Что такое карточные азартные игры?
Посвящается Екатерине Александровне Арбузовой
Настоящая книга написана мною под свежим впечатлением тех рассказов, какие мне пришлось недавно слышать о тяжелых последствиях карточных азартных игр.
Оказывается, в провинции по деревням и городам от скуки или, как говорят, «от нечего делать» дни и ночи проводят за картами.
Мне хотелось откровенно сказать карточным игрокам, что они, играя в карты, занимаются пустым, недостойным серьезного человека развлечением. Впрочем, не пустым только, а положительно вредным, заслуживающим глубокого порицания.
Я назвал карточные азартные игры безнравственным развлечением и утверждаю, что это название совершенно отвечает им.
Цель издания книжки – предупредить тех, кто еще не успел окунуться в эти игры”.
Карточные азартные игры
«Страшно много дел», так обыкновенно жалуются люди, обремененные разными делами, для которых время – деньги. Но как бы деловые люди ни ценили своего времени и как бы ни спешили со своей работой, работать не покладая рук с утра до вечера, изо дня в день невозможно. Все нуждаются в отдыхе. Без отдыха, как без сна, нельзя обойтись. Отдых укрепляет наши силы и освежает их.
К сожалению, не все поступают так, как следует. Многие во время отдыха, потребного для укрепления сил, пользуются такими развлечениями, которые вместо пользы приносят вред. К вредным развлечениям, без сомнения, относятся азартные карточные игры, о которых мы и намерены поговорить.
В настоящее время карточные игры вытеснили собой почти все невинные развлечения, которые действительно могли бы служить приятным времяпрепровождением и полезным отдыхом. Кто теперь не играет в карты? Играют старые и малые, родители и их дети, пастыри и их пасомые.
Просидеть за картами час, два, а иногда и больше того, в напряженном состоянии, волнуясь, досадуя, сердясь или чрезмерно радуясь, часто в табачном дыму, с выпивкой на столе, это, конечно, не будет отдыхом для укрепления и освежения сил, а скорее послужит причиною к изнурению организма.
По нашему мнению, карточные азартные игры нетерпимы уже по одному тому, что к ним легко привыкают, ими незаметно увлекаются игроки доходят до страсти, а где страсть, там и беда.
Карточные игры, даже и не азартные предосудительным, прежде всего с той стороны, что на них тратится больше времени, чем следует, то есть, игроки употребляют не только часы отдыха, но часто и время, потребное для работы.
A ведь, временем надо дорожить, потому что время, потерянное даром, ничем нельзя вознаградить, и всякий прожитый час, всякая канувшая в вечность минута безвозвратны. Между тем, со смыслом и пользою прожитое время составляет главное счастье нашей жизни. Тогда только и жизнь имеет смысл, если мы употребляем время с пользою для себя и ближних. Надо удивляться, как мы мало обращаем внимания на время. Всякими ничтожными вещами, которых сколько угодно можно приобрести, мы дорожим, а время, которое ни за какие деньги нельзя купить, не ценим.
Мудрые и святые мужи считали грехом убивать даром время, тратить его на пустые забавы и особенно, если забавы соединялись с вредом для души и тела. Вот, например, что говорит о карточной игре святитель Христов Тихон Задонский: «Картежники, оба желают друг у друга выиграть деньги и чужим добром воспользоваться. Значит, оба и грешат против десятой заповеди Божьей: не пожелай. А кто выигрывает, тот и самым делом похищает, и против восьмой заповеди: не укради – согрешает. И хотя бы он не только имение свое, но и самого себя проиграл, он все же – тать (вор) пред Богом, потому что у него в сердце есть желание чужого добра, а Бог и по сердцу судить человека: Бог на сердце наше смотрит и видит, что в нем делается, добро или зло, и потому судить нас... Когда сердцем не пожелаешь чужого добра, то не станешь и в карты играть ради денег. А сколько проигравшиеся картежники наносят обиды другим – и сказать трудно. Проигравшийся картежник обижает, прежде всего, домашних своих – жену, детей, отнимает у них то, что им по праву принадлежит. Если он судья или приказный, он бросается на взятки, нарушает присягу, делается изменником Богу и Государю Царю своему, а оттого возносятся вопли плачевные к Судящему праведно; оттого происходят неурядицы и нестроения в обществе. Если же картежник купец, то пускается на обман и всякую неправду, входить в долги неоплатные... Итак, картежник ненавистен Богу, потому что нарушает Его св. заповеди. Ненавистен домашним, потому что отнимает у них потребное и разоряет дом свой. Ненавистен и всему обществу, потому что из-за своей пагубной страсти творить всякие неправды. Выигрывает ли он, или проигрывает – он одинаково согрешает перед Богом. Всяк убо картежник есть тать пред Богом, и как тать на суд Христовом явится, и с татями осудится».
