О песни трех отроков и книге пророка Варуха

Дивная и везде во всей вселенной воспеваемая, по выражению Златоуста, песнь трех отроков выпущена из Еврейского кодекса. Первый высказал это Ориген в письме к Африкану. Равным образом Иероним, в своей Вулгате, заметил, что он не нашедши песни трех отроков в Еврейском кодексе, перевел ее (на Латинский язык) из кодекса Семидесяти. Принадлежит же Божественная песнь сия, с предшествующею ей молитвою Азарии, к 3-ей главе Богодухновенной книги Даниила пророка (от 26 до 91 ст.); здесь она стоит и во всех рукописях перевода Семидесяти.

На основании сих свидетельств, новейшие критики, охотники до нововведений, трубят, что песнь трех отроков не подлинна и что она сочинена каким-нибудь позднейшим иудеем-эллинистом; они находят неестественным, чтобы отроки, находясь в печи пылающей, призывали к прославлению Бога все стихии, в таком чудном порядке. Но что слог сей песни сохраняет немало признаков еврейского языка, с которого Семьдесят перевели оную, это доказано основательными критиками¹. А что она находилась прежде в еврейском кодексе, как подлинная часть пророческой книги Даниила, сие подтверждается следующими доказательствами.

Переводом Феодотиона. И Феодотион перевел песнь сию, как и Семьдесят, с Еврейского подлинника. Напрасно критики, неблагодарным образом, уничтожают труд сего переводчика, утверждая, что перевод песни трех отроков он взял из кодекса Семидесяти. Один простой взгляд на различие, какое находится между переводом Семидесяти и переводом Феодотиона, показывает ясно, что и переводчики были различны. Различие сие между переводом Семидесяти и Феодиона усматривается во всей книге Даниила.

Самым контекстом речи, который, как стоит в теперешнем еврейском кодексе, показывает, что тут явный пропуск.

Ибо 23 стих в еврейском тексте оканчивается так: «и мужи тии трие, Седрах, Мисах и Авденаго падоша посреде пещи огнем горящия оковани»; а потом тот час начинается 24-й стих так: «Навуходоносор же почудися и воста со тщанием и рече вельможам своим: не трех ли мужей ввергохом среде огня связанных? се аз вижду мужи четыре разрешени» и пр. Так вдруг, в еврейском кодексе, является четыре мужа, и Навуходоносор поражается удивлением! Далее же (в стихе 28) именуется и ангел, о котором в предыдущих стихах не было и слова. Сличи теперь и текст Семидесяти от 25 ст. до 81 – В нем повествуется и о явлении Ангела (ст. 49) и о песни трех отроков, которая поражает Царя до того, что он встает с царского престола своего: «Навуходоносор же слыла поющих их и почудися и воста со тщанием». (Ст. 24 в Евр.).

Все древнейшие кодексы перевода Семидесяти содержат песнь сию в 3 гл. пророчества Даниилов, составляющую большую часть оной. Так она стоит и в кодексе, которым пользовался Блаж. Феодорит (См. толк. на Даниила) и которым руководствовался св. Афанасий, (как видно из Синопсиса). Так она стоит и в так называемом Кисиянском списке перевода Семидесяти. Она же находится и в Иеронимовой Вулгате и в Сирском переводе, и проч.

Вся православная Церковь издревле содержит Божественную песнь сию, и в Великую Субботу боголепно поет ее всю. Да и в каждые день, она во всех ирмосах канонов делает ее предметом седьмой песни. Наконец все святые и богомудрые Отцы Церкви, которые только упоминают о ней, говорят о ней как о песни Богодухновенной; поет ее, по временам, и Западная Церковь.

Выпущена из Еврейского кодекса и книга Пророка Варуха, исполненная славословий и боголепнейших пророческих мыслей. Давний весьма и этот пропуск. Потому – Иероним и не перевел ее, как уже не существовавшую в современном ему кодексе Еврейском. Но она находилась в древнем Италийском кодексе, который первоначально читала Западная Церковь.

Возражают против подлинности Божественной книги Варуха следующим образом:

Говорят, что книга Варуха сочинена неким евреем-эллинистом. Выдумку сию, выданную первоначально Гроцием, повторили и другие новейшие критики, из коих Бертольд и Ей-хгорн утверждают, что гебраизмы сей книги, не могут служить доказательством, что она есть сочинение подлинное, первоначально на еврейском языке написанное. Отвечаем: – Справедливо, что одни только гебраизмы не могут доказать того, что книга, в которой они есть, переведена точно с еврейского подлинника; но не менее справедливо и то, что гебраизмы сии, когда встречаются слишком часто, и при том свойственные только переводу, могут быть ясными доказательствами того, что книга переведена с еврейского подлинника. А таковых гебраизмов весьма много в книге Варуха, которые осязательно и, как бы, перстом указывают на свойство языка и на его состав; на пример: «и прочте (Варух) словеса книги сея во уши»² и пр.; «И глагола рукою³ Господу Богу правда, а нам стыдение лица, якоже день сей»⁴, и многие другие. Самое даже начало книги, начинающееся союзом: и, доказывает, что она переведена с еврейского. Вообще всякий, беспристрастно рассуждающий, видит в книге Варуха истый, неповрежденный характер диалекта семидесяти толковников. Все же сочинение, которые написаны позднейшими иудеями-эллинистами на греческом языке, так разнятся от древнего, носящего печать настоящего еврейского языка, характера книги Варуха, что надобно удивляться дерзости критиков, которые, почитая книгу Варуха подложною, приписывают ей происхождение греческое. В таком случае иному может прийти на ум вот какая мысль: если бы, паче чаяния, выброшены были из еврейского кодекса книги Исаии в Иеремии и др., находились же только у Семидесяти; а они (критики) судили бы о гебраизмах их так, как они судят о гебраизмах книги Варуха: то ужели бы и тогда критика их заслуживала вероятие?

Говорят: если бы Варух был писец, и собеседник Иеремии: то почему он нигде, в своей книге, не упоминает об этом знакомстве с великим пророком? Но кто же из пророков, пиша пророчества свои, упомянул о своих знакомых и друзьях? О роде и происхождении своем они говорят: но о знакомых своих никогда. Основательнейшие же критики полагают вообще, что сочинитель книги сея был Варух, сын Нириин, которому Иеремия дал книгу купления (Иер. 32:12) и которому Господь глаголал чрез Иерению (Иер. 45:1), Иосиф Флавий говорит о нем так: «Варух, ученик Иеремии, сын Нириин, из весьма знатного дома и отлично образованный и сведущий в своем отечественном языке» (Древн. 1. 9. § 1). И так справедливо ученый Гуэций говорит, что те критики, кои различают Варуха сочинителя книги от Варуха – писца Иеремиина, весьма ошибаются⁵.

