Очерки тверского раскола и сектантства

К 1891 году в составленной нами брошюре «Замечательные рукописи архиепископа Феофилакта Лопатинского Тверской семинарской библиотеки мы писали следующее. «Более полная разработка истории местного раскола, конечно, весьма желательна. В разных консисторских архивах, семинарских библиотеках, при библиотеках более древних церквей доселе ещё кроется множество документов, которые, будучи вынесены на свет божий, сами со своей стороны, несомненно, осветили бы много ещё темного и загадочного в нашем расколе: они послужили бы важным материалом для будущей полный истории раскола. Преимущественно, конечно, желательно, чтобы это сделано было по отношению к тем местам, где раскол издавна свил себе крепкое гнездо. Тверская епархия не может числится среди главных центров и пунктов раскола, каковыми были, напр., Нижегородская, Московская, Черниговская, Саратовская епархии, но и в ней некоторое время и в некоторых местах завязывались весьма важные узлы раскола, которые дают о себе знать доселе – и нередко. Поэтому разработка истории и Тверского раскола было бы также очень желательно. Мысль о написании очерков Тверского раскола явилось у нас довольно давно и для осуществления её мы собирали уже несколько материалов и доселе продолжаем собирать их... Но еще одному богу известно, когда наше дело придёт к желательному концу».¹

Предлагаемые на сей раз внимание читателей пять очерков Тверского раскола и сектантства и представляют собой некоторое осуществление давно задуманных нами намерений. Мы начали писать только очерки, а не историю русского раскола по той простой причине, что написать историю Тверского раскола в собственном и учёном смысле этого слова при тех данных, какими мы располагали, да и всякий другой на нашем месте мог бы располагать, невозможно. Однако же мы в своих очерках постарались обрисовать Тверской раскол в наиболее важных его проявлениях и наиболее заметных центрах, так чтобы читающий наши очерки мог составить более или менее правильное о нём понятие. Поэтому первый наш очерк посвящён возникновению и первоначальному развитию раскола в Тверской области, так как при исследовании всякого исторического явления на первой очереди должно быть решение вопроса: когда и при каких условиях оно возникло и развивалась. А так как, далее, современная действительность показывает нам, что раскол в Тверской епархии наиболее прочно и в обоих главных своих направлениях (безпоповщинском и поповщинском) укоренился в двух пунктах в с. Кимры и в г. Ржеве, то на этих пунктах мы и остановили своё внимание в следующих двух очерках, из которых первый озаглавили: «Беспоповщинский раскол и сектантство в Корчевском уезде с центром его в селе Кемрою»; а второй «Беглопоповщина в г. Ржеве в первую половину настоящего столетия». Затем, одна рукопись Тверского музея под заглавием: «Разглагольствования двух человек о вере и церкви христовой» подала нам повод войти в некоторое исследование внутренней раскольническая полемики в Тверской области во второй половине XVIII ст., что составляет предмет четвёртого очерка. Наконец, мы никак не можем пройти молчанием о существовании в Тверской губернии такой крайне вредной секты, какова скопческая, в виду особенно того обстоятельства, что о скопцах Тверской губ., Вышневолоцкого уезда, в 1888 году разбиралось крупное дело в Тверском окружном суде. Поэтому наш пятый очерк посвящен обозрению скопчества в Тверской епархии; впрочем, должно сказать, что о скопцах тверских мы почти исключительно сообщаем только то, что стало нам известно из упомянутого сейчас дела, потому что печатной литературе об этом предмете можно найти только разве несколько строк².

При составлении своих очерков мы пользовались, помимо печатных первоисточников и источников, многими рукописными, преимущественно из архива Тверской Духовной Консистории, а отчасти и своими собственными наблюдениями над расколом и сектантством в Тверской губернии.

а) Начало раскола в Тверской области. – Старец иеромонах Иов – первый сеятель раскола в Тверских пределах. – Его прошлое. – Поселение Иова в Раковом монастыре, Зубц., у.; переселение его в Никольский монастырь. – Бегство Иова на Дон. – Основание им монастырей Льговского и Покровского на р. Чире. – Два расколоучителя – выходцы из Ракова монастыря Иоасаф и Нифонт, как ученики и помощники Иова в деле распространения раскола. – Значение Иова в расколе вообще.

б) Обнаружение раскольнического фанатизма в Ниловой Столбенской пустыни в нач. 60-х годов XVII в. – Инок Корнилий, как главный руководитель ниловских раскольников. – Кровавое столкновение ниловских иноков в церкви под руководством Корнилия с посланными от церковной власти с новоисправленными книгами. – Раскол в Ниловой пустыни после бегства Корнилия и условия, благоприятствующие ему.

в) Обнаружение раскольнического фанатизма в Новоторжском уезде в 80-х годах XVII в. – Самосожжение в приходе с. Федова. – Поп Петр федовский, как расколоучитель. – Длинное следствие о нем и о раскольниках Новоторжского уезда.

г) Раскол в разных местностях Тверской епархии в нач. XVIII cт. –Сравнительная скудность сведений о расколе во внутренних областях России с 1684 г. по 1714 г. И причина этого. – Кашинские старицы – раскольницы. – Бродяга, старец Урван – раскольнический учитель в гор. Ржеве и Осташкове. – Старица Феодулия. – Раскол в самом г. Твери в 20-х годах XVIII ст. – Донос о нем в Синод митр. Тверского Сильвестра. – Поблажка тверским раскольникам со стороны духовенства и особенно светских властей. – Особенно сильное развитие раскола во Ржеве под покровительством местных властей и под укрывательством со стороны приходских священников. – Укрывательство раскольников бургомистрами кашинским, новоторжским и тверским в 1726 и 1727 гг. – Злоупотребления «офицеров» Норова и Коптелова, командированных правительством для сыску раскольников в пределах Новгородской и Тверской губерний. – Дело о Мих. Сердюкове.

д) Два эпизода из истории ржевского раскола во вторую половину XVIII века.

Если справедливо приурочить начало возникновения и обнаружение русского раскола к концу патриаршества Иосифа и началу патриаршества Никона, то мы должны будем сказать, что и в Тверской области следы зарождения раскола относятся к тому же времени. – В то время как в Москве, под влиянием разнообразных обстоятельств, только что началось новое направление в церковной жизни, пошли новые веяния, вызывавшие среди ревнителей старины сильную оппозицию, в различных местах Руси точно также нашлись люди, начавшие чутко прислушиваться к этим новым порядкам, предчувствуя от них «что-то недоброе». В это самое время в конце 40-х и начале 50-х годов XVIII ст. в нынешнем Зубцовском уезде, Тверской губернии, проживал один старец, иеромонах Иов, которого мы с полным правом можем назвать первым сеятелем раскольнических семян в Тверской области. Откуда же взялся этот старец? Судьба его довольно замечательна и преисполнена разнообразных жизненных превратностей. Происходя из Польши, от родителей шляхтичей, этот Иов имел случай познакомиться с Филаретом Никитичем в то время, когда последний был в польском плену. Вероятно, скромный юноша – шляхтич весьма понравился Филарету, потому что он по освобождению из плена, отъезжая в Москву, взял с собой и Иова, а потом сделал его своим келейником. Спустя несколько времени патр. Филарет подстригает этого шляхтича в иноки «смиренныя его ради поступи». «И быть сей Иов искусен инок, проходя иноческое дело, живя во всяких добродетелях и послушании изрядне», замечает раскольнический писатель Иван Алексеев, автор «Истории о бегствующем священстве»³.

За такие добродетели и «изрядное послушание» патриарх, наконец, удостаивает Иова священным саном. Неизвестно, долго ли Иов в звании иеромонаха пробыл при патр. Филарете и вообще в Москве, а известно только, что он, почувствовав особенное расположение к уединенной жизни, стал просить у своего покровителя – патриарха благословения на такой подвиг, что и получил: патриарх, по словам Алексеева, благословил его, «идеже может, соберет себе духовная чада и научит иноческой философии». Тогда-то Иов и направился в Тверскую область, по дороге к Новгороду, и поселился в небольшой пустыни Раковой –Покровской, Зубцовского уезда, в 21 версте к юго-востоку от Зубцова, при речке Быванце. Поселение здесь такого старца, как Иов, имело для Раковой пустыни огромное значение: ему она была обязана своим возвышением и, вероятно, благодаря ему же из пустыни Раковой образовался монастырь под управлением игумена⁴. Дело в том, что когда сделалось известным определение здесь Иова и об его «богоугодном житии», тогда «мнози начаша к нему собиратися на жительство». И сицевыя ради вины, – замечает И. Алексеев, – нужда бяша ему составити монастырь, иже и доныне той нарицается монастырь Раков»⁵. Не малое влияние на возвышение Раковой обители имело и то обстоятельство, что Иов сумел войти в расположение тогдашнего архиепископа Тверского Ионы (1642–1654 г.). Кроме этого, Иов употреблял и другие средства для возвеличивания своего монастыря. Архиеп. Феофилакт упоминает, что он при церкви Раковской «наклал всяких припасов», т. е. старался обеспечить монастырь. Сам Иов, с соизволения, конечно тверского архиепископа, произведен был в игумены. Достаточно упрочив положение Ракова монастыря, Иов решился покинуть его с целью образования новой обители, а может быть и по любви к «безмолвному житию». «Того ради, говорит Алексеев, в новосодеянном монастыре устрои братству начальника, сам от иде оттуду», но поселился он всё-таки невдалеке, в том же (тогда Тверском) уезде «на утишии». Но и на новом месте почитатели Иова нашли его и стали к нему стекаться и около него селиться, «требующе его разума на путь спасения наставлятися». Когда таких насельников набралось много, Иов вынужден был основать новый монастырь, который был назван Никольским⁶. В этом-то монастыре Иова и застали новые церковные порядки, с которыми он никак не мог согласиться и против которых он является ревностным протестантом. Пока ещё не было открыто преследований против церковных противников и пока была возможность более или менее спокойно проживать в монастыре, возбуждая в своей братии дух противления и ненависти к церковным преобразованиям патр. Никона, Иов, вероятно, и проживал в своем вновь устроенном монастыре. Несомненно, в это время многие души верующих были отторгнуты Иовом от православной церкви и заражены духом раскола. Что действительно было так, – это видно из того, что церковная власть обратила внимание на Иовлев монастырь. В виду этого, когда, по определению собора 1667 года, раскольников стали преследовать и придавать не только церковному суду, но и «градским казнениям», и Иову было уже не безопасно оставаться в Тверской епархии, которая так близко к Москве, откуда исходили строгие законы о раскольниках. Он принужден был скрываться бегством. – Хотя дальнейшая деятельность Иова ближайшим образом касалось местностей отдалённых от Тверской епархии, но в виду с одной стороны того, что Иов всё-таки не порвал связи со своими тверскими последователями, а с другой стороны того, что зная личность первого сеятеля и основателя раскола в Тверской области, – естественно интересоваться всею его судьбой и деятельностью, хотя бы последняя и не касалась тверских пределов с возможной полнотой изложим, – где и как действует он на пользу раскола и чем он кончил.

Одна из наиболее торных дорог для всякого рода беглецов была старинная сиротская дорога в Поле, на Дон⁷. Туда-то и направился наш старец Иов, когда «дойде и до сего (тверского Никольского) монастыря Иовлева нужда приневоления к новым догматом»⁸. Но прежде чем добраться до Дона, он некоторое время проживал в Слободской Украине (нынешней Курской губ.), близ г. Рыльска. Проживая в этом местечке, Иов, подобно как и в Тверской губернии, успел собрать около себя немалое Число братии, вследствие чего устроен был им монастырь Льговский⁹. Это было в 1669 году. Архиепископ Феофилакт рассказывает, что Иов в своем Льговском монастыре имел «два пса бесноватых», которые «во время службы так крепко завывали, что не возможно никоими мерами друг друга голосов слышати», – и это он причиташе за какое-то «дело Божие»¹⁰. Для нас не совсем понятно, – об чём говорит здесь преосв. Феофилакт. Вероятно, Иов для привлечения к себе последователей и для усиления значения своего монастыря употреблял какие-нибудь странные выдумки и фокусы. Но главное дело, которое Иов успел сделать, проживая во Льгове, было то, что по его ходатайству был поставлен Тверским архиепископом в иеромонахи келейник его Иоасаф, приобретший в истории раскола значительную известность. Этот Иоасаф, в качестве служки Иова, пришёл с ним из Москвы в Тверскую область, а отсюда вместе с ним же направился во Льгов. Желая видеть Иоасафа в звании иеромонаха, Иов воспользовался своим прежним близким знакомством и даже дружбой с тверским архиереем, к которому он и послал Иоасафа, «прося да посвятить его по старым книгам». Просьба Иова была уважена: посвети Иоасафа тверской архиерей, по чину древнему. О нем же проси Иов». После этого Иоасаф возвратился к Иову¹¹. Этого Иоасафа архиеп. Феофилакт называет также выходцем от Раковой пустыни. Несомненно, поэтому, что, Иоасаф был преданным учеником Иова, которому и помогал в деле утверждения братии в «древле-церковных догматах». Дальнейшая судьба Иоасафа такова. Около 1679 года он оставляет Льгов и направляется к заграничным ветковским раскольникам и поселился в пяти верстах от слободы Былев. Ветковцы относились к Иосафу недоверчиво, потому что он был рукоположен новым архиереем и называли его в насмешку не Иоасафом, а Асапом. Но это было только до поры до времени, пока у ветковцев не было ещё недостатка в иереях несомненно «древляго рукоположения». Но когда эти иереи повымерли, они (ветковцы) того-же самого «Асапа», над которым раньше смеялись, стали приглашать к себе. Иоасаф согласился на это. Главным делом Иоасафа на Ветке было устройство церкви, которую впоследствии расширил, украсил и осветил знаменитый раскольнический чёрный поп Феодосий, бежавший из Рыльского Никольского монастыря. Через пять лет по переселении на Ветку Иоасаф умер, достигнув глубокой старости¹².

Когда правительственные мероприятия против раскола коснулись и той местности, в которой Иов поселился, убежав из Тверской области, тогда он поспешил скрыться дальше – туда, куда и раньше намерен был бежать. Около 1672 года он вместе с десятью старцами и несколькими бельцами поселился на р. Чире, в 50 верстах от впадения её в Дон. И здесь Иов успел основать монастырь и построить церковь во имя Покрова Пресв. Богородицы. В 1677 году в пустыне был около 20 чернецов и более 30 бельцов, причём иноки и инокини, девки и ребята жили вместе. Впрочем, для инокинь, и белиц Иов основал в двух верстах от мужской Обители женскую¹³. Об этом, несомненно, периоде жизни и деятельности Иова говорит преосвящ. Феофилакт, когда рассказывает, что Иов съехавши на Дон, начал учить там «донских казаков, которая жена не понравится своему мужу, вывести в казачий круг, – кому-де, атаманы-молодцы, надобна жена моя, тот неё и возьми; и тако брали жёны без венчания, аще и до десяти и до двадцати един от другаго»¹⁴. По словам того же Феофилакта, Иов и в Чирской своей обители прибегал к искусственным средствам и выдумкам для усиления впечатления на своих последователей. Так, во главе или куполе устроенной им церкви Иов завел какую-то странную музыку, которая производила такой «шум и гук», что заглушала пение и чтение церковное. Эти звуки Иов называл пением ангельским, говоря: «ангели-де Божии поют гласнейше нас». – Достигнув глубокой старости, Иов в этой Чирской обители и сложил свои кости не успев, впрочем, освятить выстроенной им церкви. Он умер более, чем ста лет¹⁵.

Кроме Иоасафа, с личностью Иова тесно связывается еще выходец из Ракова монастыря, уставщик Нифонт, деятельный продолжатель дела Иова. Уходя из Ракова монастыря, вероятно, вслед за Иовом, в Льговский монастырь, Нифонт унес с собой частицы св. запасных даров, которые он растворил в большой квашне и напек из неё множество просфор с осьмиконечным крестом, и частицами этих просфор причащал своих последователей. Случаев подобного кощунственного отношения расколоучителей к св. Дарам в истории раскола известно не мало. В монастырях, основанных Иовом, Нифонт и при жизни его занимал одно из выдающихся положений; так, в Льговском монастыре, по показанию на допросе одного чернеца-раскольника Никодима, Нифонт был «начальным отцом». Вместе с Иовом и его последователями, в количестве 130 человек, он потом удалился на Чир¹⁶. О дальнейшей судьбе его нам неизвестно.

Итак, Ракова пустынь в самом начале образования раскола выставила трех весьма заметных расколоучителей, распространявших раскол в разных местах: Иова, ревностного организатора и основателя нескольких монастырей «по древле-церковному преданию», всю долгую жизнь посвятившего противлению «нововводным догматам», Иоасафа, известного особенно устроением знаменитой церкви для наиболее в то время заметного центра поповщины – Ветки, и Нифонта, деятельного сотрудника Иова. Нет никакого сомнения, что эти три расколовождя, прежде чем удалиться из Раковой пустыни, успели здесь и в окрестностях насадить раскол и оставить по себе приемников, способных продолжать их дело. Надобно полагать, что они, особенно Иов, и после не порывали связи с Раковою пустынею и в известной мере заботились об утверждении в ней «древляго благочестия». Поэтому-то Ракова пустынь получила печальную известность первого, весьма крепкого гнезда раскола в Тверской области.

Безотносительно к Тверской области, о старце Иове вообще нужно сказать, что он занимал весьма выдающееся место в плеяде расколоучителей первого времени: имя его и деятельность связываются с именами и деятельностью таких видных распространителей раскола, как игумен Тихвинского Беседовского монастыря Досифей, инок Кирилл и даже протопоп Аввакум¹⁷. Чирский же монастырь, основанный Иовом, приобрел скоро в глазах раскольников такое священное значение, что одно пострижение в нем считалось достаточным для того, чтобы загладить все свои грехи, как это видно из «Слова о некоем муже, именем Тимофей», где рассказывается о прощении грешника-убийцы именно за то, что он вступил в число братии Иовлева монастыря¹⁸. О самом Иове составитель упомянутого слова (отрок Иоанн) рассказывает, что в «чудном видении» он узрел его «украшенным и священнолепнешим мужем, в священной одежде, с осмиугольным венцом на голове»¹⁹. Вообще, это – тип деятельного расколоучителя, умевшего всегда и везде организовать около себя раскольническую общину и своим авторитетом крепко державшего последователей в преданности «древнему благочестию»²⁰.

В то самое время, как Иов, проживая в Раковом и Никольском монастырях, водворял здесь «древнее благочестие», в одной из самых видных до настоящего времени тверских обителей обнаружилось сильное движение в пользу раскола. Такой обителью была Нилова – Столбенская пустынь, в которой долгое время не соглашались принять новоисправленных книг. В то время (ещё до собора 1666 года)проживал здесь один из основателей замечательного раскольнического Выговского монастыря, инок Корнилий²¹. Много этот инок странствовал на своем веку, прежде чем попасть в Нилову пустынь, которая ему понравилась своей верностью староцерковным порядкам. К тому же приключилась ему тяжелая болезнь, задержавшая его на долгое время в обители. Проживая здесь и отправляя пономарскую должность, Корнилий не пропускал ни одного случая пустить в ход всё свое красноречие для того, чтобы убедить старцев крепко держаться старины, указывая, между прочем, на то, что измена старине ведёт к неизбежной погибели в будущей жизни и к многим бедствиям в настоящей. В доказательство этого Корнилий любил указывать на пример архим. Гурия Хрипунова и Григория Неронова – изменников староцерковного предания. «При смерти, рассказывал Корнилий, Гурий кричал и плакал горько, яко ужасатися и прочим от него, вопияше: увы мне, прельстихся и погибох всячески! Скажите другу моему отцу Корнилию, да помолит о мне Бога». «Блюдитеся, прибавлял при этом Корнилий, дабы не пострадат такожде, якоже Гурий да Григорий Неронов, маловременное житие возлюбше, в новолюбной прелести прельщены быша и погибоша²². Конечно, все подобные увещания Корнилия производили свое впечатление на ниловских иноков, и без того расположенных к старине. Насколько силен был у них дух противления церковным преобразованиям – это с особенною ясностью обнаружилось тогда, когда до Ниловой пустыни дошли новоисправленные книги. Тут произошло нечто такое, что даже и в раскольническом мире случается не часто. Когда церковной власти сделалось известным, что в Ниловой пустыне служба совершалась по старопечатным книгам, то посланы были туда из Москвы «досмотрщики», которые велели священнику служить отныне по новым служебникам. Но иноки решили не допустить этого и мужественно встать за древнее благочестие. С этой целью обратились они к тому Корнилию с такой просьбой: «егда священник начнет служить по новому, и ты, Корнилий, понеже в алтарь имееши быти (Корнилий проходил пономарскую службу) возбрани священнику по новому служити». Действительно, когда священник начал совершать проскомидию «по новому» на 5 просфорах с новой печатью, то Корнилий сказал ему: «престани беситися»; на это священник заметил: «ты, пономарь, знай своё дело и не указывай нам и не мешай». Но Корнилий не унимался: три раза он пытался остановить «новую» службу священника, – и когда однако это не удалось ему, он вышел из себя и, продолжим словами «Жития инока Корнилия», «яко Финеес по истине, удари кадилом, с углем разженным, священника оного по главе тако тяжко, яко и кадилу разбитися, а голову священника расшиб до крови». Тогда вступились за священника посланные от церковных властей, которые, схвативши Корнелия за волосы, вытащили из алтаря и хотели удалить из церкви; но и у Корнилия нашлись защитники: иноки, вооружившись чем попало, кто подсвечником, кто закладкой, а иные клюками, напали на посланных, но однако посланные одолели иноков. Драка была жестокой: «дотолику между собой бияхуся, яко и помосту церковному кровию, обагритися», замечает составитель жития инока Корнилия²³. После этого Корнилий успел скрыться из Ниловой пустыни вместе с учеником своим Пахомием (писателем его жития) для того, чтобы вступить на поприще ревностного пропагандиста раскола в Поморском краю.

Но конечно, в Ниловой пустыни и после ухода из нее Корнилия продолжали оставаться ревнители старины. Поддержку себе они находили особенно в тех иноках, которые были недовольны некоторыми стеснениями монастырской жизни; эта часть иноков представляла из себя наиболее благоприятную почву для развития раскольнического духа противления. Мы знаем, что одним из деятельных настоятелей Ниловой пустыни, бывшим архиепископом Тобольским, Нектарием, между прочим, было сделано распоряжение, чтобы братия строго соблюдала общежительный устав, не имела никакой собственности и воздерживалась от употребления вина, а тех, которые не будут исполнять этого предписания, он заповедал изгонять из монастыря. Может быть, при жизни Нектария это частью братии и исполнялось, но как только Нектарий умер (1667 г.), как среди братии возникает сильный ропот и высказываются открыто неудовольствия на такие порядки, так что приемник Нектария, игумен Герман (1667–1672) вынужден был в 1668 году доносить об этом митрополиту Новгородскому Питириму в такой форме: «многие старцы, не хотя жить в монастыре, но хотя пить хмельное питье, а иные и для пожитков своих, из тое Ниловой пустыни выбегают и платье и правильныя книги с собой сносят»²⁴. Заводить смуту и раскол среди подобных старцев ревнителям старины было, конечно, весьма удобно. Известно, что старцы эти главным образом и находили себе удовлетворение у раскольников, где, по замечанию проф. Щапова, «в скитах и монастырях пьянство вместе с развратом было весьма обыкновенно»²⁵. Упадок нравов и невежество, царившие во многих монастырях в XVII веке, давали большой простор развитию в них раскольнических бредней. Печальную известность в этом отношении получил Калязинский монастырь: распущенность иноков этого монастыря послужила даже материалом для народных песен и не совсем приличных присловий; вспомним, напр., такую поговорку народную: «у нашего Макарьи по три деньги Натальи, а грош дай любую выбирай». Сохранился от второй половины XVII века любопытный памятник, характеризующий с этой стороны Калязин монастырь; это – «челобитная монастыря», представляющая собой злую сатиру «на те отступления обитателей монастыря от монашеской нормы, которые автор, может быть, и сам инок того же монастыря, видел в современной ему действительности»²⁶.