Св. Амвросий Медиоланский (IV в.), называя кражей прибыток, приобретенный игрой, поставляет его на одну и ту же степень с прибытком лихоимца и говорит, что предающийся играм, ведет как-бы зверскую, чуждую христианской любви, жизнь.
И народ наш смотрит на карточный выигрыш, как на воровство, отметив это в пословице: «Игрок кум вору».
Христианская церковь тоже всегда смотрела на выигрыш, как на воровство. Апостольскими правилами заповедано священнику не принимать на церковь никаких жертв от игроков, так от воров и грабителей (Поуч. свят. к новопост. иерею, стр. 5).
И позор карточной игры падает на голову игроков не только за их недоброе поведение, но и за тот соблазн, какой они подают другим. А потому всякий, а тем более священник, как пастырь и наставник, должен воздерживаться даже от самых невинных удовольствий и развлечений, если кто-либо соблазняется им, так как он должен быть образцом для своей паствы. Ап. Павел говорит: «Если пища соблазняешь брата моею, не буду есть мяса вовек, чтобы не соблазнить брата моего (1Кор.8:13). Затем, если каждый должен стараться выполнить нравственный закон, раскрытый в Евангелии, то тем более священник. К священникам по преимуществу относится слово Христово: вы есте свет мира: не можешь град укрытися верху горы стоя (Мф.5:14). Если пастырь церкви будет иметь пристрастие даже к самым невинным удовольствиям, то это пристрастие уже будет слабостью его. А всякая слабость подрывает его авторитет в глазах пасомых, тогда как он должен стоять как свеча на подсвечнике (Мф.5:13), чтобы светить всем пасомым, быть для них, по словам Священного Писания и святых отцов: «врачом больных», «вождем слепых», «наставником заблудших», «учителем», «обличителем» и «судьей», «столпом премудрости», «устами Божьими», «Ангелом Господним», «трубою небесною», «солью земли», словом всем вся. Но если соль потеряет силу, говорит Христос, то чем сделаешь ее соленою? Не будет-ли с таким пастырем потуплено, как с негодною солью, которую выбрасывают вон на попрание людям (Мф.5:13), и не будет-ли тогда относиться к нему строгое обличение Господа Пастыреначальника, обращенное Им когда-то к книжникам и фарисеям: горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете царство небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете (Мф.23:13). Горе вам книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония (Мф.23:27–28)».
Поставленный руководителем словесных овец, священник должен идти впереди этих овец, и овцы по нем идут (Ин.10:4), как говорит евангельская притча. Не словом только, но и жизнью священник должен учить других, служа для всех примером в исполнении нравственных обязанностей христианина. На служителя церкви все смотрят: хорошие прихожане смотрят с почтением и с желанием найти в нем образец для своей жизни; худые замечают не только крупные недостатки его, но и малейшие погрешности, не стесняясь осуждать его за то, что себе ежедневно позволяют. Жизнь священника – открытая книга, по которой другие должны учиться жить. Поэтому, если священник дозволяет себе что-либо незаконное, он двойную вину навлекает на себя, во-первых, тем, что сам грешит, во-вторых, тем, что соблазняет других, которых должен направлять на добрый путь своим примером. В самом деле, если он сегодня играет в одном доме, завтра в другом, то с каким чувством увидят его прихожане, стоящие в храме Божием пред престолом Божиим с руками, воздетыми к небу?!
Шестой Вселенский собор (680 г.) 50-м правилом постановил; «Никто из мирян и клириков вперед да не предается предосудительной игре. Аще кто усмотрен будет творящим сие, то клирик да будет извержен из клира, а мирянин да будет отчужден от общения церковного (Книга Правил, стр. 103).
По 42 правилу св. апостолов «епископ или пресвитер (священник) или диакон, игр или пьянству преданный, или да престанет или да будет извержен». В «Святительском поучении к новопоставленному иерею, выписанном из правил св. апостолов и св. отец», сказано: «Не буди иерей кощунник, ни игрец, ни срамословник, ни буй, ни горд»...
По § 29 «Инструкции благочинным православных церквей» благочинным вменяется в обязанность: «наблюдать строго, чтобы священнослужители жили сообразно своему сану, не бесчинствовали, не употребляли брани... не занимались бы «игрою картежною » и другими, неприличными сану духовному, играми»...
Рассматривая карточные азартные игры с нравственной стороны, мы должны сказать, что они заслуживают полнейшего порицания. Играть с желанием выигрыша, говоря другими словами, устраивать свое материальное благосостояние на счет проигрыша другого – унизительно, жестоко, безнравственно: особенно, когда обыгравший знает, что жертва его – человек нуждающийся. С этой стороны карточные игры приучают относиться к нуждам ближнего равнодушно, притупляют чувство сострадания к тем, кто особенно нуждается в сострадании.
Затем, во время игры является зависть, а это один из страшных пороков, ведущих к печальным последствиям. Стоит только вспомнить тяжелые примеры из Священного Бытописания или биографии некоторых лиц, чтобы видеть, до чего доводит людей зависть – эта чудовищная страсть.