Сверх сего критики и другие возражения предлагают против подлинности книги Варуха. Так Бертольд говорить, что текст книги Варуха сплочен или сшит из разных отрывков Писания; так думает и Каннель. Но таким образом ученые сии, пожалуй, могут рассуждать и о других пророческих книгах: Иеремии, Даниила и др.; и суждение их будет ложно, если она не будут помнить замечания Оригена: что пророки выражаются словами пророков (т. е. один пророк заимствует слова и выражения у другого. Письмо к Африкану § 15). Находят множество противоречий, и географических и исторических погрешностей. Как – говорят спустя пять лет, по разрушению Иерусалима и храма, иудеи, отведенные в Вавилон, могли приносить жертвы и приношения в храме Господнем? Но на это надобно заметить, что тут храмом Господним называется самое место или развалины разрушенного храма; сие подтверждается многими местами Писания (Ездр. 1:5. 2:68). Сей то дом Господень и сей жертвенник чтили оставшиеся после плена в своей земле несколько бедных евреев, которых Навузардан оставил там, но разрушении Иерусалима. Между тем, в продолжение 5-ти лет, так Можно полагать, собрались сюда и другие отчизнолюбцы (См. Дан. 9:7). Между ними, конечно, были и жрецы, из коих первенствующим был Иоаким. Так, к нему то и вообще ко всему народу, оставшемуся на развалинах разрушенного Иерусалима посылали серебро Вавилонские пленники, да купят всесожжения за грех и фимиам (Вар. 1:10). И так критике совершено ошиблись, приняв упомянутый здесь храм Господень за прежний не разоренный храм. Нападают еще на Варуха за упоминаемую им реку Вавилонскую Суд (1:4.), которой они нигде на земном шаре не находят. Но правдивость топографии Варуха свидетельствует сам, – протекающий чрез Вавилон, многоустый Евфрат, которого одни рукав даже доныне называется Сур вместо древнего Суд; с которого переименован и город Вавилонский Сура⁶. При этой то реке Суд иудеи слушали Варуха и плакали (1:4). Еще: наименование Суд (Sud или Socli) имеет Евфрат потому, что и страны через который он протекает, по-арабски называются Совад⁷.

Вообще же подлинность и важность книга Варуха подтверждают:

Пророк Даниил, который, читая пророчества Иеремии (2:9), вместе читал (тогда же, и может быть, соединенное с ним) пророчество причастника благодати Иеримииной и его Божественного вдохновения Варуха, как это свидетельствуют целые фразы, которые Даниил заимствовал из него, Даниил движимый тем же духом и выражающий те же понятия⁸.

Подтверждает это Неемия⁹.

Вся синагога иудеев-эллинистов, которая пред Рождеством Христовым, читала перевод Семидесяти; след. и книгу в Варуха;

Апостольские Постановления положительно и ясно различают громогласнейшее оное пророчество проповедника Христова Варуха: Сей Бог наш; не вменится ин к нему; по сем на земли явися и с человеки, поживе (3:36), признавая слова сии писанием Божественным. Сверх того, Постановления Апостольские свидетельствуют, что иудеи, в девятый день месяца, соответствующего нашему сентябрю, в день великого очищения, собираясь вместе, читают Плач Иеремии и книгу Варуха, и по прочтении плачут и рыдают, воспоминая опустошение Иерусалима Навуходоносором. И так, и отсюда видно, что и после Рождества Христова иудеи-эллинисты, в Палестине и вне оной, признавали каноническою книгу Варуха; другого же канона Писаний они не могли создать вопреки тому, какой они приняли издревле, вместе со всеми своими единоплеменниками и единоверцами.

Во всех древних кодексах перевода Семидесяти имеется книга Варуха, следующая в одних после Плача Иеремии, а в других, самых древнейших, тот час после пророчества Иеремии, перед Плачем. Так она стоит у блаж. Феодорита, в Александрийском кодексе Семидесяти и в других рукописях, и в самом Ватиканском кодексе. Такое же место она занимает и в Сирском переводе; в таком же, порядке исчисляются книги и в каталогах канонических Писаний.

В древнейшем Италийском переводе Семидесяти тоже находилась, книга Варуха, как каноническая, вместе с книгою Иеремии. И теперь в Вульгате она стоит после Плача Иеремии и после посланий его; так она стоит в переводах Сирском, Арабском и др.

Феодотион перевел и Варуха, вместе с другими каноническими книгами Писания. Эго ясно свидетельствует знаменитый кодеке Медиоланский Сирского перевода Гексапл, содержащий и критические знаки Оригена (которыми он отличал текст Семидесяти), и по имени упоминает Феодотиона в переводе Варуха¹⁰.

Ориген, в каталоге 22 канонических книг еврейских писаний, вместе с Иеремиею счисляет и Плач, и Послание, в одной книге: Иеремия¹¹; потому и в других древних каталогах (как напр. в Мелитоновом) стоит только одна книга Иеремии, как главнейшая часть. Так и теперь у евреев стоит один Иеремия, т. е. книга его пророчеств; а Плач умалчивается как подразумеваемая. Но что вместе с книгою пророчеств Иеремии и Плача включалась и книга Варуха, как часть целого, об этом свидетельствует ясно Августин, который соединяет и Варуха в одну книгу с Иеремиею. Так и светило Александрии – Кирилл приводит слова Варуха просто как слова Иеремии, хотя он и его (Варуха) упоминал в другом месте¹². Равным образом и блаженный Амвросий, Златоуст, Илларий и Киприан под именем Иеремии приводят слова Варуха. Наконец Епифаний, перечисляя канонические книги, то именует одну книгу Иеремии, то опять Иеремию вместе и Плачем, посланием и Варухом (т. 2. ст. 161; о ерес.) Наконец должно присовокупить и то, что Ориген., в письме своем к Африкану, упоминая о других книгах выпущенных из еврейского кодекса, как-то ой истории Сусанны и др., ничего не говорит о книге Варуха, как еще сохранявшейся у евреев его времени; иначе как бы он умолчал о таком пропуске? В последствии же она выпущена из всех кодексов, и во время

Епифания ее уже не было в еврейском кодексе Библии.

Наконец весьма многие Отцы церкви в сочинениях своих приводят изречения Варуха, как Богодухновенные Свидетельства Писания. Так:

Автор постановлений Апостольских не только в указанном выше месте, но и в другом (в 6 кн. 23), вместе со словами Давида, приводит изречения и Варуха;

Св. Ириней¹³ говорит о книге Варуха как о книге Божественной.

Киприан и Климент Александрийский приводят слова Варуха как слова Иеремии¹⁴.

С ними согласен и Тертуллиан (Scorpiae. 20, 5, 4).

Евсевий (in praepar. 6, 12.) слова Варуха 3. гл. от 29 до конца называет словами Божественными.

Равно и св. Афанасий приводит слова: «сей Бог наш, и не вменится к Нему ин», как слова Иеремии¹⁵.

Св. Ипполит (том. 2. против Ноэта)

Василий Великий (о Дух. Св. гл. 6, 156.)

Григорий Богослов (сл. 56).

Иоанн Златоуст (о св. Троице);

Амвросий (слов. на Псал. 8).

Оба Кириллы Иерусалимский и Александрийский тоже подтверждают Божественность книги Варуха, приводя из нее свидетельства своих мыслей. Кирилл Александрийский в книге против Юлиана (8. 10) именует Варуха одним из св. пророков.

