Епифаний Премудрый и Пахомий Серб

(К вопросу о редакциях «Жития Сергия Радонежского»)

До настоящего времени у историков литературы нет твердо установившегося взгляда на принадлежность различных редакций «Жития Сергия Радонежского» Епифанию или Пахомию.¹ Между исследователями нет даже согласия о количестве редакций: две, три, семь, девять.

Напомню, что Епифаний приступил к написанию жития в 1418 году, начав собирать материалы 20 годами ранее и написав до указанного года отдельные куски, из которых одни находились у него в «свитках», другие – в «тетратех». Фрагментарную беспорядочность этих материалов сам Епифаний характеризовал так: «предняя» были «назади», а «задняя – напреди».

Пахомий Серб прибыл в Россию с Афона до 1438 года.² Пребывание его в Троицком монастыре и работа над житием Сергия относятся к 1440–1459 годам.

В отличие от Епифания, Пахомий писал после «обретения мощей» Сергия (1422) и потому главное внимание обратил на «чудеса»; некоторые из них он якобы видел «своима очима». В бытность свою в Троицком монастыре Пахомий составил также службу Сергию и написал житие сергиева ученика, Никона Радонежского.

Предположение о двух разновременных редакциях, принадлежащих Пахомию, подсказывается тем, что после описания двенадцати «посмертных чудес», которое уже Ключевский убедительно датировал 1438–1443 годами,³ в некоторых списках следует еще описание «чудес», относящихся к 1449 году. Они, очевидно, приписаны после, при вторичном пересмотре жития, которое, следовательно, относится ко времени между 1449 и 1459 годами, поскольку 1459 годом датируется старейший известный нам список Пахомиевской редакции.⁴

Приводимые ниже наблюдения над текстами были начаты нами в 1940 году в связи с реставрационными работами, предпринятыми в Загорском заповеднике (Троице-Сергиевой лавре) по особому постановлению правительства. Основной нашей целью тогда было выяснить историческую достоверность житийных свидетельств, рисующих древнейший архитектурный облик Троицкого монастыря. Это привело к необходимости сравнить различные редакции и выяснить их принадлежность Епифанию и Пахомию. Основные выводы сделаны на основе печатных изданий «Жития». Позволяем себе думать, что и в таком виде наши выводы могут послужить путеводной нитью в лабиринте списков «Жития», исчисляемых если не сотнями, то многими и многими десятками.

Мы будем основываться на следующих редакциях, обозначая их теми же буквами, что и Яблонский, у которого читатель может найти, и более подробные указания на рукописи:

Редакция А – напечатана Тихонравовым, отд. 1, стр. 70–144.

Редакция Б – напечатана им же, отд. 1, стр. 3–69.

Редакция В – не опубликована (видимо, близка к редакции Д).

Редакция Г – напечатана Тихонравовым, отд. 2, стр. 3–60.

Редакция Д – напечатана в «Великих минеях-четьих» (сентябрь, дни 25–30,СПб., 1883, стлб. 1408–1463).

Редакция Е – издана факсимильно литографским способом в лавре в 1853 году и архимандритом Леонидом в «Памятниках древней письменности» (СПб., 1885), а также в «Великих минеях-четьих» (указ. том, Стлб. 1463–1563).

Редакция Н – помещена в Никоновской летописи, под 1392 годом (ПСРЛ, т. XI, 127–147).

Задачей настоящей статьи является доказать:

1) что ни редакция Б, ни редакция Е, ни тем более другие, не могут быть в целом приписаны Епифанию;

2) что редакция Г, с одной стороны, и редакции В – Д, с другой, не могут характеризоваться как первая и вторая Пахомиевские редакции. И редакция Епифания и первая редакция Пахомия дошли до нас лишь в виде «инкрустаций» в текст, являющийся в основном второй редакцией Пахомия.