Наряду с завистью карточные игры сопровождаются раздражительностью, пререканиями, ложью, обманом, спорами, нередко ссорою даже между самыми близкими приятелями, братьями, а иногда между супругами, и это из-за каких-нибудь пустяков. Часто случается, что после нескольких часов игры самые лучшие друзья делаются врагами.
Карточные азартные игры потому еще безнравственны, что они разнуздывают человека, особенно слабохарактерного, и когда он зарывается, толкают его на крайне рискованные и даже преступные поступки по части приобретения денег для игры.
Помимо всего, карточные игры унижают достоинство человека. В самом деле, не унизительно ли для разумно свободного существа приковать себя на несколько часов к столу и забавляться игрою в какие-то карты. Далее, карточные игры обыкновенно сопровождаются выпивкой, a следовательно, легко могут трезвого приучить к вину, а потом сделать пьяницей. Недаром народ говорит в своей пословице; «Карты – вину братья». «Карты хмель любят».
Вообще народ смотрит на карточную игру, как на бесовское дело. «Бес проклятый дело нам затеял: мысль картежну в сердца наши всеял», – говорится в одной старинной народной песне. (Песенник 1796 ч. II, стр. 93).
Нельзя позавидовать и душевному состоянию игроков. Во время игры нервы бывают натянуты, игрок волнуется, теряет душевное равновесие, спокойствие духа, ясность мысли, вообще чувствует себя ненормальным.
Нарушая душевный мир, карточные азартные игры часто расстраивают телесное здоровье, так как он большею частью бывают по ночам, и играющие не в свое время ложатся спать. Игроки часто не высыпаются, нервы постоянно находятся в возбужденном состоянии, голова делается тяжелою, аппетит пропадает. Прибавьте к этому обильное употребление вина, что часто бывает во время игры, табачный дым, спертый воздух, постоянное волнение, и легко поймете, как игрок мало-помалу разрушает свой организм.
А сколько эти игры причиняют вреда семье играющих и той среде, в которой они существуют?!.. Там, слышишь, проигрался купец и совсем разорился, там офицер проиграл казенные деньги и застрелился, там врача не дозваться к больному, там батюшка у соседа играет добела дня, там между друзьями за картами произошла ссора, закончившаяся дуэлью. Справьтесь в архивах разных судебных учреждений, и вы ужаснетесь, сколько там находится дел по преступлениям, совершенных под влиянием азартных карточных игр. Но больше всего приходится терпеть от азартной игры жене и детям, если игрок семейный человек. Как часто иной жене приходится долго не ложиться спать, в ожидании мужа. Она с беспокойством прислушивается к каждому шороху, с тревогой посматривает в окно на улицу, не идет ли муж, а его все нет. Беспокойство матери незаметно переходит к детям. Ей не под силу одной вынести горе и она рассказывает о нем своим детям, отравляя беззаботные дни их счастливого детства первою тревогою об отце. Долго крепится она, но не выдерживает – из глаз ее льются слезы. Дети жмутся к ней, уговаривают мать не плакать и сами плачут, и слезы их смешиваются со слезами матери. Так счастливый семейный очаг делается местом бесконечных тревог, глубоких вздохов, горьких слез и страшных проклятий. А игрок, муж ее, в эту пору подходит к столу, уставленному винами, выпивает не первую уже рюмку, проигрывает последний рубль из своего жалованья и возвращается домой под утро с пустыми карманами к безутешной жене и детям.
A ведь, уходя из дому, он обещался тотчас же после службы вернуться к семье, даже поклялся, когда жена усомнилась. Дети все это видели и слышали. И теперь они видят, что отец их солгал, и это не в первый раз. Не потеряют ли они к нему уважение? Не охладится ли их чувство любви к нему? Кроме того, не раз они были невольными свидетелями упреков и брани между отцом и матерью, и это наверно послужить им во вред. Не упадут ли на восприимчивую детскую душу худые семена, которые впоследствии принесут им и их родителям горькие плоды?
Спрашивается, имеет ли право игрок, губя свое счастье и не видя в жизни ничего лучшего, как карточные игры, портить своих детей, действуя растлевающий образом на их нравственное чувство? На счет жены, счастье которой он разбил, может сказать, что ошибся в ней, не нашел в ней ожидаемого счастья, но что он скажет в свое оправдание пред детьми? За такое отношение к детям и к тем величайшим обязанностям, какие на нем лежат, как на отце, по справедливости, можно назвать его бесчестным отцом. Он губит то, над чем не имеет ни малейшего права. Он обязан охранять своих детей от всякого вредного влияния и насаждать в них начала добра, а он поступает наоборот. От таких отцов-безумцев следует по закону отбирать детей, чтобы оградить их от нравственной порчи.