С ним согласны опять Епифаний, Феодор Ираклийский, Августин и Руфин¹⁶.

Наконец сам блаженный Иероним¹⁷, хотя не перевел Варуха, потому что у Евреев книга сия, по словам его, nec legitur nec habitur, но приводил его слова по переводу Семидесяти, называя его, прямо, пророком.

Г. Дестунис

Экономид (Экономос, Икономос) Константин [Οἰκονόμος Κωνσταντίνος; 27.08/07.09 (или 28.08/08.09).1780, Царицана, Османская империя – 08(20)/.03.1857, Афины, Греция]. Богослов, лингвист-дилетант.

Сын священника и церковного эконома из Фессалии; азы древних языков освоил под руководством отца. Ещё ребенком будущий «великий проповедник» Экономил проявил себя искусным декламатором. С 12 лет уже служил чтецом (анагностом) Царицанской церкви, сочинял проповеди и подражания гомеровским гекзамет­рам. Рукоположенный в дьяконы (позже пресвитер), после смерти отца занял его должность. В 1806 году по распоряжению Али-паши был заключен в тюрьму за проповедь в Фессалии и Македонии. Выкупленный по распоряжению патриарха, служил наместником митрополи­та Фессалоникийского до 1808 года, затем организовал училище в Смирне. С 1819 года жил в Констан­тинополе (Стамбуле), откуда после поражения греческого восстания 1821 году перебрался в Одессу. Привлёк со­чувственное внимание яркими речами, в т. ч. над гробом замученного турками Константинопольского патриарха Григория V (напечатана в немецком переводе А. Гриммa: «Grabrede auf den ewigdenkwürdigen Patriarchen Konstantinopels Gregorius». СПб., 1824) и был приглашён в Петербург. Участвовал в трудах СПбДА, Российской академии наук (почётный член 1828; Ф. Булгарин жаловался, что «не знающего ни слова по-русски» Экономида рекомендовали сначала даже в действительные академики; см.: Видок Фиглярин. Письма и агентурные записки Ф.В. Булгарина в III отделение. М., 1898. С. 277) и СПб. университета. В 1831 переехал к семье в Германию, а в 1834 с почётом вернулся в Грецию. До последних дней продолжал научные и литературные занятия.

С темами классической филологии связаны два сочинения Экономида, написанные им по предложению Российской академии (их редактором и единомышленником Экономида был И. Мартынов): роскошный двуязычный «Опыт о ближайшем сродстве славяно-российского языка с эллинским» («Δοκίμιον περὶ τῆς πλησιεστάτης συγγενείας...». I–III. СПб., 1828; рус. пер. Г. Меглиницкого; одобрительный отклик: Bестник Европы. 1830, № 1–2) – один из первых на русском языке свод тезисов сравнительно-исторического языкознания («этно­графической филологии» или «немецкой лингвистики», по Экономиду) по материалам публикаций И. Аделунга, Я. Гримма, Р. Раска и др. Начитанность, редкая лингвистическая память и знание помимо индоевропейских языков некоторых семитских и тюркских позволили не получившему университетского образования Экономиду создать труд, примечательный для своего времени. Его задачу автор определил как «сравнение рече­ний славянских и российских, наипаче же первообразных и коренных»: «Поскольку же срав­ниваемые с ними однозвучные и однозначные эллинские слова бывают по большей части глоссемы, и в особенности, эолийского диалекта, то я, во-первых, изъясняю славянское слово другим тождезначущим и яснейшим, заимствуя его из аттического наречия и так называемого общего эллинского языка» (Цит. соч. I. С. LXXI). Труд Экономида включает обширное вступление с очерком истории славянских народов (в т. ч. по античным источникам), краткий обзор системы слав, языков (от алфавита до син­таксиса) и словарь (по материалам академического словаря) с этимологическими толкованиями и параллелями из новых европейских языков. Приветствуя «более разборчивое» сравнительно-историческое языкознание и соглаша­ясь с его базовым положением, что «первый язык не существует более, а остатки его сохраняются во всех языках народов», Экономид главное внимание уделил истории славянских языков, близких греческому и «фрако-пеласгийскому» (название славян он произвёл от «слава/ слово», сопо­ставленных с κλουω/ κλέος; исключил, по языковым признакам, из славян аристофановского «скифа»), дополняя идеи германских компаративистов самобытными рассуждениями. В приложение включены иллюстративные разборы текстов (в т. ч. «Отче наш» на старославянском, [древне]греческом и новогреческом языках) и перечень античных свидетельств о славянских народах.

Спустя 30 лет Г. Дестунис в статье «О жизни и трудах Константина Экономоса» (Странник. 1860, № 7. С. 13), признав устарелость некоторых положений и лингвистических иллюстраций «Опыта», посетовал, что книга Экономида при появлении не была оценена по достоинству, особенно в части «соотношения русского и славянского языка к греческому». Главным её достоинством Дестунис называл соединение автором представлений сравнительно-исторического языкознания с собственно хорошим знанием новогреческого языка. «Верные и лю­бопытные сближения» Экономида переносились в исторические грамматики других авторов, например, пособие Ф. Муллаха, 1856.

Естественной для грека защите рейхлинова произношения Экономид посвятил сочинение «Περὶ τῆς γνησίας προφορᾶς τῆς Ἑλληνικῆς γλώσσης βιβλίον» (СПб., 1830), в котором, изложив историю эразмова произношения с XVI века и раскритиковав его как искусственное порождение германской филологии (не­приятное для слуха и «искажающее физиономию говорящего»), пытался опровергнуть аргу­менты «эразмистов», угрожающих своими идеями полноценным контактам России с новой Грецией. Указывал на православную традицию произношения библейских имен и формул («аминь», а не «амен»), обильные заимствования русским языком греческой лексики в рейхлиновом произношении («икона», а не «эйкона») и т. п. Выводы Экономида суммированы Мартыновым в статье «Наставление об истинном произношении некоторых греческих букв, извлечённое из книги о сем же пред­мете греческого священника Экономоса» (СПб., 1831).

Основная часть литературного творчества Экономида посвящена богословским и историческим темам: в последние годы жизни он работал над сочинением «Творение о Семидесяти тол­ковниках» и текстом памятника IX века «Амфилохиевы вопросы» патр. Фотия (издание завершено его сыном Софоклом); написал несколько пособий по риторике (Дестунис. С. 9). Отказывавшийся от профессорства, Экономид пользовался неизменным авторитетом в учёном сообществе: его афинский дом посещали университетские профессора и учащаяся молодежь. Но более учёного соотечественники чтили в Экономиде убеждённого борца за свободу Греции: его похороны прошли при огромном стече­нии народа и вызвали отклики в европейской и русской прессе («Северная пчела». 1857, № 87).

Справ. лит.: Григорьев, Прозоров, РБС, Eckstein. Доп. лит.: Смирнов С. К. Экономос и сочинение его о родстве славяно-русского языка с еллинским // Отчет о состоянии Моск.ДА. М., 1873.

