Два важнейших вопроса в истории ветхозаветного канона

(Речь, произнесенная перед защитой диссертации «История ветхозаветного канона» 8 марта 1899 года)

Ваше Высокопреосвященство,

Милостивые Государи!

На русском языке не было доселе цельной исто­рии канона священных ветхозаветных книг. То, что было написано в этой области, представляет собой отдельные очерки по истории канона, не связанные между собой, недостаточно обследованные в своем содержании, не обнимающие истории во всей ее целости. Это обстоятельство и является причиной появления в свет пред­лагаемой Вашему высокопросвещенному вниманию «Истории ветхозаветного канона». В отношении к иностранной литера­туре должно обратить внимание на то, что последние монографии по этому предмету (Вильдебура, Буля, Риля, Ксавье и Ке­нига) представляют собой произведения отрицательно-кри­тического направления в смысле обобщения его результатов в приложении к истории канона.

Наша же задача, само собой понятно, состояла в том, чтобы представить целостную историю ветхозаветного канона вне тенденций отрицательно-критического направления, видя­щего искажение всюду, где факты не мирятся с критиче­ской теорией. Что касается содержания истории ветхозаветного канона, то важнейший вопрос в этой истории касается времени окончательного собрания священных книг и заключения канона для позднейшей литературы даже священ­ного характера. В предлагаемом вашему просвещенному суду труде с посильной обстоятельностью показано, что по преданиям древнеиудейской и древнехристианской церкви временем окончательного собрания свящ. книг было время Ездры и Неемии, время последних пророков. Виднейшие представители русской богословской мысли примыкали к этому древнему взгляду на время заключения ветхозаветного канона. Таковы преосвященные – Филарет, Макарий, Михаил. Правда, в журнальной нашей литературе некоторые, как священник Смирнов-Платонов и автор неоконченной статьи «Свидетельства о времени завершения ветхозаветного канона: степень достоверности и возможные из них вы­воды» (Н.Елеонский. Чт. О. Л. Д. Пр. 1876, I) – утверждают, что преосвящ. Филарет относил заключение канона к позднейшему времени сравнительно со временем Ездры и Неемии. Но такое утверждение ошибочно, и в этом мы убе­димся, вспомнив относящиеся сюда слова «Начертания Библей­ской истории». «На свидетельстве третьей книги Ездры, гово­рит пр. Филарет, основывают мнение об истреблении Св. Писания при опустошении Иерусалима и о восстановлении оного посредством сообщенного Ездре вдохновения. Но так как невероятно, чтобы священники, левиты, князья не со­хранили такой книги (Библия), с которой сопряжена была их вера, благосостояние, выгоды, напротив того, досто­верно известно, что Даниил читал Закон и Пророков, и что писатель книг Царств и Паралипоменон имел пред глазами многие сочинения древних святых мужей и дееписателей: то вместо погибели и возрождения Св. Писания, лучше должно признать его непрерывное сохранение. Ездре можно только приписывать присоединение некоторых принадлежащих к оному книг, исправление поврежденных списков и весьма немногие в них объяснения или допол­нения. В соединении частей Свящ. Писания, вероятно, уча­ствовал и Неемия, который также построил книгохранилище. Во времена сына Сирахова они составляли уже одну книгу». (Стр. 308 изд. 1886). Итак, преосвященный Филарет выражает ту мысль, что начало собирания священных ветхозаветных книг и главная роль в этом деле принадлежит не после-пленному периоду, а до-пленному. Ездре принадлежит только присоединение к священным книгам не­которых других и весьма немногие в книгах объяснения или дополнения. Подобно этому, значительнейшая часть предлагаемого вашему высокопросвещенному вниманию труда имеет с посильной обстоятельностью показать, что нет исторических оснований конец дела собирания и канонизации свящ. ветхозаветных книг относить ко времени Маккавейскому, как утверждали одни (Эвальд, Диллеманн, и др.). или даже ко времени после Р. Хр., как утверждали другие, не только исследователи отрицательно-критического направления (напр. Смит), но даже из рим.-католических богословов (Моверс) в стремлении сгладить разницу между ка­ноническими, или по рим.-католической терминологии первокано­ническими, и неканоническими – второканоническими (у р.