Недаром в самую глубокую старину на карточную игру смотрели, как на тяжкое преступление, относя ее к преступлениям, карающим увечьем и смертью. Так, составители «Уложения » царя Алексея Михайловича 1649 г. статью о карточной игре поместили в главе о разбойных и татинных (воровских) делах. «А будет в приказе (после пытки) сыщется допряма, что они зернью и карты играют... и тем ворам чинити указ тот же, как писано выше о татих», т. е. сажать в тюрьму, конфисковать имущество, бить кнутом, урезывать уши (в позднейшим издании – пальцы и руки), смертью казнить.
* * *
В заключение расскажем два-три случая о печальных последствиях карточной игры.
В Е-ский армейский пехотный полк поступил несколько лет тому назад только что выпущенный из виленского юнкерского училища офицер Быстров, или как его звали в полку «Шурочка». Это был еще совершенно юнец, лет двадцати, среднего роста, с мягкими вьющимися светлыми волосами и без малейшей растительности на красивом лице. В его ясных, голубых глазах так и светилась честная и добрая его душа. В корпусе все его звали «Хорошенький», и он не обижался. Эти названия «Хорошенький» и «Шурочка» необыкновенно шли к нему. Особенно он был хорош, когда краснел или смущался от чего-нибудь. И улыбка у него была какая-то необыкновенно приятная, как говорили полковые дамы, «ангельская». Он сразу стал общим кумиром в полку. Без Александра Константиновича, как было его настоящее имя, не проходило ни одного семейного вечера. И не то, чтобы он был весельчак или танцор; нет, напротив, отличался скромностью, а при разговоре с дамами даже заметна была робость. Тем не менее, он везде был желанным гостем. При виде его милого, жизнерадостного лица, всем делалось как-то весело и хорошо.
Е-ский полк квартировал в то время в небольшом городке Привислянского края. Скука была смертельная. Развлечений никаких, общества никакого; в городе ни театра, ни библиотеки. Карты, вино, женщины легкого поведения занимали место развлечений. Но «Шурочка» сторонился этих развлечений, и все свободное время проводил или в семье полкового командира, где он был принят, как родной, или у себя дома за книгами. Байрон, Пушкин, Гоголь были его любимцами. Прошло десять лет. Шурочка возмужал и был уже поручиком. Тем не менее, он и теперь был таким же скромным и по-прежнему половину своего жалованья отсылал матери.
Случилось однажды, что Е-ский полк перевели в другой город, ближе к австрийской границе. Поход был долгий. Жара стояла нестерпимая, по дороге пыль столбом. Офицеры в походе кутили ожесточеннее прежнего. Куда ни посмотришь вечером на стоянке – везде вино и карты. Один Шурочка бывало бродил между палатками, не принимая участия ни в картах, ни в попойках.
Раз в один из таких вечеров, он как и раньше случалось, подошел к играющим и стал около капитана Беляева, а тот и говорит ему: «Сыграй, Шурочка, новичкам везет, как утопленникам. Садись на мое место, я продулся, как швед под Полтавой”. И действительно, Беляев даже револьвер свой проиграл. Вспыхнул Шурочка, но сесть – сел, а тот и давай его просвещать. Игра вправду новичку повезло, он обыграл почти всех, и денег не хотел брать. Разумеется, над ним стали смеяться. С этого вечера Шурочка постоянно стал играть с товарищами в штосс.
Пришли на новые квартиры. Дамы просто ахнули, когда увидели своего любимца за картами. Стали отговаривать, а он и слушать не хотел.
Года через два совсем нельзя было узнать его. Он осунулся, забросил чтение книг и только играл, а во время игры привык и к вину, так что нередко напивался до безобразия. Но не в этом только была беда. Страшная беда ожидала его впереди.
В карты ему ужасно не везло. Жалованье свое он часто проигрывал вперед. Вначале он брал деньги у товарищей в долг, а потом ему перестали верить. Прежде всегда щеголеватый, теперь ходил он в потертом сюртуке и ничем не отличался от своих товарищей-игроков. Нравственные идеалы его померкли. Про мать-старуху совсем забыл. Та писала, просила помощи, умоляла хоть написать о себе, но он и этого не мог делать. От карт и вина и сыновнее чувство в нем точно умерло.
Стояла зима. В один из вечеров офицеры отправились на бал к соседнему помещику. «Шурочка» в это время исправлял должность ротного командира. Он тоже пустился вслед за товарищами. Тут по обыкновению не обошлось без штосса. К играющим присоединился и «Шурочка». Ему не везло. Он попробовал держать банк, еще хуже. Проигравши все, что было у него, он, не ожидая товарищей, уехал домой.
На другой день он рапортом донес полковому командиру о проигрыше ротных денег. Все товарищи были, как громом, поражены, когда узнали о несчастном случае. Они единогласно решили пополнить растрату, не доводя дела до суда, а его попросили выйти в отставку. Его провожали все, когда он уезжал из полка. «Господа, я еще офицер и ношу вашу форму. Клянусь честью полка, брошу играть в карты», – сказал он, обращаясь к товарищам. Но это верно была последняя вспышка чести. Слова своего он не сдержал.
