Где рай?

(О духовной жизни)

Опытно-богословское, философское исследование вопроса

4 сентября позапрошлого года в городе Белгороде открылся великий источник духовной жизни, – волей Божией открылись мощи новоявленного угодника Божия святителя Иоасафа. Среди пустыни современного неверия и маловерия обильно забил фонтан благодатной силы и жизни! И потекли воды этой благодатной жизни из Белгорода по всем направлениям, неся с собой умиротворение, радость, чудесные исцеления. Недалеко мы живём от Белгорода, несомненно, волны благодати захватили и наш город. Но где ж они, эти волны? Где эта благодать, сила оживляющая, умиротворяющая, обновляющая? Я думаю, у многих возникает этот вопрос; добавлю: он возникает не только у нас, живущих за 70 вёрст от Белгорода, но и у многих жителей самого Белгорода; более того, я не вижу ничего невероятного в том, что тот же вопрос может стоять перед сознанием даже тех, которые присутствуют при самой раке святителя, которые служат проводниками этой благодати для других. Да, и это может быть! Это очень странно, но и очень обыкновенно. Я был на открытии мощей святителя Иоасафа и сам наблюдал это явление: я видел лица, которые горели огнём религиозного восторга, радости и умиления, находясь за оградой храма, и видел холод, внешний только интерес и утомление на многих из тех, которые теснились около самой гробницы святителя. Таков закон духовной жизни; здесь подобное воспринимается подобным; здесь не существует преград внешних, препятствий от расстояния, равно как и внешняя близость сама по себе вовсе не ведёт к близости духовной. Человек может быть залит волнами благодати и не замечать её, если у него закрыта, не развита та сторона его существа, которой он может воспринимать прикосновение жизни духовной.

В этом причина того, что чудесное многими считается невероятным и отвергается с предвзятой точки зрении; в этом причина того, что о многочисленных чудесах, совершающихся от мощей святителя Иоасафа, совершенно ничего не говорит, тенденциозно замалчивает известная часть прессы, как будто бы их и нет совсем. С одной стороны, факты, устанавливаемые с соблюдением всех условий самой придирчивой критики, с другой стороны, априорное отрицание этих фактов! Так было во времена Иисуса Христа, так бывает и доныне: здесь не тенденция только и приём враждебной Церкви агитации, а и показатель основной природы духовных явлений; они не могут быть восприняты, их нет для тех, у кого нет соответствующих органов для их восприятия. «Душевный человек, – говорит об этом апостол, – не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно» (1Кор.2:14).

Обращу ваше внимание и на другое обстоятельство. Обращали ли вы внимание на то, что когда вы чем-либо с интересом занимаетесь, то то, что нужно вам, как-то попадается под руки как бы само собой, что верующему попадается под руки повести о чудесах и вере, а неверующему более то, что враждебно вере?

Здесь тот же закон: подобное воспринимается подобным и привлекает подобное, здесь то, о чём сказал Иисус Христос: «Кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет» (Мф.13:12).

Но в чём же, однако, дело? Что такое духовная жизнь? В чём её сущность, и какова её природа? Что это за мир, опытно, ощутительно познаваемый одними и недоступный познанию других? Обследуем вопрос о духовной жизни обстоятельнее.

Мир гораздо сложнее, чем думает естествознание, и человек гораздо загадочнее, чем полагает физиология и «научная» психология. За внешней видимостью всегда скрывается внутреннее, невидимое; за миром фактов и явлений скрывается мир идей. Идеи – души предметов, первообразы образов, сущности явлений, и не трудно заметить, что они именно живут и движутся, а формы им только повинуются. – Вы сидели на месте, а потом встали и пошли, почему? – Потому что у вас явилась мысль, идея, которая подняла ваше тело и повлекла его туда, куда захотела. И так во всём. – Вот растение, поднимающееся из земли; – что это значит, что оно растёт, всегда закономерно, целесообразно, как говорит Библия, всегда «по роду своему»? Что это? – Это опять разумная идея, развивающая свою земную форму в условиях пространства и времени. Перед вами неодушевлённый предмет, – лампа, чернильница, что угодно; и их форма непременно целесообразна, и в них вы увидите непременно идею, реализованную вовне. И заметьте: вещи исчезают, разрушаются, а идеи – нет; чернильница может разбиться, но душа её – мысль о чернильнице – через это не уничтожится, а возродится вновь, в новой форме. Травка как форма засохнет, но та жизнь, идея, которая развивалась в ней, не засохнет, а проявится вновь, в новой форме.

Формы, явления разрушаются, исчезают, но не разрушаются идеи, души! Действительно то, что невидимо, ибо видимое есть только временная форма невидимого!..

Но это только притвор того храма, в который хочу ввести я вас; за ним будет ещё средний храм и святое святых. – За царством разума, не сознающего себя, разлитого в мире, начинается царство разума в собственном смысле, сознательного; а за этим царством – таинственная область духа, жизни духовной. Моя задача, по мере сил, осветить перед вами именно эту последнюю.

Кто хочет понять меня, того приглашаю войти внутрь себя, в глубочайший центр своей личности, туда, где корни нашего бытия, где совершается величайшее таинство нашего рождения от Бога и Богообщения.

Господа! Это величайшее сокровище, это святое святых есть у каждого из нас, хотя и не каждый бывает в нём часто, а иной, быть может, даже и никогда не бывает. Войдите же в него с благоговением, так, как ветхозаветный первосвященник входил во Святое Святых скинии.

Но так как видеть эту таинственную область можно только просвещёнными очами сердца (Еф.1:18), а наши сердца грязны, то послушаем тех, которые имели чистые сердца и созерцали эту таинственную область опытно, ощутительно.

«Живу уже не я, а живёт во мне Христос» (Гал.2:20), – говорит о себе святой апостол Павел. Вот, ощущение апостола в момент вступления его в таинственную область духовной жизни! Что же это значит? «Я умер, – изъясняет это место епископ Феофан, – но не с тем, чтобы мертву быть, а чтобы жить иной жизнью, совершеннейшей. Я сораспялся Христу, и Христос, живый и в распятии, жизнью Своею меня исполнил, стал жить во мне. Теперь уже не я живу, но живёт во мне Христос. Это не нравственно только, в том смысле, что я Ему всецело предан и всё Ему посвящаю – и мысли, и чувства, и дела, и слова, внешнее всё моё, как и внутреннее, так что меня будто нет, а есть только Он во мне, и угождать Ему единственная моя забота; но и самым делом существенно Он во мне»¹. И так бывает не с апостолом только, но может быть и со всяким христианином.

«Да даст вам (Отец Господа Иисуса Христа)... вселитися Христу верою в сердца ваша» (Еф.3:16–17), – высказывает своё пожелание апостол христианам Ефеса.

И мы понимаем, что оно так и быть должно, когда вспомним обещание Господа: «Любяй Мя, – сказал Он, – возлюблен будет Отцем Моим, и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам» (Ин.14:21).

«Аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим» (Ин.14:23). «Когда вскоренится в вас любовь, тогда проявится в вас полнота вселения Христова, – Он исполнит вас, как огонь преисполняет железо. И все узрим живущего в нас Христа. – Этого желаю вам; об этом, преклоняя колена, молюсь к Отцу Небесному»². Так излагает мысль евангелиста епископ Феофан.

Вспомним, с какой жаждой искал этого зрения лица Божия Моисей: «Аще обретох благодать пред Тобою, – молился он Богу, – яви ми Тебе самого, да разумно вижу Тя» (Исх.33:13). С каким страхом взывал к Господу Пророк Давид: «Не отвержи мене от лица Твоего» (Пс.50:13), зная, что «удаляющие себе от Него погибнут» (Пс.72:27). С каким желанием устремлялся он всегда к Богу: «возжада душа моя к Богу» (Пс.62:2); «имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже» (Пс.41:2). С какой теплотой упокоивался в Нём едином: «мне же прилеплятися Богови благо есть» (Пс.72:28).

«Но не в этом одном устремлении всех желаний к Богу – наше благо, – говорит по этому поводу епископ Феофан. – Жажда без утоления, алчба без насыщения, потребность без удовлетворения есть скорбь, болезнь, мучение. Ища Бога, мы хотим обрести Его, хотим обладать Им и быть обладаемыми от Него, преискренно приобщиться Его, быть в Нём и Его иметь в себе. В этом-то живом, внутреннем, непосредственном общении Бога с человеком и человека с Богом и есть его последняя цель»... «Но не подумал бы кто, что когда Богообщение поставляется последней целью человека, то человек сподобится его после, в конце, например, всех трудов своих. Нет, решительно заявляет епископ Феофан, оно должно быть всегдашним, непрерывным состоянием человека, так что, коль скоро нет общения с Богом, коль скоро оно не ощущается, человек должен сознаться, что стоит вне своей цели и своего назначения. Состояние, в котором человек сознаёт, что Бог истинный есть его Бог и сам он есть Божий, то есть говорит в сердце своём Богу: Господь мой и Бог мой (Ин.20:28), как апостол Фома, и к себе: Божий есмь, Божий есмь (Ис.44:5) – такое состояние есть единое истинное состояние человека, есть единый решительный признак присутствия в нём начала истинно-нравственной и духовной жизни»³.

Ту же мысль апостол выражает в таких словах: «Испытайте самих себя, в вере ли вы? Самих себя исследывайте. Или не знаете самих себя, что Иисус Христос в вас? Разве только вы не то, чем должны быть» (2Кор.13:5).

Итак, вот что такое духовная жизнь в её существе: это – внутреннее, таинственное ощущение Господа Иисуса Христа в сердце человека, это вселение Бога в человека и через это обожение человека, как прямо называет это состояние, например, святитель Григорий Богослов⁴.

Итак, я не сказал ничего лишнего, когда назвал духовную жизнь святым святых в человеке.

Что же происходит в душе человека при вселении в неё Господа, что она чувствует, как живёт?

От свидетельства слова Божия перейдём теперь к повести лиц, имевших духовный опыт в этом отношении.

Начнём с описания состояния так называемого «обращения», когда человек в первый раз входит в опытное познание Господа и видит открытым перед собой новый, до сих пор ему неведомый мир. Беру пример из книги В.Джемса: «Многообразие религиозного опыта»⁵. Речь идёт об обращении в католичество одного атеиста, французского еврея Альфонса Ратисбонна, в Риме в 1842 году. «Если бы за несколько минут до моего обращения, – говорит упомянутый еврей, – кто-нибудь сказал мне: „Альфонс, через четверть часа ты уверуешь в Иисуса Христа как твоего Господа и Спасителя; ты падёшь ниц перед алтарём убогой церкви и положишь ногу католического священника на свою грудь, откажешься от мира, от его прелестей и наслаждений, откажешься от карьеры, от надежд, от любимой невесты, если это будет нужно; от семьи от близких друзей, от привязанности к еврейскому народу; у тебя не будет других желаний, кроме жажды следовать за Христом и нести его крест до смерти”; если бы, говорю я, какой-нибудь пророк пришёл ко мне с таким предсказанием, я бы подумал, что безумнее его может быть только тот, кто поверил бы его бессмысленному пророчеству. Однако теперь это безумие – моя единственная мудрость, моя единственная радость.

Выходя из кофейни, я встретил коляску г.Б. (того самого, который уговаривал его креститься). Он остановил экипаж и предложил мне проехаться вместе с ним, но попросил подождать, пока он выслушает службу в церкви san Andrea delle Fratte. Вместо того, чтобы ожидать в экипаже, я вошёл в церковь с целью осмотреть её. Она оказалась бедной, маленькой и почти пустой; кажется, что кроме меня в ней никого не было. Ни одно произведение искусства не привлекло моего внимания, ни одна мысль не шевелилась во мне, и я равнодушно оглядывал внутренность церкви. Мне помнится теперь только какая-то чёрная собака, вертевшаяся предо мной, пока я был в этом полузабытьи. Но вдруг собака пропала, исчезла вся церковь, и я больше не видел ничего... вернее, я видел только одно.

Господи! Как смею я говорить об этом! Человеческие слова не могут выразить невыразимого. Всякое описание, как бы возвышенно оно ни было, может лишь оскорбить невыразимую истину.

Я лежал ниц на земле, обливаясь слезами, и сердце моё трепетно билось, когда Б. вновь вызвал меня к жизни. Я не был в состоянии отвечать на вопросы, которыми он осыпал меня. Наконец я нашёл в себе силы взять медальон, висевший у меня на груди, и поцеловал изображённый на нём образ сияющей благодатью Богородицы, вложив в этот поцелуй всю мою душу. О, это была Она! (Видение, представшее ему в церкви в минуту обращения, был образ Богородицы).

Я не знал, где я нахожусь, не знал, Альфонс ли я или другой человек. Я знал только, что я изменился, и чувствовал себя другим человеком. Я искал себя в себе и не находил. В глубине души я ощущал величайшую радость: я не был в состоянии говорить и даже не хотел выяснить себе, что произошло со мной. Но я почувствовал в себе торжественный и святой голос, велевший мне призвать священника. Меня подвели к нему, и только после прямого приказа с его стороны я смог кое-как говорить, преклонив колена и с трепетом в сердце. Я не мог дать себе отчёта в той правде, познание которой я обрёл и в которую верил. Я знаю только, что в одно мгновение пелена спала с моих глаз, и не одна пелена, а целое множество их, которые закрывали от меня свет. Я как бы вышел из гробницы, из бездны тьмы, живым и невредимым. Но я плакал, ибо на дне пропасти видел то жалкое состояние, от которого меня спасло безграничное милосердие Бога... Произшедшую во мне перемену могу уподобить только пробуждению от глубокого сна и себя могу сравнить со слепорождённым, глаза которого открылись и узрели Божий день. Он видит, но не понимает света, который ослепляет его и благодаря которому он видит предметы, вызывающие его изумление. Если мы не умеем объяснить физический свет, то как можем мы объяснить тот свет, который есть сама истина? И я думаю, что не погрешу против правды, если скажу, что не обладая знанием буквы религиозного учения, я теперь инстинктивно постигаю его смысл и дух. Я верю, что эти истины должны оставаться под завесой тайны и для меня лучше не видеть их лицом к лицу. Но я чувствую их по тем необъяснимым действиям, которые они производят во мне... Я выражаюсь плохо и неясно. Но захочешь ли Ты, Боже, чтобы я передавал бедными и нечестивыми словами те чувства, которые могут быть поняты только сердцем?».

Другой рассказ⁶.

