Учение Блаженного Августина о принуждении в деле веры

Из только что вышедшего в свет обширного сочинения, под заглавием: Учение Блаженного Августина о взаимном отношении между церковью и государством. Выдержка печатается без ученых цитат, которые можно читать на 229–255 стр. указанного сочинения.

Принуждение в деле веры допускали и многие из предшественников блаженного Августина – писатели церкви четвертого века. Точно также еще в четвертом веке высказывали свои замечания против него и раскольники донатисты. Потому, в то же время существовали и первые попытки примирения его с христианским учением. Но возможно полное и более или менее основательное оправдание принуждения, с христианской точки зрения, первый раз было сделано только блаженным Августином. К его теории не прибавили ничего нового, кроме крайнего вывода – смертной казни еретиков, даже и средние века.

Следует, впрочем, заметить, что в начале своей деятельности против донатистов блаженный Августин не сочувствовал принуждению. «Мое первоначальное мнение, говорит он, состояло в том, что никого не должно принуждать к единству Христову, что нужно действовать словом, сражаться рассуждением, побеждать разумом, чтобы не иметь притворными католиками тех, кого мы знали открытыми еретиками». Такого мнения он был, до 497 года. До этого времени он желал от государства, чтобы оно преследовало донатистов исключительно, как государственных преступников, за гражданские преступления, особенно, за известные грабежи и насилия циркумцеллионов – фанатиков из среды донатистов, соединившихся с разными бродячими людьми Африки и образовавших настоящие разбойничьи шайки. Его требования помощи от государства церкви не простирались далее защиты свободы самой православной церкви. «Я, говорит блаженный Августин, со многими братьями, несмотря на неистовство донатистов всюду, не думал, просит императора, чтобы он отнял право на существование у самой ереси, наказывая тех, которые желали бы оставаться в ней, а издал бы только такое постановление, чтобы проповедующим католическую истину не приходилось терпеть жестоких насилий от них.... Мы думали, что это до некоторой степени, возможно, сделать, если закон благочестивейшего Феодосия против всех еретиков применить к донатистам так, чтобы не всех епископов подвергали наказаниям, определенным в этом законе , а только тех, в областях которых католическая церковь терпела какие-либо насилия... Таким образом, мы думали, что, при устрашении их, можно будет поучаться и укрепляться в католической истине без принуждения, добровольно». В этом смысле была составлена и просьба от собора к императорам. Но вследствие жалоб других епископов, много потерпевших от донатистов и лишенных ими даже кафедр, император Гонорий решил иначе: он постановил преследовать их не только в качестве собственно гражданских преступников, но и как религиозных. Тогда блаженный Августин согласился и даже увидал в этом действие Божественного промысла: «Божественное увеличивается милосердие», сказал он по этому поводу.

