Пирамида, или столп во блаженной памяти преставившемуся к Богу превеликому Его милости господину отцу Иннокентию Гизелю, архимандриту великой Чудотворной Лавры Киевской, поставленный на вечную память о нем в годовщину погребению его, месяца февраля, в 24 день, 1685 года
«Вовеки память его в благословении» (1Мак. 3:7).
«Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его» (Сир. 39:12–13).
Смерть и время издавна стремятся и людей, и память о них истребить на свете, слушатель преизрядный, что и доказывают своим действием. Ибо смерть обращает людей в не людей, а время – память о людях в непамять. Смерть вводит каждого во гроб, а долгое время предает каждого забвению.
О, как много людей, начиная с Адама, смерть смешала с землей! А время! Сколь много человеческих дел, начиная с потопа, оно сравняло с землей!
Смерть поглощает людей, а время пожирает и саму память о них, почему и названо мудрыми вещью поедающей. Но если острая смертная коса попадет на камень, а истребляющие зубы времени на мрамор, то ничего сделать не могут. Когда, говорю, они попадут на такого свято пожившего человека, смерть которого не смерть, а начало вечной жизни, и добрые дела которого записаны на вечную память и в небесных книгах, и в сердцах человеческих, то и коса смертная притупится, и зубы времени, поедающие все вещи, сокрушатся. Именно о таком человеке Сам Дух Святой говорит у Сираха: «Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его».
О таковом человеке, усопшем в Боге, превеликом его милости господине отце Иннокентии Гизеле, архимандрите сей святой великой чудотворной Лавры Печерской Киевской, отце и пастыре нашем, мы творим ныне годовое поминовение. «Память о нем не погибнет», а имя его будет жить в последующие века. Мудрость его известна и посторонним, а за свои добрые дела он имеет похвалу в устах всех. Здесь и ты, смерть, бессильна, ибо «упование его бессмертия исполнено» (Прем. 3:4), и ты, время, не изгрызешь своими зубами забвения памяти о таком человеке, ибо «в память вечную будет праведник» (Пс. 111:6).
Люди старых веков, усердно старавшиеся о том, чтобы память о них была вечной, с великим трудом и немалыми затратами воздвигали непобедимые города, крепкие столпы, великие башни, высокие пирамиды.
Размножившееся после потопа потомство Ноево, собравшись, рассуждает о таком деле: «Придите, построим себе город и столп до небес и прославим имя наше» (Быт. 11:4). Точно так же и Авессалом, желая вечной памяти у людей, поставил себе столп в долине царской, говоря: «Нет у меня сына в память имени моего, и назвал столп именем своим» (2Цар. 18:18).
Симон Маккавей, желая оставить о себе, и о родственниках, и братьях своих вечную память, «воздвиг гробницу отца своего и братии своих и вывел ее высоко, для благовидности, из камня тесаного сзади и спереди. И поставил на ней семь пирамид, одну против другой, отцу и матери, и четырем братьям, и сам сделал ограды, поставив вокруг высокие столпы, а на столпах знамение к памяти вечной» (1Мак. 13:27–29). Для прочности они созидали память себе из камня, мрамора и алебастра. Но все это подвержено времени, ибо поистине смерть и долгое время как их самих, так и память о них, этиx городах, столпах, пирамидах, так изгладили, что теперь не найдешь их места.
Поминаемый ныне, высокий в Боге, превелебный его милость господин отец Иннокентий Гизель, архимандрит Печерский, отец и пастырь наш, оставил после себя вечную память. В чем же? Не в мраморах и алебастрах, не в подверженных забвению времени башнях, столпах и пирамидах, а в добрых, набожных, благоразумных и богоугодных своих делах, которые никогда не бывают забыты у Бога и долгопамятны у людей. В великой святости своей он оставил после себя бессмертную память, так что может сказать о себе такими словами Соломона: «Через нее я достигну бессмертия и оставлю потомкам вечную память обо мне» (Прем. 8:13).
Чтобы лучше видеть и дольше хранить сию память о нем, я замыслил, слушатель преизрядный, подражая древним родам, с помощью Божией и своими похвальными воспоминаниями создать над гробом его, хотя бы и неискусно, пирамиду или столп, не из бренных, а из духовных материй и возложить на нем знамения – знамения особенных добрых дел в жизни преставившегося. И таким образом, желая создать столп на память вечную, мне не нужно садиться и считать имение, которое было бы потребно для исполнения (ср. Лк. 14:28), так как великие сокровища имения усопшего в Боге превеликого архимандрита еще не погрузились в забвение в памяти вашей. Ты же, Христос Спаситель, повелевший нам через апостола поминать наставников наших (см. Евр. 13:7), поспеши Своей благодатью в этом деле, а милость ваша помогите мне внимательным слушанием.
«Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и церковь исповедует хвалу его».
Начиная созидать пирамиду, или столп на вечную память об исшедшем к Богу превеликом его милости господине отце Иннокентии Гизеле, архимандрите сей святой великой чудотворной Печерской Лавры, отце и пастыре нашем, я ищу для себя, слушатель преизрядный, образец, по которому бы мог начать строить сие здание.
Не понравился мне образ столпа потомков Ноевых, ибо известно, что и Сам Господь Бог не благоволил о нем: «Сойдя, Господь увидел город и столп, которые строили сыны человеческие и сказал: «Сойдем же и смешаем язык их» (Быт. 11:5, 7). Не понравился мне и образец столпа Авессаломова, потому что он и сам не сподобился, как думал, быть положенным в нем, ибо был ввержен где-то, как труп, в глубокую пропасть и завален камнями. Не понравился мне и рисунок пирамид Маккавейских, ибо поистине они были подобны тем пирамидам, которые созидались над трупами властителей в Мемфисе, исполненном идолопоклонничества и чарований городе египетском.
В Церкви Божией гроб и память столь великого мужа надлежит украсить иным образом. Нахожу подходящий образец в столпах церкви Соломоновой, материей которых были медь и золото. Украшение их было из золота, сети, лилий и яблок, и такие же золотые украшения были возложены наподобие венцов по окружностям на капителях (см. 3Цар. 7). По подобию тех столпов соорудим и мы пирамиду усопшему в Бозе высоко превелебнейшему архимандриту.
Такой столп мы духовно воздвигнем ему, уподобляя его столпу, стоящему в церкви Соломоновой и изукрашенному золотой сетью, лилиями и яблоками. Ибо он поистине был единым столпом в Церкви Божией, как всегда говорили уста всех сынов российских, что Иннокентий Гизель, архимандрит Печерский, – столп и подпора в Церкви Божией. И как тогда, при своей жизни, он был столпом Церкви, так по смерти да будет тем столпом вспоминаемая пред нашими мысленными очами его добродетельная жизнь, – столпом, стоящим во святом святых, столпом не военным, как прежде в воинствующей Церкви, а таковым, какой приличествует Церкви торжествующей, то есть таким столпом, каким Господь обещает сделать каждого поборника Церкви: «Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего» (Откр. 3:12).