Источник: (Статья воспроизводится по авторскому сборнику словарных материалов: Смышляева В. П. Российские филологи-классики XIX века («Германовское» направление (материалы для биографического словаря). СПб., 2015. С. 518–519. В соответствии с общей направленностью словарных материалов (большой словарь готовится к печати) автором, филологом-классиком, даётся оценка лишь двух трудов Экономоса, связанных «с темами классической филологии». Для удобства чтения в основном тексте раскрыты общеупотребительные в словарном жанре сокращения.)

* * *

Было время, когда греческий народ, казалось, изнемогал под ударами Турков: я говорю о двадцатых годах нашего [то есть XIX] столетия. Тогда сердце русских надрывалось при слухе о страданиях единоверцев. Многие помнят ещё то время полного, горячего сочувствия, выражавшегося и в описаниях подвигов самоотвержения, и в денежных пожертвованиях. В России опасались за целость греческого народа, тревожились за Церковь. Но Провидение сперва благословило оружие Греков, а потом послало им на помощь и сильных мiра. Устроилась самостоятельная Греческая держава. Обрадовалось и всякое истинно русское сердце такому благодатному перевороту. И нет русского, который бы мог равнодушно слышать рассказы очевидцев об успехах современной нам Греции. Однако же при таком родственном участии и к бедствиям, и к успехам Греков, – Русские очень мало знают о них. Здесь не место разбирать причины такого незнания, которых очень много¹⁸. Мы только указываем на факт, и на факт крайне печальный, сильно вредящий тому умственному и духовному общению, которому надлежало бы не слабеть, а крепнуть, не гаснуть, а гореть живым пламенем.

При разбросанности данных, которые могли бы раскрыть умственное, нравственное и религиозное значение современной Греции, остаётся обращаться к частностям. По таким частностям постараемся представить жизнь и труды одного из замечательнейших представителей Греции – Константина Экономоса, который застал своих единоплеменников рабами султана, а оставил их людьми самоуправными. Изучать жизнь греков, переживших великий народный переворот, особенно важно потому, что в эту эпоху всего явственнее обозначаются личности людей. Экономос более всего послужил своим единоплеменникам в молодости – образованием юношества, а в старости – уяснением вопросов нравственно-религиозных и прославлением великих деятелей греческой независимости. Глубокое знание догматов веры и церковных уставов, редкий дар слова устного и письменного, короткое знакомство с человеком Азиатским и Европейским – всё это в Экономосе послужило Церкви и народу.

Константин Экономос родился в торговом местечке Фессалии, носящем славянское название Царицана, 27 августа 1780 года¹⁹.

Родители его, священник Кириак (Кирьяк) и Анфия (Анти), воспитывали его в духе христианского благочестия и греческой народности. Отец учил его по-эллински, а Зиси Кавура по-латыни. С малых уже лет обнаруживались в нём отличные способности. До двенадцатилетнего возраста настолько овладел он эллинским языком, что писал подражания Омиру (Гомеру), таким же размером, эксаметрами (гекзаметрами). Двенадцати лет от роду был он назначен анагностом («чтецом»), в церкви Царицанской, причём, произнёс с амвона собственного сочинения Слово.

Остановим внимание читателя на этом обычае: не только позволялось мальчикам произносить собственного сочинения Слова перед мирянами, но они даже были к тому поощряемы! Нельзя похвалить такой обычай. Вид маленького оратора, преважно выводящего свою периодическую речь, толкующего о том, что известно ему не из жизни, а с чужих слов, вид такого малютки-оратора, конечно, не соответствовал святости места. Притом же малютка-оратор становился через меру самодовольным, что без сомнения вредило ему самому. Но мы приводим явления, как они были. При воспитании детей греки и теперь развитию дара слова, развитию смелости и представительности жертвуют многим: так было и в конце прошлого [т. е. XVIII] века.

Имели ли они тогда в виду, что смелость и представительность вскоре им пригодятся? Отвечать не берёмся; спешим только заявить факт, что эти свойства стали для них столько же необходимы, как порох и ружье.

На 21-м году жизни, в брачном уже состоянии, рукоположен был он сперва во диаконы, потом – во пресвитеры. По смерти отца получил он его должность – церковного эконома, а на 25-м году – сан иерокирика по всей Эллассонской епархии, где находится его родина Царицана. Иерокириками Православной Церкви на Востоке называют тех духовных лиц, которым разрешается и вменяется в обязанности проповедовать. С этого времени Константин Экономос стал обходить города и села Фессалии и отчасти Македонии, и сеять в них семена слова Божия. Писал ли он свои проповеди или нет – нам неизвестно. Известно, однако же, что на церквах, на мостах, на надгробных памятниках, на каменных постройках, которыми в южных краях принято обстраивать источники, – чертил он религиозные и патриотические надписи, которые, по всей вероятности, и до сих пор там существуют.

Вскоре, в 1806 году, страшные притеснения Али-паши Янинского вызвали в Фессалии восстание Ефимия Влахавы. Известно, что полувековое тиранство Али-пиши не только не могло уничтожить греков и албанцев Фессалии и Эпира, но ещё содействовало развитию в них духа независимости. Во все продолжение этого неслыханного мучительства происходили беспрерывные восстания. Паликары, или удальцы, выбирали храбрейшего своим капитаном, уходили в горы и оттуда тревожили Али-пашу и его клевретов²⁰. Одним из таких неукротимых врагов Алиева насилия был Ефимий Влахава, которого, по священническому его знанию, народ называл Панафимием. До Али-паши дошли слухи, что между сообщниками Влахавы считается и Экономос: тотчас же, без всякого следствия, он отведён был в Янину, столицу Али, и посажен в тюрьму. Горе тому, кто попадался в эти темницы. Народные песни греков полны потрясающими картинами тех истязаний, каким равно подвергался и правый, и виноватый. Здесь морили голодом, томили жаждой и бессонницей, пытали самыми изысканными пытками, тяжелыми молотами исподволь дробили кости живого человека. Но умирающие почти никогда не выдавали товарищей и, кончая свои страдания, наводили ужас на мучителя-пашу: он убеждался из их последних слов, целые сотни христиан готовы погибнуть с ружьем в руках – за веру праотцов и за честь своих семейств. Нередко алчность паши брала верх над всеми прочими побуждениями, и он выпускал заключенных – за большой выкуп. Так случилось с Экономосом: нашлось лицо, внесшее за него 50000 пиастров, и он возвратился на родину. Вскоре, однако ему опять стала угрожать Янинская темница. На этот раз сам секретарь Али-паши, грек Манфо, спасший от беды столько собратьев своих, известил Экономоса об опасности. Тогда-то патриарх Константинопольский Григорий V, чтобы избавить его от дальнейших преследований Али-паши, перевёл его в Фессалоники, назначив экзархом и наместником тогдашнего митрополита Фессалоникского Герасима, жившего в Константинополе.

Мы не имеем сведений о пребывании Экономоса в Фессалониках: знаем только, что тут он говорил проповеди и всегда помнил о благочестии жителей этого города.

