Христианство на Руси до св. Владимира

Нам суждено было прийти ко Христу не ранее, как в часе десятом-одиннадцатом и христианство могло водвориться у нас только с наступлением для нас времен исторических. Русь в ту пору только что начинала свое гражданское существование, и вера христианская д. б. лечь глубоко в основание ее зарождающейся исторической жизни, всего ее быта. Ей не пришлось вести той тяжелой борьбы с силою закоренелого язычества, какая пала на долю христиан первых веков; не пришлось ей тоже вести той трудной умственной работы, какую совершила Византия, уясняя догматы христианского учения. Русь приняла учение уже ясно выраженное 7 Вселенскими Соборами; приняла установленные уже обряды богослужения. И ей предстояла обязанность стараться осуществить в жизни высокие начала веры христианской.

Христианство могло распространяться между русскими Славянами от Греков. Греки заботились о распространении христианства между теми племенами наших Славян, которые жили в соседстве с ними или которые, не живя в соседстве, находились с ними в более или менее деятельных сношениях.

A несколько племен из числа славяно-русских племен и подходили под сейчас указанные условия. Эти племена были – племя Угличей и Тиверцев, и племя Киевских Полян. Угличи и Тиверцы жили на нижнем Днестре и от Днестра, до нижнего Дуная. Угличи и Тиверцы при импер. Траяне (101–107 по P. X.) вместе со всей Дакией подпали под власть Римлян, причем в административном отношении их территория была отделена от Дакии и была присоединена к задунайской нижней Мизии (нынешней Болгарии).

Но в Нижней Мизии христианство явилось не позднее половины 11 в.

В 271 году при императоре Аврелиане Римляне удалились из Дакии, и Угличи-Тиверцы стали соседями той части Нижней Мизии, которая находилась между Дунаем и Черным морем, и которая потом, быв отделена от Мизии, сделана была особой провинцией с именем Скифия. В отличие от другой Скифии, названа «Великой». В устье Днестра находилась большая греческая колония, называвшаяся Тирасом (по-турецки Аккерман, славянский Белгород), а между устьями Днестра и Дуная находились меньшие греческие колонии.

Имеется полная вероятность заключения, что и в этих греческих колониях существовало христианство. Муж апостольский Климент Римский, сосланный в Крым в заточение при Траяне в 194 году, нашел здесь до 2.000 христиан и своею ревностью еще 6ольше способствовал распространению здесь христианства, за что утоплен был язычниками в море.

О христианстве в Дакии говорят Тертуллиан и бл. Иероним.

Угличи-Тиверцы служили в византийских войсках в правление императора Юстиниана (527–565 гг.) в качестве наемников, а с другой стороны – в сообщничестве с Славянами дакийскими, или отдельно от них, делали весьма частые набеги на империю, причем уводили к себе множество пленных; Киевские Поляне, территория которых простиралась весьма недалеко на юг от Киева не были соседями Греков, но вели с ними постоянную правильную торговлю, как должно думать, еще со времен Геродота (Первый греческий историк, род. ок. 484 г. до P. X. в Галикарнассе. Путешествовал по Черному морю до Киммерийского Босфора). (Геродот, кн. IV, глава 53).

Итак, мы не имеем права отрицать возможности того, что между двумя указанными племенами русских Славян было распространено Греками христианство во времена доисторические.

Кроме того, мы имеем положительные свидетельства у отцов церкви о распространении христианства среди наших предков.

Западная половина теперешней Европейской России по реке Дон на восток, в которой обитали наши предки во времена доисторические, известна была у Греков под именем Скифии, а у Римлян стала называться Сарматией. Церковные писатели III-IV веков, а именно: Тертуллиан (ум. 240) Афанасий Александрийский (ум. 373). Иоанн Златоуст (ум. 407), бл. Иероним (ум. 420), говоря о распространении христианства во вселенной, называют в числе народов, между которыми оно было водворено, и Скифов с Сарматами.

Если наши предки – русские Славяне – были для Греков Скифы или Сарматы, а писатели говорят, что христианство было водворено между Скифами и Сарматами: то, по-видимому, мы имеем положительные свидетельства о распространении христианства во времена доисторические между нашими предками – русскими Славянами.

T.е., во времена доисторические христианство могло распространятся от Греков между племенами русских Славян, именно, у Тиверцев с Угличами и у Киевских Полян.

Предполагая, что христианство могло быть, хотя и в незначительной степени, между Полянами, необходимо будет относить совершенное его исчезновение у них к очень задолгому времени до наступления времен исторических.