Столп церкви Соломоновой, как сказано выше, был сделан из двоякой материи: из меди и из золота, сделан из меди и позолочен. И медь, и золото являются символами терпения в скорбях и постоянства в добрых делах, а то, что медь имеет такое значение, указан Сам Господь при явлении Своем возлюбленному ученику Иоанну, когда показал ему ноги, подобные раскаленной меди: «Ноги Его подобны халколивану (сорт меди), как раскаленные в печи» (Откр. 1:15).
Под сими ногами Христовыми святой Амвросий разумеет тех верных, которые будут жить во время лютого антихристова гонения и, вкусив в сие время бесчисленные беды и скорби, как бы искушенные в печи огненной, окажутся сильными в терпении и твердыми в добродетельной жизни. А что образом того же является и золото, это ясно из слов Духа Святого: «Как золото в горниле очистил их и нашел их достойными Себе» (Прем. 3:6). Кто тогда терпеливо сносит всякие беды и скорби и постоянно пребывает в добрых делах, тот является как бы единым столпом, сделанным из духовной меди и золота.
Но истинно то, что усопший в Боге архимандрит претерпел немало скорбей и постоянно проводил жизнь свою добродетельно, почему и был столпом, сотворенным из духовной меди и золота. А что он претерпел немало скорбей, искусился как медь и золото в горниле, это может видеть каждый из знающих. Ибо что иное наши несчастные времена, как не печь, разожженная бедами и скорбями?
Ныне исполняются слова Христовы: «Тогда будет великая скорбь, какой не было от начала мира» (Мф. 24:21). «Услышите о войнах и о военных слухах» – вот скорбь. «Восстанет народ на народ, и царство на царство» – вот беда. «Тогда будут предавать вас на мучения и вы будете ненавидимы всеми» – вот скорбь. «Будут глады, моры и землетрясения по местам» – вот беда (Мф. 24:6–7, 9).
Предзнаменует Богослов: «Дети! Последнее время. И как вы слышали, что придет антихрист» – вот скорбь. «И теперь появилось много антихристов» – вот беда (1Ин. 2:18). Со всех сторон мир пылает огнем бед и скорбей: «Опасности от единоплеменников, опасности в городе, опасности между лжебратиями» (2Кор. 11:26).
Сколь много скорбей претерпел усопший в Бозе архимандрит в этой горящей печи, в наши, говорю, полные бед времена, это не нужно много и объяснять. Достаточно сказать, что, пребывая около тридцати лет в начальствовании в этой святой обители, он проводил в бедах уставных, в размышлениях, в скорбях, в хлопотах немалый свой век. Когда войны отовсюду тревожили постоянным страхом: «Извне нападения врагов, внутри страхи» (2Кор. 7:5), не должен ли бы и он жаловаться вместе с Давидом: «Истощилась в болезни жизнь моя и годы мои прошли в воздыханиях» (Пс. 30:11)? Ибо разве не болезнь – видеть истощенную войнами христианскую Украину? Разве не воздыхание – слышать о проливающейся крови людей православных? Разве не болезнь не один раз видеть стесненную неприятелями святую обитель? Разве не воздыхание – слышать близ себя сверкающий меч басурманский? Разве не болезнь – видеть волков мысленных, нападающих на его духовное стадо? Разве не воздыхание – стараться о том, чтобы каждого из братии представить Христу непорочным, как бы «обязанные дать о нем отчет» (Евр. 13:17)? При всех тех болезнях и воздыханиях он был как бы медью, раскаленной в печи, прохлаждаясь одним только Богом и говоря: «Ты мое прибежище от скорби, объявшей меня! Радость моя! Избавь меня от окруживших меня!» (Пс. 31:7).
Показал также твердость, как один из тех, которых знаменуют Христовы медные ноги. Богослов, как вы слышали, видел Христа с медными ногами. Навуходоносор, напротив, видел золотого идола с глиняными ногами: голени железные, а некая другая часть глиняная, то есть сами ступни, на которых стоял тот болван, были глиняными. Почему они были глиняными, это надлежит узнать.
Если ноги Христовы, по объяснению св. Амвросия, были подобны меди для того, чтобы изобразить через это твердость набожных людей, то ноги идола были глиняными для того, чтобы через это была познана нетвердость людей ненабожных. Ибо, как известно, глиняные ноги только до тех пор стояли, до тех пор держали на себе своего болвана, пока не оторвался камень, а как только упал камень, они не только сами сокрушились, но и всего идола обратили в прах. Подобно тому и нетвердые люди только до тех пор кажутся пребывающими в набожности, пока не падет на них, как бы камень, какое-либо приключение. Другие же терпеливы до тех пор, пока не случится какой-нибудь повод к нетерпеливости: дотоле трезвы, чисты и добры, пока нет случая к пьянству, греху и злобе; дотоле набожны, пока нет причины к безбожию. Когда же падет на них, подобно падению камня на глиняные ноги, какое-либо искушение, то оно сокрушает их твердость, и они повергают свою несправедливую добродетель как золотого, но бездушного идола, на землю и обращают в прах.
Не таковы ноги Христовы, уподобленные меди. Не таковы, говорю, те люди, которые тверды в добрых учениях. Хотя бы они шли и среди множества камней преткновения и соблазна, они «не преткнут о камень ногу свою» (Пс. 90:12), не упадут и не разобьются.
Таков был и усопший в Боге архимандрит. Не как глина, но как медь стоял он твердо, как бы водруженный и неподвижный, так что ни ветры напастей, налетавшие на него и на всю обитель из мира, не поколебали его, ни реки испытаний не потопили его, ни внешние и внутренние скорби и беды не сокрушили его как какую-либо глину, ни сети вражии не вредили ему настолько, чтобы он пал в какую-либо глубокую и известную яму по пути к спасению. Он всегда был столпом, и столпом, утвержденным в Боге, говоря словами Писания: «Утвердилось сердце мое в Господе, Господь – утверждение мое и прибежище мое» (Пс. 17:3). Из таких духовных материй, из терпения и твердости, созидался усопший в Боге высокопревелебный архимандрит, созидался не только как столп Соломонов, стоящий в церкви, но и как столп Даниилов, хитроумно созданный в Екбатане Мидийской.
Еврейский историк Иосиф пишет, что святой пророк Даниил, находясь в плену в идолопоклоннической стране, имел там великую силу, ибо царь возвеличил его и поставил князем над воеводами и над всей Вавилонской страной, и что он соорудил в Екбатане, мидийской столице, столп весьма великий, дивный и великолепный, потратив на него немало средств, и этим столпом восстановил упавшую славу израильского народа в земле неприятельской. Тот столп имел две особо отменные вещи. Во-первых, как сообщает историк, он и после долгого времени казался столь новым, как будто был выстроен теперь: по прошествии нескольких сот лет, ко времени этого историка, строение осталось таким, как будто бы оно было выстроено при нем, и всегда казалось новым. Во-вторых, в нем погребались цари мидян, парфян и персов, и таким образом он сделался единой гробницей этих владетелей и монархов.