Блаженный Августин развивал свои воззрения на принуждение в полемике с донатистами и соответственно возражениям, которые делали ему эти раскольники. Защищая в деле религии свободу, они, естественно, указывали, что принуждение противоречит как существу церкви, так и ее внешней истории. Основными положениями теории Блаженного Августина были следующие: принуждение, хотя и не требуется верой, тем не менее, и не противоречит ей, ни как истине, ни как делу свободы; точно так же не противоречит оно и внешней истории ее, а фактически вполне оправдывается. При рассуждении о возможности принуждения блаженный Августин исходит из понятия о цели или основном мотиве человеческих поступков. „Нужно не на то, говорит он, обращать внимание, что принуждают, а к чему принуждаются добру или злу». Различные люди могут делать одно и тоже и однако одинаковые, по-видимому, поступки их могут быть на самом деле совершенно различными. Это зависит именно от того, с какою целью они делают. Добрые люди в своих поступках руководятся добрыми целями, и потому их поступки, каковы бы они ни были сами по себе, безотносительно к цели, всегда будут добрыми; наоборот, точно такие же поступки у злых людей будут иметь характер зла. „Фараон истощал народ Божий тяжкими работами (Исх.5:9), Моисей тот же самый народ за нечестие подвергал жестоким наказаниям (Исх.32:27); они делали похожее, но не одинаково желали быть полезными: одного побуждало властолюбие, другого воспламеняла любовь. Иезавель умертвила пророков, Илия умертвил лжепророков (3Цар.18:4–40), но различны заслуги как действующих, так и страдающих. Не так терпели гонение лжепророки от Илии, как сам Илия от нечестивейщего царя (3Цар.18:4–40). Точно также нельзя сравнивать страдания Господа, которые причинили ему гонители, с ударами бича, которыми Он сам изгнал торгующих из храма». Поступки добрых можно считать справедливыми и законными, а те же самые поступки злых могут быть незаконными и несправедливыми. «Бог Отец предал Сына своего, сам Христос тело свое, а Иуда Господа своего; почему же Бог, предавая, остается невинным, а человек делается повинным, как не потому, что не одна причина одного и того же дела». Потому гонение праведных не может называться даже и гонением или преследованием: «истина не гонит ложь». «Царь был гонителем, когда бросил Даниила львам, но был ли он гонителем, спрашивает блаженный Августин, обращаясь к донатистам, когда, по спасении его.... бросил тем же львам его врагов?.... (Дан.2:6) Если был, то почему Даниил сам не воспротивился ему, так как вследствие дружества, мог сделать это очень легко. Если же царь после этого не был гонителем, так как вполне справедливо наказал преступление против святого мужа, то как же вы нам говорите, чтобы мы отвлекали царей от преследования людей. Но если за то, что подвергли опасности члены пророка, считалось заслуженным подвергнуть такому наказанию, то, как же должны наказывать цари такое преступление, как уничтожение таинства Христова. Точно также ясно, что царь был гонителем, когда трех отроков бросил в огонь за то, что они не хотели поклониться статуе, но спрашиваю, – был ли он гонителем, когда издал декрет, чтобы злословящие единого истинного Бога были казнены и дома их опустошены? – Если был гонителем, то зачем вы после слов гонителя говорите: аминь? если же не был, то зачем вы называете гонителями тех, которые вас удерживают от злословия страхом?. Принуждение только тогда может быть названо гонением или принуждением в собственном смысле, когда принуждают ко злу и удерживают от добра, в противном же случае оно не гонение, а исправление: «добрые не гонять, а исправляют». Нечестивые, когда терпят преследование от благочестивых, собственно не от них терпят, а от своих дел. (Прем.11:21). Следовательно, к добру принуждать можно. «Обрати внимание, пишет блаженный Августин к пресвитеру Донату, на слова апостола: кто епископства желает, доброго дела желает (1Тим.3:1); и однако к этому доброму делу многих принуждают...., тем более, следовательно, должно принуждать вас, чтобы отвлечь от пагубного заблуждения.... и привести к истине». «Вы заблуждаетесь, говорит он к донатистам, если вам кажется, что к истине не должно вас принуждать..., ведь и Ниневитяне каялись насильно, так как это приказано было царем. Вообще: «благочестивый может гнать нечестивого и праведный неправедного».

Как вообще принуждение человеком благочестивым нечестивого не может называться в собственном смысле гонением, так не тождественна с гонением и деятельность церкви, когда она принуждает еретиков вступить в нее. Она не гонит, так как истина не гонит ложь, не принуждает оскверниться, а убеждает исцелиться. Как свободная Сарра притесняла служанку и апостол не назвал это гонением, так не гонение и принуждение церковью еретиков. Напротив, в этом со стороны церкви проявляется только одна любовь и забота о погибающих; она желает всеми средствами спасти их от заблуждения – и писанием, и словами, и временными наказаниями. Когда цари угрожают вам, говорит также бл. Августин донатистам, за ваше еретичество, то устрашают не жестоко, а милосердно. В этом случае они поступают подобно Ангелу, который говорит Агари, изгнанной Саррой: возвратись к госпоже своей (Быт.14:9). Сопоставляет деятельность царей против еретиков блаженный Августин и с отеческими наказаниями детей. Как отец наказывает сына, чтобы исправить его, так с целью исправления издают против еретиков законы и цари. «Если вы восстаете против церкви Христа, говорит он донатистам, и отделяетесь святотатственной схизмой от единства христианского, то вы нечестивцы и святотатцы, теже, которые за такое преступление... устрашают вас лишением мест, чести и богатства, чтобы вы сознали, за что терпите, отстали от сознанного вами святотатства и освободились от вечного осуждения – те не гнать вас желают, а исправить, как отец сына, и потому могут считаться не гонителями, а самыми прилежными исправителями и благочестивейшими советниками».

