан, сам воспользовался бестактностью Феодосия: сделал на него донос, как на человека политически неблагонадежного.

Однажды придворный уставщик передал Феодосию приказание государыни служить на следующий день панихиду по государю. Он обиделся и сказал: «На это есть чередные».

Уставщик отвечал, что государыня велела «быть всем синодальным, потому сороковой день».

По выходе уставщика Феодосий разразился перед членами Синода гневными речами: «Боже милостивый, какое тиранство! Мирская власть повелевает духовной молиться». Покажите мне, отцы святые, где это написано». На это ему ответили его сослуживцы, что найти бы можно, да к чему: мы по своем государе всегда должны молиться. В конце концов Феодосий сказал: «Пойду и я и буду служить, потому что боюсь, чтобы не послали в ссылку. Только услышит ли Бог такую молитву?»

На следующий день Феофан явился к Императрице и сделал донос на Феодосия. Феофан обвинял Феодосия в разных непристойных речах против покойного государя и современных, порядков: что за недоброжелательство к духовенству найдет на Россию Божий гнев, что Петр тиранил церковь, что смертельная болезнь произошла у Петра «от безмерного женонеистовства» и от Божия отмщения за его посяжку на духовный и монашеский чин, который хотел истребить.

Оправдаться Феодосию не удалось, и он сослан был в дальний Карельский монастырь при устье Двины. По дальнейшему следствию открылась за Феодосием новая вина: от своих подчиненных он требовал себе присяги на верность по обычаю царской присяги. По новому определению он лишен был архиерейского сана и с именем чернеца Феодосия помещён в тесную и сырую келью, где через пять месяцев и скончался. (1726 г.).

Как ни была недостойна вся его жизнь, он носил священный сан, и враги его, измыслившее для него великое уничижение, не хотели понять, что его столь ужасною карою они унижают и себя, и дают печальный пример, которым захотят воспользоваться другие.

По удалении Феодосия первенствующее значение в Синоде занял Феофан. Вместе с тем Синод обновился новыми членами в лице Тверского архиерея Феофилакта Лопатинского, Ростовского епископа Георгия Дашкова и Горицкого архимандрита Льва Юрлова. Назначение Дашкова особенно было неприятно Феофану. Дашков был человек неученый, не любил малороссов, которые с его точки зрения завладели церковью и дают течению её фальшивое направление.

Чтобы ослабить значение Феофана в Синоде. Георгий Дашков готов был пользоваться всякими средствами. Он нашел себе сильную поддержку в боярском кругу, доступ в который открывало ему его дворянское происхождение, составил себе партию в духовенстве из лиц одинакового с ним образа мыслей. При таком составе Синода в нем ясно обнаружилось два течения: одно прогрессивное, выразителем которого был Феофан, другое старое, готовое повергнуть церковную жизнь назад, к порядкам дореформенного быта с восстановлением патриаршества в конце всех пожеланий. Представителем этого направления был Георгий Дашков. Вместе с переменою в составе членов Св. Синода переменилось его административное значение. В 1726. г. Синод потерял значение правительствующего учреждения, и подчинен Верховному Совету. Разно светские титулы членов Синода были отменены, как неприличные для лиц духовного звания, и заменены названиями первоприсутствующего, членов Синода и присутствующих в Синоде.

С воцарением Петра II поход против новых церковных порядков еще более усилился. Св. Синод совершенно потерял свое значение, всеми делами распоряжался Верховный Совет, он назначал архиереев и архимандритов на открывавшаяся вакансии, несмотря на Синодские доклады и Синодских кандидатов. В Синоде стал усиливаться элемент, противодействующей новым началам церковного управления и стремившийся восстановить патриаршество. В составе Синода появился новый член из великороссов – Игнатий Смола, бывший митрополит Крутицкий, попавший в опалу по Делу Евдокии Лопухиной и заключённый в Нилову пустынь. В среде этой партии возникли надежды на восстановление патриаршества. Георгий Дашков считался кандидатом на патриаршество. Но все эти надежды кончились с временем Петра 2 (1730 г.). С воцарением Анны Иоанновны состав членов Синода существенно изменился. При новой государыне высшие административные посты снова заняты были немцами, которые крепко стояли за новые порядки, открывшие им не только широкий доступ в Россию, но и к занятию высших государственных должностей. Всякие толки о патриаршестве и о восстановлении прежних церковных порядков для немецкого правительства считались признаками политической неблагонадежности.

Вследствие этого правительство распорядилось очистить Синод от нежелательных ему элементов. За исключением Феофана Прокоповича, состав его совершенно изменился, в нем снова явились представители от чёрного духовенства – архимандриты и от белого – протопопы. Первенствующее значение в Синоде имел Феофан, другие члены Синода – Иоаким Суздальский, Леонид Крутицкий и Питирим Нижегородский были сторонниками Феофана. Между тем лица, враждебный Феофану, Воронежский епископ Лев Юрлов, Ростовский Георгий Дашков, Коломенский Игнатий Смола не без влияния Феофана попади в опалу, обвинены были в политической неблагонадежности, лишены своих кафедр и разосланы по разным монастырям. Остановимся подробнее на участи Георгия Дашкова.

Петр приблизил Георгия Дашкова и определил – его келарем в Троицкий монастырь. Вклады, которые приносились в монастырь, Дашков в казенный приказ не отдавал, а покупал на эти деньги экипажи, сбрую, лошадей. Он был великий охотник до конской части, строил конюшенные двор, держал до 150 конюхов. Нужных ему людей он дарил деньгами и лошадьми. Снабжал всем возможным своих многочисленных родственников, выдал замуж племянниц за «монастырских дворян» и назначал их управителями лучших из громадных и многочисленных тогда вотчин Троицкого монастыря. Все это сходило Георгию с рук и в 1718 г. он был поставлен епископом на важную кафедру Ростовскую. Человек старых убеждений, он был недоволен учреждением Св. Синода и подал в 1721 г. в Синод доношение «весьма противное и дерзостное», за которое ему объявлен выговор с предостережениями. В царствовании Екатерины 1 и Петра 2, Георгий был в силе. Сам человек без образования, он не любил ученых, которые тогда олицетворялись в высшей иерархи малороссиянами, не сочувственно именуемыми от приверженцев старины «поляками». В русском обществе царило убеждение, что эти «поляки» клонят русскую церковь кто к лютеранству, кто к католичеству, что добра от них не будет. По поводу отобрания монастырских имуществ и назначения их даже в аренду служилым людям, он подал государыне сильный протест, который заключил так: «А мы о таких непорядках, по нашей верности, Вашему Величеству не донести не смеем. И умолчать, как от Бога, так и от Вашего Величества опасны, да не явимся безответны в день праведного суда Божия, и да не примем ленивого раба воздаяния».

Честолюбивому Дашкову хотелось быть первым в церковном управлении и он не мог ужиться с Феофаном Прокоповичем, который занимал первое место и был столь противоположен ему по взглядам. При Петре 2 появились надежды на восстановление патриаршества, и Дашков энергично действовал в этом направлении, где нужно, задаривал сильных вельмож, чтобы они склонили юного царя к восстановлению патриаршества. Смерть государя, не дала осуществиться этим планам. Но Феофан припомнил и недоброжелательство к себе Дашкова и желание его стать патриархом и быть выше его – Феофана.

При Императрице Анне Иоанновна, время особенно благоприятное для разного рода интриг и доносов, Феофан решился погубить своего врага. Умело поведенная интрига вместе с темя деяниями – поборами с монастырей и духовных лиц, привело к тому, что Георгия лишили сана и сослали «под крепкое смотрение» в Спасо-Каменный монастырь, Вологодской епархии.

Самым энергичным борцом за Синодальный строй был Феофан и со времени уничтожения им оппозиции для него наступило спокойное время, но оно достигнуто было сильной борьбой, в которой применены были им всевозможные средства и даже ценою своей нравственной репутации. Его борьба началась с самого начала его вступления на церковно-общественную деятельность. Назначение его на Псковскую кафедру встретило сильное возражение со стороны ректора Московской академии Феофилакта Лопатинского и префекта Гедеона Вишневского. Они пытались обвинить его в протестантизме, обвинение поддержано было и местоблюстителем патриаршего престола Стефаном. Но Феофан оправдался в этом обвинении, а Петр не придал протесту значения. Феофан это запомнил. Тем не менее оно сделалось исходным пунктом для последующих нападений на Феофана со стороны лиц враждебный ему.

Борьба Феофана с Феодосием Яновским и Георгием Дашковым вскрывает глубокое нравственное забвение того идеала святителя, который если и добивается власти, то только для пользы Церкви, а не для победы над врагом, а посему не вызывает особого сочувствия к победителям.

Совершенно иное отношение к себе, а именно глубокое, умиленное уважение и вечно-благодарную память вызывает личность светлого борца за православие, Феофилакта Лопатинского. Он также погиб, погиб не без участия Феофана, но причиною его погибели были не собственные его преступления, а его истинно пастырская ревность, его борьбы с протестантизмом, имевшим тогда при дворе мощного защитника в лице всесильного фаворита Бирона. Архиепископ Тверской Феофилакт решился издать после смерти Стефана Яворского его сочинение «Камень веры», для предохранения православных от протестантской пропаганды.

Книга читалась с жадностью и выдержала в течение 3 лет 3 издания. Достоинства её доказываются тою ненавистью, которую она вызывала у протестантов.

В Москве явилась книга, написанная в виде письма от иенского богослова Буддея к некоему московскому другу, против Стефана Яворского. Называлась эта книга: «Рассуждение о книге Камень веры», по другим спискам: «Молоток на Камень веры», в коей не столько разбиралось существо сочинения Стефана, сколько было глумление над личностью незабвенного борца православия, Стефана.

В разговорах с доверенными людьми Феофилакт прямо высказывал, что Буддева апология подложная, сочинена Феофаном Прокоповичем, и друзьями его напечатана в Ревеле. Феофилакт просил разрешения у Императрицы поднести ей свои возражение на книгу Буддея и получил уже изволение, как вдруг ему было объявлено, не только не издавать этого возражения, но, под страхом смерти, и не говорить о нем.

Т. о., защитникам православия попросту закрыли рот, а нападки протестантов продолжались, беспрепятственно. И из-за старых личных счетов Феофан стал действовать с сильными против слабого, одиноко боровшегося за истину, Феофилакта. И по злосчастной привычке своей Феофан обратился к тайной канцелярии, куда он подал «Камень веры» и защиту его Феофилактом, называя оба сочинения вредными для государства.

И началась исповедническая страда Феофилакта. Сперва его исключили из состава членов Св. Синода, и он удалился в Тверь. По требованию Бирона, «Камень веры» был запрещен, и экземпляры его конфискованы. Киевского митрополита Варлаама Вонатовича, сделавшего в Киеве великолепное издание «Камня веры», вызвали в тайную канцелярию, лишили сана и заточили в Белоозерском монастыре. Самого Феофилакта не оставили в покое. Были сысканы доказчики, обвинившие его ложно в оскорблении величества. Он отрицал возводимое обвинение. Потребовали для утверждения его невинности дать присягу. Он ответил со слезами на глазах: «Совесть меня ни в чем не зазирает. Я готов это исполнить» и присягнул.

Достопримечателен случай, когда один из судей неправедного суда, архимандрит Новоспасский Илларион, возвращаясь вечером из заседания, был внезапно, разбит параличом, мертвый вывалился из коляски, чего не заметили слуги, пока не приехали домой, и тогда лишь увидали, что его нет, и вернулись искать его. Канцелярия Бирона стала пытать Феофилакта. Его три раза подымали на дыбу, били ботогами и три года содержали его под тайным караулом и уже после смерти Феофана (1736), но еще при владычестве Бирона, 13 декабря 1738 года, Феофилакта за важные вины, (охрану православия) лишили архиерейства и всего священного и монашеского чина и заперли в Петропавловскую крепость, где он протомился еще два года до смерти Императрицы Анны, под именем Феодора Леонтьева, сына Лопатинского. Правительница Анна Леопольдовна велела освободить его из заключения, с объявлением высочайшего указа именем Императора: «бывшему тверскому архиерею Феофилакту, хотя он по следственным делам и виновен явился, однако же для многолетнего ея Имп. В. дражайшего здравия и благополучного государствования, тако ж и помилования блаженной и вечной памяти достойной Императрицы Анны Иоанновны, оную его вину ныне отпустить, и по-прежнему сан архиерейства ему отдать и для пропитания определить его в пристойный монастырь» 30 декабря 1740 года Петербургский архиепископ Амвросий перевел его в свой дом, и здесь вокруг него, недвижимо: распростершего из-за паралича, собрались члены Синода, и был объявлен ему указ, восстановляющей его в прежнем достоинстве. Указ объявлен ему 12 января 1741 г., а 6 мая он скончался и был погребен в Невском монастыре. Вслед за освобождением Феофилакта из крепости были освобождены также из крепости 534 полусгнивших книги «Камня веры» и разрешено было, тем же указом, «впредь оныя на потребу печатать и продавать в народе».

При жизни Петра 1, для которого Феофан Прокопович служил правою рукою, никакие нападения не могли поколебать его положения. Но со времени Екатерины, когда началась реакция против новых церковных порядков, и до самого вступления на престол Анны Иоанновны против Феофана начинается решительная борьба со стороны его врагов. Они употребляют все усилия, чтобы подорвать его влияние и удалить его из Синода. Сильнейшим врагом Феофана явился Георгий Дашков. Орудием борьбы против Прокоповича он избрал Маркелла Родышевского, бывшего судиею псковского архиерейского дома, человека близкого Феофану, еще по Киевской академии, где они одновременно служили учителями. Родышевский сделал попытку обвинить Феофана в политической неблагонадежности на основании будто бы его резких отзывов о государыне и князе Меньшикове, кроме того, представил в 47 пунктах обвинение Феофана в протестантстве.

Но Феофан сам постарался представить Родышевского человеком неблагонадежным и возбудил о нем следствие в тайной канцелярии Преображенского приказа. С своей стороны Феофан представил достаточные оправдания, как по обвинению в политической неблагонадежности, так и по обвинению в протестантском. Родышевский посажен был в Петропавловскую крепость, откуда по определению верховного совета был переведен в Невский монастырь.

Подобного рода обвинения против Феофана возникали и в последующие время и действующим лицом врагами Феофана постоянно выдвигался Родышевсий. Но в царствование Анны Иоанновны обвинение Феофана в лютеранстве оказалось неблаговременным. При этом Родышевский имел неосторожность порицательно коснуться Духовного регламента Феофан постарался протесту Родышевского, придать вид государственного преступления, в нападении его на Регламент, как законодательной памятник, он усмотрел противление власти, в доносе Родышевского отметил места обидные для лютеран и кальвинистов, перетолковал много выражений, как оскорбительных для государственной власти. На этот раз Феофан нанес решительное поражение, своим противникам. По приговору Кабинета министров (1732) Родышевский и его сообщники приговорены к смертной казни, но Императрица заменила казнь ссылкой по разным монастырям. В этой борьбе у Феофана развилась подозрительность до болезненности, он готов был искать врагов повсюду. Вследствие этого к допросу привлекалась масса лиц разных классов и положений.

Самые благонамеренные люди не могли быть уверены, что их не привлекут к ответственности в тайную канцелярию. Даже такого человека, как Феофилакт Лопатинский, посадили под арест по оговору некоторых лиц. Не оставлены были в покое и ссыльные архиереи – враги Феофана, Игнатий Смола и Георгий Дашков: по проискам Феофана их положение было ухудшено. На смертном одре Феофан произнес такие слова: «главо, главо разуму упившись, куда ся приклониши?»

Феофан умер еще не старым, 55 лет, скончался вечером 3 сентября 1736 года. Жизнь Феофана сложилась в тяжелую драму, много времени у него потрачено было на борьбу с врагами.

Однако, деятельность его имеет огромное и разностороннее значение. Как церковный администратор, он является проводником новых административных начал в церковную жизнь и организатором церковной реформы. Как проповедник и богослов, он сообщил новое более живое и плодотворное развитие и церковной проповеди, и богословской науке, освободивши их от рутинных приемов схоластики. Но при всем том на нравственной репутации Феофана лежит тёмное пятно: в борьбе с своими врагами он был крайне неразборчив в средствах, в процессах, возбуждавшихся против него, производил подтасовку, переводя нападения своих противников с богословской на политическую точку зрения и выставляя их противниками государственных порядков.

В бурное время второй четверти 18 века, эпоху неожиданных дворцовых переворотов, Феофан выказал необыкновенную ловкость, но, к сожалению вовсе не свойственным его сану, интриганством запятнал себя. Историк Феофана, проф. Чистович, говорит об этой стороне его деятельности: «Феофан, великий ум, государственный муж, первенствующий член Синода, превращался в агента Преображенской канцелярии, являясь, смотря по времени и обстоятельствам, то доносчиком, то подсудимым, но всегда необходимым её членом».

Надобно удивляться, как он не погиб в этом водовороте честолюбий, доносов, интриг, – в водовороте, который увлек Долгоруких, Меншикова, Дашкова и многое множество лиц какой, это был находчивый и изворотливый ум, какая железная воля. Какая настойчивость и непреклонность в достижении цели.

Принцип Феофана был: губить врагов, пока они его не погубили – и принцип этот применен им к делу.

Петр Великий, вопреки всем преданиям русским, изменяет закон о престолонаследии и присваивает себе власть, назначить самому наследника по собственному желанию. И Феофан в оправдание такого произвола пишет «В оправдание воли монаршей». Весь 18 век наполняется смутами, причиной коих этот закон Петра о престолонаследии, его то и защищает угодливое перо Феофана. 187

Когда, по кончине Петра 2, верховный Тайный Совет избрал на престол герцогиню Курляндскую Анну Иоанновну, и отправлена депутация а Литву с предложением ей короны с тем условием, чтобы она управляла в подчинении верховникам, Феофан, так предполагали современники, с своей стороны отправил гонца, в Литву к новоизбранной Императрице, которую он раньше знал и милостями которой пользовался, и предложил ей помочь, когда она захочет стать самодержавной.

Затем, когда дворянство, идя против замысла верховников, решило подать Императрице прошение, чтобы она отвергла подписанные ею в Литве условия самоограничения и тем вернула себе всю полноту власти, в это время Феофан сумел тайно посвятить Императрицу в план дворянства.

Рассказывают, что он подарил Анне Иоанновне столовые часы, а под доску их, положил совет ей, как действовать, когда придет решительная минута. На следующий день, во время аудиенции, данной дворянством, Императрица разорвала подписанные ею в Литве условия. С Бироном Феофан находился все время в лучших отношениях. Милостями государей Феофан был богат. Доходы Феофана, по тому времени, были очень значительна. Из своих более чем достаточных средств Феофан значительные суммы тратил на учащуюся молодежь, принимал участие в художниках, покупкой у них картин и рекомендацией их богатым людям. В его библиотеке накопилось до 30.000 томов и он охотно ссужал книгами других. По окончании дневных занятий любил, в кругу ученых свободно вздохнуть, делясь познаниями. Тут он бывал гениально остроумен.

Путешественники отзывались, что трудно найти человека, равного Феофану по знаниям и по «неописанной охоте к математике». Он до тонкости знал историю, философию, богослове, европейские языки, из которых на двух говорил. В 1721 Феофан устроил при своем доме школу, куда принимал детей всякого звания. Это была лучшая школа того времени.

Лучших учеников Феофан посылал в гимназию при академии наук. Всего прошло через эту школу за 15 лет её существования 160 молодых людей. Насколько Феофан заботился о школе видно из его предсмертного распоряжения, по которому он все лично ему принадлежащее оставлял этой школе с тем, чтобы по окончании курса, кто получит место – мог обзавестись через пособие из оставленных Феофаном средств постройкой и хозяйством.

Живи Феофан в другую, установившуюся эпоху, он был бы, вероятно, иной.

Сколько великих сил его израсходовано на подпольную борьбу, на доносы, шпионства, на широко раскинувшуюся деятельность политического интригана, наконец, приходится жалеть, что великий ум Феофана не был озарен тем пламенем веры, которое бы осветило в его глазах иначе многие из явлений в церковной жизни того времени, и сроднило бы его с тем русским народом, духу которого чужд Феофан – европеец.

Укажем еще одно имя, имя одного архимандрита куряжского монастыря Платона Малиновского. Он также был судим в связи с делом Родышевского в одно время с еп. Феофилактом. Его лишили сана и монашества и под мирским именем Павла, сослали в Камчатку на вечное пребывание. Но после восшествия на престол Елизаветы Петровны и милостивого указа её о невинно-ссыльных, иркутский епископ Иннокентий, взяв его, за неимением учителей, в школу и ходатайствовал пред духовным и гражданским начальством о возвращении ему прежнего сана, поскольку он «о лишении священно монашества всегда пребывает в, унылости». Синод, по сношении с тайной канцелярией, разрешил возвратить ему сан и прежнее звание и определить его в какой-нибудь пристойный московский монастырь. Но унылость до того изнурила все его силы, что, прибывши в Москву, он просил Св. Синод освободить его от всякого начальства и уволить в киево-печорский монастырь на уединенное житье. «Примечая по вся дай не малую во всем теле моем здравия слабость и умножающуюся болезнь, и к всякому правительству неудобство, разеудив я в себе, по совести христианской, неудобо носимых не касаться, но на уединенное токмо проситься житье». Однако ж это желание его не исполнилось. В 1742 году он был посвящен в епископа Сарского. Скончался в 1754 г. архиепископом московским и погребен в Чудовом монастыре.

В архиерейской усыпальнице Псковского Троицкого кафедрального собора покоится замечательный иерарх Российской Церкви, преосвященный Симон Тодорский, бывший архиепископ Псковский и Нарвский, неутомимый труженик науки, с редким усердием слушавший уроки лучших в свое время ученых Германии, известный филолог-ориенталист, законоучитель и воспитатель двух царственных лиц русского Императорского Дома, деятельный член Святейшего Синода, искренний ревнитель веры Христовой, местно чтимый угодник Божий.

Преосвященный Симон (в мире Симеон Фёдорович) Додорский, или Теодорский, по происхождению был малоросс, сын простого казака. Родился в г. Золотоноше, Полтавской губернии в 1701 году. Первоначально обучался в Киевской академии, где воспитал в себе любовь к науке, овладел её орудием – латинским языком и усвоил основные понятия и формы её. Не удовлетворившись приобретёнными здесь знаниями, в 1727 году оставил академию с тем, чтобы пуститься в далёкий путь для усовершенствования в науке в заграничных школах. Разлука с родиной, лишения и всевозможные трудности, неизбежные при тогдашних путешествиях в чужие края, неизвестность, что ожидает там, скудость средств – все это, конечно, немало тревожило и пугало Симона, но не угасило его энергии.

В 1729 году Симон взял заграничный паспорт в магденбургский г. Галле, центр тогдашнего просвещения. Вместе с ним отправился туда также с целю довершения образования некто Рентельн, впоследствии пастор одной мызы близ г. Нарвы. С этим спутником, хорошо владевшим немецким языком и стремившимся к одной и той же цели, Симон мог совершить свою поездку в Галле без особенных затруднений.

Прибытие его в этот немецкий город совпало с полным расцветом в нем шпенеровского пиетизма. Пиетизм не составлял особо религиозной секты и не думал восставать против существующих христианских исповеданий. Он стремился лишь вызвать живую веру во Христа, возжечь в сердцах верующих горячую и деятельную христианскую любовь. Рассадниками пиетизма были так называемый «Сиротский дом» в Галле, в котором воспитывались дети бедных родителей, и Галльский университет. Симон с Рентельном сначала пристроились в Сиротском доме, где в течение года жили даже в одной комнате.

Кроме занятий науками, они должны были исполнять обязанности школьных учителей в названом доме, возлагавшиеся за квартиру и стол на всех живших в нем студентов. Трогательны воспоминания пастора Рентельна о совместной студенческой жизни с преосвященным Симоном в Галле, но еще приятнее слышать от пастора признание в том, что он, Рентельн, на всю жизнь свою извлек много пользы, смотря на неутомимое прилежание и назидательное поведение Тодорского.

Живя в Сиротском доме, Симон посещал в то же время университет. Прослушав в нем некоторые из специальных богословских и философских наук, он остановился на изучении греческого, еврейского и других восточных языков. Прилежанием и любовью к изучению последних он обратил на себя особенное внимание ординарного профессора и сеньора богословского факультета, знаменитого в то время Генриха Михаелиса, и был включен им в число 12 членов заведываемой им коллегии, предназначенной для специалистов по названным предметам. Находясь постоянно под руководством Михаелиса, члены коллегии должны были по большей часта говорить и писать по латыни. Как стремящимся к языкознанию и основному на нем изъяснению Священного Писания и должно было, по крайней мере, в первые годы своего обучения здесь, прочитать на подлинных языках Священное Писание Ветхого Завета раз в год, Нового – три раза. Вместе с этим шло упражнение в еврейском и сродных с ним восточных языках – халдейском, сирийском, арабском и других. Из помянутой коллегии вынес Симон те богатые познания в восточных языках, за которые потом получил справедливое название филолога-ориенталиста. Здесь же он прекрасно ознакомился с Священным Писанием. Знакомство это возбудило в нем бесконечное благоговение и любовь к Святой Библии, как к слову Божьему.