Спустя три года после этого, один из его товарищей встретил его в Петербурге, и вот что передал о своей встрече с ним.
Это случилось в последних числах ноября. Было уже холодно. Только что я свернул с Владимирского проспекта на Загородный, часов в девять вечера, как вдруг кто-то позади окликнул меня. Я оглянулся и сразу по голосу узнал, что нищий, просивший пятачок на ночлег – был «Шурочка». Дрожь пробежала у меня по телу. Передо мной стоял алкоголик в рубище, впрочем, не в рубище, а в чем-то более ужасном. На нем была одета женская кофта, то есть бывшая когда-то кофта, а теперь у него на плечах и по бокам висели оставшиеся от нее грязные разноцветные разной величины лохмотья. Вместо брюк болтались обрывки, тоже отвратительно грязные. Спереди и сзади видно было до срамоты его голое тело, посиневшее от холода. На ногах едва держались стоптанные опорки. Словом, на нем было не нищенское одеяние, а что-то не имеющее своего названия. Опухшее лицо его было покрыто синяками и рубцами, вероятно от недавних побоев и ушибов. Взгляд его был тупой и вместо с тем нахальный. Шея и грудь были совсем открыты. От холода он весь дрожал.
– Шурочка! Быстров, это ты?! Александр Константинович, как это ты так? Боже мой!
– Так ты меня узнал, Скворцов? – смущенно проговорил он.
– Сядем, Шурочка, на извозчика, поедем ко мне.
– Нет, лучше пойдем пешком, – и он, не всходя на тротуар, пошел со мною.
Я не знал, что сказать и только тихонько посматривал на него. Он поймал мой взгляд и приподнял картуз.
– Прощай!
– Куда же ты? – останавливая его, спросил я.
– Да видишь ли, нам не о чем говорить, мы стали друг для друга чужие. А потом, ты мне напоминаешь прошлое, – мрачно добавил он, и пошел было от меня.
– Подожди, возьми хоть деньги, – крикнул я.
Он махнул рукой, но потом вернулся и тем же нахальным голосом, каким выпрашивал пятак на ночлег и, проговорил: – Ну, давай!
Я дал ему все, что было у меня.
– Не будешь ли потом жалеть? – засмеялся он, – А что хорош? – показал он на свое рубище. – А все-таки спасибо тебе, что признал. Эх, брат Скворцов, было время... – и голос его дрогнул, – Ты не удивляйся, я не один там, в наших трущобах, и все мы давно потеряли человеческий образ. Но бывают минуты и в нашей жизни страшные, когда всякая подлость, как раскаленное железо, жжет сердце, и мы забываемся в вине. Еще раз спасибо тебе, прощай!
Я долго смотрел ему вслед, и сердце мое ныло нестерпимою болью. Кто бы мог подумать три года тому назад, что Шурочка дойдет до такой жизни, но карты довели офицера до нищего-пропойцы.
* * *
Припоминается не менее печальная история, бывшая недавно с одним нашим хорошим знакомым. Звали его Владимир Васильевич Соболев. Человек он был хороший, честный. Получил образование в институте инженеров путей сообщения. Служил он в министерстве путей сообщения. Женился по любви. При нем была мать-старуха, не чаявшая в нем души. Жили они в большой, роскошно меблированной квартире. Гостей у них собиралось, хотя не много, но зато лица все достойные уважения. Жена его Елизавета Петровна была женщина высокообразованная и умная, она с мужем много читала, обсуждала и по временам писала в некоторых журналах по женскому вопросу. На их вечерах гости почти всегда вели литературные споры, читали выдающиеся журнальные статьи или слушали ее чудную игру на рояли, а иногда она аккомпанировала пению кого-либо из гостей. Супруги любили друг друга и, казалось, счастью их не будет конца. Но вдруг на их светлом горизонте показалось едва заметное темное облачко, на которое они сначала не обратили внимания. Но потом это облачко стало мало-помалу разрастаться и, обратившись в грозовую тучу, разразилось страшным ударом, разбившим их счастье навсегда. Случилось это так. Однажды Владимир Васильевич, был на именинах у одного из своих товарищей, шутя, поставил несколько карт и выиграл. Придя домой, он, смеясь, рассказал жене, как он выиграл несколько десятков рублей в штосс. Елизавета Петровна, зная его легко увлекающийся характер, стала уговаривать, не играть больше нигде. Мать тоже заметила, что карточная игра – пустое занятие. Он отвечал жене и матери шутками, не придавая никакого значения своей забаве. Но спустя несколько дней, бывши у другого знакомого, в доме которого тоже играли в штосс, он, к величайшему удивлению, снова, не смотря на данное жене обещание, играл. Потом, через неделю еще случилось ему играть где-то, и так дальше. Скрывая свою начавшуюся страсть от жены и матери, он сознавал, что поступает нечестно в отношении их, и все-таки играл. Елизавета Петровна и мать не знали про его игры, но были неспокойны, замечая его частые отлучки по вечерам, чего раньше с ним не случалось. Не могли они не заметить и того, что стал он относиться как-то апатично ко всему. Удивлялись также и тому, что он каждый раз спешил скорей уйти из дому.