-католиков) священными книгами. Время Ездры и Неемии не начало канонизации священных книг в виде признания одного Пятокнижия, как думают очень многие современные, игнорирую­щие Предание, исследователи, но конец ее в виде окончательного собрания священных книг. Сообразно с дошед­шими до нас более или менее прямыми свидетельствами, выражающими голос Предания о времени заключения ветхозаветного канона, необходимо в до-пленном времени ви­деть и начало и весьма значительные успехи в деле соби­рания священной письменности у разных лиц, стоявших во главе теократии, влиявших более или менее сильно на ее исторические судьбы и на выяснение лежащих в основе ее начал. В самом деле, не только голос древнего предания, но также исследования относящихся текстов Свящ. Писания показывают, что очень многое по части собирания священных книг сделано было еще до царя Иосии. Прежде всего Закон, как основание жизни, был руководственной книгой для лиц, стоящих во главе политической и духов­ной жизни народа, – для благочестивых царей, для пророков, для священников. Благочестивый царь Езекия и его друзья, по преданию, подтверждаемому и текстом книги Притчей, имели списки пророчеств Исаии, книги Песнь Песней и Екклезиаста. На основании самого Св. Писания с особенной силой можем мы отметить несомненное участие пророков, еще до царя Иосии, в собирании священной письменности. Ряд примеров текстуального родства различных мест Пятокнижия с изречениями пророков Осии, Иоиля, Амоса, Михея, Исаии показывает, что древнейшие пророки как иудейского, так и израильского царств нередко поль­зовались изречениями Пятокнижия в своих речах, которые говорились от имени Божия; так часто и так буквально согласоваться с нашим Пятокнижием эти пророки могли лишь в том случае, если оно уже предлежало им как письменный памятник, притом памятник свя­щенный, которым они вдохновлялись на соответствующую деятельность. Пророки, по данным Свящ. Писания, были проповедниками Закона, писателями истории и хранителями относящихся к ней памятников. Само собой разумеется, пророки не могли оставить в забвении и собственно пророческих произведений. Есть основание полагать, что некоторые из пророков-авторов сами собирали свои пророчества для того, чтобы оставить их потомству во свидетельство справедливости своих вдохновенных вещаний о судьбе народов и царств. С тем большим благоговением после­дующие пророки хранили творения своих предшественников, видя в них таких же богопосланных служителей Слова, как каждый из них. Явление пророческих школ, благо­даря которым поддерживалось знание и прежнего и современного пророческого слова, особенно содействовало собира­нию и хранению, как одного целого, священной пророческой литературы. Неоспоримый факт влияния предшествовавшей пророческой литературы на последующую говорит о таком собирании и хранении. Уже в древнейшее время сказывается такое влияние книги пророчеств Исаии на пророческие изречения Михея, Иоиля и даже б. м. Амоса. – Отсюда понятно, насколько несправедливо утверждать, что лишь в царствование Иосии можно замечать некоторый намек на канонизацию священной книги чрез открытие книги Закона, именно по категорическому утверждению тенденциозных в отрицательном смысле исследователей одного Второзакония, как первого, после десятословия, письменного народного законо­дательства, вызванного к жизни реформаторской пророче­ской партией (Wellhausen). Что Второзаконие не могло явиться на свет ранее прочих частей Пятокнижия, за это говорят и следы всего Пятокнижия у раннейших, живших до царя Иосии, пророков и обильнейшие следы всех частей Пятокнижия у пророка, – современника открытия книги Закона, Иеремии. Рассматривая столь обширное текстуальное (а не по одному только содержанию) влияние всех частей Пятокнижия на пророка Иеремию, мы не можем допустить мысли, чтобы Пятокнижие существенным образом изменялось, дополнялось обширными трактатами, о внешнем богослужении напр., в последующее за пр. Иеремией время, т. е. во время Вавилонского плена, как это обычно утверждается пред­ставителями модного направления с выразительным указанием на творчески-литературную работу законодательного характера в лице пророка Иезекииля. Тем более не можем допустить, чтобы во время прор. Иеремии и вообще не существо­вало Пятокнижия, как писанного законодательства, помимо Второзакония. Пророк Иеремия своим многосторонним отношением к Пятокнижию свидетельствует о нем, как уже законченном целом.