Занимаясь в Галльском университете языкознанием и филологическим разбором библейская текста, Симон избавился от нежелательного влияния лютеранства и крайностей пиетизма. Он не утратил верности родному православию и не превратился ни в энтузиаста, ни в ханжу, какими изобиловал в то время Галльский университет. Тем не менее совершенно уклониться от воздействия пиетизма он не мог. Дань уважения и расположения к основным идеям последнего Тодорский отдал переводом на славяно-русский язык Излюбленные пиетистами сочинения Иоанна Арндта: «Об истинном христианстве», в четырех частях, написанного для вразумления тех, которые громко хвалятся Христом и Его словом, а сами ведут жизнь нехристианскую. По ходатайству, преосвященного Феофана Прокоповича, также интересовавшаяся помянутым сочинением, Императрица Анна Иоанновна прислала Симону для издания переведенной книги 600 рублей.

Из предисловия Симона к переводу сочинении Арндта видно, что Симон прекрасно понимал, какими сторонами и насколько пиетизм непротивен православию и полезен православным. В названных сочинениях проводится, между прочим, практический принцип пиетизма, нисколько непротивный православной вере: «не довольно есть точею знати слово Божье, но потреба есть весьма и самым делом показатисия, чесого слово Божье требует». Далее в предисловии указан чистый источник, откуда Арндат мог черпать лишь то, что близко и полезно всякому христианину – это Священное Писание и беседы православного отца церкви преподобного Макария Великого. Наконец, отмечен способ изложения, чуждый вероисповедной разности и полемики. Чтение такого произведения, по убеждению Симона, не могло принести вреда православным, напротив, еще более могло утвердить их в вере, истинном благочестии.

В 1735 году переведённые Тодорским сочинения Арндта были напечатаны в Галле в одном томе, очень четкими и красивыми славянскими буквами, и быстро распространялись в немецких и русских городах. Издание их немало способствовало улучшение положения Симона, обеспечив его с материальной стороны и доставив знатных покровителей, в числе коих, кроме Императрицы Анны Иоанновны и Феофана Прокоповича, был еще известный ревнитель просвещения, киевский митрополит Рафаил Заборовский, принявший, вероятно с этого времени, содержание Симона заграницей на свой счет. Но в России перевод Симона скоро постигла печальная участь. Не далее, как чрез восемь лет, в 1743 году 9 декабря, вышел именной указ Императрицы Елизаветы Петровны, коим предписывалось перевод Тодорского, «как не свидетельствованный Святейшим Синодом», отбирать у всех в Синод и уничтожать и впредь таких книг, напечатанных заграницей на русском языке, ни под каким видом в Россию не ввозить. Указ этот был испрошен особым докладом Святейшего Синода.

После девятилетнего пребывания заграницей, в 1738 году Тодорский возвратился в родной Киев. Блестящий диплом его, в котором сам знаменитый Михаелис свидетельствовал о его превосходном знании восточных языков, обеспечил ему благосклонный приём в Киеве. Митрополит Рафаил, желая употребить это знание на пользу любимой им академии, немедленно открыл в ней филологические классы совершенно заброшенных там «священных языков» греческого и еврейского, присоединив к ним преподавание немецкого языка. Симон был назначен первым ординарным профессором названных языков.

Целю профессорской деятельности Симона было не только сообщить своим ученикам основательное знание преподаваемых им языков, но и познакомить их через языкознание с более существенными науками – Священным Писанием, богословием, философией, риторикой и поэзией и таким образом на филологической основе дать им общее гармоническое развитие и образование. И его труды не остались бесплодны. Неутомимое усердие к занятиям, богатство сообщаемых им знаний, сила слова, теплота чувства производили необыкновенное действе на учеников его. Один из них, Иоанн Миткевич, впоследствии епископ Белгородский, писал Симону: «Сколько приготовил ты красноречивых ораторов, сколько мудрых философов и богословов!..» Другой ученик, Иоанн Паскевич, говорит в письме к нему: «Ты так вел свое обучение, что никто надивиться не может; смотря на богатые успехи учеников твоих, оказанные ими в такое короткое время. Я учился по-гречески, а между тем ораторствую; слушал уроки по еврейскому языку, а знаю русскую грамматику...» «Твое учение, писали Симону ученики его, и в числе их Георгий Конисский, продолжавшееся у нас столько времени, сколько Павлово в церквах Милетской и Ефесской, образовало наши души». Вообще письма к Симону учеников его дышат самыми глубокими чувствами благодарности за обогащение их полезными знаниями и влиянию его одного приписывают все успехи им образования.

Не менее благотворное влияние производил Симон на учеников и примером святой и богоугодной жизни своей. «При содействии твоей любви я упражнялся в красоте добродетели и учился у тебя нравственному совершенству», писал Симону упомянутый ученик его Паскевич. Другой ученик Феодор Ляссеветский, называя Симона мудрейшим и лучшим из людей», так характеризовал нравственную личность его: «Я знаю (писал он), ты свято прилежишь к божественному, воздержен к земному, ищешь не своего, а принадлежащего возлюбленному тобою Христу». Названный выше Миткевич писал Симону: «Молю Бога дать тебе здоровье и счастья до тех пор, пока душа твоя, вечно ищущая горнего и бессмертного, пребывает в смертном теле, доставляя отечеству и его церквам весьма много полезного.

В 1740 году Симон в действительности давно уже отрёкшейся от мира для служения на ученом поприще церкви и отечеству, оставаясь профессором академии, пострижен был в монашество, посвящен в сан иеромонаха и назначен катихизатором в Братском монастыре. Митрополит Рафаил Заборовский настолько ценил прекрасные качества и педагогические способности Тодорского, что не усомнился отрекомендовать его в законоучители и воспитатели тогдашнему наследнику всероссийского престола великому князю Петру Фёдоровичу.

Именной указ о вызове иеромонаха Симона Тодорского ко двору последовал 31 мая 1742 года. По сему случаю писал к нему из-за границы греческий миссионер иеромонах Парфений: «Вызов тебя благочестивейшею Государынью в царствующей град многих из наших удивил, и я думаю, что это случилось по особому примышлению Божью, с тою именно целю, чтобы ты руководил всех к богоугождению совершенством слова и своей жизни и всех утверждал в правых и благочестивых догматах веры, из коих некоторые многими несогласно с учением церкви понимаются и по своему извращаются. Твое могучее слово не оставит поддержать и руководить заблудших, восставить падших, исправить поврежденных. Вот для чего божественный Промысл вызвал тебя туда через Боговенчанную Елизавету. Светильник не должен, находиться под спудом; он должен сиять и близким, и дальним».

С призванием ко двору на Тодорского была возложена в высшей степени трудная и ответственная задача – воспитать в наследнике престола православного царя и доброго человека – отца всем верно подданным. Трудность выполнения данной задачи обусловливалась личными качествами наследника русского престола.

Петр Фёдорович, сын герцога Голштинского и Анны Петровны, дочери Петра Великого, родился в Киле 10 февраля 1728 года и крещен был в лютеранском исповедании. Рано лишившись родителей, он вверен был опеке обер-гофмаршала Брюммера и обер-камергера Берхгольца, которые оставляли принца в полном пренебрежении или обращались с ним презрительно и деспотически и нимало не заботились о развитии его ума. Вследствие ненормального воспитания, Петр, страдая многими недостатками, делавшими его дальнейшее обучение затруднительным. Болезненный, своенравный, вспыльчивый, имевший отвращение ко всему отвлеченному, но в то же время окруженный ореолом царского высочества, 14-летний юноша требовал большого терпения и искусства со стороны учителей при занятии с ним серьезным делом. Трудность занятий увеличивалась от условий придворной жизни, от частых парадных приёмов, выходов, празднеств и т. п. Со всеми указанными трудностями боролся Штелин, воспитатель и учитель великого князя по русской истории, географии и другим наукам. С ними же должен был бороться и Тодорский. Сознавая трудность и ответственность своей задачи, писал он из Петербурга друзьям своим: «Молитесь обо мне, да подаст Господь силу устам моим с дерзновением исповедать тайну Евангелия, которому служу, да наставит оно само меня, как должно говорить».

По словам Штелина, «иеромонах Тодорский занимался с великим князем еженедельно четыре часа русским языком и Законом Божьим». Кроткому, стеснявшемуся высоким положением своего ученика о. Симону в первое время было очень трудно заниматься с Петром. «Относительно Тодорского, говорит Дирин на основании мемуаров Екатерины 2, великий князь вел себя самым непристойным образом: постоянно возражал ему во время уроков, насмехался над ним, и иногда даже оскорблял его». Однако, благодаря тому, что Елизавета Петровна сама следила за занятиями наследника престола, а также в силу усердного и ревностного отношения законоучителя к своему долгу, дело обучения мало-помалу пошло лучше.

Прежде всего, Петру был преподан Тодорским катехизис, причем обращено было особенное внимание на уяснение смысла и значения тех таинств, к которым предстояло приступить великому князю, чтобы присоединиться к православной церкви. Кроме догматических уроков, наряду с ними велись и нравственные уроки, применяемые к особому положению ученика и готовящемуся ему призванию. «По должности и званию моему, говорит Симон, предлагал его высочеству учение о сем, как то надобно монархам христианским правду любити, сирот защищати, монаршими руками слёзы невинно страждущих отирати, яко за сие вечное да примут от Бога мздовоздаяние». Все эти догматические и нравственные начатки христианского учения были преподаны Петру в самом кратком виде в течение четырех месяцев, так как 7 ноября 1742 года Петр был присоединен к православной церкви.

Продолжая и по принятии Петром православия обучать его Закону Божию, иеромонах Симон в то же время был его духовником. Несомненно, что уроки и наставления Симона, при всех неблагоприятных обстоятельствах, не остались без успеха и пользы. На что указывают следующие слова из одного письма его: «Богу благодарение, Который всегда дает нам торжествовать во Христе и благоухание познания своего делает явным чрез нас во всяком месте...» Если, по словам Штелина, Император Петр 3 не любил никаких шуток над верою и словом Божьим, то, без сомнения, он этим был обязан наставлениям Тодорского.

С февраля 1744 года о. Симон, возведенный в сан архимандрита, должен был начать уроки по Закону Божию с только что прибывшею в Россию принцессою Ангальт-Цербтскою Софиею Августой, невестой наследника престола (впоследствии Императрицею Екатериною 2). При занятии с царственною ученицею о. Симону пришлось бороться едва ли не с большим затруднением, чем при обучении Петра. Если там нужно было препобедить бессознательное нерасположение к серьезному делу, то здесь пришлось считаться с сознательным отвращением к православию и пристрастием к лютеранству. «Моя дочь настолько основательно подготовлена в своей религии (писал отец её), что знает начала настоящей душеспасительной веры и убеждена что никто ни собственными деяниями, ни обетами, ни чрез посредство святых ничего ни получить, ни достичь не может, но что все достигается ради заслуг Христа Сына Божия. То, что согласно с этим верованием, моя дочь может сама проверить и принять, иное же нет. Заставлять или советовать моей дочери принять религию, в которой она усматривает заблуждения, нежелательно, так как должно жить по своей вере; надо предоставить её собственной молитве, её усердию испытать, насколько греческая религия ей не претит...» Архимандриту Симону предстояло совершенно изменить религиозные убеждения принцессы Софии, разубедить в истинности лютеранства, рассеять ложные взгляды на православие. Трудность задачи увеличивалась тем, что приходилось иметь дело с сильным и стойким характером, неспособным поддаваться чужим мнениям и смотреть на что бы то ни было чужими глазами. Однако, для Тодорского трудность подобной задачи не казалась непреодолимою. С одной стороны, обладая в совершенстве высшею европейскою ученостью и немецким языком, прекрасно зная дух лютеранства, отчетливо представляя себе хорошие и слабые стороны его; с другой, будучи убеждён в истинах, православия и превосходстве его над другими исповеданиями, будучи, наконец, знаком с неосновательными нареканиями, взводимыми на православие врагами его, Симон с первых же шагов преподавания принцессе является, так сказать, во всеоружии.

Заметив сильную приверженность принцессы к родному ей лютеранскому исповеданию. Симон сначала не только не высказывался о нем ригористически, напротив, поспешил заявить свое уважение и одобрение всему, что в нем заслуживает такового. Этим он приобрёл доверие и расположенность ученицы выслушать его дальнейшие наставления. Во время болезни принцессы, случившейся вскоре по приезде в Москву, когда мать её Иоганна Елизавета хотела послать за лютеранским пастором, принцесса сказала: «это зачем? позовите лучше Симона Тодорского, я охотно буду говорить с ним». Призвал его, и он говорил с нею в присутствии всех, и все были очень довольны разговором. Сопоставляя далее православие с лютеранством, Симон особенно отмечал существенные пункты сходства между тем и другим, разъясняя при этом несущественность обрядовых разностей. Благодаря такому ведению дела, принцесса в скором времени, если не отрешилась еще от привязанности к лютеранству, то, во всяком случае изменила свой предубеждённый взгляд на православие. Выдвигая, наконец, на вид преимущество православия, он касался церковной истории и доказывал на основании её, что только православная церковь осталась верною подлинным началом древней истинной Христовой и апостольской церкви. Даже мать принцессы была, наконец, убеждена в этом пункте доводами Симона; между прочим, она писала мужу про Тодорского следующее: «Он очень сведущ в истории своей церкви и в началах, на которых она основана. Он более способен, чем светский человек, показать малоосновательные предубеждения против неё, в которые мы погружены или по незнанию, или по пренебрежению».

Занятия с принцессою у архимандрита Симона продолжались по два часа в день. «Чем дальше подвигались они, пишет мать принцессы, тем более ученица оставалась довольна преподанными ей сведениями». После точного разбора главных членов двух вероисповеданий и сличения православного катехизиса с лютеранским, Тодорский представил Софии торжественное исповедание православной веры. Приблизился и самый день присоединения к православной церкви. Насколько можно судить из описания матери принцессы, состояние последней обнаруживало, что она приступает к православию с убеждением и благоговением. «В последний день пишет Иоанна Елизавета, постоянно занятая религиозными мыслями, в созерцании и молитвах, она казалась мне несколько растроганною. Я выспрашивала ее, и она меня уверяла (это я к сама видела), что была встревожена только действительным созерцанием веры. Всю ночь она спала очень хорошо – верный знак её душевного спокойствия». Таким образом, Тодорскому своими прекрасными уроками удалось в полном смысле слова обратить ревностную лютеранку в православие. Присоединение принцессы Софии с наречением имени Екатерины, совершилось в придворной церкви 28 июня 1744 года. Невеста наследника всероссийского престола, будущая государыня, выполняла все требования и обряды церковные с таким знанием и уверенностью и с таким благоговением, что «Её Величество и большая часть бывших при том знатных особ от радости не могли слез удержать».

Кроме преподавания Закона Божия и русского языка великому князю Петру Фёдоровичу, а также наставления в православной вере великой княжне Екатерине Алексеевне, на о. Симоне лежала еще обязанность в высокоторжественные дни, по особому назначению государыни, в её присутствии, произносить за литургией проповеди или предики. Все эти проповеди, по желанию Императрицы, печатавшиеся в свое время, составлены по всем современным им риторическим правилам. При этом в них ясно обнаруживается сердечная теплота, глубокое одушевление, широкое пользование примерами и словами Свящ. Писания и истории, чуждое искусственности изъяснения христианских мыслей и нравственных положений и восторженное преклонение пред личностью преобразователя и просветителя России Петра Великого.

Пользуясь благосклонностью Императрицы, Тодорский имел большое влияние при дворе и мог оказывать помощь и покровительство нуждающимся и притесняемым. К нему обращались с просьбами и православные и иноверцы, и близкие и дальние, и ученые, и простые, и богатые, и бедные, и взрослые и малые. И ни один проситель не был забыт им, ни одна просьба не была, оставлена без внимания. Профессор университета Крузий – протестант, откровенно сознавался, что он прибегает к преосвященному Симону именно потому, что верит в силу его святости и христианской любви ко всем несчастным.

С призванием ко двору, началось для о. Симона быстрое повышение на иерархической лестнице. Чрез год с небольшим по приезде в столицу он был назначен членом Свят. Синода и архимандритом Костромского Ипатиевского монастыря. Повышение о. Симона вызвало сочувственную радость среди его друзей и учеников. «Как я мог не радоваться (писал к нему помянутый выше Ляссеветский), рассуждая, что покоящаяся на тебе митра гармонирует с мудростью, гораздо ранее увенчавшею твою голову? Как мог не радоваться, соображая, что вполне прилично, чтобы крест с Распятым на нем, запечатлённый в твоем сердце, блестел и на груди твоей? Как мог не радоваться, видя в твоей руке жезл, волков прогоняющий, овец же сохраняющий? Более же всего я был доволен, узнав о причислении тебя к членам Свят. Синода. Ибо я знаю, что твоя душа одинаково и желает, и может словом и делом увеличивать пользу общества».

В первый же год пребывания своего членом Свят. Синода архимандрит Симон выказал величайшее уважение к своему служебному долгу. Как сказано выше, в 1743 году последовало по докладу Свят. Синода запрещение переведённого Тодорским сочинения Арндта «Об истинном христианстве». Как член Свят. Синода, о. Симон должен был принять участие в этом запрещении и таким образом наложить руку на свой труд, осудить за него самого себя, и он не уклонился от исполнения своего долга. Признавая на стороне Свят. Синода силу законности, также основательности опасения за могущий распространиться от переведенных им книг в мало подготовленном обществе соблазн, он не задумался исполнить во всей строгости распоряжение Свят. Синода, ставя охраняемые им интересы Церкви, выше своих личных интересов.

Как член Свят. Синода и отличный филолог, и экзегет, о. Симон принимал участие в исправлении и окончательном редактировании славянской Библии. Об этих занятиях его было известно даже заграничным друзьям его. Греческий миссионер иеромонах Парфений пишет: «Обрадовался я, услышав, что ты занимаешься исправлением книг Ветхого Завета. Да поможет тебе Господь столько же сделать в этом духовном труде, сколько сделал Птоломей по отношению к Ветхому Завету».

В 1745 году 31 марта, в день святого мученика Ипатия, архимандрит Симон, в присутствии Императрицы, посвящен во епископа Костромского и Галичского, а чрез пять месяцев последовал указ от 20 августа 1745 года о перемещении преосвященного Симона на Псковскую кафедру, на которой он вскоре получил сан архиепископа. По получении архиерейского сана, преосвященный Симон по-прежнему оставался при дворе и состоял членом Свят. Синода; епархиями же управлял заочно, посредством письменных распоряжений на имя консистории.

Несмотря на многочисленные служебные обязанности, преосвященный Симон находил возможности уделять насколько времени научным занятием. Он постоянно выписывал из заграницы появившаяся там лучшие издания, благодаря чему, у него с течением времени скопилась богатая библиотека, состоящая из редких книг и рукописей, общее число которых простиралось до 800 томов. В её состав вошли сочинения многих отцов церкви, книги почти всех классических писателей, латинских и греческих сочинений немецких богословов, философов и филологов, наконец, особенно много печатных изданий и рукописей, касающихся Библии и восточных языков.

Свет мудрости и добрых дел преосвященного Симона разливался во все страны православного мира. «Слава о тебе повсюду распространяется, писал к нему из Силезии иеромонах Иаков Она поражает и мое сердце, заставляет меня искать любви твоей и верить, что ты словом и делом ревнуешь тем великим светильникам, которых слово доныне разливает животворную силу везде, где только призывается имя Христово». «До нас доходит слух о твоей высокой мудрости и ревности к благочестию, писал к святителю Симону Александрийский патриарх Александр. Благодарим Бога и воссылаем хвалу Ему за то, что Он доныне не перестает воздвигать в своей церкви боголюбивых пастырей и ревнителей благочестия».

Отчасти желая предаться ученым занятиям, отчасти желая исправления епархиальных дел, в 1750 году преосвященный Симон испросил себе отпуск в Псковскую епархию. В Пскове он приложил все старание к благоустройству семинарии, открытой его предшественником в покровителем, преосвященным Рафаилом Заборовским, обложил монастыри взносами на Семинарию, увеличил содержание учащим, допускал, вместо пособия, ученикам занимать свободные дьяческие места в Пскове, учредил при семинарии писарскую школу, соорудил под Троицким кафедральным собором церковь во имя святой благоверной княгини Ольги Псковской, обновил и украсил исстари запустившие в Довмонтовой стене приписанные к архиерейскому дому, церкви Димитриевскую, Воскресенскую, Софийскую и Георгиевскую.

Чрезмерные занятия преосвященного Симона науками в юношеском и зрелом возрастах и долгое пребывание в нездоровом климате северной столицы расстроили здоровье его. В 1754 году Псковская консистория доносила Свят. Синоду, что преосвященный Симон после болезни минувшего февраля с 21 на 22 число волею Божьею от временного житья сего преставился, и тело его надлежаще убрано и повыносе поставлено в Псковской соборной церкви. Скончался владыка 53 лет. По распоряжению Свят. Синода, погребение его совершено 12 марта членом Синода преосвященным Сильвестром, архиепископом С.-Петербургским и Шлиссельбургским.

Денег от преосвященного не осталось. Весь излишек содержаний он расходовал на покупку книг и вспомоществование нуждающимся. Филологические, по восточным языкам, и гомилетические сочинения его находятся в С.-Петербурге, в библиотеке Императорской Академии Наук, a библиотека его – из редких еврейских, халдейских, сирийских и арабских книг – в Псковской духовной семинарии. В последней же хранятся и письма к Преосвященному от разных лиц, на языках греческом, латинском, немецком и еврейском. Письма эти наглядно доказывают каким великим уважением пользовался святитель Симон у своих современников, как в России, так и у иностранцев. Перевод этих писем, сделанный À. Князевым, напечатан в «Духовной Беседе» за 1872 год.

В ночь с 18 на 19 января 1730 года в Москве, в Лефортовом дворце умер от оспы 15 летний Император Петр II, пробывший на престоле с 5/V 1727 внук преобразователя, сын казненного царевича Алексея, не получил себе приемника. Вместе с ним гасла династия, пресекалась мужская линия дома Романовых. Члены Верховного Тайного Совета, пожелавшие воспользоваться этим случаем, чтобы ограничить самодержавие, выбрали на престол законную дочь, старшего из братьев – царей Иоанна, Анну, имевшую больше прав на избрание, чем дочери Петра. Анна была второй дочерью царя Иоанна Алексеевича и супруги его Прасковьи Фёдоровны. Её подчиненное положение в Курляндии ручалось за то что она с радостью примет корону на каких бы то ни было условиях.

Приняв власть сначала с ограничениями, выработанными ей членами Верхов. Тайного Совета, генералом Леонтьевым, кн. Михаилом Голицыным и кн. Василем Лукичом Долгоруким, вскоре, а именно 25 февраля, по просьбе дворян, Анна Иоанновна объявила себя самодержавной и разорвала подписанные ею ограничительные пункты и 1 марта по всем соборам и церквам «паки» присягали уже самодержавной Императрице. Так кончилась десятидневная конституционно-аристократическая русская Монархия XVIII в., сооружённая 4-х недельным временным правлением В. Т. Совета.

Одним из главных пунктов при её избрании было требование, чтобы она не брала с собою в Москву Бирона; без суда и следствия живота и имений не отнимала и без Верх. Тайного Совета войны не начинала и мира не заключала.

Один из членов Верховного Тайного Совета князь Д. Голицын, когда восстановлено было самодержавие, сказал: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его; як знаю, что паду жертвой неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за отечество; мне уж и без того остается немного жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего.» Дорого заплатила дворянская гвардия за свое всеподданнейшее прошение 25 февраля 1730 г. о восстановлении самодержавия и за великолепный обед, данный за это Императрицей гвардейским офицерам 4 апреля того же года: немцы показали этой гвардии изнанку восстановленного ею русского самодержавия.

Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался, люди, пострадавшие от немцев, независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, – в глазах народа превращались в героев мучеников. Но при всем том народ не поднимался против немцев, а только роптал. Причины этого заключались в том, что с одной стороны страшный режим не давал народу возможности сплотиться, а с другой стороны не было лица, во имя которого могло произойти движение.

17 лет Анна Иоанновна была по желанию П. В выдана замуж, из видов политики за молодого герцога курляндского Фридриха Вильгельма, – племянника короля Прусского. 31 октября 1710 года было отпраздновано это бракосочетание.

Недолго пришлось молодой герцогине пользоваться счастьем семейной жизни: молодые провели в Петербурге 2 с половиной месяца и в январе 1711 года отравились в Курляндию, но герцогу не суждено было вернуться в свои владения с молодой супругой: «отъехав от Петербурга 40 верст, он внезапно скончался 9 января на мызе Дудергофа, а вдова временно вернулась к матери, в село Измайлово.