Редакция Б, вопреки Н. С. Тихонравову, не может принадлежать Епифанию. Если считать редакцию Б «Епифаниевской» редакцией, то становятся трудно объяснимыми совпадения редакции Б с житием Варлаама Хутынского, писанным в Новгороде Пахомием Сербом до прихода его в Троицкий монастырь. Пришлось бы предположить, как и сделал Тихонравов, что Пахомий имел в своем распоряжении в Новгороде текст в редакции Б (Епифания, по Тихонравову) и внес в него стилистические поправки и дополнения, откуда они перешли сначала в редактированное им «Житие Варлаама Хутынского», а потом, в редакцию Г «Жития Сергия» («первую Пахомиевскую редакцию», по Тихонравову). Это путь сложный и неправдоподобный. Выходит, что в Новгороде Пахомий редактировал «Житие Варлаама», взяв за образец Епифаниевское «Житие Сергия» (редакция Б), а в Троицком монастыре при написании нового «Жития Сергия» (редакция Г) взял за образец не Епифания, а редактированное им самим, Пахомием, «Житие Варлаама».

Не проще ли принять, что текст «Жития Варлаама Хутынского», написанный Пахомием в Новгороде, был им позднее использован при написании «Жития Сергия»?

Из дальнейшего изложения выясняются и другие мотивы, не позволяющие приписать редакцию Б Епифанию.

Точно так же и редакция Е, не может считаться первоначальной. Она не дошла до нас в списках XV века, и уже Ключевский высказывал подозрение, не есть ли она «произведение редактора XVI в.».⁵ Более пристальное изучение ее подтверждает, что редакция Е (или так называемое «пространное житие») является заключительным этапом в истории текста «Жития Сергия», и что она вобрала в себя различные варианты. Мы имеем перед собою типичный для XVI века «свод» – такой же переработанный свод, включивший в себя различные компоненты, как «Макарьевские минеи-четьи» или своды летописные.

Подтверждением того, что редакция Е является компиляцией различных редакций, служат:

1) дословное совпадение одного ряда ее глав с редакцией Г, другого – с редакцией Д;⁶

2) наличие рассказа об одном и том же событии в двух или более редакциях.⁷

Значение редакции Е заключается для нас именно в том, что она сохранила куски различных редакций, зачастую наиболее ранних, в других списках не сохранившихся.

Совершенно особняком стоят начальные главы редакции Е, посвященные юным годам жизни Сергия. Они производят впечатление попытки написать в XVI веке новое житие в крупном масштабе, с риторическими украшениями, цитатами, – словом, дать нечто вроде огромной «иконы с житием».⁸

Если редакция Е является в основном сводом разнородных текстов, подчас даже недостаточно слаженных друг с другом (на что указывает расположение рядом нескольких вариантов одного повествования), то естественно напрашивается мысль, не сохранила ли редакция Е в виде отдельных ингредиентов и куски первоначальной редакции Епифания?

Для суждения по этому вопросу немаловажны стилистические особенности произведений, заведомо принадлежащих Епифанию. К числу таковых относится «Житие Стефана Пермского».⁹ Стиль этого «Жития» очень характерен. Обычно исследователи квалифицировали стиль Епифания как «плетение словес»,¹⁰ но не вдавались глубже в литературный анализ.¹¹ Действительно, «плетение словес» Епифания – близкий аналог «плетеного орнамента». Слово как таковое часто теряет здесь свои выразительно-смысловые функции; элементы речи объединяются не столько логической связью, сколько на основе своей фонетической стороны, путем рифмы, ассонанса, путем гибкого видоизменения и сочетания слов одного корня.

Например, в «Житии Стефана Пермского» читаем такие строки: в отличие от других изобретателей букв пермскую азбуку «един чернец сложил, един составил, един счинил, един калогер, един мних, един инок, Стефан, глаголю, приснопамятный епископ, един в едино время, а не во многа времена и лета, якоже и они, но един инок, един взъединенный и уединенный и уединяйся, един уединенный, един единого бога на помощь призывая, един единому богу моляся и глаголя».¹² Здесь весь период «прошит» одной нитью – корнем един.

