«На молении у штундо-баптистов» (о судебных преследованиях сектантов)

Уже с час сидели мы с о. Алексеем в его тепло натопленном доме и «сумерничали». Разговаривали мало. Больше «молчали о многом». В ушах у нас всё шумело от давешней длинной и упорной беседы с штундистами. Боже мой, какие они закоренелые фанатики и как трудно с ними справляться!..

Я первый нарушил наше молчаливое раздумье. Встал я, чтобы пройтись по комнате. Подхожу к окну и глазам своим не верю: улица вся была залита лунным светом. Избы словно дремали, одетые в прекрасные белоснежные покрывала. Меня неудержимо потянуло вдруг на улицу, – под это ясное, морозное небо, усеянное, точно лампадами, мигающими звездами.

– О. Алексей! Пойдемте на село. Смотрите – какая чудная ночь. В этакую пору, право, грешно сидеть в комнатах!..

Мы быстро оделись и пошли улицей, по направлению к Церкви. Кругами нас стояла чисто сельская, мертвая тишина. Даже собаки попрятались от холода и не оглашали морозного воздуха своим докучливым лаем. Невольно самые благодатные, умиротворяющие думы проносились в голове. – Какая славная погода!.. Как тихо и мирно всё в природе!.. Как приветливо смотрит на всех кроткая и полная луна! И отчего это людям не живется между собой в братстве? Отчего между ними споры и крики, когда – один Бог у всех и одна же должна быть вера?..

Подходим к избе штундиста Ермила. Пред нами уже Церковь и широкая снежная пустырь. Радостно и с упоением смотрим мы в сияющую даль... Вдруг подле нас хлопнула калитка. Из нее вышел Ермил в накинутом на плеча тулупе. Он разом же признал нас.

– Что, погулять пошли?

– Да, Ермил, хотим освежиться. Больно уж давеча мы с вами намаялись.

– Ну, Господь даст – отдохнете. А чем гулять так-то, – пойдемте к нам на собрание. Побеседуете там. Всё время – пройдет веселее. Не то скучновато у нас стало. Должно – присмотрелись друг к другу... А? Пойдемте, право...

И мы быстро зашагали обратно по улице. Ермил скоро подвел нас к ярко освещеной избе. В окнах ее мелькали тени собравшихся штундистов. Многих из них Ермил узнал издали и называл по именам. Однако в самую избу попросил нас не входить вместе с ним. Предварительно он забежал «уведомить хозяина». Нам слышно было, как засуетились при этом сектанты, собравшиеся «на моленье». Потом, минуты через три, вышел сам хозяин и вежливо пригласил нас в дом, «к братьям».

Изба, в которой собрались штундисты, была довольно чистая и просторная. В ней, вместо обычной русской печи, стояла в стороне «голанка». Посредине – стол был покрыт белой скатертью. Кругом его – лавки, густо усаженные народом. Вдоль стен, облепленных какими-то лубочными картинами, сидели мужики: тут были и штундисты из «неважных», и православные зрители. – Женщины поместились на левой стороне избы. Их было не много и все они сжались возле кровати, завешенной нарядным пологом.

Войдя в избу и помолившись, мы поприветствовали собравшихся миром. Нам ответили молчаливыми поклоном. На время все смолкли. Пресвитер, бледный и возбужденный, рылся в «Голосе веры». Потом тихо он посоветовался с соседями, и штундисты запели стих из Посл. Ап. Павла к Тимофею: «Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки веков. Аминь» (1Тим.1:17). За первым стихом последовал целый ряд «псалмов», взятых из «Голоса Веры». Пели крепко, стройно и согласно. Бабы с увлечением подтягивали мужикам. Их пронзительные голоса придавали пению какой-то исступленный сектантский отпечаток; а чей-то могучий бас, словно труба иерихонская, шел во главе мелодии и господствовал над всеми партиями. Чувствовалось какое-то дикое воодушевление в голосах поющих. По временам, оно достигало необычной выразительности: тогда глаза всех горели какой-то железной энергией, соединенной с видимым задором против воображаемых «врагов» штундизма. Невольно жутко становилось на душе. Невольно сердце сжималось от боли при взгляде на этих бедных и напрасно озлобленных людей...

