Монашеская жизнь

Проповедь, произнесенная в монастыре Симонопетра 30 мая 1975 г.

Обычно мы не проводим бесед в праздничные дни, но сегодня особый случай. Еще утром я обратил ваше внимание на последнюю фразу из чтения творений святителя Григория Паламы, где он толковал известное место из Евангелия об обетовании Господа послать Святого Духа ученикам: вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь си лою свыше (Лк. 24:49), то есть до тех пор, пока Бог не пошлет силу для укрепления вашей немощи.

Многое сказано о немощи человеческой природы. Господь не видел ничего, что могло бы возродить ее, кроме од- ного – силы свыше, обещанной Богом, Духа Святого. На этом мы остановились утром. Мне хотелось уделить больше внимания этой теме, но поскольку вы устали от ночной службы, то беседа была перенесена на послеобеденное время.

Я считаю, что если что-то и оправдывает, согласно человеческим представлениям, наше присутствие и пребывание в обители, наше заключение в монастыре, наше добровольное отречение от мира, то это – чувство собственного бессилия, нужда, которую мы ощущаем, и ожидание подъема сил, прихода чего-то обновленного, возрожденного, чего-то, что сможет воссоздать нас. Мы уповаем на то, что Бог даст нам новую жизнь.

Если первое дуновение сделало душу душею живою (Быт. 2:7), то и наша собственная душа может неведомыми путями стать из бессловесной – духовной, приняв благодать Святого Духа в себя, войдя в Духа Святого.

Я говорю «войдя», ибо Новый Завет представляет добродетели человека как его одеяние. Поэтому мы входим, по гружаемся, как в одежду, в Духа Святого, Который нас окружает. Вследствие этого исчезает, разрушается, умирает наш ветхий человек. Это необходимо для того, чтобы появился на свет человек обновленный, который сохранит человеческое лицо, но при этом уже будет богочеловеком, имея общение с Богом. Его существо претерпит изменения под воздействием Святого Духа.

Поэтому поговорим о том, к чему нас призывает Святой Дух.

1

Ничто нас не оправдает: ни наши молитвы, потому что молиться мы могли бы и в другом месте; ни наша духовная брань, ибо ею мы могли бы тоже заниматься вне стен монастыря, а кроме того, она зачастую совершенно беспочвенна; ни наши подвиги, так как и им можно предаваться повсюду; ни наши устремления, которые могут быть реализованы в миру – на всяком месте владычества (Пс. 102:22) Бога каждый может стремиться к Нему, ни что иное... Лишь одно не тщетно – отношение к монастырю как к горнице подобной (см.: Деян. 1:13), к Небесному Иерусалиму, дому Божию. Как на Горний Иерусалим, где царствовал Господь Саваоф, пославший из Отеческих объятий Сына, через Которого мы получили Духа, Который от Отца исходит (Ин. 15:26), следует нам смотреть на свою обитель. Вот какое это место – монастырь! Только тогда мы оправдаемся и перед Церковью, и перед собственной совестью.

Для нас монастырь – дом Божий. Что это означает? Что Бог в этом доме хозяин и делает то, что хочет. И поскольку Бог – на Небесах, то значит, и монастырь для нас является образом Неба. Следовательно, входя в монастырь, мы не делаем ничего иного, но просто доверяемся Богу, зная, что записаны «гражданами неба» и живем отныне на небесах. Наша обитель – образ Неба, образ небесного храма, под которым души убиенных (Откр. 6:9) и в котором духовно мы служим Богу.

Если вернуться немного назад, монастырь для нас – ковчег завета, то есть то наидрагоценнейшее из того, что имели древние иудеи. Ковчег завета служил свидетельством присутствия, славы и силы Божией.

То, чего ожидали иудеи, чего искали и что открыли – об этом мы знаем из Священного Писания – то же самое и мы ищем, находим, ощущаем и созерцаем в монастыре. Если мы этого не видим, не ищем и не находим, не открываем, то оказывается, что монастырь для нас – не более убежища, которое нас надежно укрывает от мира.

Монастырь – даже более ковчега завета. Господь сказал, что больше сего (Ин. 1:50) увидят наши очи. Не стоит оглядываться на меньшее и припоминать образы из прошлого, но держать перед глазами то большее, которое пришел нам открыть Бог.

В монастыре мы имеем свидетельства Его присутствия. Что означает Его присутствие? Это означает, что монастырь есть Престол истинный, на котором восседает Бог. В монастыре Бог являет Себя со всеми святыми (Еф. 3:18), своими слезами омывшими доски пола и протершими их, денно и нощно преклоняя на них колени. Этим они освятили место и освятились сами.

Для нас монастырь – облако (см.: Исх. 13:21–22; 16, 10; 19, 9 и др.), монастырь – все. Зададимся вопросом: раз монастырь, в котором мы живем, есть дом Бога, Престол Бога, то какое значение для нас имеет Сам Бог? Он – седящий на Херувимах (Ис. 37:16). Вы помните, как Исаия увидел Его восседающим на Престоле славы, на престоле высоком и превознесенном (Ис. 6:1)? Слово «сидящий» имеет значение Хозяина, который владеет всем и сидит на Престоле уверенно и спокойно, являя Своим видом, что Он здесь абсолютный Господин. Он имеет право в любой момент сделать то, что пожелает, может то, что захочет, отдать просящему. Здесь Он все, Он владыка в доме.