Предполагая нисколько не невероятное, что у Тиверцев с Угличами христианство существовало до самого св. Владимира, мы не должны поставлять его в связь с христианством этого последнего. Вообще, о взаимной связи между нашим христианством доисторическим, допуская его существование, и начавшимся со св. Владимира христианством историческим, должно думать, что этой связи между ними не было и что последнее, не ведя своего начала от первого, явилось, как нечто совершенно новое и самостоятельное.

История нашего русского христианства начинается преданием – повестью о путешествии на Русь апостола Андрея.

В нашей первоначальной летописи эта повесть записана в следующем виде. Из Греции через Россию лежал путь к Варягам и далее до Рима, именно из Черного моря, Днепром, до его верховьев, отсюда волоком до реки Ловати, которая впадает и ведет в озеро Ильмень; из Ильменя – в Волхов, в Ладожское озеро, в устье этого озера или реку Неву и в море Варяжское (Балтийское); по этому, последнему, к Варягам и потом до Рима.

Апостол Андрей, который проповедовал евангелие по Черному морю, однажды пришел из Синопа в Херсонес Таврический, или Корсунь, и здесь узнал, что недалеко отсюда находится устье Днепровское. Пожелав побывать в Риме, апостол отправился к устью Днепра, чтобы пойти в него сейчас указанною дорогой.

Когда, совершая путь, поднимался он, с сопровождавшими его учениками, на лодках вверх по Днепру, то один раз случайно (по устроению Божьему) пришлось ему остановиться для ночлега у берега под горами.

Горы эти были те самые, на которых после построен был Киев. Встав на другой день поутру, апостол указал своим ученикам на горы и сказал: «Видите ли эти горы? Смотрите, ибо на этих горах воссияет благодать Божья, будет построен на них великий город и Бог воздвигнет на них многое церкви». После этого апостол взошел на горы, благословил их, помолился и на той из них, на которой после был построен город, поставил крест².

Идя своей дорогой далее, апостол пришел к Славянам, где после построен был Новгород, т. е. к племени славянскому. У здешних людей он видел обычай, как они моются в банях; и хвыщутся (хлыщутся), и подивился на них. Затем он пошел к Варягам и, наконец, пришел в Рим.

Повествуя в Риме, сколько успел со своею проповедью и что видел, апостол, между прочим, рассказывал: «видел я нечто весьма чудное в земле Славянской, когда шел сюда, видел деревянные бани, и накалят их (т. е. каменки в них) докрасна, и разденутся совсем донага, и обольются кислым квасом, и возьмут на себя пучки молодых прутьев, и станут бить сами себя, и до того себя добьют, что выходят едва живы; после этого обольются холодной водой, и тогда снова оживут; и это делают постоянно, никем не будучи мучимы, но сами себя муча и, таким образом, делая не омовение себе, а мученье».

Проф. Е. Голубинский находит всю эту повесть об ап. Андрее позднейшей вставкой к первоначальной летописи.

Это утверждение он основывает как в прямых указаниях другой повести той же летописи, так и в соображениях существа дела.

В другой повести³, читаемой в той же летописи, говорится, что «сде (в Русской земле) не суть апостолы учили» и что «телом апостолы не суть сде были».

Как бы то ни было, смысл и нравоучение повести ясны; она хочет сказать и доказать: мы – Русские – составляем народ в христианской церкви «не последний» и наше христианство ведет свое начало так же от самих апостолов, как и у кого бы то ни было; апостолы не могли водворить у нас этого христианства самым делом, но они посетили и благословили нашу землю, и посредством предызбрания включили ее в состав церкви Христовой, которой, таким образом, она и стала частью с самого ее начала, хотя частью, долгое время остававшейся только в мысли и предопределении.

Это повествование удовлетворяло сознанию наших предков, что, хотя они и пришли ко Христу около одиннадцатого часа, тем не менее, желали перевести себя в первые.

Первоначально Русские довольствовались тем, что один из апостолов благословил их землю, но с течением времени их притязания увеличились, а позднейшая новгородская редакция повести, говорящая, что апостол проповедовал в области Новгородской слово Божье, представляли им для таких притязаний некоторые основания.

С XVI в. русские начали считать ап. Андрея за первого и действительного насадителя христианской веры на Руси, и, когда представлялась нужда или случай, с гордостью и твердостью указывали на это, как на не подлежащий сомнению факт.

Известный Антоний Поссевин, убеждая царя Ивана Васильевича Грозного к соединению с Папой, ссылался ему на пример Греков, которые приняли унию на соборе Флорентийском; царь отвечал: «Мы веруем не в Греков, а в Христа; и мы получили христианскую веру при начале христианской церкви, когда Андрей, брат ап. Петра, пришел в эти страны, чтобы пройти в Рим; т. о., мы на Москве приняли христианскую веру в то же самое время, как вы в Италии, и с тех пор доселе мы соблюдали ее нерушимою».