Другой, более сложный пример: «Да что тя приглашу, пастуха ли нареку, понеже пасл еси христово стадо христианское словесных овец, на злаце разумнем, жезлом словес твоих, в пастве учения твоего и ныне пастве пастух сам пасом бывавши в тайном злаце».¹³ Здесь не только ассонируют конечные слоги (приглашу – нареку), не только аллитерируют слова (приглашу, пастуха, понеже пасл и т. д.), но перекликаются, переплетаясь, слова: христово – христианское, словесных – словес, на злаце разумнем – в тайном злаце, причем сквозь все проходит словно главная нить: пастуха – пасл – в паствине – пастве – пастух – пасом. Такой период можно уподобить орнаменту с переплетением нескольких разноцветных нитей.

Наконец, пример еще более сложного ритмического орнамента, создаваемого путем распределения различного количества рифмующих и ассонирующих слов: Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словеси похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление собирая, и приобретая, и приплетая, паки глаголю: что тя нареку, вожа заблудившим, обретателя погибшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взыскателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчущим, подателя требующим, показателя несмысленным, помощника обидимых, молитвенника тепла, ходатая верна, поганым спасителя, бесом проклинателя, кумиром потребителя, идолом попирателя, богу служителя, мудрости рачителя, философии любителя, правде творителя, книгам сказателя, грамоте пермстей списателя».¹⁴ Кроме окончаний, выделенных в тексте курсивом, мы находим в том же тексте нить слов: обретателя – взыскателя – подателя, – нить, переплетающуюся с другой нитью: руководителя – чистителя – утешителя – кормителя. Обе нити продолжаются в конце периода, причем слова с окончаниями -ателя и -ителя начинают теперь рифмовать, переместившись с первого места на второе. Нужны по меньшей мере киноварь и чернила, чтобы наглядно показать линии этих узоров.

Епифаний сам хорошо сознавал «сплетенность» своих слов. Он не только воспользовался в приведенном отрывке выражениями «плетущи» и «приплетая», но и в другом месте¹⁵ говорит: «Како хвалу ти сплету»?

Судя по «Житию Стефана Пермского», для Епифания было характерно включение в текст житий сочиненных им молитв,¹⁶ поучений¹⁷ и т. п. В «Житии» встречаются и диалоги,¹⁸ но более характерен для Епифания статический монолог в форме, как мы сказали, молитвы, поучения, плача. Так, в «Житии» помещены «плач пермских людей», «плач церкви пермския», «плачеве и похвала инока списающа».¹⁹ В соответствии с этой статикой, отсутствием «сценичности», стоит характеристика того или иного лица путем нанизывания вереницы эпитетов. Наконец Епифаний (в отличие от Пахомия) любил давать длинную цепь текстов из «священного писания».

Отличительным свойством произведений Пахомия были, наоборот, драматические (сценические) эпизоды. Например, при описании возвращения Сергия: «ученицы ко святому в радости зельне припадающе на нозе его целоваху, и руце лобзающе, и ризам его касающеся, очи и лице знаменающе, инии же предтекуще от желания, толико хотяще зрети на нь». Это – многофигурная живописная композиция, сцена, в которой прежде всего привлекают внимание движения и позы. Сходные описания не даром встречаются в позднейших иконописных подлинниках.

Другое отличительное свойство Пахомия – любовь к диалогам.²⁰ Речи не представляют уже собой риторических монологов, «плача» или декламации, как у Епифания, а являются речами действующих лиц, приближаются к реалистической передаче живого разговора; повествование драматизируется, «инсценируется», дается «в лицах». Примером может служить начало разговора митрополита Алексия и Сергия (по редакциям Г, Д и Е). Митрополит говорит Сергию: «Ведый буди, преподобне, на что призвах тя и что хощу яже о тебе сотворити?». Сергий отвечает: «И како могу, господи, ведати?» и т. д.²¹

Наконец если присмотреться ко многим рассказам Пахомия о чудесах, то нетрудно заметить, что в них особенно выделяются явления, связанные со светом и сиянием. Пахомий пришел на Русь с Афона, который в XIV веке был одним из центров исихастского движения и споров о «несотворенности света фаворского».