Он есть и сидящий, и спящий. Исаия видел Его сидящим, ученики же на корабле – спящим так крепко, что испугались и воззвали к Нему: Еы спишь, а мы погибаем. Проснись, спаси нас (см.: Мф. 8:24–26). Он есть Тот, Кто спит в монастыре. А следовательно, Он есть Тот, Кто встает вместе с нами и вместе с нами бодрствует. Помните, как на Него, бодрствующего, смотрели ночью ученики и поражались, как Он может часы, ночи напролет, оставаться без сна.

Он ходит посреди нас. Если мы этого не чувствуем – как Он ходит среди нас, бодрствует, если у нас нет ощущения этой реальности, то мы не только трудимся впустую, но и обманываем самих себя. И как жаль, если мы не замечаем того, что происходит между нами, не радуемся, не пожинаем плодов этой живой реальности Бога, Который так запросто пребывает посреди нас в готовности сделать все, о чем бы мы Его ни попросили, подобно тому, как Он исполнял просьбы приходящих к Нему людей, как Он внимал пророку и отвечал ему, как Он шел навстречу Своим ученикам.

Вот свидетельство Его присутствия, свидетельство Его славы. О том, что есть слава Божия, мы говорили тысячу раз, и я не хочу к этому снова возвращаться. Но не лишним будет сказать, что слава Бога есть Его неприступный и невещественный Свет, исходящий из самого Его существа. И эта нетварная энергия в своей нематериальности и неприступности является чем-то ощутимым для нас и соединяющимся с нами. И это для нас имеет особое значение, потому что то, что является неприступным, должно соединиться со мною и то, что является нематериальным, должно стать для меня ощутимым.

Этот Свет есть некое Божественное сияние либо в виде облака, либо в виде огненного столпа (Исх. 13:21–22; Неем. 9:12). Форма может быть иная, но всегда излучается яркий Свет, который в действительности есть не что иное, как внешнее проявление Богом Своего Божества, хотя, быть может, с точки зрения догматики, эта формулировка и не совсем точна. Это реальное проявление Божественной Ипостаси. Через нетварный свет мы видим Бога¹, Его святость, лучше сказать, Его исключительность, ибо «святой» означает абсолютно исключительный, абсолютно отличный от другого.

Знаки Божественной славы указывают нам на живое присутствие Бога. Для нас есть лишь один способ понять, что кто-то существует – увидеть его стоящим перед нами. Слава же Бога столь велика, что никто ее не может постичь всю целиком, но только ее край (так сказано в еврейском тексте – см.: Ис. 6:1). Вы помните пророка Исаию? Он увидел всего лишь край покрова славы, раскинутого над всем храмом на небесах.

Поэтому обитель, которая не свидетельствует о присутствии Бога, не может считаться истинной. Такой монастырь может послужить монахам осуждением их жизни, поскольку они сами не воспринимают этого присутствия Божия. В таком монастыре монахи не знают Бога. В нем нет ничего, что бы постоянно напоминало о человеческой боли, несовершенстве, немощах, бессилии. Здесь нет свидетельств славы Божией.

Мы уже говорили, что свидетельствует о силе Бога. Когда мы молимся: «Святый Боже», когда мы громогласно призываем Бога: «Святый» – и молитвой, и пением, и потрясением души, и громким призывом, что вырывается из всех уст, храм наполняется словом и его значением, некоей таинственной силой, и все ощущают это.

Вот свидетельство Его силы. Силой Бога всегда считался Его Сын. Поэтому будем говорить, что монастырь прежде всего есть свидетельство Ипостаси умаленной , принятой нами и принявшей нас, Ипостаси Сына. И это значимо, ибо Сын – Тот, Кто открывает Отца (см.: Ин. 14:9–11; 17, 6), зная Его сокровенные глубины. И если кто просит что-либо у Сына, то получит, ибо Сын попросит за него у Отца (см.: Ин. 15:16; 16, 23). Кроме того, всегда происходит откровение Ипостаси Бога Сына в Духе Святом. Поэтому когда мы говорим в духе и силе (Лк. 1:17), мы эти два слова почти соединяем, подразумевая «в силе Духа».

Сын в Духе Святом действует в монастыре, дает ему силу. Иначе жизнь не является жизнью, но смертью. Вы помните место из Деяний апостолов, где говорится, что ученики имели дерзновение перед иудеями о Господе, Который, во свидетельство слову благодати Своей (Деян. 14:3)? О чем же было их дерзновение? О Господе, Который, во свидетелъство слову благодати Своей. Не столько то, что они учили, но то, чему они учили, было словом благодати, неким проявлением Ипостаси Слова, энергией Слова в Духе Святом. Отсюда слово их – ведь Христос есть Слово, Слово было Бог (Ин. 1:1) – и то, что они говорили, имело столько силы: в них говорил Сам Бог. Поэтому и апостолы имели чувство, что они – свидетели Слова, уста Слова и, как сказано, благодати Его.

Господь творил руками их знамения и чудеса (Деян. 14:3). И эта благодать, эта сила, которой был Сам Бог Слово, сама Божественная энергия, открывалась в некоторых признаках, в которых ее смогли бы постичь люди, потому что на нас производит впечатление то, что «воспевает и вопиет», то, что мы ощущаем, прикасаясь к этому. Поэтому и апостолы являли нам Бога Слова, истину, знамениями и чудесами.

Когда мы находимся в стенах монастыря – я хотел сказать это утром, но оставил на вечер, – наше присутствие не есть просто пребывание здесь, и не духовная брань, и не тяжелый труд, и не подвиг, и не молитва по четкам. Но нечто совсем иное. Это попытка пробудиться самим, пробудив Спящего (см.: Мф. 8:24). Это желание того, чтобы Он встал и послужил нам, а мы бы служили Ему, чтобы Он давал нам просимое, открывал то, чего мы желаем, даровал нам то, в чем мы нуждаемся. Это попытка разбудить спящего для нас Бога.