Слежу за сменой душевного волнения на лицах певцов. У одних в глазах – тихая грусть, осененная счастливой улыбкой. Это лица старух и простых безграмотных стариков. Они довольны и, видимо, умилены содержанием стихов. Другие смотрят сурово и строго, как будто во что-то проникают и что-то хотят понять. Эти вовсе не поют и лишь напряженно следят за течением общего «братского» пения. Таков был Трофим – старик восторженный, упрямый и малограмотный... Иные лица поющих производили прямо неприятное впечатление. На них так и отражалась злоба, смешанная с тупым самодовольством. Штундисты этого рода вертелись по сторонам и старались сильнее других выкрикивать слова в своем пении. В голосах их явственно слышалась деланность. Даже ненаблюдательному человеку заметно было, что эти хотят «поразить», «удивить» сторонних слушателей мастерством своего пения и напускной, искусственной чувствительностью...

Как-то бессознательно поворачиваются глаза от этих фарисеев к толпе более простых и добрых сектантов. Вот сидят они – понурые и озабоченные, словно недоумевающие о чём-то. В сердцах этих людей, несомненно, теплится любовь к своему вероучению. Они пошли «в святые» страстно и искренно, хотя и по чужим о наговорам. Они серьезно думают, что православные «не омыты еще кровью Спасителя», – и скорбят о них глубоко. На лицах этих людей нет и тени озлобления. Заметны, – наоборот, страданиe, тайная грусть...

Совсемъ иное настроение господствовало среди молодых девушек-сектанток. Прижавшись к постели, две из них о чём-то весело перешептывались и греховодно посмеивались. Ясно было, что их девичий ум далек от этой фанатичной толпы, – там где царит веселье и юношеский смех, где больше естественной простоты и радости. Я невольно взялся некоторое время следить за ними... Оказалось, что на штундистских собраниях члены далеко не все склонны к благоговению и сосредоточности. И здесь, как во всяком человеческом обществе, много суеты и рассеянности...

Кончилось пение. Василий Андреевич, пресвитер, встал проповедовать. Предметом для проповеди он взял третью главу первого послания Иоанна. Это его излюбленное место. Теперь он остановился на нём потому, что волнение и стеснение пред посторонними слушателями мешали ему говорить о каком-либо малоизвестном предмете.

«Поучимся, братья, от Слова Божия, – начал свою речь Василий Андреев. – Слово Божие на всё полезно. Оно нас и обличает, и исправляет и наставляет в праведности... Конечно, наша способность не от нас самих, а от Бога. Вот насколько Бог даст мне разума, я и протолкую вам Его Писание»...

Далее он прочитал всю третью главу и стал своими словами передавать ее нравоучительное содержание.

«Вот какую радость объявляет нам Апостол... Сын Божий умер за нас!.. Да. И мы должны думать о смерти Его и жить по Слову Божию. Не слушать только должны Слово, а жить по нему. Иначе – какая нам польза будет от Писания?..

Возьму для примера из житейского. Если кто поставит на стол кушанья, а сам не ест их, – какая польза будет от них его плоти? Никакой. – Так и про Слово Божие надобно сказать... Мы должны всю жизнь свою строить по нему, должны смотреть в него, как зеркало, и замечать в нём свои природные черты. Увидишь в себе через Слово красоту, – блюди ее пуще глаза, не марай грязью свой Божий образ... Почему это так, братья? Потому что в мире мы должны быть светлыми, чтобы язычники, смотря на нас, научились прославлять Отца Небесного... Этот род, лукавый и прелюбодейный, лежит весь во грехе. Мы, как рожденные от Бога, должны не грешить, должны быть чистыми от всякого пятна... Постараемся же быть рабами, готовыми в каждый час встретить Господина своего!..»

Так, стих за стихом, Василий Андреев перекладывал всю избранную главу. Речь его была проста, бесхитростна, близка к букве Писания. Запутывалась она редко и в общем – была довольно назидательна. Мужики слушали ее напряженно, а некоторые положительно умилялись. Правда, кое-где в течение речи раздавались и зевки, особенно в женском углу. Но относительно проповедь прошла хорошо. Ее внешний недостаток состоял в том, что она была слишком обща и не имела какого-либо частного местного применения. Несомненно, слабую сторону ее составляло и то, что она велась слишком ровным и невозмутимым тоном. Оттого нигде не было пролито ни одной слезинки, несмотря на всю предрасположенность многих сектантов к плачу...