К концу 1808 года жители Смирны, – которым известны были успехи преподаваний Экономоса в училище Царицанском, где он был преемником Кумы, – пригласили обоих этих учителей для основания училища в своем городе. В это время греческие общины многих городов сильно озабочены были благосостоянием своих школ. Особенно отличались ревностью в этом деле общины: Куру-Чесменская, Хиосская, Митилинская, Кидонийская, Смирнская, Ясская, Бухарестская, Янинская, Афинская²¹.

Попечение об образовании народа, никогда не ослабевавшее в лучших представителях греческого племени, с новым порывом появилось ещё в исходе XVIII столетия преимущественно под руководством Евгения Булгари и Никифора Феотоки, которых так метко назвал Стурдза предтечами умственного и народного пробуждения Греков²². В начале же нашего веке на страже народного просвещения стоял Адамантий Кораи. Не личным преподаванием, но письменными увещаниями, изложением более разумных методов, изданием и мастерским объяснением классиков – умел он, не оставляя Парижа, быть двигателем нескольких поколений. После этого неудивительно, что к 1808 году мы уже находим горячее соревнование между многими греческими общинами²³.

К счастью, об обращении Константина Экономоса с учениками в Смирне, о его методе и приёмах сохранено несколько любопытных данных одним из его учеников. Мы говорим здесь о том Смирнском училище, которое учредили Ралли и другие члены Смирнской общины, на свой счет под руководством Экономоса и Кумы, 1-го Сентября 1809 года под названием Филологической гимназии²⁴.

Экономос входил в класс с открытым весёлым лицом, делавшим на слушателей самое приятное впечатление и располагавшим их к доверенности. Необыкновенно терпеливо объяснял он добросовестным, но не очень способным, ученикам то, что казалось им трудным, а даровитых никак не допускал залениваться, постоянно давая пищу их уму, и вёл к успехам больше похвалой, чем выговорами. При объяснении классиков и Св. Отцов, он не только учил языку, но вместе с тем развивал понятия и вкус учеников. Сперва сделает точный этимологический и синтаксический разбор каждого слова в тексте урока, изложит собственное и переносное значение каждого слова, объяснит выражения и идиомы, причём непременно сравнит древний греческий язык с новейшим. Потом покажет соотношение частей всего урока между собой и к целому. Затем следовали два перевода древнего текста на современный греческий язык: один дословный, а другой такой, что в нём по возможности передавалась вся сила и красота подлинника. Когда он толковал о разных предметах, входивших в текст, то эти предметы как бы воплощались перед слушателями.

Учитель, сверх того, упражнял учеников в громком чтении: большое внимание обращал на чистоту выговора и стройность чтения; задавал выучивать лучшие отрывки из объясняемых авторов, – как прозаиков, так и поэтов. К письменным сочинениям учеников относились похвалы (ἐγκώμια) славных мужей, городов, народов, доблестей, какой-либо науки или искусства: увещания или вызовы на разные доблести; исторические рассказы, письма, басни; картины природы, описание какой-нибудь употребительной вещи, например: телеги, корабля и т. п. В стихах писались краткие назидания, побуждения, надгробия, посвящения, – что всё, по понятиям древних, подходит под слово эпиграмма (ἐπιγράμματα ἐπιδεικτικά, προτρεπτικά, ἐπιτύμβια, ἀναθηματικά); писались также оды и идиллии.

Очень ловко Экономос вводил учеников своих в знание древнего греческого языка; многие из них сочиняли на нём так же удачно, как и на новом²⁵.

Во время преподавания своего в Смирне он написал катехизис и курс риторики для гимназистов, изданный в Вене.

Представим здесь несколько мыслей автора для того, чтобы читатель мог сам посудить о направлении ученых его трудов еще до 1813 года. С редким для того времени тактом дает он в своей риторике решительное предпочтение системе Аристотеля над системами последующих составителей риторик. Он признаёт необходимым – оживотворить риторику философией, а не громоздить её бездной правил. Замечательно практическое направление автора: не в одних книгах, а больше в настоятельных потребностях народа ищет он ответа на вопросы науки. – Так ставит он на вид воспитанникам назидательный, увещательный род преимущественно перед судебным, и вот его доводы: «судебных речей может быть и не приведётся вам писать», говорит он молодым читателям: «не нужно покамест нации нашей судебного красноречия: даже и в пору процветания общественных училищ у предков наших судебный род занимал в риторике последнее место». И далее: «Вы, друзья, упражняйтесь в сочинении слов назидательных, особенно теперь, когда Греция нуждается в таких истинно греческих речах, в которых были бы с благоразумием предлагаемы и искусно внушаемы настоящие греческие интересы; – теперь, когда нация в просвещённейших своих мужах видит врачей, пекущихся о здравии той части своих соотчичей, которая больна невежеством». И вслед за тем приведены слова Платона: «Гораздо высшее благо – избавить душу от невежества, чем тело от недуга». (Πολύ τι γὰρ μεῖξον ἀγαθὸν ἀμαθίας παῦσαι τὴν ψυχὴν, ἤ νόσου τὸ σῶμα. – Πλάτ. Πολιτ.). «Счастлив я, – говорит он в конце своего предисловия, – если слабый мой голос сколько-нибудь пробудит в вас врождённую вам ревность к пользе народной; … если же, напротив, слово моё неубедительно, если оно только скользнёт по вашему слуху, то у меня есть много помощников, которые совершат то, чего мне одному не совершить…». Тут автор вызывает знаменитых эллинов: Платон у него говорит собственными словами: «Победите нас, преемники наши: в этой победе – наша слава» (из диалога «Менексен»).

Такие здравые начала, такой светлый взгляд, такую привлекательность изложения не без удивления встречаем мы в учебнике риторики, писанном в Смирне до 1813 года²⁶. Невольно подумаешь, где мог научится всему этому греческий священник, не видавший ещё ничего, кроме городишек Фессалии, тюрьмы Янинской и обширной, но вовсе непросвещенной Фессалоники. Не было в тех краях высших училищ; ещё не побывал он в Европе: но таково было общее нравственное и умственное движение, сообщившееся грекам ещё с конца XVIII века, что человек благонамеренный и даровитый мог уже твёрдо идти по пути, на который был призван.

В 1819 году Экономос приглашен в Константинополь, где получил титло (титул) «Проповедника Вселенского» (Οἰκουμενικὸς κήρυξ). Тут составил он руководство для проповедников, в котором старался облегчить их приведением готовых речей на самые разнообразные случаи жизни. Эта рукопись, вместе со множеством других рукописей, пропала во время катастрофы 1821 года, когда и сам Экономос едва не погиб, и спасся только в Одессе.