В бесспорно в Пахомиевском «Житии Кирилла Белозерского»²² читаем о том, как Кирилл «отворив оконце келии, видит свет велий, сияющ к полунощным странам Белоозера». «И всю нощь бдяще, – заканчивает автор свой рассказ, – дивяся бывшему с гласом видению, и не бяше ему она нощь, но яко день пресветлый». Совершенно те же обороты встречаем в «Житии Сергия».²³ Даже если некоторые рассказы восходят к Епифанию, Пахомий не мог не усилить эти «светоносные» черты.

Сюда же относится рассказ о «видении божественного огня» и «о видении ангела», лицо которого «светящеся яко солнце, яко не могущим зрети на нь, ризы же его быша белы паче снега, необычныи, на них же яко злато пружие частовидно истканно и преизмечтанно видящеся».²⁴

При исследовании «Жития Сергия» ни Ключевским, ни Тихонравовым не было учтено значение редакции Н (текста, помещенного в Никоновской летописи под 1392 годом). Между тем, эта редакция сохранила ряд особенностей первоначального, не дошедшего до нас протографа. По большей части редакция Н ближе всего подходит к редакции А. Но в ряде случаев имеются совпадения с редакцией Е, которая как редакция сводная естественно должна была вобрать в себя и элементы редакции Н.

Сравнительное изучение редакций Е и Н позволяет обнаружить некоторые элементы ранней, Епифаниевской редакции.²⁵

В редакциях Е и Н глава «О преселении родителей святого» содержит наибольшее количество конкретных подробностей и имен. Автор приводит причины переселения родителей: притеснения жителей Ростова московскими боярами после присоединения княжества Ростовского к Москве. Весь большой кусок, начиная со слов «Как же и чего ради обнища» и до слов «И таковыя ради нужда», не только отсутствует в других редакциях, но и не нашел в них никакого отражения. Отсутствует также и последующее перечисление жителей Ростова, переселившихся вместе с отцом Сергия, Кириллом. Оба куска, по видимому, восходят к Епифанию.²⁶ Следом за ними идет характерное епифаниевское «плетение словес»: «Отрок же предобрый, предоброго родителя сын, о нем же беседа воспоминается, иже присно воспоминаемый подвижник» и т. д.²⁷

В главе «О пострижении» прославление Сергия (начиная со слов «Се бысть первый чернец» и кончая «патриарху Аврааму»), видимо, принадлежит перу Епифания.²⁸ Также епифаниевская, как мы полагаем, – пространная молитва Сергия.²⁹

В той же и следующей главах мы находим две другие похвалы, написанные Епифанием.³⁰ Приведем лишь наиболее показательные строки той и другой: «слезы теплыя, плакания душевная, воздыхания сердечная, бдения повсенощная, пения трезвенная, молитвы непрестанныя, стояния неседальния, чтения прилежная, коленопреклонения частая,³¹ алкания, жадания, на земли легания, нищета духовная, всего скудота, всего недостаткы».³² В другой похвале буквально повторяются некоторые обороты первой, и она в сущности является ее вариантом: «алкание, жадание, бдение, на земли легание,³³ чистота телесная и душевная, устнама молчание,³⁴ плотского хотения известное умерщвление,³⁵ труди телеснии,³⁶ смирение нелицемерное, молитва не престающая, рассуждение доброрассудное, любовь совершенная, худость ризная, память смертная, кротость с тихостию».³⁷

Следом за перечислением добродетелей идет также кусок, написанный Епифанием:

«К сим же и всем и бесовския рати, видимыя и невидимыя брани, борьбы, сплетения, демонская страхования, диавольская мечтания, пустынная страшилища, неначаемых бед ожидания, звериная натечения и тех свирепая устремления; и еще надо всеми сими и по сих еще нестрашливу быти ему душею и небоязниву сердцем, ниже ужасатися умом к таковым вражиям кознем и лютым прилогом же и начинанием».³⁸

Эта общая (статическая) характеристика, содержащая типично епифаниевские приемы (страхования – мечтания – ожидания, сплетения – натечения – устремления), явилась тем зерном, из которого позднее, у Пахомия, выросла целая группа демонологических рассказов о «чертовщине», о «кознях бесов», например о появлении множества «воев бесовских», одетых в одежды литовские и в «шапки литовские островерхие».