Но разве Бог спит? Он дремлет для нас. Для нас Он уснул, потому что мы были не способны Его воспринять. Бог не может умереть, но может быть мертвым для того, кто не способен иметь в себе живого Бога. Наша жизнь в монастыре – это попытки, хлопоты, усилия разбудить Бога, пойти вместе с Богом, даже не пойти с Ним, но предварить Его утром. Как сказано: предварим лице Его во исповедании (Пс. 94:2), предварить Бога в бодрствовании и во всем, что бы Он ни делал. Постараться реально жить в том доме, где Он – господин, и открывать для себя то, о чем только что сказали.²

2

Итак, монастырь для нас это, во-первых, место познания Бога. Тот, кто существует и господствует, не может остаться в тени. Я зову Его, чтобы узнать Его. Жаль, что у меня нет ни ушей, ни глаз. Жаль, что я лишился всех чувств и окаменел. На самом деле нет более живого, подлинного и светлого места, где бы можно было увидеть и познать Бога.

Поскольку Бог пребывает между нами, то очевидно, что монастырь для нас является неким внутренним видением Господа, ибо Он есть Тот, Кто посылает Духа в огненных языках (см.: Деян. 2, 3)³ затем, чтобы нам Его было возможно разглядеть.

Внутреннее видение Бога – процесс очень личный, мы видим Бога изнутри. Я могу видеть Его, а ты – нет. Или, наоборот, ты – да, а я – нет. Ты можешь в монастыре реально жить, а я, пребывая там же, останусь мертвым.

Из этого следует, и очень явственно, что монастырь – это непосредственный, таинственный и истинный опыт переживания Бога. Что значит опыт? Ты приходишь в светский салон и, будучи монахом, не знаешь, что сказать, поэтому теряешься. Другой же человек, опытный в таких делах, свободно обращается там. Опыт – это чувствовать себя в монастыре свободно, как дома, легко обращаться к Богу и ощущать себя с Ним комфортно, уметь распознавать Его черты, Его характерные особенности, знать, где Он сейчас, где можно Его встретить, найти, куда Он ушел, понимать, когда

Он сердится, как Он любит, что Он всегда готов отдать тебе Себя. Необходимо исполнять требования, которые Он тебе предъявляет.

Монастырь – это познание Бога, жизнь в Нем не через слова или чтения, но через озарения. Что означает – через озарения? Причастие свету через то, что Он отдает нам Себя, и мы участвуем в Его жизни. Причастие и принятие Бога – вот что такое монастырь.

Поэтому мне непонятно, когда монах не имеет никакой цели в жизни. Только тот становится монахом, кто входит в дом Божий, чтобы приобрести близкие и доверительные отношения с Богом. Необходимо, чтобы человек был исполнен дерзновения, чтобы он обращался к Богу с дерзновением. Без дерзновения не сделать ничего. Можно лишь во мраке спрятаться, чтобы не умереть при виде сияния лица Господа.

Наше дерзновение, знание Бога, постоянное причастие Ему, переселение в дом Божий, которое совершается непрерывно, о котором трудится наша душа, наша жизнь, – это и есть монастырь, где мы живем как на престоле, как дома, где мы постоянно встречаемся с Богом. Для нас это пустыня, в которой встретил Бога Иоанн (см.: Ин. 1и 35 – 36). Я рассматриваю монастырь как пустыню, удаление от мира, отчуждение от всего, от целой вселенной, от всего, что наполнено хоть чем-то. Христос, Церковь постоянно стремятся бежать в пустыню (см.: Откр. 12:6). Монастырь – это храм, каким он был для Исаии (см.: Ис. 6:1–4).

Для нас монастырь – плен, в котором Иезекииль узрел славу Божию (см.: Иез. 1:1). Это наше добровольное заключение в монастыре, наше добровольное рабство. Бог не может сделать ничего, если мы сами того не захотим. Это наш уход от человеческих мнений, от мирского признания. Это ссылка на далекий Патмос⁴ или куда-нибудь еще, где пророкам и евангелистам были даны откровения. Это горы и пещеры, в которых святые встречали Бога. Это Сам Бог, ибо раз все объемлется Богом, то все в некотором смысле есть Бог. Следовательно, нам, стоящим возле Самого Бога, подобно ангелам и архангелу Гавриилу, возможно Его встретить, Его видеть, иметь дерзновение к Нему.

3

Теперь скажем о человеке, который приходит в общение с Богом.

Быть монахом – значит быть изгнанником, пленником, отделиться от всех, и следовательно, жить один на один с Богом. Это уединение необходимо как некое добровольное действие, сознательная предпосылка.

Мы стоим перед Богом. Что мы чувствуем вначале? То, что чувствовали все святые, пророки, души, возрожденные Богом, – страх. Страх – естественное следствие осознания величия Божия, познания высоты Господа, ощущение того, что Он есть Господь мой, Владыка мой, Тот, от Чьего взгляда зависит моя жизнь и моя смерть. Без страха Божия нет ничего, кроме преддверия греха. Если бы не было страха Божия, никто бы не научился премудрости, ибо начало мудрости – страх Господень (Притч. 1:7). Без него мы не получим откровений от Бога и не откроем Бога для себя.

Со страхом Божиим ты имеешь право предстоять перед Ним, и уже ничто тебя не удерживает на твоем пути. Страх Божий отдаляет от тебя твой грех, твою злобу и все те преграды, которые устанавливает твое собственное «я», и Бог, видя человека, боящегося Его, принимает его к Себе. И вот ты уже предстоишь перед Престолом Бога, чувствуешь любовь Бога.