Держась хронологического порядка в изложении событий из истории тверского раскола, мы теперь должны будем сказать о значительных проявлениях раскольнического фанатизма в Новоторжском уезде в 80-х годах XVII века. Известно, что около этого времени, под влиянием крайне строгих мер против раскола, начавшихся с 1684 года, раскольнический фанатизм дошел до своего maximum’a. Тогда раскольники шли на костры и целыми толпами сжигали себя и разными другими способами уничтожали, лишь бы только не поддаться «прелести еретической» и не попасть в руки «клевретов и приставников антихристовых». Это ужасное явление многочисленных и массовых саможжений представляет собой печальную особенность исторической жизни русского народа, не имевшую места среди других европейских народов. Не миновала этого и Тверская область.

В самом начале 80-х годов в селе Фёдове, Новоторжковского уезда, проживал «под видом православного священника» поп – раскольник Пётр. Негодуя против церковных преобразований и разных «новшеств», Пётр продолжал отправлять в своем приходе службу по старопечатным книгам. Благодаря этому, как в его приходе, так и в окрестностях раскол находил себе пищу и поддержку. Мало того: он, вероятно, не без влияния того же попа Петра, сказался здесь в изуверской форме самосожжения. 10 марта 1682 года в Николаевском приходе в деревнях Блюдихе, Будове и Боровом, погосте Прутне сожглось несколько человек: в Блюдихе сожглись бобыли семи дворов с женами и детьми, в Будове сожёгся крестьянин «Карпушка Васильев с женой и детьми, десять человек», и кроме того «сын и две дочери девки» другого крестьянина и в Боровом сожглись крестьяне «Мартюшка Иванов» и его племянник «Тимошка Иванов» с женами и детьми. Все они «сгорели сами сожегшися в избах своих, дa в дву овинах». Так доносил об этом новгородскому митрополиту Кириллу строитель Троицкого монастыря. Вероятно, связи с апельсином Все они «сгорели сами сожегшися в избах своих, дa в двух овинах». Так доносил об этом новгородскому митрополиту Кириллу строитель Троицкого Новоторжсковского монастыря Рафаил²⁷. Вероятно, не без связи с описанным событием о попе Петре начинаются самые усердные расследования. Четыре раза строитель Рафаил посылал в село Фёдово за этим попом и каждый раз безуспешно: «он де поп чинит ослушание». Мало того в четвёртую посылку крестьяне села Фёдова (несомненно, раскольники), собравшись в количестве 30 человек, хотели даже убить пристава, присланного за попом, а попа скрыли. И ещё раз, в июле месяце 1682 года Рафаил сделал попытку через уездного десятского уговорить «попа Петра и дьячка с причетниками, чтобы они возвратились на истинный путь»; но и на этот раз труд его был напрасен. Тогда Рафаил поехал сам в село Фёдово «свидетельствовать попа». Здесь он нашел упорный раскол и закоренелых раскольников. Когда строитель сам служил в Преображеньев день литургию, то явились к ней только 30 человек, да и те скоро вышли из церкви. Почти никто не хотел даже вкушать тех просфор, над которыми Рафаил служил обедню: «с большим принуждением потребил просфору только дьячок», а из мирских лиц «потребили просфоры только приказной человек с темя человеками». Когда всё это происходило, поп Петр где-то скрывался. Точно также, не желая принимать просфор, скрылись в лесу две дьячковы дочери-девки, пономарёва дочь-девка, «да посестрия (какого-то) игумена Иосифа с дочерью – девкою же». О всех этих обстоятельствах – самосожжениях, расследованиях о попе Петре, сопротивлениях со стороны крестьян и т. д. Рафаил донес митрополиту новгородскому Кириллу. На это Кирилл предписал Рафаилу, «чтобы он того Федовского попа Петра от божественные службы отказал и о том учинил заказ, а дьячка с 2 дочерьми и пономарёву дочь да посестрию игумена Иосифа с дочерью – девкою взял и распросил... и до указу отдал под начал, а попа сыскал и отдал новгородскому приставу»²⁸, а для сыску ослушников митрополит писал новоторжскому воеводе Федору Щочке, чтоб тот дал для этого приставов и стрельцов. Воевода отрядил пять человек стрельцов, с которыми строитель Рафаил вместе с поповским старостой Климентовским попом Иваном и с десятским Мироносицким попом Петром и со сторонними многими лицами отправился в село Фёдово. Но поп Петр и на этот раз успел куда-то укрыться, а дьячок крепко заперся в своем дворе и не пустил к себе Рафаила. В виду этого строитель вынужден был митрополичий указ о попе Петре, – о его запрещении – вычитать крестьянам и их приказному человеку. Но крестьяне таким указом крайне возмутились и напали на строителя и на людей его и стали всех их бить и били «до полумертвия», потом в попову избу, где прибывшие остановились, стали бросать в окна камни и выбили все окна. Поэтому Рафаил, пристав, стрельцы и все приехавшие с ними в Фёдово люди поспешили убежать. О всех этих событиях Рафаил 18 декабря 1682 года также донес митр. Кириллу. Митр. Кирилл, со своей стороны донося о всех вышеописанных случаях раскольнического фанатизма в Новоторжском уезде патр. Иоакиму, просил его на этот счет распоряжений: «и о том всякий господин и государь, отец наш, святейший Иоаким патриарх Московский и всея Pycи, что укажешь»²⁹. Вследствие этого, по царскому указу от 29 апреля 1683 года, поехал в Федово для расследования дела на месте воевода Михаил Челищев. Расследования воеводы подтвердили справедливость доноса строителя Рафаила: крестьяне «под пытками» показали тоже самое. Донося об этом царям Иоанну и Петру Алексеевичам, воевода писал, что он с раскольниками-крестьянами села Федова расправился и «за их воровство наказание чинил, бил их батогами нещадно, и кнутом, и по селу водил», а попа Петра, сына дьячкова Ивана Автамонова, пономаря Савку Васильева «в кандалах» послал в Москву³⁰. Но за крестьян, за их будто неправильное притеснение вступились владельцы села Федова, князья Долгopyкиe. Они написали царю челобитную, в которой изъясняли, что «крестьянишки их дали поневоле сказки, убоясь над собою такова воеводскова приезда и многолюдства, и пытки, и смерти на себя», что «пытаны они напрасно и безвинно сидят в тюрьме». Всё, по представлению дела князьями Долгорукими, выдумал на них строитель Рафаил, потому что не получал от них взяток; точно также и поп, и дьячок, и пономарь скрывались от Рафаила по той же причине: не имея возможности дать Рафаилу «больших взяток», они опасались пытки «в железах и в чепи». По этой челобитной кн. Долгоруких, все дело о попе Петре и Федовских раскольниках было вытребовано в Москву; а крестьян велено было освободить из тюрьмы. Но новый розыск «однако далеко не вполне подтвердил правоту крестьян и попа Петра. По этому розыску оказалось, что крестьяне «строителя Рафаила и пристава на попове дворе били, и в окна и в попову избу поленьем бросали, и из двора попа сбили лошадей строителевых; у ворот около его строителя и дьячка, и служебника, и пристава, и старосты ходили с лопатами, с возными вилами, все крестьяне, человек с 50, с дубьем на них ходили, и на него, строителя, кричали и бить хотели». Кроме того, выяснилось, что поп Петр не только в селе Федове, но и в соседних поместьях «чинил раскол», что он отправлял всю службу по старопечатным книгам и пользовался в округе своей большим влиянием; выяснилось также, что когда Рафаил стал в Федове сам служить обедню, то одни из раскольников с шумом и гамом вышли из церкви, а другие, причастившиеся, выплюнули тело и кровь Господню³¹.

Итак, в обозрении Тверского раскола мы дошли до 80-х годов ХVII в. Существуют оч. немаловажные обстоятельства, объясняющие нам, почему с этого времени и до 1714 года сохранилось в исторических памятниках весьма мало сведений как вообще о расколе во внутренних областях Рoccии, так в частности и о расколе Тверском. Дело в том, что с 80-х годов начался самый тяжелый период для раскола: раскол, фанатично обнаружившийся в таких крупных, как антигосударственных, так и противоцерковных мятежах, как Соловецкое возмущение и Стрелецкий бунт, обратил на себя самое строгое внимание гражданских и церковных властей. Изданы были известные 12 статей Софьи Алексеевны, по которым раскольники поголовно преследовались, разыскивались и предавались разнообразным казням: сожжению в срубах, отсечению голов, рук, вырыванию ноздрей, вырезанию языков и в лучшем случае битью кнутом и плетьми. Преследуемы были и предаваемы казни или штрафу не только сами раскольники, но и вообще все лица, так или иначе причастные к расколу, напр. дававшие в своих избах приют раскольникам и беглецам. «Раскол решительно быль запрещён в Pоссии, говорит по этому поводу преосв. Макарий, и никто ни в городах, ни в селениях, не смел открыто держаться его. Потому раскольники или таили свою веру, или убегали в пустыни и леса, где заводили для себя приюты. Но и там их отыскивали, жилища их разоряли, а самих приводили к духовным властям для убеждений и в случае нераскаянности предавали градскому суду и смерти»³². Понятно, поэтому, что тогда началось страшное бегство раскольников или на самые окраины Poccии, или же за границу. Остававшиеся же во внутренних областях раскольники, притаились и крылись, и только фанатики шли открыто в огонь и на плаху. Поэтому-то, помимо окраин, – каковы Поморье, Дон, Стародубье, Вятка и т. п., во внутренней Poccии тогда мало было обнаружений раскола. – Из этого периода нам пока сделалось известным одно более заметное обнаружeниe раскола в Тверской области. Известный расколо-учитель Андрей Денисов, из своих поморских стран сея раскол, успел неизвестно каким путем распространить свое влияниe на Кашинский Девичий монастырь. Это было около 1708 года. Три старицы этого монастыря Пелагия, Mелания и Ирина «вместе с прочими старицами», по подговору Андрея Денисова, съехали за Онегу и поселились здесь в лесах, – кельях подле реки Андомы, а «оных келий построено там со сто». Прожив здесь 13 лет, они пожелали принять православие, для чего 25 мая 1721 года, явившись в приказ церковных дел заявили, что «они от раскольнической прелести отрицаются и желают быть в соединении со святой восточною церковью»³³.

После указа императора Петра о записи раскольников в двойной оклад, последовавшего в 1714 году, начались повсюду деятельные розыски раскольников. Из этих розысков, между прочим, и обнаружилось, что в разных местностях Тверской губернии раскольники весьма усилились. Бродяжничество разных раскольнических старцев и стариц, особенно имевших какое либо внешнее преимущество, имеет в деле распространения раскола огромное значение. Между тем, около того именно времени проживал в г. Ржеве и пользовался у ржевских купщов большим влиянием, бродяга-старец Урван. Прошлое этого старца особенно должно было возвышать его авторитет в глазах раскольников. Дело в том, что он был учеником (и надо полагать, любимым) вышеупомянутого нами расколо-учителя игумена Досифея, прпзнанного раскольниками за святого. Убежав со своей родины (Костромск. губ., Галичского у., дер. Прутки), Урван направился в знаменитую Чирскую обитель и здесь постригся в монахи от Досифея, с которым и жил целых 10 лет, пользуясь его поучениями и назиданиями. Когда Досифей удалился из Чира, тогда Урван направился на север и поселился в лесу в Волоколамском уезде, – один. Но когда охотники князя Шаховского случайно наткнулись на келью Урвана, то выгнали его отсюда. После этого Урван отправился в Вяземский уезд; только что он устроился, и здесь его постигла подобная же невзгода. После недолгих скитаний Урван попал в Приказ церковных дел и сослан был в Иосифов Волоколамский монастырь, но через 10 недель отсюда сбежал и скрывался в разных местах, и, между прочим, в г. Осташкове, в доме купеческого человека Григория Васильева Зетилова, бывшего у него прежде в келье, с милостынею, и в г. Ржеве дворцовой. Значение Урвана должно было весьма усиливаться от того, что он имеет при себе разные святыни, оставшиеся ему от Досифея. Так у него были: 1) «дорник», оставленный Досифеем, 2) «таинство» (от Досифея же), которое положено было в «белильнице» и которым, он сам причащался и, вероятно, причащал других, 3) в двух мешочках сухари: в одном всенощный хлеб, в бумажке, раздробленная просфора; в другом три сухарика в бумажке, растворенные на благословенной воде, сухарики употреблялись Урваном после причастия³⁴. Пребывание такого старца в Осташкове и Ржеве дворцовой, несомненно, поддерживало и усиливало раскол в этих местностях.

В тоже почти самое время, когда производились расследования о старце Урване, имевшем связи с знаменитыми расколо-учителями, обнаружена была в Москве старица Феодулия, знавшая много о ржевских раскольниках, – и потому, надо полагать, имевшая с ними сношения, а вероятнее всего раньше жившая у них. Эта старица в раскольническом мире также была «не последнею спицею» – уже по одному тому, что имела большое влияниe на раскольнических духовников, Леонтия (оч. заметная личность в расколе) и Киприана, с которым она жила блудно. По yказанию этой Феодулии, бросившей раскол, во Ржеве, подобно как и в других местах, были обнаружены многиe раскольники и, между прочим, сыскан и пойман был в С.-Петербурге какой-то раскольнический патpиapx, каторжный беглец, Авраамий».

В самом городе Твери вновь назначенный туда в 1720 году (З марта) митрополит Сильвестр скоро заметил не только индифферентность тверитян к православной церкви, но и прямое нежелание их принимать таинства и соблюдать обряды прав. церкви, соединенное с явным противлением царским указам относительно этого. Мы знаем, что 17 февраля 1718 года быль издан указ о непременном посещении лицами «всякого чина» церкви Божией в воскресенье и праздничные дни «к вечерне, и заутрене, а наипаче ко св. Литургии, ежегодной исповеди, о заведении исповедных книг и о правеже с небывших у исповеди денежного штрафа с разночинцев и посадских за первый год – по рублю, а с поселян – по 10 денег, за второй – по гривне, за третий – по 5 алтын. Митрополит Сильвестр, обязанный наблюдать за исполнением сего указа, заметил что, «тверичи, презря» этот указ и свое обязательство исполнять его, «из города бегством тайно, во время великого поста, отъезжали неведомо куда, и не постилися, и не исповедывалися и св. Таин не причащалися, и в воскресные дни и в господскиe праздники и в царские ангелы в соборную и приходские церкви редко приходят, а кто из них и придет, и те по чину к евангелию и праздничному образу мало ходят и благословения бегают и удаляются, и тем явную святой церкви чинят противность и ему, своему apxиepeю непослушание»³⁵. Донося об этом Св. Синоду 27 января 1722 года, преосв. Сильвестр в то же время представлял ему, чтобы «ко изысканию и следованию для вспоможения и лучшего к помянутой должности противников исправления, определить и в Тверь, подобно как в Новегороде, из офицеров, или из кого надлежит», потому что он находит трудным «властию церковною к послушанию приклонить ослушников за неимуществом силы, в страхе действительные». Кроме этого, Сильвестр указал на потворство раскольникам и укрывательство их со стороны тверского духовенства и особенно указывал на священника Затверецкого посада, ц. великомученика Мины-Василия, который в исповедных книгах небывших у исповеди писал бывшими³⁶. Этот донос м. Сильвестра достаточно ясно показывает, что тогда раскол в Твери значительно поднял голову: бегство тверских отщепенцев «неведомо куда» (по замечанию Сильвестра) в великом именно посту нам представляется довольно просто объяснимым. Они убегали для принятия исповеди туда, были их наставники, или же беглые попы, как напр., в Ржев, Осташков, – и даже в скиты Брянских лесов. Утверждать

Таким образом, некоторая поблажка и укрывательство

Но нигде из Тверских областей с такою силою не обнаруживался в 20-х годах ХVIII века раскол, покровительствуемый и скрываемый местным начальством, как в г. Ржеве. Мы знаем, что г. Ржев доселе представляет наиболее видное гнездо раскола Тверской епархии, – и не даром: он свил это гнездо весьма рано под покровительством людей в своем месте сильных. Держась хронологического порядка, мы здесь расскажем пока о двух только случаях обнаружения ржевского раскола, бывших в самом начале 20-х годов. – В 1722 году около 22 марта в Св. Синоде возникло дело об одном раскольническом старце Антонии (родом Московского уезда, дер. Слободской), взятом в Петербурге на Ижорской заставе, за неимение никакого вида. Старец этот, изъявивши желание обратиться к православной церкви (искренно, пли нет – для нас в данном случае безразлично), рассказал о своих похождениях и обнаружил существование сильного раскола во многих местах, именно: в лесах брянских и муромских и в Казанском уезде – Сосновом острове по реке Волге и в лесах по р. Лобани. По этому показанию, Св. Синод предписал произвести в указанных местах сыск раскольников. Командированный в мypoмcкиe леса московским вице-губернатором Воейковым майop Норов, успел там захватить несколько раскольников, и в допросе их узнал еще о нескольких новых центрах раскола, с которыми муромский раскол был в сношениях, – и, между прочим, о расколе в г. Ржеве. Когда вследствие этого и здесь Норов намеревался произвести сыск раскольников, то со стороны местного начальства не только не встретил содействия, а встретил прямо сопротивлениe: начальство ржевское отказалось слушать данных Норову «послушных» указов³⁹. Скоро после этого, действительно, обнаружено было в т. Ржеве несколько лиц, виновных в укрывательстве раскольников. Случилось это при следующпхъ обстоятельствах. 10 декабря 1722 года ржевский фискал «из купечества» Евтихий Протопопов ехал ночью от одного посадского человека Ивана Иванова Образцова. На дороге ему попалась какая-то пустынница в монашеском раскольническом платье. Фискал задержал её в своем доме и узнал, что ее зовут Акулиной. Тотчас-же он донес об этой раскольнице, с одной стороны в ржевскую канцелярию, а с другой – игумену Воздвиженского монастыря Нектарию, ведавшему в то время церковные дела, чтобы он, эту «пустынницу в монашеском раскольническом платье взял в монастырь и допросил». К удивлению Протопопова, дело приняло совсем не тот оборот, какого ожидал. Ржевский коммисар Сеславин и канцелярист Семен Ваулин, задержав Протопопова у себя в канцелярии под караулом, взяли у него из дому пойманную «раскольницу, и скрыли ее неизвестно куда», (по словам самого Протопопова). Донося об этом Синоду, фискал, между прочим, обвиняет и игумена Heктария в том, что последний не обратил надлежащего внимания на его, Протопопова, доношение о раскольнице, потому что игумен, «знатно дружа и наровя виновным, куда надлежит не пишет, укрывая их, ржевич». Иначе представляет это дело сам Нектарий. Он доносил Синоду, что по получении от Протопопова известия о раскольнице Акулине, он посылал за нею в дом Протопопова, а затем в ржевскую канцелярию. Но коммисар Сеславин посланным от него служителям сказал: «на что-де игумен в cиe дело вступается», а подъячим Ваулин прибавил: «у нас-де такой пустынницы нет, хотя бы-де и была, мы-де не отдадим, у нас-де много колодников, да не всех-де ему отдать; мы-де прежде сего не токмо черницу, и чернеца держали и батожьем бивали»; однако же вскоре старица была прислана из канцеляpии в монастырь, была допрошена. В монастыре она находилась под караулом монастырского служителя Михаила Фокина с 31 декабря 1722 года и до 2 июня 1723 г., а в это число из-под караула бежала, – неизвестно куда. В этом представлении дела Нектарием слышится ложная нотка. Во первых, ответы Сеславина и Ваулина на запрос игумена отзывают искусственностью и сочинительством: они составлены так, что служа в оправдание Heктарию, в то-же время и ржевских чиновников выставляют со стороны бдительности относительно раскольников. Очевидно, Нектарию нужно было и себя, так сказать, выгородить пред Синодом, да и чиновников не обвинить. С другой стороны раскольница Акулина все-таки из под караула монастырского убежала, просидев менее, чем полгода – и убежала неизвестно куда. Наконец, заподозрить справедливость всех Нектариевых показаний вообще можно еще и потому, что он в конце их не постеснялся заявить, что раскола в ржевских приходах и далее в ржевском уезде «нет и не знают». Если прибавить к этому то, что Нектарий долго не давал ответа на запрос Синода относительно раскольницы Акулины, то еще более становится правдоподобным наше заключение, что Heктарий в этом деле быль нечист и фальшивил. Он действовал за одно с Сеславиным и Ваулиным, подобно им «знатно дружа и наровя виновным» раскольникам, и потому отрицал в своём объяснении всё, что Протопопов доносил об них и о нём в Синод. Дело это затянулось надолго: начатое в декабре 1722 года оно не пришло ни к какому исходу даже в июле 1725 года, потому что 7 июля этого года Св. Синод, в виду того, что тверские провинциальные власти всё еще не выслали в синодальную канцелярию Сеславина и прикосновенных к настоящему делу лиц, несмотря на указы из Синода и из Камер-Коллегии, положил, сняв со всего дела копию, подлинное дело передать «к следованию» в розыскную раскольническую канцелярию, с тем, чтобы канцелярия, по решении дела, прислала в Синод «обстоятельное доношение»⁴⁰. К сожалению, мы не знаем чем кончилось это дело, но весь ход его обнаруживает несомненную виновность Сеславина и Ваулина, а также и Нектария в укрывательстве ржевских раскольников. Из дела, кроме всего вышеизложенного, выяснилось ещё, что брат Семена Ваулина, Захар был раскольником, а по показанию Акулины, в добавок он был из таких ржевских раскольников, «которые заложились за польского короля». Отсюда открывается новое побуждение, по которому Семён Ваулин хотел скрывать ржевских раскольников.

Так относились чиновники к раскольникам в начале 20-х годов ХVIII ст. Что же касается ржевских приходских попов, то они усиленно таили раскольников в своих приходах. Известный Иосиф Решилов, игумен Ракова монастыря, в конце 1726 г., между прочим, доносил apxиепископу Феофилакту: «ржевские попы толь сожалительны по раскольниках, что ни един в приходе своём не объявил раскольника не токмо по своей должности, и по посланным к ним в духовный приказ промемориям»⁴¹. Между тем на самом деле в то время раскольников в Ржеве было очень много, что, между прочим, видно из доношения тому же Решилову упомянутого выше фискала Евтихия Тимофеева Протопопова; по его донесению, многие потаённые раскольники, притворяясь православными, имеют в домах своих потаённые скиты, как-то: у Ивана Образцова, Клима Орлова, Григория Зятилова, Никиты Иванова Бушева, Никиты Волоскова, у потаённой раскольницы, жены фискала Павла Долгополова, Eвдокии Яковлевой, которая и детей своих раскольнической прелести учит⁴². Указав на эти скиты, Протопопов прибавил, что о других он, имеет донести впредь. По всем вышеприведённым данным, раскольники во Ржеве были элементом населения весьма заметным, но тогдашний ратман ржевской ратуши Матвей Глушков, по требованию Решилова, указал общее число ржевских раскольников весьма ограниченным, именно обоего пола–только 163 человека: несомненно, ратман сообщал неправду. Когда Решилов требовал, ржевских раскольников к «разглагольствию», то ни один не явился к нему; тогда послал в ратушу «письменное увещевание раскольникам к разглагольствию, но даже не знает, отдано ли то yвещеваниe раскольникам». Сообщая о всем этом apxieп. Феофилакту, Решилов прибавляет: «только по фискальным делам, благодарение Богу, плоды к покаянию имеются: – обратились к церкви 106 человек мужеска и женска пола; остальные же окаменелые сердца в упрямстве своем утвердилися, так что и слышать св. писание не хотят, за некоторую надежду»⁴³. Под этой некоторой надеждой Решилов разумеет, несомненно, покровительство раскольникам со стороны городских властей и укрывательство их попами.