Если же принуждение церковью еретиков не может считаться гонением, то естественно, нет оснований думать, что церковь воздает злом за зло, как говорят донатисты. «Когда истинная и законная мать – церковь делает то, что чувствуется жестоким и горьким, то она не злом за зло воздает, но налагает благоучения, изгоняя зло беспорядка». Напротив, с своей точки зрения церковь воздавала бы злом за зло, если бы предоставляла заблуждающимся оставаться в заблуждении, не прилагая с своей стороны всех возможных мер обращения. «По истине мы воздали бы злом за зло, если бы ради терпимости не предпринимали ничего, что могло бы павших врагов устрашить и исправить. Ведь, если бы кто-нибудь увидал, что враг его, вследствие очень сильной лихорадки, сделался безумным и бежит в пропасть, то не воздал ли бы он злом за зло, скорее, в том случае, если бы допустил его бежать, чем в том, если бы позаботился схватить его и связать. И однако, он показался бы больному в высшей степени неприятным и враждебным именно в тот момент, когда он был ему в высшей степени полезен и относился вполне милосердно. Но после совершенного выздоровления больной тем большую выразил бы ему благодарность, чем более беспощадным он казался бы ему в то время». Подобный же пример бл. Августин видит и в истории церкви – в апостольское время. Так aп. Павел велел коринфского кровосмесника предать сатане во измождение плоти, чтобы спасен был дух (Кор.5:5), и этим, конечно, не воздавал злом за зло, но сделал доброе дело, хотя и исправлял зло через зло. Если же принуждение церковью еретиков не есть гонение и не свидетельствует, потому, что церковь воздает злом за зло, то, следовательно, вопреки мнению донатистов, оно не лишает церковь и права называться и действительно быть истинной. Иногда тот, кто терпит преследование, несправедлив, а справедлив преследующий. Ибо и Агарь терпела преследование от Сарры (Быт.16:6) и та, которая терпела, – несправедлива (iniqua). Иное дело, когда терпел Давид от Саула (1Цар.18–19). Потому, когда нечестивые преследуют христианскую церковь, то это несправедливое преследование, но когда церковь преследует нечестивых, то такое преследование справедливо. «Если истинная церковь та, которая терпит гонение, а не та, которая его причиняет, то пусть спросят апостола, какую церковь прообразовала Сарра, изгнавшая свою служанку, – свободную матерь нашу, небесный Иерусалим (Гал.4:22–31)». Из таких суждений бл. Августина вполне последовательно вытекала мысль, что православная церковь не может признать за еретиками славы мученичества. Самое первое и самое главное условие истинного мученичества – это не простое только страдание и терпение, а, именно, страдание за истину. Истинные мученики, по слову самого Господа (Мф.5:10), те, которые терпят гонение «правды ради». Если же для истинного мученичества достаточно бы было только гонения, то Спасителю излишне бы было добавлять слова – «правды ради». Но донатисты терпят не за правду, а за ересь. «Как они могут терпеть за правду, когда разделяют церковь». Они терпят не за истину и не за Христа, а за Доната или вообще за себя. «Истине они, напротив, противятся, так как противятся императорам, приказывающим должное, чрез которых говорит сама Истина, сам Христос Бог, милосердно увещевая их оставить заблуждение». – Затем, для того, чтобы быть истинным мучеником, необходимо также владеть и нравственными достоинствами и, особенно, руководиться в своей жизни основным христианским чувством – любовью. Донатисты же, отделяясь от церкви, конечно, не могут сказать, что они удовлетворяют и этому условию; напротив, ими овладела гордость и высокомерие. Это особенно проявляется в том, что они, подвергаясь преследованию, думают стяжать себе славу мучеников самоубийством. Они забывают, что три ветхозаветных отрока не сами бросились в огонь, а были брошены; забывают также, что самоубийством не славу мученичества снискивают, а совершают великий грех. Без любви же, говорит ап. ІІавел, нет и не может быть пользы человеку даже и в том случае, если бы он и тело свое отдал на сожжение. Потому и донатисты, подвергаясь преследованию, «не имеют ни земного утешения, ни в будущем веке вечной славы....; в этом веке губят временные блага, а по суду Христа получат вечное наказание». Так как и истина, и истинные нравственные качества, по мнению блаженного Августина, могут быть только у членов церкви, у людей, находящихся в церкви, то и истинные мученики возможны только в ней, каковы напр. были, которые терпели преследования от языческого государства в первые три века; кто же терпит преследование, не будучи в ней, того она считает нечестивым и, потому, подвергающимся наказанию от государства справедливо и законно. Рассуждая с точки зрения исторического союза церкви с государством, бл. Августин считает донатистов даже государственными преступниками. Ведь они еретики, а ересь у апостола Павла, без различия, вместе с идолопоклонством относится к делам плоти (Гал.5:19). Наконец, бл. Августин ссылается также и на преступность их часто в строго гражданском смысле. Указывая на поведение циркумцеллионов, он говорит им: «вы живете как разбойники, а умирать хотите как мученики».