Вместе с тем священные творения пророка Иеремии являются весьма важными и для истории ветхозаветного канона и в смысле указания на другие современные пророку и дошедшие до нас книги священного канона. В силу особых условий времени, а также в силу собственных личных свойств пророк Иеремия является драгоценным для нас указателем, нужно думать, большей части современной ему священной литературы. Для нас нет сомнения, что пр. Иеремия располагал целой библиотекой священных книг. У него находят следы влияния книги пророчеств Исаии, Осии, Иоиля, Амоса, Авдия, Михея, Аввакума, а м. б. Наума и Софонии. Находятся также следы исторических и поэтических священных книг: книги И.Навина, 1–2 Царств, книги Иова, Псалмов. Итак, мы справедливо вместе с преосв. Филаретом полагаем центр тяжести собирательной деятельности относительно священных книг в до-пленном периоде истории еврейского народа. Если нет данных утвер­ждать существования до-пленной храмовой библиотеки, то несомненным нужно признать факт существования частных пророческих библиотек, в ряду которых важнейшее значение имело собрание священных книг у пророка Иеремии. Именно он посредством этого собрания содействовал сохранению священных книг для после-пленного Израиля. А текст кн. пророка Даниила II, 9: Я Даниил сообразил, по книгам (бассефарим) число лет, о котором было слово Господне к Иеремии пророку, что 70 лет испол­нятся над опустошением Иерусалима показывает, что священные книги были в распоряжении и у пророка Даниила. Число этих книг для нас неизвестно; но нет оснований отрицать, что состав библиотеки пророка Даниила существенно не отличался от библиотеки пр. Иеремии. Ибо несомненно, что священная библиотека Иеремии имела для последующих поколений большое значение, соответственное самой личности великого пророка и важности его собственных пророчеств. Поэтому, возможно, что библиотека Иеремии, хотя бы и посредственно, могла оказать влияние на со­став библиотеки пр. Даниила.

Подводя же итог всему сказанному, заключаем, что до-пленное время нужно рассматривать как такое, в кото­рое было положено прочнейшее основание собранию священных книг в пророческих библиотеках. Быть может даже, что самое время плена не было временем собирания по преимуществу, а сохраняло только то, что было собрано ранее, усилило уважение к тому священному наследию, ко­торое пророками передавалось пророкам. Пророки после-пленные восприняли его и к прежнему присоединили свое. Преданием древнеиудейской и древнехристианской церкви утверждается то положение, что время Ездры и Неемии, время последних пророков было таким, за пределами которого вновь возникавшие плоды творчества даже со священным содержанием не вошли в каноническое собрание свящ. ветхозаветных книг. Наиболее ясное тому подтверждение – судьба книги Сираха. Не смотря на священный характер ее содержания, не смотря на пророческий тон, не смотря на высокий авторитет ее у древних равви – она лежит вне канона священных книг, среди книг внешних, по иудейской терминологии. Да и сам автор книги Сираха, живший во всяком случае не позже 200-го года до Р. Хр. считает себя только последним собирателем мудрости позади главных деятелей теократии, оставивших священные письмена, как свидетельства своей боговдохновенной мудрости: «и я последний бодрственно потрудился, как подбиравший позади собирателей винограда» (Сир. XXXIII, 15).