Совсем другой вид приняла изба, как только штундисты преклонили колена и старик Трофим стал читать свою сердечную, – а в сущности, заученную, – молитву. Он прямо завопил слезливым голосом: «благодарю Тебя, Отец Милосердый, за все Твои благодеяния, – за то, что Ты спас нас бесценной Кровью Своего Сына! Благодарим Тебя, что Ты, как из потопа, вывел нас из грешного миpa... Отец Небесный! Как Лота Ты взял из Гоморры, так и нас проведи Своей прободенной рукой... Милосердый Отец! спаси нас, как спас Ты Евреев от плена фараонова... Сын Божий, путеводи нас!..»

Чем дольше тянулась молитва, чем больше Трофим набирал чудесных случаев из истоpии древнего богоизбранного народа и соотносил с этими случаями свою «спасенную» жизнь, – тем обильнее лились у него слезы и тем исступленнее делались его крики. Его возбужденность заразила своей страстностью однако не многих. Редко кто утирал слезы. Большинство же сектантов лишь болезненно вздыхало, потупя головы; а девушки по-прежнему пересмеивались и перешептывались... Видно было, что эту молитву, с криком и «воплем крепким», Трофим произносил каждое собрание и она успела порядком утомить слушателей. Но за всем тем ее исступленный тон бередил большинству нервы и держал их в напряжении.

Трофим насилу кончил свои причитания, которые стали уже совсем бессвязными.

«Аминь» – послышалось ему со всех сторон, – и новую молитву принялся сочинять Василий Андреев. Она была подражанием прощальной беседе Христа с учениками. Произносилась тихим, ровным голосом и отдавала сильной искусственностью. Вздохов слышалось меньше. Все словно чувствовали деланность этой молитвы...

Наконец, всё кончилось и штундисты затянули последнюю песнь про Сион Небесный. Слова «аллилуйя Иисусу» были подхватываемы собранием с неподдельным воодушевлением. Они производили сильное впечатление своей восторженной выразительностью. Слащавость молитвенного тона пропала. Община снова задышала дикой верой в свою секту... Раздалось последнее крикливое, неправильное созвучие. Общее «аминь» и поклон друг другу закончили «моленье». Разом все приняли веселое выражение, особенно томившиеся девушки. Штундисты стали здороваться с нами...

– Ну, как вы находите наше моленье? – весело и развязно спросил меня Трофим. Очевидно, он вполне был уверен в глубоких достоинствах своих собраний и ожидал от меня одних похвал.

Я не сразу ответил на вопрос. Это заинтересовало штундистов. Они бросили свои разговоры и все с любопытством устремились в мою сторону.

– А как вы думаете, – ответил я на вопрос вопросом же, – есть у Апостолов заповедь о христианском молении?

Штундисты на минутку задумались; но Василий Андреевич скоро же ответил.

– Есть, в 1 посл. Тим. гл. 2-я.

– Признаете вы эту заповедь обязательной для себя?

– Как же, признаем. По ней и совершаем свои моленья.

– Ладно. Сейчас мы увидим. Давайте прочтем сначала самую заповедь: «прежде всего прошу, – пишет Апостол Павел, – совершать молитвы, прошения, моления благодарения за всех человеков, за царей и за всех начальствующих, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте ибо это хорошо и угодно Спасителю нашему Богу...» (1Тим.2:1–3).

Итак, Апостол завещает христианам прежде всего молиться за всех людей и за царя: это угодно Богу. Но я не вижу, чтобы это было угодно и вам. Как я не вслушивался в ваши «псальмы» и «молитвы», – в них очень мало поминались «все люди», и совсем ни слова не было про царя и про властей. Почему это так?

Штундисты робко переглянулись друг с другом; Василий Андреев потупился в землю и, немного погодя, ответил:

– Иногда мы молимся и за них...

– Молиться за царя надобно не иногда, а всегда – и с самого начала, как мы прочли в послании к Тимофею. Вы этого не исполняете; значит – вы не повинуетесь заповедям св. Апостолов. Поэтому и я не могу думать, чтобы ваши моленья были «угодны Богу». Не могу также верить, будто Дух Святый внушает вам ваши молитвы: если бы это было так, вы не нарушали бы в них никогда заповедей Божиих (Ин.14:26; Ин.16:13). А как вы нарушаете «угодное Богу», – явно, что ваши молитвы не от Духа Святого, а от собственного слабого измышления...

В том же я убеждаюсь и с другой стороны. Вот ты, Трофим, молился: «Отец Небесный! Как Лота Ты взял из Гоморры, так и нас проведи своей прободенной рукой». Кого ты здесь называешь Отцом Небесным?