В половине XVII в., известный старец Арсений Суханов, посланный царем Алексеем Михайловичем в Грецию, для описания церковных чинов, имел с Греками споры по поводу до никоновских несогласий наших с ними в некоторых церковных обрядах. Когда Греки указывали Суханов на то, что мы – Русские – приняли веру от них – Греков – и следовательно, во всем должны быть согласны с ними, он отвечал: «Вскую вы собою хвалитеся, что мы от вас крещение прияли, мы крещение прияли от апостола Андрея, когда он по вознесении Господни прииде в Византию и оттуда пойде Черным морем до Днепра, и Днепром вверх до Киева, и от Киева даже до Великаго Новгорода, и ходя тем путем учение свое о вере Христове распространил, а иных крестил... Веру вы изначала прияли от апостола Андрея, а мы такожде от апостола Андрея...» Всем иностранцам, которые приезжали в Россию или, встречая Русских за границей, расспрашивали их о вере, они отвечали не иначе, как то же, что говорили Грозный Поссевину и Суханов Грекам.

По мнению проф. Е. Голубинского вышеприведенное сказание не выдерживает строгой исторической критики.

Во-первых, – оно заставляет идти апостола путем, который в 50 раз длиннее обыкновенного и который в его время был неизвестен.

Во-вторых, – если бы вести апостола в Русь нарочито, то нужно было бы идти для проповеди людям, а не для благословения необитаемых гор, ибо заставить его совершить весьма далекое нарочитое путешествие, для благословления гор, значило бы сказать о нем не только нечто совсем невероятное, а даже привлекающее на его память осмеяние.

Но вести апостола в Русь для проповеди христианства людям, значило бы сочинить повесть о его путешествии в Русь только для того, чтобы сказать, что приходил к нашим предкам с проповедью христианства апостол, и что они остались глухи к его проповеди.

Т. о., чтобы заставить ап. Андрея посетить Русь, а при этом сохранить и добрую славу наших предков, представлялось возможным только сочинить повесть о его путешествии через Русь мимоходом, случайном.

Нельзя, и совершенно невероятно допустить, чтобы телесно посетил нашу страну один из апостолов, но необходимо принимать, что мысленно благословили ее все они, – и мы, Русские, подобно всем другим народам, принявшим христианство не непосредственно из рук апостолов «ничим же меньшие» в церкви Христовой кого бы то ни было.

Но все эти рассуждения носят характер «логический», могущие хорошо объяснить события истории общечеловеческой. Когда же приходится встречаться с явлениями жизни церкви, то эта логичность не всегда объяснит все моменты жизни церковной и, если вспомнить, что на апостолах и первых проповедниках христианства исполнилось пророческое «во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их» (Пс.18:5), то понятны станут и дальность расстояния, и прочие действия, не мирящиеся со строгой формой рассудочных построений.

Времена исторические нашего христианства начинаются вопросом о крещении киевских князей Аскольда и Дира.

У великого князя Рюрика, пришедшего в 862-м году княжить в Новгород, были два мужа «не племени его, но боярина», именно, Аскольд и Дир.

Не желая оставаться с Рюриком в Новгороде, они испросили у него пойти с родом своим в Константинополь; но, когда плыли вниз по Днепру, то остановились в Киеве, овладели им и остались в нем княжить Полянскою землею, совокупив около себя многих Варягов.

Это сообщает наш летописец об Аскольде и Дире сам от себя. Затем у него следует заимствование из одного летописца греческого.

Летописцы греческие говорят о нападении на Константинополь в правление императора Михаила III, последние годы которого совпадают со временем княжения в Киеве Аскольда и Дира, каких-то Руссов, князей которых они не называют по именам и о месте жительства которых они не говорят точным образом. Наш летописец заимствует все эти обстоятельства в свою летопись, делает то дополнение, что прибавляет имена Аскольда и Дира, и полагает все это событие под 866 годом.

Многие из летописцев греческих, повествующих о нападениях на Константинополь неизвестных Руссов, которых наш летописец принимает за Аскольда и Дира, говорят еще о принятии этими Руссами христианства. Именно – они сообщают, что Руссы, сделав неудачное нападение на столицу империи, возвратились восвояси, что император после этого вступил с ними в переговоры, и что посредством щедрых подарков он преклонил их к миру, и убедил креститься и принять епископа.

О нападении Руссов на Константинополь говорят: патриарх Фотий в двух словах, сказанных по поводу этого события, и отчасти в окружном послании; Никита Пафлагонский в житии патриарха Игнатия, Лев Грамматик, Симеон Логофет, так называемый продолжатель Константина Порфирогенита и Зонора.