Но не одни ржевские власти зарекомендовали себя со стороны «выгодной снисходительности» к раскольникам. Тоже самое сделалось известным в конце 1726 г. и начале 1727 года и о властях новоторжских, кашинских и тверских. Так, новоторжский бургомистр Василий Масленников с товарищами «своею дерзостью не только повинных в расколе и неплатеже штрафных денег не выдавал, но «и из под караула виновных боем отнимал и посланных от духовного правительства бить повелевал». Бургомистры – кашинский Афанасий Струнников и тверской Матвей Арефьев неисповедавшихся в Духовный Приказ для штрафа не присылали и сами тех штрафных денег не собирали⁴⁴. Итак, несомненно, что местные власти и священники по корыстным расчетам скрывали раскольников. С другой стороны существовали немаловажные обстоятельства, которые заставляли и самих раскольников всячески таиться: это –недобросовестное отношение к своему делу лиц, командированных правительством для сыска раскольников. Лица эти нередко прибегали к насилиям и вымогательствам. С этой именно стороны известен прежде всего тот самый мaйop Норов, которому было оказано сопротивление во Ржеве. Раз, в июле месяце 1721 года этот Норов вместе с поручиком Бегичевым, вахмистром Андреевым, с драгунами и солдатами пришел в дер. Дмитроково⁴⁵ и здесь, схватив и связав крестьянина Кузьму Евтифьева вместе с другими шестью крестьянами, отправил всех их в вотчину княгини Ирины Петровой Троекуровой, в деревню Безумово села Красного Холма, а им, клети и имущество обобрал. А между тем сам вместе с драгунами и солдатами поселился в дер. Дмитрокове и в продолжении 12 дней грабил крестьян: с них побрано было денежных взяток 61 рубль, 12 алтын, 4 деньги, – «да скота и прочих припасов по цене на 21 рубль и 4 алтына, да грабежом солдаты взяли денег 4 рубля, 4 алтына, 2 деньги»; затем, с крестьян брали скотом, птицею, маслом, пирогами и вином. Общая сумма крестьянских убытков вычислена в 151 рубль, 1 алтын и 4 деньги. По поводу этого дела Св. Синод издал указ, строго запрещавший раскольническим сыщикам взятки, нападки и исполнение разных их прихотей». – С подобной же стороны, как Норов, зарекомендовать себя и другой из «офицеров», назначенный для сыску раскольников в Новгородскую губернию, поручик Иван Коптелов. Местностями, в которых в продолжении 1723 и 24 годов Коптелов производил розыски раскольников, были Торжок с 14 приходами, Порхов и Ямы-Вышневолоцкий, Зимнегородский и Крестецкий. На этот раз обращает наше особенное вниманиe поведение Коптелова в Вышнем Волочке в 1723 году. В это время в Вышнем Волочке проживал один зажиточный купец Михаил Сердюков, имевший несколько разных заводов⁴⁶. Хотя Сердюков был человеком вполне православным, однако Коптелов, с целью вероятно, поживиться от него, прислал 18 июля 1723 года, за ним солдат с «сыскною». Но Михаил Сердюков не пошел к Коптелову, а только по этому поводу 30 июля написал жалобное письмо Синодальному секретарю Герасиму Семенову, в котором доносит, что «раскольнических дел поручик Иван Коптелов в Вышний Волочек прибыл и вышневолоцких, жителей многих, по делам-ли их, или напрасно, только жестоко держит в учрежденной в Ямском дворе конторе и поступает к людям Божиим весьма жестоко, и обо мне убогом многим людям объявлял страшливые слова под караулом держанием» (т.е. запугивал). К этому Сердюков совершенно справедливо присовокупляет просьбу, чтобы преосвященному новгородскому было доложено, что «ежели от него (Сердюкова) и от домашних его в чем есть недоумением какое поползновeниe, чтоб увещевать указано было ученому от духовного чину духом кротостию, а не военному чину военною рукою». – Началось дело. При тогдашней строгости к раскольникам и при серьезности, с какой относились к этим делам, дело о Сердюкове потянулось медленно, а Сердюков, между тем совершенно невинно должен быль высиживать под караулом. Мы минуем подробности этого дела, а из допросных пунктов Синодальной Канцелярии обратим внимание только на три, каcaющиеся отношений Сердюкова к известному нижегородскому дьяконy Александру, незадолго перед тем казненному за расколоучительство: ходили слухи, что Сердюков ему сочувствовал. Вот показание Сердюкова: «раскольнического учителя, в нижегородской enaрxии жившего, дьякона Александра, он не знает; только в нынешнем или прошлом 722 году, хорошо не упомнит, видел он проезжего некоего человека в старом платье с красным козырем и бородою, который на Вышневолоцком яму покупал себе хлебы, а как зовут его, откуда идёт и какого чина, того сказать не знает, только сказал, что едет в С.-Петербург, от него про оного раскольнического учителя слышал таким образом: как он, Сердюков, начал его, увидя в таком платье, спрашивать, для чего он такое платье носит, и он сказал ему, что за старую веру, а что то-есть старая вера? На то он, проезжий, ему говорит, что-де старая вера та, о которой пункты отец их Александр преосвященному Питириму подал, на которые тот ответу не мог дать, и ты-де, бедный татаринушка⁴⁷, что знаешь? а сколько тех пунктов числом того ему не сказал. Пунктов этих он, Сердюков, у себя не имеет и в какой они силе написаны, про то не сведом. Вспоминал он об этих пунктах, только с одним человеком, генерал-адмиралом, графом Апраксиным, когда тот в проезде из Москвы в Петербург был в Вышнем Волочке и вот как это было: адмирал Апраксин позвал его себе на обед, а время было великопостное и к столу была приготовлена рыба; граф у него спрашивал: не раскольник ли он и будет ли есть рыбу, потому что де раскольники рыбы не едят, и он, Сердюков, на то сказал, что он – не раскольник и рыбу ест и к тем словам припомнил, что от проезжего раскольника слышал, будто преосвященный Питирим на некоторые оного расколоучителя пункты ответа не дал. Долго Синод расследовал о том,– не сочувствует ли действительно Сердюков дьякону Александру и нет ли у него самых пунктов этого дьякона, нет ли каких-нибудь других раскольнических книг и тетрадей, но по всем пунктам Сердюков оказался чист⁴⁸. Итак, этот невинный человек, благодаря недобросовестности и проискам поручика Коптелова, подвергся столь многим неприятным допросам и высидел долгое время под строгим караулом. Впрочем, всем вышеизложенным дело о Сердюкове кончилось еще не совсем. В конце 1724 года о Сердюкове началась еще переписка с Синодом Новгородского разряда по поводу служащих у Сердюкова трех раскольников. От Сердюкова потребовали объяснения, почему в своих показаниях не упомянул об этих трех раскольниках. Сердюков, отвечал, что ему не было повода о них показывать, так как он давал ответы только на вопросы, ему предложенные, а в этих вопросах, о служащих у него людях, упоминаемо не было; но он говорил о них на исповеди отцу духовному Петро-Павловскому протопопу, у которого спрашивал совета: как быть с ними, – и получил такой совет, чтобы по возвращению в своё место, позаботился о их обращении к церкви, что он посылкою их в apxиepeйcкий разряд для исправления в вере и исполнил. Обращением присланных к церкви через помазание дело о них и закончилось.

В заключение нашего первого очерка о расколе в Тверской епархии изложим два эпизода из истории ржевского раскола, заимствованные нами из Архива Тверской дух. Консиcтopии. Один из них ещё раз подтвердит нашу мысль о силе и могуществе ржевских раскольников, имевших на своей стороне всех местных предержащих властей.

Эпизод первый. В 1745 году по следствию Тверской дух. Консистории в г. Ржеве оказался священник Оковицкой церкви Григорий Ульянов, который от детства, по научению отца своего, полагал крестное знамение «двоеперстным сложением и при крещении младенцев вкруг купели обходил и при венчании – по раскольнически – по солнцу». Кроме того, по доносу его брата, дьячка той же церкви Ивана Ульянова, священник этот, угождая прихожанам – раскольникам, «в церкви в Деисусах и праздниках и у местных образов написанные благословляющие руки переправил по раскольнически – двоеперстным сложением. Поэтому, священник сей, «яко раскольнический учитель и наставник, подлежал тогда отослан быть к градскому суду – к розыску», но преосв. Митрофан «за обращение его, священника, от раскола» приказал отослать его «на покаяние и в труды монастырские в Троицкий Калязин монастырь, где он и был до июня 1748 г. 20 июня сего года он, по его прошению и по представлению братии, определен в священники в с. Кимру, Кашин. уез., с тем, чтобы впредь к прежней церкви в г. Ржев не просился. Однако Ульянов, был недоволен таким назначением и спустя только полгода, именно 22 февр. 1749 года, подает преосв. Митрофану пpoшeниe о возвращении его на старое место в г. Ржев. Докладывая об этом преосв. Митрофану 7 марта, Тверская дух. консистория высказала такое свое мнениe: объявленного священника не точию к прежней его церкви, к наученным от него раскольникам, определить не надлежит, но и из села Кимры отрешить и к другим приходским церквям не определять, ибо он ещё сомнителен в православии признается и дабы простого и писания незнающего народа к раскольнической душепагубной прелести не развратил. На этом докладе преосвященный положил резолюцию: «объявленного священника послать в Рябов монастырь, Кашин. у.». Но из Рябова монастыря Григорий Ульянов в мае того же 1749 г. пишет преосвященному прошение, в котором, указывает на то, что «по причине держания его в монастырских трудах и в прочем послушании» оставшиеся во г. Ржеве в его доме жена и дети пришли во всеконечную скудость и убожество, просит определить его опять в Кимру. Но преосв. Митрофан положил на этом прошении такую резолюцию, по которой Григорий Ульянов должен быть определен к какой-нибудь праздной церкви, Кашин. у., кроме Кимры, а о приискании такого места послать указ в Кашинское духовное правление⁴⁹. По указанию, вероятно, Кашинского дух. правления, он был определен в погост Никольский, что на Яму; но и здесь оставался весьма недолго. Неизвестно – по какой причине, он указом от 19 окт. 1749 года определен был к Воскресенской церкви села Отроковичей. 3десь Григорий Ульянов просвященствовал до 1757 года. Но и тут ему не нравилось после привольной жизни у гжевских раскольников, – и он под предлогом старости и какой-то «животной болезни» стал просить преосвященного об увольнении его во Ржев – в дом свой «на сыновнее пропитание». Просьба его была удовлетворена с тем однако условием, чтобы, будучи во Ржеве, он как при бывшей своей церкви, так ни при какой другой священнического служения и треб не отправлял. Но Ульянов не утерпел и скоро стал совершать требы для раскольников, а потому по приказанию преосвященного от 16 дек. 1759 г. велено было отослать его в Капшин монастырь в число 6paтии, как «оказавшегося прихожанам своим к содержанию раскольнического cyeверия потатчиком». В августе месяце 1760 года жена попа Ульянова подает еп. Вениамину самое слезное прошение, чтобы престарелого больного мужа её освободили из Капшина монастыря и опять позволили жить во Ржеве в своем доме

Другой эпизод. Октября 7 дня 1771 года дьякон Оковицкой церкви Федор Харлампиев доносил преосвященному Тверскому Платону следующее. «Ржевские купцы с начала моего поступления нападают на меня ...ругают и бьют смертно и впредь похваляются убить до смерти за едино только, что я их раскольническому cyeверию не склонен. Затем в доносе дьякона перечисляются случаи таких нападок. В 1766 году марта против 5-го, пишет дьякон, во 2-м или 3-м часу ночи шел я мимо ржевского магистратора и в то время от этого магистратора нагнав меня жительствующие во Ржеве отставной регистратор Кирилл Иванов Хромцовский с детьми Семеном и Степаном и прочими своими родственниками – ржевскими купцами, били меня дубьём и кистенями и ограбили у меня несколько платья и пр. по цене на 13 руб. 70 коп. и пограбивши меня, волокли за власы ко оному магистрату втащивши в том магистрате в избу паки тирански мучили, и проломив голову и оковав мои ноги, и на шею надели стул с цепью и отвели в тюрьму и потом меня били же смертно и оставили едва жива, и на yтpо в оном магистрате я чаял себе смертного часу, для чего преображенским священником Михаилом Семеновым исповедан и св. Таин сподоблен, и содержался в том магистрате 15 дней, а потом просил я о защищении и боевым моим ранам осмотре, – и описать; точию ничего не учинили»⁵¹. Второй случай нападения на дьякона, о котором он упоминает в доносе, был в ноябре 1770 года. Тогда Ржевские купцы, записные раскольники – Афанасий Григорьев Берсенев, Афанасий Федотов Долгополов и Алексей Петров с товарищами схватили в доме купца Немилова – упомянутого дьякона и били его «озорнически яко сущего злодея немилостивно, от коих их смертных побоев едва мог ко двору своему уйти». Обо всем этом дьякон донес было в Ржевский словесный суд. Буяны были сысканы, но «точию им ничем не учинено». Наконец, третий случай, о котором дьякон рассказывает в своем донесении преосвященному Платону, состоял в следующем. 1 октября, в свою бытность в Твери, он вышел на рынок для покупки печеного хлеба. Здесь случайно увидел его ржевский купец и словесного суда судья Михаил Тимофеев Комолов с некоторыми другими ржевскими купцами. Все они начали резко выговаривать ему за то, что он сделал донос в Консисторию о непорядочных поступках священника Оковицкой церкви Ивана Иванова. Не ограничиваясь этим, они, далее, по словам дьякона, «стали меня всякими скверными словами ругать и поматерны бранить и похвалялись сыскать случай убить до смерти о таковых тех наглых напрасных на меня нападениях ныне я имею немалое опaceниe и до церкви выйти к смертному себе убивству». – Дело кончилось тем, что этого дьякона перевели из Ржева в священики в какое-то село, и будучи священником, он все-таки помирился с раскольниками.

С. Кимра – наиболее видный центр беспоповщинского раскола в Корчев. у. – Кимрские филипповцы. – Влияние Кимры на филипповский раскол в Москве во второй пол. XVIII в. – Характеристика кимрских и окрестных раскольников начало XIX в. – Появление в Корчевском уезде секты странников в конце XVIII века или в начале XIX. – Усиление странничества в 30-х и 40-х годах. Крестьяне Степан Кононов и Ермоген Кузьмин, как главные наставники и организаторы странничества. – Пристанодержательство в приходе с. Стоянца. – Сильное обнаружение странничества в конце 80-х и начале 90-х годов в дер. Завидове, Незденове, Максанцове и др. – Дело о детоубийстве в дер. Завидове под влиянием учения странников. – Попытка руководителей корчевских странников подогреть фанатизм в секте. – Развитие на почве безпоповщины сект рационалистического и мистического характера: секта Христовых учеников и Любушкино согласие. – Своеобразное проявление сектантства в Тверской губернии.

Приволжское, очень богатое село Кимра (Корчев. уез.) с прилежащими селами и деревнями с незапамятных времен было центром раскола для той местности⁵². Первоначальным расколом Кимры был филиповский, т.е. такой, который отличается наибольшим аскетизмом и фанатизмом. Для характеристики этого толка достаточно сказать, что самосожжение и вообще самоубийство в разных видах считается у него мученичеством за веру и случаев повторения его известно весьма много. Известно, что в прежнее время многие филиповцы носили за голенищем нож для того, чтобы в случае нападения воинских команд тотчас же зарезать себя; а о старухах филиповцев рассказывают, что проходя мимо хороших домов, часто приговаривали: «ох, если бы Господь привел мне сгореть в таком домике». Филиповцы остались верными своим принципам и своему учению во все время существования своей секты, – даже тогда, когда другиe раскольники под влиянием разных обстоятельств теряли прежний фанатизм, входили в общениe с православными, что было особенно при Екатерине II, филиповцы и в это время остались прежними фанатиками, и за это раскольники называли их, «крепкими христи-анами», филиповцы же федосеевцев называли избалованными, а поморцев погибшими.– Этот то фанатичный толк свил себе гнездо в Кимре, несомненно, весьма рано –вскоре после своего основания, потому что во второй половине ХVIII века мы видим здесь уже твердо

На основании современных данных⁵⁵ мы должны сказать, что корчевские раскольники начала ХIХ стол. отличались наибольшим фанатизмом сравнительно с раскольниками других местностей тверской епархии. Так, один благочинный, священик г. Корчевы Иоанн Алексеев в донесении своем в Консисторию о раскольниках корчевского уезда от 24 мая 1817 года следующим образом характеризует их. Упомянув о том, что они секты безпоповщинской и, следовательно, держатся общим, безпоповщинских воззрений об антихристе, о церкви, священстве и т. д., он говорит: православных они считают нечистыми, «священников в дома свои не пускают; за преступление устава секты своей поставляют говорить с ними о вере или о чем-либо другом; а ежели кто встретится со священником и по необходимости даст какой-нибудь ответ, то наставник их секты подвергает такового строгой эпитемии: за лучшее признают жизнь безженную, а за позволительное почитают иметь сообщение с посторонними женщинами, и за грех оное не поставляют, рождающих жен штрафуют и отлучают от сообщества; за великое преступление считают употреблять пищу и питие с православными». Затем этот же священник в том же донесении упоминает о незаконных действиях раскольников дер. Калетина, которые, «неизвестно по какому позволению», в марте месяце 1817 года поставили на своей часовне главу и крест, а для повестки к собранию чинят звон в небольшой колокол. В часовне их расположение иконостаса и лампад – подобное как бы в настоящих церквах. Наконец он указывает на крестьянина деревни Калетина Григория Козмина, как на наставника раскольников, который отправляет для них богослужение и который «завел и восстановил в оном селении секту» и совращает в нее многих православных. Этого наставника многие почитали за святого и великого человека⁵⁶. – Другой благочинный корчевского уезда, священник погоста Рождественского, что на Вышнем озере, Василий Иванов сообщает не безинтересные сведения о кимрских раскольниках и о кимрской раскольнической часовне. Вот что он писал в своем донесении Консистории от 8 мая 1817 года «Раскольники на молитву собираются в особо выстроенную при селе Кимре часовню; в часовне оной находится великое число икон старинных, устроенных по местам на подобие иконостаса, пред иконами великолепные лампады для поставления свеч при молении, посредине паникадило, украшенные налои и пелены для Евангелия. Тела усопших публично из домов поднимают и относят в часовню для отпевания, по отпеванию публично же относят на особое великолепно выстроенное кладбище на открытом месте и там зарывают. Среди кладбища выстроена каменная часовня на подобиe небольшого храма, обнесена обширною оградою, на углах каменные великолепные башни, между башнями каменные столбы, что служить к великому соблазну простолюдинов. При молитвенной часовне выстроено немалое число домов на пoдобиe келий, в коих из разных мест многие yбогиe раскольники жительство имеют и за богатых пропитывающих молятся Богу. Из келий их устроены на улицы выходы для убежания в случае поиска, между ими находятся некоторые на подобие постриженных монахов, и некоторые чинят обряд пострижения через наставника с переменою имени. Для созыву на богослужениe учрежден при означенной часовне на возвышенном столпе колокол, в который и производят звон⁵⁷.

Кроме филиповского толка, который, как сказали, упрочился в Корчевском уезде очень давно, здесь имеются немалочисленные исследователи другой крайней безпоповщинской секты странников или бегунов. Основание и развитие этой последней в Корчевском уезде относится к 30-м и 40 годам настоящего столетия, но некоторые следы её заметны были в гораздо более раннее время. – В конце XVIII века Тверская губерния, и в частности Корчевский уезд с селом Кимрою, получили такую известность, что сюда стремились многиe расколоучители, желая научиться у кимряков «крепости в делах церковных». Тогда прошли слухи, что в Тверской губернии находятся раскольники, совершенно точно соблюдавшие правила первых расколоучителей. Соблазнительно подействовали такиe слухи на одного искателя «ничем не испорченной древле-православной веры», каковым был основатель секты стражников беглый солдат Ефим. И он направился в тверские пределы; но Ефиму не привелось однако познакомиться с тверскими раскольниками, о которых ему так много наговорили необыкновенного. На дороге он был схвачен полицией. Несмотря однако на то, что основатель секты странников не попал в Тверскую губернию, странничество дов. крепко привилось здесь: многие из филиповцев, по сродству и сходству сект филиповской и страннической, сделались последователями учения Ефима. Достойно примечания, что одна из самых усердных помошниц Ефима была тверячка, – крестьянка Кашинского у. Ирина Фёдорова. С тех пор как Ефим познакомился с нею, она сделалась неразлучною его спутницей во всех его похождениях и предприятиях и не оставляла его до самой смерти; а после его смерти сделалась продолжательницей его дела. Таким образом, в конце ХVIII века или в начале ХIХ-го бегунство в Корчевском уезде уже существовало⁵⁸, но наиболее крепко оно здесь обосновалось в 30-х и 40-х годах настоящего столетия. Тогда насадителем его здесь был беглый раскольник из крестьян дер. Завражья, Васильевской вотчины, Корчевского у., Степан Кононов. Учился он бегунству в Сопелках, так сказать в митрополии страннической секты, и пропагандировал в Калязинском уезде и в деревнях: Лабазине, Клетине, Лукашине и других и в с. Кимре. В 1840 году Кононов в корчевском тюремном замке изъявил готовность присоединиться к православию, приобщился св. Таин и в 1841 году по манифесту освобожденный от наказания выдворен на прежнем месте жительства с подпискою, что впредь не будет уклоняться от православия; но летом того же года снова отправился в странство, сманив с собою жену. В 1843 году во второй раз попался полиции и на допросе показал, что, отправляясь в бегунство, он находил и теперь находит греко-российскую церковь законопреступною, Императора признаёт раскольником, и манифест, освобождавший его от наказания, не считает милостию, ибо благодеяние им дано не по душе, а по плоти. В 1844 году Кононов сослан, наконец, в Закавказский край. Но окончательный здесь успех имела пропаганда одного из ярославских наставников Ермогена Кузмина, приглашенного в Тверскую губернию двумя крестьянами Корчевскаго у. дер. Завидова. Кузьмин действовал систематически, устраивал всюду в нужных местах пристанодержательства и скоро потребовал из Ярославля помошников себе, которыми и явились, по назначению сопелковских старцев, военный дезертир Кузьма, по перекрещению Иван Абрамов Бурлов и Иван Курносов, уроженец Кинешемского у.⁵⁹ Поэтому вполне понятно, что в 50-х и 60-х годах в Корчевском уезде образовалось много пристанодержательств; так, особенно известны были пристанодержательства в приходе села Стоянца в деревнях: Завидове, Максимцове, Носкове и Зубырине. В этих деревнях, обыкновенно, в особо устроенных тайниках скрывались страннические наставники и совершали свою службу. Всего же пристанодержательств в Корчевском у. известно было тогда более 25-ти⁶⁰. Вспышки странничества, и при том весьма сильные, в указанных местностях известны за самое последнее время. Не далее как года 4 – 5 тому назад в деревнях Завидове, Незденове и Михалкове обнаружены пристанодержательства и арестованы видные распространители страннической секты, причем ещё следствием обнаружено одно великой важности обстоятельство: у крестьян этих деревень не редко пропадают, неизвестно куда, дети. Особенному подозрению в бегунстве и в совращению в эту секту других по следствию подвергались завидовские крестьяне: Иван Григорьев Горностаев, дядя его Василий Евстафьев, крестьянка Пелагея Степанова и из дер. Михалково Анна Исаева. Затем, по следствию оказалось, что дома Ивана Горностаева и Василия Евстафьева довольно сложные, приспособленные для более удобного укрывательства в них странников. По показанию местного священника, помещения в домах их бывают постоянно заперты и впускают в эти помещения сторонних людей только по условному стуку; раскольники собираются для моления тайно в одной комнате; иконы приносятся туда каждый из раскольников, а после моления каждый из них уносит те иконы с собою. Это дело о бегунах в дер. Завидове и др. производилось в 1889 году и тянулось довольно долго. В некоторой связи с этим делом находится другое. Именно: в 1894 году 26 января временным отделением Кашинского Окружного Суда в г. Корчеве слушалось дело по обвинению крестьянки дер. Завидова Матрены Евстафьевой Горностаевой, 48 лет, в детоубийстве под влиянием учения секты бегунов. Убит был сын Горностаевой, мальчик Алексей Никитин 8 лет. Хотя виновность подсудимой не была вполне доказана, и она вследствие этого была оправдана судом, однако из дела обнаружилось, что действительно в Завидове странничество развито сильно. Так, муж самой подсудимой целых 9 лет находился в безвестном отсутствии; дети у нее пропадали, она говорила, что они ушли, «в странство». Всех детей, по словам самой обвиняемой, у нее было 7 человек: двое из них давно уже умерли, двое ушли «в странство», Алексей убит, а две дочери–Марья 19 лет и Настасья 17 лет – и сейчас живы, но при ней не живут. По поводу ухода детей в «странство» свидетели говорили, что это и у других бывает: уходят дети чаще всего с богомольцами, ходят неведомо где, а потом некоторые возвращаются. В деле упоминается, кроме Матрёны Евстафьевой, ещё брат её Василий Евстафьев – бегун; очевидно, это дети того Евстафия Сафрониева, который еще в 1864 году, по доносу благочинного (см. выше, прим. стр. 49), имел в своем доме пристанодержательство⁶¹.