«Душевный подъём во мне был так силён, что я бросился в уединённую комнату, чтобы помолиться. В этой комнате не было огня, и свет не проникал в неё, тем не менее она показалась мне ярко освещённой. Я закрыл дверь за собой; мне показалось, что я встретился лицом к лицу с Господом Иисусом Христом. Ни тогда, ни позже мне не приходило в голову, что это только обманчивое видение. Наоборот, мне казалось, что я Его видел так же, как и всякого другого человека. Он не говорил ничего, но так смотрел на меня, что я повергся к Его ногам. Моё состояние казалось мне чудом, так как я был убеждён, что Он действительно стоит предо мной и что я действительно пал к Его ногам и открыл пред Ним мою душу. Я плакал громко, как ребёнок, и исповедывал пред Ним мои грехи, насколько позволял мне это мой сдавленный волнением голос. Мне казалось, что я обливал Его ноги слезами, хотя я не могу припомнить впечатления от прикосновения к Нему... Когда я успокоился и овладел собой, я вернулся в контору, где увидел, что толстые поленья дров, положенные мною перед моим уходом в огонь, уже почти совсем сгорели. В ту минуту, когда я повернулся, чтобы сесть против огня, я получил крещение Духом Святым. И хотя у меня не было ни малейшего представления о том, что это может случиться, никакого воспоминания о подобном случае, происшедшем с кем бы то ни было, Дух Святой снизошёл на меня и овладел моей душой и телом. У меня было ясное ощущение как бы электрической волны пробежавшей по всему моему существу. Волны любви затопляли меня одна за другой, – не умею иначе выразить того чувства. Мне казалось, что это дыхание Самого Бога. Ясно вспоминаю веяние незримых крыльев надо мною. Никакие слова не могли бы выразить ни с чем не сравнимую любовь, влившуюся в моё сердце. Я громко плакал от радости и любви. Волны набегали на меня, одна за другой, одна другой выше, пока я наконец воскликнул – я помню это: „Я умру, если эти волны не перестанут набегать на меня!”. И я сказал: „Господи, я не могу больше вынести этого”. Но ни малейшего страха смерти у меня не было».

Обыкновенно следствием обновления внутреннего мира бывает преображение и всего внешнего мира.

«Я вспоминаю, – описывает, например, это состояние один англичанин, – что всё казалось мне новым, люди, поля, стада, деревья. Я был как бы новый человек в новом мире»⁷. «О, какой переворот произвело это во мне! – восклицает другой. – Всё стало новым: мои лошади, свиньи, все люди, всё преобразилось»⁸.

Приведённые примеры, конечно, редки и исключительны, они говорят о maximum'е того, в чём проявляется духовная жизнь, поэтому опытно для нас непонятны: чего не переживаешь, того не поймёшь. Так непонятно для нас чудесное перерождение ревностного фарисея Савла в пламенного апостола Павла; так непонятно состояние самого апостола Павла, когда он был, по его словам, восхищен в рай и слышал слова, непередаваемые языком человеческим (2Кор.12:4)! Послушаем теперь человека поближе к нам, простого, лишь грамотного странника, причастившегося жизни духовной.

– «Вот теперь так и хожу, да беспрестанно творю Иисусову молитву, которая мне драгоценнее и слаще всего на свете... Нет у меня ни о чём заботы, ничто меня не занимает, ни на что бы суетливое не глядел, и был бы всё один в уединении; только по привычке одного и хочется, чтобы беспрестанно творить молитву, и когда ею занимаюсь, то мне бывает очень весело. Бог знает, что такое со мною делается... В сие время читал я мою Библию и чувствовал, что начал понимать её яснее, не так, как прежде, когда весьма многое казалось мне непонятным, и я часто встречал недоумение... Я стал отчасти понимать сокровенный смысл Слова Божия: мне начало открываться, что такое „внутренний потаённый сердца человек, что „царствие внутрь вас”, что „неизреченное ходатайство совоздыхающего Духа Святого”, что „будите во Мне”, что „даждь ми Твоё сердце”, что значит „облещися во Христа”, что значит „обручение Духа в сердцах наших” и прочее. Когда при сём начал молиться сердцем, всё, окружающее меня, представилось мне в восхитительном виде: деревья, травы, птицы, земля, воздух, свет, всё как будто говорило мне, что существует для человека, свидетельствует любовь Божию к человеку, и всё молится, всё воспевает славу Богу. И я понял из сего, что называется в „Добротолюбии” „ведением словес твари” и увидел способ, по коему можно разговаривать с творениями Божиими.

Я также опытно узнал, что значит рай и каким образом развергается Царствие Божие внутри сердец наших... Молитва сердца столько меня услаждала, что я не полагал, есть ли кто счастливее меня на земле, и недоумевал, какое может быть большее и лучшее наслаждение в Царствии Небесном. Всё влекло меня к любви и благодарению Бога... всё было мне, как родное, на всём я находил изображение имени Иисуса Христа»⁹.

Но и эти переживания слишком возвышены, чтобы понять их ощутительно. Спустимся ещё на ступень ниже.

«Мои дохристианские воззрения слишком тебе известны, – пишет другу образованный человек, бывший революционер, пришедший через толстовство к Церкви, – напомню лишь о нашей теории самоспасения... радикально изменить себя, уничтожить в себе эгоистические навыки, ставшие второй природой, полагал я, дело возможное: стоит только протереть „стёкла фонаря”, и свет, заключенный в нём, польётся на всё окружающее. Но, несмотря на протирание стёкол своего „фонаря”, я радикальной перемены в сердце своём не чувствовал и смутно сознавал, что an Fond оно по-прежнему остаётся „каменным”. Сознание своей „ветхости” жестоко мучило меня, а выхода из этого „тупого угла” я не находил. Но вот раз, когда я углубился в самого себя, точно молния прорезала моё сознание, и я увидел, что зла сама моя природа в основании, зла моя духовная область, лежащая за пределами моего сознания. Само-исправление, стало быть, дело невозможное, равно как и само-спасение: из зла добра не выведешь... Мне стало ясно, что мои злые влечения, мысли, дела свидетельствуют лишь о характере источника, из которых они проистекают... Так вот почему, шептал я, она, эта искра, несмотря на все мои усилия, не возгоралась в душе моей! Так вот откуда это самочувствие Каина, приносящего жертвы, но не приемлемые Богом! И все мои внешние добродетели представились мне не более, как жалкими пустяками, как богопротивным лицедейством... Это открытие, в его целом, потрясло мою душу до основания. Я чувствовал, что не только топчусь на одном месте, но что я погибаю... Что же это такое, и что такое „я” наконец?

И я самоопределился так: „Ты, – отвечал мне мой внутренний голос, – стоик, драпирующийся в дырявую мантию своих самодельных добродетелей; ты – полубуддист, полупантеист, насильственно приплётший к своему миросозерцанию заповеди Христа; но главное, ты – кающийся интеллигент, но в безумии своём кающийся не перед Богом спасающим, а перед народом, этими голодными и холодными, которые так же не могут отпустить тебе твоих грехов, как не властен ты сам изменить своё злое настроение на доброе; словом, ты христианин без Христа”.

За сим, как я уверовал в Воскресшего, ты знаешь: напомню только, что в тот момент, когда я почувствовал прикосновение в сердце моём, я сразу узнал (ибо более реального я ничего не испытывал в жизни), что это Он, Господь мой воскресший. Это было впервые, что я назвал Иисуса Христа Господом и, не переставая называть Его этим именем, я чувствовал в том неизъяснимую сладость. Хотя разум мой и долго бунтовался против сей истины, но, имея в центре своего существа несокрушимую веру в Воскресшего, мне уже не трудно было и разум привести в послушание вере»¹⁰.

Это – уже ближе к нам, если не по живому ощущению Господа, о котором говорит автор вышеприведённого письма, то по той дырявой мантии самодельных добродетелей, в которую обычно драпируются все, полагающие центр своего бытия в себе самом. Да узнают они отсюда, что не всякая добродетель оправдывает и не всякая жертва приемлется Богом; что дым молитв наших не всегда поднимается к небу, а иногда и стелется по земле; что Спаситель наш – Христос и только Он один и поэтому всё спасительно только тогда, когда идёт к Нему и через Него! Вне же общения с Ним мы – проклятые смоковницы, и вся наша нравственная красота – только сухие листья, которые тем более шумят от ветра жизни, чем они суше, но они непременно упадут на землю, чтобы возвратиться в то же ничтожество, из которого они возникли!..

Нет зрелища более трагичного, как христианин без Христа!..

Обращу ваше внимание ещё на одну повесть духовного рождения.

«Христос воскресе, дорогой, – пишет девушка, учительница, дочь шестидесятника, воспитанная в традициях эпохи реформ. – Я член Церкви Христовой, мне прощены мои грехи, и я причастилась Святых Тайн. Я поражена и уничтожена всепрощением Божиим. Простил, потому что нет больше муки в моей душе. И солнце, и небо, весна и природа, всё для меня, как и для других; любовь родных, близких и детей (моих учениц), всё вернулось ко мне. За что такая милость Божия? И я ещё смела не прощать грехи другим, когда сама хуже всех, а Бог мне всё простил».

Упомянув о волнении, вызванном исповедью, девушка продолжает: «Причастие Святых Таин успокоило меня... Я почувствовала себя в общении с Богом моим Иисусом Христом. Я теперь верю, что Он взял на Себя грехи мира, что Он проходил на землю и был распят за нас всех и за меня, и искупил все прошедшие и будущие грехи людей». Чудны дела Твои, Господи! – радостно восклицает крещённая в детстве, но только через 25 лет узревшая Свет Христов, рождённая от Духа, наставница юношества. – Да будет благословенно имя Господне от ныне и до века!»¹¹.

Здесь резче оттенено то, что само собой очевидно во всех вышеприведённых описаниях внутренних переживаний, именно то, что можно быть крещёным, жить христианином и не быть рождённым духовно, то есть не ощущать духовной жизни и не понимать её.

Позднее мы с любовью остановимся на вопросе о том, что происходит с человеком в крещении и чем отличается рождение от воды и Духа и в этом Таинстве от вышеописанного рождения духового, а теперь перейдём к учению о духовной жизни, содержащемуся в творениях святых отцов и учителей Церкви и в трудах епископа Феофана и отца Иоанна Сергиева-Кронштадтского.

«Одно дело, – говорит Климент Александрийский, – что приобретено упражнением и учением, и иное, что воспринято через откровение верой. Только последний путь ведёт к познанию Божественной Истины, и она очень близка от нас, даже в наших жилищах, как свидетельствует Боговидец Моисей».

«Научает нас, – утверждает блаженный Августин, – внутренний Учитель, научает Христос, божественное вдохновение; где нет этого вдохновения и внутреннего просвещения, там тщетно действие слов извне».

«И если Духа Божия нет в сердце слушателя, – подтверждает также Григорий Богослов, – то напрасны рассуждения учителя, ибо если Тот, Кто научает, не находится внутри, то язык учителя, который вне, трудится понапрасну». «Потому что, – заключает блаженный Иероним, – закон духовен и нужно откровение, чтобы понимать его».

«Кто слышит только внешний и плотский голос, – поучает святой Лев Великий, – тот слышит тварь; Бог же есть Дух, и Его можно слышать только через Духа. Так и Иисуса никто не может назвать Господом, как только Духом Святым».

«Лучшее и вернейшее познание Бога не то, – говорит Ориген, – которое выработано усилиями рассудка и выпотением мозга, но то, которое возгорается от небесного огня в сердцах наших и вносит в душу божественный свет более ясный и убедительный, чем все рассудочные доказательства. В этом-то и состоит познание Истины, как она пребывает во Христе Иисусе, – в том сладостном, кротком, смиренном и любящем духе Иисуса, который, как утреннее солнце, сияет на злые и благие».

«Искать же боговедения лишь в книгах и писаниях значит, – по словам блаженного Августина, – искать живого между мёртвыми. Intra te quaere Deum! Он лучше всего распознаётся, так сказать, духовным осязанием. Мы должны стремиться видеть Его своими глазами, слышать своими ушами, и наши руки должны осязать Слово жизни. Ведь душа наша, как и тело, имеет своё чувство: вкусите и видите, как благ Господь»!

Святой Исаак Сирин, различая веру теоретическую, догматическую от веры как ощущения Бога в сердце, говорит о последней: «Вера сия обнаруживается не в приращении слуха ушей, но в духовных очах, которые видят сокрытые в душе тайны, невидимое и божественное богатство, сокровенное для очей сынов плоти и открываемое Духом питающимся с трапезы Христовой».

«Когда Бог усмотрит в тебе сию волю, – продолжает он же, – что со всей чистотой мыслей доверился ты самому Богу более, нежели тебе самому, тогда вселится в тебя оная неведомая сила, и ощутительно почувствуешь, что с тобой несомненно сила, та сила, которую ощутив в себе, многие идут в огонь и не боятся, и, ходя по водам, не колеблются в помысле своём опасением потонуть».

«Что такое ведение? – вопрошает святой Исаак. И даёт ответ: – Ощущение бессмертной жизни. Что такое бессмертная жизнь? Ощущение в Боге».

«Есть ведение душевное (научное знание) и есть ведение духовное. Душевное ведение не только не даёт духовного, но и препятствует зарождению последнего. И если некоторые желают приблизиться к оному духовному ведению, то, пока не отрекутся от сего душевного и от всяких изворотов его тонкости и многосложных его способов и не поставят себя в младенческий образ мыслей, дотоле не возмогут приблизиться, хотя мало, к ведению духовному. Напротив того, великим препятствием бывают для них навык и понятия душевного ведения, пока не изгладят сего мало-помалу. Оное духовное ведение просто и не просиявает в помыслах душевных. Пока разум не освободится от помыслов многих (неразрывных с душевным ведением) и не придёт в единую простоту чистоты, дотоле не возможет ощутить духовного ведения…» «О Царствии Небесном говорят, что оно есть духовное созерцание. И обретается оно не делами помыслов (то есть не усилиями разума), но может быть вкушаемо по благодати… Обучение и ведение при страстях не приносят пользы... Если же отъяты будут от души страсти, то ум просвещается и поставляется на первом месте естества и не имеет нужды в вопросах, потому что ясно видит блага, обретаемые на своём месте. Ибо, как внешние наши чувства не вследствие обучения и вопросов ощущают соприкосновенные им естества и вещи, но каждое чувство естественно, а не с помощью вопросов, ощущает встречающуюся ему вещь (потому что нет учения посредствующего между ощущающим и ощущаемым: слепому сколько ни говори о славе солнца и луны, о сонме звёзд, о блеске драгоценных вещей, и приемлет, и судит, и представляет себе красоту, какую имеют они только по названию; знание же и рассуждение его далеки от удовольствия, доставляемого самим видением); так, подобным сему образом представляй себе и о созерцании духовном. Ибо ум, прозирающий в сокровенные тайны духа, если он в своём естественном здравии, вполне созерцает славу Христову и не спрашивает, и не учится, но наслаждается тайнами нового мира».

«От духовного ведения рождается иная вера, не противная вере первой, но утверждающая веру ту. Называют же её верой созерцательной. Дотоле был слух, а теперь созерцание; созерцание же несомненнее слуха».

«Через посредство веры, – говорит Симеон Новый Богослов, – вселяется Христос внутрь человека и делает его обоженным…» «Тщетно именуется христианином тот, кто не имеет в себе благодати Христовой ощутительно, то есть так, чтобы опытно знал, что имеет в себе таковую благодать».

«Надлежит человеку здесь на земле родиться свыше от божественной благодати, и тогда возможет он увидеть Царствие Божие. Кто не видит в себе царствия небесного, то есть не видит, что в нём царствует Бог, тот не родился ещё свыше от божественной благодати и надлежит ему всячески взыскать того, чтобы родиться свыше, да узрит Царствие Божие ещё здесь на земле».