В такой же столп духовно созидал себя усопший в Боге высокопревелебный архимандрит, ибо воистину имел в себе обе вещи, приписанные историком столпу Даниилову. Что касается всегдашней новизны сего столпа, то здесь я назову его великодушие, которое, мужественно претерпевая все находящие извне скорби, утешается в едином Боге. Ибо как новизна столпа Даниилова не была повреждена воздушными переменами, ветрами и дождями, так и великодушие мужественного человека не изменяется от находящих извне напастей. Кто не изнемогает в скорбях, кто не бывает удручен напастями, кто не падает в малодушии и маловерии и, возложив всю печать свою на Бога, полагает надежду в Нем одном и Им прохлаждает свое сердце, тот всегда нов, радостен в Боге и как бы беспечален, по Писанию: «Нас огорчают, а мы всегда радуемся» (2Кор. 6:10). Ибо находящие извне скорби умножают в богодуховенном муже не печаль, а духовную радость о Боге.
Воспевает пророк Аввакум: «Хотя бы не расцвела смоковница и не было плода на виноградных лозах, и маслина изменила, и нива не дала пищи, хотя бы не стало овец в загоне и рогатого скота в стойлах, – но и тогда я о Господе радуюсь и возвеселюсь о Боге Спасе моем» (Авв. 3:17–18).
Смотрите, откуда этот пророк, исполненный Святого Духа, преисполняется радостью? Не от скорбей ли, напастей и печалей? Сады, говорит он, огороды и виноградники не дадут плода, не будет урожая в поле, голод будет среди людей и скота, и если кто-либо похитит волов от яслей, разве не напасть, разве не печаль и хлопоты будут от этого для господина? А пророк вместо скорби и печали воспевает: «Я о Господе радуюсь и возвеселюсь о Боге Спасе моем». Почему и говорит, когда случаются такие печали: если я снесу их мужественно и не буду малодушествовать, то достигну совершенства и буду возвышен Богом. «Господь Бог мой, сила моя, и направит ноги мои к совершенству и на высоту возведет меня» (Авв. 3:19)!
Видите, как находящие на богодухновенного мужа скорби умножают его духовную радость о Боге. Прекрасно говорит об этом святой Киприан, согласуясь с пророческими словами: «Пусть не будет плода в винограднике! Пусть обманет древо маслинное! Пусть злаки увянут от зноя, и поле не даст урожая! Что в этом христианам, что в этом служителям Божиим, которых призывает рай, которых ожидает благодать и богатство небесного царствия? Пусть радуются о Господе, а злое и противное мира сего пусть несут с мужеством, если чают будущих благ!»
Такова была новизна, таково было мужественное великодушие, такова была всегда духовная радость в Боге ныне поминаемого богодухновенного мужа, высокопревелебного архимандрита. Не было ли плодов в винограднике, то есть добра в святой обители, как бы те виноградники были опустошены нашествием неприятельским, оскудевала ли пища у овец, то есть умалялись ли доходы словесных овец в Богородичной овчарне, пропадали ли волы от яслей, то есть отходили ли местности к польской стране и как бы уводились у святой обители волы, случались ли другие подобные немалые скорби, напасти и заботы, – этот столп не терял своей новизны, сей, говорю, богодухновенный муж не терял своего великодушия, упования и духовной радости в Боге, но в тайных молитвах своих песнословил сердцем вместе с Аввакумом: «Я же о Господе возрадуюсь и возвеселюсь о Боге Спасе моем», – ибо он хорошо помнил совет святого апостола Иакова: «С великою радостью принимайте, братия мои, когда впадаете в различные искушения», то есть в скорби, в печали и различные напасти (Иак. 1:2).
Что касается другой вещи, достойной примечания, которую имел столп Даниилов, того, что в нем погребались цари мидян, парфян и персов, то и ее можно усмотреть мысленными очами в нашем столпе духовном. Да будет мне позволено здесь назвать смертные грехи царями, и царями нечестивыми. К этому мне дает повод апостол в следующих словах: «Да не царствует грех в смертном вашем теле» (Рим. 6:12), – где он называет грех царем, и это истина. Ибо известно, что как царь обладает своими подданными, так грех водит за собой того, кого оседлает и в чьем сердце укоренится. И потому, сколь много грехолюбивый человек имеет грехов и страстей, которые совершает, столь же много он имеет нечестивых царей, которым повинуется: «которого хочу, не делаю, а которого не хочу, делаю» (Рим. 7:19).
Эти нечестивые цари, грехи, говорю, смертные, у одного живут и царствуют, у другого умирают и погребаются. Они живут и царствуют у того человека, который не имеет смерти пред очами, обещая себе долгую жизнь и говоря: все время в моей власти, успею покаяться в старости. У такого греховное царство заложило свою столицу, как свидетельствует об этом Давид: «Как нет успокоения в смерти их». Святой Иероним с еврейского языка читает это место так: «Как не помышляли о смерти своей, посему овладела ими гордость совершенно, оделись они в неправду и нечестие свои. Происходит как из тука неправда их, ходят они по любви сердца» (Пс. 72:4, 6–7). Они, говорит он, не мыслили о смерти, и потому в них воцарились все грехи. Умирают же и погребаются эти нечестивые цари у того человека, который всегда имеет смерть пред очами. У того, кто поминает кончину, грех не поселится: «Вовеки не согрешишь» (Сир. 7:39).
Прекрасно говорит апостол от лица всех помнящих о смерти: «Смерть действует в нас, а жизнь в вас» (2Кор. 4:12), – то есть как бы говорит: «Вы потому так много себе позволяете и беспечно грешите, что в вас действует жизнь, и вы надеетесь долго прожить на свете, мы же живем скромно в страхе Божием и остерегаемся грешить, ибо в нас действует смерть, мы имеем смерть пред очами, мы смотрим во гроб: «Страх смерти напал на нас» (Пс. 54:5).
Обращаюсь здесь к духовному столпу нашему, телом уже сошедшему во гроб, а душой пребывающему на небе, к высокопревелебному его милости отцу архимандриту Печерскому, и повторяю, что в нем погребались цари мидян, парфян и персов, погребались, а не царствовали, умирали, а не жили, побеждались, а не побеждали, ибо в нем действовала смерть, ибо он памятовал о смерти. Мир сей, полный прелестей и соблазнов, подобный царю персов, предавшихся волхвованию и чарованию; плоть, восстающая против духа, как царь парфян, почитающих скверную Венеру дьявол, погубляющий наши духовные плоды, как царь мидян, имеющих страну бесплодную, – все эти злые, но сильные цари, если когда-либо приступали к той непобедимой крепости, если когда-либо атаковали тот крепкий столп, совершенно изнурившись над ним, как младенцы над камнем, принуждены были пасть около него трупами, становились мертвыми и погребались.