Известно, что руководители страннической секты в Корчевском уезде для поддержания в секте фанатизма употребляют очень своеобразные средства. Так в 1881 году один из таковых донес кому следует из Корчевского начальства о существовании в уезде бегунов, с указанием на имена и места жительства некоторых из них. Причины, побудившие странника к доносу, по его собственному заявлению, служило то обстоятельство, что за последнее время странники стали жить довольно открыто, повели себя слабо и от этого самого впали в большой грех, а потому он посредством своего доноса хотел сделать то, чтобы они, странники, приняли гонение и по-прежнему начали скрываться.

Наконец, говоря о Корчевском расколе с центром его Кимрою, мы отметим некоторые своеобразные движения в нем, обнаружившиеся в 69-х и 70-х годах настоящего столетия. Мы знаем, что в беспоповщинских толках, не имеющих под собой хотя бы какой-нибудь более или менее твердой почвы, многоразличные неурядицы – явление обычное. – Не усматривая в беспоповстве «настоящей Христовой церкви», замечая в нём множество прорух, и в тоже время не желая вступить в лоно церкви православной некоторые последователи безпоповщицких сект уклоняются на путь рационализма и выдумывают какую-нибудь свою систему. В Корчевском уезде в 60-х годах это сказалось в появлении двух сект: – секты «Христовых учеников веры Христовой кафолической» и «Любушкина согласия». Последователи первой секты отрицают всю внешность религии, считая ее необходимую для христиан «ещё в младенчестве сущих» и безусловно ненужную для христиан нсовершенных», – о чем всякий пещись должен, по слову Спасителя: будите совершенни ... Для таких христиан нужны лишь Евангелие, молитва духом и «удалении от всякой скверны житейской». В числе проповедников нового учения видное место занимал крестьянин деревни Затулы, Каляз. уезда, Алексей Артемьев. Сначала вся семья Артемьева принадлежала к православной церкви. Познакомившись с некоторыми учителями «о Христовым совершенстве», он вместе с ними же в продолжении пяти лет, в свободное от работ время, ходил по монастырям, «ища духовного просвещения», помимо всяких форм, обрядов и внешностей. За усердие в деле своей ложный проповеди он был арестован и заключён в Калязинский тюремный замок, Откуда в последствии был переведён в Тверской острог, где и умер. – В селе же Стоянцы (Корчев. уезда был один старик – последователь того же учения, который утверждал что у него все работы отбывают «ангели небесные». «Да что, старик, все поубрались, А твоя полоса стоит несжатая? «А вот явиться ангелы небесные и пожнут». И действительно, в одну какую-нибудь ночь и пожнут и гумно уберут. А приветают эти ангелы в двух сторожках, построенных на пустоши у старика, и проповедуют, что «погиб народ, коли не оставит скверн житейских плотских и не устремится по пути духовному, к совершенству Христову⁶².

Что же касается Любушкина согласия, то оно появилось в Корчевском уезде лет 30 тому назад. Согласие это ставит на первом плане любовь. Учение о спасении человека любовью доводится сектантами до невозможных конечностей. Так, по понятию сектантов, где есть любовь, там уже не может примешиваться ничего земного, мирского, греховного, тут должно существовать одно идеальное, бесплотное, – одна мысль и чувство. В силу этого, например, любовь мужа к жене и обратно должны быть также возвышенный и чисты, как любовь матери к детям или братьев к сёстрам. «Брак, говорит сектант, есть таинство, в котором благословляется любовь двух существ самим Богом; поэтому и отношения между мужем и женой должны быть чисты и святы; а такая чистота только и может сохраниться в том случае, если в отношениях между супругами не будет примешивается что-либо плотское, греховное». «Почему почитается великим грехом, рассуждают далее сектанты, плотское отношение между братьями и сестрами? Потому что они – родные. А жена разве мужу – не родная; – разве менее родная жена, чем мачеха или двоюродная сестра!». В силу этого плотское сожитие между мужем и женой возбраняется, поскольку жена мужу – родная. Такое странное понимание любви приводит уже к совершенно нелепым и печальным результатам. В отношении своей плоти муж и жена существует совершенно отдельною жизнью; мужу не возбраняется отдавать долг физической природе, где ему заблагорассудится, также и жене. Таким образом, мы наталкиваемся на очевидный принципиальный разврат: муж имеет несколько любовниц, а жена – любовников⁶³.

Кстати упомянем еще здесь об одном своеобразном проявлении сектантского духа в Тверской губернии, представляющим собой переход от раскола вообще к сектам особенно вредным. Именно, в конце 30-х годов в Никольском сельском обществе открыта секта, главная цель которой было избежание рекрутской повинности. Принадлежащие к этой секте женщины, родив первого сына, перестают беременеть. По замечанию тогдашнего тверского губернатора, в этом обществе не только раскольники, но и все почти жители, не исключая православных, ложно толкуя 38-ю гл. кн. Бытия, заражены расколом, которого цель избегать рекрутской повинности. Для искоренения этой секты в свое время поручено было духовенству принять свои меры к обращению раскольников и введён жеребьёвый порядок отбывания рекрутства⁶⁴.

Г. Ржев – центр беглопоповщинского раскола в Тверской Епархии. – Краткий обзор состояния беглопоповщины в первой половине настоящего столетия и положения в ней г. Ржева. – Общая характеристика ржевской беглопоповщины. – Беглый поп Алексей. – Беглые попы Василий, Лука и Иван. – Дело об них. – Поимка их в гор. Ржеве в 1819 году. – Бегство из-под караула Луки и Ивана и возвращение их в Ржев. – Вторичная неудачная попытка поймать их. – Беглый поп Ефим Федоров с Рогожского кладбища (1820 г.) и Федор Алексеев из г. Владимира (1821 г.). – Причины отсутствия дел о беглых попах с 1822 по 1832 год. – Беглый поп Михаил Дубенский из г. Белева, 1834–1835 г. – Дело об нем. – Беглый поп Федор Вас. Соловьев из Калужской епархии (1832–1835 г.). – Длинное и интересное дело об нем по поводу мнимого обращения его к православной церкви. – Его скитания. – Беглый из Москов. Сретенского монастыря иеромонах, – по растрижении, – мещанин Ефим Иванов (1838–1840 г.). – Дело об нем. – Поп Василий Симонов Хромой (1836–1856 г.). – Его популярность во Ржеве и окрестностях. – Соборный протоиерей г. Ржева о. Матфей Константиновский и его ревностная деятельность против раскола. – Попытки его обратить в православие попа Василия. – Ослабление во Ржеве беглопоповщины в 50-х годах. – Беглопоповщина уступает место австрийскому священству.

Соответственно двум главным согласиям в расколе, безпоповщинскому и поповщинскому, – в тверской губернии можно указать два главных центра раскола: с. Кимру и г. Ржев. Как Кимра и окрест её лежащие селения издавна являются значительным гнездом безпоповщинского раскола, при том таким гнездом, из которого в свое время выходили даже руководители Московского безпоповщинского раскола, так точно г. Ржев представляет собой Тверской центр раскола поповщинского. По сведениям одного почтенного московского священника, бывшего во Ржеве в 1886 году, почти половина жителей этого города принадлежит к расколу поповщинского согласия (Бр. Сл. 1886, 2, стр. 269). До появления здесь первого попа поставление новоизобретённой австрийской иерархии – в 1852 году (каковым был ржевский мещанин Яков Исаев Ефимов), все раскольники города Ржева были безпоповщинского согласия.

Желая обозреть историю Ржевских беглых попов за первую половину настоящего столетия, мы должны сказать несколько слов о побуждениях, заставивших нас остановиться именно на этом периоде Ржевской беглопоповщины. Прежде всего мы должны сказать, что и вообще в истории беглопоповщины первая половина настоящего столетия представляется весьма интересной: она ознаменована для беглопоповцев великими благополучиями, проявляющимися в особенном снисхождении к ним правительства, и следовательно, в особенном усилении беглопоповства, пока не настала резкая перемена в отношениях правительства к беглым попам. Насколько свободно бегали к раскольникам и проживали там попы до 1827 года, насколько с того времени положение их у раскольников становится более или менее стеснённым. Мы знаем, что в начале XIX века из одного Иргиза – главного безпоповщинского центра разослано было по разным местам более 200 беглых попов. Затем известно, что один из чиновников Министерства Внутренних Дел в 1848 году составил биографические очерки 190 попов и 13 диаконов, находившихся у раскольников с 1800 года по 1842 г.; нам думается, что беглых попов, о которых никаких биографических сведений не было собрано, было никак не меньше того же количества, потому что раскольники прекрасно умеют скрыть то, что нужно скрыть. Наконец, как видно из дел Министерства Внутренних Дел с 1831 года по 1837-й открыто у раскольников очень много беглых православных священников, дьяконов, дьячков (попадались и монахи), и между прочим в Тверской епархии. Не потому ли отчасти к тому же почти времени относится открытие в Твери особого совещательного комитета по делам раскола, каковые комитеты правительство открывало в тех местностях, где было более раскольников⁶⁶.

Из сказанного видим, что несмотря на меры, предпринятые правительством в царствование Николая Павловича против побегов, попы продолжали скрываться у раскольников⁶⁷, потому что соблазнов к тому представлялась весьма немало: недостойный священник, по замечанию митрополита Филарета, через побег к раскольникам приобретает и ненаказанность, и род независимости, и житейские выгоды, без сомнения несравненно большей тех, какими пользовался под ведением законного духовного начальства»⁶⁸. В виду таких обстоятельств правительство по необходимости входило в некоторый компромисс с раскольниками по вопросу о беглых попах, и в этом смысле вторая четверть настоящего столетия в истории беглопоповщины не менее интересна, чем первая, когда беглопоповство пользовалось полной свободой. Ржевское беглопоповство в этом отношении не составляет собою исключения: оно характеризуется за этот период теми же чертами, какими характеризуется вообще и вся беглопоповщина. Но как в беглопоповщине различались тогда более заметные центры от малоизвестных, или совсем неизвестных ее пунктов, то интересно знать, к какому разряду беспоповщинских поселений относился тогда Ржев. Оказывается, что город Ржев был некоторое время центром весьма значительного района беглопоповщинского мира: к нему тянулись, помимо ржевских и окрестных беглопоповцев, беглопоповцы тверские, смоленские и даже новгородские. Также известно, что в 1842 г. было разрешено раскольникам Смоленской губернии Писковского приказа исправлять христианские требы у попов Ржевского молитвенного дома, а в 1843 году тоже разрешение дано было раскольникам Смоленской губернии, Сычевского уезда, Андреевской волости – «в надежде, как говорилось в указе, что раскольники, возчувствовав такое к ним снисхождение, обратиться со временем на истинный путь»⁶⁹; в 1847 и 48-м годах предписано не мешать раскольникам Семёновской волости, Демянского уезда, Новгородской губернии, у которых часовня была уничтожена, и Крестецкого уезда, Рахинского ямa той же губернии, за неимением вблизи их раскольнического молитвенного дома, совершать требы в г. Ржеве у тамошних раскольнических попов⁷⁰. Относительно Тверских раскольников тоже распоряжение сделано еще в 1841 году. Декабря 19, 1847 г. была удовлетворена просьба раскольников из сословия государственных крестьян Тверской Губ. Новоторжского уезда, Горской волости, чтобы дозволено было им исправлять духовные требы у попов ржевского молитвенного дома. Поэтому вполне понятно, что за этот период времени в г. Ржеве не переводились беглые попы, а по временам там проживало их по нескольку по 3–4, потому что для одного попа, конечно, было весьма трудно управляться с требами в таком большом районе, какой приписан был к Ржеву. Понятно точно также и то, что у этих беглых попов с православными священниками были весьма часты столкновения, так что тогда постоянно возникали дела о повенчании, крещении или погребении принадлежавших к приходу православных лиц раскольническими попами или секретно, или даже и публично. Это, между прочим, показывает, что среди обитателей Ржева, числящихся официально православными, немало было тайных раскольников: иначе бы они не обращались за совершением треб к раскольническим попам. Насколько печально отзывалось такое явление на положении Ржевского духовенства видно, между прочим, из дела Консисторского Архива от 1828 года – «о доставлении г. Ржева священно-церковно-служителям пособия для пропитания по случаю умножившегося при их приходах раскола». Вот значит до чего дошло дело! А между тем раскольнические попы, благодаря этому, ужасно богатели.

В виду всего сказанного не без интересно, а для науки истории раскола и весьма важно иметь сведения о беглых попах города Ржева за первую половину настоящего столетия, при этом мы встретимся с личностями довольно типичными. О некоторых (впрочем немногих) из этих попов в печати уже имеются некоторые сведения, и поэтому их нужно только собрать и дополнить, чем возможно, но о большинстве из них печатных сведений не имеется никаких или почти никаких и приходиться их добывать преимущественно из Архива Тверской Духовной Консистории. Но прежде чем приступить к биографическим сведениям и другим сведениям об этих тёмных личностях, мы воспользуемся имеющимся у нас под руками материалом для общей характеристики Ржевского раскола.

Обильный материал для характеристики Ржевского беглопоповщинского раскола мы находим в донесении ржевского благочинного, священника Василия Алексеева Преосвященному Тверскому Серафиму от 7 мая 1817 года⁷¹ о расколе в г. Ржев. В этом донесении, прежде всего, сообщается, что в г. Ржеве «раскольников великое множество», и все они принадлежат к беглопоповщинской секте, «а других сект, кроме сей, не примечательно». Затем, священник Алексеев всех жителей города разделяют на следующие четыре разряда. «Первый класс составляют старообрядцы явные, их бывает от 600 до 700 душ обоего пола». Список или запись их с 1811 года хранится в городническом правлении, и г. городничий или уменьшении их или о умножение два раза в год рапортует в высшее свое начальство. Ко второму классу принадлежат старообрядцы потаённые⁷². Потаёнными их здесь называют потому только, что их имена не значатся в прописанной записи. Число положить меньше половины города. Таковые, по различным общежительским обстоятельствам, иногда законам церкви, по-видимому, повинуются, и таинства, а особливо крещение и брак, также и отпевание умерших от неё приемлют, а иногда к беглым попам раскольническим с духовными нуждами прибегают и принятия от церкви таинства молитвами какими-то дополняют, или, как они обыкновенное слова употребляют, перевершивают. К третьему классу принадлежат те, кои хотя и не удаляются от церкви святой, но как воспитанники г. Ржева, приметным образом к правилам религии, законам церкви и к пользам священнослужителей её холодны. Таковых число также немалое, и на крестное знамение употребляют двуперстное сложение. К четвёртому классу принадлежат те, кои сыновски прилеплены к церкви святой и к благолепию её, и никакого знака старообрядчества не имеют, но таковых число и десятой части жителей города Ржева не составляет⁷³.

«Места, где ржевские старообрядцы собираются для богослужения, также можно разделить на три разряда. К первому принадлежат домашние комнаты, а именно во многих домах, даже посредственного состояния граждан, имеются такие комнаты, которые уставлены множеством образов, в таковых комнатах хозяева дома, а иногда и соседи их засветя ко всем образам свечи, с четками в руках читают разные молитвы и считают свои поклоны. Ко второму разряду принадлежат молитвенные кельи, т. е. с хорошим состоянием граждане строят в садах своих, за дворовым строением, особенные дома, где жительствуют монахи и монахини старообрядческие, под видом спасения от мира укрывающиеся, содержатся они своими доходами. Отправляют они и служат в сих кельях: вечерни, утрени, всенощные бдения, часы, молебны, панихиды, читают по умершим псалтирь, а иногда читают к народу и поучения. Ходят к слушанию их службы хозяева дома и ближних кварталов жители. Таковых келий по городу насчитать можно до 15-ти. К третьему разряду – два молитвенных дома: первый таковым несколько лет существовал у беглого попа Алексея, в монашестве назвавшего Александром. В сем доме скрытно отправлял он несколько лет все прописанные службы, исправляя все таинства, кроме литургии, ибо уверял он своих раскольников, что святое миро и запасные дары Тела и Крови Христовой получал он из Стародубских слобод. Сверх всего подстригал он в сем доме монахов и монахинь. Для слушания службы его ходили ближних квартала жители, а в особенные праздники и всего города Ржева старообрядцы. Когда же сын его Ржевский мещанин Иван Попов, за которым по гражданской части состоял дом сей, найден был в зимнее время замерзшим в Волжском прорубе, а он сам, поп Александр, различными своими распутствами расстроил себе духовных граждан и детей своих духовных (а ныне находится в духовной Консистории под судом по секретному делу), тогда, уже года три тому есть, – начал прославляться молитвенный дом купца Филатова, градского ныне головы, на Князь-Дмитровской городской части единственно для сей цели выстроенный, и ныне все ржевские старообрядцы в особенные церковные праздники для слушания священнослужения тайно в оный собираются; в сем доме жительствуют ныне беглые их попы, и службы и таинства им совершают⁷⁴.

Это описание ржевского раскола, сделанное ржевским благочинным и нами буквально воспроизведенное, ясно показывает, какое широкое поле для деятельности разных раскольнических проходимцев – беглых попов и монахинь представлял тогда город Ржев. И действительно, проходимцы эти всегда ютились во Ржеве, находя здесь почет, ласку и полное материальное довольство. Неразборчивые ржевские раскольники мало обращали внимание на прошлое своих самозваных «духовных пастырей», а потому у них нередко таковыми были люди самой зазорной жизни, – и даже прямо уголовные преступники. Из таковых особенно известен белый поп Алексей, в монашестве Александр, с которого мы и начнем печальную летопись ржевской беглопоповщины. До своего побега поп этот состоял в приходе села Холохольни, Старицкого уезда, но надо полагать, недолго. К раскольникам ржевским он убежал в самом начале 80-х годов прошлого столетия и около 40 лет состоял у них попом. Для большей безопасности и спокойствия он в г. Ржеве выстроил собственный дом записанный на имя его сына Ивана Попова, приписанного к ржевскому мещанству. Ржевский благочинный Василий Алексеев в своем донесении от 20 февраля 1820 года Преосвященному Тверскому Филарету так характеризует этого попа: «он человек свойств льстивых, пронырливых, хитрых, предприимчивых, а в поступках и делах плут, вор, разбойник; ибо по таковым делам своим он в жизни многократно содержался в тюрьмах и судим был в г. Ржеве, в г. Старица, в г. Твери, в г. Торжке, в городе Сычевках, в столичном городе Петербурге. Он все дела свои, все следствия и суды свои прикрывал и оканчивал притворством сумасшествия и помощью денег возвращался отовсюду паки на тайное жительство в г. Ржев»⁷⁵. Эти многократные судебные процессы о попе Алексее, а также его зазорная жизнь во Ржеве, наконец оттолкнули от него даже раскольников: «по своей гнусной и злодейский жизни, пишет в вышеупомянутом донесении архиепископу Филарету священник Алексеев, в 1817 году омерзел он всем города Ржева жителям и когда он 7 лет по секретному делу содержался в ржевской тюрьме, то все до единого раскольники от него отступили». Около этого же времени случилось с попом Алексеем и другое несчастье: Волжском проруби замёрз его сын Иван. В следующем году (1818 г.) потому же (какому то) секретному делу он был переведён под суд в Тверь и заключён в Тверскую тюрьму. Казалось бы, репутация попа Алексея должна была после этого окончательно пошатнуться, и раскольники должны бы были стыдится своего попа – острожника. Но не так вышло на деле. Обстоятельства скоро изменились в пользу попа Алексея. В 1820 году в городе Ржеве оказался недостаток в беглых попах, благодаря мерам, предпринятым тогда против них⁷⁶. Тогда-то ржевские раскольники и вспомнили о заключенном в Твери попе. Позабыв о его преступной жизни, они выпросили его у светского правительства с поручательством многих граждан и привезли с билетом в г. Ржев до окончания дела его, причем в билете он был назван «старообрядческим священником Александром»⁷⁷.

В то время, как поп Алексей содержался в Тверской тюрьме, началось дело о трех ржевских беглых попах Василии, Луке и Иване.

В мае 1819 года ржевские священноцерковнослужители писали архиепископу Тверскому Филарету, что «разврат суеверия и раскола, гнездившийся в городе, наконец учинился едва не всеобщим заблуждением». Во многих домах города самочинными монахами и монахинями отправлялась открыто богослужения, а в Князь-Дмитровской части города в 117 квартале открыта было публичная часовня с приличную церкви утварью. При этой часовне, в потаенных кельях и проживали вышеупомянутые попы. Особенную поддержку и покровительство ржевский раскол находил в предержащих властях города. Вот как пишут об этом ржевские священноцерковнослужители. «Члены городского магистрата, избираемые большею частью из раскольников, с намерением поддержать свою секту всегда стараются иметь тесную связь с Ржевской городской полицией, потачка коей доставляет расколу всю силу и бесстрашное и явное пребывание в городе ложных учителей и фальшивых богомольцев. Сии члены магистрата не точию отклонились вовсе ходить во св. церковь в воскресные и праздничные дни, но даже и в Высокоторжественные дни Императорской фамилии приходят очень редко и большей частью уже на окончание службы, на всеобщие молебствия. Те же члены магистрата совокупно с прочими богатыми гражданами усиливаются и остальное число православных, то обещаниями склоняя и благодеяними привлекая, то презрение показывая и повинностями обременяя, отвлечь от св. церкви в след себя, если бы можно было, даже и до последнего»⁷⁸. Кроме людей, власть имущих, на стороне раскола в г. Ржеве был класс людей богатых и состоятельных в своем большинстве. Купцы и люди богатые весьма нередко своих работников и работниц заставляли придавать проклятию св. церковь и отрицаться спасительных её таинств. Другие же люди низкой и услужливой нравственности, желая играть в руку богатых раскольнических тузов, также делались ратоборцами раскола; некоторые из них самовольно принимали на себя иноческое звание и открывали раскольническое богослужение в своих домах. Из таковых за это время известны мещане – Василий Бокачев, в иноках Варлаамий, Иван Сурин, – в иночестве Иосиф, Дмитрий Немилов, в иноках Дионисий, Фёдор Лопнев, – в иноках Феодосий, Тимофей Мартьянов, – в иноках Тихон и др. Наконец у некоторых раскольниц в г. Ржеве явились выдуманные чудотворные иконы; так, у вдовы Анны Ивановой Давыдовой была Тихвинская икона Божьей Матери, прославленная ложными чудесами, а у другой вдовы Анны Натунахиной был образ Божией Матери, испускавший слёзы. Всем этим раскольники очень сильно соблазняли православных чад церкви. Чувствуя свою силу и твердую почву под собой, ржевские раскольники решили совершенно обособиться в такое отдельное от православной церкви общество, которое бы было признано законно-существующим и жило бы своей самостоятельной жизнью, никем не тревожимое. С этой целью они решили просить у светского правительства, чтобы им позволено было: 1) все христианские требы отправлять в их часовне беглым их попам; 2) совершенно не числиться в приходах православной церкви и ни в чем от священников этих приходов не зависеть; 3) принимать и содержать открыто при своих часовнях беглых попов и 4) записи треб их, – метрические книги, – вести не по духовному, а по светскому правительству. Ходатаем, или, как тогда называли, «стряпчим» по этому делу они избрали из своей толпы самого сутяжного человека – купца Емельяна Немилова, уполномочивши его на это «всеобщим верующий письмом». Немилов этот составил новую запись раскольников, в которую, бродя по всем приходам и дома, убедил вписаться большую часть города и собрал отписавшихся для расходов своих значительную сумму. Донося об этих печальных обстоятельствах преосвященному Филарету, ржевские священнослужители присовокупили: «такому замыслу, ежель случится достигнуть своей цели, то из существующих ныне 11 приходов едва ли останется домов и числа душ для составления одного или двух приходов», – а в заключение просили Преосвященного о возможно-секретном расследовании дела о ржевских раскольниках и беглых попах, потому что как только раскольники наши о таковом намерении мало узнают, то в самое кратчайшее время у них ничего из доносимого нами застать в своем виде будет не можно, и мы в таковом случае по г. Ржеву ни на кого, как на светских, так и на духовных лиц, в тайне и справедливости подняться не можем.