«Кто как должно верует во Христа, тот имеет жизнь вечную в себе, которая есть благодать Господа нашего Иисуса Христа. Кто же верует во Христа, а жизни вечной в себе не имеет, того тщетна и бесполезна вера».

«Таков закон новой жизни о Христе Иисусе, что Христос Господь благодатью Святого Духа приходит к нам и воскрешает умерщвлённые души наши, и даёт им жизнь, и дарует очи видеть Его Самого, бессмертного и нетленного, живущим в нас».

«Благо есть научиться слову истины, но надобно и крещение приять во имя Святой и Живоначальной Троицы для оживления души. Благо есть Крещение приять и через него новую жизнь духовную, но надобно, чтоб и чувством ощущена была сия таинственная жизнь».

«Воскресение Христово бывает в каждом из нас верующих, и бывает не просто, но светоносно, блистая сияниями Божества Его и нетления. Светоносное присутствие Духа показывает на совершившееся в нас воскресение Господне, и ещё паче даёт нам благодать видеть Самого воскресшего Христа Господа».

«Когда вселится в нас Бог, тогда и мы прозрим к ведению, то есть уразумеем действенно те божественные таинства, которые сокрыты в Божественных Писаниях. Другим же каким-либо способом достигнуть сего невозможно».

«Всё сие, – заключает преподобный Симеон, – надлежит тебе, возлюбленный, познать самым делом и испытать всем чувством души твоей, чтоб стяжать в себя Бога, Который возводил бы тебя вместе с Собой на небеса, теперь в сей жизни без тела, а после в другой жизни воскресил бы тебя и тело сие, соделав его вседуховным, и потом уже царствовал над тобой нескончаемые веки, тебя носил и сам тобой был носим, сый над всеми Бог»¹².

«Господь Спаситель, – говорит епископ Феофан, – хотя сидит одесную Бога Отца, но, по обетованию Своему, с нами есть во вся дни (Мф.28:20), и это не внешне, но внутренно, ибо говорит: „аще кто любит мя, слово Мое соблюдает, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим” (Ин.14:23).

Вот Бог Отец и Бог Сын вселяются в нас и живут, через веру и любовь, выражаемую исполнением заповедей. А что Дух Святый живёт в верующих и заповеди Божии исполняющих, об этом сказано: „не весте ли, яко храм Божий есте и Дух Божий живет в вас” (1Кор.3:16). Коль велика и неизречена к нам милость Божия! Триипостасный Бог живёт в нас, если мы верны условиям, под коими сие бывает!»¹³.

«И се вам знамение, – говорит тот же святитель, – по коему можете удостовериться, что предивное дело сие (вселение Христа Господа в сердце) начало совершаться в вас, именно тёплое некое чувство к Господу»... «Когда сердце ваше затеплится теплотой Божией, с того времени начнётся собственно внутренняя ваша переделка. Огонёк тот всё в вас пережжёт и переплавит, иначе сказать, – всё одухотворять начнёт, пока совсем одухотворит. Пока не придёт тот огонёк, одухотворения не будет, как ни напрягайтесь на духовное. Стало быть, всё дело – достать огонька»¹⁴.

«Вонмите слову Спасителя! Он говорит, что Царствие Божие похоже на то, как жена, взявши закваску, влагает её в тесто. Тесто, принявши закваску, не вдруг вскисает; для этого требуется своё время. Положенная внутрь закваска мало-помалу проникает всё тесто, – и всё тесто делается заквашенным: хлеб из него потом выходит рыхлый, ароматный, вкусный. Так точно и благодать, влита будучи в естество наше, не вдруг проникает его всё, но мало-помалу. Потом, когда проникнет всё, – всё естество становится облагодатствованным. И дела, какие делает потом человек, все суть дела особого рода. Хотя на вид они такие же дела, как и всех других, но с особым ароматом, особым вкусом и особым звуком. Бог их только и приемлет как особенно Ему приятные дела... Другое сравнение... – Подобно тому, как огонь, приникая железо, не внутри только железа держится, но выходит наружу и огненную свою силу являет ощутительно для всех; так и благодать, проникнув всё естество наше, становится потом осязательно видима для всех. Все приходящие в соприкосновение с таким облагодатствованным чувствуют присущую в нём необыкновенную силу, проявляющуюся в нём разнообразно. Станет он говорить о чём-либо духовном, всё у него выходит ясно, как среди дня, и слово его идёт прямо в душу, и там властно слагает соответственные себе чувства и расположения. Да хоть и не говорит, так веет от него теплота, всё согревающая, и сила некая исходит, возбуждающая нравственную энергию и рождающая готовность на всякого рода духовные дела и подвиги»¹⁵.

«Духовные потребности выше всех, и когда они удовлетворяются, то другие хоть и не будут удовлетворяемы, покой бывает; а когда они не удовлетворяются, то, будь все другие удовлетворяемы богато, покоя не бывает. Почему удовлетворение их и называется единым на потребу.

Когда удовлетворяются духовные потребности, то они научают человека поставлять в согласие с ними удовлетворение и прочих потребностей, так что ни то, чем удовлетворяется душа, ни то, чем удовлетворяется тело, не противоречит духовной жизни, а ей способствует, – и в человеке водворяется полная гармония всех движений и обнаружений его жизни, – гармония мыслей, чувств, желаний, предприятий, отношений, наслаждений. И се – рай! Напротив, когда дух не удовлетворяется и сие единое на потребу забыто, тогда все другие потребности разбегаются в разные стороны и каждая требует своего, и как их – куча, то голоса их, как шум на базаре, оглушают бедного человека, и он мечется то туда, то сюда, как угорелый, за неудовлетворением их»¹⁶. Посему, «пока вы не в духе живёте, – говорит святитель, – не ждите счастья»¹⁷.

Не об ином чём-либо говорит и опыт духовной жизни всем нам известного молитвенника земли Русской, на нашей памяти почившего, Кронштадтского протоиерея отца Иоанна Ильича Сергиева.

«Задача нашей жизни, – говорит он, – соединиться с Богом¹⁸. Господь постоянно при мне, и Он внутри меня живёт»¹⁹. «Мысленными очами сердца вижу я, как мысленно вдыхаю в сердце своё Христа, как Он входит в него и вдруг успокоивает и услаждает его. О, да не пребуду я един, без Тебя Жизнодавца, дыханья моего, радования моего! Худо мне без Тебя»²⁰. «Невидимый, всёисполняющий Бог часто и ощутительно касается невидимой души моей, которая от Его прикосновения вкушает чудное спокойствие и небесную радость. Не глаза передают мне весть о Боге, не слух только посредством слов и звуков голоса доносит до меня вещание о Непостижимом, но сама душа, так сказать, срастворяется с Богом»²¹.

«Господь через усердную молитву вселяется в души верующих со Отцем своим и Духом Святым... и живёт в них: „или не знаете себе, яко Иисус Христос в вас есть?” (2Кор.13:5). „Не весте ли, яко телеса ваша храм живущего в вас Святого Духа?” (1Кор.6:19)²².

Ни одна душа не существует без Бога, без Сына Его, без Духа Его. Бог моё бытие, моё дыхание, мой свет, моя сила, моя вода, моё питание. Он носит меня, как мать на руках носит младенца, больше: нося меня, душу и тело моё, Он во мне пребывает и срастворяется, так сказать, со мною»²³.

«Бог ближе к нам всякого человека во всякое время: ближе моей одежды, ближе воздуха, света, ближе моей жены, отца, матери, дочери, сына, друга. Я им дышу, им мыслю, чувствую, соображаю, намереваюсь, говорю, предпринимаю, делаю. „О нем мы живем и движемся и есмы” (Деян.17:28). „Бог есть действуяй в нас, еже хотети и еже деяти о благоволении”» (Флп.2:13)²⁴.

«Тело наше живёт теми стихиями, из которых само составлено, постоянно впитывает в себя воздух, воду, органические тела; душа наша живёт Божественным Духом, от Которого она имеет своё начало, и постоянно впитывает в себя для поддержания своей жизни жизнь Триипостасного Бога, через свет ума, благорасположения и желания сердца и воли и крепость в добре»²⁵.

«Когда у нас есть Христос в сердце, то мы всем довольны бываем; и неудобное для нас как лучшее удобство, и горькое – как сладкое, и бедность – как богатство, и голод – как сытость, и скорбь – как радость! а когда нет Христа в сердце, тогда человек ничем не доволен, ни в чём не находит счастья: ни в здоровье, ни в удобстве, ни в чинах и почестях, ни в увеселениях и ни в богатых палатах, ни в богато сервированном и уставленном всякими яствами и напитками столе, ни в богатом одеянии, ни в чём. Ах, как необходим для человека Христос, Жизнодавец и Спас душ наших!»²⁶.

«Рассуди, как велик человек: „Бог в нем пребывает и той в Бозе» (1Ин.4:16), так что в благочестивом христианине живёт как бы не человек, а сам Христос: „живу же не к тому аз, но живет во мне Христос” (Гал.2:20), потому что вся душа делается Христовой, как железо в горящих угольях всё делается огненным, как бы горящим углём: всё – огонь, всё свет, всё теплота»²⁷.

Но «какой знак того, – спрашивает Кронштадтский пастырь, – что человек-христианин близок ко Христу? – и отвечает, – близкий ко Христу человек обращается часто с верой и любовью ко Христу, часто произносит сладчайшее Его имя, часто призывает Его в помощь, часто обращает к Нему взоры, мысли и сердце; Христос-Бог естественно обнаруживается у него и на языке, и во взоре, потому что без Христа он бессилен, нерадостен. Далёкий от Христа человек редко, редко обращается мыслями ко Христу, и то не с сердечной верой и любовью, а так только, по какой-нибудь необходимости, и то как к лицу, которое мало знакомо его сердцу, которое не радует и не услаждает его сердца, не имеет для него всей привлекательности. Оттого мы видим, что близкие ко Христу люди не выпускают Христа из своих мыслей и сердца: они живут Им: Он – их дыхание, пища, питьё, жилище – всё; по причине сладости Имени и благодатного прикосновения к ним Иисуса Христа они, так сказать, прилепляются к Нему всем своим существом („прильпе душа моя по тебе” [Пс.62:9]), и в этом прилепении находят для себя неизреченное блаженство, которого не знает мир. Вот признаки, по которым можно узнать, кто нашёл Христа и кто ещё не нашёл Его»²⁸.

«Все благочестивые люди, – говорит отец Иоанн, – напоение единого Духа Божественного, подобно напоенной губке»²⁹. В этом причина их мира, их счастья во время жизни; в этом же причина немеркнущей славы их после смерти. – «Как в отдалённом расстоянии находящиеся предметы на земле, хотя они и большие, но, если не отражается в них солнце, издалека не видны вовсе, а если отражается солнце, то бывают видимы и издалека даже и те, которые малы; так и между людьми: те, в которых не отражается Своими совершенствами вечное Солнце правды – Бог, бывают заметны только на близком расстоянии для весьма немногих, а если отражается в них Солнце правды, тогда всеми бывают видимы издалека, все прославляют их, люди всех мест и времён; одни из них сияют, как солнце, другие, как луна, иные, как звёзды».

Я окончил описание святого святых нашего существа. Не то это значит, что я сказал всё, а то, что счастья не опишешь словами; сколько ни говори о нём, оно всегда останется непонятным для тех, кто не пережил его лично. Кто не имеет своего опыта духовной жизни, кто сам не познал сладостного общения со Христом Спасителем, кто не видит Его в своей жизни, около себя, не замечает Его постоянного присутствия около нас, для того всё сказанное – terra incognita, книга, написанная на незнакомом языке, страна, для восприятия которой у него нет советующего органа. Для того скучно всё это, ибо нас интересует только то, что гармонирует с нашим содержанием. Но я не имею в виду веселить кого-либо. Я насколько мог, вошёл вместе с вами в храм нашего духа, в котором живёт Христос, а в Храме приличнее смирение, благоговение и молитва. Пусть здесь для многих скучно, но здесь сама жизнь, и поэтому нельзя молчать о ней; здесь мир, радость, здесь счастье, здесь сила жизни, в которой так нуждается наше время. Кто опытно познал Господа, тот не убьёт себя, не может убить себя, кто ощутил сладость общения со Спасителем, тот счастлив в самых несчастных условиях жизни; ему свет в самом беспросветном мраке жизни. Как Иов, он благодарит Бога и во время страданий, как Златоуст, он славословит Его и в месте заключения.

Мудрому в духовной жизни довольно сказанного, но для немощных необходимо к языку духа присоединить и язык разума.

Мы, в большинстве, опытно не знаем духовной жизни, но мы все о ней скучаем. Постоянная неудовлетворённость, голод духовный – лучшие показатели этого. Душа тоскует о потерянном рае и, утративши его в себе, беспокойно ищет его на распутиях мира. Нет центра там, где он быть должен, – внутри, в глубине своего существа; но без центра жить нельзя, и вот люди переносят его на периферии, создают искусственные центры и по необходимости ставят себя в положение неустойчивого равновесия. Состояния колебания, беспочвенности – характерные признаки нашего времени. А где больше колебаний, там должно быть и больше падений, – не удивляйтесь же, что в наше время так много разочарованных, впадающих в отчаяние, что в наше время так унижаются самоубийства! В то время, как, например, в Петербурге в 1904 году школьных самоубийств было зарегистрировано 20, в 1909 году их уже зарегистрировано 449! И если бы это было в одном только Петербурге! Но нет, постепенный рост самоубийств, говорит профессор Розенбах, есть явление хроническое, наблюдаемое в течение последних 10–15 лет во всех культурных странах Европы и в Соединённых Штатах Америки.

Жутко становится от этих наблюдений; явно, что пульс жизни бьётся крайне болезненно! И, обратите внимание, – всё это в культурных странах, в городах, а не в тёмных, как мы их называем, невежественных деревнях! Очевидно, что самая современная культура не привлекает благословения Божия, что самоё её движение идёт по ложным линиям. И она ставит центры в перифериях и потому не даёт мира, счастья человечеству. Более того, она властно влечёт человека к несчастью, поскольку отделяет его от общения с источником счастья Господом нашим Иисусом Христом. Мы не знаем опытно духовной жизни, и трудно приобрести этот опыт, живя в атмосфере современной жизни. Первое, самое главное, – вера живая оставила наши интеллигентные слои общества и заменилась или индифферентизмом, неверием, суеверием, или слишком щепетильным, пунктуальным в мелочах, обрядовым служением, более приличным рабам, чем сынам в доме Божием.