Но допуская принуждение церковью находящихся вне ее и не считая его незаконным, в ее руках, бл. Августин, однако, не отрицает, что оно все-таки явление не нормальное, терпимое только по необходимости. И ему кажется, что лучше бы было, если бы церкви не приходилось обращаться к этому средству. «Конечно, говорит он, лучше бы, кто в этом усомнится, если бы люди пришли к истинному Богопочитанию путем наущения, чем принуждаемые страхом или скорбью наказания». Потому, если он и допускает принуждение, то именно, прежде всего, как средство приведения заблуждающихся к истине, средство вразумления, но не кары. Он желает применения его собственно только ради тех, на которых оно может повлиять действительно благотворно, т. е. ради слабых, не принадлежащих к числу закоренелых и ожесточенных врагов церкви. «Многие, которых мы знали, говорит он, желали бы вступить в общение с католической церковью, но боятся насильственной ненависти погибельных людей; конечно, ради справедливости и вечной жизни, они совершенно не должны бы на это обращать внимания, но однако и таких слабых, пока они не сделаются крепкими, нужно поддерживать, а не отчаиваться о них. Не должно забывать, что Господь говорит еще неокрепшему Петру: ты не можешь следовать за мной теперь, но доследуешь после (Ин.13:36). Иных удерживала также привычка, других ложные слухи про католическую веру и т. п., – всем им, действительно, страх пред временными наказаниями был полезен». В этом случае, повторяет бл. Августин рассуждения Фирмика Матерна, страх наказания является горьким, но целительным лекарством. Наказание для таких натур не только позволительно, но и обязательно, и кто по истине любит человека, тот признает и пользу наказания. «Не всякий, кто щадит, друг, и не всякий, кто бьет, враг. Лучше раны, нанесенные другом, чем поцелуи врага; лучше любить со строгостью, чем обманывать с нежностью». Но блаженный Августин не отрицает, что принуждение полезно только для многих, но не для всех. «Страх временного могущества.... для заблуждающихся и несогласных полезное предостережение, а для безумных бесполезное мучение». В виду также того, что принуждение блаженный Августин считает не карой, а средством привлечения к истине и при том средством крайним, он полагает, что одним им ограничиваться не следует, что необходимо соединять его с учением. «Если бы стали, говорит он, только устрашать, в тоже время не поучая, то власть была бы жестокой, хотя, наоборот, если бы стали только поучать, не устрашая, то закоренелые в предрассудке гораздо медленнее приводились бы на путь спасения». Так, значит, по мнению блаженного Августина, в деле обращения должно употреблять и учение и принуждение; но, все таки, если учение возможно без принуждения, то принуждение без учения, по его мнению, не имеет смысла. «Для многих, говорит он, бывало полезным предварительно подвергнуться принуждению страхом или скорбью, но чтобы, добавляет он при этом, они могли потом быть наученными словесно, или чтобы они осуществили то, чему научились уже словесно». Императоры, потому, своими законами, так сказать, только побуждают еретиков подумать о том, за что они терпят преследование, но непосредственно к истине не приводят; законы их являются только поводом обращения к ней.