Ho П.В. приказал ей переселиться в Курляндию и она поселилась в Митаве. Ей был назначен в качестве гофмейстера Петр Бестужев-Рюмин.

В этой стране она провела 19 лет, бездеятельно, монотонно, подчиняясь во всех распоряжениях русскому гофмаршалу, действовавшему по указанию П. В., однако приезжала и в Россию, так приезжала в 1724 т. на коронацию Екатерины I.

Соскучившись одиночной жизнью в Митаве, герцогиня удостоила своей особой благосклонностью приставленного к ней Бестужева; с течением же времени перенесла свое расположение на человека, далеко недостойного той чести по своим личным качествам, но сумевшего приобрести на неё столь огромное влияние, что он продолжал им пользоваться и по восшествии Анны Иоанновны на престол, сделавшись всесильным вершителем судеб России. Это был красавец Бирен, называвший себя впоследствии БИРОН, сын Курляндского лесничего, по ходатайству Бестужева, был сделан её камер юнкером, в 1718 г.

Желал затушевать свое положение Анна Иоанновна женила Бирона в 1723 г. на одной из своих придворных, девице Трейден.

Императрица Анна Иоанновна от природы чувствительная и сострадательная, облевалась слезами, когда подписывала смертный приговор Волынскому, жила в совершенном неведении о бедствиях, которые терпел её народ, и о тех злоупотреблениях, которые делались в государстве её именем.

Наследовав от отца характер слабый, нерешительный и полное отсутствие воли, она всецело подпала под влияние Бирона, который через жену и детей окружил её постоянным надзором, так что Императрица на могла слова сказать без его ведома и контроля.

Последние годы Императрица страдала Каменною болезнью, 17 октября 1740 г. она скончалась. По вскрытии тела был найден в чреслах покойной значительной величины камень.

По внушению фаворита, императрица назначила своим преемником внука своего, 3 месячного ребенка Иоанна 4, а регентом Империи, на время его малолетства – герцога Эрнеста Бирона.

Эпоха 1730–1740 годов ознаменовалась влиянием фаворита Бирона и царствованию Имп. Анны проф. Ключевский выносит суровый приговор:

«Это царствование – одна из мрачных страниц нашей истории и наиболее темное пятно на ней – сама Императрица».

Обращаясь к характеристике правительственных отношений к церковным делам в царствование Анны Иоанновны и выясняя принципы государственной церковной политики, нужно прийти к тому заключению, что главными лицами подозрительной настроенности правительства к церкви были Остерман и архиепископ Феофан Прокопович.

Явившиеся было пред воцарением Анны Иоанновны предчувствия светлых дней для русского народа и духовенства не оправдались. Провозгласив себя продолжательницею дел Петровых, Императрица окружила себя такими лицами, который, как нельзя более были склонны довести основные начала, положенные в основу петровских церковных преобразований, до их крайних последствий они стояли на стороне государственных интересов и понимали их в духе западных отношений государства к Церкви: отсюда с одной стороны – заботы о просвещении духовенства, о религиозном развитии народа, поднятия нравственного уровня пастырей, а с другой стремление утилизировать в государственных видах монастырские имущества, ограничить число монашеского сословия, очистить ряды духовенства от людей праздных и заставить их нести службу государству. Добрые начинания, созревшие в кабинетных соображениях, в жизни осуществлялись с трудом; а поход против монашества и духовенства, как всякая отрицательная мера, шел гораздо успешнее. В конце концов, Аннинское царствование оставило в памяти церкви русской одно горькое и неприятное воспоминание, отзывы современников и потомства полны горечи и ненависти к этим страшным, как они говорят, временам.

В отношении к Свящ. Синоду, как высшему органу церковного управления, правительство сказалось в некотором умалении власти, в униженности этого учреждения. Осуждение Синодальных членов, не утверждение вновь избранных, подчиненность кабинету, отсутствие «ока царева» – обер-прокурора, исполнение его обязанностей обер-секретарем, недоверие в деятельности Синодальных членов, резкое обращение и не внимание, к всеподданнейшим докладам о перемещении епархиальных архиереев и монастырских настоятелей, сокращение средств содержания, передача Синодальных финансовых учреждений в ведомство коллеги экономии и друг., все – подтверждение сказанного.

Высшая церковная иерархия мало ценилась правительством. Жизнь её протекала в атмосфере доносов, допросов, пыток и ссылок. Никто не знал покоя, никто не мог рассчитывать на безопасность. Доказательством служат судебные процессы архиереев: Ворoнежского Льва Юрлова, Ростовского Георгия Дашкова, Коломенского Игнатия Смолы, Казанского Сильвестра, Киевского Варлаама Волантовича, Тверского Феофилакта Лопатинского, Псковского Варлаама Леницкого, может быть невинно, по одному лишь подозрению, лишенных сана и сосланных в дальние монастыри, – не говоря уже о страдальцах из числа меньшей братии... Все молчало в страхе, но глухое недовольство жило, развивалось и крепло в среде иерархии, сохранившей о царствовании Анны Иоанновны самые худшие воспоминания и высказавшей их открыто при Императрице Елизавете в страстных негодующих речах и проповедях.

В жизни белого духовенства русской Церкви всего 18 в. на Аннинское царствование составляет печальную эпоху. Поистине, «мрачное было время». Сегодня у алтаря, – завтра в железных оковах, на пути в застенок; сегодня служитель церкви – завтра изувеченный, заклейменный солдат, ссыльный поселенец бесприютной Сибири, каторжник горных рудников, в лучшем случае – тюрьма, судебная волокита, в худшем – смерть.

Тернистый же путь военной Службы изведали тысячи. Суровые разборы в военную службу церковников и церковнослужительских детей рисуют потрясающую картину бедствия православного духовенства. Это был бич, от которого страдали не отдельные лица, но целые епархии. Гражданское правительство, преследуя только свои государственные интересы, являлось глухим к интересам Церкви. Брали от 15 до 40 летнего возраста, причем для того, чтобы духовенство не могло обманывать в показаниях о летах своих детей, вербовщикам предоставлено было право определять возраст вербуемых глазомером. Брали не только детей духовенства, но и служащих дьячков и пономарей, даже учащихся в школах.

В одну военную службу забрано было из духовного сословия более 12.000 человек. Также очень много их попало в подушный оклад. С апреля 1739 года св. Синод решился выступить на защиту духовного сословия и опустошенных церквей, но уже было поздно. К концу царствования Анны Иоанновны результатом боевой по отношению к духовенству политики оказалось – 700 опустевших, несколько сот полу опустевших и более 9000 праздных месте в церковных притчах.

Бесстрастно-холодная политика правительства сказалась во всех делах, касавшихся духовенства: при замещении церковных должностей, в вопросах о материальном обеспечении духовенства о бродячем духовенстве и т. д.

Разрушительным ураганом пронеслось Анненское царствование и над монашеством и многое разрушив. И монашество не избежало общей участи политических подозрений доносов, розысков и проч.

Подозревали иноков в политической неблагонадежности, пытали, наказывали, ссылали, стесняли имущественные права, строго контролировали монастырское хозяйство, усиленно искореняли «тунеядцев» и всеми способами старались привлечь монастыри на службу государству; меры правительства были суровы и резки, не допускали противоречий, и никто не смел поступать иначе чем требовалось. Правительство не считалось с потребностями и условиями русской жизни не сообразовалось с подготовленностью той среды, которой касались узаконения, и потому получились отрицательные результаты. Последствиями мер к монашеству было опустошение монастырей и оскудение в них монашествующей братии.

Немецкое правительство Императрицы Анны, с свойственным ему недоброжелательством вообще к монашеству, приняло против него разные репрессивные меры. Так предложена было произвести проверку того, насколько соблюдались в действительности запретительные относительно поступления в монашество, указы Петра I, которыми пострижение в монашество дозволялось только вдовым священникам и диаконам, и отставным солдатам.

Началось обширное дело, которое всколыхнуло все современное монашество. Обращено было, строгое внимание на всех постриженных в противность указам. Незаконно постриженных монахов возвращали обратно в прежнее состояние и водворяли в прежние местожительства. В одном Кирилло-Белозерском монастыре было расстрижено шестьдесят человек. Расстригали даже и тех, которые имели сан диаконов и иеромонахов.

По отношению к расколу – в рассматриваемое время не встречается особо важных мероприятий. Правительство смотрело на раскол с государственной точки зрения и пробегая иногда к строгостям, в общем позволяло раскольникам жить без преследований, взимая с них положенные налоги; раскольничья пропаганда процветала; указы грозны были лишь на словах, – и сами вожди раскола считают правление Анны счастливым для себя временем, до его терпимости. Заботы правительства о просвещении духовенства с первого взгляда кажутся широкими: число училищ и семинарий при отсутствии правительственной поддержки, при скудости духовных и материальных средств, духовно-образовательное дело возросло значительно, епархии сделали напряженные усилия, но не могло сложиться по предназначенной ему норме и установиться прочно. Епархии сделали напряженные усилия, открыли много новых семинарий, но стать окончательно на ноги этим учебным заведениям не пришлось еще долго. Таким образом и в этом отношении правительство сделало гораздо меньше, чем можно было ожидать от него. Правда, сравнительно с Петровским временем, при Анне Иоанновне духовная школа сделала значительный шаг вперед: выдвинут новый нормальный тип духовно-учебного заведения, повышен образовательный ценз для кандидатов на священство, положено основание средним епархиальным училищам, но вся эта забота шла снизу, а не сверху, откуда слышались только приказы и распоряжения.

Эти тёмные стороны насколько тускнеют от усиленных забот, проявленных правительством в организации внутренних и внешних миссий – в Казани, Астрахани, Саратове, на Камчатке, а также в Пекине и Польше; от выдачи денежных пособий патриархам, духовным властям, монастырям и церквам Палестины, Грузии и друг.

От своих верноподданных православного исповедания правительство требовало исполнения христианского долга, контролировало, следило, штрафовало виновных и т. п.

Смерть Анны Иоанновны развязала языки. Перед смертью она назначила преемником себе только что родившегося принца Брауншвейг-Люненбургского Иоанна Антоновича, правнука царя Иоанна Алексеевича. Несмотря на то, что у малолетнего наследника были налицо отец – Антон Ульрих и мать Анна Леопольдовна, Императрица назначила регентом Бирона.

Ненавистный народу фаворит стал формально распорядителем России до совершеннолетия монарха, иначе говоря, на 17 лет. На лицах русских бывшие тогда иноземцы читали горе и стыд, так ужасно действовало на русские умы вступление во власть презренного немца.

Гвардия ждала только минуты, когда прах Императрицы предан будет земле, чтобы подняться на Бирона. Хотя Бирон был свергнут, но правительство осталось немецкое, «много непорядков происходит» отзывались о делах русские люди. Анна Леопольдовна – мать Императора, была совершенно неспособна не только к управлению, но и к деятельности вообще. Детски близорукая и неразвитая, она была избалована, любила роскошь и тесный кружок веселых людей, желала жить для себя и подальше от дел.

Не только к государственным делам, но и к окружающим ее отношениям придворного круга она не могла присмотреться сознательно, не могла примирить бесчисленных ссор и распрей, происходивших между людьми, близкими к власти. При таких условиях правительство не могло быть сильным. Его слабость была заметна для всех, его свойства никого не привлекали. Явилась возможность скорого и лёгкого переворота. И вот в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета приехала в сопровождении Лестока и Воронцова в казармы гренадерской роты Преображенского полка и с помощью её произвела с чрезвычайной легкостью государственный переворот. В новой Императрице видели чисто русскую государыню и праздновали падение немецкого режима. Все видные деятели прежнего режима – немцы, были отданы под суд. Вместе с Остерманом попали под следствие Миних, Левенвольд и все бывшие близкими к бывшей правительнице. Ясно было, что Императрица желает править Россией посредством русских людей; все русское, что было поругано и унижено, получило свои права. Семейство Анны Леопольдовны было отправлено в Ригу, а в 1743 г. в Холгмогоры, а её Сын Иоан Антонович переведен в Шлиссельбург, где и провел все царствование Елизаветы. Немецкому влиянию положен был конец. Свержение иноземцев и ласка к русским людям обусловили собою прочность и популярность нового царствования, объявившего своим лозунгом верность традициям Петра Великого. Так закончился темный период нашей истории 18 века.

Елизавета – дочь Итератора Петра Великого и Екатерины I родилась 18 декабря 1708 г., в г. Москве.

От родителей наследовала замечательно красивую внешность – высокая ростом, стройная, с прекрасными белокурыми волосами, чудными голубыми глазами и ослепительным белым цветом лица.

Самым крупным событием её царствования, было основание 12 января 1755 г. Московского государственного университета, а затем московской и казанской гимназии в 1758 г., «для размножения наук с Империи», в 1757 г. – Академии художеств в С. П. Б.

Она первая в Европе отменила смертную казнь за простые уголовные дела, ею же отменены пытки.

Как женщина в высшей степени религиозная, Императрица оковывала большое почтение духовенству; особенно важное значение имеет указ 15 июля 1744 r., им была уничтожена комиссия экономии, заведовавшая монастырскими и духовными имуществами, и все церковные вотчины переданы в ведомство и управление Св. Синода, который приобрёл в царствование Елизаветы Петровны особенную силу.

Приступила к постройке Зимнего Дворца, по плану архитектора Растрелли. Скончалась 25 декабря 1761г. – 52 лет от роду.

Елизавета Петровна, представляет собою цельный тип. Она не поддалась рабскому, но вместе с тем только внешнему копированию всего немецкого, хорошего и дурного, лишь бы оно было не русское.

Будучи ещё цесаревной, она была свободна oт этого нравственного рабства: её симпатии лежали к русской национальной почве, русскому народу и выражались самостоятельно. Живя частным лицом и даже несколько в затоне от Минихов и Остерманов, еще цесаревной, оставшись сиротой после своего великого родителя и скоро за ним сошедшей в могилу матери, Елизавета Петровна сошлась с народом. Она жила в селе, на виду у крестьян и посадских людей, участвовала в сельских и крестьянских хороводах, пела с крестьянскими девушками хороводные песни, сама их сочиняла. Она любит и ласкает русского солдата и находит не неприятным его сообщество.

Всякий солдатик и компанец свободно идёт к ней, к своей «матушке цесаревне» с именинным пирогом и получает чарку анисовки из рук цесаревны, которая сама не прочь, «по батюшкиному» выпить за здоровье солдатика.

Все придворные пети-метры и маркизы не пользуются расположением цесаревны, а, напротив, ей больше нравится общество русских и малорусских певчих, между которыми она сама поет «первым дишкантистом». Ей близок и певчий «Чайка, умерший в Киле» от жёлчи, и певчий Тарасевич, и сержант Шубин, a в последствии певчий Алексий, сын малороссийского казака Гринька. Разума, становится её супругом. Она сама пишет русские стихи. Она покровительствует созданию русского театра, первых русских гимназий, первого русского Университета. При ней получает начало русская литература, русская журналистика. Все русское, придавленное Петром, оживает, получает салу, хотя Россия и не отворачивается от запада, куда Петр повернул ее лицом, так круто, что едва не повредил ей позвоночного столба.

Императрица Елизавета царствовала двадцать лет, с 25 ноября 1741 года по 25 декабря 1761 г. Царствование её было не без славы, даже не без пользы. Мирная и беззаботная, она была вынуждена воевать чуть не половину своего царствования, побеждала первого стратега того времени, Фридриха Великого, брала Берлин, никогда на Руси не жилось так легко и ни одно царствование до 1762 г. не оставляло по себе такого приятного воспоминания. Карта Европы лежала перед ней, но она редко на нее заглядывала и до конца жизни была уверена в возможности проехать в Англию сухим путем – и она же основала первый настоящей университет в России – Московский. Елизавета была умная и добрая, но беспорядочная и своенравная русская барыня 18 в., которую по русскому обычаю многие бранили при жизни и также по русскому обычаю все оплакали по смерти.

Первенствующим членом Св. Синода был преемник Феофана на Новгородской кафедре Амвросий Юшкевич, другим влиятельным членом был Арсений Мацеевич, Митрополит Ростовский. С их стороны была сделана попытка произвести реорганизацию Св. Синода через удаление из него светских чиновников обер-прокурора и секретарей. Но доклад их не был принят во внимание. В административном положении Синода произошла перемена: Синод снова получил значение высшего правительственного учреждения по духовному ведомству. И в составе его членов по-прежнему преобладал элемент из малороссов, которых правительство более ценило, как людей по степени своего просвещения более способных к отправлению административных обязанностей и к пониманию правительственных распоряжений.

Одним из людей, сиянием своей чистой души освятившим эпоху Елизаветы и пользовавшимся личным почитанием Императрицы, был епископ Белгородский Иоасаф. Святитель Иоасаф происходил из известного малороссийского рода Горленко. Его прадед был выходцем из Заднепровья. Он бежал от гнета польской унии вместе с другими православными и прославился своею воинскою удалью. Мать Иоасафа происходила из фамилии Апостол, её отец был малороссийским гетманом. Иоасаф родился в праздник Рождества Богородицы, во время литургии – 8 сентября 1705 г., младенца назвали Иоакимом. Родители предназначали его для мирской жизни, надеялись видеть в нем наследника своего обширного состояния. На 8 году он был отправлен в Киев в Киево-Братскую Могилянскую академию.

Жизнь в Киеве среди святынь и духовное образование укрепили религиозное настроение. Мир не манил его. Его влекло к себе уединение, подвиги, церковь, и в нем, уже на шестнадцатом году, созрела решимость посвятить себя всего Богу. Когда исполнилось ему 18 лет, то Иоаким решил объявить своим родителям, что чувствует призвание к монашеской жизни и просил благословить его на поступление в монастырь. Родители и слышать не хотели о том, чтобы ему умереть для мира. Тяжело было Иоасафу, но он вспомнил слова Спасителя: «Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин». Он вернулся в Киев для окончания образования, а засим удалился в Киевский Межигорокий монастырь. Здесь он проходил целый год искус, полагающейся перед пострижением. “Это время прошло в чрезвычайных подвигах. О том, как он жил в это время, он кратко отозвался в своем письме к сестре, писанном во время своей предсмертной болезни: «Сестрица, излишняя ревность вначале не дает мне ныне веку дожить». На 20 году Иоаким пострижен был в рясофор с именем Иллариона. Посланный слуга объявить, о том родителям – передал это известие и сын просил их благословения и прощения за ослушание.

Со слезами и великою грустью родители приняли эту весть, но простили сына и послали ему благословение. В 1727 г. он пострижен был в мантию с именем Иоасафа. Иоасаф – это имя царевича Индийского, который познал свет Христов, оставил царство и провел жизнь в великих подвигах пустыножительства.

В дальнейшем Иоасаф занимал должности учителя при академии, а в 1737 г. назначен игуменом Лубенского монастыря. В монастыре Иоасаф нашел все в беспорядке. Все пришло в ветхость, требовало ремонта, и средств не было. Тогда Иоасаф решился поехать в Москву и Петербург за сбором. В Петербурге ему удалось представить, сборную книгу самой Императрице и получить от неё 2000 руб. Вернувшись в монастырь Иоасаф деятельно принялся за восстановление обители. Через некоторое время умер митрополит Белгородский, и Императрице было представлено четыре кандидата на его кафедру, из них о. Иоасаф четвертым. Императрица остановила свой выбор на нем.

Для хиротонии он ездил в Петербург, и был рукоположен в присутствии Императрицы в Петропавловском соборе – 2 июня .1748 г., в день Всех Святых. Древняя Белгородская епархия была очень обширна. В её состав входили теперешние епархии: Курская, Харьковская, часть Черниговской... В ней было 1.060 церквей. Несмотря на слабость сил, Иоасаф выказал чрезвычайную энергию и настойчивость в управлении епархией. Прежде всего, он предпринял объезд и личное непосредственное ознакомление показало нужды и неустройства. Большая часть духовенства была невежественной. Белгородская Духовная Семинария и Харьковский коллегиум не могли приготовить достаточное количество образованных священников, а нужда была велика, почему многих священников нашел Иоасаф еле разбиравшихся, по складам служебника. Производя экзамен священникам, незнающих посылал в Белгород доучиваться, а безнадежно-невежественных отрешал от места. Он потребовал усиления деятельности благочинных в наблюдении за церковным благочинием и поведением священников. Заметив, при объезде, что Св. Дары некоторые хранят небрежно, не в специальных ковчежцах, – он отдал строгое предписание, под угрозой лишения священства, хранить Дары на престоле, носить Их, к больным в потирах, облачаясь в ризы.

Характерно также указание епископа Иоасафа, что священники во время богослужения позволяют себе страшные нововведения, и он строго запретил эти «непотребные вымыслы: лишние, где не надлежит рук воздаяния, каждения пред великим выходом креста, целование и прочие лишние благочиния, что паче бесчиние есть, и внимающих не к сокращению, а к смеху побуждает». Для хранения мира епископ выписал для всех храмов 3000 стеклянных сосудов с ящиками. Нетрезвость духовенства было явление, с которым епископ боролся неутомимо. Ссоры и распри были тоже обычным явлением, и епископ строго предписал, чтобы враждовавшие раньше примирения не осмеливались служить литургию. Кроме этой постоянной борьбы с недостатками духовенства, много огорчений и забот причиняло епископу поведение мирян.

В простом народе – самое грубое невежество, суеверия, требовали напряженных забот и решительных мер воздействия к их искоренению. Требовательный к духовенству, епископ к действительным нуждам его относился с чрезвычайною заботливостью и защищал его от произвола сильных лиц.

Так управляющей именем князя Юсупова самовольно выгнал сельского причетника. Святитель приказал причетнику вернуться на место и угрожал управлению имения запечатать иначе церковь, a владельцу в Петербург написал настоятельное требование о вознаграждении обиженного. Милосердие было одною из наиболее развитых в епископе Иоасафе добродетелей.

Все доходы богатой кафедры он раздавал бедным, имевшим к нему всегда свободный доступ. Всякий страдавший был ему близок и дорог.

Перед великими праздниками, когда бывал болен келейник, святитель сам ходил с тайною милостыней. Вообще, точно предчувствуя, что век его будет недолог, он спешил делать добро, спешил наполнить жизнь свою подвигами. Он постоянно помнил неизбежный час смерти и со слезами готовился к нему. Келейник, приходивший к нему с докладом об утренних и вечерних богослужениях заставал его всегда молящимся. При всяком бое часов, отбивавшем умчавшийся в вечность час: святитель произносил молитву, молиться которою советовал и другим, – она называется доселе отеческой молитвой святителя Иоасафа Белгородского, и многие ее творят. Вот слова этой молитвы: «Буди благословен день и час, в оньже Господь Мой И. X. мене ради родися, распятие претерпел и смертью пострада. О Господи И. X. Сыне Божий, в час смерти моей приими дух раба твоего в странствии суща, молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки веков, аминь». В последний год своей жизни он отправился на родину и не раз говорил, что уже не вернется в Белгород.

В мае он отслужил в соборе последнюю Литургию и простился с паствой, прося у всех прощения за невольные обиды и разрешил всех, кто его обидел.

Выезжая из города, он еще раз повторил, что его больше нe увидит. Граждане провожали его далеко за город. Выйдя из экипажа, он обернулся лицом к городу и благословил его. На этом же месте через полгода встречали его гроб. Встретившись с отцом своим Иоасаф проявил очень много внимания и нежной сыновней почтительности. Возвращаясь после свидания с родными домой, святитель, уже в пределах своей епархии, в селе Грайвороне, сильно заболел предсмертною, болезнью, продолжавшеюся более 2 месяцев.

Умер он 10 декабря 1754 года, 49 лет от роду. В час его смерти Исаия, игумен Хотмыжского монастыря, лежащего недалеко от Грайворона, видел во сне, что он со святителем Иоасафом стоит в Белгороде у окна, и святитель, указывая ему на восходящее ярко сияющее, солнце, сказал: «Как солнце сие ясно, так светло предстал я в час сей престолу Божью». Игумен, проснувшись заметил время своего сна и послал немедленно в Грайворон, узнать о его здоровье. Посланный вернулся с ответом, что Святитель скончался в тот самый час, который заметил игумен. Гроб с останками привезен был в Белгород, и горожане встречали своего святителя в том месте, где осенью он их благословлял последней раз. После почившего остались 70 или 80 копеек, и консистория запрашивала Синод, на что хоронить его. Было предписано взять 300 рублей из запасных сумм архиерейского дома. Святитель был погребен в устроенном им склепе Троицкого Собора. Прошло 2 года после смерти, и несколько человек соборного причта, уверенные в праведности святителя, потихоньку открыли гроб. Хотя в воздухе склепа было сыро, тело святителя, лицо, одежда, гроб – все найдено было совершенно целым без малейших признаков тления. Быстро распространился слух о том, к могиле стали собираться больные, и произошло много случаев исцеления.