Где нет живой веры, там не может быть здоровой нравственности. Но жить без веры и нравственности невозможно, – и мы видим, что люди, потеряв живую, выдумывают свою, самодельную веру, создают искусственную нравственность: вместо веры в Бога провозглашают веру в прогресс человечества, вместо добродетелей ставят этикет, приличия, кумир общественного мнения. В жизни вытравляется принцип служения и выдвигается закон господства, развивается самолюбие, болезненно разрастается эгоистическое «я», всегда беспокойное, ничем не довольное, раздражительное, ворчливое, всех презирающее и смысла своей жизни не знающее. На арене жизни царят и управляют страсти, оземленились идеалы, в пустые места превратились добродетели, прогрессирует наука, гигантскими шагами идёт техника, открытиями и изобретениями обогащается жизнь, но дымом и смрадом заволакивается небо. Вместо Бога человечество в интеллигентной его массе поклонилось своему разуму, на него возложило все свои надежды, к нему простирает руки, ему строит новую башню до небес! Но опять мешаются языки, люди ссорятся, не понимают друг друга, специализируются, создают тысячи отдельных наук и никак не могут из этих кирпичей создать единого храма науки! И одиноким стоит Христос среди великого множества интеллигентных христиан; они взяли у Него Евангелие, но не хотят принять Его. Почти две тысячи лет прошло со времени пришествия Христа, а мало что изменилось: как и тогда, шумные Капернаумы нашего времени холодно принимают Его, и Он более находит приюта в невежественной Галилее, в тёмных селениях, весях земли! И теперь, как две тысячи лет тому назад, обозревая верных, апостол мог бы сказать: «Посмотрите, братья, кто вы, призванные, – не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных» (1Кор.1:26). «Не бедных ли мира избрал Бог быть богатыми верой и наследниками Царствия, которое Он обещал любящим Его» (Иак.2:5). Мало, как мало и ныне тех, которые ради Христа оставили всё и пошли за Ним! Но, господа, мало их, и незаметны они, однако «их, – по апостолу, – не достоин весь мир» (Евр.11:38). «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых; и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничижённое и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом!» (1Кор.1:27–29).

Итак, не в плоти, не в мире, не в культуре, науке или в чём-либо подобном спасение мира, а во Христе Спасителе. Счастье наше не вне нас, а внутри нас, не в крикливом шуме мира, а в тихом прикосновении благодати.

Мы приходим к тому же, с чего начали: что рай наш внутри нас, что мы изгнаны из него и потеряли пути в него, – с тем новым добавлением, что современная жизнь не помогает, а ставит тысячи препятствий к отысканию этих путей. Вывод безотрадный, но такова действительность. Мы больные и живём в заражённой атмосфере; не мечтать нам нужно о здоровье, (о счастье, об идеале), а искать его, а для этого первое – это тщательный диагноз. К нему и приступим.

Есть общая причина того, почему состояние святости, живого общения с Господом в мире представляется явлением исключительным, редким, а состояние греховности, потеря живого Бога – явлением постоянным. Об этой причине рассказано на первых страницах книги Бытия. Там говорится, что человек, созданный по образу Божию с целью Богоуподобления («будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен» (Мф.5:48), захотел достигнуть этого Богоуподобления сам, без Бога, перенёс центр своей жизни из Бога в себя и от этого пал, то есть порвал живое общение с Богом. С этого времени он перестал непосредственно, опытно знать Бога, стал уходить от Него, хорониться, как Адам в раю. Порвавши общение с Существом неограниченным, он замкнулся в свою ограниченность и стал непосредственно видеть только мир ограниченный, материальный. Божественное присутствие стало заслонено от него миром вещественным, стало «невидимо» (Рим.1:20); о нём можно было лишь догадываться, о нём можно было только мыслить, умозаключать к нему от тварной природы через её рассмотрение (Рим.1:20). Когда человек верил Богу, он жил с Ним одной жизнью, мог опытно познавать Его. Когда же он, удалившись от Бога, поверил, так сказать, чувственной природе и в ней увидел цель своей жизни, он стал опытно познавать только природу, а Бог стал для него только постулатом. Всем известно, что наше время есть по преимуществу время веры в природу, в законы её, в силы, в арифметику, в счёт, в квитанции, в расписки, в пар, в электричество, во что угодно в этом роде, только не в живого Бога. Эта вера дала нам железные дороги, трамваи, телеграфы, телефоны, броненосцы-дредноуты, дома-"небоскрёбы»; одного только не даёт: мира душевного, радости, счастья. Мы служение духу променяли на служение плоти, рай – на удобства внешней жизни, Бога – на мир, и поклонились, поклоняемся как бы некоему богу, духу мира и сами себе: своему уму, своим наукам, своим изобретениям. Как Христа в пустыне, диавол поставил нас на высокую гору и сказал: видите царства мира и славу его? Всё это я отдам вам, если вы поклонитесь мне. И мы – в массе – поклонились ему и получили мир с внешним блеском и внутренним проклятием: с тоской, неудовлетворённостью, со злобою, враждой, с красивыми словами и грязными делами, со всеми удобствами для объединения без духа братства, с эпидемиями, враждующими против нас стихиями, которые, оставшись верными Богу, постоянно бичуют нас за измену Ему. В этом – корень зла. Веру, живое ощущение, мы подменили холодным учением; написали целые горы толкований на Евангелие, а духа Евангельского в себе не имеем, не переживаем. Прекрасно знаем катехизис, на память – множество изречений Святого Писания, красиво пишем богословские трактаты; много, много мы знаем; не знаем только одного: живого Христа и опытного, жизненного общения с Ним! Христос – не путь в нашей жизни, не истина в наших отношениях, не жизнь наша! И слышится то, что грозно было сказано книжникам и фарисеям³⁰: горе вам, что отвратились от Царства Небесного и прилепились к царству земному! Горе вам, что потеряли любовь к людям и растлеваете себя духом лицемерия! Горе вам, «что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геены, вдвое худшим вас»! Горе вам, что развиваете благотворительность и «оставляете суд, милость и веру; сие надлежало делать, и того не оставлять»! Горе вам, что оцеживаете комара, а верблюда поглощаете, что заботитесь о внешности, а не о внутреннем, что «уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты»! «Се, оставляется вам дом ваш пуст»!

Да, господа! Пусто на душе у человека нашего времени, когда он, вырвавшись из шума жизни, в безмолвии ночного уединения заглянет туда!

Всё пустое, всё мёртвое, всё преходящее, ненужное находит он там; где же жизнь настоящая, где упокоение, где Христос, Который пришёл в мир?!

«В мире Он был, – отвечает Евангелист, – и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал»! (Ин.1–10).

Вот то первое, что открывает диагноз нашего внутреннего существа. Мы – эксцентричны по отношению ко Христу и духовной жизни, мы живём другими центрами. А так как таковых среди кричащих о себе христиан большинство, то и выходит, что эксцентричной-то в мире, то есть ненормальной, считают жизнь во Христе, а не свою. Живое христианство и поныне такое же безумие для мира, каким оно представлялось ему и во время насаждения его.

Но что же делать, как быть? Как увидеть тот мир (духовный), для восприятия которого у нас не развит соответствующий орган?

Если не можем увидеть этого мира ощутительно, то наша обязанность познать его, стремиться к познанию его хотя бы только умственно, всемерно очищая сердце и подготовляя развитие того духовного органа.

Обращали ли вы, господа, внимание на то, что Господь наш Иисус Христос никогда ничего не доказывал, а на всё показывал; никогда не обращался к мыслительным способностям человека, а всегда – к его зрительной способности, – к силе воображения, имеющей дело с образами вещей. Он говорил только о духовном и для пояснения его всегда указывал на мир материальный. Он непрестанно указывал на предметы, которым предстояло обратиться в прах через несколько дней или лет, и говорил, что люди должны видеть в них вечное. Он показывал на хлеб и говорил: «Я хлеб»; видел виноградную лозу и говорил: «Я лоза, а вы ветви». И если бы мы всю жизнь продумали над этим, мы не приблизились бы более к истине, чем посредством этих материальных понятий о хлебе и лозе. Невидимое мы можем видеть только в видимом. Это временное – такой совершенный образ вечного, что никакое чтение, никакое размышление, никакие споры и проповеди не могут сравниться и заменить этот способ познания мира духовного. Христос заставил нас видеть в самых простых и обыденных предметах видимого мира – зеркала, отражающие вечное. И заметьте: Христос не говорит, что Он подобен тому или другому; – нет, – Он есть хлеб, лоза, пастырь и так далее. Семя есть слово Божие, жатва – кончина мира, жнецы – ангелы, апостолы – соль мира, свет его и так далее. Только когда Он изображал целую картину духовного мира (Царства Небесного), Он говорил о подобии её той или другой картине мира материального. Мир духовный не там где-то в бесконечном отдалении, а здесь, в мире материальном и сквозит, просвечивает через его материальные формы. Символ – не аллегория, а отражение подлинной действительности. Не в этом ли причина того, что духовный мир так хорошо, опытно знали отшельники и пустынники без школы и книг и так плохо познаём мы в учёных кабинетах и со всевозможными книжными руководствами? – Они учились от природы и в природе, жизнью, ощущениями, а мы – в четырёх стенах, от книг, мыслями и умозаключениями. Там человек воспринимал природу всем своим существом, а мы хотим уловить её только мыслью!

«Истинная духовность, – говорит Друммонд, – состоит в том, чтобы видеть божественное в обыденных вещах... Эта материя – свойство, данное нам только на время, чтобы посредством её научить и нас вечному, подобно тому, как детям дают деревянные шарики, чтобы научить их считать, пока для них числа не станут существовать сами по себе.

Что делают обыкновенно родители, когда хотят познакомить детей со свойствами материи, объяснить им форму и гармонию, красоту и симметрию и тому подобные отвлечённые понятия? Они дают им видимые предметы, посредством которых дети могут научиться всему этому. Они дают им для игры ящик с кубиками, и при складывании из них разных фигур, линий и четырёхугольников, башен и арок в душу ребёнка западают понятия о правильности, устойчивости, форме и симметрии; так и Господь поступает с нами. Видимый мир это тот же ящик с кубиками. Мы занимаемся ими пока не сделаемся взрослыми людьми и не отложим в сторону детских игрушек. Видимое – это только подмостки, лестница к вечному»³¹. И мы стоим на этой лестнице, каждый на своей ступени, и каждый по-своему бесконечно разнообразными способами переходим со ступени на ступень. Господь иногда избирает удивительные способы, чтобы пробудить в человеке религиозность, влечение к духовной жизни. Весь мир в Его руках, и нет такой мелочи в жизни, которая не могла бы быть средством для указания на эту цель. Одно из искушений диавола состоит в том, что он, желая отдалить нас от Бога, внушает нам мысль о том, что бесконечно великий Бог проявляет себя только в грандиозных, величественных явлениях природы и жизни. Ложь это, неправда! Господь не вдали только от нас, но и близ нас, кругом нас, в нас; Он непрестанно стучит в наше сердце, и не землетрясениями только, войнами, эпидемиями и подобными знамениями – это только в исключительных случаях, – а всегда и постоянно – бесконечно разнообразными мелочами, пустяками нашей будничной ежедневной жизни. Ведь из мелочей главным образом слагается наша жизнь, поэтому мелочи являются самым действительным средством влияния на нашу жизнь. Пока мы дети духом, с нами и обращение детское. Наше дело помнить, что ни один волос не упадёт с головы нашей без воли Отца небесного (Мф.10:30), что Господь Иисус Христос, живя на земле, приходил к людям в самые их жилища, каковы бы они ни были. «Нет на земле места настолько тёмного, чтобы небесный свет не мог проникнуть туда; и нет клочка земли, на котором Господь не мог бы воздвигнуть памятника Своей любви. В мире везде найдётся местечко для святой мысли. Она может посетить человека на пути, как Павла; или же на ветвях смоковницы, как Закхея. Она может прийти к нему в лодке, как Петру; или за чтением Библии, как евнуху... Господь наполнил всю землю, воздух и небо мыслями о Его славе и голосами, призывающими к Нему»³².

Но чтобы понять этот голос Божий в мире, для этого нужно относиться к миру с непосредственностью дитяти. «Истинно говорю вам, – сказал Христос, – если не обратитесь и не будете, как дети, не войдёте в Царство Небесное» (Мф.18:3). И не нужно большой наблюдательности, чтобы видеть, что, чем менее мы полагаемся на себя, тем более нам помогает Бог. Это всегда и во всём; в этом основной закон духовной жизни. Наше «я» и Бог не могут быть совместно, и Бог вступает в нашу душу только постольку, поскольку уступает Ему место наше «я» через своё сокращение. Только самоотречение открывает клапаны нашей души, через которые вливается в неё вода жизни Божией, но стоит только показаться этому самому «я», как эти клапаны замыкаются, человек отделяется от океана жизни и замыкается в собственное надутое ничтожество. В дитяти по естеству есть то, что в нас должно быть по произволению. Дитя – образ святого по трём основным признакам. Первое. – Он невинно радуется, потому что не выделил ещё свое личное «я» из общей жизни, не построил ещё стену между собой и остальным миром: все предметы мира, по его мнению, живут такой же жизнью, как он, все люди для него «дяди и тёти». Подобное и у святого: он победил своё личное «я» и уничтожил стену, отделяющую его от остального мира; он перенёс центр своей жизни из своего крошечного эгоистического «я» в широкий простор общей мировой жизни, он раскрыл своё сердце для Бога и в Нём заключил всё живое. Второе. – Ребёнок счастлив ещё и потому, что в его душу не проникло ещё сомнение, он ещё полон бессознательной веры. Не менее исполнен веры и святой, но веры сознательной, закалённой в огне страдания, прошедшей через все тяжёлые искусы земной жизни.

Третий признак, сближающий дитя и святого, это – отсутствие забот. Ничто так не разъедает здоровую радость бытия, как бесконечные заботы, всё более усложняющиеся с возрастом человечества. Его творчество расширяется, предметы этого творчества умножаются до бесконечности, и жадное желание современного человека всем воспользоваться, всё захватить для себя и для своих, становится всё ненасытнее и острее, делает его рабом и гонит покой из его души.

Вот почему, «кто умалится, (то есть до возможной степени сократит своё „я”) как дитя, тот больше в Царстве Небесном» (Мф.18:4).

Итак, учители духовной жизни с нами, около нас, на руках у нас; Господь «обнял их, возложил руки на них и благословил их» (Мк.10:16). Мы должны не учить только их, но и учиться у них, памятуя слова Спасителя: «кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него» (Мк.10:15).

Чтобы углубить диагноз духовной жизни, чтобы составить себе возможное представление о самых процессах этой жизни и условиях взаимообщения в этой сфере, для этого необходимо, хотя бы кратко, остановиться на общем обзоре самой природы человека.

Все мы, господа, с раннего детства знаем, что человек состоит из души и тела. В этом знании – глубокая правда, но оно слишком обще, чтобы можно было говорить о его полной ясности и определённости. Правда в нём глубокая, но глубина чрезвычайно мелкая. Знающий природу человека только с точки зрения указанной формулы подобен тому, кто знает мир только постольку, поскольку воспринимает он его через посредство пяти внешних чувств. Конечно, для жизни довольно и этого, но для знания этого очень мало. Наше время по этому вопросу раскрывает более широкие перспективы. О них не говорит ещё открыто официальная наука, но на них настойчиво указывают те, которые идут впереди науки и ставят вехи для её движения вперёд. Дело вот в чём. – Не полно выражают истину как те, которые ограничивают физическую природу человека только телом в общеупотребительном смысле этого слова, так и те, которые трактуют о душе только с точки зрения психологии. Человек больше того, чем о нём принято думать, и больше в ту и другую сторону (тела и души): физически он вдвое длиннее и вчетверо шире³³, чем кажется; психически он способен возвышаться до состояния духа, постепенно сбрасывающего с себя черты своей ограниченности. Будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен (Мф. 5:48).