Получив донесение ржевских священнослужителей о сильном развитии раскола в городе Ржеве, преосвященный архиепископ Филарет (впоследствии митрополит Московский) вошёл по этому делу в сношения с обер-прокурором св. Синода, князем А. Н. Голицыным. Изложив обстоятельства дела так, как они изображены в донесении ржевских приходских священников, преосвященный Филарет предлагает ряд мер, которые следует употребить против ржевской беглопоповщины, а в заключение своего отношения пишет: «поскольку в вышепрописанном донесении (священников) об опасном состоянии церкви целого города заключаются обстоятельства, которые по силе архиерейский присяги обязан я довести до сведения Его Императорского Величества, Покровителя и Защитника церкви, поскольку во мнении моём приспособленным к сим обстоятельствам есть предложения, которые токмо по высочайшему Его Императорского Величества разрешению могут произведены быть в действие и поскольку для сих особенных обстоятельств иного ровно надежного и сообразного с целью образа действования не усматриваю: то долгом поставил я изложить здесь Вашему Сиятельству и полученные мною сведения и моё по оным мнение, не благоволено ли будет представить оное Всемилостивейшему Е. И. В. вниманию и испросить по оным изъявления Его Высочайшей воли» (л. 90 обор. и 91). Все меры, предложенные архиепископом Филаретом, были высочайшие одобрены и утверждены и должны были быть приведены в «действо»⁷⁹.

Поэтому благочинному Алексееву вместе с командированным на это дело чиновником, следственным приставом штата С.-Петербургской полиции Мыловым было предписано наивозможно тайно накрыть беглых попов, описать раскольническую часовню и навести следствия о мнимых чудотворных образах. Хотя приезд в город Торжок чиновника Мылова сделался известным раскольниками и подал им повод делать разные догадки и предположения, однако, благодаря умению и догадливости Мылова, все подозрения их скоро рассеялись. Мылов сделал вид, что он находится в г. Ржеве только мимоездом. Не представляя имевшегося у него губернаторского предписания ржевскому городничему относительно действительной цели своего приезда во Ржев и вовсе не давая ему знать о себе, Мылов адресовался по имевшемуся у него на всякий случай от губернатора предписания к Ржевскому исправнику, вызывая последнего под видом надобности ехать из города в уезд. Уже были приготовлены для этого лошади и проводники. Таким образом действий Мылов совершенно успокоил ржевских раскольников. Тогда он «в глубокую полночь», переодевшись, вместе с благочинным внимательно осмотрел раскольническую часовню и помещения при ней, все их входы и выходы, и никем не замеченный возвратился в свою квартиру. После этого одевшись в форму, Мылов вместе с имеющимся у него жандармом отправился к исправнику и с ним, не объясняясь куда и зачем, поехал на рассвете в уезд; при этом взяты были несколько человек инвалидной команды. Проезжая мимо дома и. д. городничего, ржевского уездного судьи, Мылов заехал к нему и взял его с собой и ещё на пути были взяты им ратман и благочинный, который уже был готов. Со всеми этими ржевскими чинами, не знавшими куда и зачем их пригласили и везут, Мылов направился к раскольнической часовне, стоявшей среди обывательских домов, и со всех сторон окружил её командою. Для того, чтобы проникнуть на двор, пришлось перелезть через забор. На дворе были помещения раскольнических попов, называемые кельями. Выломав двери в первой встретившейся келье, Мылов нашёл и схватил оторопевшего беглого попа с. Горохова Ивана, зачем, проникнув в другую келью, схватил попа Луку (из с. Воскресенского), который было хотел скрыться «трудными и неприметными» переходами, и наконец отыскал попа Василия, скрывавшийся где-то наверху. Тотчас же после ареста беглых попов было приступлено к описанию часовни⁸⁰.

После того как беглые попы были отправлены в тюрьму, Мылов с благочинным и ржевскими чинами отправился в дома вдов Давыдовой и Натунахиной, у которых находились мнимые чудотворные образа, но так как, по словам самого Мылова, «время близилось уже к полудню и в городе все узнали, от малого до великого, обоих полов раскольники и собравшись почти до одного, во множестве меня (Мылова) окружая, преследовали всюду», свои иконы успели скрыть, и они не были найдены.

Спустя четыре дня после ареста беглецы попы Василий, Иван и Лука были препровождены в Тверское губернское Правление с тем, чтобы отсюда были отправлены в сопровождении Тверской полиции в те епархии, откуда они бежали. Зная характер этих попов, а также предприимчивость и даже дерзость ржевских раскольников, Мылов отправил попов из Ржева в Тверь в сопровождении усиленный стражи. По отзыву Мылова, поп Иван – «человек отчаянный, молодой, здоровый, рослый и по-видимому сильный, способный ко всякому в пути предприятию, а другой – Лука, более трех лет в часовне ржевских раскольников живший, весьма ими уважаемый и совершенно пленивший их чувства благовидностью, готовый возмутить раскольников к отнятию его на пути». (Дело л. 105 и обор). Так как поп Василий Кириллов бежал из села Сергина, Зубцовского уезда, то он из Тверского губернского Правления направлен был в Тверскую консисторию; поп Иван, бежавший из села Горохова, Калужской епархии, – в Калужскую, а поп Лука из с. Воскресенского, Московской епархии – в Московскую. Относительно Василия Кириллова известно, что в 1810 году за пьянство он был отрешен от прихода и определен на причетническое место с запрещением священнослужения. По объявлении ему этого решения, забрав с собой необходимо нужные вещи и ставленную священническую грамоту, он неизвестно куда скрылся. Потом сделалось известным, что он ушёл в город Ржев к дальнему своему родственнику, купцу Якову Бокачеву, явился с последним в общественную старообрядческую моленную и остался при оной на пропитании общества, занимаясь отправлением панихид и чтением старообрядческих книг. По двухлетнем пребывании у раскольников, сделался совсем слепым, он содержался по старости лет милостивым подаянием до своего ареста в 1819 году. Во время побега и нахождении при раскольнической часовне, как видно из его признания, в других раскольнической слободах и скитах не бывал, священное служение нигде не отправлял и перемены в вере не делал, на исповеди и у св. причастия уже ослепши был один только раз⁸¹.

По расследовании дела о попе Василии Тверская духовная Консистория мнением положила: – с запрещением священного служения определить его в отдаленный от города Ржева и села Сергина первоклассный Троицкий Калязин монастырь в больницу с тем, чтобы в оной содержался он, Кириллов, под особенным надзором присматривающего за больными иеромонаха, и чтобы по испытании через духовника совести его, в случае чистосердечного в преступлении его раскаяния, удостоин был он причащения Св. Тайн по надлежащему⁸². С этим мнением согласился преосвященный Филарет⁸³, а потом оно, представленное на благоусмотрение Св. Синода, указом оного от 26-го сентября 1819 г., было утверждено. Это решение было исполнено: Кириллов отправлен был в Калязин монастырь. Подобная же судьба ожидала, несомненно, и двух других беглых попов, арестованных вместе с ним. Синодом уже сделаны были относительно их надлежащее предписание преосвященным Московскому и Калужскому. Однако попы Иван и Лука сумели избежать вполне заслуженной кары. Спустя немного более одного месяца после описанных нами выше событий проносятся слух, что оба эти попа опять появились в Ржев и проживают здесь попеременно в разных раскольнических домах, несмотря на то, что они отправлены были в свои епархии «за многочисленным и надежным караулом», так что, по словам ржевского благочинного в его донесении преосвещенному Филарету, «учинить побег отнята у них всякая возможность». Как же однако случилось то, что они снова появились во Ржеве? Ответ на это находим сейчас в упомянутом донесении благочинного. «Нет сомнения, говорит он, что ржевские раскольники их украли». Оказывается, что как только арестованные попы были выпровождены из г. Ржева, как вслед за ними ржевские раскольники послали с большой суммой денег ходатаев об их освобождении, именно купецкого сына Пимена Трофимова Болобанова, купца Андреяна Степана Нелюбова, купца Максима Васильева Пояркова, мещанина Григория Егорова Колпашникова. Этим лицам и удалось путем подкупа освободить своих попов. Ржевские раскольники с великой радостью приняли освобождённых беглецов, прониклись к ним еще большим уважением, потому что беглецы эти были в их глазах исповедниками и мучениками, потерпевшими гонение за правую веру. Между тем получено было подтверждение этих слухов и от Калужской духовной Консистории, которая писала в Тверское Губернское Правление, что «препровождаемый в оную беглый священник Иван Фёдоров Малоярославецкой инвалидной команды нижними чинами упущен. – Итак, все труды и планы преосвященного Филарета, ржевского благочинного и духовенства, а также умелое и добросовестное исполнение высших предписаний чиновником Мыловым, – все это пропало даром, благодаря капиталам ржевских раскольников и подкупности низшей полицейской власти. Беглые попы (кроме Василия Кириллова) опять во Ржеве и продолжают действовать по-прежнему, только с большей осторожностью и скрытностью.

Приходилось снова начинать дело о поимке этих уже раз пойманных беглых попов. Вследствие отношения преосвященного Филарета Тверским Губернатором Всеволожским для этого был командирован в г. Ржев квартальный надзиратель Павел Николаев Дозоров. Прибывши в Ржев, этот чиновник вместе с благочинным Алексеевым и четыремя священниками, которым можно было вполне довериться, составляют следующий широкий план поимки беглецов. Так как беглые попы проживали в Ржеве настолько скрытно, что никуда не показывались и постоянно меняли квартиры свои, переходя из дома в дом, не задерживаясь в одном и том же доме более суток, то понятно, насколько трудно было их посмотреть и словить однако чиновнику и благочинным удалось наметить три дома, в которых чаще бывали попы. Эти дома и решено было неожиданно окружить инвалидную командой во 2-м часу ночи с 12 на 13 число ноября 1819 г. Дальнейшей план заключался в следующем. Окружив дома, потребовать к себе городничего с надлежащими чиновниками и командами для обыска их. В тоже самое время предположено было требовать от «земского начальника»⁸⁴, чтобы через два часа на пяти дорогах, ведущих из города были поставлены благонадежные крестьяне с сотскими и десятскими для того, чтобы они задерживали тех выезжающих из города, на коих укажут «благонадежные причетники городских церквей». Соседнюю деревню Муравьёво решено было окружить народом, особенно пять раскольнических домов этой деревне. Все это было продумано на тот случай, если беглых попов не придётся схватить в городе, и они успеют выбраться из его. Тогда они должны быть пойманы на дороге; а для того, чтобы более напугать попов и ржевских раскольников, предположено пустить в народе слух, что в будущую ночь и ещё будут окружены известные дома. Таким образом, все было обдумано подробностях и так или иначе предусмотрено. Кажется, можно было надеяться на благоприятный исход дела, но... у ржевских раскольников слишком много было сильных покровителей и благодетелей, которые старались попрепятствовать выполнению этого, действительно, широко задуманного плана. Что же случилось? «Чиновник (пишет по этому поводу благочинный) уже в последний раз был у меня в доме в десятом часу вечера 12 числа, инвалидная команда у начальника своего была уже собрана, упомянутые причетники на дело свое были уже готовы, письменные требования как к городничему, так и к исправнику были уже написаны и запечатанны, как вдруг план наш, который составляли четыре дня, рассыпался в четверть часа». Один из четырех ржевских священников, посвященный в тайну о поимке беглых попов, в одиннадцатом часу вечера пришёл к благочинному и сообщил, что об этом «секретном деле» сделалось известно как городничему, сочувствующему раскольникам, так и самим раскольникам. Тоже самое подтвердил и один купец, «ревностный сын церкви», присовокупив, что «жена беглого попа Ивана, живущая от мужа в особенном доме, перебралась с детьми поспешно на другую квартиру». Приняв во внимание все эти сведения и заключая из них, что непременно попы уже успели скрыться, а может быть даже выехать из города, благочинный и чиновник Дозоров излишним уже сочли приводить в исполнение свой план: очевидно, успеха ожидать было нельзя.

В ту же ночь (12 ноября) Дозоров, распустив инвалидную команду, секретно выехал из Ржева в Тверь. Так закончилась вторая попытка поймать попов Луку и Ивана.

Хотя попы эти и не попали в руки правосудия, однако они должны были оставить Ржев, по крайней мере на время, пока о них позабудут. У ржевских раскольников сказался, таким образом, недостаток в попах, они вынуждены были обратиться за ними в Москву на Рогожское кладбище. Отсюда, действительно, был отправлен в Ржев 13 февраля 1820 года поп Ефим Фёдоров; но он оставался здесь недолго: в сентябре или октябре отправился обратно. К тому же времени относится обращение ржевских раскольников к гражданской власти с просьбою, чтобы отдан он был им на поруки острожник поп Алексей, в монашестве Александр, которого раньше сами выпроводили было из Ржева. Таким образом, несомненно, нужда в попах в это время чувствовалась. Но видно Ржев был настолько теплым местечком, что в него охотно стекались беглые папы из разных мест. В самом начале 1821 года да Ржев появляется из города Владимира беглый пoп Фёдор Алексеев. По обычаю, он был принят раскольниками весьма радушно. О попе этом мы имеем очень немного сведений; только известно, что он своим появлением произвел великий соблазн среди ржевитян. Дело в том, что во все время наступившего вскоре после его приезда поста он в Ржевской раскольнической часовне отправлял богослужения ежедневно, приходящих к нему во множестве исповедовал и причащал, рождающихся крестил, а умирающих погребал. И все это делал открыто, так что, по словам ржевских священников в их донесение преосвященном Тверскому Симеону (?) марта 9-го 1821 года, «в такой всех жителей привёл соблазн своим приездом, что денно и нощно видно в оной часовне большое собрание народа, а приходские вообще в городе храмы совсем опустели» (л. 128).

С 1822 года в наших источниках о ржевской беглопоповщине (а источниками нашими являются почти исключительно дела Тверского Консисторского архива) оказывается значительный пробел, именно до 1835 года мы не встречаемся с делами, – подобными вышеизложенным. Это объясняется, впрочем, довольно легко. 1822 год – для беглопоповщины знаменательный год: тогда было признано законом свободное пребывание у раскольников беглых попов, если только за последними не усматривалось какого-либо уголовного преступления, подвергающего их судебному преследованию. Понятно, поэтому, что дела о беглых попах должны были на время прекратиться. Значит не потому не имеется сведений о беглых попах г. Ржева за десятилетний период (1822–1832) времени, что их тогда не было, а потому, что на них не обращали внимания, как на явление законное. У ржевских раскольников попы не только не переводились, но надо думать, были в увеличенном количестве; поэтому то мы и видим, что лишь только благоприятные для беглопоповщины времена миновали, как снова возникают длинные дела о ржевских беглых попах.

Одним из первых таких дел было дело о попе Михаиле Дубенском. В ноябре месяце 1834 года, когда во Ржеве уже проживало два попа, прошел слух, что ржевские раскольники привезли ещё третьего из Смоленской, или Черниговской губернии. На основании этого благочинный ржевских церквей Георгий Алексеев стал всевозможно стараться о том, чтобы собрать более достоверные и подробные сведения о вновь привезенном попе. И это ему удалось. Раз (1 декабря), когда о. Алексеев проходил мимо торговых рядов, его зазвал к себе в лавку купец Глушков. В лавке этой он встретил белецкого гражданина, который спрашивал Глушкова о том, – где бы ему отыскать недавно от них отлучившегося к старообрядцам священника Михаила. Когда священник Алексеев вступил с этим гражданином в разговор, то узнал, что «оный Михаил по выходе из семинарии был на месте в селе Крестищах в 8 верстах от г. Белева с небольшим четыре года, имеет в семействе мать, жену, сына и дочь малолетних, что он бежал не от бедности, ибо был в достаточном приходе, осталось у него на 1000 рублей хлеба и лесную имел дачу, – не от пьянства, ибо был поведения трезвого, – ни от беды, ибо дел за собой не имел, а к удивлению их просто подговорен раскольниками». Далее из разговора выяснилось, что ржевским раскольникам пришлось потратить немало усилий и денежных средств прежде чем они успели приобрести себе этого попа. Мать попа Михаила была против этого побега и не давала на то своего благословения, но раскольники купили согласие матери за 1000 руб. Тысячу же рублей они дали белевскому гражданину Макху, который, будучи близко знаком с попом Михаилом, сильно повлиял на окончательное решение последнего бежать в раскол. Когда этот поп поселился в г. Ржеве, то, очевидно, он думал обосноваться здесь обстоятельно, потому что через упомянутого Макха послал своей жене письмо, в котором писал, что «он жительствует при реке Волге, не означая места, и чтобы она, распродав все, приезжала к нему». Приезд попа Михаила был приветствован довольно торжественно ржевскими купцами, причём когда купцы поздравляли его с этим, он просил их, чтобы «они помолились Богу о его прежнем заблуждение в вере и вместе поблагодарили Его, что благодать Божия наставила его на истинный путь спасения, который у них единственно находит». Узнав всё это, протоиерей Алексеев 2 декабря донес о том преосвященному Григорию. Со своей стороны преосвященный Григорий, сообщив об обстоятельствах дела в отношении от 17 декабря Тверскому губернатору, просил последнего «предписать, дабы по сему делу учинено была надлежащее осторожное исследование, и ежели означенный священник окажется на месте, то чтобы на основании известных секретных положений (41 ст. Свода Уставов о предупреждении и пресечении преступлений) немедленно был взят и препровожден за надлежащую стражей к Тульскому или другому какому преосвященным, из епархии коего он бежал. Делу дан был ход. 24 апреля 1835 года прибыл из Твери в город Ржев квартальный с жандармским унтер-офицером для поимки попа Михаила. Городничий, к которому квартальным явился пообещал сейчас же представить этого попа, в надежде взять его в том часовенном флигере, в котором он жил⁸⁵. Но в расчетах своих он сильно ошибся. Оказалось, что в ржевские раскольники ещё за два дня до приезда Тверского квартального получили из Твери через нарочито-посланного известия о грозящей им опасности и тогда же спрятали своего попа. Поэтому, когда городничий прибыл к часовенному флигелю, то нашёл на дверях замок, а попечители объявили ему, что пoп за несколько дней пред тем уехал – неизвестно куда. Городничий сильно рассердился на это и, по словам о. Алексеева, «ругал их без пощады». Но конечно всё-таки попа ему не отдали. История эта для раскольников было весьма неприятна и даже неожиданна. Дело в том, что за неделю перед этим петербургский купец Филатов, прежде бывший ржевский, знакомый министерству, писал к ним, что «министр, утвердивший попа Федора, обещал утвердить и Михаила, и проговаривал, что они напрасно об обоих вдруг не просили, вместе бы и утверждены были⁸⁶). Равным образом и губернатор пообещал им утвердить попа Михаила, поэтому обнадёженные ржевские раскольники и не ожидали того, что случилось. Скоро сделалось известным, чтоб Михаил Дубинский пойман в г. Одоеве, о чем из одоевской полиции сообщено в ржевскую. Другим ржевским беглым попом, о котором возникло дело в том же 1835 году и длилось, как увидим, очень долго, был Фёдор Васильев Соловьёв. Относительно этого попа смело можно сказать, что он представляет собою типический образ вообще беглых попов раскольнических. Судьба его ясно показывает нам, какими преимущественно расчетами руководились православные священники при бегстве в раскол и как трудно было раз примкнувшему к расколу попу возвращение в православную церковь.

Сведения, какие мы нашли о попе Фёдоре до его бегства к ржевским раскольникам, заключаются в следующем. По окончанию курса Семинарии при Перервинском монастыре, Петр Васильев поступил в дьяконы села Лунёво, Масальского уезда; затем в 1810 году он был произведён в священники церкви того же села. В этом звании он пробыл до 1830 года, когда по согласию со священником церкви Николая Чудотворца, что в селе Никола-Стан в Масальском же уезде, переведён к сей церкви. При этой церкви он пробыл священником около двух лет, после чего в 1832 году и убежал в г. Ржев к раскольникам, которые, по словам Фёдора, обольстили его, а обольстить его они могли ничем другим, как обещанием материального достатка и даже богатства. 9 декабря 1834 года поп Федор каким-то образом, вопреки действовавшим тогда узаконениям, успел выхлопотать себе позволение находиться у ржевских старообрядцев. Но недолго пришлось ему наслаждаться раскольническими благами и ухаживаниями. В 1835 году до тогдашнего преосвященного Тверского Григория, известного знатока раскола и ревностного деятеля по обращению их, дошел слух, что ржевский поп Фёдор Васильев «колебался между обращением к церкви и жизнью у раскольников»⁸⁷. Слух этот скоро подтвердился официальным донесением Ржевского Протоиерея Георгия Соколова. Это обстоятельство имело для попа Фёдора почти роковое значение: после него и вследствие него начинается длинное о нём дело, исполненное различных перипетий, причиной которых, впрочем, был сам Фёдор. Прежде чем перейти к изложению этого интересного дела, мы заметим, что слух о колебании в расколе заднею целью, – именно снискать особое расположение у преосвященного Григория, пустил, вероятно, сам Федор.

Преосвященный Григорий, как ревнитель православия, конечно, не мог оставить без внимания вышеупомянутого донесения Ржевского протоиерея, – и поэтому воспользовался первым удобным случаем, чтобы посодействовать возвращению попа Фёдора в лоно православной церкви. Случай к тому представился довольно скоро. Осенью 1835 года в город Ржев должен был отправиться депутатом по делу «о учинении бесчинного поступка» в алтаре Оковицской церкви ключарем кафедрального собора Иоанном Ловягиным. Поступок этот заключался, между прочим, в том, что в первый день св. Пасхи во время литургии солдат Даниил Никитин Дьяков, будучи в числе богомольцев в церкви, взошёл в придельный алтарь царскими дверями, затворял оные и отворял; потом, приступив к жертвеннику, снял с сосудов покров, и осморкав оный соплями, тем же покровом опять сосуды покрыл; наконец, вышедши из алтаря северной дверью, подошёл к стоящему в большой церкви свечному ящику и взяв два огарыша свечи и 20 коп. медных денег, пошёл было из церкви вон, но был задержан. – Пользуясь тем, что по этому делу отправился в г. Ржев о. Ловягин, преосвященный Григорий и дал ему секретное поручение принять меры к возвращению ржевского беглого попа Фёдора В. Соловьёва в православие, – «всевозможно споспешествовать исполнению его намерения». По приезде в Ржев, о. Ловягин 21 ноября пригласил к себе попа Фёдора и говорил с ним наедине довольно долго относительно присоединения к церкви. Для обдумывания решительного ответа поп Фёдор попросил несколько времени; но через день 23 ноября он добровольно подал на имя протоиереев Ловягина и Ржевского благочинного Алексеева – секретное объявление, в коем «решительно изъясняет свое чистосердечное раскаяние (насколько оно было чистосердечным на самом деле – увидим дальше) и искренне желает от старообрядческого заблуждения паки обратиться к свету истинного правоверия (л. 9). Вот более подробное содержание этого объявления: «со времени удаления моего от святой Апостольской церкви по обольщению ржевскими старообрядцами 1832 года, чувствуя всегдашние угрызения совести моей, и по всеподданнейшем выслушании Его Императорского Величества указа за несколько пред сим временем мне объявленного вами, о. протоиерей Георгий, о всемилостивейшем прощении Симбирской губернии находившегося в расколе и обратившегося к святой церкви беглого попа Георгия Виноградова, я недостойный, оному, Виноградову подобный в отступлении желаю ему же уподобиться и в раскаянии. Далее поп Фёдор просил «слёзно и унижено» во-первых, подать способы к немедленному освобождению его из его положения, так как сам по себе освободиться отсель надежных средств не находил – и не находит, – без особого пособия, а во-вторых, по человеколюбивому, паче же братолюбивому христианскому состраданию исходатайствовать ему через высшее начальство всемилостивейшее прощение и разрешение священнослужения, с определением его на приличное священническое место». Надежда получить приличное место, как увидим, было главнейшим мотивом мнимого обращения Фёдора к православной церкви. Так как поп Фёдор просил подать «способы к освобождению», то протоиерей со своей стороны, сообщив о сём прибывшему в Ржев по тому же делу о Дьякове следователю майору Кладищеву и д. с. с. Норову, просил их оказать ему, Фёдору, свое покровительство и содействие к безопасному препровождению его в Тверь вместе с протоиереем Ловягиным, учиня притом распоряжение и ко взятию из раскольнической часовни всего ему принадлежащего имущества. 24 ноября Кладищев и Норов, отправляясь из Ржева в Тверь, предложили протоиерею Ловягину вместе с попом Фёдором оставаться в Ржеве до воспоследствования надлежащего предписания, кому следует, касательно препровождения его, Фёдора, с Ловягиным в город Тверь, – и по распоряжению их дана охранительная стража из инвалидной команды на время дня из 2-х человек, а на время ночи из 4-х. 27 ноября поп Федор с протоиереем Ловягиным выбыли в Тверь, а 28 числа прибыли.