Рассмотренные нами (в сочинении) свидетельства, имеющие значение для определения времени окончательного собрания священных книг, имеют очень большое единство в своих показаниях. Иосиф Флавий говорит, что за прекращением пророчества ни одна книга последующего за Артаксерксом времени не вошла в число считаемых божественными. Талмуд говорит, что лишь до событий царствования Александра Македонского пророки в лице Даниила говорили Духом Святым, а от прекращения пророчества нужно слушать слова мудрых. Третья книга Ездры, свидетельство св. Иринея Лионского , а также мнения других Отцов указывают на Ездру, как приведшего в порядок священные книги (св. Ириней) или даже совсем восстановившего их. 2 Маккавейская книга говорит о деятельности Неемии в виде вложения в библиотеку, вероятнее всего – храмовую, священных книг. Слава о великой синагоге и ее деятельности снова отсылает нас к полной жизни деятельности Ездры. Таковы исторические указания. Игно­рировать их нет никакого основания. Представители отри­цательно-критической литературы данного вопроса не пред­ставили бесспорно твердых данных в пользу такого представления дела, по которому окончательное завершение канона должно быть относимо к гораздо позднейшему времени срав­нительно со временем Ездры. Главнейшим основанием в пользу этого представления служит древне-талмудическое троечастное деление канона с известными названиями частей – Тора, Невиим и Кетувим. «Троечастное деление – так аргументирует Гронингенский профессор Вильдебур – не могло быть делом одного человека или одной авторитетной общины. Иначе можно было бы указать ясное материальное различие между тремя частями канона. Легко указать отли­чительный (сравнительно с Невиим и Кетувим) характер Торы, но никому не удалось вполне твердо установить одно­родность Невиим в противоположность Кетувим» (Wildeb. 14). Отчасти соглашаясь с этим, мы только спросим: почему необходимо приурочивать к одному и тому же вре­мени собрание книг и их классификацию? Разве не могло быть со священной библиотекой того же, что бывает на каждом шагу с обычными библиотеками? Даже в боль­шинстве наших старинных библиотек не было систематического каталога. Всяким владельцем сперва собираются книги и потом уже вследствие особенно настоятельных нужд являются их каталоги. То же было, нужно думать и со священной библиотекой. Древнейшие, дошедшие до нас свидетельства, говорят о числе книг, но не предлагают точного их перечня.

Талмудическое известие говорит, что сперва каждая книга была особо, а затеем равви Мейр и равви Иуда (редактор Мишны во II веке по Р. Хр.) позволили соединять все книги вместе, причем такое нововведение встречало и про­тесты. Сперва вошло в обычай соединение книг по трем груп­пам: Закон, Пророки, Агиографы. Может быть, только в силу такого соединения являются систематические перечни библейских книг. Во всяком случае, в нашем труде (стр. 129–131) приведены исторические факты в пользу того, что счисление книг класса Невиим и Кетувим долго не было устойчивым. Книга Даниила относилась то к одному то к другому классу; то же должно сказать относительно книг Плач и Руфь. Отзвуки такого колебания имеют место даже во время блаж. Иеронима. И это не значит, что даже во время блаж. Иеронима, или как Вильдебур полагает с другими, в начале христианской эры священный ветхозаветный канон не был вполне определенной величиной. Из некоторой неопределенности счисления евреями ветхозаветных книг мы должны заключить лишь, что собира­телями канона, положившими священные книги в храмовой библиотеке, не было проведено совершенно ненарушимой раз­граничительной линии между Пророками и не таковыми про­чими Писаниями. Точнейшая классификация двух последних отделов была предоставлена позднейшему времени, а тогда налицо было собрание священных книг с Законом во главе и центральной частью книг пророческого происхождения; а так как точной классификации не было, то одни книгу Даниила могли относить к Пророкам, а другие к священным не-пророческим книгам; относили Руфь и книгу Плач к Пророкам, как произведения, по древнему преданию, Самуила и Иеремии; другие же, обращая внимание на свое­образный характер обеих книг, относили их к третьему отделу Писаний – Кетувим: в последнем случае имеем практику, дошедшую до нас в еврейской Библии, в первом случае имеем распорядок перевода семидесяти (ср. нашего труда стр. 131 и 132).