Объяснимся.

Таинственные явления спиритизма, привлекшие к себе внимание с половины прошлого века лучших научных сил всего мира, послужили поводом к открытию интересного феномена: оказалось, что тело человека постоянно выделяет из себя особого рода эманацию, которая, как облако, окутывает его со всех сторон. Применение к делу гипнотизма внесло значительный свет в эту область. Выяснилось, что то, что недоступно обыкновенному зрению, становится детально видимым для человека загипнотизированного. Отсылая интересующихся более подробными сведениями по этому вопросу к нашей книге: «Спиритизм», мы здесь лишь кратко коснёмся только самых последних новостей в этой области.

С год тому назад чикагский врач Патрик О'Доннель изумил американский учёный мир сообщением, что ему удалось, при помощи особого химического процесса, установить в темноте факт лучеиспускания человеческого тела. Лучи, но объяснению О'Доннеля, окружают человеческое тело наподобие кольца, которое передвигается вместе с человеком, во время болезней подвергается изменениям, а со смертью исчезает. Со времени первого своего сообщения О'Доннель произвёл ряд новых опытов, и ему удалось сделать в чикагском госпитале несколько снимков. Избрав для этой цели умирающего, врач убедился, что туманное кольцо со смертью пациента тотчас же исчезло. После этого ряд новых опытов предпринят был в присутствии врачей в Чикагской художественной академии. Несколько лиц закутали в простыни. Когда в тёмной комнате простыни были сброшены и был произведён химический процесс доктора О'Доннеля, то начали обнаруживаться туманные оболочки, вполне соответствующие очертаниям тела. Для проверки были приглашены из госпиталя сёстры милосердия, ничего не знавшие об опытах. Сначала они в темноте ничего не разглядели, но затем, всмотревшись, и они увидели очертание тел³⁴.

Помимо этого, за последнее время добыт целый ряд объективных доказательств, с несомненностью устанавливающих наличность излучений из человеческого тела. К числу таких доказательств следует отнести: а).фотографические снимки, которые получаются при непосредственном возложении руки на фотографическую пластинку в полной темноте. Снимок даёт светлые полосы и пятна преимущественно на оконечностях руки; б).целый ряд приборов, дающих отклонение стрелки при приближении руки человека (стенометр доктора Жуара, биометр доктора Барадюка и др.)³⁵.

То, что теперь пытаются зафиксировать на пластинке, давно было известно людям как невидимая, но проявляющая себя в видимых, реальных явлениях, энергия. Разно называли эту энергию: флюидической силой – магнетизёры, одом – барон Рейхенбах, жизненным принципом – Бартез, нервной силой – Барети, праной – индусы, аурой – оккультисты, месмеризмом – по имени Месмера, и пользовались ею для разных целей, но главным образом для лечения болезней. В наше время в более широких кругах общества она известна под именем так называемого животного магнетизма.

Коснёмся этого вопроса постольку, поскольку он соприкасается с нашей задачей. Сущность магнетизма состоит в том, что всякое физическое тело, начиная от минералов и кончая человеком, выделяет из себя комплекс лучей, распространяющихся от него во все стороны в окружающем его пространстве. Есть ли это та диссоциация, которая составляет секрет так называемой радиоактивности, или что другое, – неизвестно; говорят только, что эта эманация в существах одушевлённых разнообразится в зависимости от совершенства душевного начала, так что, чем выше поднимается в своём развитии духовная монада, тем тоньше становятся эти излучения и тем благотворнее их влияние на все окружающие предметы³⁶. Если это так, то открывается глубоко интересная перспектива, бросающая яркий свет на вопрос, почему дар исцелений имеют только святые и тем в большей степени, чем большей нравственной высоты они достигают. Здесь же и объяснение того, почему и святые не всех исцеляют, а только тех, которые проявляют через веру раскаяние, высокий подъём духа и через то приводят его в состояние гармонии с духом целителя; вне этого тончайшие лучи святого, не встречая себе однородных в грешном, проникают сквозь организм грешного, совершенно его не касаясь, то есть не врачуя; так, электрический ток высокого напряжения может безнаказанно проходить через организм человека, не оставляя по себе никакого впечатления!³⁷ Теория однородных духу эманаций организма осмысливает и вопрос о том, почему влияние одного человека на другого бывает не только непосредственным, но и через посредство предметов. В самом деле, если организм выделяет из себя известного рода комплекс лучей, то этими лучами могут быть насыщены какие угодно предметы, которые, будучи пересланы даже на большие расстояния, сохранят в себе и затем передадут другому введенную в них жизненную энергию. Субъект, получавший эти предметы, может даже и не подозревать о том, что они насыщены, и неведение это нисколько не ослабит их действия. Таким образом, воскресают и получают научное обоснование амулеты древних и многое из того, что люди считали делом невежества или вековых суеверий.

Теория световых излучений из организма проливает свет на евангельский рассказ о том, что во время Преображения Иисуса Христа лицо Его сияло, как солнце, а одежды были белы, как снег; на библейское свидетельство о сияние лица Моисея (Исх.34:29–35); на правило Церкви при изображении святых окружать их лики нимбом. С точки зрения этого взгляда понятна, например, причина умиротворяющего влияния на душу Храма. – Так как все идут в храм как в святое место, то и настраивают себя соответствующим образом; возвышенное настроение проявляет себя в тончайших, живоносных излучениях, то есть создаётся атмосфера для восприятия благодати как той силы жизни, которая дарована миру Христом и через Христа действует во всех уподобляющихся Христу (святых) и по мере уподобления Ему. Эта атмосфера, как в Ветхом Завете «слава Господня в виде облака» над скинией, насыщает воздух храма и делает его местом святым, домом Божиим, так сказать, физиологически действуя на всех присутствующих в храме. Мы все это знаем, поскольку считаем за грех не только кричать, шуметь, браниться в храме, но и громко разговаривать, поскольку говорим, что в храме должно держать себя благоговейно, но знаем не сознанием, а каким-то внутренним ощущением, и это, очевидно, потому, что самых этих тончайших излучений мы не можем уловить внешним чувствами, чтобы зафиксировать их в мозге и передать сознанию. Мы улавливаем их своей аурой³⁸ (по закону: подобное воспринимается подобным), тем, что теперь называют бессознательным сознанием, и воспринимаем, поэтому, сверхсознательно. Сказанным с очевидностью решается спорный вопрос: следует ли заставлять детей и самих себя ходить в храм или ожидать, когда они и мы сами захотим? После сказанного спрашивать об этом так же странно, как спрашивать о том, нужно ли больного помещать в здоровый климат, в здоровую атмосферу или лучше его держать в затхлой, наполненной миазмами? Чего мы не знаем, того не можем пожелать, поэтому, если не начнём ходить в храм по обязанности, по самопринуждению, то никогда не придём в него по свободному влечению. Последнее рождается потом, из опыта посещения храма и далеко не сразу. Говорят о толстокожих, которые плохо реагируют на слабые внешние раздражения; то же нужно сказать и о лицах со сравнительно грубой аурой: не сразу она может утоньшиться, а лишь постепенно, через возможно более частое соприкосновение с тончайшими аурами; особенно если этот процесс идёт только со вне и сам человек не прилагает стараний к тому, чтобы настроить себя возвышенно.

Оставим на время таинственную ауру и углубимся анализом в другую часть природы человеческой – душу. С точки зрения науки о душе – психологии, здесь царит не меньшая неясность. Основные вопросы: что такое душа и откуда она? – здесь совершенно открыты. Безнадёжно неразрешимым (см. Челпанова, Сикорского) стоит и вопрос о том, каким образом душа может влиять на тело и управлять им, ибо теория психо-физического параллелизма, то есть предуставленной гармонии между процессами физиологическими и психическими, очевидно, есть не решение этого вопроса, а официальный отказ от его решения. Новая психология, как и старая, также говорит о душе растительной, животной и человеческой, называя душу человека продуктом эволюции низшей психической монады; также «находит необходимым признать, что понятия: душа, дух, сознание, мысль – тожественны»³⁹. Таким образом, о чём более всего говорят святые (о духе), того и поныне не знают учёные. Это, конечно, вполне понятно: позитивная наука может говорить только о том, что открывает, выражаясь евангельски, «плоть и кровь», то есть внешние чувства, а не о том, о чём возвещает «Отец Небесный». Странно только то, что в христианском обществе, обществе «возрождённых», совершенно нет психологии возрождённых, а царит и изучается, даже в духовно-учебных заведениях, только психология естественного человека, как будто возрождение, то есть христианство является только новым словом, а не новым делом; как будто всё значение христианства сводится только к новому учению, к Евангелию, к примеру Христа, а не есть изменение, обновление, перерождение самого существа человека, о чём ближе всего следовало бы говорить именно психологии?! Христос доныне не принят в учёный ареопаг, и дело Его в лучшем случае трактуется как богословие, то есть слово о Боге, учение, а не как искупление, то есть как путь, истина и жизнь (Ин.14:6). Слово о Христе и доныне для рабов закона (иудеев) – соблазн, а для эллинов (учёных) – безумие (1Кор.1:23).

По закону Моисееву воспрещалось входить со своим огнём даже во святилище, и тем более – во Святое Святых, посему оставим свет своего разума (науки) во дворе скинии нашего духа и войдём во Святое Святых со светом Божественного откровения.

Что же говорит слово Божие о духовной природе человека?

«Есть мудрость, – говорит апостол Иаков, – нисходящая свыше», и есть мудрость «земная, душевная, бесовская» (Иак.3:15). И «тело есть душевное и есть тело духовное... Не духовное прежде, а душевное, потом духовное» (1Кор.15:44–46). «Люди, отделяющие себя от единства веры – душевные», они «не имеют духа» (Иуд.1:19). «Мы, – говорит апостол Павел, – приняли не духа мира сего, а Духа от Бога, дабы знать дарованное нам от Бога, что и возвещаем не от человеческой мудрости изученными словами, но изученными от Духа Святого, соображая духовное с духовным. Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сём надобно судить духовно» (1Кор.2:12–14). Духовный человек, это – «новая тварь» (2Кор.5:17; Гал.6:15); «новый человек» (Еф.2:15; 4:24; Кол.3:10).

Итак, есть в человеке душа, есть и дух; бывает мудрость душевная, бывает мудрость духовная; есть тело душевное и есть тело духовное. Христианин отличается от не христианина не внешне только, но и субстанционально – он новая тварь.

Что же всё это означает?

Прекрасные разъяснения по психологии возрождённой во Христе души даёт богатый опытом духовной жизни епископ Феофан. «Жизнь человеческая, – говорит он, – многосложна и многостороння. Есть в ней сторона телесная, есть душевная и есть духовная. Каждая имеет свои силы и потребности и свои способы упражнения их и удовлетворения. Только тогда, когда все силы наши бывают в движении и все потребности удовлетворяются, человек живёт. А когда у него в движении только одна частичка сил, и только одна частичка потребностей удовлетворяется, то эта жизнь не жизнь: всё одно, как в швейной машинке движение должное бывает только тогда, когда все части её в ходу. Прекратись действие какой-либо части, машинка стала, – не живёт. Не живёт и человек по-человечески, когда в нём не всё в движении. Только в машинке прекращение её жизни – движения – видимо видится, а в человеке бездействие в нём полной человеческой жизни, при действии одной какой стороны и удовлетворении немногих потребностей, совершается невидимо, хотя есть действительно, как действительна неподвижность сказанной машинки. Таков закон человеческой жизни!»⁴⁰.

Телесная сторона жизни человека всем известна, но в чём же проявляется сторона душевная и духовная, чем они различаются и где грань их разделяющая?

«На окраинах жизни, не касаясь её центра, – говорит Феофан, – стоит самая низшая сторона человека, одинаковая у него с животными... Она проявляется в том, что заняты руки, ноги, язык, глаза, уши, обоняние, память, воображение, фантазия и смешливость. Это – жизнь душевная; она вся обращена исключительно на устроение нашего временного быта – земного. И познания её все строятся только на основании того, что даёт опыт, и деятельность её обращена на удовлетворение потребностей временной жизни, и чувства её порождаются и держатся только из её состояний и положений видимых. Что выше сего, то не её дело. Хоть и бывает в ней нечто выше сказанного, но то гостьи, заходящие к ней из другой высшей области, именно – области духа.

Что же это за дух? – Это та сила, которую вдохнул Бог в лицо человека, завершая сотворение его. Все роды существ наземных изводила, по повелению Божию, земля. Из земли вышла и всякая душа живых тварей. Душа человеческая, хотя и сходна с душой животных в низшей своей части, но в высшей она несравненно превосходнее её. Что она является такой в человеке, это зависит от сочетания её с духом. Дух, вдохнутый Богом, сочетавшись с нею, столько возвысил её над всякой человеческой душой. Вот почему внутри себя мы замечаем, кроме того, что видится у животных, – и то, что свойственно душе человека одуховлённой, а выше ещё – то, что свойственно собственно духу.

Дух как сила, от Бога исшедшая, ведает Бога, ищет Бога и в Нём одном находит покой. Неким духовным сокровенным чутьём удостоверяясь в своём исхождении от Бога, он чувствует свою полную от Него зависимость и сознаёт себя обязанным всячески угождать Ему и жить только для Него и Им»⁴¹.

Точнее, – душе одуховлённой свойственно вот что: «Бог вложил в душу ведение о Себе в уме, и о воле Своей в совести, осенив то и другое чаянием вечноблаженной жизни. Это семя духовной жизни. Оно посеяно в нас и принято в момент вдохнутия Богом в нас Своей божественной искры жизни. Всякий, рождаясь, приносит с собой и в себе сие семя, которое затем развивается и определённость получает от окружающей его среды людей»⁴².

Таким образом, одуховлённая душа, или человеческая, по природе отличается от души животной следующим: а).у животного – ум; у человека плюс – ведение о Боге – разум; б).у животного воля; у человека плюс – свобода и совесть, как внутренний показатель согласия или несогласия свободной воли человека с волей Божией; в).у животного – чувство душевное, земное; у человека – плюс ощущение неземного блаженства.

Всё это – психология естественного человека, невозрождённого; а что выше того, то уже сфера собственного духа, Христом оживлённого. «Душа человеческая делает нас малым нечим выше животных, а дух являет нас малым нечим умаленными от ангелов»⁴³.

Получивши от Бога в акте творения указанное выше семя духовной жизни, человек через факт грехопадения отделил себя от жизни в Боге, и от этого семя его духовной жизни сделалось бесплодным. Точнее: оно приносило плоды только для жизни в мире и не могло приносить плодов для жизни в Боге. Эта ненормальность сказалась в тоске по Боге, в беспокойном искании Бога. Как растение, удалённое от солнца, естественно ищет его, развиваясь более в сторону света, так и человек естественно тянулся к Богу, ища Его в окружающей природе.