– Кого? Бога Отца...

– Смотри же, какая выходит ложь и несообразность в твоей молитве с Евангельской истиной: разве у Бога Отца были когда прободены руки? Ведь на кресте страдал один Сын Божий, а не Отец Его. У Христа же только были прободены и руки (Ин.20:20–25). Значит, прободенной рукой вести людей может лишь Сын Божий. А ты что нагородил?

– Ну что же, если я ошибся. Экая важность!..

– Великая, друг, важность. Ты молился ведь в собрании. Тебя слушали твои братья. В таких случаях не должно допускать ошибки. А если ты допустил ее – явно, что молился ты от своей головы, а не от внушения Святого Духа. Мне кажется, братья, вы сами уже догадываетесь, какое следует отсюда общее назидание. Да: в церковных собраниях всё должно быть благообразно и по чину (1Кор.14:40). Здесь нельзя употреблять самоизмышленных молитв, подобных вашим штундистским. Иначе мы не предохраним себя от грубых ошибок. Поэтому в Церкви прилично молиться молитвами, заранее составленными и одобренными св. Отцами, – как это водится у нас православных. Вы лишь из гордости и самонадеянности не хотите следовать этому мудрому правилу; а ведь оно основано на Слове Божием...

Штундисты теперь уже не думали, будто против них нельзя ничего возразить. Они были озадачены своими промахами и, молча, выслушивали мои замечания.

Повременив немного, я еще спросил Трофима: зачем он слишком сильно плачет на молитве, как язычник, не имущий упования? Бог и так, без крика, слышит людей, с верою к Нему притекающих. Криком же милостей у Бога не возьмешь. Для того нужна правая вера (3Цар. 18, 26–37), которой у штундистов нет.

– А как же сказано: «блаженны плачущие»? – возразил Василий Андреев.

– Верно. Плакать пред Господом о грехах нужно и полезно; но ведь вы признаете себя святыми и спасенным: о чём же вам плакать? Вам бы следовало «всегда радоваться», по заповеди Апостола (Фил. 4, 4; 1Сол. 5, 16; 2Кор. 6, 10). А если между тем вы плачете, то для нас отсюда ясно, что в душе, в совести, и вы не считаете себя безгрешными. И кроме того: постоянная общественная молитва с плачем может обратиться в привычку и надоесть слушателям...

– Это уж правда! – согласились со мной, улыбаясь и глядя на Трофима, штундисты.

Мы перешли затем к разбору проповеди Василия Андреева. Я похвалил его за простоту речи, но указал ему и некоторые существенные недостатки ее. Зачем, например, он позволяет себе резко и лживо выражаться о православных? Разве мы – «язычники», как неприлично он обозвал нас в своей проповеди? И мы веруем в Евангелие, и исповедуем Христа Богом... – Впрочем, мне понятна цель, с которой штундистские учители прибегают к брани на православных. Им хочется запугать темных своих последователей – резче отделить их от нашей Церкви. Но не вечно тьма будет царить на земле. Придет время – и оно уже не за горами – когда все, даже исступленные сектанты, поймут, что в одном лишь православии вся истина и вся любовь Христова. Тогда-то и они, с покаянием и верой, припадут к тем, которых теперь разные самозванные проповедники незаслуженно оскорбляют бранными именами...

Василий Андреев с трудом удерживал себя. Ему были крайне неприятны мои замечания на его проповедь. Ведь они могут «уронить» его в глазах штундистов, а он так самолюбив?..

И лицо его приняло нехорошее, злое выражение.

Однако я продолжал начатую речь. Я объяснил слушателям, что Василий Андреев в своей проповеди лукаво обошел самый трудный 9-й стих из 3 гл. 1-го послания Иоанна. Именно, он не сказал ничего определенного относительно свойств возрожденных христиан: могут ли они, по немощи плоти, согрешать и после крещения; или навсегда потом остаются чистыми и безгрешными? То, что мы слышали сейчас об этом – одни жалкие слова, ничего не доказываюшие. Проповеднику надобно быть откровеннее. Иначе и хорошие речи его получат фальшивый и неприятный вид...

Василий Андреев потерял терпение.

– Да чего вам собственно от нас надо? – загремел он.

– Мне надобно, чтобы ты яснее сказал: погрешаете ли вы в своей жизни, или нет?

– Ну, погрешаем... Конечно, нет человека без греха!..

– Так бы и говорил. А то ваши братья все глаза мне проели своей напускной святостью...