Мы не беремся здесь выявлять в редакциях Е и Н все епифаниевские вкрапления. Ограничимся лишь одним примером.

«Бог же моления его николиже не презре, яко благосердие имея множество щедрот, не навыче бо презирати моления боящихся его и творящих волю его. По временех же неколицех, сиречь пребывшу ему в пустыни единому единствовавшу, или две лете, или более или менше, не веде, бог весть, и по сих, видя бог великую веру его и многое терпение его, умилосердися нань, хотя облегчите труды его пустынныя, вложи в сердце некоторым от братиа мнихом богобоязненым, и начаху приходити к нему. Се же бысть строением и промышлением всесильного и милосердого господа бога, яко хощет не единому Сергию жити в пустыни сей, но множайшии братии, якоже рече Павел апостол: не ища своея пользы единого, но многих, да ся спасут; или рещи: яко хощет бог воздвигнути место то и пустыню ту претворите и ту монастырь устроити, и множайшим братиям собратися».³⁹

Мы склонны видеть в приведенном отрывке первоначальную редакцию Епифания или во всяком случае редакцию наиболее близкую к ней. На это указывают такие обороты, как «единому единствовавшу», ссылки на писание и т. п.

Весьма показательно, что в той же редакции Е вслед за приведенным текстом идет другой приступ того же рассказа: «Богу тако изволшу, начаша посещать его мниси, исперва един по единому, потом же овогда два, овогда же три».⁴⁰

Мы установили, что редакция Б не является первичной (Епифаниевской) редакцией, и наметили возможные пути к разысканию первичного текста в составе так называемого «пространного жития» (редакция Е).⁴¹

Нам надлежит теперь рассмотреть вкратце соотношение между другими редакциями. Мы начнем с редакции Г, которую Тихонравов называл «первой Пахомиевой». Она не может быть таковой по следующим соображениям.

Если взять текст двенадцати «чудес», несомненно принадлежащий Пахомию, то сопоставление редакций Г и Д (первой и второй Пахомиевских редакций, по Тихонравову) дает такую картину: текст двенадцати «чудес» – по существу один и тот же в редакциях Г и Д, с тою разницей, что в редакции Г он более сжат, а в редакции Д – более полон. Трудно представить себе, чтобы первичной редакцией была редакция Г, осложнявшаяся вставками и подробностями. Наоборот, все говорит за то, что редакция Д была сжата до объема редакции Г.

Очень важна деталь в описании восьмого «чуда» – «о воине избавленом от поганых». В редакции Д имеется указание, что «чудо бысть в наши лета». Оно отсутствует в редакции Г. Это говорит против того, что редакция Д возникла из редакции Г: при последнем допущении естественнее было бы видеть указание на «наши лета» в более раннем варианте Г, указание, которое должно было бы быть выброшенным, а не вставленным в вариантах более поздних. Его естественнее всего было бы видеть в том списке Г, который относится к 1459 году и который является древнейшим из всех известных нам списков «Жития Сергия».

Между тем мы видим обратное. А это показывает, что редакция Д не возникла из редакции Г, но создалась на основе варианта, лежавшего и в основе редакции Г и в основе редакции Д. В редакции Г указание на «наши лета» было выкинуто, так как эта редакция вообще менее богата конкретными подробностями, чем редакция Д.

В самом деле, например в третьем «чуде», читаем: в редакции Г – «некий архимандрит» Игнатий, в редакции Д – «архимандрит Денисиевы печеры» Игнатий; в четвертом «чуде»: в редакции Г- «некий человек Дмитрий именем», в редакции Д – «некий муж от великодержавного полаты великого вельможи сын именем Дмитрие»; в пятом и шестом «чудесах»: в редакции Г – «Захария именем», тогда как в редакции Д указано не только имя, но и «старей вельможа граду Тфере» и фамилия «Бороздин»; в седьмом «чуде»: в редакции Г – «некий человек Симеон имя ему», в редакции Д – «некий муж от великих купец и славных господствующему граду Москве Симеон именем».⁴²

Весьма существенно, что «чудо в латинских странах» (1441–1443) и три «чуда», датированные 31 мая 1449 года, имеются в редакции Г и отсутствуют в редакции Д; иначе говоря, наличны в той редакции, которую принято считать более ранней, и отсутствуют в позднейшей.⁴³

Впрочем мы полагаем, что в вопросе о соотношении между редакцией Г и редакцией Д соотношение «раньше» и «позже» не является главным. Главным является то, что редакция Д (или, точнее, протограф Д) служит основой для редакции Г. Написаны они могли быть, почти одновременно.