Погребен был в нем мир, когда он с молодых лет оставил «мир и все, что в нем» (1Ин. 2:15), и жил в иноческом чине непрерывно до конца своей жизни, ибо хорошо знал, что «проходит образ мира сего» (1Кор. 7:31), и проходит так, как говорит Давид об одном превозносящемся в мире кедре: «И прошел я мимо, и вот, его нет» (Пс. 36:36). Слова: «мимо прошел», – халдейский Парафраст (толкователь) употребляет в третьем лице и читает это место так: «Мимо он прошел, и вот его нет». Подобно этому проходит и мир сей: «Мимо он прошел, и вот его нет». Писание не говорит: «и вот его уже нет», но: «И вот его нет», то есть как бы говорит: и тогда, когда был мир, его по-прежнему не было, ибо сколько бы веков он в себе ни имел, все в нем неистинное, все непостоянное, все как будто бы и не было. Имеет богатство, подлинно существующее, но скоро погибающее, имеет почести, но неистинные, ибо они скоро изменяются, имеет роскошь, но не существующую, ибо она скоро утекает. И потому, хотя мир и существует, но его как бы нет и не было: «И вот его нет». Благоразумно поступил усопший в Боге архимандрит, когда подобно Марии избрал благую часть (Лк. 10:42): избрал отвержение мира, как вещь истинно добрую, которая, противоположно неистинному и непостоянному миру, заслуживает себе вечное пребывание на небе.
Погребено было в нем мудрование плоти, восстающей против духа, когда по совету апостольскому он «умерщвлял тело свое» (1Кор. 9:27), чтобы жить с Христом Господом, ибо он знал, что достигнет вечной жизни не иначе, как через самоумерщвление, согласно словам Писания: «Умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3:3). Сначала сказано умерли, и умерли через умерщвление своего тела, а потом уже обещается вечная жизнь со Христом. И Моисей вышел с людьми израильскими из Египта в землю обетованную не ранее того, как в нем были поражены смертью первенцы египетские. Подобно этому и человек не войдет в жизнь вечную до тех пор, пока не истребит в себе самоумерщвлением своих страстей.
Усопший в Боге умертвил в себе того египетского первенца, когда духовными трудами, воздержанием, постом, бодрствованием и поклонами так истомил себя, что у него остались лишь кожа да кости, и потому свободно мог сказать о себе словами Давида: «Кости мои как сухое дерево высохли, и я как сено высох» (Пс. 101:4).
Пал побежденный этой крепостью и дьявол, которого он победил молитвой как мечом. Ибо молитва – это меч, как говорит святой Златоуст: «Когда бесы видят нас вооружейными молитвой, они отбегают как разбойники и злодеи, узревшие воинский меч, обнаженный над их головой». Как злодеи отвращают свою голову от меча, так и дьявол уклоняет свою шею от молитвы. Но истинно то, что во блаженной памяти преставившийся отец наш был весь на молитвах, весь на прилежном исполнении церковных и келейных правил, почему и побеждал молитвой, как мечом, человекоубийцу-дьявола (см. Ин. 8:44).
Итак, у сего духовного столпа находили свою смерть и погребение мир, плоть и дьявол, как некогда в столпе Данииловом цари персов, парфян и мидян.
Когда возлюбленная в раю в Песни Песней начала заниматься созиданием неких духовных столпов, то ей припевал Дух Святой: «Ноздри твои как столп, шея твоя как столп» (Песн. 7:5). Затем и сама она говорит о себе: «Сосцы мои как столп». Не хотел ли здесь Дух Святой от лица возлюбленной сказать это тем людям, которые в нашем мире стараются созидать не иные столпы, как ноздри, шею и грудь? Ибо те, которые хотят наслаждаться тщетной людской славой, как бы неким запахом, которые усиленно стараются об этом и к этому прилагают все свои силы, – не творят ли, говорю, они ни что иное, как «созидают ноздри свои как столп», и столп дымный, о котором вспоминается в книгах Судейских: «Явился огонь, исходящий от города, и столп дымный» (Суд. 20:40). Ибо, как известно, дым бывает там, где огонь обжигает какую-либо вещь. Подобным образом происходит и тщетная слава от людской хвалы, и как дым разливается в воздухе и исчезает, так и пустая похвала исчезает как дым.
Те, которые много о себе думают, от гордости высоко вытягивают свою шею, стараются возвыситься, не творят ли они не что иное, как «созидают шею свою как столп», и столп из тростника? Ибо как тростник возрастает высоко вверх, а внутри пуст, так и считающий себя чем-то – ничто. А те, которые всю мысль свою утопили в богатстве, не творят ли они не что иное, как созидают сосцы свои как столп, говоря душе своей: «Много добра лежит у тебя на многие годы». Они как сосцы: «Ешь, пей, веселись» (Лк. 12:19).
Так мог бы сказать Дух Святой, приравнивая сосцы Своей возлюбленной к некоторым людям. Однако известно, что Дух Святой имел здесь в виду особые богословские добродетели Своей возлюбленной: веру, надежду и любовь. Когда Он говорит: «Ноздри твоя, как столпы», – Он показывает ей веру, которая невидима, по словам апостола: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). И как благовонная вещь, хотя бы она хранилась где-либо невидимо для очей, узнается по запаху, так и вера, хотя она невидима, однако через нее, как бы по какому-то запаху, познается в нас Бог.
Когда Дух Святый говорит: «Шея твоя как столп», – то показывает ее надежду на Бога. Ибо как столп, так и надежда возносится горе́, утверждается Богом; и как столп бывает неподвижным, так и «надеющийся на Господа, как гора Сион, не подвигнется вовеки» (Пс. 124:1). Когда же говорит: «Сосцы твои как столп», – то этим являет любовь ее, исходящую из сердца, никуда не разливающуюся, но прямо направляющуюся к Богу.
Не погрешу, если обращу эти слова Святого Духа к нашему столпу духовному, усопшему в Боге отцу и пастырю, ибо он был воистину совершенным в этих трех добродетелях: вере, надежде и любви. Не такой он был человек, чтобы созидать «ноздри свои как столп», чтобы, говорю, желать суетной людской славы и возноситься в тщеславии подобно дыму в воздухе. Он не созидал «шею свою как столп», ибо не возносился на высоту гордости и самомнения, как пустая трость. Он не созидал и «сосцы свои как столп», ибо не полагал надежды своей на имения, но собирал их для того, чтобы сосать их, как сосцы, питая теми сосцами убогих, и основывал всего себя на вере, надежде и любви.
Был столпом, непоколебимым в вере, как свидетельствуют об этом его устные диспуты с противниками и написанные им мудрые ответы на хульные вопросы, предложенные гонящими благочестие.
Был столпом в надежде, что извещает само набожное житие его, всегда происходящее из надежды. Никогда человек не стал бы отдаваться великим духовным трудам, подвигам, молитве и другим добрым делам, если бы он не надеялся получить за это милость от Бога. Но истинно то, что усопший в Боге архимандрит был весьма набожной жизни, как это всем известно, и потому имел совершенную сильную надежду на Бога.
Был столпом в любви, в любви к Богу и ближнему. Что он любил Бога, это видно уже из того, что он любил ближнего, ибо «любящий брата любит Бога» (1Ин. 4:21), а что он любил ближнего, это засвидетельствуйте вы, имевшие с ним постоянное общение, пользовавшиеся его благосклонностью, насыщавшиеся его добротой и узнавшие любовь его, и признайте, что как в вере и надежде, так и в любви он был столпом крепким и сильным. Но, видя сильную крепость столпа сего, обратим очи свои и на высоту его.