Ты ощущаешь умиление. Что это такое? Постоянное побуждение своего сознания, сердца, помысла, всего существа, словно что-то тебя постоянно подталкивает, не позволяя успокоиться, и ты хочешь исследовать Его, встретиться с Ним. Это очень сильное ощущение: что-то происходит, Кто-то стоит перед тобой, Кто-то другой, не ты сам, совершенно другой, перед Которым ты можешь только преклониться. Вот что такое умиление.

Затем оно принимает вид некоего движения – движения сердца, движения ума, но при совершенной бездеятельности и неподвижности разума. Потому что когда разум приходит в движение, он заставляет нас терять всякое ощущение Бога. Итак, некое сильное чувство, движение сердца, отступает на второй план, потому что оно есть нечто человеческое, и остается то, что более сродственно Богу, – движение ума.

Ум пребывает в некоем ослеплении, в некоем восторженном состоянии перед Богом. Душа молчит и в безволии недоумевает перед Богом: «Кто есть Ты, и кто есть я, и что я здесь делаю? Несчастный я человек, ибо погиб я (Ис. 6:5. См.: Рим. 7:24.)». Я пропал! И ничего не могу поделать с этим, и не знаю, как оказался я здесь, перед лицом Бога, и не понимаю, куда мне убежать, чтобы вырваться отсюда. Я похож на человека, которого внезапно и против желания схватили. Я умолкаю.

От этого молчания, неподвижности в душу вселяется ощущение собственной греховности, неспособности, недостойности предстать перед великим Богом. Я открываю, что я – младенец, пылинка, внезапно вынесенная к лицу славного Бога, и молчу до тех пор, пока внутренне не осознаю, что удостоен лицезрения Бога. Из покаянного молчания возникает смиренное исповедание перед лицом Бога.

Смиренное исповедание – это не то же самое, что смирение или исповедь. Мы еще далеки от того, чтобы смириться перед Богом. Смирение – плод Святого Духа, который дается человеку, охваченному Им. Сейчас же мы еще прбсто стоим перед Богом. Покаяние – тоже нечто иное. Ибо и оно есть дар совершенный, который посылается Богом человеку, уже продвинувшемуся вперед на пути познания Бога.

Необходимо открыть для себя и уразуметь, что есть святость Бога. Тогда станет более очевидно, что из себя представляешь ты сам. А это осознание, в свою очередь, приведет тебя к покаянию. Но пока я онемел и способен лишь на смиренное исповедание перед Богом. Словно маленький ребенок, который оправдывается перед отцом, чтобы завоевать его доверие и любовь и заставить позабыть о совершенной шалости.

Такая смиренная исповедь дает прощение от Бога. А прощение от Бога есть начало очищения. Бог прощает меня, потому что я – Его чадо. Хотя я сам еще не покаялся, ничего не сделал, даже не «положил начала покаянию». Однако любовь Бога такова, что Он заранее мне ее выказывает, дарует мне предварительное очищение, чтобы в дальнейшем я смог беспрепятственно жить духовной жизнью. Получив это прощение и очищение, которые есть начало любого духовного продвижения, мы сможем уверенно сказать: в нашей жизни произошло настоящее событие – мы существенно приблизились к Богу.

Я прошу обратить ваше внимание вот на что. Я называю это – и объясню, почему, – выбором Бога. Что означает слово «выбор»? Это предопределение, которое сделал обо мне Бог согласно со Своим предвечным знанием обо мне, которое делается для меня отныне личностным переживанием. Я принимаю участие в Его Божественном домостроительстве благодаря благосклонности, которую Он постоянно проявляет ко мне, грешному, во времени и пространстве. Бог, повернувшись ко мне, выражает этим свое предвечное обращение ко мне. Он, безначальный в Своем Божественном желании, обращается ко мне. И поэтому я говорю, что Он меня выбирает и делает меня пронзенным (см.: Иер. 51:4) посреди тысяч людей вокруг меня. Так же, как и я избрал Его из тысяч.

Мне предоставляется право – принимать участие в Его планах обо мне и усвоить себе это избрание, сделанное Богом давным-давно. В моей жизни происходит переломное, историческое событие.

Итак, я немного приблизился к Богу. Он склоняется ко мне и – скажем так – делает мне предложение. Что за предложение Он мне делает? Посвятить Ему свое сердце, своего внутреннего человека. Если хотите, Он делает не одно, а много предложений, как и ты, когда идешь на встречу с человеком, заведомо зная, что он готов поговорить с тобой, выслушать и понять. Так и Бог, узнав тебя в твоей смиренной исповеди и разрушив земляную насыпь, которая существовала между вами, дарует прощение и предварительное очищение. Отныне Бог – со мной, и все происходит по Его Божественной благодати. Вот что значит: Бог выбирает лично меня – Он приходит, говорит со мной и делает мне Свои предложения.

Если я прихожу в монастырь с заранее определенными планами, со своей уже сформировавшейся личностью, то как Бог сможет мне что-то предложить? Он предлагает тому, кто еще ничего не решил относительно себя. Монах – это тот, кто отдает себя Богу, отдает себя Церкви. Поэтому Бог может потребовать от него все, что пожелает.

Бог открывает мне горизонты, выбрав меня. Он продолжает диалог со мной, требует понимания и работы над осознанием того, что Он мне явил. Я начинаю рассуждать и обдумывать, радуюсь тому, что Бог посетил меня, ощущаю Его расположение, Его желание, Его суждения обо мне.