Жена искала причину резкой его перемены, которая скоро и открылась. Это открытие страшно ее поразило, и она растерялась, стала умолять бросить игру. Но он уже катился по наклонной плоскости. Ни слезы любимой жены, ни упреки матери не могли его остановить.
Так прошло три года. Владимир Васильевич сделался записным игроком. Время от времени появлялись долги. Жалованье почти все шло на карты, вечера давно прекратились, а через пять лет они уже терпели нужду. Служба, однако, в министерстве у него шла по-прежнему. Он даже получил орден Владимира третьей степени. Но, тем не менее, стал опускаться ниже и ниже. С женою начались ссоры. Часто он приходил домой уже утром с осунувшимся лицом и ввалившимися глазами. Да и Елизавета Петровна в это время не лучше выглядела – горе иссушило ее. Любви, разумеется, между ними не было и даже уважения она к нему не питала, потому что он весь изолгался перед нею.
Но все это было только началом тех страшных несчастий, какие впереди ожидали эту семью.
Перед самой Пасхой он получил назначение в Иркутск на строящуюся Сибирскую железную дорогу. Жена и мать обрадовались, в надежде, что Владимир Васильевич, занятый делом, и, не имея общества, поневоле отстанет от карт. Решено было семейным советом ехать сначала ему одному, а потом, когда осмотрится и устроится, осенью поедут мать и жена.
Судя по тому впечатлению, какое произвело это назначение на Соболева, можно было видеть, что он был им доволен. В последние две-три недели перед отъездом, он даже и в карты не играл. Мать от радости плакала, а Елизавета Петровна была неузнаваема: с лица ее не сходила веселая улыбка, глаза посветлели, – в них отражалось прежнее счастье и довольство. Владимир Васильевич был разговорчив, шутил с матерью, ласкал жену, рисовал ей в самых ярких красках переезд ее с матерью в Сибирь. Все говорило, что назначение это принесло семье счастье. По крайней мере, семья так была уверена. Сам Владимир Васильевич предполагала, что с переездом в Сибирь начнет другую жизнь, то есть, ту самую, какою он жил в первое время после женитьбы. Замечая его жизнерадостность, даже товарищи, прежние друзья, радовались за него.
В Вербное воскресенье Соболева проводили в дорогу. Казалось бы, мать и жена должны были невесело встретить праздник: одна без сына, другая без мужа, а на самом деле после его отъезда они вздохнули так свободно, что скоро стали шутить и строить всевозможные планы будущей своей дальней дороги.
Но вот проходит месяц, два, три, а от Владимира Васильевича ни слова. Закрадываются в душу невеселые предположения, начинается тревога. Проходит еще два месяца и по-прежнему гробовое молчание. Вот и осень на дворе. Надо было бы по первому плану ехать к нему, а ехать не на что. Все, что можно было заложить – заложено в ломбард; за квартиру задолжали, так что им на второй же месяц пришлось перейти в комнату, с платою по двенадцать рублей в месяц, вместо прежней квартиры, оплачиваемой по сто пятьдесят рублей.
Старуха еле ноги волочила, так она измучилась, оставаясь без всякой вести о любимом сыне, а слезы невестки жгли ее сердце. Но, говорят, «беда не ходит одна». Елизавета Петровна как-то осенью промочила себе ноги. Стала кашлять. Сначала она не обратила внимание; дальше хуже, а через два месяца ее схоронили – она умерла от скоротечной чахотки.
Убитая непосильным горем, старуха послала сыну телеграмму о смерти его жены. Получен был ответ: «приехать не могу». И действительно, он не мог тронуться с места. По приезду в Иркутск, он в первую же неделю нашел себе компанию и стал изо дня в день играть в карты. Оказывается, в Сибири карточные азартные игры находятся в таком большом развитии, как нигде. Начались попойки. Владимир Васильевич проигрывался до тла. Однажды он в азарте проиграл все казенные деньги, какие были у него на руках. Он должен был пойти под суд. Но суд не успел над ним состояться. Несчастный застрелился.
Накануне праздника Рождества Христова мать, сидя в своей полутемной каморке, которую она нанимала после смерти невестки с платою по пять рублей в месяц, голодная, разбитая, одинокая со своим горем, которое изглодало все ее сердце, думала, как она, без копейки денег, встретит праздник, и мысль ее невольно переносилась к тем счастливым дням, когда её ненаглядный Володя, наслаждаясь счастьем с Лизою, нежил ее, покоил, а теперь она одинокая, голодная, никому ненужная, доживает свои последние дни в слезах и голоде. Какая-то новая страшная тревога давила все ее и без того надорванное сердце. Взглянув на образ Спасителя, она перекрестилась и подумала: «Что это ноет сердце, ай, беда опять!» И слеза за слезой потекли из ее старческих, полузрячих глаз.