После вопроса о времени заключения Ветхозаветного ка­нона другой важнейший вопрос в истории этого канона есть вопрос об отношении к каноническим книгам Свящ. Писания. В лице Иосифа Флавия палестинское иудейство отвечает на вопрос об отношении к неканоническим кни­гам так: «Написаны некоторые книги и от Артаксеркса до нашего времени, но они не заслуживают такой же веры, как написанные раньше их, так как не было точного следования пророков – διά τό μή γένεσθαι τήν τών προφητών διαδοχήν: не было точного, несомненного следования пророков, т. е. не был достоверен факт, что после Арта­ксеркса был еще какой-нибудь истинный пророк, или по выражению преосв. Филарета: «поскольку не совсем известно время продолжения пророков», которые могли бы засвиде­тельствовать божественно-вдохновенный характер книги. Итак, палестинские евреи вместе с Иосифом Флавием испо­ведали, что «только 22 книги обнимают историю всего вре­мени и по праву считаются божественными», бесспорно за­служивающими всякой веры. «Прочие», наши неканонические книги Ветхого Завета, не заслуживают безусловной веры. Теперь посмотрим на отношение к палестинскому канону александрийцев. Александрия, бывшая в последние столетия до Р. Хр. центром тогдашней философской мысли, наложила свой особенный отпечаток на ту значительную часть иудейства, которая примкнула к этому центру. Эллинизм, при­давший совершенно особую окраску иудейству, изменив его миросозерцание в весьма многих пунктах, повлиял и на отношение александрийцев к священному канону. Почвой, на которой сошлись здесь иудейское богословие и философия, было учение о божественной мудрости и вдохновении. Проро­чество и божественная мудрость, как плоды Духа Божия, осенявшего священных писателей, превратились в «проро­чество» энтузиаста и мудрость философа по типу стоиков и неоплатоников. Филон держится теории вдохновения, со­вершенно отличной от той, которая свойственна палестин­скому иудейству; для Филона вдохновение не ограничено определевным пунктом времени, но вдохновлен всякий истинно­мудрый и добродетельный человек: «Всякому добродетель­ному человеку священное Слово сообщает пророчество... мудрый... есть звучащий орган Божества, невидимо от Него трогаемый и ударяемый». Мудрый, по мнению Филона, есть избранник и друг Божества, которому принадлежит истин­ное священство. Мудрый есть боголюбимец и друг Божий. «Мысль, когда она чисто служит Богу, не есть человече­ская, но божественная». Это отожествление мысли человече­ской и божественной, тесная до неразрывности связь между мудростью праведника и пророчеством; положительное утверждение, что "всякому добродетельному человеку священное слово сообщает пророчество»: все это говорит за то, что Филону было чуждо убеждение палестинских иудеев о пре­кращении пророчества со времени Артаксеркса. При таком взгляде на продолжаемость пророческого вдохновения не­возможно проводить резкой границы между каноническими и неканоническими книгами.