Высота столпа сего, как я думаю, и как признаете и все вы, заключалась ни в чем ином, как в великом самоуничижении. Возвышением для него было то, чтобы быть смиренным, ибо «унижающий себя возвысится» (Мф. 23:12). И поистине ничто не возрастает пред Богом так высоко, как святое смирение.
Пророк Самуил, когда он однажды пришел в дом Иессея и пред ним поставлен был малый отрок Давид, услышал глас с неба, говоривший ему: «Встань и помажь Давида, ибо он благ» (1Цар. 16:12). Святой Григорий удивляется здесь тому, что Бог повелевает столь великому пророку встать пред малым детищем. «Разве, – говорит он, – пророк не мог сидя помазать малого отрока на предназначенное ему Богом высокое место? Что это значит: «Встань и помажь его?» – неужели отрок был столь велик, что он не мог помазать его сидя?» И затем он сам отвечает на свой вопрос: «Сидя мы не можем достигать высоких вещей. Великая добродетель – смирение, велика высота смиренных, если с вершиной их не могут сравниться и пророки!»
На великую высоту возрос через смирение ныне поминаемый отец и пастырь наш. Ибо быть стражем святых нетленных мощей в пещерах, быть первостоятелем в этой святой, Богом созданной Богородичной церкви и пастырем словесного избранного стада, – разве это не великая и высокая вещь? Иметь великую милость у пресветлых и благочестивых великих Монархов, быть воспоминаемым с любовью пресветлым монаршим синклитом, иметь всяческое почтение от ясновельможного реймантора, – разве все это не великая и высокая вещь? Наконец, иметь доброе имя и блаженную память от каждого из людей, как духовного, так и светского сословия, и у всего народа не только при жизни, но и по смерти, – и это также вещь немалая! Сам Соломон завидовал сему, когда сказал: «Лучше иметь имя доброе, чем богатство многое» (Притч. 22:1).
Но каким же образом он возрос на столь великую высоту? Воистину, через смирение, кроме других добродетелей: «стяжал смирением высокая» (тропарь общий святителям), каковым смирением был исполнен в сердце, исполнен в словах, исполнен в добрых нравах, а через это он высок не только у людей, но – надеемся – и у Бога, ибо за смирение Господь помянул и поминает его в небесном Своем царстве.
Назначение столпа, возвышающегося вверх, – носить тяжесть, поддерживать величину строения. Исполнял сие назначение и усопший в Боге пастырь наш. Он подкреплял святую Церковь, был столпом святой обители и для каждого особо был утверждением. Поддерживал Церковь такими плечами, какими некогда Павел заповедал подкреплять ее Тимофею: «Будь образцом для верных в слове, в житии, в любви, в духе, в вере, в чистоте» (1Тим. 4:12). Был столпом святой обители, подобным столпу в храме Соломоновом, ибо воистину эта святая обитель подобна церкви Соломоновой, в которой были позолоченные стены, а Херувимы, осеняющие алтарь, и все необходимые для служения сосуды были из чистого золота; было медное море, которое поддерживали своими хребтами двенадцать волов; на стенах, столпах и дверях были нарисованные подобия фиников, кедров и маслин и подобия Ангелов.
Все это, слушатель, ты можешь усмотреть духовными очами в сей святой обители, как бы во второй церкви Соломоновой. Найдешь здесь и стены позолоченные, которыми служат уставы иноческого жития, как и святой Каллист, говоря о евангельском винограднике, огражденном оплотом, разумеет под той оградой закон.
Законами, установленными для иноческой жизни, святая обитель ограждается и защищается, как стенами. И стены эти позолоченные, а позолотил их выполированным чище золота разумом иже во святых отец наш Василий Великий, а после него многие преподобные, потом преподобные отцы наши, патроны этого святого места Антоний и Феодосий и прочие угодники печерские. Эти законы, как бы непреоборимые стены, они прочно утвердили творениями и жизнью своей, как о том пишется и в нашем Патерике Печерском: «Восхотел преподобный Феодосий, игуменом, утвердить монастырь свой ограждением, кроме вещественного, мысленным, то есть чинным уставом иночествующих».
Найдешь здесь и Херувимов, осеняющих алтарь: таковы предстоящие пред алтарем Божиим и приносящие за себя и за весь мир бескровную Жертву. Они воистину Херувимы, ибо носят на себе Христов образ. На них, как на Херувимах, Христос почивает, согласно песнопению Дамаскинову: «Херувимы, яко на вас почил есть Христос!»
Увидишь здесь и сосуды золотые, которыми являются превелебные их милость отцы соборные, как бы носящие некий мед, мед во устах, как бы в золотом сосуде, имеют, говорю, доброе и здравое попечение о целости и устроении святой обители; разумным старанием их устраивается эта святая обитель, и потому она может сказать о них: «Это мои избранные сосуды, назначенные постоянно носить в себе тщательное попечение обо мне, чтобы я всегда пребывала в целости и порядках моих ненарушимою».
Увидишь здесь и море медное, поддерживаемое волами. Это море – святое послушание. Как известно, море в церкви Соломоновой было устроено для омытия священников, входящих в алтарь на служение, и для очищения скверн. Подобно этому, святое послушание есть средство омывания грехов и очищения совести для всех тех, которые, искренно и с усердием отдав себя на службу Богу, исполняют обеты послушания до своей кончины.
Море это, то есть святое послушание, держат волы, то есть истинные послушники, ибо, как известно, инок и послушник – это вол, который тянет ярмо Христово: "Возьмите, – говорит Христос, – иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем» (Мф. 11:29). Как вол, так и усердный послушник безропотно несет все, что на него ни возложат, исполняет все, что бы ему ни повелели, и исполняет без ропота. Какое бы бремя ни возложили на него, он несет его, внимая словам Христовым: «Придите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11:28).
Найдешь тут, как и в церкви Соломоновой, подобия фиников, кедров, маслин и Ангелов, а ими являются все превелебные, честные во Христе отцы и братия, из которых одни, как финики, цветут, добре возрастая: «Праведник как финик процветет»; другие умножают свои плоды, как кедры Божии: «Как кедр, что в Ливане, размножится» (Пс. 91:13): иные приносят духовные плоды, как маслина плодовитая: «Я же как маслина плодовитая в доме Божием» (Пс. 51:10); а другие, уже достигнув совершенной жизни, являются как бы Ангелами во плоти и украшают святую обитель, как подобия фиников, кедров и маслин украшали церковь Соломонову.
Итак, эта святая обитель подобна церкви Соломоновой. А все это духовное здание подкрепляет и утверждает своей главой высокий в Боге превелебный его милость господин отец архимандрит, отец и пастырь наш. Ибо на нем, как на столпе, поистине возлежит все здание, на него все взирают, и утверждаемые им, стоят непоколебимо все порядки, весь чин. Укреплял эту духовную церковь, обитель Печерскую, духовный столп, усопший в Боге архимандрит, поддерживал, как второй Атлант, и в такие времена, когда святая обитель переживала наибольшие внутренние и внешние брани, совершавшиеся в Отечестве. Он был утверждением и для каждого, в особенности же носил немощи вверенных ему овец, будучи одним из числа тех, которым сказано: «Вы, сильные, должны сносить немощи бессильных» (Рим. 15:1). Слушая его учительные слова, немощные подкреплялись ими, как лекарством, взирая на его добродетельную жизнь, каждый из братии созидался и опирался, как бы на столп. Видя его отеческую милость к себе, он держался около него, как виноградная лоза у кола своего, и, следуя за ним, как овца за своим пастырем, питался от него в достаточной мере духовной пищей.