И Бог внял этим поискам падшего рода человеческого и послал в мир Сына Своего, принявшего в единство Своей Божественной ипостаси природу человеческую.

Через это в мир принесена была жизнь, которая и оживила, сделала плодоносным для жизни в Боге семя духовной жизни человека, но не всякого человека, а лишь того, который сам пожелает усвоить себе эту жизнь. Таким образом, «милость и истина встретились, правда и мир облобызались» (Пс.84:11).

Фактически это оживление, возрождение совершается в Таинстве Крещения. Что же происходит с душой в Крещении? «Крещение, – говорит епископ Феофан, – даёт нам то, чего ничто другое на земле, кроме него, дать нам не может. Оно сочетавает и срастворяет с естеством нашим божественную благодать, так что из купели Крещения человек выходит таким, каким выходит из мастерской какое-либо изделие, например, колокольчик, в коем к меди прилито серебро. Подобный ему медный колокольчик без серебра на вид таков же, каков и этот с серебром; но состав их разный, разный у них звук, разны и честь им, и цена. Так разнится и человек крещённый и некрещённый. Разность сию составляет то, что с крещёным сочетавается благодать Святого Духа, так как крещаемый водой крестится вместе с тем и Духом Святым. На вид он такой же человек, как и некрещённый, а на деле – в составе своём – они разны – и очень.

Так во Святом Крещении к естественному составу нашему приливается ещё новая стихия, сверхъестественная, и остаётся в нас сокрытой и сокровенно действующей. Мы крещение получаем в младенчестве, и хоть не знаем, что творится с нами, но благодать тем не менее сочетавается с нами и тогда же начинает действовать в нас помимо нашего сознания, по единой благости Божией, веры ради восприемников и родителей. Приходя в возраст, мы не можем хорошо различить в себе, что в нас от естества и что от благодати, которая, с самого крещения пребывая в нас, не оставалась праздной, а действовала свойственным ей образом. Но в первые времена, когда приводимы были к вере и крещаемы возрастные, действие благодати обнаруживалось в них тотчас же, – и для них ощутительно, и для других видимо. Особенно поразительны бывали изменения нрава и жизни, когда, например, сердитый становился кротким, гордый – смиренным, скупой – щедрым, развратник – целомудренным и прочее. Подобное нечто, верно, совершилось и с нами в купели крещения. Пришедши в возраст и видя в себе добрые стороны, мы нередко тщеславимся тем, или другие – нами, приписывая то себе самим; между тем как всё доброе, что есть в нас, надо относить к благодати Божией, которая и всё естественное в нас переделывает и многое даёт прямо от себя»⁴⁴.

Итак, в Крещении «к естественному составу нашему приливается ещё новая стихия сверхъестественная», но почему же, когда крестил самарян диакон Филипп, то самаряне, получивши Крещение, «не приняли Духа Святого», «ибо Он не сходил ещё ни на одного из них, – говорит книга Деяний, – а только были они крещены во имя Господа Иисуса» (Деян.8:12–16), и для низведения на них Духа Святого потребовалось сверх крещения ещё возложение на крещёных рук (миропомазание)⁴⁵ апостолов Петра и Иоанна? Другой пример. – Апостол Павел пришёл в Ефес и, встретив там некоторых верующих, спросил их: приняли ли они Духа Святого? Те отвечали, что они не слышали даже, есть ли Дух Святой. Оказалось, что они были крещены лишь крещением Иоанновым. Тогда святой Павел окрестил их Христовым крещением; после же крещения возложил на них руки, и они исполнились Духа Святого. «Крещением, – замечает Феофан, – они были обновлены, но не получили дара Святого Духа». «Он сообщился им через апостольское возложение рук»⁴⁶. Здесь было крещение Иоанново, а в первом случае крещение «во имя Господа Иисуса», и всё же через одно только Крещение крещёные не получили Духа Святого? Почему же? Потому, – отвечает Феофан, – что «само получение дара Духа Святого бывает не по одной вере, а по вере через богоучреждённые Таинства»⁴⁷. А Таинство в том и в другом случае не могло быть, ибо Крещение совершалось лицами, не могущими совершить Таинства (диакон). Но что же? Это Крещение лицом неправомочным было совершенно бесполезно для крещёных? Нет, отвечает Феофан: «Крещение сделало их только способными к принятию дара и достойными его»⁴⁸, а самого дара Духа Святого (жизни) не давало.

Мы яснее поймём тот внутренний процесс, о котором идёт здесь речь, если воспользуемся евангельским примером.

Иисус Христос сказал: «Я есмь лоза, а вы – ветви. Как ветвь не может приносить плода сама собой, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне» (Ин.15:4–5). Значит, Крещение как присоединение человека к телу Церкви Христовой есть присоединение ветви к лозе, прививка плодоносной маслины к дичине. Чтобы дикое дерево сделалось плодоносным, для этого нужно ввести в его природу природу плодоносного (привить сучок). Так и с человеком. – Чтобы возродить его духовно, нужно соединить его лозой – Христом. Это именно соединение и происходит через Крещение. Но одного соединения мало: прививок должен не соединиться, но и срастись с деревом, должен ввести свои соки в соки дерева, иначе он будет бесполезен, не оживит дерева, не возродит его. Мы полагаем, что в Крещении, совершаемом лицом неправомочным (диакон, повивательная бабка), происходит только соединение крещаемого с Церковью, а в Крещении, совершаемом священником и сопровождаемом Миропомазанием – сращение его с Церковью. Происходит не только соединение, но и оживотворение, собственно возрождение через Духа Святого, Господа Животворящего. Отсюда понятно и то, почему Крещение, совершённое, например, бабкой, не повторяется, а лишь дополняется таинством Миропомазания.

Таким образом, возрождённый в Крещении в собственном смысле является новой тварью (καινός ἄνθρωπος) (Еф.2:15), рождённым свыше (Ин.3:7), не по форме только, а субстанционально, как субстанционально возвышается в своей природе, обновляется, изменяется привитое дерево сравнительно с прежним своим состоянием.

В сущности ту же мысль, только несколько в иной форме, так выражает отец Иоанн Кронштадтский.

«Род человеческий, – говорит он, – есть единое, великое древо Божье, разросшееся по всей земле и ветвями своими покрывающее всю землю. К прежнему гнилому корню – падшему Адаму, Божией премудростью и благостью привит новый, живой корень – Господь Иисус Христос, от Которого и ведут своё начало христиане, как отрасль от целого дерева. В деревьях – жизнь земная, органическая; в роде христианском – жизнь Христова, небесная, духовная, и на душевные способности и силы истинных христиан надобно смотреть как на силы Самого Христа Иисуса. „Ум Христов имамы” (1Кор.2:16), – говорит апостол об истинных христианах; равно и на дела добродетели надо смотреть как на плод благодати Христовой. Не по-христиански живущие христиане составляют сухие ветви на отрасли, идущей от корня – Христа, и „всякую розгу, не творящую плода, Отец Небесный отсечёт и бросит в огонь” (Ин.15:2–6). Язычники отрасль невозрождённая, неоживлённая, идущая от гнилого корня – Адама. Верою и они прививаются к отрасли живой, здоровой – к телу Церкви, этому телу Христову»⁴⁹.

Но человек существо свободное. – Свободным актом было его падение, актом же свободы должно быть и возрождение. Вот почему, кроме возрождения его бессознательного (при крещении младенцев), он должен сам возродиться сознательно. Когда он был бессознателен, благодать возродила его природу бессознательную, когда же он приходит в сознание, благодать «стоит при дверях и стучит» (Откр.3:20), ожидая, когда он свободно примет её в сознание. В последнем случае совершается возрождение в высшем смысле этого слова, возрождение центра человека, святого святых его духа, то величайшее таинство совершенного обновления, когда человек ощущает, что жизнь его сливается с жизнью Христа, когда он видит мир преображённым, а себя чувствует блаженным.

Мы описывали то, что переживает человек в таком состоянии, теперь попробуем психологически разобраться в том, что в нём происходит. Под именем «состояния обращения» эта психология с формальной стороны солидно разработана Джемсом в его «Многообразии религиозного опыта».

Пользуясь его трудом, нарисуем себе обыкновенную картину душевной жизни.

Ощущения, эти «атомы психических образов»⁵⁰ представления, мысли, чувства, стремления, все эти бесчисленные подданные нашего «я» живут в нашем сознании не врозь, а на началах социальной жизни, отдельными группами и системами, комбинируясь по своим строго определённым основным законам. Всякая цель, встающая перед человеком, вызывает в его сознании некоторое специфическое возбуждение и, как воля высшего «я» всегда священная для всех этих, так сказать, граждан нашего душевного мира, она собирает вокруг себя соответствующую группу идей, помогающих достижению поставленной цели. Когда одна какая-нибудь группа находится в сознании и привлекает к себе всю силу внимания, то все идеи, связанные с другими группами, исчезают с поля сознания. – При появлении кабинета министров исчезает толпа. Вершина нашего сознания или та группа идей, которая в нём господствует и направляет волю нашего «я» к осуществлению, может перемещаться подобно блуждающему огню. Это у людей «без царя в голове», неустойчивых, с раздвоенной личностью. Обыкновенно же она отличается устойчивостью, упорно сохраняя своё привилегированное положение и отстраняя от «я» всё с нею несогласное. Душевная жизнь человека в очень большой степени зависит от того, какая связь идей стоит в вершине его сознания. Эти идеи окрашивают личность человека и определяют, так сказать, её курс. Выражение: «человек пережил обращение» означает внутренний переворот, смену кабинета и назначение нового; указывает на то, что религиозные мысли, которые до того находились на периферии сознания, теперь заняли центральное место, сделавшись постоянным центром личной энергии.

Со стороны формальной в этом процессе нет ничего необыкновенного: новый человек может родиться постепенно или внезапно не только из зерна религиозного, но и из какого угодно. – Бывает перерождение в сторону неверия, безнравственности, бывает перерождение под влиянием какой-либо страсти: любви, честолюбия, жажды богатства, жажды мщения, политического энтузиазма. Во всех этих разновидностях мы имеем перед собой одно и то же общее психическое явление: душевная сила, устойчивость и равновесие сменяют собой период внутренней борьбы, душевных страданий и противоречий; определённая группа идей завоёвывает себе центральное положение и становится во главе правления личности⁵¹. Но совсем другое со стороны внутреннего содержания: возрождение религиозное даёт человеку такие силы, наполняет душу таким идеально возвышенным содержанием, таким неземным миром и счастьем, что открыто являет действие в нём премирной силы. Процесс, так сказать, механизм во всяких обращениях один, но силы разные: дух смерти и Дух жизни входят в душу одними и теми же естественными путями, разными до противоположности окажутся только результаты. Всматриваясь в состояние религиозного возрождения ближе, можно охарактеризовать его следующими основными чертами: во-первых, чувство освобождения от состояния угнетённости, уверенность, что всё будет хорошо, ощущение внутреннего мира и гармонии, – утверждение жизни, несмотря на то, что внешние обстоятельства нисколько не изменились.

Второй характерной чертой является чувство познания неизвестных дотоле истин. Завеса мировых тайн становится прозрачной, перед человеком открывается новый мир, но только смысл этих знаний обыкновенно неуловим для слов и непередаваем языком.

Третьей чертой является чувство, что мир внешний подвергся каким-то объективным переменам. Вместе с обновлением души чувствуется и обновление мира.

Последним и самым характерным элементом возрождения религиозного является экстаз счастья, чувство непередаваемого внутреннего блаженства⁵². «Если вы потребуете от психологии, – говорит Джемс, – точного ответа на вопрос, как перемещается центр возбуждения в душе человека и почему стремления, находящиеся на периферии его сознания, в известный момент становятся центральными, то психология вынуждена будет ответить, что она может дать лишь общее описание того, что случилось с душой человека, но не в состоянии выяснить, в каждом данном случае, какие именно силы вызвали этот процесс. Ни внешний наблюдатель, ни тот, кто переживает это состояние, не в силах объяснить, как могут отдельные переживания изменить таким коренным образом центр духовной энергии человека и почему это происходит»⁵³. Здесь тайна для науки, здесь таинство, совершающееся за пределами сознания. Сила очевидна, но происхождение её неуловимо и непостижимо. «Таким образом, – говорит Джемс, – психология и религия согласно признают, что существуют силы вне нашего сознательного „я”, приносящие человеку спасение»⁵⁴. «Вся совокупность моих знаний, – говорит он в другом месте, – убеждает меня в том, что мир, составляющий содержание моего ясного сознания, есть только один из многих миров, существующих в более отдалённых местах моего сознания, и что эти иные миры порождают во мне опыт, имеющий огромное значение для всей моей жизни; что хотя опыт тех миров и не сливается с опытом мира, тем не менее они соприкасаются и сливаются в известных точках и слияние это порождает во мне новые жизненные силы»⁵⁵. «Мы принадлежим к этим мирам в гораздо большей степени и в гораздо более интимном смысле, чем к видимому миру, потому что мы больше и интимнее всего живём в том мире, где живут и родятся наши духовные стремления и идеалы... Общение с этим невидимым миром есть реальный процесс с реальными результатами, отражающимися на конечной человеческой личности тем, что она обновляется коренным образом, и это возрождение человека отражается через его жизненное поведение известными последствиями на событиях естественного мира»⁵⁶. «Мы должны признать, что сознательное „я” человека является непосредственным продолжением более широкого по объёму „я” бессознательного сублиминального, которое в критические моменты порождает спасительный опыт и даёт положительное содержание религиозному переживанию, а это последнее, думается мне, совершенно и объективно истинно во всём своём действительном объёме»⁵⁷. «Таким образом, то чувство вмешательства потусторонней силы, которая является таким существенным элементом обращения, может быть истолковано так, как его толкуют богословы: силы высшие, чем конечная человеческая личность, касаются её в тех областях её душевной жизни, которые мы назвали сублиминальным „я”»⁵⁸.

Тот же процесс сознательного духовного перерождения так описывает наш известный не наукой, а святостью жизни, богослов-психолог епископ Феофан в письме к своей духовной дочери. –

«Вы писали, – пишет он, – что прежде у вас всё было лучше, а как стали всматриваться в себя по моему указанию, то видите одно неустройство, и мысли, и чувства, и желания, – всё идёт вразброд. Вот вам решение, почему это так: – центра нет. А центра нет потому, что вы сами своим сознанием и свободным избранием ещё не решили, какую сторону вам принять. Благодать Божия доселе вводила в вас возможный порядок, и он в вас был и есть. Но отселе она не станет уже действовать одна, а будет ждать вашего решения. И если Вы вашим избранием и решением не станете на сторону её, то она и совсем отойдёт от вас и оставит вас в руках произволения вашего. Вы отторжены будете на противную сторону, и, может быть, даже сердцем изберёте её: но не ждите, чтобы от этого направления умалился внутри вас беспорядок. Нет, там водворится ещё большее смешение и растрёпанность. Упорядочение внутри вас начнётся лишь тогда, когда вы станете на сторону благодати и порядки жизни в духе её поставите неотложным законом своей жизни.