Сообразно с такими суждениями об употреблении и значении принуждения в деле религии бл. Августин указывает и примеры. Они у него подтверждают именно, ту мысль, что оно, возможно, имеет право на существование, но только как средство вразумления, т. е. в руках любящего и желающего добра. Такие примеры он находить в явлениях обыкновенной общественно-гражданской жизни – в отношениях родителей к детям, мужа к жене, господ к рабам, военачальников к судьям и т. п.. Подобные же примеры указывает он и из священной истории Ветхого и Нового Заветов. «Ниневитяне каялись насильно, так как исполняли об этом приказание своего царя... какое же дело было царской власти?., она нужна была потому, что среди них были такие, которые не позаботились бы и не поверили бы Божественной проповеди, если бы не были устрашены земной властью. Таким образом, «приказанием царской власти... многим доставляется случай для спасения во Христе; хотя и насильно, но и они приводятся на пир Евангельского хозяина, пославшего своих слуг побудить войти (compello intrare) находящихся на дорогах и распутьях (Мф.21:9–10, Лк.14:21–23). Или: «кто может любить нас, более, чем Бог? И, однако, Он непрестанно не только с нежностью учить нас, но и спасительно устрашает. С кроткими утешающими мерами Он соединяет часто даже сильное целительное средство несчастия. Он испытывает голодом даже благочестивых и богобоязненных патриархов (Быт.12, 26, 42, 43), непокорный народ поражает тяжкими наказаниями и не отнимает от апостола после троекратной просьбы пакостника плоти». И особенно поразителен в этом отношении пример обращения апостола Павла в христианство. «Кто может нас любит более, чем Христос, который душу свою положил за овец своих (Ин.10:15).... Но на ап. ІІавле познайте, как Христос сначала принуждает, потом поучает, сначала бьет, потом утешает. И удивительно, как этот, принужденный к Евангелию телесным наказанием, поработал в благовестии более всех других, которые были призваны одним только словом (1Кор.15:10), и как совершенная любовь изгнала всякий страх в том, кого к любви принудил именно страх». «Будем и мы любит врагов так же, как Бог, который.... солнце свое сияет на добрых и злых и дождит на праведных и неправедных (Мф.5:45). Но, восхваляя такие Его дары, будем помнить также и о бичах Его на тех, которых Он любит».

Здесь мы подходим к другому возражению против принуждения, основывающемуся тоже на понятии о существе церкви и ее веры. Донатисты говорили, что принуждение не мирится не только с понятием об истинной церкви, но противоречит также и христианскому понятию о религии, как о деле свободы.

Бл. Августин, собственно, не отвечает на это возражение, а обходит его, устраняет. Он говорит, что наказание существует, не для того, чтобы принуждать к добру, но чтобы только удерживать от зла, а наказываемые уже сами свободно могут избирать добро и могут следовать или не следовать ему. «К вере, действительно, никого не должно принуждать, но.... неверие обыкновенно наказывается бичами несчастий. Если добрым нравам следуют свободно, то неужели потому справедливый закон не должен наказывать дурные.... Потому, если и против вас постановлены законы, говорит бл. Августин, обращаясь к донатистам, то вас не добро делать принуждают, но удерживают делать зло. Ибо никто не может делать добро, если не захочет сам: «... страх же наказаний... по крайней мере, удерживает дурную страсть внутри глубины помышления». Что действительно это возможно, в доказательство бл. Августин указывает на привлечение людей Богом Отцем к Богу Сыну (Ин.6:44). Каким образом, рассуждает он, Отец привлекает людей к Сыну, когда Сам же дал им свободную волю и... предоставил избирать, что угодно? И однако, то и другое истинно, хотя понять это могут немногие». Точно также и законы, убеждая принуждением, не уничтожают свободной воли. «Никто у вас не отнимает свободы воли, но вы как можно усерднее подумайте, что лучше избрать: исправленными ли жить в мире или, пребывая в злости, сохранять имя ложных мучеников».