При начале восстания Греков против Порты Оттоманской безоружная часть населения подверглась страшному истреблению. Всякая победа восставших греков горько отзывалась на всех христианах, в особенности на греках. Месть мусульман достигла высших размеров. Тогда-то по повелению Порты преданы были смерти Константинопольский патриарх, многие епископы и множество значительных лиц из греков, без всякого суда, по одному подозрению, что они учувствуют в деле восстания. Наступила развязка пятивековых страданий греческого народа; жертвы были неизбежны; ничто не могло остановить проявлений взаимной мести. Нота 8 Июля 1821 года, представленная Дивану Российским посланником Строгановым, в которой выражалось неудовольствие Российского Правительства за убиение Вселенского патриарха, по которой требовалось различение между участниками восстания и невинною частью населения, – эта нота, вызывавшая Порту на ответ в восьмидневный срок, – не могла достигнуть своей цели. Срок истек; ответа ещё не было, и Строганов уехал в Одессу²⁷. Вслед за ним бежало в Одессу же множество греков, где они в эти опасные времена нашли себе приют.

Когда останки Григория, повешенного между Патриархией и патриаршей церковью, привезены были в Одессу, то всё население этого города взволновалось при виде бездыханного тела старшего из иерархов Церкви Вселенской. Экономосу, некогда избавленному Григорием от преследований Али-паши, Экономосу, первому проповеднику на Востоке, суждено было произнести над ним надгробное слово. Под сводами Одесской греческой церкви раздался выразительный голос Экономоса. Живо и трогательно изобразил он кроткую и вместе энергическую деятельность Григория, и его мученическую кончину, когда перед самой минутой казни простёр он руки на благословение верных и, возведши очи к небу, возопил: «Господи Иисусе Христе, приими дух мой»²⁸.

Часто проповедовал Экономос в Одесской греческой церкви, и слово его то утешало вдов и сирот, утративших в международной распре своих мужей и отцов, то ободряло тех из греков, которые ещё бились с турками. Среди бедствий войны послышался восставшим грекам привет одного из пастырей. «Радуйтесь, Греки, – писал к ним Экономос, – радуйтесь о Господе, и паки реку, радуйтесь: вот что с горячностью высказывает вам, как предисловие к этой беседе, один из ваших единоплеменников, которого немощи телесные и разные другие бедствия держат вдали от священного вашего подвига. Но и издали, братья, я мысленно обнимаю вас: всех лобызаю лобзанием родины. Целую сверкающие очи ваши и мужественные руки, изгоняющие варваров из нашего отечества. Со слезами прикладываюсь к славным вашим язвам, исцеляющим долговечные язвы Греции. С вами я на войне; с вами я всюду и мыслью, и воображением, и языком, и сердцем, и всеми силами моей немощи. Благословенна земля, в которой устроили вы поход ваш. Благословенно победное оружие ваше и те высокие утесы, с которых стремятся ваши удары на тиранов. Благословенен неодолимый флот ваш, очищающий греческое море от его осквернителей. Благословенен Господь Бог Израилев, что воззрел на народ свой и искупил его». Далее пастырь развёртывает длинный свиток страданий, испытанных греками во время ига оттоманского, и оправдывает греческое восстание перед всей Европой. С большим знанием дела разобраны им права греков и права мусульман: в этом слове автор является знатоком восточного вопроса в тогдашнем его фазисе, и замечательным публицистом²⁹.

По желанию императора Александра Павловича призван он был в Петербург, и здесь разработал две лингвистические задачи. Несколько слов об этих трудах, надеемся, не покажутся излишними тем из наших читателей, которые желают получить более полное понятие о деятельности Экономоса.

Один из них: «О ближайшем сродстве Славяно-Российского языка с Эллинским»³⁰. При исследовании этой задачи автором пущен в ход тот материал, какой был тогда в распоряжении у молодой еще науки сравнительного языковедения. Усвоение автором этого материала само по себе не могло бы ничего прибавить к науке, если бы этот материал не был им переработан на основании глубокого знакомства с греческими памятниками всех эпох. Мы уже говорили о странствованиях Экономоса ещё в молодости по родной земле. Во время этих странствований он находился беспрерывно в сношениях с простонародьем, и слух его не мог не поражаться оттенками местных говоров. Знакомство же с нынешними говорами греческого народа соединялось в нем со знанием наречий Древней Греции, и такое соединение в то время было исключительным достоянием его одного. У него много верных и любопытных сближений, к которым нельзя было прийти путем одного книжного знания. Прибавим и то, что не всякому на долю выпадает при громадной начитанности, редкой памяти и особенной филологической проницательности – знать языки трех совершенно разных семей, Индоевропейской, Семитической и Тюркской. На такой широкой основе после долгих трудов построен «Опыт сравнения», книга замечательная, до сих пор не довольно оцененная ни русскими, ни греческими языковедами. А между тем чтение этого «опыта» облегчено для филологов русских и греческих тем, что предмет изложен на двух языках: к греческому тексту самого Экономоса приложен русский перевод, сделанный Меглинцким, тогдашним священником нашего посольства в Вене, и потом просмотренный приятелем автора, известным по своей учёности и любви к науке, переводчиком греческих классиков, Иваном Ивановичем Мартыновым. Кому теперь пришлось бы критически разобрать «Опыт о ближайшем сродстве», определить в этом сочинении твёрдо дознанное от предположительного, тот, конечно, нашел бы, что многое в нем должно быть переделано. Не надо, однако забывать, что с тех пор, как издано это исследование, протекло 30 лет, период времени, в который сравнительное языковедение, вследствие множества капитальных творений, выросло из младенца в юношу. Несмотря на такое повсеместное движение вперед сравнительного языкознания, несмотря на то, что совокупными усилиями филологов, между которыми были и люди гениальные, – отношения между разными семьями языков, между разными отраслями той же семьи, между наречиями одного и того же языка определилось гораздо явственнее прежнего, – несмотря на всё это, вопрос о соотношении русского и славянского языка к греческому со времени Экономоса надлежавшим образом ещё не переследован. Мы убеждены, что, при всех преимуществах нашей эпохи, тому, кто возьмётся за пересмотр вопроса о сродстве славянских наречий с греческим языком, не обойтись без широкой подготовки, завещанной Экономосом.

В 1823 году издал он в Петербурге же другое сочинение, которого главная задача – доказать, что греческий язык и в древности произносился вообще так, как произносится нынешними Греками, а далеко не так, как стали его произносить в Западной Европе начиная с XVI века³¹. Здесь не место входить в разбор вопроса, при решении которого филологи с XVI века разделялись обыкновенно на две стороны. Живой говор целой нации сам собою ведет уже к торжеству греческого (так называемого рейхлинова) выговора. В наше время к нему переходят и многие западные эллинисты, знакомые с нынешнею Грецией и с языком её; для примера укажем на Пеннингтона, Эллисена, Росса и Муллаха. Здесь можно сказать лишь несколько слов о способе изложения автора. Полемическая форма сочинения вызвана была отчасти положением самого вопроса, который раз двадцать решался pro и contra, отчасти складом ума нашего филолога. Полемика очевидно далась ему: он заводит противника в такие теснины, что тому и выхода нет, и всё это бойко, ловко, только иногда, к сожалению, слишком резко. Известный Муллах, первостепенный знаток истории греческого языка, не далее, как в 1856 году, т. е. спустя 33 года после того, как написана была Экономосом книга о выговоре, – счёл нужным очень много заимствовать из неё, чего он, к чести своей, и не скрывал. Особенно параграф 33-й знаменитым Берлинским профессором целиком переписан из греческой книги о выговоре: так верны и полны приводимые Экономосом данные (см. стр. 505–515)³².