Это первое значительное событие на духовном пути монаха: момент его избранничества Богом, момент его личного мистического осознания и приобретения полномочий, которые никто не волен у него отнять, ибо он отдал себя Богу через постриг, подобно тому, как до этого и также добровольно посвятил себя Богу в Крещении.

И опять-таки, совершенно добровольно, происходит мое мистическое переживание взаимоотношений с Богом. Это первая ступень лестницы, по которой человек восходит к Богу.

Но путь продолжается. Уже имея этот опыт, мы перейдем к следующему (если, конечно, мы идем по правильному пути) – опыту восприятия. Что это такое? Это внутренний опыт, внутреннее состояние. Мистическое «да», которое провозглашает душа, внутренняя готовность, внутреннее расположение, когда мы уверенны, что всякому имеющему дано будет (Лк. 19:26). Бог предоставляет Себя всякому имеющему. Если у тебя есть расположение получить то, что ты уже имеешь и чего ты еще у Бога просишь, то ты это получишь; если не имеешь этого расположения, то потеряешь и то, что, как тебе кажется, ты имел (см.: Лк. 8:18).

Всякому имеющему... Когда Бог встретит в нас внутреннее приятие, тогда Он сможет «пригвоздиться к нам», отдать Себя нам, подобно тому, как в руках иерея оказывается весь Христос, Его Тело и Кровь⁵. Как мы сказали, Он не может дать Себя человеку, который не хочет этого, ибо насилие над душой человека со стороны Бога вызовет постоянно возрастающее противодействие, создаст внутри нас ненависть к Нему. А Бог ничто так не уважает, как свободу человека.

Итак, для восприятия Бога необходимо, чтобы и Он возбудил меня, но и я возбудил Его к этому. После этого Он сможет с удовольствием поселиться во мне. Бог возбуждает любящие сердца. Мы только должны показать Богу, любим мы Его или нет. И слова здесь бессильны.

Здесь открываются глубины внутреннего мира человека. Мы вспоминаем грех, в который впал человек, и любовь Бога, поднявшую его из греха. Мы видим разверзающуюся внутри нас пропасть, которая мешает нашему восприятию Бога. И хотя, придя в монастырь, мы ищем Его, желаем, чтобы Он вошел в нас, воссел на престол, установленный в на- шей душе, но когда Он входит, мы говорим Ему: «Нет, уходи, Боже!»

Мы видим, как Он нас переполняет. Мы видим, как Он нас похищает. Мы видим, как Он обладает нами. Мы видим, как Он над нами властвует, но вспоминаем наше падшее существо, наше «я», и отказываемся от Него! И мы можем устами воспевать Бога, но наше падшее естество говорит Ему «нет».

Мы видим таинство Бога, избравшего апостолов, которых Он предузнал, и удостоил стать Его людьми (Рим. 8:29–30). Мы видим и человека, который часто делает не то, что хочет, но что ненавидит – делает (см.: Рим. 7:15). На этом этапе мы каким-то образом узнаем предвечный план Бога и входим в Его святые тайны. Вместе с тем мы понимаем тайны человеческой жизни и открываем для себя противоречия, которые существуют внутри нас.

Как же я теперь стану достойным того, чтобы Бог посчитал меня Своим, принял меня? Не нужно ничего делать, но только стать добрым. Ибо Он возжелал доброты Твоея (Пс. 44:12), как говорится в псалме. Не нужно ничего, но только оставаться коленопреклоненным перед Богом, чтобы Он в любой момент мог поднять нас и сделать согосподином Себе.

Когда тайна восприятия войдет в меня, тогда я пойму, что недостаточно одной той любви, о которой мы говорили, необходимо еще и желание. Бог приходит не только в сердца любящие, но и к этой любви устремленные – желающие ее в смысле акта своей доброй воли.

До сих пор мы имели дело с тайной человеческой жизни. Теперь же посмотрим на свою личную позицию. Все, что требуется от нас сейчас, – это отказаться от собственного «я» и стать людьми Божиими. Мы имеем дело со следующим этапом – самоотречения. Необходимо упразднить себя, чтобы воспринять Бога, подобно тому, как истощил Себя Бог, чтобы воспринять человека. Он сошел, а я должен подняться, постичь Бога через Его нетварные энергии, то есть уйти, оставить себя, подписаться под своим бессилием. Потому что мои глаза и мои мечты крепко сплетены с моим бытием. И я должен упразднить свои мечты, чтобы мне наполниться тем, что хочет для меня Бог, пропасть для людей, стать для них несуществующим, ничего не значащим (см.: 1Кор. 1:28), никчемным человеком, неудачником. Я должен стать неудачником и для самого себя, потому что кто знает, сколько планов и мечтаний я до этого времени взлелеял в своем сердце. И все это я должен оставить добровольно, не насильственно, потому что никто и никогда не добивался успеха через насилие. Следовательно, надо потерять себя, а тот, кто потеряет душу свою (Мф. 16:25), сможет найти ее, воссоединенной с Богом.

Этот этап – переломный в жизни человека. Здесь самое существенное, которое заставит нас либо остановиться, либо продолжить движение. Это момент, о котором Бог сказал: ныне суд миру сему (Ин. 12:31). Это момент, когда исходящее из человека расположение становится стабильным и серьезным намерением, на котором может основаться Бог.

Я упразднился. А значит, теперь для меня возможно наполниться Богом. И вот приходит избравший меня Бог. Выражение «он избрал меня» означает, что Он меня выбрал. Теперь, поскольку Он меня выделил из других, наступает момент, когда я становлюсь Его человеком и готов услышать Его побуждение, воспринять и понять Его предложение. Я готов, имею личный опыт, был бит и порабощен, и, следовательно, могу выдержать встречу один на один с Богом.