Святитель Иоасаф имел вид постнический, немного суровый. У него были темно-серые острые глаза, седые волосы и еле заметная борода. Он изображается большею частью в архиерейском полном облачении, держащим в одной руке жезл. Другая рука благословляет или держит крест. Прославление святителя Иоасафа произошло 4 сентября 1911 года. После 156 лет со дня блаженной кончины святителя 19 февраля 1911 г. опубликовано послание Св. Синода возлюбленным о Господе чадам Православной Российской Церкви о том что Господь воздвиг нового ходатая за Русь Святую, Святителя Иоасафа, установив день памяти его 10 декабря.

В числе особенно характерных черт святителя Иоасафа нужно отметить его строгость, являвшуюся для многих предметом соблазна. Эта черта деятельности позволила профессору Лебедеву усомниться в милосердии святителя Иоасафа. Но строгость свят. Иоасафа является лишь выражением честности и добросовестности и нравственной чистоты, а не выражением черствости и жестокосердия, как думает проф. А. Лебедев, ибо середины между правдой и ложью, между да и нет – не существует. Не знали этой середины все, кто жизнью своей прославлял Бога. Не знал этой середины и свят. Иоасаф. Он проявил строгость к греху из-за ревности к Богу, а это обличает в нем ревностнейшего слугу Христова.

Не горлицею тихою, а «зорким орлом» который «далеко прозирал» был святитель Иоасаф. Много благочестивых сказаний сохранилось о деятельности святителя.

Уже в 20 годах 19 ст. возбуждались ходатайства о причислении к лику святых нетленно почившего святителя Иоасафа, но только в начале 20 столетия совершилось его прославление. На докладе Синода Государь Император Николай Александрович 10 декабря (день кончины св. Иоасафа), написал: «Благодатным предательством святителя Иоасафа да укрепляется в Державе Российской преданность праотеческому православию, ко благу всего народа Русского. Приемлю предложения Св. Синода с искренним умилением и полным сочувствием».

4 сентября 1911 г. совершилось торжественное открытие мощей святителя Иоасафа.

Дни 1, 2 и 3 сентября были днями заупокойных богослужений. На ектеньях в эти дни поминались имена родителей святителя – Андрея и Марии, архиепископа Симона Тодорского, совершившего хиротонию святителя в епископы, и, наконец, поминался сам епископ Иоасаф.

3 сентября в 6 в часов вечера было совершено всенощное бдение. До литьи, всенощное бдение шло обычным порядком, только вместе с воскресной службой отправляема была и служба святителю Иоасафу.

И вот начинается пение литийных стихир. Весь народ зажигает, имеющиеся в руках свечи. Певчие и священно-церковнослужители с крестным ходом выходят в западные двери храма и располагаются этих дверей в заранее определенном порядке. В это время владыка – митрополит и прочие архипастыри со старейшими из духовенства спускаются в пещеру и окадив гроб с честными мощами святителя благоговейно поднимают его и выносят из пещеры. По установлении гроба на носилки, старейшие из духовенства поднимают его на плечи и вносят в западные двери храма для совершения с мощами крестного хода вокруг собора. Как только показался из храма гроб с мощами, многочисленная тола народа, как один человек опустились на колени, стала возносить свои молитвы к новоявленному угоднику Божьему. Момент был высшей степени трогательный. В порыве религиозного восторга народ бросал платки, куски холста, мотки пряжи. Слышались рыдания. В разных местах были видны больные и убогие, умилительно простиравшие руки свои к гробу святителя и просившие у него заступления и ходатайства перед Престолом Всевышнего. Мощи с крестным ходом, обнесены были вокруг храма. За гробом шли митрополит, архиепископы, епископы и Августейшие богомольцы. Во время обнесения мощей вокруг собора процессия останавливалась: против западных дверей храма, против южных, против алтаря, против северных дверей и опять против западных. При каждой остановке, было произносимо по порядку, по единому прочтению литийной ектиньи. При последней остановке у западных дверей храма, была прочтена литийная молитва «Владыка многомилостивый», затем гроб, оставшийся все время закрытым и запертым на замок, вновь был внесен в собор и поставлен на средине, на особом возвышении. После благословления хлебов и пения тропоря святителю, всеношное бдение продолжалось в обычном порядке, до полиелея. Между кафизмами высокопреосвященный Питирим сказал слово о значении настоящего торжества. При пении «Хвалите имя Господне», все архипастыри и многочисленный сонм духовенства вышли из алтаря и окружили гроб со святыми мощами. Сойдя с облачального амвона, владыка митрополит отпер гроб; особо назначенные священнослужителе подняли крышку гроба и отнесли ее в алтарь. В это время все архиереи, весь сонм священнослужителей, весь находившихся в церкви народ сделали земной поклон перед ракою. Минута прославления святителя и открытия его мощей для всенародного поклонения была настолько необычайна, что редкий из богомольцев мог удержаться от слез, на устах всех слышалась горячая молитва к святителю. Владыка – митрополит прочитал молитву святителю Иоасафу, и затем все стали петь ему величание. Вместе с духовенством, пел величание и весь народ. По прочтении Евангелии, митрополит, архиепископы и духовенство, а затем и народ прикладывались к мощам, при чем пока шла, служба два преосвященных помазывали богомольцев благословенным елеем.

По окончании всенощного бдения, храм оставлен был открытым на всю ночь для поклонения мощам святителя. Всю эту ночь богомольцы один за других подходили ко гробу, прикладывались к мощам и принимали помазание елеем от назначенных священнослужителей. Многие тут же получали исцеление. Всю эту ночь город не спал и представлял из себя чрезвычайно величественное зрелище. Он весь был расцвечен огнями, тысячи богомольцев, со свечами в руках, стояли за молебнами, которые для них служились на открытом воздухе.

4 сентября, в воскресенье, чуть забрезжил свет, как толпы богомольцев густою толпою вновь потянулись к монастырскому собору. За ранними литургиями, которые служились в тот день не только в монастыре, но и в соседних приходских церквах, многие из паломников сподобились принятия Св. Тайн.

Благовести к поздней литургии начался в 9 час. утра. В монастырском храме ее совершал высокопреосвященный митрополит Московский Владимир с тремя архиепископами, шестью епископами и целым сонмом архимандритов и белого духовенства. Владыка митрополит торжественно со славою прибыл в собор. На малом входе с Евангелием, при пении «Придите, поклонимся», священнослужители, подняв гроб со святыми мощами, внесли его через царские двери в алтарь и поставили на горнем месте, при чем возглавие гроба возвысили настолько, что почивающий святитель был виден народу, и как бы живой, участвовал в совершении богослужения. Над гробом, и в продолжении всей литургии держали с обеих сторон рипиды, дикирий и трикирий с возжиганными свечами. За литургией митрополит Владимир сказал глубоко прочувственное слово о значении настоящего торжества, причем в конце, обратясь к св. мощам, умолял святителя о предстательстве пред Престолом Всевышнего за православный русский народ.

Эта молитва произвела необычайно трогательное и сильное впечатление. По окончании литургии и отпуста гроб был вынесен архимандритами и священнослужителями из алтаря и поставлен опять посредине храма. По выходе из алтаря высшего духовенства, начался Молебен святителю. С пением тропаря гроб вновь был поднят духовенством, поставлен на носилки, и с крестным ходом вынесен из храма, и затем обнесен вокруг всего храма. Духовенство в золотых ризах, длинною лентой вытянулось по обе стороны раки. Картина торжества была грандиозная. Колокольный звон во всех церквах г. Белгорода и военная музыка, игравшая «Коль славен» усиливали торжественность минуты. Народ, как и накануне, живою стеной стоявши по пути хода и заполнявший крыши домов, высокие заборы, ограды и деревья, был охвачен сильным религиозным одушевлением. Слышался плач, и истерические крики. В порыве религиозного чувства народ опять бросал под мощи куски материй, платки и полотна, сыпался также денежный дождь. Мостовая почти сплошь усыпана была не только медными, но и серебряными деньгами. В углублении видны были целые кучи серебряной монеты. В некоторых местах процессия шла буквально по копейкам и пятакам. За духовенством шел Великий Князь Константин Константинович и Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна, ряд высоко-поставленных лиц и представители местной адмистрации, во главе с губернатором Гильхеном. В третьем часу дня процессия возвратилась в собор, гроб с мощами святителя был вставлен в серебряную, чудной работы, раку. Митрополит с архиереями и духовенством окружили раку. Протодиакон возгласил: паки и паки, преклонша колена святителю и чудотворцу Иоасафу помолимся». Все опустились на колена, митрополит прочел перед мощами молитву святителю. Молебен окончился, все стали прикладываться к мощам. Целодневный, колокольный звон во всех церквах города Белгорода завершил умилительную и трогательную картину великого религиозного торжества.

В царствование Императрицы Елизаветы Петровны завершен громадный труд, тянувшийся с давнего времени. История этого такова:

Исправление славянского перевода Библии издавна составляло предмет заботливости отечественной Церкви. Старинные библиотеки, в особенности Московская Синодальная, хранят многочисленные памятники того, с каким усердием и тщательностью занимались этим исправлением, как высшие представители русской Церкви, например, святитель Алексий, митрополит Московский, так и многочисленные представители книжной мудрости древней Руси, руководимые желанием иметь перевод священных книг наиболее верный и близкий к греческому тексту.

Со времени патриарха Никона, в связи с общим пересмотром церковно-богослужебных книг и тем просветительным движением, которым оно было вызвано, попытки к исправлению славянского перевода Библии делаются особенно настойчивыми и энергичными.

С целю «справки библии греческие на словенскую речь» вызваны были в 1649 г. Московским правительством известные киевские ученые, – Епифаний Славинецкий и Арсений Сатановский. Предприятию этому однако суждено было осуществиться только гораздо позднее. Печатное издание Библии, последовавшее в 1663 году, было сделано с Острожской Библии (изд. 1681 г.), с очень незначительными исправлениями текста, без проверки его по греческому подлиннику.

Сделанное спешно, это издание не устраняло нужды общего пересмотра славянской Библии. Сами издатели в предисловии свидетельствовали о неисправностях своего труда и о необходимости тщательной проверки славянского текста по греческому. «В славенской Библии премногая суть погрешения в речениях и разумении, не от хитрости, но от простоты и неведения, и несогласие величайшее с еллинскою семидесятых преводников», говорит Епиф. Славинецкий, сличавший Московское издание Библии 1663 года с греческим текстом. «Грех великий есть нам славяном... и укоризна, и бесчестие крайнейшее от иностранных народов», – грустно замечает он по этому поводу, – «яко не имамы Библии добре переведенный, паче же в священном Евангелии премногая суть погрешения».

В виду этого, созванный в Москве в 1674 году собор русских архипастырей постановил «преводити Библию всю вновь – Ветхий и Новый Завет – с книг греческих самых седмдесятых преведения». Главное руководство в деле исправления Библии принял на себя управляющий тогда русскою Церковью, за патриарха, Крутицкий митрополит Павел. У него в загородном доме и поместились справщики. Самое же исправление поручено было Епифанию Славинецкому, который выбрал себе (в сотрудники) несколько сотрудников Чудовского инока Евфимия (бывшего игумена).

Славинецкий и его сотрудники начали исправление с книг Нового Завета. За руководство ими было принято франкфуртское издание Библии 1697 года. После него справщики пользовались Лондонскими изданиями Библии – 1587 и 1600 годов. Кроме того, у них были под руками: 1) греческая рукописная Библия, весьма древняя, взятая ими из типографской библиотеки; 2) славянский перевод книг Нового Завета, писаный рукою Московского святителя Алексия и им самим сверенный с греческим текстом, и многие другие «рукописные греческие и славянские» кодексы священных книг, хранящиеся в Московских книгохранилищах. Для определения точного смысла текста в затруднительных случаях справщики обращались к толкованиям святых отцов. Работа справщиков подвигалась вперед очень быстро. К концу 1676 года был уже готов перевод всех книг Нового Завета «точию начисто не прочтеся». К сожалению, смерть митрополита Павла, а вслед за ним и Епифания Славинецкого (ск. 19-го ноября 1676 г.), помешала исправителям окончить это дело.

В ноябре 1678 года патриарх Иоаким образовал новую комиссию для пересмотра славянского текста деяний и посланий Апостольских. В состав комиссии вошли типографские справщики: монах Иосиф Белый, иеромонах Никифор и Сильвестр Медведев «со товарищи». В числе этих последних был, вероятно, инок Евфимий и Карион Истомин, иноки Чудова монастыря, ученики Славинецкого, которые оба прекрасно владели греческим языком и оба служили в то время справщиками на печатном дворе. Через посредство архиепископа Сибирского и Тобольского Симеона, заведовавшего приказом печатного двора, патриархом Иоакимом дана была справщикам особая инструкция, которою повелевалось: «чести книгу Апостол с древними Апостолы рукописными и харатейными славянскими, с Киевскими, Кутеинскими, Виленскими, с беседами Апостольскими и со иными переводы, и ту книгу Апостол в нужных местах править». Хотя в этой инструкции ничего не упоминалось о греческих подлинниках, но «кавычная» книга Апостола⁹, на полях которой весьма часто встречаются ссылки на греческий текст, не оставляет никакого сомнения в том, что справщики 1678–1679 годов в своих работах по исправлению славянского текста Апостола руководились в числе других и греческим текстом, без которого многие из сделанных ими исправлений были бы решительно невозможны.

В мае 1679 года комиссия окончила свою работу, и она поступила теперь на рассмотрение патриарха и духовных властей. 29-го июня последовал указ: «тот Апостол печатать», а 25-го сентября новоисправленный Апостол уже вышел из типографии. Но на этом труды Иоакимовских справщиков и окончились.

Таким образом, вместо полного издания Библии, сверенной с греческим текстом, пришлось до времени довольствоваться частными исправлениями только некоторых отдельных священных книг. В общем употреблении по-прежнему оставалась Библия 1663 года, да и та скоро сделалась такою библиографическою редкостью, что в Малороссии, по свидетельству святителя Димитрия Ростовского, трудно было найти Библию даже по церквам. Не лучше обстояло дело и в Великой России. И здесь, по словам Феофана Прокоповича, было «трудно достать и купить оную книгу». И чем далее шло время, тем ощутительнее и ощутительнее, конечно, давал себя чувствовать недостаток Библии.

Вероятно, под прямым влиянием этого оскудения славянской Библии в церковном и домашнем употреблении и книжной торговле, в русском обществе того времени начинает получать распространение польская Библия в переводе Иакова Вуйко, а отчасти и латинская Вульгата. Возникает также мысль о новом переводе священных библейских книг с еврейского языка на русский. С предложением об этом русскому Правительству выступили какие-то иностранные лингвисты. Хотя это предложение их не было принято, но частный опыт перевода одной из библейских книг на русский народный язык всё жe имел место. Именно в 1683 году переводчик польского приказа Авраам Фирсов переложил Псалтирь на русский народный язык. В основу своего перевода он положил еврейский текст, но справлялся и с новыми переводами, напр., переводом Лютера. Как образец перевода Фирсова, можно указать следующие места: VI, 4 долго ли же так будет, Господи? (по-славянски: и ты, Господи доколе); VII, 16: копал ров и выкопал его, да сам же в него впал (по-славянски: ров изры, и искола и, и падет в яму, юже содела); XVII, 9 П: закурился дым из ноздрей Его... и ездил на херувимах и летал будуще носим (по-славянски: взыде дым гневом его... и взыде на херувимы и лете на крилу ветреню). В предисловии к переводу Фирсов объяснял свой труд желанием сделать Псалтирь более доступною пониманию читателей, ибо в древнем переводе Псалтирь будто бы нельзя правильно понимать «по множеству в ней речений разных языков». Несмотря на это доброе намерение переводчика, его труд возбудил неблагоприятные толки и был запрещен патриархом Иоакимом.

Практические опыты исправлений славянского перевода Библии, в связи с только что отмеченными нами фактами, каковы распространение в русском обществе Вульгаты и польской Библии, и обращение к еврейскому подлиннику со стороны Фирсова, – все это должно было вызвать и действительно вызвало в русской церкви вопрос о сравнительном достоинстве и значении различных библейских текстов – еврейского, греческого и латинского.

Сохранилось от того времени весьма обширное и обстоятельное сочинение, принадлежащее перу уже известного нам Чудовского инока Евфимия, специально посвященное защите преимущественного значения перевода LXX сравнительно с Вульгатой и еврейским текстом Библии. Сочинение это написано около 1703 года 1704 года и носит такое заглавие: «Обличение на гаждатели священного писания Библии, приведённого из еврейского на еллинский диалект богомудрыми мужи, Духа Святого и мудрости наполненными, 72 преводницы». Автор «Обличения» подробно передает историю перевода LXX и опыты исправления этого перевода в трудах Святого Лукиана мученика, Оригена и др., а также историю иных переводов священных ветхозаветных книг с еврейского языка на греческий, засим отмечает наиболее крупные, «о его мнению отступления латинской Вульгаты от перевода LXX и в заключение, доказывает преимущество этого последнего переводу над всеми другими. Преимущество это, говорит Ефимий, уже в том одном, что этот перевод исполнен более, чем за 200 лет до Рождества Христова, в то время, когда раввины еще не успели «растлить в писании лежащая по своему злонравному смышлению, еже послежди и сотворишиа, и доныне превращают писание не престающие». Затем, этот именно перевод употребляли «апостоли святии и евангелисти, и Сам Христос, Сын Божий, от тоя беседовавше и по ним вси святии отцы, и седмь вселении синоди и вся Церковь восточная, и ныне туюжде седмдесятных преводников, святых оных мужей, преводивших вдохновением Святого Духа, имать святая восточная Церковь целу и ни в чем, погрешившу, якову имяху вси святии наши отцы... и от тоя же книги семдесятных преводников, преведеся и наша словенская библиа, и аще где что и обрящется в нашей словенстей библии яковое несходство или погрешение обретается бо в неких местех), и тое исправляти подобает с тояжде греческия библии 70 преводников, а не с польских, ниже с латинских по некиих баснословию), понеже латинская библиа преведеся Иеронимом, латинским учителем, с еврейских уже растленных книг, по Христову воплощении близ 400 лет, в старости уже учившимся, языку и писания знанию еврейского языка». Переходя затем к анализу особенностей Вульгаты, сравнительно с переводом 70-ти, автор Обличения доказывает, что во многих, случаях священные писатели Нового Завета своим непререкаемым авторитетом утверждают преимущественную важность текста 70 толковников сравнительно с Вульгатой. Так, евангелист Лука в родословии Христа Спасителя, согласно с текстом 70-ти, упоминает Каинана (Лк.3:36), вопреки Вульгате и еврейскому тексту книги Бытия, в которых имя Каинана опущено. Апостол Павел в послании к евреям также, согласно с переводом 70-ти, пишет: «И поклонися (Иаков) на верх жезла его» – (Евр.11:21), а не так, как в еврейском и Вульгате «и поклонился Израиль на возглавие постели (Быт.47:31). Евангелист Лука, приводя пророчество Исаии (гл. 4, 18–19), читает его опять таки по тексту 70-ти: «его же ради номаза мя», – вместо «ибо помазал мя», и «слепым прозрение», вместо – «заключенным отверзение», как стоит в Вульгате и еврейском тексте (Ис.41:1). В послании к Римлянам (11, 34), апостол Павел приводит слова пророка Исаии: «кто позна ум Господень» (Ис.40:13) по переводу 70-ти, а в Вульгате, согласно еврейскому, стоит: «кто помоществоваше Духу Господню». Евангелист Матфей (Мф.15:9), приводит пророчество Исаии: «всуе чтут мя, учаице учением заповедем человеческим» (И.29:13) также по тексту 70, а в Вульгате оно приведено по еврейскому подлиннику; равным образом и другое пророчество Исаии: «и на имя его будут уповати народы» приведено у евангелиста Матфея по тексту 70-ти (Мф.12:21. ср. Ис.42:4), а в Вульгате по еврейскому подлиннику. Новым доказательством преимущественного значения греческого текста 70-ти служит то, что в Новом Завете сама латинская Библия во всех отмеченных случаях следует переводу 70-ти, и естественным следствием этого является несоглашенность и внутреннее противоречие латинской Библии, где одни и те же пророческие слова в Ветхом Завете читаются так, а в Новом иначе. И не удивительно, что в виду таких ясных противоречий латинского текста Библии с самим собой, в некоторых её изданиях делаются произвольные изменения Новозаветного текста. Так, напр., в евангелии, изданном в Амстердаме в 1648 году, в родословии Христа Спасителя опущен Каинан, и латиняне «чтут и пишут уже и во евангелии токмо Арфаксадова сына Салу (иже бысть ему внук, а не сын), последующие библии от евреев препорченой». Таким Образом, «латини, изничтожащии православные, сами к себе самим разгласуются. Или, не тойж де Дух Святый? и не таяж де ли словеса глашаще в пророцах и апостолех?» Наконец, святые отцы церкви Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и другие в своих творениях держатся текста 70-ти толковников, и таким образом, сообщают ему преимущественную важность пред текстом Вульгаты и всеми другими.

В заключение, автор Обличения делает еще несколько критических замечаний относительно перевода блаженного Иеронима и заканчивает свое сочинение речью о новых «тлителях священныя библии» – Симоне Будном, Чеховиче и Безе, которые тоже пользовались для своих переводов еврейским текстом.

Таково содержание «Обличения на гаждатели Священнаго Писания Библии, преведенныя... семдесят двема преводницы». Несвободное от односторонности и тенденциозного отношения к вопросу, оно показывает в авторе обширную начитанность в святоотеческой литературе и несомненно имело значение для своего времени, если не с полемической, то с положительной своей стороны, как попытка раскрыть на основании первоисточников историю перевода 70-ти и других известных греческих текстов.

Не довольствуясь литературной защитой исключительного достоинства и значения перевода 70-ти, сторонники его обратились к известному в то время ревнителю просвещения, Новгородскому митрополиту Иову. Иеродиакон Дамаскин, так же, как и Евфимий, ученик Славинецкого, подал митрополиту Иову три послания, убеждая Новгородского владыку позаботиться о новом; более исправном, переводе Библии на славянский язык. Около того же времени к митрополиту Иову поступило и «Обличение на гаждатели Священного Писания Библии». Митрополит передал сочинение на рассмотрение Юрьевскому архимандриту Гавриилу Домецкому. Домецкий представил ему свои замечания на сочинение Евфимия. Человек южно-русского воспитания, он взглянул на сочинение Евфимия неблагосклонно. «В тех тетратех твоих Святительских пишет он, написаны несходства некоторые или погрешения в Героним библии с нашею греческою библией, и аще то переведено и верно с Геронимовы библии и подлинно обретаются, сия несходства у Геронима, и та несходства не суть тяжка и не належат к догматом веры. Сия Церковь наша давно разобрала и рассудила и не почитает в хулу, ниже в ересь, но в малое; а таковая и сим подобная несходства и в нашей русской библии обитаются, о них же святейший и богомудрейший Никон изъяви при конце предисловия библейского, обаче о тех несходства» кротко рассуждает.

Таковых-то ради несходств, иди погрншений такожде и толкований плохих не попущают у римлян малоученым прочитати Библии и о ней мудрствовати, но точию свидетельствованным богословам, а у лютеров попущено всем прочитати, не токмо малоученым, но и простым, не школьным, и женам попущено и читати и истязатися. И сие подобает ми вашему архиерейству донести, продолжает Домецкий, что на Геронимову библию многия письма хульныя подметныя бывали от еретиков ариан печатныя и от евреев, при нем при живом Иерониме и по смерти Иеронимовой... а лютры и калвины зело Иеронима и другого – Аугустина не любят и злословят и хулы пишут, но и всих они учителей отметают».

Не следовал ли отсюда сам собою тот вывод, что автор «Обличения» стоит на точке зрения лютеран и кальвинистов? Домецкий осторожно воздержался от такого заключения, скромно предоставив сделать его самому читателю; но он не преминул очень нелестно отозваться об учености автора «Обличения». «Мню, говорит он, что той... недозрел... и неученый или, аще и ученый, но малых, а не высоких наук; известно бо есть сие яко к переводу библейного тексту и разуму надобно, дабы был совершенный и свидетельствованный богослов». Митрополит Иов и сам хорошо понимал, что только ««совершенным и свидетельствованным богословам» можно доверить пересмотр и исправление славянского текста Библии. Не имея таких людей, он отложил до времени мысль об исправлении, но когда в начале 1706 года к нему прибыли в Новгород «словеснейшие и мудрейшие богословы Лихудиевы и некоторые старые их ученики», митрополит Иов начал энергично хлопотать о том, чтобы им поручено было заняться исправлением славянского перевода книг Ветхого Завета. «Великий Монарше, писал Иов Петру Великому в ноябре 1706 года, излагая ему свои нужды, еще едино нам недостает. Что же сие? Древний Завет на славянском диалекте зело погрешно претолковася, и вей Россия желает сеи видети по всему самореченный, подобный греческому древнему завету. Повели, великий государь, сущим ныне при мне учителем Иоанникию и Софронию Лихудиевым, сему быти желающим, и им по нашему желанию сие богоугодное дело исполните». Одновременно с этим митрополит Иов отправил письма к графу Ник. Мсис. Зотову и князю А. Д. Меншикову, прося их походатайствовать пред государем о благоприятном исходе своей просьбы.