Что же касается вообще свободы воли, как права человеческой личности, то для блаженного Августина такого права не существует. Блаженный Августин делает разграничение – между доброй и злой волей. Что Бог дал людям свободную волю, – отсюда, говорит он, не следует, что никого нельзя принуждать: воля может быть добрая и худая. И, по его мнению, человек с доброй волей поступает даже милостиво, когда принуждает человека с худой волей, особенно, если пользуется властью, но, нужно добавить, с целью исправления, или когда, следовательно, не принуждает собственно, а старается исправить. Если худой воле должно предоставлять свободу, то почему Израильтян столь сильными бичами удерживали от зла и силой вели в обетованную землю, почему в Писании сказано, что упорного сына нужно исправлять не только словами, но и телесными ударами (Еккл.30:12). Более того, с точки зрения бл. Августина, можно даже сказать, что, когда добрые принуждают злых исправиться, то они, собственно, не отнимают свободы воли у злого человека, а, напротив, возвращают ей истинное ее назначение. Ведь истинная свобода возможна только у человека, живущего не по своей, а по воле Бога. Еретики принадлежат к граду диавола и, следовательно, к числу людей, живущих не по воле Бога, а по своей. Потому, когда церковь принуждает их вступить в нее, то не волю уничтожает, а только своеволие и развращение, или возвращает воле ее истинную свободу.

Затем, донатисты указывали на противоречие принуждения истории первых веков христианства, когда церковь распространялась исключительно словом, без всякого содействия, а, напротив, при противодействии царей. Для блаженного Августина это доказывает только ту мысль, что церковь действовать принуждением тогда не имела фактической возможности, так как светская власть была языческой и не служила истинному Богу. Но это не значит, что она в числе средств распространения не может иметь мер гражданской власти. Недостаток примеров в Новом Завете с избытком восполняется у него историей Ветхого Завета, историей еврейского народа, служившего тенью и образом церкви Христовой. Езекия служил Богу, когда разрушали рощи и храмы идолов и те высоты, которые были устроены вопреки заповедям Господа (4Цар.18:4); подобным же образом служил Иосия (4Цар.18:4–5);... также служил царь ниневийский, когда принудил весь город к покаянию пред Господом (Иоан.III:6–9); также служил Дарий, бросивший врагов Даниила львам (Дан.14:21–41), Навуходоносор, запретивший строжайшим законом всем своим подданным хулить истинного Бога. (Дан.3:96) Во времена же апостолов цари не служили Господу, даже безумно противились Ему и Христу Его, чтобы исполнилось все предсказанное пророками. Потому тогда законы, конечно, не могли удерживать от нечестия, напротив, они способствовали его усилению. Таково было то время, что и Иудеи умерщвляли проповедников Христовых, думая, что этим служат Богу, как предсказал Сам Спаситель (Ин.16:2), и язычники свирепствовали против христиан, и всех их победило терпение мучеников. Но после того, как начало исполняться написанное: и поклонятся Ему все цари земли, все народы поработают Ему (Пс.71:11), какой здравомыслящий человек скажет царям: не обращайте внимания, пользуется ли миром церковь Господа вашего в вашем царстве или подвергается нападкам; не ваше дело – желает ли кто в вашем царстве быть благочестивым или нечестивым, – точно так же, как нельзя сказать царям: не ваше дело, желает ли кто в вашем царстве жить целомудренно или развратно».

Между прочим, опровергая возражение, основывающееся на истории, бл. Августин указывает также и на противоречие самих донатистов, на обращение за помощью к светским мерам их самих. Но если в действительности может обращаться за содействием к светской власти всякая религиозная партия, то тем более по праву может, по мнению блаженного Августина, церковь истинная, православная. Она должна в этом случае следовать примеру aп. Павла, который, чтобы не быть убитым Иудеями, потребовал суда кесаря. Она просит, говорит он, помощи от христианского императора не для того, чтобы мстить за себя, а чтобы оградить себя.... Ибо и апостол Павел не о своей преходящей жизни заботился, но о церкви Божией, когда о замысле намеревавшихся его убить сообщил трибуну (Деян.23:17–32). Он ни мало не сомневался призывать на помощь римские законы, по которым тогда не позволялось подвергать телесным наказаниям римского гражданина (Деян.22:25). Точно также он, чтобы не быть выданным Иудеям, жаждавшим его смерти, потребовал помощи императора (Деян.25:11) и даже римского, а не христианского. Этим он достаточно показал, что должны после делать раздаятели таинств Христовых, когда найдут императоров во время бедствия церкви христианскими. Потому, если церковь не обращается к помощи светской власти, то следует не терпение ее хвалить, а, напротив, порицать, и справедливо, ее нерадение.