Вопрос о правильности нынешнего греческого выговора в большей части случаев решён им так удовлетворительно, что надобно удивляться, как долго после того при преподавании греческого языка продолжали у нас держаться выговора, придуманного Эразмом.

Теперь оба труда, изданные Экономосом в Петербурге, составляют библиографическую редкость.

Не забудем и третьего труда, который совершал он исподволь в столице единоверного ему государства, России. Во всё время пребывания своего здесь, он силою мысли и патриотизма старался располагать сильных мира сего в пользу страждущих Греков. Один из друзей его Схина рассказывает, что, быв представлен Государю Императору Николаю Павловичу, Экономос живо и энергически изобразил ему состояние вымирающих в борьбе за веру греков… Слезы и рыдания заглушили голос пастыря. Через несколько времени патриотизм греческого народа, сочувствие политики Европы, словом, поступательное движение человечества возродили свободу Греции: но ни один из сыновей не мог предъявить своих притязаний на преимущественное перед другими, исключительное содействие в великом деле обновления. Между тем каждый соучастник, прочитывая статьи Адрианопольского трактата, признававший Грецию державой независимой, мог бы с умилением подумать: тут есть и моя капля меда. К числу таких соучастников история, конечно, отнесёт и Экономоса: записки современников, архивные документы и переписка, в которой кроется так много внутренней истории – когда-нибудь огласят и его деятельность.

Более десяти лет прожил Экономос в России и вывез из неё ту глубокую к ней благодарность и симпатию, которая осталась в душе его до последних дней жизни.

В 1831 году он отправился в Германию, где жило его семейство и получали образование его дети. Он был уже знаком с ученою литературою Германии. Бек, Неандер, Гермаин, Крюгер, Тирш и Риттер встречали его с выражением полного уважения. Все они, говорит Тишендорф, сочувствовали филологическим знаниям одного из представителей новой Греции. Мы привели слова Константина Тишендорфа, как такого ученого, которого имя в подобных случаях имеет вес, так как тут нельзя его заподозрить в самовосхвалении³³.

Посещая Италию, для переезда оттуда в Грецию, православный пресвитер внимательно и ласково принят был учеными кардиналами, известным лингвистом Меццофанти и знаменитым издателем эллинских рукописей Анджело Майо (Анжело Маи). В памяти моей сохранилось одно мнение Меццофанти, высказанное им Экономосу, и слышанного мною от последнего. Кардинал, соглашаясь с ним, не одобрял введения в католическую Церковь инструментальной музыки: по его словам, инструментальная музыка в Церкви «растлила человеческий голос» (κατεπόρνεπε τὴν ἀνθρωπίνην). Меццофанти хорошо говорил на древнегреческом языке и держался, по крайней мере в устной речи, произношения греческого. На трехчасовой аудиенции, которую дал Экономосу папа Григорий XVI, он, по словам Г. А. Маврокордато, подробно и весьма ловко представил папе систему веротерпимости Восточной Церкви³⁴.

Наконец, в тридцатых годах едет он в Грецию и поселяется в Афинах, окруженный любовью семейства и общественным уважением. Здесь провёл он четверть века, – всё время до самой своей кончины. Несмотря на высокое своё значение в Афинском обществе, он не искал сана архиерейского и отказывался от предлагаемого ему не раз звания профессора при Отоновском университете. И без профессорского звания был он известен представителям европейской филологии и богословия. В сане простого пресвитера ему предстоял ещё подвиг быть поборником православного Востока. Он прибыл в Греческое королевство в такое время, когда там не было самостоятельного церковного устройства; когда масса греков, живших вне королевства, в Турции, хотя и продолжала управляться патриархами, но в верованиях своих более ограждаема была вековою горячею преданностью к вере праотцов, чем глубоко религиозным образованиям души и правильными учреждениями, ведущими к такому образованию.

Между православными народами Востока живо чувствовалась настоятельная потребность в таких духовных лицах, которые были бы в силах ограждать их от Римско-католической пропаганды и от миссионеров пресвитерианских. Таким лицом явился Экономос. Против усилий пресвитериан направлено его исследование «О трёх степенях церковной иерархии», в котором он объясняет происхождение их от времён Апостольских. А так как это положение в связи с определением эпохи, когда составлены были Апостольские правила, то в той же книге рассмотрен и этот последний предмет³⁵.

Вскоре занесён был в Грецию новый перевод Св. Писания на тогдашний греческий литературный язык, сделанный с Еврейского текста по распоряжению Лондонского Библейского общества. Против нововведений этого перевода Экономос писал и в журналах, и в особом сочинении: Рецензия на «краткий ответ о Новогреческой Церкви». (Этот краткий ответ сделан был греческим богословом Вамвою на журнальные статьи Экономоса по означенному предмету)³⁶.

Мы не станем излагать этой богословской полемики: не имею под рукой всех нужных для того материалов, мы не решаемся говорить на память. Что же касается до возражений Экономоса на предпочтение, оказанное переводчиками Еврейскому тексту над переводом Семидесяти, то их можно представить здесь в немногих словах. Экономос в своем обширном труде о 70-ти толкованиях Ветхого Завета восставал против этого нововведения со всем запасом своей необъятной богословской учености, с тонкой критикой источников, со всем могуществом своей диалектики. Он доказывал, что перевод Семидесяти есть перевод подлинный, правильный, неповреждённый: доказывал это свидетельствами современных этому самому переводу учёных Евреев, свидетельством св. Апостолов, всех Церквей в первые века Христианства, святых Отцов и Соборов, всей единой Кафолической Церкви Христовой, даже Западной по отделении её от Восточной, и Армянской, показаниями текста Самаритянского, летописей Сирийских, Вавилонских, Египетских, наконец, теми словами и выражениями, какие приводятся из перевода Семидесяти эллинскими писателями. С другой стороны, он доказывал, что нынешний Еврейский текст во многом искажён и перетолкован Масоретами, что он разногласит как с Евангелистами и с древними переводами, так и с самим древним Еврейским текстом. Вот главный предмет обширного труда, которым он занимался долго, которому в течение нескольких лет сряду посвящал каждый день свой от раннего утра до 5 часов пополудни³⁷.

В первую половину афинской жизни своей, пока силы были еще свежи, Экономос продолжал проповедовать. Слова произносились почти всегда по случаю кончины кого-либо из славных патриотов, например, на смерть Феодорита, епископа Селласийского, Дионисия, епископа Кинурийского, на смерть одного избавителей Греции Феодора Колокотрони, на смерть последнего из братьев Зосима, в течении почти полувека поддерживающих всякое общеполезное учёное или учебное предприятие. Никто из греческих духовных ораторов нового времени не доходил до такой свободы выражения, до такого глубокого понимания потребностей слушателя, до такой изящности языка, до такой выразительности лица и жеста, как этот уроженец Фессалии. Когда он в церкви св. Ирины, в Афинах, говорил народу об избавителе его, Колокотрони, то окна стояли настежь, от натиска толпы трещали и ломались стёкла: всех тянуло к праху Колокотрони, к слову жизни – Экономоса.