Ведь всякое житие ставило себе две цели: «назидание» и «история». Нельзя забывать, что житие полагалось читать за всенощной и за монашеской трапезой. Текст такого жития, преимущественно преследовавший цели «назидания», должен был естественно отличаться от текста для чтения «про себя», от текста, имевшего целью удовлетворить любознательность древнего книжника. В «назидательной» редакции, читаемой вслух, не нужны были фактические подробности, не нужны были сведения чисто исторического характера. Она должна была быть короче, «вневременнее». Редакция Д – «историческая», редакция Г – «назидательная».

Рассмотрим теперь соотношение между редакциями А и Б. Считая редакцию Б первоначальной (Епифаниевской), Тихонравов вынужден был толковать редакцию А как текст Б, видоизмененный Пахомием. Однако такое толкование сопряжено с рядом затруднений. Уже Яблонский ⁴⁴ обратил внимание на сходство главы «О родителях святого» с Метафрастовым «Житием Ксенофонта и Марии».

Наибольшая близость наблюдается как раз в редакции А, остальные редакции всё дальше уводят в сторону.

Точно так же глава «О откровении грамоте отроку» в редакции А ближе всего к «Житию Феодора Едесского».⁴⁵

Это говорит в пользу первичности редакции А. Ведь нельзя же допустить, что при последующем редактировании текст «чинили» в деталях по указанным литературным образцам, приближая его к ним.⁴⁶

В уже упоминавшейся главе о родителях в редакции Б отсутствует конкретное указание на Ростов: «Бысть бо некто муж благоверен именем Кирил». Вместо этого в редакции А: «Бысть бо в стране Ростовския области некий муж благоверен именем Кирил». Таким образом и здесь, видимо, редакция А ближе к протографу, чем редакция Б.⁴⁷ В других случаях, правда, налицо обратное: например, в редакции Б упоминается о трех братьях (как и редакциях Е и Н), тогда как в редакции А речь лишь о двух – Сергии и Стефане.

Мы не будем в деталях прослеживать соотношение между редакциями А и Б. Достаточно констатировать, что редакция А, хотя бы в отдельных случаях, сохранила первоначальные черты протографа. Тем самым отпадает предположение о первичности редакции Б. Словом, редакция А и редакция Б – два отпрыска одной ветви.⁴⁸

Повторяю, что при анализе редакций А и Б и Г и Д следует ставить вопрос не только о «раньше» и «позже», но и о назначении их. На это в свое время указывал Голубинский. «Епифаниево житие преп. Сергия очень обширно»,⁴⁹ – писал Голубинский, – «... людей, желавших читать его, должна была устрашать эта его обширность; людям, желавшим иметь у себя его списки, должно было дорого обходиться приобретение последних. А таким образом и желательно было его (жития) минейное сокращение, которое бы было и удобочтомо и удобоприобретаемо».