Не несмотря на все старания митрополита, его желание не было исполнено. Неизвестно, отвечал ли ему Император и если отвечал, то что именно, но исправление Библии не было начато в Новгороде. Впрочем, самая мысль о новом исправленном издании священных книг встретила полное сочувствие со стороны Императора, который со своей стороны горячо желал сделать слово Божие наивозможно более доступным самому широкому кругу читателей и дать его своему народу на языке для всех понятном. Потому мысль об исправленном издании славянской Библии не заглохла и только осуществление её было на время отложено.

Именным Высочайшим указом, от 14-го ноября 1712 г., повелевалось: «в Московской типографии печатным тиснением издать книгу Библию на словенском языке, а прежде тиснения прочесть ту словенскую Библию и согласить во всем со греческою 70-ти преводников Библиею, а быть у дела того в смотрении и правлении еллино-греческих школ учителю иеромонаху Софронию Лихудию, да Спасского монастыря архимандриту Феофилакту Лопатинскому, да типографии справщиком – Фёдору Поликарпову и Николаю Семенову, в чтении – справщиком же монаху Феологу да монаху Иосифу. А соглашать и править во главах и стихах, речах противу греческая Библии грамматическим чином, а буде где в словенском против греческая Библии явятся стихи пропущены, или главы переменены, или в разуме писанию священному, греческому противность явится, и о том доносить преосвященному Стефану, митрополиту Рязанскому и Муромскому».

Образованная означенная Высочайшим указом комиссия скоро приступила к назначенному ей делу и трудилась добросовестно «со своим усерднотщательным радением». Но работа, предлежащая справщикам, была так грандиозна, что трудно было рассчитывать, чтобы они одни, без участия новых сил, оказались в состоянии выполнить свою задачу, и это тем более, что обязанности по должности директора типографии, и ректора академии то и дело отвлекали Поликарпова и архимандрита Феофилакта от занятий по исправлению перевода Библии, Николай Семенов страдал «хмельною болезнью», a Софроний Лихуд, на которого, как природного грека, труд пересмотра библейского текста лег главною своею тяжестью, был человек уже старый и дряхлый.

Не удивительно, что при таких условиях пришлось искать новых работников. Пригласили к участию в исправлении состоявших при типографии в должности справщиков монахов Аарона и Германа, затем в июле 1716 года – прибывшего в Россию греческого священника Анастасия Кондоиди. (Впоследствии Афанасий, епископ Суздальский). В начале 1716 года прибыл в Москву из Новгорода Иоанникий Лихуд и тоже принял участие в этой работе.

Но недолго комиссия существовала в таком составе. Неожиданная смерть поразила Николая Семенова (ск. 28 октября 1716 года. Вскоре затем умерли Иоанникий Лихуд (ск. 7 августа 1717 г.) и монах Герман. Смерть их была большою потерею для дела исправления. «Библии священныя вступаем при помощи Божьей в пророчества, носящее ж на себе иго покойников: учителя Иоаникия, Германа и Николая», – горько жалуется Поликарпов начальнику Монастырского Приказа графу Мусину-Пушкину. «Утешаемся чаянием», прибавляет он. Эти чаяния со стороны Поликарпова сводились к желанию вызвать из Новгорода учителя тамошней школы монаха Иова и других Новгородских ученых, о чем он скоро и начал хлопотать пред тем же М.-Пушкиным. «Ко чтению, государь, и правлению священный Библии, писал он ему, вместо оного Николая не позволите ли прислать к нам указом из Великого Новгорода монаха Иова¹⁰ (...хотя и мален) да писца Феодора Герасимова и прочих доброписцев ради письма, которых там больше шести человек, a ныне все без дела. И чаю что многие ныне тамо без дела, а нам они весьма нужны».

М.-Пушкин ответил Поликарпову полным согласием, обещая написать в Новгород к архиерею «немедля, дабы оных прислали в Москву». Но Поликарпов почему-то отказался от своей первоначальной мысли вызвать Иова и постарался найти других сотрудников. «На Николаево место, извещал он М.-Пушкина, из учителей школьных (разумеется славяно-грек. лат. академия) никого нет, а хотя бы и были, то не пойдут, ибо знают арифметикою считать, что лучше в школе брать по-полутору мешку, нежели по полумешку у нас)¹¹. Однако ж я взял из греческих школ трех человек учеников для притравки к делу и уповаю на Бога, что могут оные у нас при таком деле быть; а ныне в писцах двое, да чтец третий. О Иове старце, прибавляет Поликарпов, не изволь писать: пробавит Бог и без них. И взяты его только будет в деле спона. Видех бо я великого Иова (митрополита Новгородского) плачуща от сего старца Иова». Так место Николая Семенова и оставалось незанятым. Уже в 1720 году, 29 января, на это место определен новый справщик – Иван Григорьев «с жалованьем по пятидесяти рублей в год да на хлеб по 20 рублей».

При трудолюбии и энергии справщиков, несмотря на их скромные силы, дело исправления славянского перевода Библии подвигалось вперед довольно успешно. В апреле 1715 года исправители уже читали судейские книги, как извещал Поликарпов Мусина-Пушкина. В июне 1716 г. начинали читать вторую книгу Паралипоменон. 3 октябре того же 1716 г. окончили книгу Ездрину и начали книгу Есфири. В апреле 1717 года, на страстной седмице, кончили книгу многострадального Иова, при чтении которой встретили много затруднений «в неудобстве сенса и в несогласии переводов». В том же 1717 году, в июне окончили книгу Премудрости Соломоновой и в ноябре приступили к исправлению текста книг пророческих.

В следующем 1718 г. Феофилакт Лопатинский и Фёдор Поликарпов вызваны были в Петербург, и работы исправителей пошли значительно медленнее. При всем том, справщики окончили свой сложный и кропотливый труд в семь лет – в июле месяце 1720 года: Исправленная Библия была переписана в 8-ми томах¹² и сдана... кому? Положительно сказать трудно, но едва ли можно сомневаться в том, что исправители представили свой труд местоблюстителю патриаршего престола, преосвященному Стефану Яворскому, а он снова возвратил его справщикам для вторичной проверки сделанных ими исправлений.¹³

Справщики занялись новым пересмотром библейского текста. Между тем Император Петр желал, как можно скорее видеть в печати труд исправителей. Согласно такому желанию Государя. Св. Синод, 29-го мая 1721 года предписал директору типографии Федору Поликарпову немедленно отправиться в Петербург, взяв с собою новоисправленную Библию, и явиться с нею в Св Синод не позже 1-го июня 1721 г. Поликарпов отвечал, что он готов явиться «со всенижайшею покорностью токмо, прибавлял он, священная Библия еще не вся исправлена» (конечно, в смысле пересмотра первоначальных исправлений за великость же дела и высоту разума требует и вся повторительного прочтения. А книги Товии и Иудиевы – обе с греческого диалекта вновь переводятся, за многим несогласием с греческим текстом от древних проводников. А Нового Завета и совсем не читал, не имеющее о сем повеления. О сих Вашему Святейшему Правительствующему Синоду доносяще, в си в деле труждающиеся просят еще времени к лучшему священныя Библии исправлению и прочтении порекшему: αἱ δεύτεραι φροντἰδες σοφώτεραι [Испр. – Ред. АВ]. Аще же изволися Духу Святому и Вам быти тако о мне неотложно, заканчивает Поликарпов свое доношение, то порошу Вашего решительного повеления, по которому побреду в путь мой, елико возможно, окорке со всяким послушанием, взяв Библию несовершенную; и прошу провожатых ради охранения, с надлежащим пропитанием и на путным, дабы книга сия важная и прочая при ней, с чего правлена, и на пути земном и водяном нечаянно не погибла за Моим недостатком и одиночеством».

Святейший Синод согласился с доводами Поликарпова но желая, как можно скорее видеть окончание дела, предписал справщикам: «священную Библию исправлять с прилежным усердием и тщательным поспешением благоосмотрительно, дабы добре была исправлена и в совершенство была переведена, к будущему в сем году зимнему времени без всякого отлагательства». Поликарпову предписывалось представить новоисправленную Библию в С.-Петербург по «первозимнему пути, не отписываяся никакими извинениями». Дорожные расходы позволяют отнести на счет типографских сумм, а в качестве стражи «ко охранению оных книг» взять с собою типографских служителей «не свыше потребы, но колико и кого пристойно».

Но дело проверки и пересмотра исправлений славянского библейского текста не могло идти так быстро, как желал и ожидал того Св. Синод. Один из участников исправления – Иван Григорьев, в письменном показании, от 7-го июля 1739 года, сообщал Св. Синоду, что архимандрит Феофилакт, Сафроний Лихуд и Фёдор Поликарпов с чтецами Алексеем Барсовым и им, Григорьевым; действительно пересматривали Библию вторично, но прочли только пятикнижие Моисеево и книгу Иова. «Оные учители, прибавляет Григорьев, намерены были и всю Библию до конца повторить, но когда изволил прибыть Св. Правительствующий Синод в Москву¹⁴, то в недолгом времени бывший архимандрит Феофилакт переведен из Спасского училищного монастыря в Чудов¹⁵ … и определён в Святейший Синод в советники¹⁶, а учитель Сафроний определён в Рязань в Солотчанский монастырь в архимандриты¹⁷ ,а справщик Федор Поликарпов заарестован в Св. Синоде по инквизиторским доношениям и начало о нем производиться следствие¹⁸ и тако сия вина препятствием учинилась ко вторичному правлению оныя Библии.¹⁹

В таком положении находилось дело исправления славянского перевода ветхозаветных книг, когда 9-го января 1723 года .Св. Синод вновь постановил: «новоисправленную словенскую Библию напечатать неотложно в продажу за настоящую цену употребить по обыкновению». Достойно замечания, что это определение Синода относилось к первоначальной редакции новоисправленной Библии, той самой, которая еще в 1720 году была переписана в 8 томах и представлена справщиками Стефану Яворскому. Очевидно, Св. Синод отказался теперь от мысли о новом, вторичном пересмотре Исправлений славянского текста и решил ограничиться тем, что уже было сделано. В этом случае он руководился, конечно, ясно выраженною волею Императора и своим личным желанием, как можно скорее иметь новое издание Библии; но постановление Св. Синода не могло быть и не было приведено в исполнение. Препятствие встретилось со стороны типографии. Доношением от 14-го января 1723 года она отвечала на Синодальный указ, что у ней «все станы заняты печатанием Миней и прочих церковных книг, а по отправлении означенных книг... и по приготовлении к печатаною... литер, бумаги и прочего, оная книга печататься будет без укоснения».

Издание Библии, таким образом, замедлилось, но Св. Синод мало-помалу продолжал приготовления к этому важному делу. Вскоре после доношенния типографии, 23-го февраля 1723 года, Св. Синодом был заключен подряд на бумагу, «с человеком гостиной сотни Андреем Евреиновым», который взялся поставить в канцелярию Московской Синодальной типографии «для печатания Библии 1000 стоп самой доброй александрийской бумаги, ценою по 5 рублей, 8 алтын, 2 деньги за стопу, всего на сумму 5.250 рублей». С своей стороны и Император относился к делу издания Библии с величайшим вниманием и входил во все его подробности. 3-го февраля 1724 года он отдал новое повеление, словесно объявленное Св. Синоду, которым определялся план печатания новоисправленной Библии. Предположено было печатать новый исправленный текст её, а на полях, «без опущения обозначать прежние речи, которые переправливаны... дабы не было от неспокойных человек нарекания к народной смуте, и каковыми литерами оную Библию, печатать намерено будет, чтоб те литеры объявить Его Величеству.

Дело по-видимому, было близко к осуществлению. Но Синод почему-то не сделал предписания Московской Синодальной типографии о высылке литер и, наконец, 24-го апреля 1724 года ужо сама типография особым доношением спрашивала Св. Синод: «оною книгу Библию печатанием начинать ли? И аще печатать повялено будет, то благоволили бы из Св. Синода прислать правленую Библию в Московскую типографию для переписывания». В ответ на это доношение, 9-го июля состоялось Синодальное определение, которым было постановлено: «Библию, по состоявшемуся февраля 3-го дня сего 1724 года именному Его Императорского Величества указу, печатать, неотложно», указан план предполагаемого издания. И решено передать список ново исправленной Библии из Синодальной библиотеки в Московскую Синодальную типографию «с распиской без умедления», а из типографии затребовать «образцы литер, для просмотра Его Величеству».

16-го октября того же года в Св. Синоде были получены, наконец, присланные из Московской типографии образцы различных шрифтов по наборам: Арсеньевскому, Осиповскому, Воскресенскому и старобиблейскому.²⁰ Протоколом, состоявшим в тот же день, было положено: «тем же членам, которые выслушали от Государя указ, эти образцы литер, улуча благополучное время, объявить его Императорскому Величеству».

Но Государь был уже серьезно болен, а 26-го января 1725 г. утром скончался. Со смертью Императора дело издания ново-исправленной Библии остановилось. Что были за причины этого? По-видимому, правительство и теперь заботилось о продолжении дела Великого Преобразователя. По крайней мере вскоре после его смерти, 10-го ноября, когда члены Синода обратились к Императрице Екатерине с вопросом: «какими литерами повелено будет печатать славяно-российскую Библию?» Её Императорское Величество указала: «оную Библию печатать», но не каким-либо из представленных шрифтов, а по образцу, представленному директором С.-Петербургской типографии Аврамовым. Через 4 дня последовало новое Высочайшее повеление: «Библию славяно-российскую печать... однако ж прежде... оную рассмотреть в Св. Синоде обще с теми, которые ее выправливали, и согласить с древними греческими Библиями нашей Церкви, дабы впредь какого несогласия и в переводе какого погрешения... не сыскалось». Согласно такому повелению, Св. Синод поручил двум своим членам: преосвященному Феофилакту, архиепископу Тверскому, и Афанасию (Ковдоиди), архимандриту Спасо-Ярославского монастыря, еще раз сверить с греческим текстом «новоисправленную и изготовленную к печати... Библию для сущего уверения и дабы в ней никаких с древними греческими Библиями несогласий не обреталось и все б положено таким образом, как восточная греческого исповедания Церковь содержит». Но этим все и ограничилось. «И по вышеописанному определению, как замечено в одном из экстрактов обширного дела об исправлении славянского перевода Библии, оными Синодальными членами помянутая Библия свидетельствована-ль, о том в Св. Синоде известия не имеется.²¹

Во всяком случае, если преосвященным Феофилактом и архимандритом Афанасием и было, что-либо сделано в смысле проверки и исправления трудов предшествующих справщиков, то и это немногое не было представлено ими в Св. Синод и не получило никакого значения в истории дальнейшего пересмотра славянского текста Библии. По непонятным причинам, дело это в ту пору совершенно остановилось на целые десять лет.

Некоторый свет на действительный характер этих причин проливает Арсений Мациевич в своем разборе «Молотка на Камень Веры».

«Петр Великий, писал автор «Молотка», повелел исправлять (Библию) и часто словесно и письменно напоминал, да не мог окончания справы дождаться. Причина же умедлению оному не ино что, токмо Яворского собеседники, такие же иезуиты, при том вмешались и... всегдашними спорами и толкованиями ненужными удерживали, по смерти же Монарха весьма забвению предали».

«А кто бы то были таковые собеседники, спрашивает Мациевич, кроме Синодальных персон?.. В Синоде же был тогда Федос со товарищами, который каков был собеседник Яворскому, да и тот, что стал быть после Федоса, всем известно, и тебе самому, надеюсь, не закрыто.²² Не естественно лив этих словах Мациевича видеть довольно прозрачный намек на то, что труд Петровских справщиков, не вышел в свет по проискам Прокоповича, с которым и Стефан Яворский и Феофилакт, и Лихуды вели богословскую полемику? Действительно, Феофан крайне не сочувственно и недоверчиво отнесся к труду Петровских справщиков. «Мое мнение сие есть, докладывал он Синоду 11-го августа 1736 года, когда был снова поднят вопрос о печатании исправленной Библии, что надлежит новоисправленные речи прежде печатания сносить с библейским греческим текстом, не весьма веруя исправительским примечаниям (могли они задремать и памятью погрешить)».

И такое недоверие к труду исправителей не основывалось ни на каких фактических данных; его можно объяснить только личным недоброжелательством, и тем антагонизмом, который существовал между Феофаном Прокоповичем, с одной стороны, и участниками исправления, с другой. Что удивительного, что Феофан оказался неспособным отрешиться от личных счетов и принес дело Церкви в жертву своим личным интересам, злоупотребив тем влиянием, каким он пользовался в царствование Екатерины и, в особенности, в царствование Анны Иоанновны.

Приступая к исправлению текста славянской Библии, комиссия Петровских справщиков не получила подробной инструкции, в которой бы был выяснен и указан план работ. В указе, данном справщикам, лишь в общей форме говорилось, о том, что они должны править по греческому тексту 60: подробности же предоставлялись усмотрению митрополита Стефана, которому были вверены руководство и главный надзор за ходом работ.

Какими же кодексами пользовались Петровские правщики и какими правилами руководились они при своих работах?

Вопрос, этот был поставлен в самом Св. Синоде в ближайшее к правщикам время, когда в 1736 году снова начались работы по исправлению текста славянской Библии Для лучшего разрешения этого вопроса Св. Синод начал собирать сведения: с каких именно Библий писаных или печатных, и на каких языках была правлена Библия в царствование Петра Великого? Один из участников исправления Андрей Иванов. 24-го июля 1736 года представил в Св Синод по этому вопросу такие сведения: «учители и справщики оную Библию словенскую соглашали с греческими разными печатными 70 толковников Библиями, а о сомненьях и разуму противностях ко свидетельству употребляли и с еврейского текста толковую полиглоту, тако ж де и Вульгату и все, еже обретено в словенском греческому осмочастию не согласно и правилом противно в родах, числах, лицах, временах, склонениях, наклонениях и прочих (их же бесчисленно), правили на ряду а важный погрешности, сенсу противныя, пропуски и излишества выписанный особо в каталоге²³ при предисловии, ради лучшего читающему уверения и извещения». В другой раз (18-го июля 1738 года) тот же справщик Иванов на вторичный запрос Святейшего Синода показывал, что, кроме полиглоты в 6-ти томах, под руками, справщиков были еще «две книги Библии на греко-латинском диалекте, да лексикон Епифаниев письменный греко-славено-латинский, а с которых кодексов полиглоты оное правление чинили того он не ведает». Вопроса этого не решили для Синода и все другие лица к которым он обращался, ни даже Синодальная Московская типография, при которой производилось это исправление.

Из докладов и донесений в Св. Синод справщиков последующего времени, которым приходилось проверять работы Петровской комиссии, видно, что Петровские справщики положили в Основу своих исправлений Александрийский список ветхозаветных книг, напечатанный в Вальтоновской полиглоте издания 1657 г.²⁴ В этом случае они руководствовались тем соображением, что старая славянская Библия и Острожского издания и издания 1663 года – правлена по преимуществу по Александрийскому списку.²⁵

В тех случаях, когда в Александрийском кодексе оказывался пропуск каких-либо глав и стихов, имеющихся в старо-славянской Библии, справщики обращались к Комплютенскому кодексу²⁶ «не оставя некоторых мест в Феодотионовой БиблииЮ яко то в молитве трех отроков и в истории о Сусанне и в прочих».

Кроме греческих кодексов, исправители пользовались и латинским переводом (Вульгатой). Это потому, что в старо-славянской Библии некоторые книги были переведены не с греческого, а с латинского языка, например, книги Товита, Иудеи, третья Ездры, и справщики опасались слишком далеко уклониться от прежнего текста, чтоб исправленная Библия не показалась «иною сочиненною и вместо старой подставленной, а не старой правленой книгой, что может быть не без смуты народной».

Кроме того, из пометок, которые справщики делали на полях своего труда, видно, что при своих работах они принимали во внимание и еврейский текст и сверялись с ним во всех затруднительных случаях.

Книгу Псалтирь Петровские справщики оставили без исправления, да это и не входило в их задачи. Указ «свесть Псалтирь, напечатанную в Библии на славянском диалекте, с греческим текстом 70-ти» последовал уже 7-го сентября 1724 года. Св. Синод возложил эту работу на преосвященного Феофилакта, архиепископа Тверского, и Афанасия Кондоиди, но в действительности ее выполнили только справщики последующего времени Варлаам Лящевский и Гедеон Слонимский.

Самые исправления Петровских справщиков состояли в том, что они: а) изменили счет глав и порядок стихов, согласив их с кодексами греческой Библии, в особенности с Александрийским. Так напр., первая глава книги Бытья в старо-славянской Библии заканчивалась словами: «сего ради оставит человек отца своего и т. д.» (ныне 24-й стих 11 главы). Справщики, согласно Александрийскому тексту, разделили ее на две отдельные главы и вторую из них закончили словами: «беста оба нага, Адам же и жена его», которые в старо-славянской Библии составляли начало 2 главы. Шестая глава той же книги начиналась словами: «и бе Hoе лет пятьсот...» Справщики отнесли их к концу 5 главы. Главы 36 – 39 книги Исход в отношении счета глав и стихов приведены в нынешний вид, то же по Александрийскому списку. Во Второзаконии нынешний 1-й стих 28 гл. в старославянской Библии составлял конец 27 главы. Исправлена по Александрийскому Списку и т. п.

б) Вставили в славянский текст недостающие стихи, переведенные вновь с различных греческих и иных списков. Так, внесены 11 и 12 стихи десятой главы книги Бытия, 25 стих 17 главы той же книги, 22-й стих 23-й главы, 23 и 28 стихи 28 главы и 8 стих 35-й главы книги Исход по Комплютенскому и Александрийскому спискам, 21-й стих 9 гл. книги Числ – по еврейскому и Вульгате и т. п.

в) Исправили хронологию книг Ветхого Завета: так, в старо-славянской Библии 1663 года читаем: «жил же Адам лет 130... якоже пожит, рождь Сифа, лет 800». (Быт. 5, 3, 4). Справщики вместо 130 поставили 230 и вместо 800–700 лет; или лета Мафусаила, до рождения Ламеха, в старо-печатной – 187 лет, исправлено: 167.

г) Выпущены некоторые слова и выражения, оказавшиеся лишними в сравнении с греческим подлинником. Напр., вместо «Адаме, Адаме, где бе?» (Быт.3:9), – исправлено: «Адаме, где еси?» или вместо: «не приложит подобне» к «и не приложит» (Быт.4:12) и т. д.

д) Наоборот в других случаях вставлены пояснительные слова, которых не было в прежнем славянском переводе. Напр., вместо: «ни бо одожди Бог на землю» – «не бо одожди Господь Бог на землю (Быт.11:5); или вместо: «и насади Бог рай» «и насади Господь Бог рай» (ст. 8).

е) Каждой главе исправители предпослали заглавие, в котором в сжатой форме передавалось её содержание, (кроме 2-й и 3-й Ездры, Песни песней, плача Иеремии и 3-й Маккавейской). Заглавия эти были переведены с Вульгаты и потому иногда не соответствовали действительному содержанию славянского текста. В последствии Александроневский архимандрит Стефан докладывал Св. Синоду: «заглавия надписаны все из Вульгаты, в которых самый, главах много не того, что в греческой; и весьма непригоже, что Ветхий Завет с заглавиями печатается, а Новый без заглавий», в виду чего Святейший Синод 14 января 1741 года постановил: «Библию печатать без заглавий».

ж) В книгах Левит, Чисел, Второзаконие и в следующих, начиная с Паралипоменоном (кроме 1-й Ездры и Иудеи), выставили параллельные места, хотя и не везде.

з) Но большая часть исправлений носила чисто грамматический характер и состояла в замене одних, устаревших или неправильных, оборотов речи другими, более понятными и отвечающими «грамматическому осмочастию». Исправлений иного рода, по выражению последующих: справщиков, было «без числа много».

Императрица Елизавета своим указом (1744 г.) потребовала, чтобы члены Синода в течение Великого поста делали два раза заседания в день для пересмотра исправленного текста Библии, с тем чтобы к Празднику Пасхи печатание Библии было приготовлено. Но члены Синода, за множеством других занятий, не имели возможности так скоро рассмотреть порученное им дело и отклони ли его от себя. Для окончательного пересмотра славянского текста составлена была комиссия из ученых монахов. Главными деятелями в этой комиссии были Иаков Блонницкий, Варлаам Лящевский и Гедеон Слонимский. К 1751 г. пересмотр библейского текста был закончен, и явилась в свет печатная Елизаветинская Библия. В предисловии к ней говорится, что забота исправителей главным образом сводилась к тому, чтобы славянский текст привести во всем в согласие с текстом 70 толковников. Вследствие этого некоторые книги, переведённые прежде с Вульгаты, Товита, Юдифа, – переведены вновь с греческого. Таким образом существенный характер исправленной Библии – близость её к греческому тексту. Елизаветинская Библия без всяких почти перемен и доныне остается у нас в церковном и частном употреблении.