– Явившись на 200 ладьях в Константинопольском устье Босфорского пролива и опустошив страшным образом берега его, они приступили к осаде самой столицы. Но после более или менее продолжительных напрасных усилий, они принуждены были снять ее и удалиться домой. О причине снятия осады Лев Грамматик и Симеон Логофет говорят: «Император, возвратившись (в город из Сарацинского похода), пребывал с патриархом Фотием во Влахернском храме Б. М., где они умоляли Бога; потом вынесли с псалмопением св. омофор Б-цы, приложили его к поверхности моря – и, между тем, как перед сим была тишина и море было спокойно, внезапно поднялась буря и суда безбожных Руссов разбились, и только немногие (из них) избежали опасности».

Из свидетельства патриарха Фотия (во втором слове) оказывается, что дело было не так, именно – что риза Б. М. была не погружаема в волны залива, а обносима по городским станам; он пишет: «Когда ризу Богоматери все до одного носили вместе со мною для отражения осаждающих и защиты осажденных, и усердно совершали прилежные моления, тогда, по неизреченному человеколюбию, помиловал Господь достояние Свое... Как только риза была обнесена, варвары сняли осаду города, и мы избавились от угрожавшего плена, и сподобились спасения».

Пространно говорит о крещении Руссов сам Порфирогенит, который умышленно или неумышленно смешивает императора Михаила с императором Василем и патриарха Фотия с патриархом Игнатием: «И народ Руссов, воинственный и безбожный, посредством щедрых подарков золота и серебра, и шелковых одежд (император Василий) привлек к переговорам и, заключив с ними мирный договор, убедил (их) сделаться участниками божественного крещения, и устроил так, что они приняли архиепископа. Архиепископ, прибыв в страну сказанного народа для его крещения, принят был благосклонно.

Князь этого народа, созвав собрание подданных и председательствуя с окружавшими его старцами, и рассуждая о вере христиан, призывает и спрашивает (архиепископа), что возвестит и чему будет их учить. Когда епископ предложил книгу божественного Евангелия и возвестил им о некоторых чудесах Спасителя нашего и Бога, и рассказал им историю о некоторых чудесах, совершенных Богом, то Руссы тотчас поспешили сказать: «Если и мы не увидим чего-нибудь подобного, и, в особенности, того, что ты говоришь о трех отроках в пещи, то совершенно тебе не поверим и не будем слушать твоих речей». Он же (архиепископ), уповая на милость Божью, сказал им: «Хотя и не должно искушать Бога, однако, если вы от всего сердца решили приступить к Нему, просите, что хотите – Бог непременно сделает по вере вашей, хотя я есмь и смиренный, и малейшей». Они же просили самую книгу веры христианской, т. е. божественное и священное Евангелие бросить в разженный огонь, (обещаясь), если она останется невредимою, приступить к Богу, которого он проповедует. После того, как это было сказано, священнослужитель поднял глаза и руки к Богу и воззвал: «Прослави имя Твое Святое, Иисусе Христе Боже наш, и ныне пред глазами народа сего всего». И брошена была в печь с огнем книга святого Евангелия. По прошествии достаточного времени, когда печь погасла, обретен был священный свиток не пострадавшим и не поврежденным, и не получившим от огня никакого ущерба, так что даже кисти на концах связывавших его шнуров не получили никакого вреда или изменения.

Увидев это и быв поражены величием чуда, варвары без колебаний начали креститься». (Порфирогенита повторяет Зонора). В наших русских позднейших известиях архиепископ называется Михаилом (преосвящ. Макария – История христианства в России до Владимира, изд. 1, стр.285, изд.2, стр.232).

Проф. Е. Голубинский отрицательно относится к прибавлению нашего летописца и к утверждению, что нападение на Константинополь, о котором говорят греческие летописцы, совершили князья Аскольд и Дир.

В этом его убеждают такие соображения: 1) о сем было бы какое-нибудь предание, сохранившееся в самом Киеве, ибо водворение епископа есть такое событие, которому весьма трудно было бы бесследным образом исчезнуть из памяти народной. А между тем, такового предания в Киеве вовсе не было. Летописец знает об Аскольде и Дире из местных преданий только то, что они пришли в Киев из Новгорода, и более ничего.

Отсутствие такого предания, по мнению проф. Е. Голубинского, самым решительным образом говорит против вероятности мнения, что Руссы, нападавшие на Константинополь и потом принявшее крещение, были Аскольд и Дир со своей дружиной.