В глубокой старости написал он «Опыт биографии Александра Скарлатовича Стурдзы», которого знал коротко и с которым был в переписке³⁸. Тут передано много фактов важных и замечаний драгоценных для будущего биографа такого мужа совета и добра, каков был Стурдза. Нельзя не пожалеть, что перевод этой небольшой книги, так давно печатно обещанный нашей публике, до сих пор не явился в печати.

Последним учёным подвигом престарелого пресвитера было издание Амфилохиевых вопросов. Зрение его уже притупилось: он диктовал сыну своему, доктору медицины Софоклу Экономосу. Смерть застала старца за 27-м листом: но сын продолжал издание в том направлении, по тем же правилам ученой критики, как и отец его. Амфилохиевы вопросы – это одно из замечательных сочинений славного патриарха Фотия, писателя IX века. Оно содержит в себе решение трехсот десяти вопросов, или трудностей (ζητήματα), представляющихся при чтении Священного Писания. Вопросы эти названы Амфилохиевыми по имени Амфилохия, одного из ближайших друзей Фотиевых. Решение трудностей, представляемых Священным Писанием, решение кажущихся противоречий, принадлежит частью самому Фотию, частью заимствовано им из предшествовавших ему просвещённейших толкователей Писания. О важности этого труда отзываются с особенной похвалой не только писатели Восточной церкви: Ефимий Зигабен, Григорий Палама, Максим Маргуний, но и самый злейший ненавистник Фотия и православия Лев Алляций.

Изданием в свет упомянутого сочинения занимались первостепенные учёные, каковы: Баснаж, Евгений Булгари(с), Анджело Маи(о) и другие; но они издавали его в отрывках. Полное издание этой книги, начатое Экономосом отцом и конченное его сыном, впервые явилось в 1858 году. Они держались, главным образом, списка Афонской лавры (вероятно, XIII века), как полнейшего, подводя разночтения из прочих списков и из прежних изданий, и очищая текст Фотия от ошибок писцов. «Пролегомены» Экономоса сына к этому обширному труду сами по себе уже составляют серьёзный труд, на 62 страницах (in 4°), содержащий следующее: вступление, библиографический перечень сочинений противников Фотиевых в Западной Европе, о жизни Фотия, о сочинениях его изданных и неизданных, исследование о разных списках «Амфилохиевых вопросов», о прежних изданиях этого сочинения, и о самом сочинении.

Таково вкратце содержание пролегомены Софокла Экономоса.

Значение этого Фотиева сочинения возвышается тем обстоятельством, что оно теперь впервые издаётся в свете сполна, с редким знанием предмета и языка, каким обладал Экономос отец, каким обладает и сын его; выходит в свет при тщательном пользовании всеми возможными учеными пособиями, какие только в настоящее время находятся в распоряжении науки. Это сочинение гениального Фотия по важности и степени своего содержания как бы к тому и предназначено, чтобы обезоружить католических и протестантских писателей, которые с некоторого времени усилили свои выходки против Фотия. Почти одновременно с изданием «Амфилохиевых вопросов» в Афинах и в русских писателях замечается стремление уяснить светлую личность Фотия. Профессор Александр Зернин³⁹, журнал «Духовная Беседа»⁴⁰, преосвящ. Филарет Черниговский⁴¹ обратили сосредоточенное внимание на его жизнь и труды (в 1858 и 1859 годах).

Константинопольский патр. Фотий одна – из личностей, содействовавших саморазвитию народов Восточной Европы. Изданием в свет глубоко богословского труда его высказались и твердая эрудиция, и такт его издателей.

Полная характеристика жизни и деятельности такого лица, каков был Константин Экономос, выше сил наших. Сообщим о нём нашим читателям хоть несколько замечаний. Мужественная стойкость в мыслях и решительный тон, с каким они высказывались, характеризуют ученую его деятельность. Полемика есть одна из главных форм его сочинений, частью и спорности самих вопросов, частью и по особенному складу ума этого писателя. В его одушевленном письменном споре ласка и внимание к противнику подчас сменяются резкостью. Если сведём к единству разнообразные его мысли, найдем, что он постоянно отстаивал греческую народность. Она уцелела от замечательной преданности Греческого народа к своей Церкви и к родному языку; Церковь и язык оберегал Экономоса от вредных наростов.

Последние двадцать лет своей жизни проводил он так. Просыпался рано – спальня служила ему и кабинетом – и пил свой чёрный кофе, потом приступал к своему главному труду «О переводе Семидесяти» и занимался им до 5 часов пополудни. Это был час его обеда, как и всех жителей Афинских, живущих по-столичному. После обеда садился он в гостиной на большое турецкое софа, устроенное вогнутым углом против камина, закуривал трубку, и тут начиналась приятельская беседа. Он любил говорить, описывать нравы и обычаи виденных им народов; естественно и просто – без малейшего педантства – связывал то, что видел своими глазами, с тем, что вынес из истории. Во всю жизнь свою не слыхал я человека, которого беседа представляла бы такие оттенки слога, как беседа Экономоса. Тут были и редкий дар, и редкое искусство.

Последние минуты жизни Экономоса описаны одним из его приверженцев, Филимоном⁴². Последние минуты великого учителя, – говорит Филимон, – были как бы сокращением его продолжительного и прекрасного жития. Во всю пятницу, – это был 8-й день его болезни и последний его жизни, – не переставал он поучать. Перед тем, как испустить дух, он помолился Богу и, произнесши «Верую», исповедал громким голосом божественность семи Вселенских Соборов. В самый последний час своей жизни сохранил он такую свежесть мысли, что при совершении над ним елеосвящения поправил священника, ошибочно прочитавшего одно слово в Евангелие…. Кто видел его умершим, сидящим на церковном седалище, в иерейском облачении, с митрою на голове, – драгоценными дарами последней царицы Грузинской, с Евангелием у левой руки; кто вглядывался в его лицо, на котором глубокомыслие соединено было со всею красотой и тонкостью, составляющими исключительную характеристику греческих лиц, – тот мог подумать, что видит перед собою одного из трехсот шестидесяти великих и богоносных Отцов Никейского Собора, запечатлевшего собою святые догматы и положившего основание новому эллинизму. Кто подходил лобызать десницу почтенного старца, написавшую так много о Церкви и народе, тому казалось, что уста его, помертвелые, приходят в движение, что глаза не были сомкнутыми глазами покойника, но что это опущенные веки на лице живом, погруженном в глубокую думу. Экономос и умерший, казалось, поучает!

Гавриил Дестунис

С. Петербург

4 марта 1860 года.

Источник: Дестунис Г. О жизни и трудах Константина Экономоса // Странник. 1860. № 7.