Однако блаженный Августин не думает, что церковь должна обращаться в светской власти тотчас же, как только в этом будет малейшая нужда: сначала она должна, по его мнению, действовать лишь своими нравственными средствами и только тогда прибегать к помощи государства, когда они окажутся недостаточными. В этом случае различие способов приглашения на пир в Евангельской притче может служить примером подражания и для деятельности церкви. Господь сначала велел гостей на свой пир звать и уже потом принуждать. Он приказал своему слуге идти на распутья и принудить прийти (cogo, compello intrare) на вечерю (Лк.14:22), когда званные уже отказались.

Но самым лучшим оправданием теории принуждения блаженному Августину служил опыт его времени, который превзошел всякие ожидания. Этот опыт, как сам он говорит , главным образом и примирил его с принужденим. Так, благодаря принуждению, переходили в церковь даже такие схизматики, как циркумцеллионы. «О если бы я мог показать тебе, пишет бл. Августин к епископу донатистов Винцентию, сколь много мы имеем уже известными католиками из самих циркумцеллионов, которые осуждают свою прежнюю жизнь и несчастное заблуждение... Однако, они не достигли бы этого здравия, если бы их безумие не было обуздано теми законами, которые тебе не нравятся». Точно также, благодаря законам, оставили ересь не отдельные только люди, но и целые города, которые прежде почти исключительно состояли из донатистов, как напр. и город Гиппон, где был епископом сам бл. Августин. «Теперь они отвращаются от дьявольского разделения и всецело любят единство. Вообще, благодаря гражданским законам и физическому страху пред ними многие исправились и исправляются ежедневно. Которые прежде ненавидели, теперь любят, считали законы тягостными, теперь – целительными, прежде были безумными, теперь, получив спасение, радуются. И при этом, большую часть, если не исключительно, обратившихся в церковь составляют именно те, которых удерживали в ереси предрассудки и, вообще, сторонние побуждения, не касающиеся веры. Так многие из бывших прежде донатистами говорят: «мы уже хотели этого; благодарение Богу, давшему нам случай к исполнению желания и положившему конец нашей нерешительности. Другие говорят: мы знали, что это – истина, но не знаем, какая привычка удерживала нас; благодарение Богу, разрушившему наши узы и приведшему к союзу мира. Иные говорят: мы не знали, что здесь истина, и не желали научиться ей, но страх привел нас к познанию её, благодарение Богу, уничтожившему наше нерадение страхом... Другие говорят: мы страшились вступить в церковь, вследствие ложных слухов, ложность которых мы никогда бы не узнали, если бы нас не принудили вступить в церковь благодарение Богу, бичом изгнавшему из нас опасения и показавшему нам ложь и пустоту рассказов, распространяемых о церкви лживою молвой.... Иные говорят: мы считали безразличным, где бы ни содержать веру Христову – благодарение Богу, собравшему нас из разделения и показавшему, что Ему единому и поклонение приличествует в единстве. Наконец, некоторые соглашаются, что в православной церкви истина, но сознаются, что им трудно оставить предание родителей. – Всем таким людям страх законов, издаваемых императорами, был полезен».

Донатисты, конечно, не замедлили таким примером противопоставить обратные случаи. Они указывали бл. Августину, что, с другой стороны, некоторые остались верными секте при существовании принудительных законов, и, особенно, обращали его внимание на те случаи, когда некоторые, вследствие именно принуждения, доходили до самоубийства. Для бл. Августина такие примеры ничего не значат. Убежденный в законности принуждения, он не может остановиться пред такими неудачными единичными фактами применения теории принуждения. «Правда, говорит он, некоторым принуждение не приносит пользы. Но неужели следует пренебречь медициной только потому, что болезнь некоторых неизлечима? Ты обращаешь внимание только на тех, пишет он епископу донатистов Винцентию, которые до того упорны, что не восприимчивы ни к какой дисциплине. Но ты должен обратить внимание и на тех многих, спасению которых мы радуемся». По мнению бл. Августина, отказ церкви принуждать еретиков только ради таких единичных, неудачных случаев мог бы свидетельствовать даже об отсутствии в ней любви к еретикам. «Будет ли это братская любовь, если из временного страха для некоторых, она оставить вечному огню геенскому всех?... Не лучше ли ей сохранить тех, кого она может спасти, хотя погибают добровольно те, которых она не может. Она искренно желает, чтобы все жили, но еще более старается о том, чтобы все не погибли». Мало этого: бл. Августин считает возможным допускать принуждение даже и в том случае, если бы только один был спасен, а все остальные умерли. «Допустим, говорит он, что в каком-нибудь обрушивающемся доме были бы очень многие, и только одного из них можно бы было спасти. Но в то время, как заботились бы о спасении его, остальные сами бы себя лишили жизни; не можем ли мы свою печаль о других утешить спасением, по крайней мере, одного? Но мы не можем, из спасения, что другие лишат себя жизни, допустить погибнуть всех и не спасти ни одного».