Между тем на рапорте, поданном прот. Ловягиным преосвященному Григорию 25 ноября последовала такая резолюция преосвященного: «если означенный священник прислан будет гражданским начальством в Консисторию, то запретив ему священнодействие и благословение рукою, отправить его в Отрочь монастырь на месяц для рассмотрения поведения его и искренности обращения, и ежели в продолжении всего времени отроческий архимандрит не заметит в нем ничего сомнительного, то допросить его, где он хочет быть определён на место в Тверской ли, или прежней своей Калужской епархии», а ещё к этому преосвященный прибавил: «поместить его в келье к кому-либо из братьев, по образу жизни благонадежному иеромонаху, и за ним, со священником Соловьевым, иметь ему, архимандриту самому лично и через надежных из братьев особенное наблюдение впредь до востребования его, священника Соловьёва, из того монастыря, куда будет следовать». – В силу этого 29 ноября (дело, как видно, велось быстро поп Федор был помещен в Отрочь монастырь. Но здесь вместо одного месяца пришлось ему проскучать и пробездельничать целых 8-мь, и виною была незабытая раздольная жизнь у раскольников, к которой, находясь в монастыре он опять вздумал возвратиться. Через месяц – 30 декабря архимандрит Отрочевский Феофил донес Преосвященному, что в продолжении месяца ничего сомнительного им, архимандритом, и духовником в показанном священнике незамеченно, сверх сего ко всему церковному служению ходил он неотпустительно. Вследствие этого, предписано было того-же 30 декабря архимандриту спросить попа Фёдора, – в какой епархии он желает получить место. – 8 января 1836 года поп Фёдор подал заявление, что он желает служить в Тверской епархии, причём указал побуждением к такому выбору места служения свое «особенное, совершенное уважение и благоговение к особе Преосвященного Григория». Но уже в этом заявлении начинает заметно проглядывать то, что он, Фёдор, весьма тяготился своим положением и желал как можно скорее освободиться и достичь того, для чего собственно и притворился обратившимся. Здесь он, между прочим, пишет: «не имея твёрдого основания в моих предположениях, ни должности, ниже какого занятия, кое в возмездие моего добровольного возвращения я питался твёрдою надеждою получить в весьма непродолжительном времени, ныне крайне стужаю в душе моей о ожидании от Его Высокопреосвященства святительские милости к разрешению мне священнодействия и определению меня на священическое место». Впоследствии оказалось, что еще прежде подачи этого заявления об определении на место в Тверской епархии, поп Федор начал заигрывать с раскольниками. За четыре дня до этого, именно 4 января он уже подал Тверскому губернатору гр. Толстому «покорнейшее объявление, что он паки желает быть при старообрядцах в г. Ржеве для исправления старообрядческих треб христианских и просил губернатора, дабы благоволено было прекратить поданное им объявление протоиерею Ловягину в действии его и освободить его из Отроча монастыря». Итак, поп Федор начал играть двойную игру, в расчете, конечно, примкнуть к той стороне, где будет выгоднее и удобнее. И игра это было не удалось ему. Преосвященный Григорий, не подозревая подобный двуличности в попе Федоре, уже испрашивал у св. Синода особым рапортом разрешение священнику Соловьеву, как вдруг получает от Ржевского протоиерея донесение, что священник Соловьев опять склоняется в раскол. Очевидно, игра попа Федора не осталась в секрете. Донесение ржевского протоиерея довольно интересно и представляет собой некоторые важные данные для истории ржевского раскола, а потому приводим его в примечании буквально⁸⁸. В силу этого донесения преосвященный Григорий 23 января сделал предписание архимандриту Отроченскому Феофилу о строжайшем наблюдении за Соловьёвым, «дабы он не бежал к раскольникам». Того же числа он донес о том в св. Синод, – с присовокуплением просьбы предписать ему (Преосвященному) немедленно отправить сего священника в Калужскую епархию».

В тоже время преосвященный Григорий счел нужным по поводу дошедших до него новых сведений спросить и самого попа Фёдора. Предписанием 24 января было поручено сделать это ректору Семинарии Афанасьеву вместе с Отроческим архимандритом. Афанасий и Феофил должны были отобрать от Фёдора собственно-ручное показание о том, справедливы ли распространившиеся слухи, что он, Фёдор, снова вошел в сношения с ржевскими раскольниками, с изъявлением письменного желания возвратиться к ним, причем высказал мысль, что «обратился к православной церкви только по страху и принуждению». Если поп Федор покажет, что слухи эти несправедливы, то предписывалось спросить его, не может ли он показать повода, отчего такой слух распространился, а если покажет, что слух справедлив, то спросите его, в каком он ныне расположении касательно своего обращения. – Письменный ответ Фёдора, данный им 28 января на эти допросы, заслуживает особенного внимания он вполне рисует как личность этого беглого попа, так и его действительные цели и намерения при его игре (позволим так выразиться) в православие и раскол. О своем прежнем «чистосердечном раскаянии» и «искреннем желании от старообрядчество паки обратиться к свету истины православия» поп Федор теперь уже вообще не упоминает, а с беззастенчивостью, приличную только таким личностям, каковы беглые попы, заявляет, что обращаясь в православие, он рассчитывал в самое непродолжительное время (через неделю и не более двух) получить приличное священническое место; обещание со стороны протоиерея Ловягина такого места и было главным побуждением к принятию православия. Но так как (продолжим приложение ответа попа Фёдора) от 24 ноября до 4 января он, поп Федор, не имел «никаких видов и надежд к получению места», и при том был лишён свободы, то он «возчувствовал весьма несносное огорчение». Это и было главной причиной подать губернатору заявление об искреннем желании к «старообрядческой религии» и возвращении в Ржев для исправления старообрядческий треб христианских, совокупление им «дабы прекращено было поданное объявление протоиерею Ловягину в действии»⁸⁹. В заключение своего ответа поп Фёдор прямо заявляет: «что же касается до желания моего о поступлении на место, так как я просил г. Губернатора о возвращении мне быть на прежнем месте во Ржеве, то и ныне по поданному моему объявлению и вышеозначенным причинам на оном быть желаю».

Ну скоро поп Фёдор должен был раскаяться в своём поведении и бесцеремонном объяснении и заявлении желания быть у старообрядцев. Когда он узнал, что преосвященный Григорий послал в св. Синод рапорт с ходатайством о разрешении ему, Фёдору, священное служение, то сделал ещё раз попытку притвориться искренне раскаявшимся, впрочем, надо сказать правду, попытку неудачную. Именно, через неделю после своих показаний ректору Афанасию и архимандриту Феофилу, он 7 февраля на имя архимандрита Феофила подаёт такое объяснение: «минувшего 4 января мною, хотя и подано желание объявлением г. Губернатору... о возвращении на прежнее место во Ржев в согласие старообрядческое, по причине той, что я не имел совершенной надежды и никаких видов к получению места; но как узнал, что последовало... архипастырское разрешение к священнодействию, изъявлением милостивейшего благоволения не лишить меня награждением священнического места то, то я подвергаюсь пред стопы Его Высокопреосвященства с чистейшей признательностью и с искреннейшим раскаянием желаю быть причислен в Христово стадо, к святой, соборной и апостольской церкви в паству Его Высокопреосвященства Григория. Объявление же, поданное губернатору по расстройству и смятению мыслей, и многих моих огорчений прошу покорнейше оставить без действия. Ибо я ныне поступить в старообрядческое согласие желания не имею».

Такое частое изменение «чистейших намерений», «искренних раскаяний и желаний» достаточно показывало, что не они, собственно, руководили Фёдором в его действиях и поступках, что на самом деле мотивы его деятельности были совершенно иные. Так, действительно, и понял это преосвященный Григорий, хотя отнесся к этому весьма снисходительно. Рапортуя о всем вышеизложенным в св. Синод (18 февраля 1836 г.), он присоединил такое свое мнение, что «хотя священник Соловьев подлинно желал и желает обратиться к церкви, но в нем преобладает дух корысти, от чего произошло то, что когда он для усмотрения искренности его обращения оставлен был на некоторое время без доходов, то это время было для него так длинно и тяжело, что ржевские раскольники, навещавший его в Отроче тайно, удобно могли склонить его опять проситься в раскол, и что когда он узнал, что ему испрашивается у Св. Синода разрешение в священнодействии, то тотчас же бросил свое расположение к расколу и снова изъявил желание присоединиться к церкви. Почему полагаю мнением, заключал преосвященный, не разрешая его в священнодействии, оставить еще на две недели в Отроче. Но не так снисходительно, как преосвященный Григорий, отнесся к делу попа Фёдора св. Синод и совершенно основательно. Он нашел нужным продлить срок испытания Фёдора вместо двух недель на три месяца, «дабы совершенно удостовериться, точно ли истинное есть сие последние его обращение», о чем указом от 12 марта и было предписано Преосвященному Григорию. Между тем Соловьёву не сиделось в Отроче монастыре. Услышав, может быть, о снисходительным мнении преосвященного, представленном в Синод, он 5 марта подаёт новое прошение, в котором витиевато говорит о своем желании быть в лоне церкви и, между прочим, упоминает о том, что когда он подавал протоиерею Ловягину изъявление о своем обращении, то тогда протоиерей уверил его, что он скоро будет определен на место и без всяких неприятностей. «Но как принял он моё объявление, продолжает Фёдор, то в самоскорейшем времени им, Ловягиным, я отослан в Отроч монастырь, где с того самого времени нахожусь и до днесь под началом, и строжайшим караулом, претерпевая многие нужды и страдания, каковое бремя возложено мне сверх чаяния и неожидаенное». Затем, оправдываясь в корыстолюбие, он пишет: ...«если бы я водим был духом корыстолюбия, то не имел бы нужды утруждать начальство о применении состояния, ибо я во Ржеве мог иметь состояние довольное». – Однако, несмотря на это якобы убедительные прошение, попа Соловьёва поддержали в Отроче ещё до 28 мая, когда архимандрит Феофил донес преосвященному Григорию, что означает ней священник в течение всего времени (от февраля) вёл себя скромно и трезвенно и ничего сомнительного в нем не усмотрено. На этом главным образом основании преосвященный рапортовал в св. Синод с таковым своим мнением, – что «можно разрешить ему священнодействие и дать приход, от ржевских раскольников лучше определить его к месту прежней его Калужской епархии» (л. 57). Но св. Синод, имея в виду странное непостоянство и хитрость попа Фёдора, на этот раз отнёсся к нему строже, чем архиепископ Григорий. Он согласился с последним относительно пересылки Соловьёва в калужскую епархию, но без разрешения священнодействия, в то же время предписал ещё Калужскому преосвященному «поместить его в один из тамошних монастырей с поручением настоятелю иметь за ним строгий надзор, обращая между тем самоближайшее внимание на образ его мыслей в рассуждении православной церкви и по довольном испытании его таким образом представить мнение, можно ли с благонадежностью разрешить ему священнодействие и допустить до исправления священнической должности». Согласно этому указу св. Синода Соловьёв 18 августа был отправлен в Калугу, куда и прибыл 28 числа того же месяца. Предполагавшееся последнее испытание Соловьёв должен был нести, по определению Калужской Консистории, в Малоярославецском Черноостровском монастыре. Но все надежды на его исправления оказались тщетными: он остался упорным в расколе. Тогда, в 1837 году, по указу св. Синода, он был лишён священнического сана, – именно за упорство в расколе. После этого начинаются быстрые и многократные перемещении его из одного монастыря в другой. Конечно, духовное начальство делало это не без причины: вероятно, в нём везде сказывались те некрасивые черты, какие ещё обнаружились в Отроче монастыре, в присовокуплением озлобления: везде его преследовал дух корыстолюбия и бродяжничества. Из Малоярославецкого Черноостровского монастыря он был отправлен в Козельскую Оптину пустынь; отсюда через 2,5 года перемещен в Вологодский Прилуцкий монастырь; затем также через 2,5 года переведен был в Суздальский Спасоефимовский монастырь, где прожил только 6 месяцев; наконец послан был в Юрьевский Архангельский монастырь. Кажется такие жизненные тревоги и монастырские смирения способны угомонить и самого неспокойного и молодого человека, а не только 65-летнего старика, каким был тогда поп Фёдор. Однако, Фёдор, пересылаемый из монастыря в монастырь, из которых один другого захолустнее и строже, не расстался с мечтой, – как-нибудь опять убежать туда, где ему так привольно жилось. Довольство жизни в звании раскольнического попа манило его. И действительно, проживши в Юрьевском Архангельском монастыри немного более 3-х лет, он выбрал удобную минутку, и 30 июня 1845 года из него убежал. Но на этот раз он направил свои стопы уже не в Ржев, а саму Москву, где и примкнул к Рогожскому Кладбищу; один раскольник, вольный хлебопашец Липатов дал ему в своей квартире помещение, – и поп Фёдор занялся тем делом, с которым он так хорошо ознакомился ещё во Ржеве: совершал требы и преимущественно венчания по раскольническому обряду приходивших к нему крестьян. И конечно, ожидала здесь попа Фёдора привольная жизнь, если бы он не попался в руки полиции: 3 февраля 1846 года он был взят московской полицией в квартире упомянутого Липатова. К тогда началось новое дело о попе Фёдоре. Утверждена было даже «особая следственная комиссия над беглым священником Соловьёвым». На допросе в этой комиссии поп Фёдор довольно подробно рассказал о своем прошлом; наше внимание из этих показаний обращает на себя то, что в них он ещё раз обнаружил, насколько искренне были все его «чистосердечные раскаяния и желания» присоединиться к православной церкви. Пред комиссией он прямо заявил, что протоиерей Ловягин, бывший по известному делу во Ржеве, будто «отобрал у него ставленную грамоту и принужденно взял от него, Соловьёва, показание, что желает он обратиться к православной церкви».

На этом прерываются наши сведения о попе Фёдоре Соловьёве, но и их, надеемся, вполне достаточно для того, чтобы составить себе надлежащее понятие об этой личности.

Но не успела Тверское епархиальное начальство сбыть с рук попа Фёдора, отослав его в ту епархию, из которой он бежал, как пришлось ему опять вести серьёзные и неприятные счеты с новым обнаруживший вся в городе Ржеве самозванцем. В марте месяце 1838 года прибыл в город Ржев бывший иеромонах Московского Сретенского монастыря, за побег в раскол лишенный сана и исключенный из духовного звания, Ефим Иванов, под предлогом поступить в ржевское мещанство, а на самом деле с целью исправления треб у раскольников. О прошлом этого Ефима известно следующее. Он был уроженцем города Москвы и принадлежал к мещанству. Получив в 1800 году увольнение из мещанского общества, он в 1801 году поступил в число братии в Сретенском монастырь и сравнительно скоро получил здесь сан иеромонаха. Но недолго он оставался в монастыре. Неизвестно, по каким побуждениям, в 1813 году он убежал из монастыря к стародубским раскольникам. Целых 25 лет он жил здесь и несмотря ни на какие увещания со стороны духовных властей оставался упорным раскольником. Поэтому 16 февраля 1838 года он был лишён монашеского сана и исключен из духовного звания с предоставлением избрать род жизни. Тогда-то Ефим и направился в город Ржев, куда прибыл в первых числах марта. Хотя он прибыл сюда под предлогом приписаться к мещанскому обществу и действительно был приписан, однако вёл себя здесь вовсе не по-мещански. Он продолжал носить монашеское платье и длинные волосы; затем, посещая молитвенный дом, в котором, обыкновенно, отправлял тогда богослужение для раскольников очень известный беглый поп Василий Семенов, Ефим Иванов становился не с народом, а в алтаре, отправлял для раскольников некоторые требы; праздник Пасхи 1839 года он выходил из алтаря к народу для христосования с Евангелием в руках вместе с попом Василием, державшим крест, и причетниками его, державшими иконы; посещал раскольническое кладбище, вероятно, с целью совершения там панихид. Наконец, сделалось известным, что Ефим свел знакомство с проживающими в г. Ржеве с старообрядческим иноком Иосифом, который был пострижен в стародубском Покровском монастыре 60 лет тому назад. По показанию самого Ефима, с этим он познакомился именно тогда, когда проживал в Черниговских старообрядческих слободах, хотя Иосиф совершенно отрицал это. Прожив недолгое время в Ржеве, Ефим Иванов в мае или июне того же 1838 года, ездил опять в Стародубские слободы, с которыми, очевидно, связи у него не были окончательно порваны, из слобод он добрался до Киева под предлогом богомолений и возвратился оттуда в Ржев только в октябре месяце, поселившись после этого в квартире Петра Фёдорова Торопченова. Образ жизни и поведение Ефима в Ржеве обратили на себя серьезное внимание благочинного ржевских церквей (сначала Георгия Алексеева, а затем и Евфимия Измайлова), который неоднократно доносил об этом преосвященному Григорию, представляя последнему, что проживание такого человека в г. Ржеве, наполненном раскольниками, весьма вредно для церкви и может производить большой соблазн между православными. На основании этих донесений преосвященный Григорий трижды обращался к губернатору с отношением о высылке Ефима из Ржева, но не получал от губернатора никакого ответа. Наконец, в мае месяце 1839 года было назначено следствие о попе Ефиме, которое и было произведено 22, 25 и 30 чисел мая. По следствию, обстоятельства дела, изложенные нами выше, вполне подтвердились. Сверх того, тогда же в квартире Ефима найдены были многие вещи, указывающие ясно на его самозваннические поступки, как-то: иноческая черная бархатная шапочка, два иноческих клобука, четыре иноческих перелинки, фиолетовая бархатная скуфья, священническая камышовая трость, канонник с парчовой пеленою, Евангелие в кожаном переплёте, книга Никона черногорца и т.п. Денег у Ефима найдено 400 руб. Все объяснения Ефима, зачем и почему он держал у себя предметы, мещанину вовсе ненужные, представляются мало резонными, как это особенно видно из рапорта преосвященного Григория в св. Синод от 7 августа 1839 года. Рапорт этот по силе его доказательности и убедительности имел в судьбе Ефима решающее значение. Несмотря на то, что Ефим раньше успел оформить свое проживание в Ржеве в звании мещанина, однако вскоре после этого рапорта последовал и Синода указ о высылке Ефима из Ржева, между прочим, говорилось: «Его Величество 11 день апреля (1840 г.) высочайше повелеть соизволил: выслать означенного раскольника Иванова из Тверской губернии, предоставив ему приписаться в другом месте с соблюдением притом всех существующих на сей предмет постановлений, причем строго подтвердил, чтобы он не осмеливался носить одежду и длинные волосы, предоставленные православному духовенству, под опасением за неисполнение сего ответственности по законам»⁹⁰.

Последним беглым попом ржевским, которому пришлось дожить до появления в Ржеве попов австрийского рукоположения, был Василий Симонов Хромой (У Василия одна нога была сломана и он ходил на поддельной деревяшке). Он происходил из Смоленской губернии, Сычевского уезда. Получив образование в Смоленской семинарии, он был определён в священники в село Горки, Вяземского уезда, где был священником 10 лет. Впоследствии, за нетрезвую в жизнь и другие поступки он подлежал епархиальному суду, но не надеясь перед ним оправдываться и желая избегнуть запрещения или даже лишения священства, он оставил свою церковь и убежал в город Ржев к раскольникам. Так как это было около 1826 года, когда ещё не были узаконены строгие мероприятия против беглых попов, то поп Василий успел приобрести себе позволение от правительства отправлять для ржевских раскольников требы, после чего беспрепятственно священствовал (?) в Ржеве целых 30 лет. Благодаря тому, что к Ржеву, как нами упомянуто в начале очерка, тянулись весьма многие беглопоповщинские общины, поп Василий сильно обогатился от своих прихожан. Этому благоприятствовало и то, что он, – неизвестно какими достоинствами, успел приобрести среди раскольников большую популярность. На самом же деле этот поп был человек зазорной нравственности; так, по крайней мере, отзываются о нём лицо, близко его знавшее. Вот что пишет о нём инок Пантелеймонова монастыря Мелетий, – бывший сам раскольником. Случалось иногда, что и я вместе с родными или с прочими сычевскими мнимо-старообрядцами являлся к о. Василию для получения душевного освящения, но каждый почти раз возвращался обратно вместо духовного назидания с ношей греховного соблазна и осуждения. Нередко доставалось мне ожидать немалое время, доколе поп Василий истрезвится от хмельных напитков, от которых он редко воздерживался и в св. четырехдесятницу. Приходилось иногда мне после минутной у него исповеди приобщаться от рук его, судорожно трясущихся, и потому бедный я возвращался от духовного того отца со смущением души. Смущался же я и задумывался не о том только, что поп Василий редко бывает трезв, но о том более, каким таинством он приобщает людей, ибо, как всем было известно, он по неимею церкви и по запрещению правительства, сам никогда не литургиствовал. Не лишним считаю объяснить и сие: не дешево, бывало, стоит даже не добраться до попа Василия, ибо нужно было 50 верст проехать или пройти; ещё необходимо было что-нибудь подарить прислугам того пастыря, дабы они поскорее ему доложили, а равно необходимо нужно было чем-нибудь ублаготворить и самого того духовного отца, который весьма любил принимать подарки. По этой причине не всякий мог удостаиваться быть в г. Ржеве и у того пастыря: бедные люди, как не имеющие средств, немногие могли у него исповедываться и приобщаться⁹¹.

Хотя о попе Василий не возникало судных дел, однако и в его деятельности можно указать немало поступков, за которые он по справедливости должен был бы подлежать строгому суду. Главным образом незаконность его действий заключалась в том, что он позволял себе совершать требы для лиц, принадлежавших к православной церкви. Расскажем здесь об одном таком случае, сопровождавшемся для православного священника большими неприятностями. 7 августа 1833 г. прихожанин Оковицкой церкви Федот Ефимов Немилов пригласил своего священника Михаила Вяхирева в свой дом для отпевания жены его Анны Ивановой, принадлежавшей в церкви. Прибывши в дом и облачившись, священник начал погребение; но скоро он заметил, что в руке покойницы находится какая-то бумага, как бы разрешительная молитва. Взял эту бумагу, он убедился, что это была действительно разрешительная молитва за подписанием раскольнического папа Василия, и следовательно, Анна Иванова было уже отпета этим попом. В виду этого, не совершая вторичного отпевания, священник отслужил только панихиду и хотел, разоблачившись, отправиться к своему благочинному для совета, – как поступить в таком случае. Но собравшиеся в доме раскольники и раскольницы, ржевские мещане, именно – муж умерший Федот Ефимов, тесть его Иван, двоюродный брат умершей, вдова Ирина Михайлова Мясникова и другие, схватив священника в облачении, начали его дёргать и тащить и рвать облачение, требуя в разъяренном виде и с ужасным криком найденную грамоту. Священник хотел было открыть окно и выскочить в него. Тогда раскольники на несколько времени оставили его в покое, каковы моментом он и воспользовался: «смелым духом, сообщил он сам преосвященному Григорию, пробившись сквозь толпу окружающую и останавливающую его, в священном облачении спасся от разъяренных сил людей бегством». Тело Анны Ивановой, оставленное священником не погребенным, была погребено попом Василием. Но этим дело не кончилось. Желая отомстить о. Михаилу за отобрание грамоты, раскольники на другой день ночью, собравшись около квартиры его, стали бросать камни в окна и выбили многие стекла, причем едва был не убит малолетний сын священника. В то же самое время и в церковной сторожке выбиты были окна. Сторож церковный кричал «караул», но помощи ни откуда не получил. Долго ещё бунтовавшие шумели около церкви, желая, чтобы к ним вышел священник, которого они намеревались побить⁹².

На то же самое время, когда во Ржеве возникали разные дела о беглых попах, падает деятельность против раскола замечательного ржевского протоиерея о. Матфея Константиновского⁹³. Деятельность этого достойного пастыря была весьма энергична, хотя и не имела особенно больших успехов. Вот как описывает её составитель очерка жизни о. Матфея. «Целые двадцать лет он трудился над сими несчастными, жертвовал для них спокойствием, здоровьем и всем, чем только мог, стараясь как-нибудь соединить их в одно стадо. В течение первых двух лет он ежедневно ходил по домам раскольников; весьма сильно и убедительно доказывал им неправильность их верования; резко и основательно раскрывал пред ними их заблуждение; чрезвычайно остро опровергал все их нелепые возражения. Но, к сожалению, этот проповедник истины не мог иметь больших успехов. Раскольники стали сторониться o. Матфея, мало этого: за грех считали даже слушать его, открыто называя его гонителем веры, антихристом и другими поносными именами. Много всяких оскорблений и неприятностей перенёс от раскольников о. Матфей⁹⁴.