Но следует ли вообще отбросить на основании всего сказанного версию о двух разновременных редакциях Пахомиевского «Жития»? Нам думается – нет. Не следует, однако, искать и первую и вторую редакции как нечто цельное среди редакций А, Б, В, Г, Д, Е, т. е. отождествлять одну из этих редакций с первой, а другую – со второй. Напомним, что ни один список не восходит за пределы 1459 года, не старше 1459 года, который является terminus ante quem для второй редакции. Ключевский считал, что первая Пахомиевская редакция была создана в 1438–1443 годах, а вторая – в 1449–1459 годах. Нет оснований сомневаться в этих датировках. Но нужно вспомнить некоторые политические события 1440-х годов. В 1442 году Дмитрий Шемяка и великий князь Василий Васильевич Темный примирились у гроба Сергия в Троицком монастыре в присутствии игумена Зиновия. В 1446 году можайский князь Иван Андреевич захватил великого князя Василия Васильевича в Троицком монастыре, и через несколько дней после этого Василий Васильевич был ослеплен Шемякою. Известно, что в 1446 году на стороне Шемяки были между прочим и «троицкие старцы» или «троицкие чернецы».⁵⁰ В 1449 году Шемяка потерпел поражение под Галичем, а в 1453 году был отравлен сторонниками Василия Васильевича Темного.

Таким образом время первой редакции Пахомия (до 1443 года) было периодом, когда взаимоотношения Шемяки и Василия Темного до некоторой степени наладились. После 1449 года, к моменту начала работы над второй версией, всякое «шемякофильство», к которому склонны были по крайней мере некоторые «троицкие старцы», стало неуместными прямо-таки одиозным. Следовательно, вторая редакция должна была быть проведена прежде всего в политических целях: нужно было убрать из текста все сепаратистские, антимосковские намеки – обличения московских бояр, притеснявших жителей Ростова, всякое проявление симпатий к Шемяке и его родным и т. д.⁵¹

Примером того, как элиминировались подобные намеки, может служить рассказ о постройке Троицкого собора. В редакции Г и еще более подробно в редакциях Д и Е упоминается в этой связи сын Дмитрия Шемяки, Юрий Звенигородский. Упоминание о нем вовсе исчезает в «Житии Никона», где основание собора всецело связывается с именем игумена Никона, ученика Сергия.⁵²

Если бы редакция Г была «первой Пахомиевекой редакцией», как думал Тихонравов, а редакция Д – «второй», было бы совершенно непонятно, каким образом во второй редакции Д могло быть усилено панегирическое восхваление Юрия Звенигородского: «великодержавный бе и хвалим достойно и просвещения сподобленый от святого, христолюбивое чадо его, князь Георгие» вместо «хвалам достойный князь Георгий».

Единственное объяснение – предположить, что и редакция Г и редакция Д в данном случае являются фрагментами двух вариантов одной и той же первой редакции, уцелевшими в составе второй. Один вариант Д – более полный, «исторический», другой Г – более сокращенный, возникший из переработки полного для уже указанных «назидательных» целей.

Приводим текст по редакции Д с указанием разночтений редакции Г в сносках.

«Тем же и стекошася⁵³ державнии князи и священнии собори; иже великодержавный бе и хвалим достойно и просвещения сподобленый от святого, христолюбивое чадо его, князь Георгие. ⁵⁴ Сий убо велию веру имея⁵⁵ к преподобному отцу своему ⁵⁶ и премного попечение обители его ⁵⁷яко во истину чудного ⁵⁸ отца совершеное в добродетелях⁵⁹ чадо, достойную честь⁶⁰ воздавая⁶¹ отцу и прилежно от усердия служа».⁶²

Дальше в редакциях Д и Е даются одна за другой две параллельные версии рассказа о сооружении собора.

(1-я версия). «И тако настояй и весь священный собор ученицы блаженного, с великодержавными князи совещаша совет благ, обложиша церковь камену над гробом святого».

(2-я версия). «И тако помоганием христолюбивых князей, верою и любовию косвятому прилежащу, присный ученик святого Никон горяше духом и подвигу зелному касашеся со братиею, желание имый, еже бы при животе его совершитися, еже начат, святому храму единосущныя троица, в похвалу своему отцу, еже и бысть молитвами святого отца воскоре, по прошению его. Церковь бо, якоже рехом, красну воздвиг и подписанием чудным и всяческими добротами украсив. От чадолюбивого же предпомянутого чада присного рука простерта ко строению паче всех бяше».

Всему этому в редакции Г соответствует одна строчка: «И тако на том месте создаста церковь зело прекрасну».