Человек открывает Бога, Который уже ему известен, узнает знакомого ему Бога, и Бог может говорить с человеком, призывать его по имени. Наступает момент нашего апостольского призвания⁶. Это миг, когда человек становится апостолом. Это мгновение, когда Бог возлагает на него служение, а человек, в свою очередь, готов последовать за Агнцем, куда бы Он ни пошел (Откр. 14:4).

Это то, что я запечатлел в своем постриге (потому что постриг – это мое обещание стать апостолом), и сейчас это обещание в моей личной внутренней, мистической жизни реализуется. И с этого часа я уже готов следовать за Агнцем куда бы Он ни пошел.

Куда мне теперь отправиться? Туда, куда и немыслимо забрести. Можно пойти в шумное место, в мир, в общежительный монастырь, стать отшельником, удалиться в пещеры, лежать больным на кровати, принять смерть или наслаждаться человеческой жизнью. Божии дела... Главное то, что я вырвался из сетей, которые опутывали меня изнутри, собрал их, «испортил» (см.: Лк. 5:4–5), а затем разбросал, чтобы остаться наедине с собой и принять Бога.

Поскольку я послан Богом, господствующим над всей вселенной, то значит, и я, монах, – человек вселенский, посланник Божий, пророк своего времени и своего места. То есть тот, кто причастен Слову и проповедует Его истину. Апостол, потому что предал себя Богу и выполняю то, что от меня хочет Бог. Отныне я человек вселенский, пророк, апостол, труждающийся на ниве Божией.

Став апостолом по призванию Бога, я должен последовать за Христом, как последовали за Ним апостолы, которые не оставляли Его ни тогда, ни в вечности. Они вместе с Ним засыпали, вместе просыпались, во всем слушались Его. И каждый, ставший апостолом – от первого, Матфея, до последнего избранного, пусть уподобится во всем тем апостолам, которые сопровождали Христа при жизни.

Следовательно, сейчас я способен услышать Бога и понять Его. Господи! услышал я слух Твой и убоялся (Авв. 3:2). Я приобретаю внутренние дарования, внутренние органы моих чувств открываются для восприятия Бога и Его сообщений. Мое сердце наполняется постижением, словно чем-то материальным, сытным – как куском пищи.

Итак, я в состоянии услышать и понять, и отныне еще больше принадлежу Богу. Но и после моего избрания, и после апостольского призвания мне необходимо учиться, как учились апостолы, чтобы так и жить в распоряжении у Бога и не воспротивиться (см.: Ис. 50, 5), не раздражиться, не противоречить. Я постепенно приобретаю опыт трудностей того апостольского служения, к которому приступил, того пророческого дарования, которое получил. Еще много раз оно покажется мне невыносимым, и я буду пытаться оставить его.

Я начинаю любить приобретенное знание, потому что понимаю, что благое это иго (см.: Мф. 11:30) и крест – легок, ибо поднимает его Бог, Который говорит, действует, шествует впереди меня. Приняв Бога в свой дом, я чувствую Его внутри себя, переживаю опытно мистическую жизнь, которая есть ежедневная смерть. Каждодневное умирание есть не что иное, как проекция вечности и моя подготовка к концу света. Я начинаю желать своей смерти, ибо Бог близок ко мне. Он меня посылает на служение, и я следую за Ним и в пещере, и на молитве, и при чтении, и в беседе, и когда ем, сплю или вместе с Ним бодрствую. Вместе с Ним я делаю все – вхожу во дворы Отца Его, становлюсь причастником жизни Святого Духа. Из меня вырывается естественный крик души: «До каких пор я пребуду здесь в темноте?» Приходит свет, и любовь показывает мне мрак жизни, обман, тщетность. Мне хочется воскликнуть: «До каких пор, Боже мой, я буду находиться здесь? Когда, в конце концов, мы пойдем с Тобой, когда завершится сегодняшний день и придет вечное, когда кончится земля и наступит истинное небо?».

Это страстное желание заставляет меня ежедневно возобновлять этот вечный договор, который я заключил с Богом, подтверждать свое посвящение Ему. Этот договор и это посвящение еще крепче связывают меня с Господом, укрепляют мою брачную связь с Ним. Слова «до каких пор» растягиваются, и мне не хочется ничего, кроме как разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23).

Однако поскольку это не в моих силах, я выражаю свое желание исповедничеством, бдением, более... в трудах (2Кор. 11:23), и хочу, чтобы их стало больше, усилились мое истощение, пост, бдение, болезни. Всеми этими способами я пытаюсь обуздать время, вплоть до полного овладения им, чтобы вечность вошла в мое бытие.

Итак, более я живу в трудах. И эти труды восполняют отсутствие (см.: 1Кор. 16:17) того скачка в вечность, который мне никак не осуществить. Ежедневная смерть выражается в ежедневных трудах, в моей привязанности к собственному одиночеству. Привязанность к Богу означает исключительность, а уединение – отделение. Видя свою «вселенскость» и связь со всеми, а также то, что целый мир живет в моем сердце, мне постоянно хочется бежать от людей как можно дальше, в пустыню, чтобы остаться наедине с Тем, Кого избрало мое сердце и Кто избрал меня.

И насколько дальше я убегаю, тем явственнее обнаруживаю свое единство со всеми святыми (Еф. 3:18), со всей Церковью. Я неотделим от нее, как человек от того, к кому он привязан. Вот отправная точка моего обожения, моего спасения. Своим оправданием и причислением к небесным жителям я обязан Церкви.