Между тем, указанный взгляд на пророчество, по-видимому, не был лишь достоянием Филона, но разделялся и другими иудейско-александрийскими мыслителями. В книге Премудрости Соломона читаем следующее: «Премудрость есть неистощимое сокровище для людей; пользуясь ей, они входят в содружество с Богом посредством даров учения... Премудрость... переходя из рода в род в святые души, приготовляет друзей Божиих и пророков, ибо Бог никого не любит, кроме живущего с премудростью» (Прем. Сол. VII, 14, 27–8). По мнению комментаторов книги и некоторых исследователей истории канона, здесь разумеется продолжаемость пророческого дарования и во время автора книги Премудрости. Пророческое дарование ставится в связь с понятием о мудрости, как условии содружества с Бо­гом и активной причине пророчества, т. е. с тем самым понятием, которого держался Филон. Весьма возможно, что этого же понятия, весьма сродного древней философии, дер­жалось большинство эллинистов. Таким образом, александрийское иудейство своим понятием о вдохновении и пророчестве устраняло строгое понятие о каноне в палестинском смысле: у александрийцев не могло быть речи о заключении канона. Отсюда и произошло то явление, что вслед за ка­ноническими книгами и среди них александрийцы помещали в своих списках и неканонические книги. Но понятно, что об особом александрийском каноне нельзя говорить, потому что суждение о каноне должно было составлять привилегию строго-законной палестинской общины. Александрийская община не могла смотреть на себя, как на равноправ­ную с палестинской: храм и священство первой с точки зрения закона были узурпаторством. Александрийская община старалась во всем сообразоваться с палестинской: храм в Леонтополисе был скопирован с иерусалимского; сам Филон был посылаем в Иерусалим для принесения там жертвы за своих соотечественников; за разрешением недоумений александрийцы по временам обращались к иерусалимской общине.

Открыто провозгласить новый канон александрийцы не могли: религиозный раскол был бы неизбежен. Сам Фи­лон, выступавший с особой теорией вдохновения, в своих сочинениях не цитует ни одной неканонической книги, как боговдохновенной: даже остается возможным сомнение относительно какого бы то ни было влияния неканонических книг на Филона. Полное умолчание о книгах неканонических одной случайностью едва ли объяснимо. Итак, должно признать, что у александрийцев постоянно и свято чтились книги палестинского канона; но в то же время уживались рядом и теория продолжающегося пророчества и близкое к благоговейному уважение ко многим книгам, стоявшим вне канона палестинского.

Наше отношение к неканоническим книгам Свящ. Писания должно покоиться на изучении отношения к ним древ­нейшей церкви новозаветной. Посему-то в третьей части нашего труда на основании посильного изучения предмета име­лось в виду показать, что ветхозаветные неканонические книги Свящ. Писания до последней четверти второго столетия (по Р. Хр.) не цитовались священными новозаветными и последующими христианскими писателями в достаточной мере обильно, ясно и сильно, т. е. с подобающими свя­щенному авторитету канонических книг способами цитации, на каковом бы основании можно было сказать, что Господь, апостолы, апостольские мужи и первые апологеты признавали равноценность неканонических книг с каноническими. Как заключительный момент указанного первого периода христианской истории ветхозаветного канона, обращает на себя внимание свидетельство о ветхозав. каноне Мелитона Сардийского († после 170–1 г.), который, до выражению Поликарпа Ефесского (около 190 г.) во всем поступал по внушению Святаго Духа, а по свидетельству Тертуллиана Карфагенского, многими христианами почитался за пророка; был проводником апостольского предания – по Евсевию. Столь знаменитый и славный в Церкви, Мелитон Сардийский исследовал вопрос о ветхозаветном каноне на том месте, «где было проповедано все и совершено» (дело нашего спасения), и «точно изучил книги Ветхого Завета», расположив их по порядку. В этом изложении нет ни одной неканонической книги. Исследование добросовестного аполо­гета в виду громкой известности его автора нельзя рассматривать, как простое усилие ученого, стоящего изолированно от со­временности; напротив, его исследование, говорящее за прак­тику Иерусалимской церкви, выражающее вместе с тем его собственный взгляд на объем ветхозаветного канона в христианской церкви, и современниками и последующими поколениями должно было считаться выражением апостольского Предания: по всей вероятности оно влияло на последующие определения о каноне соборов и отцов.