Другим важным историческим событием примерно тех же годов был Флорентийский собор (1438–1439), уронивший в глазах Москвы престиж византийского духовенства. В 1453 году пал Константинополь. Москве и Московской митрополии уже не могли импонировать аппеляции к авторитету греков и Византии. Задача второй Пахомиевской редакции должна была поэтому заключаться в элиминировании тех византийско-греческих элементов, которые были наличны в ранних редакциях «Жития Сергия» и может быть восходили к Епифанию. На первое место должно было выступить значение Москвы и московского митрополита.⁶³

Например, в главе «О Симоновом монастыре» (редакции А и Н) читаем, что константинопольский патриарх дал Феодору, племяннику Сергия и основателю Симонова монастыря, грамоту, разрешавшую ему «митрополиту ничим никоторыми делы не повиноватися». Как мы уже говорили, редакция Н по большей части сохранила элементы ранней редакции «Жития Сергия». Очевидно, таким ранним элементом является и приведенная цитата.

В тех же редакциях А и Н рассказ о выборе места для Симонова монастыря ведется в таком порядке: Феодор находит место, показывает его Сергию и только потом заручается согласием митрополита московского. В редакции Б повествование (в отличие от всех других редакций), наоборот, начинается с прихода Феодора к митрополиту, который благословляет его на выбор места. Очевидно, что эта последняя версия – наиболее поздняя (что, в частности, является еще одним аргументом против Тихонравова, считавшего редакцию Б – Епифаниевской).

В той же редакции Б, в главе «О преставлении Алексия митрополита», также имеется кусок «митрополичьей версии», отсутствующий в других редакциях.⁶⁴ Характерен и такой оборот: «Святый же не могы преслушати его рече» (в редакции А: «блаженный рече»). Власть московского митрополита, следовательно, в редакции Б подчеркнута.

Такую же картину дает глава «О начале монастыря на Киржаче». Здесь в редакции Б также подчеркнуты власть и авторитет московского митрополита. Например: «Сице рцете господину моему митрополиту: вся от твоих уст, яко от христовых уст приму с радостию и ни в чем же преслушаю тя» (в редакции А: «Он же обещася тако быти»). Дальше в редакции Б: «той же [т. е. Алексий] слыша зело возвеселися совершенному его послушанию» (отсутствует в редакции А).

Наконец, сопоставляя различные версии рассказа о посланцах константинопольского патриарха Филофея к Сергию, можно также заметить различные оттенки в приемах изображения московского митрополита и его роли.

Не следует все сказанное понимать так, что среди редакций А, Б, В, Г, Д, Е одни – «византийско-греческие», другие – «митрополичьи». Точно так же, как при поисках Епифаниевского текста мы не могли остановиться ни на одной из этих редакций, а вынуждены были искать фрагменты произведения Епифания, инкрустированные в позднейший текст, так и здесь. И в данном случае, как и в других, мы ограничиваемся отдельными примерами, не вдаваясь в детальное анатомирование текстов.

Общий вывод настоящей статьи таков. Неверно было бы называть одну из редакций А, Б, В, Г, Д, Е, Н «Епифаниевой», или «первой Пахомиевой». Ни та, ни другая не дошли до нас в целом, законченном виде. Можно лишь искать их фрагменты в дошедших до нас списках – фрагменты, носящие характер инкрустаций или вкраплений. Те списки, которыми мы располагаем, в основном являются «второй Пахомиевой редакцией», продолжавшей видоизменяться вплоть до XVI века.

Ведь в самом деле, – необозримое множество списков «Жития Сергия» вряд ли может быть уложено в Прокрустово ложе двух редакций, связанных с именем Пахомия. В неустанной доработке и переработке «на различную потребу», для различных целей и нужд, принимал, конечно, участие не один Пахомий Серб. В «Житие Сергия» вливались элементы других «житий», на эволюцию редакций и вариантов влияло летописание, влияла политическая обстановка. Разветвлявшиеся на отдельные струйки и ручейки варианты вновь сливались в своды и обобщенные переработки и т. д., и т. д. Но рассмотрение всех этих вопросов выводит нас далеко за пределы тех скромных задач, которые мы себе поставили в настоящей статье.