В результате ежедневной смерти я постепенно обнаруживаю в себе образ Христа. Это постоянно соединенное и развивающееся изображение во мне Христа (см.: Гал. 4:19). Изображается Христос – значит принимает образ. Неизменяемо? Мы бы сказали, что изменяется постоянно, потому что это развитие внутри нас становится все более истинно и совершенно. Подобно тому, как произошло зачатие в утробе Богородицы, совершается и зачатие Бога в Духе Святом, которое изобразилось сейчас во мне, развивается и совершенствуется. Изображение Бога во мне – это не что иное, как мой личный, неотделимый от меня опыт, который есть Сам Христос, живущий во мне.

Тогда все мое бытие, все мое предстояние, вся моя жизнь говорят мне лишь одно: я не знал ничего, кроме Иисуса Христа (1Кор. 2:2). Это настолько тобою владеет, что уже не видно ничего, кроме Бога. Когда у меня болит живот, то, позабыв обо всем, я сажусь и думаю об этой боли. Вот такой болью, такими родовыми муками становится для меня Христос. Весь мир рядом, но я слышу лишь о радостном для меня событии, забываю обо всех и помню о Нем одном – о рождении Христа во мне. Мы забываем обо всем и через это мистическое забвение и незнание достигаем вершины познания и опытного переживания Бога.

4

Итак, монашеская жизнь – это «быть» и «стать».

Во-первых, монашеская жизнь для нас – это жизнь уединения, жизнь духовная и при этом личная, абсолютно личная. Поэтому тот, кто хочет на деле быть монахом, должен научиться жить личной духовной жизнью. Сегодня у тебя есть игумен, и ты живешь спокойно: что бы с тобой ни случилось, ты ему поплачешься, и он тебя направит. Однако завтра его не станет – твоего игумена, твоего старца, и никакой мудрец не сможет заменить его тебе, даже если твой наставник был самым испорченным, самым негодным, самым несовершенным... Как же ты выживешь, не стяжав опыта уединения и личной духовной жизни?

Сегодня я наставляю вас, но меня не будет, чтобы вразумлять вас и завтра. Придет время уныния, наступит пора обращения во внешний мир, начнутся годы испытаний. Как вы выживете, если не научитесь сами личностно переживать Бога, распознавать и воспринимать Его откровения? Необходимо уже сегодня уметь жить одному. Если я не научусь уже сейчас быть благодарным и радостным, подготавливая этим свое завтрашнее монашеское выживание, то мне не достигнуть успеха. Может, я и переживу бурю, но прежде всего стану искушением для себя самого.

Моя жизнь должна стать жизнью уединения в том смысле, что она – запертый сад (Песн. 4:12), который не открывается никем, кроме Бога. Я уподоблюсь запечатанному источнику (см.: Песн. 4:12), который не может течь иначе, кроме как через Бога. Он один входит в меня. Вот что такое жизнь уединения.

Во-вторых, монашеская жизнь есть жизнь апостольская, жизнь без моего желания, без личного плана, без предопределения. Никакое действие, даже самое совершенное, не ставит меня так близко к Богу, как апостольское осознание того, что я послан Богом. Бог может сказать мне в любой момент: «Встань отсюда и иди туда, оставь это и делай то». Монашество – это готовность стать человеком-апостолом в любой момент жизни и при этом не стать тем, кто, отправившись куда угодно – в пещеру ли или на дорогу, в гору или на равнину, – передаст другим одну лишь свою пустоту, проблемы, тревогу, грехи...

Быть человеком-апостолом – значит стоять перед Богом, говорить с Ним, отыскивать способы для своего выживания. В своем дерзновении я вступаю в беседу с Богом и говорю Ему: «Боже мой, я стремлюсь к тому-то, но Ты поступи со мной так, как хочешь Сам». И тогда Он либо укрепит мое бессилие и изменит меня, либо примет того, кого Он создал, признает и усовершенствует.

В-третьих, монашеская жизнь есть жизнь вселенская, потому что она протекает в Церкви. Это жизнь, которая основывается на Церкви, заключается в Церкви, существует для Церкви. Ибо никакая деятельность не оправдывается ничем, кроме веры, а вера есть единение с Церковью.

В-четвертых, монашеская жизнь – это жизнь духовная, в том смысле, что она началась от Духа – вы Духом начали (см.: Гал. 3:3) – и Духом заканчивается. Моя жизнь – это ряд мистических встреч с Духом через Сына, не прекращающихся ни ночью, ни днем. Монашеская жизнь есть движение вперед. Дух для моей жизни – это то же, что пища для моего тела. Мое бытие – Дух, Который так существенно, так изобильно действует во мне, Дух, животворящий всякую плоть: «Духом Святым всяка душа живится»⁷. Вот что такое монашеская жизнь.

Только духовное единение, а впоследствии и движение вместе с Духом, явственно покажет, что мы – монахи. В этом заключается монашеская жизнь, и это – событие не нашей жизни в целом, но нашей повседневной жизни. Необходимо покончить с повседневной рутиной. Мы начали с нашей немощи и заканчиваем ею же – нашей немощью.

Я сказал вам, что утром мы остановились на том месте из Евангелия, где сказано: «Здесь вам оставаться, пока не придет сила свыше, которая осенит вас и придаст силы вашему бессилию». Следовательно, нам снова нужно обратить внимание на наше бессилие, ибо, забывая о нем, мы сидим сложа руки. И как нам тогда вместить невместимого Духа? Он войдет в нас в полном безмолвии, в безмолвии истинном, которое есть борьба души за свое будущее, борьба души за тихую Невесту, неплодную, неневестную, с Которой, однако, она должна сочетаться браком, обручиться, ибо никто не живет один. Эта тишина есть томительное ожидание. Многословие, шум, разговоры – даже беседы на величайшие темы, а тем более на темы повседневные – это то, что выводит нас из монашеской жизни и отвращает от духовного пути. Безмолвие есть волнение, вопиющее пустынное ночное бодрствование. Дни и ночи я бодрствую в молчании, ожидая, словно птица, этой Невесты. Иначе безмолвие не имеет никакого смысла и является простым отрицанием шума, принадлежащим веку сему. Безмолвие – преддверие и таинство будущего века.