С того момента, как образуется в вас такое решение, образуется и центр внутри вас, и центр сильный, который всё сущее в вас начнёт стягивать к себе. В центре сём будет благодать, завладевшая вашим сознанием и свободой, или ваше сознание и свобода, сочетанные с благодатью.

К сему центру потом благодать Божия начинает стягивать все другие силы естества вашего, и душевные, и телесные, и заправлять всей их деятельностью, удерживая в них то, что есть доброго, и истребляя всё недоброе. Это стянутие всего к одному центру и направление всего к оному и есть внутреннее перерождение»⁵⁹.

После микроскопического внутреннего анализа таинственного процесса духовного возрождения взглянём на него в его целом с точки зрения философской.

«Нет ничего более непонятного в мире, – говорит Друммонд⁶⁰, – чем то, как душа рождается вновь. Но нет ничего более известного, чем факт, что она рождается вновь. Мы можем понять факт, не понимая в то же время акта. Акт возрождения такая же тайна, как и Сам Господь. Все жалобы, высказанные по поводу этой доктрины, относятся к акту, до которого в сущности нам нет дела, который является делом Божиим, результатом невидимого дуновения Духа, относительно которого Сам Христос предупредил нас, чтобы мы не надеялись понять его. „Не знаешь, – говорит Он, – откуда приходит и куда уходит”.

Но это всё не должно пугать нас и удерживать от исследования. Точно такой же тайной окружены все процессы природы и жизни. Мы понимаем так же мало влияние солнечного света на лепестки цветка весной, как и распускание духовной жизни в душе, но тем не менее ботаника – наука.

Мы не отказываемся от химии как от бесполезного занятия на том основании, что нам непонятны невидимые законы, действующие при различных соединениях и реакциях. Мы не теряем веры в значение пищи для живого организма только потому, что никто не может точно объяснить, как эта мёртвая пища переходит в жизнь. Мы не избегаем вопроса об электричестве, хотя электричество – тайна, или учения о теплоте, хотя мы не можем видеть теплоты, или метеорологии оттого, что не видим ветра. И по аналогии с физической природой, не удивляйтесь, если мы и по отношению к Духу Возрождения не можем сказать, откуда приходит и куда уходит»...

«Если вы признаёте, что Господь может дать жизнь, вы должны также признать, что Он может и увеличить ее. Возрождение в сущности ничто иное, как увеличение жизни. Господь добавляет жизнь к жизни, даёт человеку, имеющему жизнь, ещё больше жизни. Человек обладает жизнью, которую даровал ему Господь, но часть его, лучшая часть, мертва. Его душа мертва от греха. Господь прикасается к ней, и она оживает. Как Господь оживляет мёртвое тело Своим дыханием, так точно Он может вдохнуть в душу новую жизнь, жизнь лучшую.

Таким образом, если нет ничего невозможного в том, чтобы родиться вообще, то нет ничего невозможного и в том, чтобы родиться вновь – в Возрождении. Для чего Христос пришёл в мир? Как Он Сам сказал, чтобы дать жизнь, более обильную жизнь. Христос, дающий жизнь, – это Возрождение. Никодиму нужно было не больше знания, хотя он думал так, но больше жизни; и лучшим доказательством того, что жизнь была возможна, было то, что жизнь была дана. Таким образом, лучшим доказательством христианства служит христианин; лучшим доказательством Возрождения – человек возрождённый».

«Когда люди рождаются в мир, они находятся вне Царства Божия и не могут видеть того, что внутри его. Они ходят вокруг, рассматривая его снаружи, и на основании этого высказывают своё мнение о нём. Но они не могут быть судьями. Они не видят того, о чём рассуждают. Рождённое от духа есть дух, и рождённое от плоти есть плоть; поэтому они могут дать только материальную оценку духовного понятия. Критическая ценность мнения невозрождённого относительно религиозных вопросов – нуль. Высказываемое ими мнение является просто смешным, так как они говорят о вещах, которых они никогда не видали. Но в деле религиозного опыта Возрождение изменяет всё. Это похоже на то, как если бы кто-либо стоял снаружи одного из знаменитых соборов. Он слыхал о чудной красоте его разноцветных окон. Он ходит вокруг, но видит только тусклые, ничего не говорящие пятна и железные решётки перед ними, которые ещё более усиливают царящую, по-видимому, внутри темноту. Ничто не манит войти внутрь, а скорее отталкивает. Но пусть он только войдёт. Пусть он взглянет на те же окна изнутри. Глаза его будут очарованы чудной игрой красок; чудеса и притчи заблестят перед ним на стёклах, и образ Христа и история Его любви вырисуются перед ним на каждой раме, и он увидит хоры ангелов, херувимов и серафимов и на престоле в недосягаемом сиянии славы Бога Отца.

Точно так же пусть только человек войдёт в Царство Небесное, пусть он родится вновь и войдёт, и он увидит это царство. Он увидит чудеса и притчи, которые раньше казались ему бессмысленными и бесцветными; он увидит историю Креста, вызывавшую в нём раньше чувство отвращения и оскорбления, увидит Христа и Царя во всей Его красе и, узрев, как в зеркале, славу Единородного и переходя от славы к славе, он и сам уподобится Ему. Не удивляйтесь же, если для того, чтобы увидеть всё это, нужно родиться вновь.

В этом великом мире есть много маленьких мирков, вход в которые достигается только рождением. Есть мир интеллектуальный, который требует прирождённого ума, мир артистический, требующий врождённого вкуса, мир драматический, требующий прирождённого таланта, наконец музыкальный, для которого необходим дар слуха и гармонии. Нельзя войти в интеллектуальный мир, не обладая умом, или в артистический мир, не имея вкуса. Но человек не может создать в себе ум или вкус, они должны быть в нём врождёнными. Человек не может выработать в себе поэтического таланта, он так же должен быть прирождённым. Поэтому говорят, что человек не делается поэтом, но рождается им. Точно так же нельзя сделать христианина, человек рождается христианином»⁶¹.

Нам теперь понятно, почему христианство как духовная жизнь всегда казалось безумием миру и почему христианину указан именно тесный путь жизни. Ведь «христианство – это проведение в мире тех путей, по которым шёл Христос. Это подражание в современной жизни духу, методу и цели Христа, это значит идти в мире по следам, оставленным Его стопами. А если оставленная Им стезя составляла прямой угол с избитым широким путём, каким шёл свет в Его дни, то это отношение остаётся таким же и в наше время. Бесполезно утверждать, что это различие уничтожилось. Эти два пути составляют прямой угол и теперь. Христос заранее предупредил Свою Церковь о приёме, какой ей готовит мир, и не дал надежды на то, что этот приём будет одним из приятных. Свет должен будет бороться с тьмой, истина – с заблуждениями. В мире, каков он теперь, нет узаконенного места для жизни, в которой Бог – начальная и конечная цель, а основное правило – самоотвержение. Кротость будет угнетаема, духовная жизнь будет ложно пониматься, истинная религия – высмеиваться. Святость произведёт ужасное действие и волнение повсюду, куда только проникнет, и в семье, и в общине, в мастерской ремесленника и среди всяких других учреждений. „Не думайте, что Я пришёл принести вам мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч; ибо Я пришёл разделить человека с отцом его и дочь с матерью её и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его”.

Истинная религия это не лёгкое испытание. Это меч, это огонь, огонь опаляющий и истребляющий, который должен освещать всё вокруг. Переворот, производимый жизнью во Христе, настолько поразителен, что человек, действительно переживший его, не находит слов в обыденном человеческом языке, чтобы описать его революционный характер. Ему приходится пользоваться наиболее странными выражениями Нового Завета, казавшимися ему раньше таким преувеличением: «новый человек, новое творение, новое сердце, новое рождение». Вся его жизнь началась снова и вторично окристаллизовалась вокруг нового центра. Он снова родился.

Впечатление, производимое им на его друзей теперь, это – впечатление эксцентричности. Перемена не может не поражать, так как она радикальна, центральна. Они начнут объяснять эту перемену недостойными побуждениями, скажут, что это просто временное увлечение, которое скоро пройдёт, скажут, что никогда не ожидали от него подобной слабости и будут стараться насмешками заставить его отказаться от новых взглядов и от нового образа жизни. Всё это тот же приговор – „Он вышел из себя”, только в более мягкой и современной форме. И против этого ничего не поделаешь. Это неизбежное бесчестие креста. Суровы эти слова, но они не новы. Разве не были они сказаны о целом ряде тех, кого мир не был достоин? Увы! история эта хорошо известна»⁶².

О духовной жизни можно говорить не только с точки зрения психологии её и философии, но и с точки зрения физиологии, и в наше время даже в строго научном смысле.

По мнению Г.Спенсера, Гёфдинга, Оствальда, Н.Грота, Сикорского – этих корифеев научной психологии, «психические процессы представляют лишь высшую форму физиологических»⁶³.

«Выдающиеся физиологи (Дондерс, Гельмгольц, Вундт), – говорит Сикорский, – принялись за экспериментальное исследование душевных явлений по методам физиологии и дали начало психометрии»⁶⁴, то есть науке о количественном измерении душевных явлений при помощи особых психометрических инструментов.

Сущность этого нового открытия в психологии сводится к следующему.

«Для человека душевные образы субъективны, но для психометрического инструмента они вполне объективны и существуют на самом деле как физиологические реальности, которые могут быть так же открыты и учтены, как открывается и фиксируется невидимая звезда на чувствительной фотографической пластинке при многочасовой экспозиции. Следовательно, психические образы существуют не только субъективно – для созерцающего сознания, но и объективно – для бездушного инструмента, который их открывает и учитывает»⁶⁵. В силу этого «многие психологи, – говорит Сикорский, – готовы допустить, что вполне безматериального мышления нет совершенно»⁶⁶. И это признаётся не только относительно мышления, но и относительно чувства⁶⁷.

Итак, душевные процессы – не только психические, но и физиологические реальности, то есть душа имеет материальную оболочку, или ту «ауру», о которой мы говорили выше.

Но в чём же дело? Какова эта оболочка и зачем она нужна?

Прекрасное освещение этого вопроса даёт епископ Феофан.

«Есть, – говорит он, – тонкая-претонкая стихия, которая тоньше света. Зовут её эфир. И пусть: не в имени дело, а в признании, что она есть. Я признаю, что такая тончайшая стихия есть, всё проникает и всюду проходит, служа последней гранью вещественного бытия. Полагаю при сём, что в этой стихии витают все блаженные духи – ангелы и святые Божии, – сами будучи облечены в некую одежду из этой же стихии. Из этой же стихии и оболочка души нашей (доразумевайте при сём слове и дух, который есть душа души нашей человеческой). Сама душа – дух, невещественна, но оболочка её – из этой тонкой невещественной стихии. Тело наше грубо; а та оболочка души – тончайшая есть и служит посредницей между душой и телом. Через неё душа действует на тело и тело на душу... Из этого вам нетрудно уже сделать заключение, что та всемирная тончайшая стихия, из которой эти оболочки и в которой витают все духи, есть посредница и для взаимного общения наших душ и духов тех.

Теперь оторвитесь от этого представления и перейдите вниманием к обычным между нами делам. Вы живёте, например, в Москве, сидите в стенах своей квартиры, окружены отовсюду зданиями и куда ни обратите очи свои, всюду встречаете препоны, – многие предметы преграждают острозоркость и дальнозоркость очей ваших.

Но если б вам подняться над Москвой на каком-нибудь шаре, вы увидели бы беспрепятственно не только её всю, но и окрестности её. Если б вам ещё повыше подняться, то вы и что есть дальше кругом увидели бы. Усиль ваше зрение и подними вас ещё выше и выше, вы можете увидеть Санкт-Петербург, Париж, Лондон и так далее. Всё сие потому, что зрение ваше стало острозорче и никаких ему нет помех видеть.

Переходите теперь опять к святым Божиим. – Та стихия, о коей речь, всюду проходит и никакой нигде помехи не встречает себе. Луч солнца проходит сквозь стекло, а та стихия – и сквозь стекло, и сквозь стены, и сквозь землю, и сквозь всё. Но как она проходит сквозь всё, так и те, которые витают в ней, могут проходить сквозь всё, когда нужно (как Спаситель прошёл в горницу, где были апостолы, „дверем затворенным”). Обитают они в определённом месте; но когда им повелевается или позволяется, тотчас переносятся, куда нужно по той стихии, и никаких преград не только не встречают, но и не видят. Когда нужно, переносятся; а когда нет такой нужды, на своём месте пребывая, видят по всем направлениям, что где есть и что где творится. И когда очи свои обращают на землю, то есть на нас грешных, то ясно видят и нас, только не это грубое тело наше, до коего им дела нет, а видят самую душу нашу, как она есть, не непосредственно, а посредством оболочки души, сродной с их оболочкой и той стихией, в коей они живут, ибо состояние души верно отражается в её оболочке.

Извольте теперь вообразить: сидят двое и разговаривают; при этом душа каждого настроена своим образом. Каждый из них не видит, что на душе у другого, по причине грубой занавески тела, за которую прячется душа; а ангелы и святые, если обратят взор на них, увидят душу их, как она есть и что в ней есть: ибо какова она и что в ней – отражается в её оболочке. Если в ней святые мысли и чувства, оболочка её светла, и при каждом святом чувстве светла особым образом. А если мысли и чувства её не совсем чисты, то и оболочка её не светла, и от каждого нечистого чувства своим образом помрачена, являясь то как туман, то как мрак ночи⁶⁸. Если б вы вознеслись на небо и ангельское восприяли зрение, совлекшись, конечно, и этого тела, то, взглянув на землю, вы увидели бы вместо разнообразной массы людей некие тени светлые, полусветлые, туманные, мрачные; – причём не дивно, что светло наряженные показались бы вам мрачными, если у них душа дурна, а одетые в рубище – светлыми, если их душа чиста. И вот такими-то видят нас небожители; и, судя по тому, какими видят, радуются о нас или скорбят».

«Когда душа состоит вне благодати, оболочка её или мрачна, как ночь темнейшая, если кто поблажает страстям и им служит, или сера, как неопределённый туман, когда кто не слишком предан страстям, живёт, однако ж, в суете. Под действием же благодати, вместе с тем, как проникается ею душа, просветляется постепенно и оболочка её, подобно тому, как обыкновенно разгуливается пасмурная погода. Когда душа вся проникается благодатью, тогда и оболочка её вся становится ярко-светлой… Это и есть лучезарность. Внутреннее облагодатствованного блестит, как звезда, не духовным только, но и вещественным светом.