2) Аскольд и Дир пришли из Новгорода в 862 г., а в 866 г., т. е. через 4 года, они нападают, по летописцу, на Константинополь. Возможно ли, сомневается проф. Е. Голубинский, в такое короткое время соединить около себя Варягов, стать сильными и замыслить столь трудный поход!?

Однако, нападение на Константинополь отрицать нельзя и Голубинский, согласно греческих историков, признает под этими Руссами – Руссов Азовско-Таврических или Азовско-Крымских, а самое время относит к 860 или 861 году.

Если, таким образом, весьма невероятно, что Руссы, нападавшие на Константинополь в правление императора Михаила III и потом принявшее христианство и даже епископа, были наши киевские Аскольд и Дир, то, с другой стороны, нет ничего невероятного и невозможного в том, что христианство впервые появилось в Киеве именно еще при них, подобно тому, как в Новгороде оно могло явиться еще при Рюрике. Аскольд и Дир, княжившее в Киеве в продолжении 20 лет (862–882), совокупили около себя, как говорит летописец, многих Варягов. Но между этими Варягами могли быть и христиане.

За пространство времени от начала государства до общего крещения Владимиром всей страны, христианство довольно долгое время, не менее полувека, непрерывно существовало в России, как вера частная, о бок и рядом с господствующим язычеством.

История нашего государства началась тем, что, быв призваны добровольно, или недобровольно приняты, пришли владеть нами Варяги-Руссы. Эти Варяги довольно долгое время представляли собою особо стоявшую толпу иноплеменных находников, среди коих и были первые христиане.

Очень может быть, что первые христиане между Варягами явились еще при Рюрике и Олеге, и одновременно с Рюриком при Аскольде и Дире.

Со своей родины, Нормандии, Варяги ходили служить в Константинополь и могли там принимать христианство.

Наша летопись ничего не говорит о христианских Варягах при двух первых великих князьях, и положительно можно сказать только, что они появились в Киеве, не позднее как в правление Игоря.

Что христиане были между киевскими Варягами в правление Игоря – это факт, известный из договора последнего с греками 944 года и всеми общепринятый.

Этот документ говорит относительно христианства в России во времена Игоря несравненно более, нежели, что обыкновенно принято в нем видеть и находить.

В договоре два раза говорится о Варягах, как о стороне, заключающей мир с Греками, и в оба раза между ними различаются и отдельно упоминаются две половины – некрещеная и крещеная. В начале договора, где Русские дают обязательство соблюдать заключаемый мир, читаем: «Иже помыслит от страны Русския разрушити таку любовь, и елико их крещение прияли суть, да приимут месть от Бога Вседержителя, осуждение на погибель и в сей век, и в будущий, и елико их не хрещено есть, да не имут помощи от Бога ни от Перуна...».

На конце договора, где Русские повторяют свои обязательства, два раза написано – сначала как ручательство со стороны крещеной за себя и за сторону некрещеную: «а иже преступит се (написанное выше) от страны нашей или князь или ин кто, ли крещен или некрещен, да не имут помощи от Бога и да будут раби в сей век и в будущий», потом, как ручательство со стороны, некрещеной за себя и за сторону крещеную: «аще ли же кто от князь или от людей Русских, ли хрестеян или нехрестеян преступит се, еже есть писано на хартьи сей, (да) будет достоин своим оружием умрети, и да будет клят от Бога и от Перуна, яко преступи свою клятву».

После заключения договора, Русские послы были приводимы в Константинополь к присяге, и об этом приписано в нем самом: «мы же (послы Русские), елико нас хрестилися есмы, кляхомся церковью святого Илии в сборней церкви предлежащим честным крестом и хартьею сею, хранити все, еже есть написано в ней...; а некрещеная Русь да полагают щиты своя и мечи своя наги, и обручи свои и прочая оружии, и да кленутся о всем, яже суть написано на харатьи сей».

Рассказав после этого, как послы греческие, прибывшее из Константинополя в Киев, приводили к присяге Игоря и его бояр, и как крещеные между последними были водимы в «сборную» церковь св. Илии, летописец заключает: «мнози бо Быша Варязи христеяне».

Договор этот говорит не только о том, что среди Варягов было много христиан, но из него следует гораздо больше. Господствующей, официальной верой Русских было язычество; но видно, что наравне со стороной представителей веры господствующей, везде упоминается, как равная сторона, представители и веры не господствующей – христианства; ясно, что христиан было не только много, но и весьма много, ибо иначе каким бы образом они получили равенство?

Но и этого мало. Решительный нравственный перевес христиан над язычниками есть не только необходимое заключение, но положительный и несомненный факт. В официальном договоре с другим народом киевские Варяги дозволяют, чтобы сторона христиан, которая была не господствующей, везде была поставлена выше стороны языческой, которая была господствующей.