Но считая вообще принуждение в деле обращения неверных и разномыслящих в церковь позволительным, бл. Августин, однако, не дошел до крайних выводов. Принуждать их он находит возможным, только через законных властей и отрицает слепую народную ненависть. В речах к своей пастве он убеждает православных в частных сношениях с донатистами обращаться кротко и великодушно. Порицает он, конечно, также и все, особенно, личные, расчеты при принуждении. Только любовь и истина должны в этом случае, но его мнению, руководить истинными членами православной церкви. «Кто, пользуясь императорским законом, говорит он, обращаясь к донатистам, не любовью исправления, а ненавистью озлобления преследует вас, тот противен нам. И хотя всякое земное имущество и по праву Божественному, по которому все составляет собственность праведников, и по праву человеческому, которое во власти земных царей, может быть владением неправым, как у вас, и потому нам позволительно им пользоваться, однако кто, вследствие этого закона, который земные цари, служа Христу, объявили для исправления вашего нечестия, захочет овладеть вашим имуществом, тот ненавистен нам. Кто, далее, имуществом бедных или базиликами собраний, которые у вас существуют, под именем церкви.., завладеет не по праву, а по жадности, тот противен нам. Кто, наконец, принимает исключенных вами за какое-нибудь преступление или проступок, как принимаются оставляющие ваше заблуждение без преступления, тот противен нам». – Но самая главная особенность теории принуждения бл. Августина, также смягчающая ее, заключается в отрицании смертной казни еретиков. Взгляд на наказания в деле веры не как на кару, а почти исключительно как на средство исправления и побуждения, не допустил его дойти до такого дикого средневекового вывода, хотя, как видели, это не прочь были защищать еще некоторые и из его предшественников. В письме к проконсулу Апрингию он напр. пишет: «Мы знаем слова апостола, который говорит о вас, что вы не без причины меч носите, что вы служители Божии, наказывающие злодеев. Но иное дело провинции, иное дело церкви. Управлять той должно со страхом, a последняя должна отличаться кротостью. Если бы у меня была речь с судьей нехристианским, я бы повел дело иначе. Однако, я бы не оставил дела церкви, и, насколько он позволил, настаивал бы, чтобы страдания католических рабов Бога, которые должны послужить образцами терпения, не были запятнаны кровью врагов их; и если бы он не пожелал согласиться, то я заподозрил бы его во враждебности к религии. Теперь же, с тобой – дело другое. Мы видим тебя, действительно, облеченным высокой властью, но также знаем и сыном христианского благочестия.... У нас с тобой дело общее; но ты в нем можешь, что я не могу. Согласись с нами и помоги. Дело дошло до того, что враги церкви, обыкновенно увлекающие неопытных людей видом мнимых гонений, которыми даже тщеславятся, сами признаются в ужаснейших преступлениях, совершенных против католических клириков... Почему ты не склоняешься на сторону более предусмотрительную и к более мягкому взгляду, что прилично судьям делать даже и не в церковных делах? Бойся вместе с нами суда Бога Отца и доверяйся кротости матери». В другом письме к проконсулу Апрингию бл. Августин просит также, чтобы последний, если хочет настоять на своем намерении – казнить донатистов, по крайней мере, внес в акты те письма, которые он писал по этому делу к обоим им. Если же и этого не хочет, то пусть задержит виновных в темницах, а мы, говорит, «возьмем на себя обратиться к милосердию императоров и убедить их, чтобы страдания служителей Божиих.... не были обесславлены кровью врагов их».