В 1742 году Елизавета объявила наследником престола своего племянника, родного внука Петра Великого, герцога Шлезвиг Голштинского Карла-Петра-Ульриха, сына старшей Елизаветиной сестры, который прибыл в Петербург в 1742 г. и по принятии православия назван Петром Фёдоровичем. Он известен в истории под именем Петра 3.

Для русских людей он был таким же немецким принцем, как и те, от которых в 1741 году освободилось русское общество, и которые, ему были так постылы.

Природа не была к нему так благосклонна, как судьба: вероятный наследник двух чужих и больших престолов, он, по своим способностям, не годился и для своего собственно маленького трона. Он родился и рос хилым ребенком, скудно наделенным способностями. В чем не догадалась отказать неблагосклонная природа, то сумела отнять у него нелепая голштинская педагогия.

Петр на русском престоле стал верноподданным прусским министром, преклоняясь пред Фридрихом 2. Все это вызвало дружный ропот, который из высших сфер переливался вниз и становился всенародным. Языки развязались, на улицах открыто и громко выражали недовольство без всякого опасения порицали государя. Ропот незаметно сложился в военный заговор, а заговор повел к новому перевороту, 28 июня 1762 года власть верховная через переворот перешла от Петра 3 к его жене Екатерине. Сенат и Синод беспрекословно присоединилась к ней и присягнули. Случайный гость русского престола, Петр III мелькнул падучей звездой на русском политическом небосклоне, оставив всех в недоумении, за чем он на нем появлялся, 6 июля по церквам читали торжественный манифест о восшествии на престол Екатерины, а 7 июля читали манифест печальный, извещавший о смерти бывшего Императора и приглашавший молится «без злопамятствования» о спасении души почившего. Его привезли прямо в Александро-Невскую лавру и там скромно похоронили рядом с бывшей правительницей Анной Леопольдовной. При Екатерине II высшие церковно –административные посты стали вручаться великороссам. Благодаря развитию школьного дела среди великороссийского духовенства стали появляться личности, которые с достоинством могли занимать высшие административные посты.

Такой поворот в пользу великорусского духовенства стоит в связи с общим взглядом правительства на духовное сословие. В XVIII в. на Западе шла сильная борьба против церковных идей. Во всех государствах западной Европы обнаружилось сильнейшее стремление к ограничению прав католической церкви в интересах гражданской власти. Эти западные веяния отразились и у нас. В малороссийском духовенстве Екатерина подозревала, хотя и без основания, клерикальные тенденции, и потому обращала внимание на ученых великороссов. В первое время её правления высшее место в церковной администрации занимали Новгородский архиерей Димитрий Сечинов и архимандрит Троицкой лавры, потом Псковский епископ Гедеон Криновский, a затем во все время царствования Екатерины во главе церковного управления стояли Гавриил Петров, митр. С. Петербургский, и Платон Левшин, митр. Московский. Опасаясь усиления духовной власти в ущерб светской, правительство в значительной степени стесняло деятельность Синода, назначая обер-прокурорами людей, крайне либерального образа мыслей. Один из них – Мелиссино, вошел в Синод с проектом самых либеральных изменений в церкви: он предлагал сократить богослужение и посты, ослабить почитание икон и мощей, уничтожить поминовение умерших, посвящать епископов, не постригая их предварительно в монашество, изменить одежду духовенства. Но Синод отклонил этот проект.

Другой обер-прокурор, бригадир Чебышев был совершенно неверующий человек и, служа обер-прокурором открыто заявлял о своем неверии в бытие Божие, в присутствии членов Синода говорил «гнилые слова» и, пользуясь своей властью, задерживал издание книг против неверия.

И такое отношение светской власти к Синоду – вызывало недовольство в лучших поборниках церковных интересов. «Был я в Синоде, писал митр. Платон, немалое время, видел таковые искушения и сие то заставило меня оттуда удалиться. К чему нас туда сажают? Видно, что и едва ли не находить одного утешения в терпении». Самым грустным проявлением церковной политики Екатерины было отобрание в казну монастырских имений и введение монастырских штатов.

Недолго спустя по восшествии своем на престол, Екатерина учредила комиссию из 2 духовных и 5 светских лиц для рассуждения о содержании духовенства.

Комиссия, действовавшая согласно видам Императрицы, представила доклад об изъятии церковных имуществ из духовного ведомства с поручением их комиссии экономии и о штатах денежного жалования духовенству. Указом 1764 г. Императрица повелевала привести доклад в исполнение; епархии и монастыри лишались принадлежавшей им собственности. К этому времени за всеми кафедрами великорусскими и монастырями по ревизии числилось 910 тысяч душ.

Жалованье же духовенству положено было 365 тысяч в год на петербургскую, московскую и новгородскую кафедры с соборами 39 тысяч, на 8 второклассных кафедр 5 тысяч, на Сергиевскую лавру и все мужские монастыри 174.000 руб.

Страшный удар введением штатов был нанесён монастырям, т. к. большая часть из них, не имея, чем содержаться, должна была закрыться.

До введения штатов в Великороссии было 732 муж, монастыря и 222 женских. Штатами же положены 161 мужских и 39 женских. Из 954 раньше существовавших монастырей почерком пера было осуждено на уничтожение 754, осталось двести, лишь пятая часть русских монастырей. Тогда же запрещено, без разрешения Императрицы открывать новые монастыри.

Эта мера дала государству 3 миллиона дохода, но громадная часть монастырских имений роздана Екатериною в дар своим фаворитам, так что в конце концов государство получило от отобрания их недолгую пользу. Было обещано при отобрании имений обеспечить духовные школы и духовенство, но это обещание забыто. Против этого восставали, как напр. Дмитрий Ростовский.

В одном месте он говорит: «хочеши ли грабити церковный, спросися Илиодора, казначея Сирийского Селевка, иже пришел бе во Иерусалим ограбити церковь и биен бысть ангельскими руками».

Пушкин, в ранней молодости, 22 лет, проживая в Кишинёве, высказал раз письменное мнение, что отобрание церковных имений нанесло сильный удар просвещению народа в России.²⁷ Этой мерой уничтожено 4/5 русских монастырей. А что пришлось пережить ревностным современникам! Самый резкий протест выразил

Митрополит Ростовский Арсений, заявивший себя горячим и бесстрашным ревнителем церковных прав.

Митрополит Арсений Мациевич производил чрезвычайно глубокое впечатление на своих современников.

То уважение, которое невольно вызывала к себе его прямая до резкости личность, бесстрашно всегда защищавшая то, что он считал за правду – это уважение было усилено состраданием, какое вызвано было его беспримерным несчастием.

Личность Арсения до сих пор остается неразгаданной. Самые светлые и возвышенный черты его характера уживались с темными и низкими. Верно одно – это была исключительная личность и, как это часто бывает в русской действительности, личность непонятная современникам и загадочная потомкам. Митрополит Арсений происходил из польской шляхты, образование получил в Киевской академии. При неиссякаемом запасе энергии, жизнь Арсения была сплошной горячкой дела, самого разнообразного. Сперва он выделился на поприще экзаменатора ставленником по Московской епархии, затем был участником Камчатской экспедиции 1734–1736 г. г., сопровождая ее в качестве судового иеромонаха, и с лейтенантами Муравьевым и Павловым был арестован, но оправдан, в 1738 г. был законоучителем Академии Наук и экзаменатором Петербургских ставленников. В 1741 г., по выбору Анны Леопольдовны Арсений был назначен на Тобольскую митрополичью кафедру, а в следующем году переведен в Ростов. Он участвовал в короновании на царство Императрицы Елизаветы Петровны, был назначен членом Св. Синода.

На Ростовской кафедре его деятельность была весьма разнообразной. То бесчеловечно, «без всякого похлебства», борется он с расколом, то, будучи страстным любителем лошадей, которых у него было до шестисот, зорко присматривал за конскими заводами, не брезгуя никакой работой; объезжал епархию, «обирал серебряные и жемчужные украшения на обогащение своей ростовской церкви», так Арсений увез из Романова-Борисоглебска грандиозный образ Спасителя, работы Дионисия. Образ был возвращен в 1793 г. Во всем проявлял доброту и непомерную жестокость.

В царствование Елизаветы Петровны, жизнь митрополита Арсения шла мирно, хотя иногда и прорывались в его деятельность поступки, которые могли повлечь за собою крупные последствия. Так, назначенный членом Св. Синода, он явился в Синод для принесения установленной присяги, находя несогласными с требованиями своей, совести следующие входящие в нее слова: «Исповедую же с клятвою крайнего судию духовные сие коллегии быти самую Всероссийскую Монархию, Государыню нашу». Митрополит указывал, что выражение это неправильно, т. к. единственный крайний судия и глава Церкви есть Христос.

Он заявил Синоду, что «подал Императрице письменное справедливое, по христианской совести, донесение, к которому ничего прибавить не может». В чем он пояснил, почему не может принять присяги. Синод представил обо всем доклад Императрице. Но дело окончилось без дурных последствий и Арсений уехал из Москвы в Ростов. В 1744 г., через 2 года после этого происшествия, у него в епархии случилось крайне неприятное для него обстоятельство. В Ростовском соборе, по оплошности причетника, не потушившего свечу, произошел пожар, и сгорели мощи благоверных князей Василия и Константина Всеволодовичей, почивавшие тут около пяти веков. В Синоде этим остались очень недовольны, возлагая вину на митрополита.

Так как Арсений страдал скорбутом и глазами, то он вскоре стал проситься на покой в Новгородский монастырь. Но Императрица не утвердила доклад о том Св. Синода. Это показывает, насколько она ценила Арсения. В одном из писем своих он благодарил и за присылку ему для лечения венгерского вина, – так далеко простирались заботы о нем доброй и сердечной царицы.

Он составил возражение на поданный протестантами пасквиль против известного сочинения Стефана Яворского в защиту православия «Камень Веры» и дополнил сочинение Феофилакта Лопатинского.

В учебном деле он явился врагом господствовавшей в семинарии латинской схоластики. Он писал по этому поводу: «Школы при архиереях не иные нужны, только русские: понеже в церквах у нас не по латыни, ниже другими иностранными языками читается и поется, и служба Божия совершается по-русски».

Этими основами он на целые полтораста лет опередил свой век. Наряду с этим он был стоек в своих православных убеждениях. Верен старинным, преданным от отцов и дедов, обычаям и преданиям, и не терпел нововведений в жизни и узаконениях церковных. Математику и астрономию он считал для духовенства излишними. В семинарии, которую он перевел из Ростова в Ярославль, было уже тогда до 500 воспитанников. Он был ревностным проповедником. Подражая ревностному борцу против раскола, святителю Димитрию Ростовскому, он составил обличение раскольников, оставшееся в рукописи и дополнил сочинение Феофилакта Лопатинского – «Обличение неправды раскольничьей», напечатанное в Москве в 1745 году.

Мирная жизнь митрополита в епархии ознаменовалась однако двумя столкновениями с Петербургом.

Коллегия экономии, заведовавшая монастырскими и архиерейскими имениями, отправила несколько инвалидов для помещения в Ростовские монастыри. Арсений не принял их, отозвавшись, что на их содержание не достает денег. На запрос Св. Синода он отвечал, что в последнее время в Ростовских монастырях пострижено около сорока человек, лишенных сана в прошлое царствование и для инвалидов не достанет порций. Объяснение это заключало в себе оскорбительные выражения.

Через два месяца Св. Синод отправил одного юродивого для помещения в один из Ростовских монастырей. На указ о том Арсений отвечал, что указ этот неосмотрительный и неосторожный. Синод пожаловался Императрице. Императрица приказала объявить митрополиту, чтобы он «от подобных продерзостей воздержался, а ежели впредь будет к указам оказывать противление и презорство то как помешатель добрых порядков и общего покоя, и как противник и неприятель Высочайшей воли, не только сана архиерейского, но и клобука лишится». Эти события были еще в начале царствования Елизаветы, которая умела понимать пылкую, увлекающуюся в церковных вопросах природу Ростовского владыки.

По смерти Елизаветы и недолгого царствования Петра 3 на престол воссела Екатерина II.

На коронование Императрицы митрополит Арсений не был приглашен. Отсутствие на таком торжестве представителя столь древней и знаменитой кафедры должно было рассматриваться, как имеющее особое знамение. Это первое выражение того крайнего недоброжелательства, с которым Екатерина относилась к Арсению. Это недоброжелательство существовало еще прежде знаменитого и резкого обсуждения Арсением решения Императрицы об отобрании имений монастырских в казну. С самых первых дней царствования она считала Арсения почему-то личным своим врагом. И эта черта не только политического разномыслия, но и личной ненависти проходив красною нитью через всю историю отношений её к опальному митрополиту. Весьма вероятно, что еще в царствование Елизаветы, когда против Екатерины были партии, она заподозрила Арсения в недоброжелательстве к себе. Мало того, в отношениях этих можно найти какой-то необъяснимый, точно мистический страх Екатерины перед Арсением. Она боялась его и принимала чрезвычайные по отношению к наблюдению за ним меры и тогда, когда он, старый, больной был заживо погребен в каземате. Из отношений Арсения к коллегии экономии видно, что он считал уже существование этой коллегии нарушением прав монастырей и архиерейских кафедр на непосредственное распоряжение принадлежащими им имениями.

«За отобрание от дому архиерейского и от монастырей вотчин, писал он канцлеру Бестужеву-Рюмину, приходит, с голоду умирать, понеже хлеб у нас весь был по вотчинам в житницах. Когда смолотое в сушилках проедим, то и литургии святой служить нечем и некому, все принуждены идти нищими в мир». При этом он просил канцлера «показать малость к домам Божиим, дабы старанием его возвращены были вотчины по-прежнему». Нужно полагать, что это письмо побудило Бестужева-Рюмина привлечь к этому вопросу внимание Императрицы. Но дело получило совершенно иное разрешение, чем ожидал Арсений. Замыслив еще с первых дней своего царствования отнять у кафедр и монастырей вотчины, Екатерина перед коронацией сочла нужным на время утешить духовенство. «Мы не имеем намерения присвоить себе церковные имения, но только предписать закон о лучшем их устройстве». За тем под собственным наблюдением государыни была учреждена особая комиссия из духовных и трех светских членов. Среди духовных был недоброжелатель Арсения, митрополит Новгородский Дмитрий Сечинов. Это был человек в высшей степени искательный, думавший лишь о своих выгодах и готовый за награду, отличие предать все интересы Церкви. Комиссия решила разослать по всем монастырским вотчинам и архиерейским домам приходно-расходные книги для записывания денежного и хлебного сбора и особо назначенных отставных обер-офицеров для поверки доставленных духовными властями сведений о состоянии и количестве духовных имений. Таким образом архиереи подвергались ответственности в исконном церковном достоянии пред офицерами. Вероятно, самоуправство этих уполномоченных комиссией чиновников переступало часто пределы уважения к значению и сану архиерейскому. Это распоряжение возмутило Арсения, всегда зорко охранявшего права Церкви.

Он находил «оскорбительным и неприличным, что для составления описей офицеры будут входить в алтарь и касаться церковных сосудов и прочей священной утвари, что они в архиерейских домах и монастырях пересчитывали деньги, перемеривали хлеб, выдавая все хозяевам и монастырям с меры, веса и счету».

Арсений считал это за нарушение прав церковной стародавней собственности и унижение духовенства.

Как известно, дело кончилось тем, что все вотчины монастырские и архиерейские были отобраны в казну. На содержание их стали отпускаться скудные суммы. Множество обитателей, срединых, и древние, хранившие мощи своих основателей – упразднены. A монастырские земли розданы громадными подарками, большею частью любимцам Екатерины. Вероятно, Арсений понимал, что его горячие речи, резкие отзывы по этому поводу не изменят прискорбного совершившегося распоряжения. Но он считал своим непременным долгом, хотя и без надежды, ратовать за правду и, ценою собственной участи, стоять до конца за интересы Церкви.

Опорой для заключения своего об этой мере он поставил соборное правило, что посвященное Богу не могло быть отчуждаемо.

В пылу негодования Арсений подавал в Св. Синод один протест за другим против отнятия у монастырей вотчин и вмешательства светских люден в духовные дела. Мусина-Пушкина, бывшего президента коллегии экономии, он называл «турком». «Горе нам, бедным архиереям, – писал он, – яко не от поганых, но от своих мнящихся быти овец правоверных толикою мучительство претерпеваем». О членах комиссии он отзывался, что они «насилу в Бога веруют». В неделю православия, когда предаются анафеме враги Церкви, он к обычному чиноположению прибавил; «анафема обидчикам церквей и монастырей».,

Вот эти прошения:

1) Иже кто встанет на церкви Божии, на храмы и места святый, злие крамольницы и советницы их, да будут прокляты.

2) Все насильствующии и обидящии святые Божии церкви и монастыри, отнимающие у них данные тем, от древних, боголюбцев и монархов благочестивых, имения и через то, воплощения Христова дело бескровную жертву истребляющии, еще не останутся от сегоже такового начинания, но и еще помышляти будут таковое злодейство, яко Анания и Сапфира и яко крайнии врази Божии, да будут прокляты».

Обо всех этих поступках и отзывах ростовского митрополита было доводимо до сведения Екатерины, которая была в высшей степени тем оскорблена.

Насколько задели ее за живое эти отзывы, видно из того, что она, вообще спокойная и осторожная выражениях, отзывалась о нем, как о «лицемере, пронырливом и властолюбивом, бешеном враге».

Следующий эпизод хорошо показывает меру того страха, с которым она относилась к Арсению. Желая после коронации выказать перед народом свое благочестие, она решила отправиться в Ростов, чтобы присутствовать на переложении мощей св. Димитрия Ростовского с новую серебряную раку. И она писала своему секретарю: «Понеже я знаю властолюбие и бешенство ростовского владыки, я умираю, боясь, чтобы он раки Димитрия Ростовского без меня не поставил», – и приказала поставить к новой раке майора с солдатами.

Было назначено в Синод расследование дела о митрополите Арсении.

Членами Синода, находившегося тогда в Москве были: первенствующий митрополит Димитрий Сечинов, затем Московский престарелый митрополит Тимофей Щербатский, архиепископ С. Петербургский Гавриил Кременецкий, Псковский епископ Гедеон Кришевский, Крутицкий архиепископ Амвросий Зертис-Каменский, Тверской епископ Афанасий Волконский и Новоспасский архимандрит Михаил. Главным действующим лицом против Арсения был Димитрий Сечинов, всегда искавший случая к угодничеству. С ним готовы были согласиться и прочие члены. Они поднесли Императрице доношение о словах и поступках Арсения, при всеподданнейшем докладе. Императрица сделала распоряжение, чтобы Синод сам судил «своего сочлена, как злонамеренного и преступника».

В половине марта у себя в Ростове Арсений, пришедший в свои покои от вечерни, сказал келейнику. «Не запирай ворота на ночь! Гости будут ко мне в полночь!» Келейник остался в недоумении.

Между тем это был один из случаев проявления в митрополите того дара прозорливости, который неоднократно обнаруживайся в нем в эту эпоху перенесённого им гонения. Действительно, в полночь прибыл к нему офицер гвардии Дурново и попросил благословения.

«Я уже не архиерей», отвечал Арсений, и не благословил его.

Дурново тогда подал ему сенатский указ, которым, предписывалось везти митрополита в Москву, в свиту взять лишь, трех человек, вещей не брать, a имеющиеся в келье письма запечатанными захватить в Москву.

Митрополит хотел приложиться к мощам и иконам в соборе, но ему не позволили. В Москве он был, как государственный преступник, заключен под крепкую стражу в Симоновом монастыре.

Екатерина писала генерал-прокурору Глебову, по случаю приезда Арсения в Москву: «Александр Иванович! нынешней ночью привезли враля, которого исповедовать должны: приезжайте ужо ко мне, он здесь во дворце будет». Эта исповедь происходила в присутствии Императрицы, гр. Орлова, Глебова и Шешковского. Арсений был до того откровенен, что Императрица зажала себе уши, а ему закляпали рот.

14 апреля состоялось заседание Синода, на котором допрашивали Арсения. Вероятно, и тут он не стеснялся в выражениях. Его присудили к лишению архиерейского сана и преданию суду светскому, которому надлежало за оскорбление Величества осудить Арсения на смертную казнь. Императрица приказала освободить его от светского суда и оставив ему монашеский чин, сослать в дальний монастырь.

В Москве распространился слух, что будут снимать сан с Ростовского митрополита в Крестовых патриарших палатах. Туда допущены были лишь монахи и белое духовенство. Толпы же народа запрудили пространство вокруг Синодального двора, так что и солдаты не могли их разогнать. Конечно, не одно любопытство, но и сострадание руководило этим народом. Впечатление, произведенное этим событием, было ещё усилено вскоре затем случившимся происшествием, 4 июня внезапно упала смежная с той Крестовой палатой, где осудили Арсения, церковь Трех Святителей Московских.

Едва ли понятный современникам, митрополит, обладал огромной силой личного обаяния, часто простые люди сохраняли на всю жизнь чувство глубокой преданности к Арсению.

Им мы обязаны возникновением нескольких легенд о пострадавшем митрополите, легенд не всегда исторически верных, но отражающих образ большой личности.

Так посошник Арсения – Александр Златоустов, свидетель суда и лишения Арсения знаков митрополичьего достоинства, рассказывал Артынову:

«Арсений предстал на суде, как бы на священослужение: в архиерейской мантии с источниками, в омофоре и белом клобуке, с панагией на персях и архиерейским посохом, последуемый посошником Александром Златоустовым.

При входе в зал заседания взоры присутствующих были обращены на выражение лица Мациевича, который, вместо страха и уныния, обнаружил крайнее негодование на свою со братию, действовал и говорил, так, будто он был вполне самовластный владыка у себя в епархии.

Секретарь прочел указ о его низложении. Мациевич, выслушав сиe, громко и твердо сказал: «благо мне, яко смирил мя еси! Государыня же Екатерина за сие не удостоится христианской кончины».

При таком трогательном зрелище поругания пастыря один митрополит Московский Тимофей не мог удержаться от слез и заплакал; Мациевич указал на него рукой и сказал: «сей воистину израильтянин, в нем же льсти нет».

Первый приступил к нему митрополит Петербургский и Новгородский, чтобы снять клобук, Арсений не до пустил до сего, но с приличною молитвою снял его сам и, подавая его митрополиту Дмитрию Сечинову, сказал: «язык твой для меня был острее меча, ем задохнешься и умрешь!» (Митрополит Дмитрий умер странною смертью: от паралича язык его вытянулся на четверть аршина и вид его представлял страшное зрелище, от этого неестественного состояния языка, от длины его и толщины он мучительно кончил жизнь свою). Вторым приступил к Арсению архиепископ Псковский, бывший друг Арсения, Амвросий Зертис-Каменский, чтобы снять с него омофор, но Арсений с молитвой снял его сам и подавая Амвросию, оказал: «ядый хлеб мой со мною, ты возвеличил на меня заклание и как вол ножом заклан будеши». (Амвросий впоследствии был митрополитом Московским, во время чумного бунта в Москве в 1771 г. он бежал от разъяренной черни я хотел укрыться в Донском монастыре, но там в воротах оного мясник зарезал его ножом).

Третьим по очереди приступ к Арсению архиепископ Афанасий Болховский, что бы снять панагию, но Арсений с молитвою снял ее сам и, поддавая Афанасию, сказал – «младший благословляется от старшего устнама моима возвещу вся судьбы уст твоих; язык твой велеречив был на меня, как у Ария, ты и умрешь, как умер Арий», (Афанасий был преемником Арсения на Ростовской епархии, – и кончил свою жизнь как Арий, исходом вон всех своих внутренностей).

Четвертым приступил к Арсению Петербургский викарий Гавриил, чтобы взять посох Мацеевича, но он сам взял его с молитвою от посошника Златоустова, рассказчика сего суда и, подавая Гавриилу, сказал: «ты забыл, какому должно быть архиерею Божью, за Иродиаду твою соперник твой задушит тебя, аще плясавши с ней осудил мя еси». (Келейник Гавриилов задушил его пуховиком). Пятый в свою, очередь приступил к Арсению, Крутицкий архиепископ Гедеон, чтобы снять его мантию, но Арсений с молитвой снял её сам и, подавая Гедеону, сказал: «нета бяху мне оправдания твоя на месте пришествия моего, но ты еси гроб позлащенный, полный смрада и разных непотребств, зато не увидишь более престола своего». (Гедеон, по высочайшему повелению, за разные непотребства из Москвы, удален был с бесчестием в Крутицы, но на пути туда умер).