Эта светозарность внутренняя, – говорит Феофан, – нередко прорывается наружу и бывает видима для других. Бывши в Санкт-Петербурге в сороковых годах, я слыхал об этом от неких и очень желал повидать то своими очами. Случилось мне принять к себе одного инока, в котором начали уже проявляться ощутительные действия благодати. Началась речь о духовных вещах. По мере того, как входил он в себя и мысль его углублялась, лицо его все более и более светлело, а потом стало всё бело, как снег, и глаза его искрились. И об отце Серафиме Саровском говорят, что он часто просветлялся, особенно во время молитвы в церкви, видимо для всех. О подобных проявлениях есть много сказаний в отечниках. Об одном пишется, например, что лишь только он, став на молитву, поднял руки к небу, как из всех пальцев обеих его рук потекли пуки света на довольное пространство. О другом говорится, что ученик его пришёл к нему за чем-то и постучался; ответа не было. Он пригнулся посмотреть в скважину и увидел, что старец стоял весь в огне, как столб света. И много-много есть таких сказаний. И про святителя Тихона я ещё маленький слышал нечто подобное. Преображение Господне, когда Он явился весь облистан светом, одного с этим происхождения. При переходе в другую жизнь лучезарность такая обнаруживается уже сама собой естественно, ибо тогда спадает это грубое тело и не мешает ей быть видимой для других»⁶⁹.

Если душа и дух обитают в своих особых мирах, атмосферах и имеют однородные с этими мирами «тело душевное» и «тело духовное», как физическое тело однородно с миром физическим, то становится представимым то, каким образом, например, «сердце сердцу (особенно родному) весть подаёт», каким образом мать иногда узнаёт о смерти сына в момент смерти его, хотя бы он был от неё за сотни вёрст; каким образом некоторые, читая письмо, прочитывают в нём не только то, что написано, но и то, что думал автор письма во время написания его и так далее. Если мысли, чувства, желания, всевозможные духовные переживания «летают» около нас, как мухи, мошки, ультра-микроскопические микробы, то вопрос о том, каким образом мы воспринимаем их, так же прост, как и вопрос о том, каким образом мы узнаём, что муха села на нас, – через ощущение.

А что эти ощущения душевного и духовного тела чрезвычайно редко достигают до нашего мозгового сознания, причина этому, конечно, ни в чём другом, как только в грубости нашего мозгового аппарата, совершенно неприспособленного к восприятию таких тонких движений. Известный натуралист и богослов Друммонд, обозревая эволюцию мира, приходит к выводу, что следующей стадией эволюции человека будет то, что людям не нужны будут ни телеграфы, ни телефоны, ничто подобное, так как люди будут видеть, непосредственно воспринимать душевную жизнь других. Это, конечно, очень странно, однако это весьма правдоподобно.

Не вдаваясь в подробности по этому весьма новому и совершенно ещё не разработанному вопросу, мы в пределах нашей задачи ограничимся лишь выдержкой из епископа Феофана⁷⁰, где святитель говорит, что предположение той тончайшей стихии (души и духа) даёт разрешение многих неразрешимых вопросов, например, вопроса о том, как святые могут слышать наши молитвы.

«Вы знаете, – говорит святитель, – как действует электрический телеграф? В Петербурге, например, заводят известный аппарат; в то же мгновение то действие петербургское отражается в Москве в подобном же аппарате и в том же значении, в каком там происходит движение.

Почему так бывает? Потому, что и аппараты те однородны, и соединяющая их проволока к ним же подлажена. Так что, действие такого телеграфа – то наша молитва. Мы и святые – как бы два аппарата однородные, а среда, в коей святые и коей окружены души наши, – это проволока. Когда истинная молитва – сердечная – подвигнется в душе, тогда она, по той стихии воздействуя на неё, как лучом света, пролетает до святых и сказывает им, чего мы хотим и о чём молимся. Между нашей молитвой и услышанием нет промежутка, – только надобно, чтобы молитва шла из сердца. Оно у нас и есть телеграфный для неба снаряд. Те же молитвы, кои не из сердца, а из головы только и с языка идут, не дают луча, восходящего на небо, и не бывают слышны там»⁷¹.

Из сказанного мы видели, что такое духовная жизнь, этот рай земной; это – счастье, это – сокровище, которое дороже всего в мире. Да, видели, но не получили. Я не хотел говорить только для слов, я хотел научить ищущих истины хотя бы постольку, поскольку я сам её постигаю, но, к сожалению, дать этой истины я не могу. Закон жизни христианской – ищите (сами ищите) Царства Божия – неизменен, как и всякий закон Божественный. – Я могу только сказать, что для обладания этим сокровищем не нужно ни восходить на небо, ни нисходить в ад, как говорит апостол, то есть не требуется делать что-либо необыкновенное; нет, Царство Божие – внутри нас: это семя лежит в каждом из нас, наше же дело – дать нормальное развитие этому семени. Благодать, как роса, падает на раскрывающуюся для её принятия душу; человек чем выше в нравственном отношении поднимается, тем с более высшими духовными сферами соприкасается, или питается и начинает жить их жизнью. «Тайна эволюции (материальной и духовной всё равно), – говорит Друммонд, – заключается в окружающем»⁷² – для предметов материальных только – в мире материальном, для существ духовно-материальных, кроме мира материального, в мире духовном, в котором они живут, который их окружает, в бесконечном Разуме и вечной святой Воле – в Боге, к Которому, как к солнцу духовного мира, тяготеет всё духовное. Посмотрите, что бывает с человеком, постепенно поднимающимся на очень высокую гору. – Вот он поднялся на сто футов. Внизу остался весь туман, постоянный спутник всех болот жизни, не слышно шума, суеты людской. С каждым шагом вверх, окружающее меняется: воздух легче и тише, пульс бьётся быстрее, на душе становится легче, энергия высшего мира вливается в неё. Всё меняется: иные растения, иные животные, температура падает, он вступил в новый мир. Даже мир, который он оставил под собой, получает иной вид. Поднимается на тысячу футов и опять – новая картина, на три тысячи – ещё новая. Уже не видно того, что внизу, но ещё не видно и того, что вверху, – слой облаков, туман закрывает небо. Ещё выше, и он достигает высшей точки: он стоит на вершине и видит солнце.

Совершенно то же самое бывает и в жизни духовной. Вот почему «одна слава солнцу, другая луне и иная звёздам, и звезда от звезды отличается по блеску» (1Кор.15:41), вот почему «в доме Отца обителей много» (Ин.14:2), вот почему святые имеют разные степени святости. Нужно только подниматься, и высшая жизнь, соответственная степени нашей нравственной высоты, будет сама собой вливаться в нас, подкрепляя нас и возбуждая в нас жажду стремиться ещё выше, туда, где светит вечное Солнце Правды – Христос Бог наш, видимый не через посредства только и гадательно, а непосредственно и лицом к лицу!..

Итак, помни, человек, что наш путь – в гору, на небо, туда, где чище духовная атмосфера, где сильнее бьётся пульс жизни; оттого этот путь и «тесный», тяжёлый, но оттого же он и радостный. Человек – гражданин неба и только путник на земле, и пока он помнит это, всё – ясно, а как забудет, то сразу же впадает в безвыходную путаницу. Погрязая в болоте материальной жизни, он естественно теряется и с недоумением спрашивает: зачем? для чего? где счастье? какой смысл жизни? При помощи науки и культуры старается обмануть себя: золотит грязь, даёт изящную форму природному безобразию, создаёт миражи для всех своих чувств, однако через всё это мало даёт покоя, мира и счастья душе своей, – она тоскует по своей родине и в золотой клетке не менее настойчиво твердит: зачем? для чего? где смысл жизни? Она ищет неба, потерянного рая, духовной жизни и не успокоится ранее, пока не найдёт, что потеряла. «Inquietum est cor, – говорил ещё блаженный Августин, – donec requiescat in te, Domine!». Люди хотят его (сердце) успокоить учением, наукой, мудростью, доказательствами, то есть больному описывают процесс болезни, доказывают, что он не болен, а он по-прежнему болеет и тоскует, ибо ему нужна не словесность, а жизнь, которую люди потеряли, порвавши общение с Богом, и которую получают только через единение со Христом. Обращали ли вы внимание на то, что Евангелие, Христос не только не восхваляет мирскую учёность, но и настойчиво подчёркивает прямо противоположное; «буих мира, – то есть неразумных, неучёных, говорит оно, – избрал Бог, чтобы посрамить премудрых!». Это обстоятельство чрезвычайно важно. Из всех кумиров, которым покланялся мир, самым устойчивым оказался кумир ума; ему человечество покланялось во все времена, а в наше время кланяемся особенно благоговейно. Соблазн знания всегда был одним из сильнейших соблазнов. Не то, конечно, плохо, что люди стремятся к знанию, а то, что орган знания – ум они ставят себе вместо Бога, как, например, проповедовал Толстой. То плохо, что многознайство, мирская учёность признаётся патентом на мудрость, безотносительно к нравственному содержанию личности. И посмотрите, что получается: ум, голова развивается до необыкновенных размеров, а сердце остаётся прежним, маленьким, холодным; обезволивается совершенно и воля, – делается слабой, дряблой, неактивной. Есть вид животноводных, известных на народном языке под именем «головастиков», – голова насколько велика, что весь он в ней. К идеалу головастиков, кажется мне, стремится мирская книжная учёность. И та же беспомощность, как у головастиков: возьмите такого человека из его родной стихии, из моря словесности, в котором он плавает, и поставьте на сухой берег реальной жизни, – в большинстве случаев он окажется неприспособленным к ней и странным в ней. Наша задача – подчинить мир сознанию, разуму («обладайте землею и владычествуйте над нею» (Быт.1:28); но сила наша не в нашем эгоистическом засилии, каким являет себя мирская учёность, а в сознании немощи нашей, в смиренном самоотречении, через что мы соединяемся с источником всемогущей силы – Богом. «Сила Моя, – сказал Господь наш, – в немощи совершается» (2Кор.12:9). Мирская учёность тем плоха, что она ставит центр внутри человека и через это сводит до минимума радиус круга доступных человеку знаний. Через это свет по природе превращается во тьму по существу. – «Смотри, – сказал Христос, – свет, который в тебе, не есть ли тьма?» (Лук.11:35).

Когда Иисус Христос как власть имущий, а не как книжники и фарисеи, проповедовал своё учение во время праздника Кущей, тогда «иудеи», передаёт евангелист, дивились, говоря: «Как Он знает Писания не учившись?».

Не учившись?! – Они думали, что учиться можно только в раввинских школах; они не знали, что у Христа была Своя школа в Назарете, Учитель которой был на небесах, классной комнатой которой служила мастерская плотника, предметом науки – воля Отца. Они не знали, что сокровенные истины должны приходить от Бога, а мудрость – свыше, с небес.

Неудивительно, что этого не знали иудеи – рабы закона, но удивительно, что этого и до ныне не знают многие христиане! Не знают, и от этого не имеют мира, радости, счастья; не хотят понять, что Христос и один только Он Освободитель и Спаситель; и кланяются своим кумирам, и мучают сами себя; как капризные дети, отталкивают несущую им любовь и мир руку отца, тешат свою немощную, больную, осуждённую на смерть плоть и гнетут, душат, насильственно умерщвляют то, что не знает смерти и чего умертвить нельзя – свой бессмертный дух.

Если всё это было постоянным, нелепым законом жизни человечества во все времена, то тем рельефнее это выступает в наш век, век материального богатства и духовного убожества. Но пусть об этом выразительнее скажет поэт.

«Ужасный век! Что он посеял!

Какую будущность взрастил!

Какую силу в сердца свеял,

Какую жизнь в нас погубил!

Нам надоело жизни бремя,

Наскучил жизненный парад,

Мы обыграть хотели время, –

И каждый проиграл заклад...

Мы разгадали все загадки,

Все тайны сорвали с земли:

И стали низки мы и гадки

Пред оком собственной души.

Нет больше юности беспечной

С её мечтательной душой,

С её невинностью сердечной,

С её душевной простотой.

Нам ныне тесно с колыбели;

Мы рвёмся к гробу поскорей:

Мы, не дозрев, уж перезрели

В огне безвременных страстей.

Нам уж смешно почти, нам стыдно

Невинным быть, в пятнадцать лет,

Ещё хранить свой детский цвет...

Как ядовитые ехидны,

Впились мы с первых лет в себя:

Здоровье, силы, красота –

Заране всё облито ядом;

Заране жизнь облита хладом;

Ещё пух детства на устах –

Уж пресыщение в глазах;

Уж опыт выел прелесть жизни,

Разбил цветной её кумир.

Как насмалённый факел тризны,

Покрыл он чадом целый мир...

Уж всё отвергнуто. Все цели,

Все блага отцвести успели:

Зима – средь лучших дней вёсны!

В пятнадцать лет мы – старики!

А там: как царь между рабами,

В сердцах материя одна

Своими грязными цепями

Все страсти мира обвила,

Размежевала жизнь, как поле,

Из нужд слила для нас кумир. –

И погребла в своей неволе. –

Расчёт убил духовный мир!

И стало всё добычей злата;

Рассудок на вес продают;

Наука – путь к сетям разврата;

Искусство молотом куют.

И нет ни чувств высоких, смелых,

Ни славных замыслов в груди,

В огне терпения созрелых,

Взращённых крепостью души.

Нет больше места им!.. Надменно

Пытая счастье и судьбу,

Мы дали волю лишь уму;

Мы жаждем слышать непременно

Его расчётливый ответ.

А сердце? Сердцу веры нет!

Долой с души все украшенья!

Как с лика Божьего сребро,

Мы всё расхитили с неё –

И промотали!.. И, в забытьи,

Скелеты голые душой

Бредём по тернию сомненья,

Гордяся нашей наготой.

Страшимся чувству дать свободу;

Как мертвецы в своих гробах,

Питаем тлением природу

И точим яд земной и прах.

Нет больше ближнего!..

Всё пало,

Всё сочтено, всё решено!

Самих себя уже нам мало;

В других нет больше ничего.

В грядущем – голая равнина;

В былом – сожжённая пустыня

Да пепел рушенных надежд.

Всё отцвело, всё изменило –

И не страшна теперь могила!..

Как на смерть раненный атлет,

Наш эгоизм голодный бродит,

И ничего уж не находит:

Что было, – в юности пожрал,

Что есть, – державный опыт взял...

Но не таков духовный человек. –

Нет, други, нет! не сын я века!

Я с вами в этот век вступил,

Но вместе с жизнью человека

Я жизнь иную получил.

Я также был в его служеньи,

Я также нёс его ярмо

И, полный думы и сомненья,

Клонил задумчиво чело...

Теперь прочь дума! Чистый, ясный,

Мне в душу влился новый свет,

И ум, товарищ мой опасный,

Увидел радостный рассвет.

Тоска рассыпалась мечтами,

И пала с сердца чешуя,

И жизнь волшебными крылами

Мне снова душу обвила.

И изменился я тогда,

Когда Христа принял в себя,

Он мне открыл всё, всё обновил,

Он в рай меня святой Свой ввёл,

Он дал мне счастье, радость, мир,

Когда меня заблудшего обрёл.

Нет, други, нет! Не сын я века,

Хотя я с вами в век вступил;

Но вместе с жизнью человека

Я жизнь иную получил!»⁷³

Священник Иоанн Дмитревский