Мое сообщение удивило штундистов. Они не понимали даже, как их единоверцы могут считать себя «совсем святыми». Это уж – «чистая неправда»...

Впечатление получилось дурное для сектантов. Само собой приходило всем в голову, что штундисты не имеют строго согласованного упования. А какая это «апостольская вера», у которой один говорит так, другой – иначе? Это что-то человеческое и людьми придуманное, а не Божье дело... И вот, чтобы положить конец столь тягостному выводу из моих замечаний, Василий Андреев вдруг, – ни с того, ни с сего, – спросил:

– Нет, вы скажите – за что нас гонят?

– Никто вас не гонит, а за веру особенно. От вас лишь требуют, чтобы, не посланные законно ни кем, вы не бродили по дворам и не мутили бы своей проповедью народ...

– Мы ведь истинного Христа проповедуем: какое это смутьянство? Мы просветились светом истины, – не хотим и других оставлять во тьме!..

– Ну это еще большой вопрос: кто ходит во свете, и кто сидит во тьме... Я вам напомню лишь, что и скопцы мнят себя единственно-истинными христианами, и хлысты думают, что они только дети Божии, и молокане считают себя подлинными «духовными братьями». Хорошо ли было, если бы все эти сектанты кинулись волновать Церковь Божию?

– То заблуждающиеся люди. Мы же – по Евангелию...

– Представьте, что и все сектанты воображают себя точными исполнителями Евангелия; а молокане – в частности; – но они людей хуже штундистов не находят. Кому из вас верить?.. Лучше уж запретить всем самозванцам смущать чужие совести. Так наш мудрый закон государственный и делает.

– Этот закон духовные составили. А если бы можно было, они бы нас разорвали... Когда призвали меня к следователю, – озираясь кругом, говорил Василий Андреев, – пришли оба попа, разгребают виски... Так бы и съели...

– Должно быть ты хотел тогда съесть их, потому и навязываешь им свои затаенные желания?.. И вообще, Василий Андреев, в твоих укорах духовенству больше брани, чем истины. Если правда, что закон государственный составляется духовными лицами, по твоим же словам – вам бы давно следовало быть выгнанными из среды православных. Но как ничего до сих пор с вами не случилось, то должны же вы понять, что и духовные не жаждут вашего истребления, да и законы-то государственные издает Император наш, а не кто-либо другой... Экая у вас страсть говорить, что в голову придет! Морочите вы своими бреднями только темный народ... Послушайтесь же моего совета: сами вы сбились с дороги – не тяните за за собой в пропасть других, если хотите жить тихо. А если вам хочется преступать Божеские и человеческие законы – не пеняйте ни на кого...

Василий Андреев с раздражением заговорил:

– Никаких законов Божеских нет, которые бы давали право верующим гнать своих ближних...

Я возразил:

– Неправду ты сказал, друг мой! В книге Притчей написано: «прогони кощунника, и удалится раздор, и прекратится ссора и брань» (Притч.22:10). Видим из этого священного изречения, что «кощунника» надобно «гнать» из среды верующих. А кто эти кощунники? Те люди, которые смеются над Божественными истинами веры, дерзко отзываются о священных предметах. Таковы и есть сектанты – штундисты...

Василий Андреев и его «братья» с негодованием сказали, что они «кощунниками» себя не считают. Они – веруюшие христиане...

Тут в беседу вмешались православные. Один из них, пожилой мужик, сказал:

– Вы, Василий Андреевич, не кощунники? А как намедни ваши «братья» отзывались о православных священниках, о нашем богослужении, причастии и об иконах? Страшно было даже слушать. Вы – самые первые кощунники!..

Мужики подтвердили свидетельство православного сотского о штундистах. Я еще раз заявил, что считаю сектантов кощунниками...

– Как хотите считайте нас, – сказал Василий Андреев, – но гнать наших братьев по Христову закону вы не должны. Вам следует молиться за врагов, а вы нас гоните...

Я ответил:

– Мы молимся за всех «ненавидящих» и злословящих нас. Но мы помним, что этих ненавистннков надо вразумлять и от них оберегать верующих. Вот с этой целью мы сектантов вразумляем на беседах и раз, и два и больше (Мф.18:15–17; 1Фес.5:14). Если они наших братьев не смущают, но живут тихо, и мы оставляем их во внешнем покое. А если замечаем, что они совращают верных к выходу из Церкви, – если они возмущают религиозный мир православных, – мы тогда приступаем к более решительным мерам. Однако в своих отношениях к возмущающим нас сектантам мы исполняем лишь пожелание Апостола: «о, если бы удалены были возмущающие вас!» (Гал. 5, 12). Вот мы и удаляем возмущающих нас совратителей. Заметьте: не мучаем, не казним, не лишаем их имения, а просто высылаем из среды своей. Это согласно с волею Божией...