Шестой и последний судья Мациевича приступил к нему, чтобы сиять с Арсения последнюю одежду; это был Новоспасский архимандрит Мисаил, Арсений снял с себя последнюю одежду, находившуюся под облачением и, подавая оную, сказал: «всякия кончины видех конец, паче враг моих умудрил мя еси и паче старцев разумех, скоро испек еси хлеб твой уготованный мне, за то и сам, как хлеб, испечешься в печи». (Впоследствии времени Мисаил, находясь в тяжелой болезни, по совету одного знахаря для исцеления болезни влез в монастырскую печь, где внезапно и умер).

После этого надели на Мациевича простую одежду монаха; запретили ему совершать всякое богослужение и отправили его с военным конвоем в Ферапонтову обитель.

Обязав подпиской, что он не будет себя именовать не только митрополитом или архиереем, но и иеромонахом. Засим под крепким караулом отвезен был в Ферапонтов монастырь, место ссылки патриарха Никона, потом в Николо-Корельский, Архангельской епархии. Местному архиерею было предписано держать ссыльного под крепким караулом.

Весьма скудное имущество митрополита было описано и опечатано.

На пропитание отпускалось сперва 10, потом 15 и 50 кол. в день. Чернил, перьев и бумагу ему не давали. Никого к нему на допускали.

Вся братия монастыря, начиная с архимандрита, принимали от него благословение, как от епископа. По праздникам он самочинно во время совершения проскомидии вынимал части за «гонящих и обидящих Церковь Божию». По окончании обедни опальный митрополит читал народу Катехизис, Четьи-Минеи и др. духовные книги, толкуя их. При этом сам стоял на амвоне, а служившие, по сторонам его.

Случилось, что Арсений при одном монахе неосторожно поговорил об одном политическом вопросе. Последовал донос, повлекшей за собою новое обвинение Арсения в государственном преступлении, дело рассматривала сама Императрица, и было об Арсении решено: «лишить его монашеского чина и, переименовав его Андреем Вралем, послать к неисходному житию в Ревель». Ревельскому коменданту было предписано принять в свое наблюдение один каземат в башне крепости и приспособить его к житию. Каземат этот представлял собою скорее могилу.

Когда Арсению объявили указ, лишавший его монашества, он не вымолвил ни слова. С него сняли иноческую одежду, клобук, и вместо них надели арестантскую сермягу и треух.

Везти его к месту заключения предписано, было «секретно в закрытых санях, никому не показывать, разговоров с ним никаких не иметь, об имени и состоянии не спрашивать и миновать Петербург приказано, как можно скорее».

Екатерина была в Москве, когда через нее провозили Арсения и Государыня пожелала видеть этого человека, ею с какою-то болезненною страстностью ненавидимого. Коменданту Ревельскому Тизенгаузену Императрица писала: «У вас в крепкой клетке есть важная птичка. Береги, чтобы не улетела. Надеюсь, что не подведете себя под большой ответ. Народ очень почитает его из стари и привык считать святым, а он больше ничего, как превеликий плут и лицемер».

Содержать Арсения велено было под строжайшим наблюдением, офицерам и солдатам запрещено было с ним говорить.

По приезде в Ревель, Арсений сделался болен. К нему послан был доктор, причем с доктора была взята подписка, что, под страхом смертной казни, он не будет спрашивать у больного об его имени или звании, и до конца жизни не станет говорить о том, даже минами.

Ежемесячно в Петербург посылались рапорты с донесением, что «известный арестант» содержится по инструкции и «ведет себя тихо».

Действительно никаких резких выходок Арсения в последние годы его жизни не было.

Он смирился пред всесильною рукою Божию. Он читал Св. писание, а на стене своей тюрьмы начертал углем слова: «Благо, яко смирил мя еси».

26 февраля 1772 г. Арсений сильно заболел. Он потребовал к себе священника; пришедши, по разрешению коменданта, священник исповедовал умирающего и приобщил его. На третий, день, в 8 ч. утра, земные страдания Арсения прекратились. Со священника и всей команды взята подписка до конца жизни молчать о всем этом, под угрозою смертной казни.

Так думали изгладить память о несчастном Ростовском митрополите.

Трудно судить: было ли то, действительно, необыкновенное событие или лишь измышление народное, во всяком случае очень ярко рисующее отношение народа к опальному митрополиту, но вот что передают.

Когда перед смертью Арсения пришел священник напутствовать его, он только что войдя в каземат, в страхе выбежал оттуда и сказал: «Вы мне говорили, что надо исповедовать и приобщать преступника, а передо мною стоит на коленях архипастырь в полном облачении». Тогда пристав вошел с священником в тюрьму. Hа койке лежал арестант и сказал духовнику: «Сын мой, перед тобою не митрополит, а недостойный раб Арсений, идущий отдать отчет Господу Богу в своей жизни. Виденное тобою чудо есть знамение Господне: это значит, что душа моя скоро отлетит от скорбного тела». Напутствовав страдальца, священник попросил у него благословения себе. Умирающий дал ему на память о себе молитвенник, на котором была надпись: «Смиренный митрополит Ростовский Арсений».

Почти вся жизнь Арсения представляла нам непрерывную борьбу то с духовною и светскою властью, то с раскольниками и вольнодумцами, то с личными его врагами и гонителями. В его поступках обличается его твердый до упорства, прямой до упрямства характер, который не поддается власти и не уступает силе, когда действия их не согласны с его убеждениями и правилами. Его личных убеждений не поколебали ни царский гнев, ни восстание на него собратий, ни лишение святительского сана, ни истома в мрачной и душной тюрьме, ни розыски Шешковского, ни угрожавшая ему смертная казнь. Обрекши себя на жертву за право собственности духовенства, Арсений действовал не тайно, не ухищрено, но прямо, открыто, писал и говорил смело с самоотвержением, потому что смотрел на дело свое как на дело Божие, за которое стаять и жертвовать собою, вменял себе в священную обязанность!

Народ, сострадая о нем, как о несчастном пастыре, почитал его правдивым, благочестивым, ревностным поборником православия.

Внезапная смерть Императрицы Екатерины напомнила пророчество Арсения Мациевича.

Обстоятельства смерти рисуются в следующем виде.

«Императрица проснулась в прекрасном расположении духа. Весело пошутив, она встала с постели... Государыня, умылась, напилась крепкого кофе, потом весело поболтала с Платоном Зубовым, отпустила его, позвала секретаря в спальню и принялась за работу. Вскоре после начала работы она вдруг поднялась, попросила секретаря порождать немного в соседней комнате и удалилась в уборную, помещавшуюся рядом со спальней.

Секретарь со сконфуженным видом вышел. Прошло довольно долгов время, государыня не показывалась. Обеспокоенный камердинер Зотов постучал в дверь уборной.

Ваше Величество... Матушка!.., – окликнул он дрогнувшим голосом.

Ответа не было. Зотов попробовал ручку двери. Дверь, открывавшаяся внутрь уборной, была заперта. Зотов схватил нож, просунул лезвие в щель дверей и поднял с петли крючок, которым дверь запиралась. Крючок повернулся, Зотов нажал дверь и с ужасом почувствовал, что она открывается туго, особенно снизу, точно к ней внизу прижато какое-то тяжелое тело. Из уборной послышался страшный, негромкий, хрипящий звук. В маленькой уборной на полу, прислонившись спиной к двери, безжизненно опустив на грудь голову, подогнув под себя левую ногу, выставив вперед правую, сидела Императрица Екатерина 2. Лицо её было багрово-красного цвета, глаза опущены тяжело. Из открытого рта вырывалось хрипение Зотов схватил Государыню подмышки и, напрягал все силы, поднял и оттащил немного от двери её тяжёлое тело. Постельный сорвал с потели сафьяновый тюфяк, бросил его на пол, затем, обхватив ноги Императрицы, поднял ее с помощью задыхавшегося Зотова. Они втащили Государыню в спальню и опустили ее на тюфяк.

Императрица лежала хрипя, тяжело запрокинув голову, под которую не догадались положить подушку... Перед тюфяком на коленях стоял один из врачей и вытирал черную пену, струившуюся с губ государыни. Лицо Екатерины было страшно. Оно беспрерывно меняло цвета: от темно-бледного вдруг, наливаясь кровью, становилось багрово-красным, затем снова быстро темнело.

Среди групп, бывших в соседней комнате кто-то вдруг шопотом напомнил пророчество Андрея Враля – Андрей Враль, умирая, предсказывал, что Екатерина 2 погибнет позорной смертью.

Все взоры обратились на Роджерсопа (врача): – «Ведь я ясно сказал, что никакой надежды нет... Часы Её Величества сочтены... Открыла, глаза. Что с того?.. Это агония...» Екатерина скончалась 6 ноября 1796 года, когда ей исполнилось 67 с половиной лет».

Арсений Мациевич был не одинок в своей борьбе за интересы Церкви. С таким же несочувствием относился к отобранию имущества от церквей и монастырей Павел Консюкевич, митрополит Тобольский, рукоположенный в сан митрополита Тобольского и Сибирскаго в 1758 г.

Митрополит видел, что многие сибирские иноческие обители, лишенные способов к существованию, заглохнут, и не будут уже служить делу просвещения инородцев.

Все это понудило митрополита Павла изложить свое мнение о новой мере Синоду в откровенной, даже резкой форме. Возникло дело.

22 июня 1767 года состоялось заседание Св. Синода, в котором Новгородский митрополит Димитрий Сечинов объявил повеление Императрицы о вызове Тобольского митрополита в Москву.

Рассказывают, что накануне этого заседания митрополит Павел явился во сне Димитрию и с гневом произнес ему – «Некогда отцы наши, а в числе их некоторые святые, даровали церкви разные земные удобства, и неприкосновенность тех пожертвований утвердили заклятиями. И я, человек грешный, недостойный епископ Церкви Христовой, не своими по истине устами, но устами отцов моих, проклинаю тебя, предателя церковных имуществ, и прорекаю тебе нежданную смерть».

В Петербург митрополит Павел не поехал, ни по первому, ни по второму указу, и, оставаясь в Тобольске, продолжал управлять епархией. Тогда из Петербурга написали местному губернатору, чтобы он подтвердил митрополиту выехать через неделю, и в случае уклонения его от этого распоряжения «оного преосвященного выслать из Тобольска без всяких отговорок».

Но раньше, чем до Тобольска дошел этот указ, митрополит Павел 11 января 1768 года сам выехал в Москву, и, прибыв туда 2 апреля, подал просьбу об «увольнении от епархии» от правления епаршеских дел в Киево-Печерскую лавру на обещание». Св. Синод осудил митрополита Павла на лишение архиерейского сана, но Императрица не утвердила этого приговора. Из Москвы митрополит поехал в Петербург. Несколько раз Императрица требовала его к себе, не он не ехал и говорил: «Я никуда не поеду, а только в Синод, которому обязан послушанием». Ему было предложено вернуться к управлению Тобольской епархией, но на это он не согласился.

«Я лишен епархии, говорил он, по приговору Синода, а потому не могу возвратиться в нее. Пусть отошлют меня в Киево-Печерскую лавру, в которой я дал обет послушания настоятелю». Ему в этом не препятствовали и в августе он прибыл в Киево-Печерскую лавру, где и скончался после 2-х летнего пребывания.

«Благо, яко смирил мя еси» начертал Арсений Мациевич углем на стене своего каземата и «смирение» высшего руководящего слоя русского духовенства перед верховною властью стали характерным явлением того времени.

Конечно, на фоне «смиренных» владык, восставали подобные Арсению и Павлу, но общий тон церковно-административной жизни, исключал появление подобных лиц.

Между тем Екатерининский век налагал на архиереев и много других обязанностей, подчас очень тяжелых и архиерейскому званию мало подходящих.

Так «следуя духу времени» во многих епархиальных архиереях возник дух «вельможности».

Поддержание этого духа «вельможности» ставило духовенство в тяжелое материальное положение. Требовались громадные расходы на обстановку, кареты, бархатные рясы, посохи, на гайдуков и вершников, на хоры певчих, наконец, на широкие и разорительные приемы всей губернской знати по праздникам. Все это было так принято в то время, так обязательно, и, может быть, так нужно для поддержания начальственного величия и сильно поколебленного авторитета святительского сана, что архиереи один пред другим соревновались в пышной обстановке.

Так митрополит Московский Платон, уже будучи митрополитом, изучил французский язык, принятый при дворе. Служение Платона было великолепно. В большие праздники он езжал в золотой карете, запряженной шестеркой белых коней в шорах. Ехали вершники, около кареты бежал народ, чтобы поглядеть на Платона. Так приехал он раз к известной Дашковой, президенту академии наук, которая спросила его: «Владыка вас возят шесть коней, а апостолы ходили пешком». Так, отвечал ей Платон, но за апостолами овцы следовали, а я своих на шестерке не догоню».

Платон был знаменитостью Екатерининского века. Глубокое, знакомство с творениями Златоуста и лучшими классическими ораторами – Квичтом Курцием и Цицероном способствовало образованию в Платоне блестящего ораторского таланта. Свои ораторские способности он обнаружил в должности катехизатора при Московской академии. Его катехизические беседы привлекали такую массу слушателей, что теснота и духота становились невыносимыми. Ясность и краткость в объяснении самых трудных предметов, живая речь, наполненная меткими образами и сравнениями и глубокая назидательность – отличительные свойства этих первых опытов его проповедничества. С течением времени эти свойства развились в большей степени, и Платон у современников стал по праву называться русским Златоустом. Он назначен был законоучителем Павла Петровича и придворным проповедником. Занимая эти должности в течение десяти лет (1763–1773) Платон приобрел такую славу оратора, что о нем говорили за границей. По содержанию своему, проповеди Платона носят отпечаток живой современности, касаются важнейших явлений русской жизни. В них обличаются рабское подражание русских всему иностранному, презрение ко всему отечественному, обычай отдавать детей на воспитание иностранцам – людям часто сомнительного поведения, вольнодумство, резвившееся под влиянием либеральных идей французской философии, и наконец открытое неверие. Как источник для знакомства с нравами той эпохи, проповеди Платона имеют громадное историческое значение, кроме проповедей Платон известен и другими сочинениям, из догматических его трудов замечательны православное учение веры в 7 томах, переведено на латинский, французский, немецкий и английский языки. Краткий катехизис для детей и катехизис для народа с довольно полным и отчетливым изложением истин веры. Из исторических произведений – Краткая российская церковная история в 2 частях, бывшая руководством в духовных школах, и Житие пр. Сергия; из полемических «Увещание к раскольникам и ответы на 16-ть вопросов Вольтера из канонических «Правила единоверия и Инструкция благочинным».

Достойно замечания, что священное коронование Государя Импер. Александра I в 1801 г. совершал не преосвященный Амвросий, митрополит Новгородский и первенствующий член Синода – чего следовало бы ожидать по предшествующей практике в подобных торжественных случаях и по иерархическому значению кафедр, а митрополит Московский Платон (Левшин), причем первенство это основывалось на выдающихся личных качествах этого иерарха, а не на преимуществах Московской кафедры.

Продолжим повествование о «вельможности» архиереев.

Рассказывают про Гедеона Криновского, посвящённого при Екатерине в епископа Псковского, что он, согласно моды того времени, носил шелковые башмаки и чулки, на башмаках бриллиантовые пряжки в 10.000 рублей, гардероб его с шелковыми и бархатными рясами занимал целую комнату. О нём говорили: «Гедеон нажил мильон». Митрополит Новгородско-Петербургский Гавриил, суровый аскет в домашней жизни, питавшийся одной кашицей с сухарями в публике и при блестящем дворе являлся в знаках своего сана, усыпанных жемчугом и алмазами, задавал дорогие обеды частым гостям и даже отступал иногда от строго хранимых им правил церкви, вкушая ради других в пост рыбу.

Некоторые архиереи для большей пышности своего богослужения в особенно торжественные дни приглашали парикмахеров, которые перед обедней завивали и пудрили по требованию современной моды певчих и даже иподиаконов, служивших при облачении архиерея.

А вот воспоминания Вениамине Казанском. «В собор ездил и служению от загородного своего дома очень церемониально: большой экипаж, по тогдашнему названию берлин, весь блистал золотом: упряжь в 6 лошадей, кучер на козлах одет был в немецкий кафтан с длинным в руках бичом. Впереди кареты ехали 2 вершника в зеленых епанчах, один в руке держал архиерейскую мантию, другой – посох. По приезде к собору, по выходу из берлина, преосвященный надевал на себя мантию, брал посох и так входил в церковь».

Подобные рассказы сохранились и о приемнике его Антонии Зыбелине, об Амвросие Цодобедове – Казанском. К нему съезжались «представители казанского общества, помещики и люди чиновные с жёнами и дочерями... давались празднества с пением архиерейских певчих, иллюминаций, фейерверками и великолепными ужинами. Казанское дворянство очень любило гостеприимного Амвросия. Слава о нем достигла до Петербурга. Екатерине всегда нравилось, если архиереи живут в ладах с дворянами.

Были особого рода торжества очень дорогие и вместе обязательные для архиереев, которые они несли, как повинность наряду с другими губернскими начальствами – это по случаю радостных и государственных событий, семейных радостей высочайшего дома и некоторых табельных праздников. Обычно певчие пели концерт, для чего разряживались обыкновенно в белые одежды, пудрилась, причесывались, снабжались венками на архиерейском дворе ставились столы для угощения народа, и в залах приготовлялось пиршество, для всей губернской знати, продолжавшееся за полночь с многочисленными тостами, музыкой, пушечными выстрелами и блестящим фейерверком. Императрица Екатерина была большой любительницей всяких оваций, в коих приходилось принимать участие и духовенству.

А вот случай, правда происшедшей правда при Павле Фёдоровиче с митрополитом Новгородским и Петербургским Гавриилом.

У современника находим такое свидетельство:

«Когда выдавали великую княгиню Александру Павловну в Австрию, был духовный театр, все преосвященные были. A Гавриил велел подать карету и уехал. За это ему был объявлен Высочайшей приказ: выехать из Петербурга. Правдивость этого подтверждается такой историческое справкой: в октябре 1799 г. в Гатчине происходили торжества по случаю 2 свадеб: великой княжны Елены Павловны с наследным принцем Люксембургским, и великой княжны Александры Павловны с латинином Австрийским.

15 октября, в субботу, в Гатчинском придворном театре был оперный с балетом придворный спектакль. Лица первых четырех классов, послы и находившиеся в Гатчине члены Св. Синода была званы на этот спектакль. Понятно, что митрополит Гавриил нашел его неподходящим для духовного лица и уехал быть может несколько демонстративно. А на следующий день появился указ.

14 декабря 1799 года, опальный митрополит покинул Петербург.

Он ехал больным, в бреду и горячке, и в полубессознательном состоянии приехал в Новгород: «Это «вельможество» архиерейское держалось долгое время до начала 20 века и так укоренилось что там, где архиерею до собора нужно было перейти только улицу – обязательно, подавалась карета не менее чем из 4 лошадей и он переезжал это пространство, причем никому это не бросалось в глаза, напротив, архиерей, перешедший с посохом улицу от своего дома до церкви, в глазах многих был бы лицом умаляющим высокое достоинство архиерейской власти.

В отношениях к подчиненному духовенству господствовала грубость и суровость, вошедшая прочно в быт. Как на особый пример подобных отношений укажем на двух тамбовских архиереев Пахомия Симанского и Феодосия Голостицкого. Особенно первый славился своей суровостью. Беда была подпасть ему под суд. Виновных внезапно схватывали и везли в консисторию, при чем грубые консисторские пристава на счет их же домового имущества при самом их аресте брали себе большую плату за свой труд. Затем, арестанты попадали в консисторскую тюрьму, где их держали неопределенное время; никаких объяснений и оправданий от них не принималось, да и трудно было оправдываться из крепкой тюрьмы. Не редко матушки или дети отправлялись пешком в Синод и там иногда получали справедливую защиту своим мужьям и отцам; но оправданный все-таки непременно должен был перейти в другую епархию, – потому что тут ему уже было не житье. От притязаний архиерея бежали из епархии и многие другие. Замечательно, что вины преступников, подвергавшихся тяжким наказаниям, составляли иногда лишь в простом неосторожном слове перед архиереем без всякого умысла. Ставленники должны были платить перед постановлением до 10–50 р. на колокола, до которых Пахом был страстный охотник. Кто не давал, тот получал отказ в посвящении, а то даже попадал под плети или в консисторскую тюрьму.

Вместе с дьячками эти ставленники должны были нести на себе тяжкие работы в пользу архиерейского дома в течение иногда 5 лет; их заставляли рыть рвы около архиерейского дома, выкладывать их дерном, носить кирпичи на конюшенный завод очищать место для конюшенного двора, бить на реке сваи для постройки архиерейской бани, переправлять по реке лес из архиерейских дач, для построек при архиерейском доме, возить на себе снег и пр. Во время этих работ они доходили до крайней нищеты, в лохмотьях отправлялись в Св. Синод жаловаться и просить посвящения на какие-нибудь места в других епархиях. Св. Синод неоднократно посылал Пахомию строгие выговоры, наконец, в 1766 году перевел его в Устюг, на место Феодосия Голосницкого, которого перевел в Тамбов на его место. Но и в Устюге в первый же год он возбудил против себя такую ненависть и злобу, и столько жалоб, что Св. Синод вынужден был уволить его на покой.

Грубость и суровость в отношениях к подчиненному духовенству так же прочно вошли в жизнь и долго проявлялись, берясь иными архиереями, как образцы, достойные подражания.

О вышеупомянутом Павле митрополите Тобольском также известно, что он был суров к духовенству, вызывая провинившихся в архиерейский дом и монастыри, приказывая их употреблять на черные работы. Подобным же характером отличались у многих архиереев их отношения к под ведомым им чиновникам. В Московской и других великорусских епархиях провинившихся чиновников оставляли иногда без обеда, как школьников, или сажали в канцелярии под арест на хлеб и воду. В малороссийских епархиях такого рода школьная дисциплина в кругу консистористов была еще сильнее; так в Киевской консистории приказные, все помещавшиеся в кафедральном монастыре, были подчинены в 1768 г. архивариусу иеромонаху, которому дана была для наблюдения между ними дисциплины особая инструкция. По ней он должен был смотреть, чтобы все приказные ложились спать в 9 ч. вечера, вставали в 3 ч. утра, в четвертом одевались и завтракали, потом до 1 ч. занимались делами, в 1 ч. обедали, при чем, чтобы хранили за Столом благочиние, не шумели, не кричали, посуды никакой, не били и не ломали, после обеда они могли уходить в город или к знакомым монахам в самом монастыре, но не иначе, как отпросившись у архивариуса.

В праздники архивариус должен был вести их в церковь и становить на клиросе, для чтения и пения и проч. Каждый из консисторских чиновников мог быть потребован на какие-нибудь лакейские услуги, архиерею, наравне с певчими и келейниками.

Архиерейские секретари также не изъяты были от подобных обязанностей.

Тем разительней выступает жизнь и общий тон жизни архиереев, среди коих надлежит остановиться на святителе Тихоне Воронежском.

Образ его в высшей степени человечен, a оставшиеся после него творения по всей жизненности и популярности представляют образец христианского нравоучения, равный которому мы едва ли найдем в нашей церковной литературе.

Сын бедного и многосемейного дьячка новгородской епархии, оставшейся сиротой с самого младенчества, он рано вытерпел все невзгоды нищего и голодного люда и практически познакомился, с жизнью бедного простонародья. Мать едва не отдала его в работники к одному ямщику и только старший брат его, бедный причетник, заступился, оставив его при семье, дал возможность выучиться грамоте, потом определил его на последние свои крохи в новгородскую семинарию. Но крохи этих было немного у брата-благодетеля. Дома 14 летний Тимофей (мирское имя св. Тихона) должен был зарабатывать хлеб, нанимаясь в поденщики к богатому мужику, в семинарии нанимался у огородников копать гряды, пока не попал в благодетельную бурсу. Но и в бурсе житьё было очень бедно, давали только хлеб и приют. Он должен был лишать себя половины казенной порции этого хлеба, чтобы, продав накопленные куски, купить себе на врученные деньги свечку для занятий. Товарищи смеялись над его отоптанными лаптями, и, найдя их под койкой, начнут, бывало, ими махать на него, с припевом «величаем тя!» Но и эти оттоптанные лапти были слишком роскошной для него обувью, так что он старался обходиться без них.

И так прошли все годы семинарского курса до 1754 г. Затем в жизни его, как лучшего воспитанника, следовали учительство и монашество, к которому он всегда чувствовал внутреннее призвание. Потом архимандритство и ректорство в Тверской семинарии. Когда он стал иметь достаток, то вызвал свою сестру, до того кормившуюся поденной работой мытья полов. Но и поднявшись на высоту положения, молодой архимандрит не забыл, как другие его собратья, своей прежней жизни, остался таким же простым, отзывчивым другом народа, покровителем всех голодных и холодных.