Кто-то постучал к ней в дверь. Сердце дрогнуло. Видно хозяйка, думает она, за месяц деньги еще не отданы. Но это был почтальон. Руки ее тряслись, распечатывая письмо. Она узнала руку сына. Он писал: «Дорогая мать! Прежде чем ты получишь это письмо, меня не будет в живых. Я проиграл казенные деньги. Прости, родная. Я свел в могилу Лизу, отравил твою старость и сейчас сам умираю с последним словом этого письма. Карточная страсть отняла у меня все – честь, благородство и любовь. Злосчастный сын твой Владимир». Бедная старуха, пораженная несчастьем, сошла с ума, а через девять месяцев ее похоронили рядом с Елизаветой Петровной.
* * *
Приведем еще случай, который подавляющим образом подействовал на нас и на всех, знавших Константина Николаевича Белугина.
Лет десять тому назад – это был один из блестящих по способностям студент Московской духовной академии. Серьезный, вдумчивый, он имел такие светлые идеалы и стремления, что невольно заставлял нас присматриваться к нему и радоваться, что есть такие люди на белом свете. По окончании академии, он уклонился от места при одной из богатейших столичных церквей и взял сельский приход в далеком уголке России. Он решил внести искорку света в непроглядную крестьянскую тьму. Своим примером и словом вывести крестьян-прихожан на свет Божий, избавить их от невежества и разных пороков. Его возмущало равнодушие духовенства к пасомым, когда он еще был студентом, и теперь взял себе за правило быть всегда впереди паствы и примером собственной жизни наставлять заблудших. Он искренне верил в себя, как и окружающие и, женившись на такой же доброй и умной дочери одного из своих профессоров, во всем разделявшей взгляды мужа, уехал в деревню.
Через короткое время стали доходить слухи о его энергичной работе на пользу пасомых. Прихожане его полюбили всею душею. Слава его быстро росла, а вместе с нею, как это часто бывает, увеличивалось число врагов, завидовавших ему. Но он не боялся завистников. Они не могли повредить ему, академисту, ревностному деятелю, верному своему пастырскому призванию.
Но нашелся другой враг, более страшный и незаметный – карты. Он с ними случайно познакомился в доме помещика. Сел он за стол, шутя и смехом, чтобы отвязаться от докучливых просьб дам. Играли по маленькой в мушку. Игра ему показалась бессодержательной, но вместе с тем и нравилось наблюдать за переменой счастья и за тем волнением, какое испытывали некоторые из играющих, и он с удовольствием просидел целый вечер. В другой раз он уже сам сел играть, а через несколько времени перешел к мужчинам на штосс. Жена сперва не обращала внимания, хотя и была недовольна. Она горячо напоминала ему об обязанностях пастыря. Но он говорил ей, что надо различать пасомых: то, что не полагается делать на виду у крестьян, чтобы не соблазнить, можно делать в кругу образованных людей. Это была первая уступка страсти. Первая грозная волна, которая как бы прорвала крепкую плотину чести и пастырского долга, бурно ворвалась в его жизнь, сокрушая на пути все хорошее и доброе. Через пять лет он уже не пропускал ни одного случая поиграть, с тем, чтобы выиграть или отыграться. Свет, вносимый им в жизнь прихожан, стал меркнуть, как и его честь и благородство. Жена не знала, что делать. На коленях молила его бросить играть. Бедная женщина и мать четырех хорошеньких детей стыдилась за мужа. Ей невыносимо больно было за прихожан, которые также растерялись от резкой перемены любимого ими пастыря. Занятый игрой, он уже не беседовал с ними, как прежде, о духовных требах и не давал им больше добрых, пастырских советов, а старался скорее отделаться от каждого, кто приходил к нему со своим горем или нуждою.
– Костя, голубчик, не играй, – умоляла жена, – карты погубят тебя. Вместе с картами ты стал пить. Посмотри, на кого ты стал похож. Пожалей хоть детей. Для тебя карты стали дороже всего, даже дороже храма Божьего. Посмотри кругом: сердце надрывается, ведь гибнет все, что ты сделал доброго.
И отец Константин после одного крупного проигрыша и неприятной истории у помещика, закрывшего ему дверь, как будто бы опомнился.
– Будь я проклят, говорил он, брошу карты. Не плачь, Анюта, – обнял он жену. – Верь, что я еще человек. С этой минуты не будет больше в моих руках карты. Скорее я по локоть отрублю себе руки, – и он перекрестился на церковь, которая стояла против их дома.