Но и этого, наконец, мало: в договоре не только ясно дается знать, что христиане первенствовали пред язычниками, но прямо и определенно заявляется, что именно им принадлежало все ведение дела о нем: «Мы же, елико нас крестилися есмы»... говорят они о себе, а о язычниках – в третьем лице (и как бы пренебрежительно): «а не крещеная Русь полагают»... Итак, официальный и несомненный документ сообщает нам относительно правления Игорева сведения: христиан между Варягами было при нем не только много, но и весьма много; если не численно, то нравственно, они преобладали над язычниками; они составляли партию политическую господствующую, и в их руках находилось ведение государственных дел. К числу сторонников христианства или к числу христиан внутренних должен быть отнесен и сам великий князь Игорь. Будь великий князь на стороне язычников, он терпел бы христиан, но уж ни в коем случае не предоставлял бы им преобладания.

Став христианином внутренне, Игорь не сделался им наружно или открыто. Это необходимо было объяснять причинами политическими. Игорь был на престоле Киевском и всего вторым государем; в глазах своих подданных Славян он все еще оставался чуждым пришельцем, каковым был Олег и Рюрик. Посему, он не мог себя чувствовать особенно твердо, а отсюда он не мог отважиться на перемену веры.

Впоследствии положение Владимира было совсем не то, что положение Игоря. Он успел уже превратиться из Варяга в Славянина, так что Славяне смотрели на него, как уже на своего природного государя. Когда он вводил новую веру, то Славяне не могли сказать ему, что-де, поди-ка ты со своей новой верой туда, откуда пришел, но они весьма могли сказать это Игорю.

Т. о., не желая серьезно рисковать престолом, Игорь и остался наружным язычником, хотя сделался внутренним христианином.

Из внутреннего быта Варягов-христиан при Игоре знаем, что они имели в Киеве церковь пророка Илии. Церковь эта в летописи называлась «Сборною». Священников, для своей Церкви, варяги-христиане получили из Константинополя. Христиане принесли с собой и знание грамоты и письма.

Ольга, жена Игоря, была родом Варяжка. Предание о ее красоте и необыкновенном уме находит себе подтверждение в том, что Олег привел ее Игорю из Пскова, где она была, вероятно, дочерью одного из наместников, или бояр.

Событие принятия Ольгою христианства представляется в таком виде. Как женщина весьма умная, Ольга должна была обратить внимание на Варягов, служивших у ее мужа Игоря, и исповедавших христианство. Мы знаем, что она была женщина не просто с большим умом, но с умом именно государственным.

Она могла знать, что христианство стало верою почти всех народов Европы и, во всяком случае, есть вера народов, между ними лучших; начавшееся движение к христианству среди ее сородичей – все это не могло не подействовать на ум Ольги, делая для нее необходимым заключение, что у людей лучших и вера должна быть лучшей.

Открытой христианкой Ольга сделалась только после смерти мужа, но уже внутренней христианкой она сделалась еще при жизни, и даже задолго до его смерти, ибо невозможно представлять дело так, что Ольга в продолжение целых многих десятков лет видела христиан и не обращала на них внимания, а потом вдруг под старость обратила внимание, да и сделалась христианкой.

В истории Ольги до сих пор остаются нерешенными вопросы: когда и где она крестилась? Наша летопись говорит, это для принятия христианства она путешествовала в Константинополь, где крещена была патриархом, имев своим восприемником императора, и относит это событие к 955 году.

Из греческого писателя Константина Порфирогенита мы несомненно узнаем, что она была в Константинополе в 957 году.

Принимая известие летописи о крещении Ольги в Константинополе, и поправляя год ее по Порфирогениту, обыкновенно, думают, что она крестилась в Константинополе в 957 году.

Однако, проф. Е. Голубинский с этим не соглашается по следующим соображениям.

В 957 г. императором Греческим был сам Константин Порфирогенит, который в своем сочинении «Об обрядах или церемониях Византийского двора» описал прием Ольги, сделанный ей в Константинополе; описывая этот прием, он ни одним словом не обмолвился и ни единым намеком не дает знать, чтобы Ольга приезжала в Константинополь для крещения, и действительно там была крещена.

Напротив, Константин совершенно ясно дает знать, что Ольга прибыла в Константинополь уже крещеною.

Описывая приемы, сделанные ей при дворе, он ясно дает знать, что на самом первом приеме является уже ее священник. Очевидно, что она прибыла в Константинополь уже христианкой.