Его шесть книг «Об истинном христианстве» свидетельствуют о его большом богословском опыте, пользуясь коим он выясняет истины в доступной для всех форме и ясности изложения. В противоположность мертвящего духа киевской схоластики – творения Тихона просты, задушевны.

Он один из первых пришел к мысли о необходимости привести все Св. Писание на общедоступный русский язык и даже приступил к этому труду, но скоро оставил его, убоявшись соблазна для тех, которые привыкли к славянскому переводу.

В 1761 г. Тихон был посвящен в епископы и назначен викарием Новгородской епархии. С большим смущением ожидали нового викария те, кто кадил под нос лаптями семинаристу Тимофею. Но вскоре увидели, что Тихон остался таким же незлобивым, простым и любвеобильным человеком.

В 1763 г. Тихон был переведён на самостоятельную, кафедру в Воронеж. Первой его заботой было завести училищные курсы для бедных детей духовенства, образовать само духовенство, поднять его из унижения и возвысить уровень его нравственного развития. Это был в высшей степени добрый и общедоступный архиерей, совершенно чуждый того «вельможного» духа, который проникал тогда, в отношения к духовенству большей части других архиереев, успевший связать себя с духовенством сердечными, почти семейными узами. Он первый из наших архиереев требовал от своих консистористов и других епархиальных чинов, чтобы они уважали духовное лицо, требуя к ним почтения и во время производства судебных дел.

Задолго раньше правительственных указов, старавшихся смягчить суровый характер епархиальной администрации, в Воронежской епархии уже вовсе не слышно было о прежних суровых и унизительных наказаниях духовенства. Святитель Тихон относился к нему не как владыка, а как старший брат, разделяющий с ним интересы одного и того же священного служения, в самых наказаниях виновным священнослужителям сквозь начальственные распоряжения по требованию архипастырского долга видим глубоко человечное любовное отношение к павшему собрату.

Также с большой энергией св. Тихон защищал свое духовенство от своеволия и насилия (светских) казацких начальств и разных светских сильных лиц. Таким же сердечным характером отличались его отношения к пастве.

Для возвышения нравственно-религиозного образования народа, он ввел в своей епархии целый ряд катехизических чтений, и сам часто говорил поучения, и издавал сочинения для народа. Не ограничиваясь этим, он являлся сам в дом горожан, когда требовалось его утешение, наставление, пастырское участие в обстоятельствах частной их жизни. В притоны бедности, в тюрьмы он ходил в рясе простого монаха с утешением и богатого милостыней, на которую прожил все свое личное достояние. Кротость и смирение его не знали пределов. Горячий от природы и нервный от болезни он сумел до того проникнуться этими христианскими добродетелями, что до земли кланялся своим келейникам, если видел, что они оскорбились каким-нибудь его замечанием, обидевшего его он первый начинал умолять: «простите меня, ради Бога, что я ввел вас во искушение». Раз в одном доме святитель стал опровергать одного дворянина, зараженного идеями модной философии 18 века, и так метко, что тот вышел из себя и ударил его по щеке. Смиренный святитель тут же упал ему в ноги, и просил у него прощения, это так поразило обидчика, что он расплакался и сделался хорошим христианином. Простой народ видел в нем отца и заступника пред сильными мира.

Он любил беседовать с ними об их нуждах, с опытным знавшем их быта, вникал в самые мелкие обстоятельства их жизни, и никто не уходил от него без утешения, совета, и иногда значительного материального пособия. Он не давал себе отдыха от дел до обеда имел дело с епархиальными бумагами и толпой просителей, после обеда до полуночи писал свои поучения и пастырские увещания к духовенству и народу.

Несмотря на молодость (он 39 лет вступил на епархию), он выдержал только 4 с половиной года этой неутомимой жизни и до того расстроил свое здоровье, что должен был проситься на покой. Св. Синод уволил его на жительство в Задонский монастырь, отстоящий в 9 верстах от Воронежа, с пенсией в 400 руб. в год. Предаваясь монашеским подвигом в монастыре, Святитель Тихон, и в уединении своей калии продолжал свое общественное служение. В своей деятельности он соединил аскетизм с общественной деятельностью. В Задонской келье написана была большая часть сочинений учительного и народного святителя и множество келейных писем к разным лицам. Келья Задонского монастыря сделалась источником просвещения христианского для обширного круга. К ней стекался народ из далеких окрестностей, чтобы получить благословение и наставление святого человека. Он являлся миротворцем между окрестными помещиками, заступником за крестьян пред их жестокими господами, ходатаем за обиженных. Кроме сочинений «Об истинном христианстве» известно его «Сокровище духовное, от мира собираемое».

Скончался святитель Тихон в августе 1733 года, а в 1861 г. нетленные мощи его открыты были для всенародного чествования. Так товарищи в шутку кадили пред Тимофеем Соколовым, а внуки пели величание перед честными мощами святителя Тихона – бывшего мальчика Тимофея.

Из творений Тихона известны: «Сокровище духовное от мира собираемое» и «Об истинном христианстве». Кроме того, св. Тихону принадлежало много писем назидательного характера.

Служба св. Тихону Воронежскому представлена была в Св. Синод статским советником Н. В. Елагиным в 1861 г., тогда же разрешена была к печати и отпечатана в СПБ. Синодальной типографии.

Есть сведения, впрочем, окончательно не проверенные, что она составлена митрополитом Московским Сергием, в Минеях Месячных напечатана впервые в 1904 году.

После царствования Екатерины существенных перемен в положении Синода не произошло: изменился только состав его членов по мере того, как прежние деятели» уходили из жизни. Синод продолжал бороться с тем либерализмом в области религии, каким поражены были деятели Екатерининского времени. Борьба Синода за интересы православия продолжалась и во все время царствования Александра 1-го. Опасность для церкви возникала в это время от развития мистико-протестантских идей, рассадником. которых явилось Библейское общество, а покровителем обер-прокурор Синода кн. Голицын, в царствование Императора Александра составу Синода дана была большая определенность штатам, так присутствие Св. Синода определялось 7–8 членов из лиц архиерейского звания. Некоторые из присутствовавших архиереев в Св. Синоде носили звание «членов Синода», такое звание было даруемо Высочайшим повелением пожизненно. Другие же члены заседали временно со званием «присутствующих». Они призывались и увольнялись от присутствования также по Высочайшему повелению. Все лица, присутствовавшие в Синоде, пользовались, при решении дел, равным правом голоса. Митрополит С.-Петербургский пользовался званием Первенствующего члена Св. Синода и руководил его занятиями. 5 ноября 1917 года, за происшедшим крушением власти Императорского Правительства, Всероссийским Священным Собором избран был патриарх, каковым, по жребию, оказался Тихон митрополит Московский. И Русская Православная Церковь перешла опять к патриаршей форме церковного управления.

Довольно крупные перемены последовали в епархиальном управлении в Синодальный период. Перемены коснулись епархиального делания Русской Церкви. Число епархий в Синодальный период постепенно умножалось; в половине 18 в. в ведении Синода состояло 30 епархий, а в половине следующего столетия число их возросло почти на такую же цифру. В. 1860 г. число епархий было 51, не считая при этом епархии Грузинского экзархата и к 1897 г. всех епархий в русской церкви было, 62. До конца 18 в. не было строгой устойчивости в пределах епархий. С изданием же екатерининского «положения о губерниях» пределы епархий стали совпадать с пределами губерний, за исключением тех местностей, где много иноверцев; там несколько губерний составляли иногда одну епархию, как напр. Грузинский экзархат обнимал собор губерний – Тифлисскую, Бакинскую, Елизаветопольскую, Кутаисскую и Черноморскую. В дальнейшем Грузинская епархия состояла из Тифлисской, Елизаветопольской, Бакинской, Эриванской губ. и Карской области.

Отправление правосудия над духовенством осуществляли духовные приказы, из личных же органов епархиальной власти, имели значение судьи архиерейских домов и духовные фискалы для наблюдения за благочинием в духовенстве.

Но с закрытием фискального отделения при Св. Синоде уничтожена была и должность епархиальных фискалов (1727). Для надзора же за благочинием в духовенстве учреждена была должность духовных заказчиков, получивших впоследствии название «благочинных».

Но наряду с ними существовала и прежняя должность поповских старост. Деятельность их заключалась в сборах различных епархиальных пошлин с духовенства и в наблюдении за его благочинием в тех местах, где не были учреждены духовные заказчики. Во второй половине 18 в. (1764) должность поповских старост была отменена, как лишняя, потому что отменены были разнообразные сборы с духовенства в пользу епархиальных властей и учреждений. Органом наблюдения за благочинием в духовенстве остались одни «благочинные».

Права и обязанности их определены отчасти в уставе консисторий, а главным образом в инструкции благочинным, составленной (1775) митр. Платоном, исправленной и пополненной потом к 1857 г. Вместе с переменами в личных органах епархиального управления, произошла перемена и в епархиально-правительственных учреждениях. Св. Синод намеревался и подведомственным ему правительственным учреждением сообщить коллегиальное устройство, в 1723 г. Духовный приказ бывшей патриаршей епархии преобразован был в дикастерию (от греч. сужу); состав дикастерии определен был по новому коллегиальному порядку из определённого числа присутствующих членов с равным правом голоса и из канцелярий. И по типу дикастерии стали преобразовываться духовные приказы в епархиях. Указом Св. Синода 1744 Московская дикастерия переименована была в Московскую духовную консисторию с распространением такого названия на подобный учреждения и в епархиях. При посредстве епархиальных консисторий производилось управление епархией, суд над духовенством. Некоторую особенность в отношении к епархиальным учреждениям представляло в своем положении военное духовенство.

История управления военным духовенством начинается со времени Петра, потому что только в это время положено было начало регулярной армии.

Для надзора за полковым духовенством в военное время при Петре учреждена была должность полкового обер-священника, в мирное же время до конца 18 в. полковое духовенство находилось в ведении епархиальных архиереев тех епархий, в которых стояли полки. Епархиальные архиереи определяли и увольняли полковых священников, судили их за проступки. Но в царствование Им. Павла управление армейским духовенством вверено обер-священнику армии и флота с присвоением ему звания члена Св. Синода, а для ближайшего надзора за полковым и флотским духовенством учреждены были полевые обер-священники и дивизионные и флотские благочинные.

В 1816 г. из ведомства отчислено духовенство гвардейских полков и подчинено было ведению обер-священника Главного штаба и гвардии, а в 1840 г. учрежден был для управления духовенством, кавказский армии особый обер-священник. С 1858 г. названия обер-священников изменены в названия главных священников.

Права главных священников по управлению под ведомым им духовенством состояли, в том, что главный священник определял в свое ведомство священно-церковнослужителей, ходатайствовал о награждениях, о назначении пенсий и единовременных пособий. Назначал следствия, вел всю отчетность, которую и представлял непосредственно Синоду.

Наследовавший Императрице Екатерине её сын Павел Петрович вступил на престол в ноябре 1796 г., уже 42 лет от роду, пережив много тяжелых минут в своей жизни и испортив свой характер под влиянием холодных, неискренних и даже враждебных отношений, существовавших между ним и его матерью. Императрица Екатерина не только не любила своего сына, но даже подозрительно относилась к нему, т. к. не могла не видеть в нем претендента на власть, перешедшую к ней помимо Павла от его отца, Петра 3. Конечно, благодаря этой подозрительности, она держала Павла вдали от дел, не допуская его к участию в своем Совете, ни в администрации, ни к командованию войсками. Отсутствие любви к сыну вызвало в Екатерине небрежность в обращении с ним; такая же небрежность (в обращении с ним) усвоена была и всеми любимцами Императрицы. Павел был в открытой опале при дворе и не был гарантирован даже от дерзостей со стороны придворных его матери.

При таких, условиях Император Павел, вступая во власть, обнаружил явную вражду к порядкам, существовавшим при дворе его матери. Властные фавориты Екатерины потеряли, всякое значение. Исполненный самых лучших намерений он стремился всей душой к благу государства, но отсутствие правительственных навыков мешало ему действовать удачно. Желая водворить порядок при дворе и в администрации, он громко осуждал и искоренял старое, новое же насаждал с такою строгостью, что оно всем казалось горше старого. Неподготовленность к делам сказывалось на всем, что делал Павел, и соединяясь с неровностью его характера, сообщала всем его мерам колорит чего-то случайного, болезненного и капризного.

В начале царствования Павла были, впрочем, приняты две серьезный правительственные меры, значение коих сохранилось и на будущее время. Это закон о престолонаследии, который Павел выработал еще в бытность свою наследником, и который им был опубликован 5 апреля 1797 года, Закон этот имел в виду устранить тот произвол в назначении наследника престола, который господствовал в России со времени Петра и благодаря которому произошло в 18 в. столько дворцовых переворотов. Этот закон внес строгий порядок в наследовании Императорского престола в России преимущественно по мужской линии.

Далее он отменил жалованные грамоты городам и дворянству и не только уничтожил право дворянских обществ подавать петиции о своих нуждах, но даже отменил освобождение дворян и от телесного наказания по суду.

Более других сословий имело основание быть довольным духовенство, к которому Павел благоволил. Будучи человеком религиозным и считая себя главой Православной Церкви, Павел заботился о положении духовенства, но и тут получались результаты иногда странные.

Эти его заботы носили подчас двусмысленный характер, так что один из его прежних наставников, его законоучитель – митр. Платон, к которому Павел в юности, да и потом, после своего вступления на престол, относился с большим уважением, оказался в числе протестующих против некоторых мер, которые Павел предпринял. Протест касался странного нововведения – награждения духовных лиц орденами.

Надлежит отметить отношение Павла к духовно-учебным заведениям. Он сделал для них довольно много, – ассигновал на них значительную сумму, денег из доходов от имений, принадлежавших прежде архиерейским домам и монастырям и конфискованных Екатериной.

При нем были вновь открыты две духовные академии, – в Петербурге и Казани и 8 семинарий, при чем, как вновь открытые, так и прежние учебные заведения были обеспечены штатными суммами, академии стали получать от 10 до 12 тысяч руб. в год, а семинария в среднем от 3 тысяч – до 4000 руб., т. е. почти вдвое более против того, что отпускалось на них при Екатерине.

Попутно отметим его благоприятное отношение к духовенству инославному и даже не христианскому, в особенности к духовенству католическому. Павел принял на себя верховное покровительство Мальтийскому духовному рыцарскому ордену и разрешил в Петербурге образовать особое его приорство. Сохранилось предание, что этот странный шаг в уме Павла соединился с фантастическим предприятием – с повсеместным уничтожением революции в корне путем объединения всех дворян всех стран в Мальтийском ордене.

Также отметим его довольно миролюбивое отношение к раскольникам. При нем, по ходатайству митрополита Платона, было введено единоверие, через кое открылась впервые серьезная возможность примирения наиболее мирных групп старообрядчества с православною церковью. История вопроса такова.

Официальной датой введения единоверия считается 27 октября 1800 года, но если держаться строго исторической почвы, то временем учреждения единоверия, нужно считать 12 марта 1798 г. Изданный в этот день указ получил свое начало по ходатайству Св. Синода державною Властью.

В сентябре 1797 года единоверие получил начало в Казани. В татарской слободе города находилась «стоящая в праздности» во имя Евангелистов Церковь, которую архиепископ Казанский Амвросий, по просьбе старообрядцев, и предоставил в их распоряжение. Первым священником к этой церкви определен был по избранию старообрядцев, Архип Андреев, с дозволением ему совершать богослужение по старопечатным книгам.

Единственным условием для себя Казанские старообрядцы выговорили то, чтобы их священник зависел непосредственно от самого архиепископа.²⁸ В следующем, 1798 г. получила начало единоверческая церковь в Александрии,²⁹ в Иркутской губ.,³⁰ в Твери, в Торжке, Тверск. губ.,³¹ в 1799 г. в Челнах,³² Новороссийской епархии. Далее стремление к единоверию обнаруживается на Вятке, в Белорусской епархии.

Тогда же в 1797 г. старообрядцы, жительствующие в пределах Нижегородской епархии, обратились к Нижегородскому епископу Павлу, чтобы им дали законных священников и особую церковь для совершения в ней богослужения по Старопечатным книгам. Преосвящен. Павел ходатайство направил в Св. Синод с таким своим заключением: «почитаю небесполезное быть для церкви Христовой, дать им священника хиротонисанного от епархиального архиерея, и позволить совершать священно служение по прежде печатным книгам. Ибо через то предвидится надежный способ привести к соединению и к мирному сожитию всех тех, кои отлучаются от церкви якобы за древние обряды, а особливо толка именуемого поповщина.» Св. Синод в принципе согласился удовлетворить ходатайство Нижегородских старообрядцев. Тогда же Св. Синод решился войти к Государю с обстоятельною запиской о даровании им законного священника и права совершения богослужения по старопечатным книгам. Синод так мотивировал свое Ходатайство: «внимая причинам упорства и ожесточения старообрядцев, началом всего того находит единственно то, что Россия, приняв от греческой Церкви христианство, в кратком времени не могли получить поправок с греческого языка переводов церковных книг, тем паче, что российский язык никакой не имел грамматики, печати не было, а писцы были неисправные, отчего церковные книги наполнялись погрешностями, между тем некоторые епископы вводили по своему произволу молитвы и обряды, а когда с оных рукописных книг началось и печатание, сколько не было изданий при митрополитах и Патриархах российских, всегда были поправлены, что доказывают приложенные при всех изданиях извинения, если не во всем поправлены.

Но злоумышленные и корыстолюбивые посему благочестивому подвигу церкви начинали раскол, что и продолжалось до времен благочестивейшего Государя царя Алексея Михайловича, который, предпринял усилие оных развратников остановить, а паче дабы разнообразие российской церкви с православною греческою не произвело нового раскола, повелел собрать книги из Афонской горы греческие, писаные за 700 лет и более, и российских из домов архиерейских и монастырей, писаные за 500 лет и далее, и не новое, но древнее сделать их направление. Синод, рассматривая различие между исправленными и старопечатными книгами, ничего не усматривает, кроме одного со стороны старообрядцев упорства, и просвещенные истинами Евангелия прибегают к церкви, беглецы же, ищущие корысти, для пропитания и обогащения своего, стараются невежд удалить от оной».

Принимая во внимание просьбу жительствующих в Нижегородской епархии старообрядцев и разделяя все соображения Нижегородского епископа о возможном соединении тех, кто отделился от Православной Церкви, Синод ходатайствовал пред Государем, чтобы было дозволено старообрядцам иметь церковь и особых рукоположенных от епархиального архиерея священников для отправления службы по старопечатным книгам.

12 марта 1798 г. последовал Высочайший указ «Рассмотрев доклад от Синода по представлению в оный епископа Нижегородского, повелеваем жительствующим в тамошней епархии старообрядцам позволить иметь у себя церковь и особенных священников, рукоположенных от епархиального архиерея, для отправления службы Божией по старопечатным книгам. На сем основании Синод может равномерное дозволение давать и по другим епархиям, когда из оных вступать будут впредь подобные о старообрядцах представления.³³

Таким образом единоверие получило твердую почву в разных концах России и по окраинам её, и в столице. С 12 марта 1798 г. старообрядцы беспрепятственно могли получать, по их желанию особые церкви и своих священников и получали. Безмолвствовал только центр старообрядчества – Москва с её Рогожским кладбищем.

В 1799 г. представители Рогожского кладбища явились в Петербург и помимо Синода, подали Государю обширное прошение о даровании им законного священства. Они ходатайствовали о даровании им особого епископа с местопребыванием его в Москве на Рогожском кладбище, при епископе должно состоять особое правление из выбираемых самими старообрядцами лиц. Епископу и состоящему при нем правлению, по мысли Московских старообрядцев, должны быть подчинены все старообрядческие общества в России. Как можно видеть из прошения, Московские старообрядцы задались целью создать особую старообрядческую церковь, параллельную господствующей церкви, Государь указом 3 июня 1798 г. разрешил назначить только особых священников, что касается до остальных пунктов их прошения, то решение их отлагалось до последующего времени.

При Павле же вошел обычай ношения духовенством орденов.

Дарованием духовенству чисто мирских знаков отличия, в виде орденов, звезд, лент и т. п. или, по тогдашнему выражению, кавалерии, правительство естественно отметило в глазах общества деятельность духовенства, как служителей государства. Это видно даже из самых обстоятельств установления этого обычая, который привел в смущение очень многих. В числе смущенных оказался и московский митрополит Платон, считавший ношение духовенством орденов несоответствующим его назначению. Митрополит решился даже донести в таком духе государю и указать, что «новое архиереев кавалерами пожалование принято почти от всех с удивлением и что оно может дать случай к разным толкованиям». Платону основательно казалось, что с канонической точки зрения совершенно недопустимо, чтобы гражданские власти награждали служителей церкви. Митрополит на коленях просил, чтобы Павел не награждал его орденом Андрея Первозванного, но в конце концов д. б. его принять. Павел I выразил недовольство Платоном, но, однако стал спрашивать мнения приближенных о новом обычае. В этом отношении обращает на себя внимание очень характерное пояснение со стороны И.В. Лопухина, принятое и самим государем. И.В. Лопухин прямо ответил государю, что «Истиной Церкви христианской такие почести, самолюбие питающие, конечно, не приличны. Но приемля правление церкви ныне больше учреждаем политическим, не бесполезно, но его мнению, употребляться могут такие знаки отличия для награды и поощрения оного членов, коих весьма не можно в прямом смысле почитать истинно духовными». Платье не делает монахом) „ L'habit ne fait pas le moine“,– прибавил Лопухин. «Правда твоя», сказал государь и таким образом разделил мнение Лопухина об основаниях пожалованиях духовенству светских знаков отличия.

И вот эти знаки духовенство стало носить даже во время совершения богослужения, поверх священных облачений, и часто перед глазами молящихся какая-нибудь яркая орденская лента почти закрывала собою верхнюю часть архиерейского омофора, долженствующего напоминать об обязанности епископа спасать «заблудшее овча». Если, кроме того, иметь в виду, что архиерей во время служения литургии как бы изображает собою самого Христа, а облачения его представляют тот или иной символ, то является совершенно непонятным, как сюда, могли войти орденские знаки и ленты и символом чего могли они служить? Так продолжалось, однако около ста лет и только в последней четверти 19 века ношение орденов за богослужением было признано неудобным и воспрещено. Но вне времени богослужения ношение духовенством мирских знаков отличия долго оставалось в силе и есть некоторые, кои этого придерживаются и теперь. Нередко и в наши дни можно видеть, как на груди епископа или священника панагия, крест – символы царства не от мира сего, затмеваются блеском орденов, звезд и яркостью кавалерских лент – символом царства мира сего. Все это выдвигало духовенство, как слуг государства.

Достоин быть отмеченным тот факт, что высшая церковная власть, находившаяся в довольно унизительном положении и при Петре, и при его ближайших преемниках, значительно изменилось к лучшему при Павле Первом, который более своих предшественников давал свободу Синоду и даже предоставил ему в 1799 г. самому избрать себе обер-прокурора на место уволенного по справедливой жалобе Синода, кн. Хованского.

Однако основной тон некоторых мероприятий по отношению к церкви, если и изменяется, то в сторону большого отдаления от церковного духа, так еще при Екатерине 2 в 1789 г. запрещено было посылать к инородцам проповедников, и в 1799 г. упразднена была, и самая должность проповедников и вообще был положен временный конец миссии среди инородцев-язычников.

Интересен отзыв о Павле, сделанный спустя 10 лет после его смерти строгим консерватором и убежденным сторонником самодержавия Н.М. Карамзиным в его «Записке о древней и новой России», представленной Александру 1 в 1811 году в виде возражения на те либеральные реформы, который Александр тогда замыслил. Являясь антагонистом либерального императора, Карамзин, однако так характеризовал царствование его предшественника: «Павел вошел на престол в то благоприятное для самодержавия время, когда ужасы французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности равенства, но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий он хотел быть Иоанном 4, но россияне уже имели Екатерину 2, знали, что государь не менее подданных должен выполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древние заветы власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного естественного права.

Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества к неизъяснимому удивлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти, считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды – прелесть, унизил чины и ленты расточительностью в оных, легкомысленно потреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери, умертвил в полках наших благородный дух воинский, воспитанный Екатериной, и заменил его духом капральства. Героев, приученных к победам, учил маршировать, отвратив дворян от воинской службы, презирая душу, уважал шляпы и воротники, имея, как человек, природную склонность к благотворению, питался желчью зла, ежедневно вымышлял способы устрашать людей и сам всех более страшится, думал соорудить себе непреступный дворец – и соорудил гробницу.

Заметим, – прибавляет Карамзин, – черту, любопытную для наблюдателя в сие царствование ужаса, по мнению иноземцев, россияне даже боялись и мыслить. Нет! говорили и смело, умолкали единственно от скуки и частого повторения, верили друг другу и не обманывались. Какой то дух искреннего братства господствовал в столицах, общее бедствие сближало сердца и великодушное остервенение против злоупотребления власти заглушало голос личной осторожности».³⁴