Василий Андреев повторял лишь одно:

– Христос велел молиться за врагов...

Я подтвердил эти слова, но напомнил собеседникам, что Христос же тяжких грешников приказывал удалять из Церкви (Мф.18:15–17), чтобы они не развращали других. Ибо, по словам Апостола, «малая закваска квасит всё тесто» (1Кор.5:6). Имея в виду такие истины, мы и удаляем сектантов – возмутителей на Кавказ: пусть там живут среди инородцев и научаются не кощунствовать и не сбивать других с пути праведного!

– Это так, – заметил молоканин Грибков. – Знамо – сам веруй, другого не касайся...

Озлобление стояло в избе страшное. Штундисты показали свою внутренность. Они дышали такой ненавистью к духовенству, которая в житейском быту разрешается обыкновенно убийством врага, поджогом и другими насилиями над его личностью... Боязно было даже оставаться среди этих озверевших людей. Вот оно благодатное и хваленое настроение «кротких сектантов»!..

Между тем внук Трофима, еще совсем молодой малый, попросил истолковать ему 23 гл. от Матфея. При этом он ехидно щурил глаза, перемаргивался с соседями и злорадоствовал. На лицах сектантов не было и тени недавнего молитвенного умиления. Оно сменилось чисто сатанинской злобой...

Я прямо заявил, что возмущен до глубины души таким настроением штундистов, – их законническим лукавством, полной неискренностью и нехристианской враждебностью к Православной Церкви.

– Объясни головку-то, а то забудешь! – дерзко приставал ко мне Трофимов внук. – Штой-то на счет рукавов говорится там и о вдовах, которых объедают фарисеи?

Я стал толковать, усердно подчеркивая неприложимость обличительной речи Господа к законным православным пастырям. Наоборот, – все важнейшие места ее в посрамление совопросника, я с удобством применил к сектантским вожакам. А когда кончил объяснение, – еще заметил, что местные штундисты и на одну сотую не похожи на святых людей. Они – дикари и невежды. Безбородые юноши заражены у них изуверством. Все же смеют быть непочтительными к законопосланным проповедникам Евангелия.

Что после того сказать о месте, в которое я, очевидно, по ошибке попал? Это – беспорядочное сектанское скопище, а не собрание Господне, – это какие-то шумные деревенские посиделки, а не «моленье», – что я думал встретить, идя сюда с Ермилом...

Бедному Ермилу было крайне совестно за своих «братьев». Несколько раз он возвышал свой одинокий голос в защиту меня и против слишком грубых совопросников. На первых порах его однако не слушали. Но постепенно страсти улеглись. К голосу Ермила присоединились и другие благомысляшие штундисты. Они совместно стали укорять свою молодежь за ее нехристианское поведение.

– Что он вам сделал дурного? – Указывали они на меня руками. – За что вы так резко нападаете на него? Разве этак беседуют?

И в избе началось дружное отступление в мою пользу. Штундистам стало стыдно, что они уж слишком развернули предо мной свою волчью шкуру. Тон понизился...

Тогда я принялся усовещевать сектантов за их двоедушие, – за их лицемерную праведность, которая при первом же толчке готова перейти в страшное озлобление... Наружно они как-будто согласились со мной. Но в душе остались теми же грубыми дикарями. Видимо, теперь им хотелось только одного: скорее выпроводить меня из избы. Слишком уж неловко было им смотреть мне в глаза. Они стали подниматься с своих мест.

Собрались уходить и мы с о. Алексеем.

– Ну, вы пожалуйста не сердитесь на нас! – сказал нам на прощание хозяин. – Что делать? народ мы необразованный, порядков добрых не знаем...

– Право, уж извините нашу грубость, – сконфуженно поддержал хозяина и Ермил. – Ведь экие люди: надобно бы дорожить ученым человеком, а они ему одну грубость показывают!..

Расстались мы все миролюбиво. Однако я долго не забуду тех трех часов, какие провел «на моленьи» у штундистов. Этаких сектантов – лукавых, злых, ненавистников – трудно встретить даже в захолустьях.