Во-первых, безмолвие – то место, то пространство, в котором должна проходить моя монашеская жизнь.

Во-вторых, моя монашеская жизнь проходит и движется вперед в воздержании. Необходимо быть воздержанным и послушным человеком. Монах не может делать ничего без послушания. Монах не может жить, обращенный только на самого себя. Он восполняет себя мнением другого человека, и в первую очередь, мнением своего старца, желанием другого человека, устремлениями другого человека, которые при этом могут быть пристрастными, несправедливыми, несовершенными, какими угодно... Пусть даже и человеческими.

Но мое послушание другому человеку является доподлинным свидетельством того, что я отказался от своего собственного «я», отрекся от собственного бытия. Разве не бессмыслица – принимать слова другого человека, зная, что они безрассудны? Я – монах, и мне необходимо легко и с радостью принимать все, нисколько не считаясь с истинностью того, что скажет, попросит другой человек.

Выполняя это, я сам обретаю свободу, становлюсь вольным прежде всего от собственных желаний, от своего «я». Отныне я могу жить как самодостаточный человек, ибо оторван от того, что было для меня самым значимым. У меня появляется уверенность, что и в дальнейшем я смогу жить один. Важно понять: каждый человек идет своей дорогой. Волхвы хотели было вернуться той же дорогой, но Бог указал им другой путь (см.: Мф. 2:12). Один выбирает престол, а отправляется в ссылку. Другой выбирает пустыню, а отправляется на престол. Третий выбирает престол, а отправляется в пустыню. Четвертый выбирает пустыню, а отправляется в монастырь... Я должен быть готовым вступить на тот путь, который мне определит Господь.

Этот путь может быть исполнен страданий из-за моего внутреннего бессилия, которое тянется по моим следам как праотеческое проклятье. Этот путь может быть свободным от уз и быть дан мне Богом, даровавшим свободу (см.: Гал. 5:1).

Необходимо научиться жить и вместе со всеми, и одному – на том месте, куда меня поставит Бог, потому что монах не имеет права выбирать в данном случае. Человек должен научиться жить в неблагоприятных обстоятельствах и трудностях так, словно их не существует. Потому что если ты будешь сопротивляться и не сможешь жить там, где ты оказался, не научишься преодолевать препятствия, то тогда ты вообще не сможешь жить нигде в своей жизни. Ты будешь восставать против всего, что пошлет тебе Бог.

Монашеская жизнь есть жизнь трудная. Она находит себе оправдание, если наполнена мудростью, свободой, радостью, осознанием присутствия Божия. Она есть жизнь, по человеческим понятиям, мученическая. Это мучение ради Бога, которое является предвкушением бессмертия, Царствия Небесного, неизреченной райской радости. Поэтому она должна быть трудной.

Монашеская жизнь – это безмолвие и самоограничение в том смысле, что необходимо жить там, где я есть, и в том состоянии, в каком я нахожусь, принимать все от окружающих меня, особенно же от своего духовного отца, сейчас, чтобы в дальнейшем суметь выжить одному.

Монашеская жизнь – тяжелая, собранная, сосредоточенная на внимании гласу Бога и постижении событий, причин существующего, и, конечно же, осознании Бога Слова. Что означает осознание? Упорядочивание всех вещей в уме, расставление их по полочкам: одно – сюда, другое – туда, всему назначено свое место. Я знаю, понимаю, все принимаю и поэтому спокойно иду навстречу Богу. Монашеская жизнь – наведение порядка в сердце, собирание сердца. Я собираю, то есть обращаюсь к чему-то, стремлюсь к чему-то. Собирание есть любовь к Богу, общение с Ним.

Только так можно воспринять Духа и жизнь истинную, о которой мы говорили, жизнь монашескую, которая есть, как мы раньше сказали, преддверие вечности.

Я бы хотел, чада мои, закончить беседу тем же евангельским местом. Апостол вопрошает: приняли ли вы Святаго Духа? (Деян. 19:2). Приняли ли мы Святого Духа? Если мы посмотрим на самих себя честно, то, боюсь, получим отрицательный ответ, хотя и произносим так часто: «Царю Небесный, прииди и вселися в ны».

Сегодня мы празднуем Вознесение. Мы все еще в Вознесении. Бог поставил нас на горнице Пятидесятницы, чтобы показать нам, что мы не приняли Духа Святого, Который действует ⁸, вопиет и животворит в пустившем Его в себя человеке. Так давайте организуем свою жизнь перед Богом так, чтобы Он передал нам Духа Святого, ибо всякий дар (Иак. 1:17) вершится в Духе Святом, и без Него мы бессильны в на- ших начинаниях.

Приняли ли вы Святаго Духа? Утром я почувствовал, что нам, по большому счету, Святого Духа не хватает. Даже если придут сюда и те наши братия, которых сейчас нет с нами, то и тогда я не уверен, что мы сможем ответить на поставленный вопрос утвердительно. Но жаль, если мы станем в бездействии плакать. Необходимо отереть слезы, ждать Духа Святого, и когда Он придет, не повторять снова и снова: «Прииди», а сесть и смотреть на Него, а Он – на тебя, и ты Ему рад, и Он – тебе.