Предметом особенной заботливости и внимания о. Матфея и был поп Василий. Стремясь ослабить влияние этого попа на ржевитян, о. Матфей в то же время старался и самого его обратить к церкви: «неоднократно посылал к нему увещательные письма, со слезами умоляла его оставить раскол, сам бывал у него и увещевал его подумать о душе своей». Но ничто не действовало. Большей частью все эти увещания приводили попа Василия только в бешенство. Только один раз поп Василий, тронутый убеждениями о. Матфея, согласился, чтобы он свёз его к преосвященному Григорию в Тверь для раскаяния. Рассказывают, что о. Матвей в продолжении нескольких суток не снимал с себя рясы, и постоянно носил камилавку, чтобы не заставить его ждать ни одной секунды, боясь, чтобы тот не отложил богоугодного того намерения. Несколько ночей он провел без сна в ожидании, что тотчас стукнут к нему в ворота, ибо тот хотел подъехать в полночь. К несчастью, богатая раскольническая свадьба (Немиловых) всему помешала и разрушила благое намерение этого жалкого человека. После уже не закрадывалась в душу попа Василия мысль о раскаянии⁹⁵.

Просвященствовав у раскольников целых 30 лет и наживши от них крупный капитал, поп Василий умер в 1856 году и был погребён на раскольническом кладбище. На памятнике его написано, что он священствовал 40 лет; следовательно, раскольники к 30-ти годам службы его в расколе причислили десятилетнее служение в православной церкви. Благодаря тому, что поп Василий «священствовал» у ржевских раскольников очень долго и приобрёл среди них большой авторитет, о нём во Ржеве сложилась легенда, что он не умер, а скрывается где-то в подвале⁹⁶.

К концу жизни попа Василия обнаружились два обстоятельства, роковым образом повлиявшие на судьбу беглопоповщины во Ржеве, – это, во-первых, появление здесь попа новоизобретённый австрийской иерархии, и во-вторых, обращение в единоверие значительной части беглопоповцев вместе с освящением молитвенного дома в единоверческий храм.

Первый поп австрийского поставления Яков Исаев Ефимов появился в Ржеве еще при жизни попа Василия, около 1852 года, и успел на первых же порах отвлечь на сторону белокриницкого священства не мало беглопоповцев; а потом чем дальше шло время, тем всё больше и больше австрийское священство своею видимою полнотою привлекло к себе ржевских раскольников. Этому благоприятствовало и то, что на тоже время падает и оскуднение в Ржеве беглых попов. После попа Василия сюда приезжал из Москвы для отправления треб один беглый поп, но доступ к нему был весьма труден, а для бедных почти совсем невозможен. Вместе с этим обстоятельством совпало и другое, ослаблявшее ржевскую общину, именно движение среди ржевских раскольников в пользу единоверия. Хотя обращению моленной в единоверческий храм предшествовали весьма сильные волнения ржевских раскольников, однако самое освящение совершилось беспрепятственно и спокойно 30 марта 1857 года⁹⁷.

Итак, мы сделали обзор ржевской беглопоповщины за наиболее цветущий её период, когда ржевские раскольники имели у себя по несколько беглых попов и отстаивали их перед правительством с замечательною смелостью всеми правдами и неправдами. В настоящее время беглопоповщина во Ржеве влачит печальное своё существование, уступив место австрийскому священству – «окружникам» и «противоокружникам», у которых никогда не переводятся свои попы⁹⁸.

(Рукоп. Тверского Музея № 4575)

Общий очерк внутренней раскольнической полемики во второй полов. XVIII в. в Тверской епархии. – Иван Пешехонов, как наиболее видный писатель в расколе того времени. – Его произведения. – Рукопись Тверского музея (№ 4575) – «Разглагольствие двух человек о вере и церкви Христовой», – как предмет очерка. – Краткое содержание и характер этого сочинения. – Доказательства что автором этого сочинения был Иван Пешехонов. – Наиболее важные для характеристики раскола места из него.

Вторая половина XVIII в. в истории Тверского раскола отмечается появлением нескольких раскольнических и противораскольнических писателей, которые и вообще в истории раскола должны занять не только не последнее, но и очень видное место. К числу наиболее видных раскольническая писателей XVIII в., проживавших в г. Твери, принадлежит прежде всего Иван Фёдоров Пешехонов. Принадлежа по своим убеждениям к «дьяконову согласию», Пешехонов направлял свое писательское искусство главным образом против беспоповцев – «федосеевцев» и «поморцев». Особенно замечательна его полемика c федосеевским вышневолоцким наставником Никитой Марковым. Это полемика и создала собственно Пешехонову литературное имя в расколе. В лице Маркова Пешехонов встретил вполне достойного и сильного противника по отзыву автора Каталога старообрядческой литературы, Марков – был «славным пастырем Феодосианской церкви в г. Вышнем Волочке, – и известен как составитель нескольких сочинений направленных главным образом против поповцев». Это вышневолоцкий наставник прислал Иванову Пешехонову 95 недоуменных вопросов, на которые убедительно просил его «сделать справедливое с ясными аргументами решение». Из разрешения этих недоуменных 95 вопросов и составилась получившая большую известность книга «Ответов Пешехонова». По отзыву знатоков раскола и его литературы, это сочинение Пешехонова представляет собой весьма основательные разбор безпоповщинского учения. Минуя речь о других сочинениях Ивана Фёдорова, мы к сказанному о нём прибавим ещё только то, что он в своё время был в Твери довольно известным иконописцем. Затем, известен как раскольнический писатель Кимрский наставник Алексей Яковлев Балчужный. Принадлежа к «филипповскому согласию», Алексей Яковлев своими сочинениями составил себе репутацию непобедимого полемиста против «поморцев». Чтобы судить о том, Какое сильное впечатление производили сочинение Алексея Яковлева на поморцев, стоит отметить отзыв о них, сделанный поморцами: поморцы говорили, что Алексей Яковлев писал свои сочинения: «с помощью дьявола, который его мотал на колесе, что будто бы видали некоторые из поморцев» (Кат. стр. 58 прим.). Более важных сочинению Яковлева известно 6. За начитанность, «отличное ведение церковного писания» и кроме того «за строгую жизнь и скудное платье» Алексея Яковлева, по словам Павла Любопытного, «прославляли в Москве, Архангельске и прочих странах его церкви, и он им служил святилищем и столпом их церкви» (Каталог стр. 58). Известно, что за свои выдающиеся способности он был вызван в Москву для устройства знаменитой Филипповской старообрядческой часовни, для которой действительно сделал весьма многое. Но кончил Алексей Яковлев свою ревностную деятельность на пользу раскола тем, что в 1809 году «ради ревности непомерной чтению и учению» помешался; умер в 1815 году. Опровергая друг друга во взаимной распре и полемике, раскольнические писатели XVIII века в Тверской губ. встречали опровержение своих мнений и со стороны православных полемистов. Мы здесь ближайшим образом разумеем известного обличителя раскола ржевского купца Т.И. Волоскова. На основании имеющихся в нашем распоряжении сведений, заимствованных из архива Тверской д. Консистории, мы можем сказать, что во второй половине XVIII века раскол в Ржеве был весьма силен. Сам Волосков был сначала раскольником, но потом путем основательного знакомства с писаниями отцов и учителей церкви и древней церковной письменности, он убедился в лживости его и присоединился к православной церкви. После этого он вступил в полемику с бывшими своими единоверцами и написал обличение раскола Михаила Калмыка, известного попа стародубских слобод. Сверх сего, он вёл переписку по религиозным вопросам с новоторжским головой Адрианом Морозовыми и успел убедить его обратиться в православие. Тогдашний архиепископ Тверской Платон очень ценил деятельность Волоскова против раскола. Вот, напр., одна из резолюций преосв. Платона на донесение ему о том, что одна ржевская раскольница «старанием Волоскова» обратилась в православие: «принести Богу благодарение велеть со звоном, а Волоскову объявить наше удовольствие»⁹⁹. Из этого очень беглого очерка полемической Тверской раскольнической литературы XVIII века, который мы намерены расширить с целью дать более обстоятельное сведения о выдающихся, как раскольнических, так и противораскольнических писателях Тверской губ., и то можно видеть, что несомненно в разных центрах Тверского раскола хранятся немаловажные для науки о расколе памятники их писательской деятельности. Как на доказательство этой мысли, мы указываем в настоящем случае на две довольно интересные рукописи Тверского музея №№ 4574, и 4575 – первая под заглавием: «Церковь, состоящая в Стародубской епархии между Митковки и Климовой слободе, в которой священники с дьяконами богоугодную о всем мире приносят жертву по старопечатным книгам, есть церковь Христова православная – доказана 1777 года», – и вторая: «Разглагольствие двух человек о вере и церкви Христовой». Хотя между двумя этими рукописями мы усматриваем некоторую связь и даже думаем доказать единство автора их, однако на этот раз исключительно остановимся на последней из них.

Рукопись № 4575, носящая вышеприведённое заглавие, относится к 1780 году, как это явствует из следующей подписи на последнем листе: «во граде обновлённом тщанием великой Екатерины Российской императрицы, июня 19 дня 1780 г.» Из этой же подписи видно, что она написана в Твери, которая, как известно, была обновлена тщанием Екатерины. Не имея намерения излагать здесь подробно содержание этой интересной рукописи, мы ограничимся только указанием главных пунктов, разъяснению которых посвящены рассуждения автора; преимущественно же внимание наше будет остановлено на решении вопроса об авторе её и затем на тех местах его сочинения, которые наиболее ярко характеризуют раскол XVIII в., наиболее указывают отличительных черт его. Сочинение, заключающееся в рассматриваемой рукописи носит характер полемический: полемика в нём ведётся с беспоповцами и частью с поповцами – перемазанцами; написано оно в форме интересного разговора между двумя «братьями» Иоанном и Григорием, при чем Иоанн является вопрошающим и предлагающим разные недоумения и возражения, а Григорий все эти недоумения разрешает. Иоанн в начале представляется смущенным и «введённым в сомнительство от какого-то беспоповца, который убеждал его «яко антихрист ныне царствует, и церковь погибла, вера исчезла, святыни никакой на земле нет». Сообразно с этим он предлагает на разрешение следующие вопросы: а) о церкви вселенской, в) о церкви великороссийской, г) о тайне св. причащения, д) o тайне св. крещения, е) о тайне брака, ж) об образе креста двоечастного, и з) о мощах божьих угодников и чудотворцев и всех святых иконах.

В первых двух пунктах на листах 4 об. – 25 опровергается безпоповщинское учение об антихристе, который будто бы уже явился, – и затем взгляд на церковь великороссийскую, которая будто бы подчинилась власти антихриста и потому осквернена. Затем, на листах 27 – 41 опровергается безпоповщинский взгляд на таинство причащения и доказывается, что тайна эта должна существовать в церкви Христовой до второго пришествия Христова. Листы 41 об. – 53 об. посвящены автором рассмотрению беспоповщинского воззрения на крещение, – и особенное внимание автора обращено на кощунственное перекрещивание православных, переходящих в беспоповщинское общество. Дальнейшем пункт – о браке рассмотрен на листах 54 –70. Здесь рисуются довольно яркие картины беззаконного внебрачного сожития мужчин и женщин в беспоповщинских обществах. Из обрядовых вопросов автор подробно останавливается на вопросе о четвероконечном кресте. Доказательству мысли равночестности креста четвероконечного и осмиконечного посвящены листы 70 – 84. То обстоятельство, что из всех обрядовых разностей раскольников сравнительно с православными рассмотрена в сочинении только – одна, именно особенное воззрение их на четырехконечный крест, – проливает, как увидим, некоторый свет на личность автора этого сочинения. Последний пункт безпоповщинского учения, подвергнутый подробному опровержению со стороны автора рассматриваемой рукописи, заключается в том, что мощи и иконы православные церкви осквернены, потому, что «обретаются в церкви такой, которая есть церковь антихристова, поклоняются же и целуют их щепотники, табашники, брадобритые слуги антихриста». После разбора беспоповщинского учения автор доказывает, что церковь великороссийская есть соборная церковь, но допустила в себе много новшеств, которых необходимо избегать и остерегаться; а потому пользуясь беглым священством, приходящим от великороссийской церкви к раскольникам, нельзя в тоже время иметь с этой церковью полного общения. В конце концов автор осуждает раскольников перемазанцев, которые сварили в 1777 году новое миро и, по установлению перемазанского собора 1779 г., стали беглых иереев, приходящих к ним от православной церкви, принимать через миропомазание, что совершенно незаконно и противоканонично.

Таково содержание рукописи. Кто же автор этого сочинения? Для решения этого вопроса имеются в рукописи несколько данных, заключающихся главным образом в самом содержании её. Прежде всего нужно сказать, что автором её является раскольник, а не православный. Это видно, во-первых, из того, что автор признаёт двуперстие «древле – православным воображением крестного знамения». Затем из того, что имя Спасителя везде пишется им через одно I – Iсус и, наконец, из того, что вместо «во веки веков» он пишет везде «во веки веком». Но самое главное, что доказывает, что автором рассматриваемого сочинения – был раскольник, заключается в том, что он считает великороссийскую церковь, хотя и соборною и апостольской церковью, но содержащей в себе такие новшества, которые препятствуют иметь с нею полное общение. Нельзя в этом отношении не указать на следующие два характерных места. На возражение брата Иоанна, что если великороссийская церковь есть соборная и апостольская, то не следует ли вполне уступить и согласиться с ней, потому что разности, заключающиеся в новшествах – не велики, Григорий отвечает: «аще и не велики, но суть новости, и понеже кроме всякие потребы – притом не учением и проповедию, но силой и притеснением властительски внесошася, ими же древнее святое достоверное церковное предание отвержено и весьма поругано бысть и поныне обретаются претыканием и соблазном по невероятному оных новомышленному утверждению» (Л. 103-й и об.). Другое место определяет отношение того общества, к которому принадлежит автор, к великороссийской церкви – следующим образом: «церковь великороссийская есть церковь Христова, соборная и апостольская, главу и основание имущая Христа Сына Божия; церковь же сия, идеже по духовенству мы обретаемся, есть частная или приходская, зависящая существенно по вере православной купно и по священству от соборныя церкви великороссийския, состоящая по отделении правильном случайно, якоже повелевает правило первовторого собора в церкви св. апостолов 15, кормчая грань 2, глава 5 о причетницех, отлучающихся соборныя церкви и без воли епископа поставляющих церкви, такожде и прочия о сей материи правилы изволяй тамо да чтет, – к ней же приходящие от прочих российских церквей священники добровольно приемлеми суть, яко истинни священницы чрез рукоположение епископское освящени»... и потому они «все тайнодействия совершают по старопечатным книгам во всей оных точности, ничтоже отъемля, ниже прилагая, и тако мы в силу Божьих словес, утверждающих церковь соборную, словом и делом сию исповедуем, и вси полныя семь таин благочестно из нея получаем; к новостям же имеющимся по отделении от оных в ней никаковаго общения, не имеем» (л. 119 и об.). Впрочем, далее автор отмечает, что и в их обществе, или как он выражается «и на нашей стране» имеются некоторые такие, которые поносят великороссийскую церковь, – называют её еретической, никонианской, униатской, блудницей, овощным хранилищем, хлевиною обнажённой (л. 111). Из всех этих мест видно, что автор рассматриваемого сочинения принадлежал к поповщинскому раскольническому обществу, и именно к такому, которое наиболее терпимо относится к православной церкви, которое наиболее близко к ней, – а таковым обществом среди поповских, несомненно, является «дьяконово согласие», в котором впервые обнаружились идеи единоверия, сильно уже разглядывающиеся и в рассматриваемом нами сочинении таким образом, мы нашли, что автором «Разглагольствования двух человек о вере» был поповец «дьяконова согласия». Что это так, что мы убеждаемся и ещё из нескольких очень важных особенностей этого сочинения. Не может не обратить на себя внимание то обстоятельство, что из всего многого множество обрядовых особенностей раскольников сравнительно с православными, автор уделяет внимание только двум – учению о конечном кресте и о способе каждения; причём в первом случае вопреки общему взгляду раскольников на крест четырехконечный, как на крыж латинский, еретический, он доказывает равночестность этого креста с крестом восьмиконечным, признаваемым у раскольников единственным истинным крестом; а во втором случае доказывает, что кадить нужно крестообразно, т. е. один раз прямо, а другой раз поперёк, так чтобы выходил крест, а не так, как кадили другие раскольники – «поповцы»: два раза прямо и один раз поперёк, так что выходила такая фигура, по выражению автора «некое суеверное пяло». Эти два пункта учения составляют особенность именно только «дьяконова согласия» автор рассуждает о четвероконечном кресте с таким беспристрастием, с каким во всём расколе рассуждали о нём только одни «дьяковцы». Равным образом только «дьяковцы» же учили об особенном способе каждения: известно, что и ближайшим поводом к выделению этого согласия из поповщины послужило нововводное каждение основателя секты диакона Александра. – Наконец, необходимо упомянуть о совершенно различных отношениях автора к «поповцам Рогожского кладбища» и к «поповцам Стародубским». Известно, что-то около того самого времени, когда появилась рассматриваемое нами сочинение, поповщинский мир волновал вопрос о принятии беглых иереев от великороссийской церкви; известно, далее, что незадолго перед этим, в 1777 году на Рогожском кладбище в Москве, раскольники сварили своё «миро» для того, чтобы перемазывать им бегствующих от великороссийской церкви попов. Это обстоятельство разделило «поповцев» на две партии: одни из них признали сваренное «миро» истинным и законным (таковых было громадное большинство), а другие отнеслись к этому «миро» отрицательно, таковы были поповцы Стародубские. Вследствие этого между Стародубцами и Рогожцами возникли споры, и даже началась письменная полемика. Для прекращения этих споров было решено созвать собор, который и был действительно созван в Москве, в 1779 г. На этом соборе, известном под именем Перемазанского, вопрос о новосваренном «миро» и перемазывании беглых иереев, был решен в смысле благоприятном для «рогожцев». Но, «стародубцы», который держались диаконовских воззрений, остались при прежних своих взглядах на «миро» и чиноприём. Эти споры, весьма сильно волновавшие в то время поповщинское общество, не могли не отразиться известным образом на сочинении, написанном в самый год окончания перемазанского собора автором поповцем: понятно, если он был поповцем перемазанцам, то должен был высказаться в своём сочинении, в смысле благоприятным для Рогожцев, а если он был «дьяконцем» то должен был явиться защитником Стародубцев. В сочинении мы усматриваем последнее. Автор сильно порицает новосваренное «миро» – и особенно главного «мировара», каким был Рогожский пoп Василий Чебоксарский. Вот как, напр., отзывается он об этом попе и его «мироварении»: «сей гордый, невежда, поп сам с собою с некими согласными себе, восхити на себя дело епископское,... мироварение с освящением его суетным учини в простой и неосвященной храмине, а чин, по которому он сие освящение суесловил, повелевает быти ему во святой церкви, именно соборной от патриарха или архиерея, а не в амбаре от попа. Зри, брат, какая слепота сего слепых водящая слепца, и в коликой тимения ров последующих ему врину, обаче до толико ослеплены суще, – и поныне к свету правды воззрите не могут от лежащего на душах их мироварного праха и дыма» (л. 120 и об.). В других местах он называет попа – мировара «хищным волком в стаде Христове». Совсем противоположно отношение автора к представителям Стародубья, приезжавшим в Москву на перемазанский собор. Церковь, находящуюся в стародубских слободах, он называет святой, православной (частной), одного из приезжавших представителей называет «священноиноком», разумение о мироварении этого «священноинока» и прочих с ним он называет «православным разумением», сходственным святым вселенским правилам (л. 122). Итак, всё сказанное с несомненностью убеждает нас в том, что автором рассматриваемого сочинения был поповец «дьяконова согласия». – Кроме этого признака, для определения личности автора содержание сочинения даёт ещё то, что из него видно, что автор был человек большой начитанности, хорошо знакомый со Священным Писанием, отцами церкви и церковными правилами, и хорошо владел пером. Если мы к этому прибавим ещё то, что сочинение написано в Твери в 1780 г., то исчерпаем все признаки, которые могут указать нам на личность автора. Впрочем, найденных нами признаков, кажется, вполне достаточно для предназначенной цели. На кого же по этим признакам можно указать, как на автора, «Разглагольствования двух человек о вере и церкви Христовой»? Таковым мог быть, по нашему мнению, только весьма известный раскольнической писатель г. Твери, Иван Фёдорович Пешехонов. Иван Федорович Пешехонов известен в раскольнической литературе сочинением под заглавием «Ответы Пешехонова», о поводе написания которых мы упоминали в начале своей статьи. Книга эта, по отзыву профессора Н. И. Субботина, пользуется вполне заслуженной известностью: «она занимает первенствующее место в ряду раскольнических сочинений особого, довольно обширного отдела раскольнической литературы, который можно назвать «Внутренней полемикой раскола» и который составляют именно сочинения, написанные раскольниками разных сект в обличение раскольников же других несогласных с ними сект» (Брат. Слово 1887 г., I, стр. 424). В своих ответах Пешехонов победоносно опровергает лжеучение беспоповцев. Затем, особенность этих ответов составляют весьма ясно выраженные «дьяконовские» убеждения автора, его беспристрастные рассуждение об имени Иисус, четвероконечном кресте и другие. Теми же самыми особенностями отличаются и рассмотренные нами сочинения: «Разглагольствие двух человек о вере»: в нём основательно опровергаются безпоповщинские воззрения и в тоже время ясно обнаруживаются «диаконовские» убеждения автора, как это мы видели в своём месте. Сличая, напр., рассуждения о четвероконечном кресте в «Ответах Пешехонова» и в «Разглагольствии двух человек» мы замечаем между ними очень большое сходство. Далее, известно, что Пешехонов в качестве борца и писателя против беспоповцев выступил в последней четверти XVIII века, и рассмотренное нами сочинение относится к тому же времени, к 1780 г. Наконец, то обстоятельство, что «Разглагольствие двух человек о вере» написано в г. Твери, также довольно ясно указывает на Пешехонова, как на автора этого сочинения, потому что вовсе неизвестно других раскольнических писателей, живших в то время в Твери не только из «дьяконова согласия», но из всех других. Впрочем, если бы автором рассмотренного сочинения был бы не «диаконовец», то ещё была бы некоторая возможность указать на кого-либо из более видных представителей Тверского раскола того времени, как на автора «Разглагольствования двух человек о вере», но «диаконовские» мысли сочинения указывают прямо на Пешехонова. При таком решении вопроса об авторе «Разглагольствия двух человек о вере», ценность и значение этого сочинения весьма увеличиваются, потому что Пешехонов весьма заметный раскольнической писатель. Вот отзыв о нём профессора Субботина: «Из сочинений его видно, что при замечательной основательности суждения, он обладал обширную начитанностью и хорошо владел пером, умел выражать свои мысли ясно и вразумительно, тем особым складом речи, какой был свойственен раскольническим писателям того времени, не принадлежавшим к школе Денисовых, – к той особой группе поморских писателей, где господствовало наследованное от этих знаменитых выгорецких «киновиархов» школьное витийство, или «риторство», доведённое у некоторых подражателей Денисовым до уродливой крайности. Пешехонов, как и другие писатели – поповцы, чужд был этого витийства, совсем и не сродного старообрядчеству. Как замечательно умный и весьма начитанный человек, Пешехонов пользовался известностью среди старообрядцев и вел не только устные но, и письменные препирательства с начетчиками других раскольнических толков, смотревших на него именно как на самое заметное и влиятельное лицо в Дьяконовском согласии», (Брат. Слово 1887 г. Стр. 422–423).