Жена, веря клятве его, ожила. Прошел месяц. Казалось, беда отошла куда-то далеко. Забылись тяжелые вечера и бессонные ночи, когда она, сидя в комнате, поджидала мужа. Она сознавала тогда весь ужас своего положения. Слышала робкие жалобы прихожан, видела, что все кругом падает и доброе отношение соседей священников, и благолепие службы Божией, и не могла помочь горю. Ее мольбы не в силах были остановить его. Зато теперь, после клятвы, она радостно вздохнула и повеселела.
Вздохнули и прихожане, радуясь за своего пастыря, и опять светло улыбались, при встрече с ним. Они, как дети, не злопамятные и добродушные, забыли слабости его, и опять доверчиво шли к нему.
Но временно ослабевшая страсть не хотела выпустить из своих когтей уходившую жертву. Казалось, совершенно нечаянно толкнула она его в компанию урядника, который играл в карты с кабачком и с проезжими прасолами. Никогда он раньше не вел с ними знакомства, а теперь его связывали с ними карты, и он проиграл с новыми приятелями всю ночь. С этих пор о. Константин стал заметно падать. Его перевели в другой беднейший приход, но и это его не остановило, он играл и здесь.
Нам совершенно случайно пришлось быть на месте нового его служения и мы остановились на ночлег в избе знакомого крестьянина Андрея Воробьева, у которого, как оказалось, недавно померла мать.
– Давно ли померла старуха то? – спросили мы Андрея.
– Послезавтра будет двадцать дней. И пришлось же мне страху набраться, – помолчав немного, продолжал он, – не приведи Бог.
– А что, разве долго мучилась?
– Не то, а видишь ли, дело-то какое: как стала мать помирать, пошли, – говорит, Андрей, – за попом. – Запряг это я лошадь и поскакал. Еду и думаю, а ну, как поп в карты играет, беда, не вытащить, а у самого все мать с ума не идет, неужто ей и впрямь без покаяния помирать. Ну и давай хлестать кобыленку, в мыло вогнал. Приезжаю, было так около ранних обедов. Прямо к нему. Узнаю, батюшка дома. Ну, думаю, счастье матери. Говорю так и так, а мне отвечает прислуга: не знаю, добудится ли матушка, недавно положился. Долго значит, попадья-то с ним возилась, никак не придет в себя, а у меня все поджилки так и трясутся. Соображаю, ну-ка не встанет, что тогда делать, а мать наказывала, поскорей, говорит, сынок, чую – смерть приходит. Не дай Бог помрет без исповеди, думаю я, грех незамолимый упадет на меня. Но Бог дал – батюшка встал, помылся, забрал, что полагается с собой, и поехал. Застали старуху в живых, померла, слава Богу, по христиански.
– Вы бы жаловались, – возмутились мы.
– Пробовали, да сказывают – благочинный тянет за него. Сам-то видишь, благочинный попивает. Одни грехи. Хоть бы теперь взять, к примеру, дом нашего-то отца Константина. Сыны растут, а чему они доброму научатся от такого отца? Один соблазн: вчера жена ревела оттого, что батя весь проигрался, позавчера он пьяный весь дом разогнал. А какой пример от него нам? У нас нищета, а он дерет с каждого без пощады. Да это еще что? А вот служба церковная – не приведи Бог – спешит, как-бы поскорее. Попадья-то совсем извелась и перестала его уважать. Да и как уважать – обманывает ее на каждом шагу, доходы скрывает от нее, норовит, как бы побольше осталось ему на карты. Ну и прихожане, особенно молодежь, стали перенимать от него, карты завелись. Вот и фельдшер, и учитель стали поигрывать. A ведь он у нас не простой,– на селе сказывают, что учился в академии. Вот до него у нас был поп, царство ему небесное, тот был настоящий пастырь. Правда строг был, но зато по-божески за приходом смотрел.
Мы сидели подавленные его рассказом и думали, где же тот светоч и тот идеальный пастырь, душу свою полагающий за овцы, каким мы его еще так недавно знали!
* * *
Итак, что такое карточные азартные игры? Это пустое, и вместе с тем безнравственное развлечение, влекущее за собою весьма многие тяжелые последствия. Что такое выигрыш игрока? Это разорение другого. Что такое радости игрока? Это слезы семьи обыгранного. Что такое неожиданное счастье игрока? Это несчастье обыгранного. Где же тут заповеданная Христом любовь к ближнему? Ведь нельзя же назвать это любовью: тот плачет, а этот радуется; тот делается нищим, а этот за его счет богатеет; тот за картами спивается, а этот благодушествует; тот за игрою свое дело опускает, свои заветные идеалы нарушает, а этот равнодушно продолжает с ним играть; тот проигрыша приходить в отчаяние, и жизнь свою кончает самоубийством, а этот, доведший его до такого несчастия, со спокойною совестью наслаждается радостями жизни. Нет, это не любовь к ближнему, а ненависть к нему, не следование за Христом, a отречение от Христа. Взять у ближнего деньги и считать их своими, благодаря выигрышу, или каким-то условным карточным знакам – это прямо возмутительная сделка с совестью, бесчестное дело.