Отсюда, вероятным представляется думать, что Ольга крестилась в Киеве, а не в Константинополе – так склонен полагать проф. Е. Голубинский, хотя греческие летописцы Кедрин, Зонора, наш русский сказитель монах Иаков говорят: согласно с нашей летописью, что Ольга крестилась в Константинополе.

Но допустить это, значит приписывать два путешествия Ольги в Константинополь: одно в 957 г., когда она была уже крещеною, другое, когда-то прежде, для крещения.

Принять же два путешествия не весьма легко, ибо сопряжены были они с большими трудностями и даже опасностями.

Что касается до «когда», то представляется вероятным думать, что Ольга после смерти Игоря оставалась некрещеною до тех пор, пока была за малолетнего Святослава правительницей государства, и, что как только сложила с себя официальное регентство, отошла в частную жизнь, после чего народ уже не имел права спрашивать с нее за ее поступки.

Год крещения – проф. Голубинский указывает промежуток между 952–957 годами. Монах Иаков и вслед за ним позднейшие жизнеописатели Ольги говорят, что она пожила в христианстве 15 лет, следовательно, по Иакову, который относит ее смерть к 969 году, она крестилась в 954 г.

Кн. Ольга, побуждаемая благочестивым усердием, строила церкви. Так, ею построена церковь Св. Софии в Киеве и были ею отпущены деньги на построение церкви Св. Троицы в Пскове.

Есть известие, что на третий год после своей поездки в Константинополь, т. е. в 959 г., Ольга посылала посольство к Немецкому королю (впоследствии императору) Оттону I, или Великому.

Факт этого посольства, о котором не знает или, по крайней мере, не упоминает наш летописец, но о котором говорят многие летописцы западные, не подлежит сомнению, несомненно также и то, что оно было от нашей Киевской Ольги, которую упомянутые летописцы называют христианским именем Елены.

Западные летописцы говорят, что Ольга присылала просить епископа и священников, что вследствие просьбы поставлен был в 960 году в епископы Русские Либуций, но он, не успев отправиться, – умер в начале 961 года, то на его место в том же году поставлен был другой – Адальберт из братства монастыря св. Максимина в Трире (бывший впоследствии с 968 года архиепископом Магдебургским). Но оказалось, по словам летописцев, что посольство было прислано лживым и коварным образом, и что Русские солгали во всем. Прибывший к ним епископ, должен был ни с чем возвратиться назад (и притом, так, что на возвратном пути он едва спас свою жизнь, а некоторые из спутников были убиты).

Самое вероятное объяснение этого совершенно загадочного посольства есть следующее: Ольга присылала к королю вовсе не за тем, чтобы просить епископа и священников, а за чем-то другим, нам неизвестным, но Оттон I, известный ревностный распространитель христианства, а именно, распространитель его между Славянами (в этих целях он основал шесть епископий и из них образовал особую Славянскую митрополию – Магдебургскую, первым на кафедре которой был помянутый Адальберт), пользуясь случаем посольства, решил отправить к Русским непрошенного гостя, епископа.

Ольга, приняв христианство, вовсе не задавалась целями распространять его в народе, отсюда, зачем ей просить епископа? Отсюда, и сами западные летописцы говорят, что посольство было прислано лживым образом, т. е., что Ольга вовсе не имела действительного желания получить епископа.

Св. Ольга скончалась в преклонной старости, будучи лет 70–75, в 969 году. Перед смертью она заповедала не творить над собою тризны, т.е. не совершать общественных языческих игр, которые были совершаемы на могилах умерших князей и вообще знатных лиц.

Св. Владимир после своего крещения перенес мощи ее в построенную им Десятинную церковь, где они положены были в небольшой каменной раке.

Нет сомнения, что память первой христианки, предтекшей общему крещению, как денница солнцу, Русские люди начали чтить с самого первого времени, но, когда она формально была причислена к лику святых, и когда установлено было празднование ее памяти, это остается положительно неизвестным, и едва ли уже при Владимире, как, обыкновенно, думают, и даже едва ли в период домонгольский. Монах Иаков говорит только, что память Ольги была чтима, но не говорит ясно, что она была празднуема.

Ольга, сложив с себя официальным образом правление государством, перенесла таковое на юные плечи своего сына Святослава.

Святослав начал действовать самостоятельно, как говорит о том летопись, с 964 года, когда ему исполнилось 22 года. Отец его Игорь, был внутренней христианин, мать стала открытою христианскою, но сын в этом отношении вышел ни в отца, ни в мать.

Святослав был в ряду наших князей последний Варяг и, в то же время, варяжский рыцарь в самом полном смысле этого слова. Не думая нисколько о государстве и совершенно бросив его на произвол судьбы, он мечтал только о том, чтобы сравняться в славе со своими нормандскими предками, чтобы искать, единственно, военных приключений и военных доблестей.