Минуя полемическую сторону рассмотренного сочинения, мы, согласно с намеченным нами планом, остановим свое внимание на некоторых местах его, более ярко характеризующих внутреннюю жизнь и бытовую сторону раскола. По словам автора, беспоповщинское согласие, подобно древним еретикам, дробится на множество мелких толков, которые получают свое название от основателей их. Беспоповцы, говорит он, называющиеся «по многоусугубляемому крещению перекрещенцами, по ересиначальникам такождо именуются различно, якоже по Феодосии – Феодосиевы, по монастырю – монастырские, по Филиппе – филипповщина, по Даниле – даниловщина», по Балчуге – балчужные, по нововымышленной прелюбодейной женитьбе – новожены и иные множайшии.

И ежели всех подробно описать (продолжает автор стихами) Могут равно с древними числом стать И якоже древле ересеначальники в награждение ереси своих и учеников Совокупление получили в аде под единоименное название еретиков, Тако и русская безпоповщина хотя зде и очень разноименна, Если не обратятся, в антихристову колесницу вкупе будет запряжена. (Л. – 4).

Относясь к беспоповщине крайне враждебно, как это уже видно и из сейчас приведенного места, автор со злой иронией описывает фанатизм беспоповщины, проявившийся в том, что они некоторое время ожидали кончины мира, а затем в том, что многие из них самосжигались. Когда, по мнению беспоповцев, «нужно было ожидать кончины мира», «тогда, говорит автор, облеклись вси в белое платье, взяли в руки по свеще, но аще и готовы, якоже мняху, на сретение Господне, но ожидать его яко молнию страшна, не восхотеша в храминах, ниже на ясне, но полегоша, якоже беснуемии во гробища... лежав убо назначенное по мнению их время и более, белые ризы, т. е. рубашки и портки от нужды естественной перемарали, пошел гнусный смрад, при том поспешил глад, захотели кушать, не дождав страшного пришествия, и столь поруганы будучи сатаною, паки из гробов восстали и замаранные ризы сняли, в другие облеклись, начали пить и есть, потом и блудниц побрали, ибо благословенного брака не имеют и паки жить начали по прежнему» (листы 10, 11 об. и 12).

Затем, автор, как на проявление особенного фанатизма безпоповцев, указывает на то, что многие безпоповщинские наставники склоняли своих последователей «в пропасть самосожжения», «другие же тогда и до такого бешенства доходили, что вбегали в церковь, бивали священников, опровергали тайны, за что градский суд таковых смертию казнил, их же перекрещены за мучеников почитают, и сами такожде и ныне творят, якоже в малопрошедших летех в Зеленецкой пустыне сотвориша прежнит ревнующе плутам» (л. 100 и об.). Не без интересны, далее, сведения автора о том, как у беспоповцев совершается крещение. Автор сообщает, что беспоповцы не редко перекрещивают в свою веру больных, при чем бывали случаи утопления. А то – вот что он рассказывает об одном случае крещения. Одного человека беспоповцы совсем уже хотели погрузить в воду, и наставник их «иже, по выражению автора, утопляет души вкупе с телесы, надев на руки подобие священных поручей – скверная некая рубища нача его в воду вводить к погружению, и се абие внезапу обретеся в воде преужасная и гнусная мышь, показуя святость их и благочестие своим прекрасным видом». «И других подобных сему случаев много было, прибавляет к этому автор: ибо иногда вода изсыхает, иногда кадка сия с водой превращается, иногда присутствующий при их крещении нечистый дух в виде мерзких и страшных гадов является и тому подобное. Выходят же иногда они и на реки и с плотов и лодок и других судов погружение творят, но понеже дела тьмы совершают, всегда посреди тьмы и нощи, и убо предстатель тьмы, диавол, ему же служат всегда, от них жертву приемлет: ибо иногда явится им частию воинов, аки к ним идущих, и того ради они, опустив во глубину крещаемого, а сами убегают бесом гонимые, а иногда во время погружения их в реку из рук у крестителя и предтечи антихристова сатана уносит новопросвещенного» (л. 52 и об.).

Закончим свои сообщения о рассмотренной рукописи указанием на то, как автор зло насмехается над отщепенством беспоповцев, над их опасениями оскверниться одним прикосновением к православным. «Что значит ваша особливая чашка, в нея же из поганых и скверных рук влагаемая чиста вменяете; до пьяна напивайтесь с таким человеком, с которым ни молитву творите, ни хлеба в купе ясти не хощете, но из единой бутылки только разными стаканами. Довольно ваших видал входящих иде же вино продается, вынув из кармана стакан, меряет в него из общаго сосуда скверными руками налитое, и такожде оскверненное вино и пьёт. И удивления, и смеха и жалости достойны ваши представления. Другой, купив хлеб, кругом его ножом обрежет и ясть только средину, корку обрежет за то, что осязана руками, а о средине не толкует, что тою же рукою жена да может быть и всяко месила» (л. 96 об. и 97).

Судебные процессы о религиозных сектантах, по временам возникающие в разных местах, имея весьма важное значение в смысле более действенных мер против распространения раскола и сектантства, в то же время весьма важны и для науки о расколе и сектах. На этих процессах нередко обрисовывается та или другая секта с новых сторон, иногда раскрываются так сказать, самый тайники её и во всяком случае дается много материала для характеристики её. Умелое ведение дела судебными властями заставляет как подсудимых, так и свидетелей по делу входить в разъяснение таких подробностей из жизни сектантов, которые при других способах знакомства с сектантством малодоступны. Не говорим уже о том, что эти процессы дают обильный материал для внешней истории той или другой секты.

Поэтому, нельзя не пожалеть о том, что далеко не все такие судебные процессы бывают обнародованы в печати. К каким процессам, о которых ещё доселе ничего нигде не сказано в печати, относится очень крупное дело о скопцах, разбиравшееся в г. Твери Тверским окружным судом в 1888 году с 15 по 21 ноября¹⁰⁰.

Дело это по важности своей может быть поставлено на ряду с известными процессами о скопцах Кудриных в Москве, Плотициных в Моршанске и др.

Печатные сведения о скопцах в Тверской губернии насколько скудны, что, можно сказать, исчерпываются несколькими строками; но при всей своей скудности они все таки показывают, что скопчество возникло здесь очень рано: оно было заметно здесь еще при жизни основателя секты – Кондратия Селиванова. Так, в 1832 году обнаружены 68 скопцов, из которых 43 человека принадлежали бежецкому уезду, остальные 25 – частью новоторжскому, частью вышневолоцкому¹⁰¹. Зачем, возникали дела о скопцах в Тверской губернии в 1847 году (о скопце дворовом человеке Морозове) в 1849, 1850, 1851, 1858 и 1861 годах. В 1849 году были препровождены в военную нестроевую службу в Закавказский край скопцы – удельные крестьяне Никита Филиппов и Ефим Иванов из бежицкого и вышневолоцкого уездов (бежецкого – приходов Трестенского и Толмачевского; вышневолоцкого – села Назарова, из селений удельного ведомства – Высокого Старого и Толмачей). В 1850 году возникла дело о скопце Федорове; а в 1857, в 1858 и 1861 гг. о скопцах дер. Кузнечихи, вышневолоцкого уезда. Хотя с 1861 года мы не находим упоминания о скопцах в вышневолоцком уезде, однако несомненно, что существование их в уезде не только не прекратилось но даже усилилась, благодаря появлению новых руководителей секты. Это и подтверждается упомянутым делом, разбиравшемся в Тверском Окружном суде, которое известно под именем дела братьев Федосеевых. Дело это началось по доносу одного крестьянина из дер. Знаменского Петра Фадеева, которым, поссорившись с одним видным последователем скопческой секты той местности, стал зорко наблюдать за сектантами. С доносом на секту Петр Фадеев, по его словам, обратился сначала к Тверскому губернатору; но долго не зная о последствиях своего доноса, он обратился с тем же к воинскому начальнику, который посоветовал ему подать второе прошение на имя губернатора. Началось следствие. По расследованиям судебно – полицейской власти в 1886 году оказалось, что действительно в нескольких областях, вышневолоцкого уезда, скопчество сильно развито. Насколько нам помнится, оно обнаружено в следующих в деревнях: Фёдорове, Береговой, Кочках, Куничихе, Сергине, Горках, Братском, Попове, Зорькове. По первоначальному следствию, заподозрено было в скопчестве до 170 человек; но мнением Медицинского Совета эти 170 лиц по отношению к оскоплению были подразделены на три категории: к первой отнесены те, которые имеют несомненное следы оскопления; ко второй такие, оскопление которых можно было только предполагать с большей или меньшей вероятностью, и к третьей, наконец, такие о которых нет оснований сказать, что они оскоплены. – Сообразно с этим мнением Медицинского Совета, к ответственности были привлечены лица только первой категории, каковых оказалось 24 человека. Дело о них разбиралась в Тверском окружном суде с 15 до 21 числа ноября 1888 года. Во главе всех подсудимых стояли братья Егор и Филипп Фёдоровы Федосеевы, почему и самое дело называется делом братьев скопцов Федосеевых. Среди прочих подсудимых многие или принадлежали к семейству этих скопцов, или находились с ними в близких родственных отношениях¹⁰². Посмотрим теперь, как и с каких преимущественно сторон обрисовалось секта скопцов в вышневолоцком уезде на упомянутом судебном процессе. Прежде всего о времени появления секты и её постепенном росте свидетельские показания подтверждают вышесказанное нами, что секта скопцов изстари свила себе гнездо в вышневолоцком уезде. Так, по показаниям, крестьянина Павла Данилова, отец одной подсудимой Агафьи Ивановой Рябковой «был скопец и был сослан лет 60 тому назад» (т. е. около 1838 года); а другой свидетель, крестьянин дер. Кузнечихи Иван Маслобойщиков, показал, что скопцы у них «ведутся исстари, лет 55 тому назад». Определяя время первоначального возникновения секты, свидетели указали также и на то, к какому приблизительно времени относится последнее о них дело (до следствия 1886 г.). В этом отношении показания их почти совершенно одинаковые, – именно: прошло около 30 лет с тех пор, как скопцов вышневолоцкого уезда судили; значит это было в конце 50-х или в начале 60-х годов. – Главная роль в распространении секты в 60-х годах приписывается крест. дер. Федово Филиппу Фёдорову Федосееву. О нём из судебного процесса сделалось известным, что он в конце 50-х годов попал в острог за какой-то противление помещику. Когда же он был выпущен из острога, то, явившись в свою деревню Фёдово, начал деятельно пропагандировать скопчество. Отсюда можно заключить, что сам Филипп Федосеев был совращен в скопчество и, вероятно, оскоплен в остроге. Подобные примеры в истории скопчества бывали нередко. Первыми последователями Филиппа были его братья Егор и Поликарп, из которых последний был самый старший. Вот, например, как показывали на суде относительно распространения секты Филиппом два свидетеля. Показания крест. Петра Фадеева: «секта распространившись лет 30; Филипп Федосеев попал в тюрьму, – и после выхода он принёс эту секту; к нему приставал Егор Федосеев, затем Поликарп Фёдоров, Федот Фёдоров, а потом и женщины. Сначала их называли богомолами». Показания другого свидетеля, крест. Якова Бурдина: «когда Филипп вышел из острога, с тех пор и началось; за ним Егор, потом Поликарп; молодые за ними, и образовалась у них шайка своя». Кроме Филиппа, видная роль в первоначальном распространении скопчества в той местности приписывается какому-то таинственному выходцу с Афонской горы, который в качестве странника, с сумой за плечами, явился в 1863 году. Впрочем, необходимо заметить, что более указывали на этого странника сами подсудимые – скопцы с целью ослабить свою преступность. Так Егор Федоров говорил на суде, что этот восточный человек (имени которого он не знает), явившись в дер. Федово, стал убеждать их оскопиться и указал на Свящ. Писание, которое повелевает сделать это. Они убедились, – и он оскопил их: «сначала стариков, а потом и молодых, которые заявили, что они не хотят отстать от стариков и также хотят спасения». В этом представлении дела слышится ложная нотка. Из дела видно, что оскопление производили в довольно широких размерах не этот какой-то выходец с Афонской горы, а сами братья Федосеевы. – Как бы ни было, в начале 60-х годов образовалась в дер. Федове и соседних, по вышеприведенному выражению одного свидетеля, «своя шайка» скопцов. А так как известно, что ни одна из сект не отличается такой ревностью к пропагандизму, как секта скопческая (у нее это возведено в догмат, и всякий, успевший оскопить 12 человек, возводится в чин архангельский), то понятно, что с течением времени стали появляться все новые и новые жертвы скопческого фанатизма. Оказывается, что скопцы вышневолоцкого уезда также были неразборчивы в средствах совращения и соблазна, как и другие последователи этой изуверской секты. Они прибегали и к уговорам, и к обольщению своим богатством и довольством, и к притеснению православных, и прямо к насильственному оскоплению, и, наконец, к некоторым совершенно особого рода средствам. Укажем здесь на несколько таких случаев, о которых сделалось известным на судебном процессе из свидетельских показаний. – К одному из видных последователей скопческой секты Павлу Иванову Тулину, крест. дер. Братского часто ходила жена соседа крест. Егора Чубашева на паседки. Егор её останавливал, но она говорила, что Павел веры хорошей. Раз пришёл к Павлу и сам Егор Чубашев, и Павел начал увещевать его, говоря: «нужно оставить свои грубости, ты ходи ко мне, а я к тебе, оставь говядину есть, вино пить, табак курить, Удаляйся от баб своих». На это Чубашев ответил: всё оставлю, а от бабы не могу удалиться, потому придется отрезать. Что же касается жены Егора, Дарьи Дорофеевой, то она, можно сказать, была только на один шаг от окончательного уклонения в секту. По словам её, она часто ходила к Павлу Тулину, «у которого был разговор божественный». Павел советовал ей отдаляться от мужа, потому что с мужем – грех, также советовал не есть говядины, что вино и пиво – грех, замуж выходить – грех. Это вера понравилась Дарье, – и она уже намеревалась перейти в неё, но только не дозволил муж. Кроме Дарьи, и многие другие женщины показывали на суде, что скопцы приглашали их свою веру: то советовали не ходить замуж, то уйти «в пустынь», то не жить с мужем. Но более подробные показания о стараниях скопцов совращать православных дали два свидетеля: местный волостной старшина и крест. Петр Фадеев. Несомненно, вожакам скопческим хотелось завлечь в свое общество местное начальство, чтобы под прикрытием его беспрепятственно отправлять свои радения. – Старшина любил читать книги Свящ. Писания. Но вот он стал нередко слышать от скопцов, что по книгам не спастись, много там неправды: «можно жить без книг». В 1879 году особенно часто стали приглашать его к себе скопцы, и из них больше всего Иван Тарасов, который часто говорил старшиние: «у нас строго и чисто – не пить, не есть мясо, к девкам не ходить». Все эти убеждения настолько повлияли на старшину, что согласился даже подвергнуться особо чину принятия в их общество, о чем сам рассказывал на суде. Раз, поздно ночью его привели к дому крест. Ивана Тарасова; дом был во дворе. Когда старшина входил в избу, его встретил скопец – крест. Михаил Яковлев с образом – складнем и свечой и сказал: «молись», причём замахал белым платком. Потом он же спрашивал старшину: «кого порукой оставишь?»¹⁰³ После этого одна из присутствовавших женщин взяла фотографическую карточку и сказала: прикладывайся к Божьей Матери. Затем началось радение, о котором старшина рассказывал очень кратко; отметим только, что вовремя радения молились на какую-то женщину. Не смотря на все старания скопцов, старшина к секте всё-таки не пристал. Не пристал к ней и другой крестьянин Петр Фадеев, на совращение которого немало потратил усилий выше упомянутый нами Павел Тулин. У Петра с Павлом однажды был такой разговор:

– «Брось трудиться, последуй в нашу секту; брось водку пить, мясо есть, особенно от закона отстань», говорил Павел Петру.

– «Не могу, отвечал Пётр; я ещё в своих летах».

– «Есть средство, или дело отстать», продолжал убеждать Павел.

– «Скажи».

– «Нет; когда пристанешь к нам, скажу».

Но так как Петр Фадеев не приставал, то Павел Тулин, как человек богатый, стал сильно теснить Петра, особенно эти притеснения стали тяжелы, когда Павел сделался сельским старостой. Это побудило Петра Фадеева следить за скопцами и потом сделать на них донос, о чем сказано выше¹⁰⁴. Из этого случая уже видно, что скопцы прибегали к притеснению православных, как к средству привлечения в секту. Ну вот и ещё два показания свидетелей в том же роде. Крестьянин Яков Бурдин показывал, что скопцы «весьма стесняли Николая Поликарпова (племянника Федосеева и сына скопца Поликарпа), за то, что он не хотел перейти к ним и согласиться на вылегчение». «А когда вылегчили, прибавил свидетель, он уже ним пристал. Крестьянин деревни Деменца Василий Козлов показывал, что «стесняют свои деревенские скопцы нас во всякой безделице и стараются произвесть в свою секту». Наконец, из дела стал известен случай прямого насилия, учинённого скопцами. Такое насилие была совершено над сейчас упомянутым нами Николаем Поликарповым. Со слов самого Поликарпова, один свидетель рассказал в суде об этом следующее. Раз в воскресенье после обедни Егор Фёдоров Федосеев пригласил к себе в гости племянника Николая, который любил выпить. Перед чаем Егор поднёс племяннику две рюмки чего-то красного (якобы настойки). Тот выпил и очень скоро заснул, «а проснувшись смотрит и нет ничего (т. е. половых органов): только мокренько» (буквальное показание свидетеля). Очевидно, операция оскопления произведена была над сонным. Но после того как это печальное дело совершилось, Николай Поликарпов волей-неволей крепко примкнул к секте «а когда его вылегчили, припомню показания другого свидетеля, он уже к ним пристал». Действительно, таким несчастным, насильно оскопленным положительно ничего не остается делать, как сделается последователями их убийц, потому что актом оскопления они, так сказать отрезаются от жизни и обычных житейских радостей и удовольствий: вне скопчества у них нет интересов. И настолько они после того примыкают к секте, что никоим образом не хотят выдать виновников своего несчастья. Так, как тот же Николай Поликарпов, который рассказал все нами вышеизложенное свидетелю, на суде не хотел признать справедливости этого, а напротив настойчиво утверждал, что оскопление он совершил сам над собой. – Наконец, очень большое значение в деле совращения православных в скопчество имело и богатство скопцов. Многие свидетели на суде указывали на это обстоятельство; один (крестьянин Петр Фадеев) говорил, что скопцы соблазняли его тем, что после перехода в секту, можно бросить трудиться, другая (крестьянка Анисья Кирбасова) показывала, что одна скопчиха «призывала её в веру и обещала, что она нужды не увидит, если перейдёт в веру», третий (крестьянин Степан Капустин) сообщил, что Егор Федосеев приглашал его вместе «торговать», четвертый (Андрей Трофимов) признался, что скопцы соблазнили его тем, что у них – хорошо, что пророки – люди зажиточные. И действительно, как сами скопцы, почти по единогласному показанию свидетелей, были люди зажиточные, так и все переходившие в секту становились также людьми более или менее состоятельными. Так, например, относительно Павла Иванова Турина свидетель Егор Чубашев показывал, что «Павел Иванов жил сначала бедно, а теперь стал так богат, что против него, напротив Федосеева их и крестьян нет, это с тех пор, как они перестали водку пить, мясо есть»;... Павел купил себе земли, продает сено, (стал помещиком), из показаний другого свидетеля: «нам, говорят, бог подаёт». Кроме всех вышеизложенных способов совращения, более или менее обычных в секте скопцов, в деле о вышневолоцких скопцах, мы встретились с одним способом совращения совершенно необычным. Так как на суде об этом давала показания одна девушка 11 лет, то показание её было весьма нескладно и запутано. Ну вот что можно было понять из него. Егору Фёдорову хотелось оскопить одну девушку – подругу свидетельницы – Анну Алексееву. За это он предлагал последней «два рубля и ситцу». Кроме того, он прибег к запугиванию воображение девушки «каким-то богом», «у которого пять ног, пять рук, хвост, огонь изо рта, 5 рогов, с копытами». «Бога этого» Егор Федоров привёз из Москвы, и он стоял среди пола и к нему прикладывались. И действительно, девушка настолько напугалась этого «бога», что он стал казаться ей во время сна, и она вследствие этого впадала в бессознательное состояние¹⁰⁵. Приём девушки в секту был совершён, и при приёме «ей разрезали палец» (sic.).

Таковы разнообразные способы совращения в скопчество, употреблявшиеся скопцами вышневолоцкого уезда. Их усердие в этом отношении не оставалось безрезультативным; напротив из дела видно, что скопчество развивалось так сильно, так что, по выражению одного свидетеля, под суд попала только меньшая часть скопцов. Успехи скопцов производили настолько сильное впечатление на православных, что одному из свидетелей казалось, по его характерному выражением, что «если что или что, то они могут пол–России, они-то и всю Россию» (показания крестьянина Василия Козлова, из деревни Деменца).

Согласившихся перейти в секту скопцы принимали особым обрядом. Мы выше имели случай привести покаяния о принятии в секту волостного старшины; намного подробнее и интереснее сообщил об этом на суде другой свидетель, крестьянин Андрей Трофимов. Считаем очень уместным привести здесь это показание буквально с небольшими только пояснениями. «Я был приглашен в эту секту», так начал свои показания Трофимов. Неоднократно он беседовал со скопцами, – и расспрашивал, – какая у них вера, – и всегда слышал от них почти один и тот же ответ: вера самая истинная: – не пить, не курить, мясного не есть. Результатам одних ли этих разговоров, или ещё чего-нибудь было то, что Андрей Трофимов и с женою согласился перейти в секту. И вот над ним совершается своего рода «чиноприём». «Привел меня, показывал Трофимов на суде, в дом Кирилла Леонтьева, Егор Богданов, и становит в сенях. Здесь сделали мне наставление кланяться Дарье Михайловой (скопческая богородица). – Вхожу, горят свечи. «Зачем, Андрей, пришел?» спросили меня. «Спасенья искать». «Хорошее дело: нужно поддержать себя... младенцев не крестить и на свадьбу не ходить». Привели жену и встретили её также. Скоро после этого свечи погасили и уселись по местам. Потом начали петь стихи и пошли в кружок – одна за другой – по солнцу; потом попели сидя. Начали спрашивать: дай какое-нибудь ручательство¹⁰⁶? Показывают портрет в раме, подпись: «Пресвятая Богородица». Дальше – больше. Крестились обеими руками, хлопали в ладоши. Есть у них какие-то пророки; один пророк что-то постоянно говорит, а ты должен стоять и молиться на него. Дарья Михайлова в роде Богородицы, все сидит и подушка под ж...й. Мужчины и женщины были в длинных рубашках, в руках платки, красных не было. Платки держать, полагать надо, для опотения со всего течет. Мужчины надевали рубашку на голое тело, подпоясывались узенькими поясками. Моление в тот раз продолжалось часа три, пока не перепели все стихи; когда была самая сильная скачка, то кричали: ай дух, ой дух, ох, ох... Было и пророчество; пророчица говорила «с вывороченными глазами».

Временем собраний (радений) скопцов, были ночи под праздники, – и преимущественно (по показанию свидетелей) – под Введение, Рождество Христово, около Троицына дня, Преображения, на день Михаила Архангела, на Власов день; бывали собрания и на маслянице. Обыкновенно, радения происходили в избах, обращённых окнами на двор, причём ещё окна занавешивались. На дворе во время радений всегда ставились сторожа или «караул». Для начала дела в 1886 году эти собрания скопцов происходили довольно часто и преимущественно в деревнях; Федове, Береговой, Кочках, Братском, Сергиине и др. Они иногда бывали довольно многочисленны, собиралась человек до 40 – 50. Кроме чтения стихов, радений и пророчеств, о чём нами сказано выше, на таких собраниях совершалось иногда причащение крендельками, потому что один свидетель показывал, что «присутствующим там раздавали крендельки». На православных скопческие радения производили ужасающее впечатление, так что, по показанию одной свидетельницы, когда она услыхала раз, как «скопцы скачут, хлопают в ладоши и т. п., это так напугало её, что она еле ноги унесла, страшно!» Вот в существенных чертах все более важное, что нами вынесено из судебного процесса о скопцах вышневолоцкого уезда, происходившего в 1888 г., в г. Твери, и что своевременно занесено было в тетрадь. Мы конечно не старались особенно заносить в свою тетрадь те подробности, из дела, которые для характеристики секты скопцов или вовсе не имеют никакого значения, или же имеют в этом отношении весьма малое значение¹⁰⁷.