Затем, в нашем труде выяснено то обстоятельство, что вследствие почти исключительного пользования переводом Семидесяти большинство (но не все) предстоятелей Церкви как отчасти самого конца второго века, так особенно всего третьего века и начала четвертого могут быть признаны на основании способов цитации свидетельствующими о равном достоинстве канонических и неканонических книг Свящ. Писания. При всем том указывается, что такое практиче­ское смешение канонических и неканонических книг ни­когда не было всеобщим и находило себе обличителей. Именно в третьем веке против Оригена выступает с обличением ученый Юлий Африкан, автор известной Хронографии, ученик александрийских учителей, по направлению в богословии представитель Малоазийской школы, по месту жительства палестинец. Этот достопочтеннейший пресвитер, старший современник Оригена настолько, что пятидесятилетнего Оригена называл своим сыном, вслед за Мелитоном Сардийским, очевидно, защищает предание ма­тери церквей – Иерусалимской церкви, когда в сжатом и кратком письме к Оригену дважды проводит, как не­подлежащую сомнению, мысль об обязательности палестинского канона. «В речи к Агномону», пишет Юлий Афри­кан Оригену: «ты упомянул о пророчестве Даниила в юности... Удивляюсь я, как тебе неизвестно, что эта часть книги подложная... Отдел этот вместе с двумя другими, стоящими в конце книги, не существует в той книге Даниила, которая принята у иудеев». Нельзя также желать более классического выражения в пользу палестинского ка­нона, как это общее положение: «С еврейского переведено на греческий все, что известно под именем Ветхого За­вета».

Отцы и учители Церкви четвертого века (разумеем постановление Лаодикийского собора, 39-е праздничное послание св. Афанасия Великого, учение свв. Кирилла Иерусалимского, Григория Богослова, Амфилохия Иконийского, бл. Епифания Кипрского, св. Илария Пиктавийского, Руфина – пресвитера Аквилейского, наконец, блаж. Иеронима), сознательно поставив вопрос о ветхозаветном каноне, решили его в том смысле, что только 22 (или по другому счету 24) книги Ветхого Завета составляют образец веры, ее непреложный канон; а наши неканонические книги Св. Писания Ветхого Завета суть только читаемые Церковью, книги полезные, на­значаемые отцами специально для чтения желающим огла­ситься словом благочестия. Появление многих подложных писаний, выдаваемых еретиками за боговдохновенные, развитие христианской мысли, самые оживленные сношения пред­стоятелей Церкви между собой: все это не только объясняет нам в достаточной мере выдающуюся роль, единственную и исключительную, четвертого века также, в вопросе о ветхозаветном каноне, – но и внушает нам, что известное решение вопроса о каноне отцами IV-го века, в силу особенного значения этого века в истории христианства, должно признаваться для нас обязательным; и так именно пони­мала решение вопроса четвертым веком Православная Цер­ковь восточная и русская, всегда указывая на отцов IV века – как, решивших вопрос о ветхозаветном каноне. Католичество не вняло этому решению и, в конце концов, Тридентским собором признала равноценность канонических и неканонических книг Свящ. Писания, как единого канона; а разделение на протоканонические и девтероканонические книги есть мнение только отдельных католических богословов, которое, если оно не просто вербальное различение, идет в разрез с определением Тридентского собора. Про­тестантство, в противоположность католичеству, в конце концов, потребовало удаления неканонических книг из Библии и навсегда окрестило их отвращающим благочестивого читателя названием апокрифических книг.

В заключение считаю своим долгом выразить глубо­чайшую признательность высокочтимому профессору Феодору Герасимовичу Елеонскому, давшему возможность своевременно начать предлагаемый настоящему просвещенному суду труде и дававшему средства, в виде книг из своей библиотеки вместе с научным руководством, продолжить этот труд. Почтительную благодарность приношу также за научное руко­водство, книжное вспомоществование и всегдашнее сердечней­шее отношение Александру Петровичу Рождественскому и за научную помощь Ивану Гавриловичу Троицкому.