На столпах обычно полагаются какие-либо знаки для вечной памяти. Так, на римских столпах находились изображения римских кесарей. На столпах Александровых были письмена на память о победах его. На пирамидах Маккавейских были корабли и оружия. На гробе Иосифа были помещены каменные снопы в память того, что он прокормил землю Египетскую во время голода. На столпе Давидовом – щиты и стрелы: «Тысяща щитов висит на нем и все стрелы сильных» (Песн. 4:4). Наконец, столпы в церкви Соломоновой, как сказано выше, были украшены золотыми сетями, лилиями и яблоками.
И сей столп церкви Христовой, усопший в Боге, высокий в Боге превелебный, его милость отец архимандрит Печерский, имел в своей жизни, а ныне имеет в нашей памяти знаки, но не по подобию каких-либо иных столпов, а по подобию столпов премудрого Соломона, стоявших во Святая Святых. Воззрением памяти своей мы можем видеть на этом мысленном столпе золотые сети, которыми служит его премудрое учение. Мудрость в Святом Писании называется рекой и морем, как, например, она говорит о себе у Сираха: «Насыщает мудростью, как Фисон, наполняет разумом, как Евфрат и как Иордан во дни жатвы»; и ниже: «Труды мои были мне рекою, и река моя была мне морем» (Сир. 24:27–28, 34). Учения, подобные рекам и морю по неисчерпаемой мудрости, являются сетями, как говорит святой Дамаскин, обращаясь к апостолам: «Мрежею (сетью) учений ваших вселенную уловисте».
Искусен был в такой ловле и усопший в Боге отец наш, ибо он с молодых лет начал ловить словесных рыб сетью учения, приводя их в разум. Я хорошо знаю, что, напившись вод премудрости из разных рек, из разных, говорю, школ, куда и через моря путешествовал, он сначала начал учить с прилежанием в Киевской Братской школе. И здесь сколь много студентов вразумил в цветущей молодости и показал искусными в премудрости, столь же много уловил для Христа рыб малых. Потом приступил к ловле в глубине больших рыб, когда с кафедры простирал целый невод проповеди слова Божия о царстве Божием и тем уловлял людей, направляя к смирению и набожности. Еще далее приступил в глубину с сетями учения, когда и в ректорстве, и в игуменстве уготовлял рыб, плавающих в водах духовной мудрости, к столу Христову не только словом, но и житием, полезным в иночестве, чистотой, нищетой и послушанием.
Всего же глубже распростер духовные свои сети, когда за свои высокие достоинства был вознесен на пречестное место в этой святой обители, на архимандрию. Здесь он столь приукрасил сети своего премудрого учения золотом большого старания, трудов и подвигов, что я смело могу сказать о нем: «На столпе мрежи златыя духовнаго онаго столпа нашего украсила сеть», и сеть не простая, а золотая. Ибо слова полезного учения, как в сети нити, связываются одни с другими и становятся великой сетью.
Великое учение, подкрепляемое исполнением на себе самим делом слов учительных, – это чистое золото, и словесные рыбы уловляются не столько простой, сколько золотой сетью. Люди, говорю, получают пользу не столько от изреченных слов, сколько от добрых дел своего учителя и от его добродетельной жизни.
Может быть, кто-нибудь скажет, что усопший в Боге пастырь, взойдя на высокую честь властительства, особенно в этой святой обители, не восходил на кафедру, не произносил проповедей. Таковому я отвечу: этот премудрый ловец Христов больше уловил самим своим добрым делом, чем кто-либо другой словом; больше научил своим набожным житием, чем кто-либо проповедью; больше приносил пользы молча, чем кто-либо другой многословный, ибо голос дел громче и действеннее, нежели голос слова.
Пусть ты способный оратор, как второй Демосфен, пусть ты разумный философ, как второй Аристотель, пусть ты сладкоречив, как второй Цицерон, но без добрых дел ты никогда не сделаешь того, что сделал косноязычный Моисей своими добрыми делами. Те никого не уловили для неба, и сами увязли в своих сетях: «В сети своей увяз грешник» (Пс. 9:16–17), – а этот своей исправностью пред Богом в добрых делах как бы сетью извлек весь Израиль из Чермного моря на сушу.
Если рассуждаешь мудро, а живешь безумно, учишь добру, а живешь во зле, поучаешь других, а сам развращаешься, то много ли успеешь? Грешнику Бог сказал: «Зачем ты проповедаешь уставы Моя и держишь завет Мой в устах своих, ведь ты возненавидел наставление» (Пс. 49:16–17). Недаром святому Богослову, когда ему была дана с неба книга, поведено было тотчас же съесть ее: «Возьми книгу и съешь ее» (Откр. 10:9).
Зачем же повелевается ему съесть книгу? Разве учителю недостаточно иметь книгу при себе, носить и читать ее, и других поучать из нее? Недостаточно. Учителю необходимо прежде всего самому съесть книгу, то есть самому быть прилежным исполнителем закона Божия, исполненным добрых дел, и затем уже учить других. Недостаточно иметь сеть науки, но необходимо иметь для сети и золото, то есть добрых учеников, если хочешь за свое слово быть записанным у Бога.
Ныне поминаемый отец и пастырь наш воистину имел золотые сети, имел мудрую науку с добрыми делами, уловляя сначала простой сетью, потом же, когда он достиг совершенного возраста, сделавшись мужем совершенным пред Богом и людьми, духовная ловля его велась золотой сетью.
Еще видим на том духовном столпе и золотые лилии, как сказано в книгах Царств: «На столпах возложения сделаны венцы наподобие цветка лилии» (3Цар. 7:19). Да позволено будет мне назвать лилиями убогих и милостыню, творимую убогим. Сам Господь, желая, чтобы слуги Его были нищими духом, повелел им взирать на лилии и уподобляться им: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут» (Мф. 6:28). Нищий и убогий человек воистину – лилия полевая, полевой цветок, не имеющий, где главы приклонить, а если и имеет какую-либо хижину, то в ней, как в поле, «есть где сесть, да нечего съесть». Поэтому убогий человек без преувеличения может быть назван лилией.
Милостыня, творимая убогим, есть также лилия! Цветы лилии Сам Бог назвал некой одеждой: так одевает Бог полевую траву и говорит, что в такую одежду не облачался «и Соломон во всей славе своей» (Мф. 6:29–30). Кто же облачался? Возлюбленная Его, соцарствующая Ему, о которой Он говорит в Песни Песней: «Как лилия, так возлюбленная Моя» (Песн. 2:2).
Что же это за одежда, украшенная лилиями? Это воистину святая милостыня, творимая убогим, как о том свидетельствует блаженный диакон Агапит, который в письме к царю Юстиниану говорит так: «Одежда неветшающая – это риза благотворения, а нетленное одеяние – любовь к нищим, поэтому хотящему благочестно царствовать следует украшать такими одеждами душу, ибо одетый в порфиру нищелюбия сподобляется небесного царствия».