Стремление к славе предков, естественно, должно было тесным образом связывать его с их религией и с их преданиями, которые, именно, были религией и преданиями героев. Святослав не только не мог бросить их и променять их на христианство, но напротив, тем более должен был стать их ревностным приверженцем, чем более стремился восстановить в себе и в своей дружине старых, славных Норманнов, ибо одно с другим было нераздельно. Из язычника по рождению, Святослав должен был стать горячим язычником по убеждению и по принципу, как представитель старины, как носитель тех дедовских идеалов, которые не имели совершенно ничего общего с христианством.

Это последнее заповедует продолжительные молитвы, посты, послушание божественным писаниям, дела милосердия и нищелюбия, воздержание от пролития крови человеческой; все это должно было казаться диким истому рыцарю, а посему христианство должно было стать в глазах Святослава религией смешной и достойной презрения, назначенной для иного рода людей.

Т. о., Святослав был человек, не имевшей ни малейшей охоты и наклонности покровительствовать христианству. Из этого, конечно, не следует, что оно должно было прекратить свое существование в Киеве.

Святослав был язычник и, как таковой, он не мог быть гонителем христианства. По представлениям всякого язычника, не одна вера не должна господствовать во всем мире, как единая истинная, а мир должен быть разделен между многими и разнообразными верами.

Язычник может находить известную веру совсем себе не по вкусу и не по сердцу, но, тем не менее, он не отрицает право на существование со всеми другими верами; язычник может презирать известную веру и смеяться над нею, но все-таки не перестанет считать ее истинной, только назначенной для низших, чем он сам, людей.

Отсюда, какого бы ни был худого мнения об известной вере и какое бы ни имел к ней нерасположение язычник, – он все-таки не будет гнать ее; лучшая и худшая вера, по его воззрениям, все одинаково от Бога, и только назначены для лучших и худших людей. По всему сказанному, Святослав, несмотря на все свое неблаговоление к христианству, несмотря на все свое пренебрежение и презрение к нему, не должен был гнать его последователей, а предоставлял им свободу, должен был только ограничиваться заявлением своих помянутых чувств к их вере.

При Святославе не было гонений на христиан, и он гонителем их не был. «Аще кто хотяше креститеся, не браняху, но ругахуся тому», говорит летопись об отношении к христианству Святослава с языческой частью дружины, если не возбраняли креститься язычникам, то ясно, что уже не преследовали крещеных, прежде ставших христианами.

Итак, при Святославе не было настоящего гонения на христиан, но было, так сказать, гонение только нравственное, состоявшее в том, что князь с языческой частью дружины смеялись над их верой.

Святослав вел «войны многая» с соседями, а потом вдался в войну болгарскую, из которой и не возвратился живым. В 6480 г. от сотворения мира, Курес, князь печенегов, умертвил Святослава из засады, и, сделав из его черепа чашу с золотой обделкой, вырезал на ней надпись такого содержания: «Ища чужого, он потерял свое».

Преемником Святослава был старший сын его Ярополк, которого он посадил в Киеве еще при своей жизни, после смерти Ольги.

Положительных сведений об Ярополке мы не имеем никаких, одно известно, что он не воздвигал на христиан гонения и что последние продолжали при нем пользоваться такою же свободой, как и во все предшествующее время.

Итак, вот история христианства в России от начала государства до св. Владимира. Христиане между Варягами явились в ней, если не при Рюрике и Олеге, то несомненно при Игоре, во вторую половину правления которого их было в Киеве весьма много.

Пользуясь при Игоре покровительством, христиане продолжали пользоваться таким же покровительством и в правление Ольги. При Святославе они не пользовались этим покровительством, а относительно Ярополка мы не имеем положительных сведений, но при том и другом они несомненно не терпели гонений и пользовались совершенной свободой.

При Игоре христиан между Варягами было весьма много. После него число их, может быть, по временам уменьшалось, но убыль уходивших могли возмещать другие и шириться через обращение к нему язычников в самом Киеве.

Т.о., к княжению Владимира христианство не было в России какой-нибудь верой совсем неведомой, а напротив, было верой очень хорошо известной; христиане находились в Киеве в продолжение более полустолетия, имея церкви и священников, и жили не как-нибудь скрытно, а совершенно открыто, в виде особой, дозволяемой и терпимой правительством, иноверной общины.

Во вторую половину княжения Игоря у Киевских Варягов-христиан была, по крайней мере, одна общественная церковь. Говоря о церкви пр. Илии при Игоре: «Се бо бе сборная церкви», что значит общественная, летописец дает знать, что были церкви домовые.