Милостыня, говорит он, есть та единственная порфира, в которую одевается лицо, царствующее вместе с Христом, и такая порфира, такая риза делается из полевых лилий, а не из лилий садовых. Ибо между лилиями, растущими в поле, и лилиями, растущими в саду, немалая разница. Лилия садовая ограждается оградой, и не всякий может свободно подойти к ней, разве только один господин или званый гость. А к полевой лилии может приступить каждый: сорвет всякий, кто бы ни захотел, и она увеселит красотой очи его и запахом нос. Поэтому и Христос Господь, когда восхотел назвать Себя цветком, то не назвался цветком, растущим в саду, а цветком, растущим в поле: «Я цветок полевой и лилия долин» (Песн. 2:1), – и это для того, чтобы все знали, что к Нему, как к растущему в поле цветку, невозбранный доступ для всех: как для людей великих, так и для малых детей. «Не возбраняйте, – говорит Он, – детям приходить ко Мне» (Лк. 18:16).
Поэтому из полевых, а не из садовых лилий слагается порфира милостыни у лица, царствующего вместе со Христом, то есть из имений, щедро раздаваемых, а не из удерживаемых скупостью. Ибо есть такие, которые укрывают свои имения, как лилии в саду, в шкатулки, в сосуды, и к ним нет доступа ни для кого, кроме одного только господина, да еще злодеев, которые временами добираются до них. Такие не могут облечься в порфиру небесного царства. Но есть и другие, которые сажают эти лилии, имения, говорю, свои, в открытом поле, то есть в руки убогих, и такие заслуживают себе нетленное, вечноцветущее славой одеяние на небе.
Признаете, милость ваша, что поминаемый ныне высокопревелебный его милость отец архимандрит обильно насаждал лилии имения в поле – в руках убогих, что он был щедрым раздавателем милостыни, что сей духовный столп был украшен цветком лилии, как бы некой порфирой, ибо он был столь милостив к убогим, что его называли вторым Иоанном Милостивым. Украшение его было в том, чтобы ущедрить нищего, в том его утешение, чтобы напитать алчущего, его лилии в том, чтобы одеть нагого. Уступаю я здесь свое место вам, полевые лилии, вам, говорю, убогие, калеки, бедные, странствующие: вы похвалите своего благодетеля за милостыню, вы ублажите своего питателя за милость его, вы возвеличьте своего утешителя в бедах за щедрость его, помяните, увенчайте словесными лилиями, – достойными памяти похвалами!
Он был для сирот отцом, который не презрел и наименьшего, и воззрел на него ласковым оком. Он был для овец пастырем, который заботился о том, чтобы хорошо прокормить и самую захудалую овечку. Он был благодетелем, от которого никто не ушел с пустыми руками: Блажен щедрый и дающий; блажен милостивый, ибо он (в надежде на Бога) помилован будет (см. Мф. 5:7). Ибо творимая милостыня поистине никогда не пропадет, но всегда обретется на небе.
Екклезиаст советует: «Отправляй хлеб твой в воду, так как через множество дней найдешь его» (Еккл. 11:1–2). Что же это за воды, в которые он советует бросать хлеб, чтобы после найти его и пользоваться им? Воистину, это не иные воды, как люди убогие, согласно словам Богослова: «Воды, которые ты видел, суть люди и народы» (Откр. 17:15). Брошенный в эти воды хлеб, то есть добро, творимое ближнему, помощь убогому, милостыня бедному, по прошествии многих дней земной жизни найдется в водах, которые превыше небес.
Некогда в Риме был найден некий древний гроб с приваленным к нему камнем, очевидно, принадлежавший какому-либо знатному лицу. В этом гробе около костей была найдена табличка, на которой были написаны в две строчки следующие слова: «Я истощил, даровал, сохранил, имел, имею, погубил». Что означали эти слова, – никто не мог понять.
Созвали людей мудрых, оказавшихся там в это время, и они после долгого разбирательства пришли к единому соглашению и истолковали эти слова так: «То, что я истощил, имел; что отдавал, то имею; что сохранил, то погубил». То есть мертвец в том письме как бы говорил живым: только то, что я сделал кому-либо доброго при жизни моей, что отдал просящему, неимущему, я нашел после смерти моей, только то у меня не пропало, только то я имею навеки; все же, что в жизни было истрачено, вложено в шкатулку, замкнуто в хранилище, сохранялось в земле, – все это пропало, и я не имею от него никакой прибыли: «Что отдавал, то имею; что сохранил, то погубил».
Но кто же усомнится в том, что усопший в Боге отец наш ныне нашел на небе все то, что при жизни своей раздал убогим? Хлеб святой милостыни, брошенный «в воду», то есть отданный убогим, он нашел «на тихой воде» (Пс. 22:2), обрел благодать у Бога, и подобно римскому мертвецу ныне говорит нам: «Что отдавал, то имею», – то, что истощил убогим, имею у Бога, что раздал на земле, то собираю на небе, что даровал увечным, то ныне получаю сторицей и наследую вечную жизнь.
Наконец, мы можем видеть на нашем духовном столпе яблоки позолоченные, которыми служат добрые дела его, ибо добрые дела подразумеваются в Священном Писании под плодами дерева. Так, святой Давид провидел о блаженном муже: «Будет как дерево, которое плод свой даст в свое время» (Пс. 1:3). Потому же и возлюбленная говорит о своем Возлюбленном в Песни Песней: «Как яблоня среди деревьев, так брат мой» (Песн. 2:3).
Яблоками у блаженной памяти преставившегося отца нашего являются его добрые дела. Сколь велико их число, о том знать мы не можем, только Сам Бог, «исчисляющий множество звезд» (Пс. 146:4), ведает число этих плодов. Пророк Иеремия исчисляет на столпах Соломоновых по пятьдесят яблок гранатовых около венцов. Я же не отважусь исчислять духовные плоды сего мысленного древа и мысленного столпа Церкви Божией, ибо не смогу исчислить их, и не хватит мне времени для повествования. Да и кто может счесть и открыть сокровенные, одному только Богу известные его подвиги, как-то: умерщвление тела, всенощные молитвы, постоянные воздыхания к Богу, возношения очей, сердца и рук?
О, если бы могли поведать о том те места, на которых он подвизался: если бы келья и скит рассказали о том, сколько времени употребил сей набожный архимандрит на прилежные молитвы, сколько капель слез излил он пред Богом, сколько раз подобно мытарю ударял в грудь, сколько положил великих, но смиренных поклонов! Но все это уже воздается ему явно вместе со всеми в добре подвизавшимися, ибо говорится в Писании: «Помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6:6).
В древности на столпах возлагали венцы. В подражание тому и Соломон в церкви Святая Святых возложил на столпах венцы, ибо и золотые сети были сделаны вокруг наподобие венцов, и круги из лилий и яблок были возложены в виде венцов, как упоминает об этом и пророк Иеремия: «Яблоки на венцах по кругу» (Иер. 52:22).
Достоин поистине и сей столп наш духовный быть увенчанным венцами. За свою великую премудрость при золотой сети достоин венца из неувядающего лавра. За отличное подаяние милостыни при цветах лилий достоин золотого венца. За все высокие достоинства достоин того, чтобы мы все своими молитвами испросили ему у Бога тот венец, которого ожидает апостол: «Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил; а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь, Праведный Судия, в день оный» (2Тим. 4:7–8).
Святой Иероним упоминает о древнем обычае римлян осыпать гробы умерших людей розами, фиалками и иными различными пурпурными цветами. Другие же говорят, что они возлагали на умерших венцы из цветов, как бы увенчивая течение их жизни при ее окончании. Подобно этому и здесь у гроба ныне поминаемого во блаженной памяти преставившегося его милости господина, отца и пастыря нашего, вижу сплетенные и рассыпанные цветы. Когда высокий в Боге превелебный его милость господин архимандрит с превелебными их милостями отцами игуменами киевскими и со всеми отцами и братиею встанут по обычаю церковному вокруг печального сего катафалка, окружая его, то это будет венцом, а когда братья начнут петь панихидные гимны, – это будет цветами.
И ныне, когда в Божественном алтаре около приносимой Жертвы за душу преставившегося стоит столь именитый круг служащих, – это венец, а когда творят молитвы за упокоение его души – это цветы. Когда и благосклонность ваша окружает сей гроб своим присутствием – это венец, а когда говорите: «Помяни, Господи, во блаженной памяти преставльшагося архимандрита Иннокентия», – это цветы. Когда и убогие во множестве окружают гроб своего благотворителя, – это венец, а когда восклицают с плачем: «Нет нашего отца и благодетеля!» – это цветы. И если кто-либо из братий, помнящий любовь отца своего, перейдет за него вервицу (четки) метаний (поклонов) на правиле своем в кельи, – это будет венцом; воздохнет раз и другой за него к Богу, – и это будет цветами. Итак, наш духовный столп имеет при гробе своем венцы и цветы.
Таким образом, поставив при гробе усопшего в Боге архимандрита пирамиду, или столп из духовных материй – словами поминовения, – напишем на нем слова Сираховы: «Память о нем не погибнет, и имя его будет жить в род и род; премудрость его прославят народы, и Церковь исповедует хвалу его» (Сир. 39:12–13). На столпе твердого в иночестве жития его напишем: «Не погибнет память о нем»; долго будет памятным не только в этой обители, но и всем российским монастырям и мирским людям примерное житие его, взирая на которое, как на светлую свечу, все будут получать от сего пользу, и через это память о нем не отойдет от святой обители, и его самого всегда будут вспоминать сердце и уста все братия в церковных и келейных молитвах и в проникнутых любовью беседах.
На золотой сети премудрости его напишем слова: «Премудрость его прославят народы». На лилиях милостыни напишем: «Имя его будет жить в род и род»; долго убогие будут вспоминать своего благодетеля. На яблоках добродетелей напишем: «Церковь исповедует хвалу его», – ибо за свои добрые дела он воистину достоин быть восхваленным в церкви, как говорит и апостол: «Слава, и честь, и мир всякому, делающему доброе» (Рим. 2:10); достоин того, чтобы память его, как венец из цветов, была сплетена из похвал ему от нас: «Память праведного с похвалами» (Притч. 10:7).
Оканчивая начатое дело, напомню еще один обычай древних людей, у которых при положении во гроб какого-либо доброго и знаменитого человека, приятели, слуги, сверстники и друзья его, сделав из золота или серебра или из другого металла сердце, или слепив его из воска, полагали в гроб и погребали вместе с ним, и это – в знак сердечной любви к нему и после смерти, как бы говоря: «Как при жизни твоей мы сердечно любили тебя, так и по смерти не перестаем любить тебя, и хотя ты с нами, а мы с тобой и разлучаемся телесно, но сердце наше неразлучно с тобой; мы спогребаемся тебе сердцем нашим, желая, чтобы память о тебе не умирала, но вечно пребывала в наших любящих сердцах».
Теперь, когда ныне поминаемый во блаженной памяти преставившийся отец и пастырь наш отошел во гроб, я не хочу толковать о том, кто и каким сердцем спогребается ему: сотворенным ли из золота любви, или из серебра приязни, или из какого-либо другого металла чувств сердечных. Скажу только то, о чем известно, что преемник преставившегося, высокий в Боге превелебный его милость господин отец Варлаам Ясинский, архимандрит этой святой Лавры, отец и пастырь наш, спогребается своему предшественнику, высокопревелебному его милости отцу Иннокентию Гизелю, архимандриту Печерскому, сердцем, сотворенным как бы из воска, расплываясь своим сердцем в ревностном сокрушении о нем и говоря вместе с Давидом: «Сердце мое стало как тающий воск посреди чрева моего» (Пс. 21:15). Он спогребается ему таковым сердцем для того, чтобы память о нем, как печать, изображенная на воске, всегда пребывала незабвенной, ибо, как известно, он с крайним сожалением вспоминает несказанную любовь и милость к себе отца своего, – он, который познал великие благодеяния его, получал властительскую его благосклонность, много лет имел приятные беседы с ним и утешался им, и потому слышит голос его, говорящий ему словами Писания: «Положи меня как печать на сердце твое» (Песн. 8:6) в незабвенную память, как и полагает его в сердце своем. Ибо, поминая отца и благодетеля своего, отзывается словами Давида: «Да будет забыта десница моя, прилипнет язык мой к гортани моей, если не буду помнить тебе, если не поставлю тебя, как верх веселия моего» (Пс. 136:5–6).
Таковым же сердцем и вся святая обитель Печерская спогребается отцу и управителю своему и, творя ему годичное поминовение, возглашает: «Высокий в Боге превелебныи господин, отче Иннокентие, отец и пастырь наш! Да будет тебе у нас вечная память, как память Иосии у Сираха, который говорит: «Память Иосиева (а мы скажем: Иннокентиева), как состав фимиама, приготовленный искусством мироварника! Во всяких устах она будет сладка, как мед и как музыка при угощении вином» (Сир. 49:1–2)».
Да будет тебе и во всей Российской Церкви вечная память, как у израильтян память о Моисее, о котором тот же Сирах говорит: «Возлюблен Богом и людьми Моисей (а мы скажем: возлюблен Богом и людьми Иннокентий), ему и память во благословениях; уподобил его славе святых» (Сир. 45:1–2). Да будет тебе вечная память и на небе вместе с преподобными и богоносными отцами нашими Антонием, Феодосием и прочими отцами Печерскими, и да слышишь там всегда такое приветствие, какое некогда было сказано Ангелом милостивому Корнилию: «Корнилий! Молитвы твои и милостыни твои пришли на память пред Богом» (Деян. 10:3–4).
Иннокентий! Услышаны все твои молитвы, которые ты возносил при жизни, и все милостыни, которые ты творил щедро, ныне воспоминаются пред Богом, и если ты имеешь дерзновение пред Ним, не забудь и вспомнить пред Ним и о нас. Да будет тебе у нас, на земле, а нам – у тебя, на небе, пред Богом вечная память! Аминь.