Схимонах Василий Поляномерульский

Многие, читая эту святую книгу святого Григория Синаита и не зная опытно умного делания, погрешают против здравого разума, думая, что умное делание принадлежит одним бесстрастным и святым мужам.

По этой причине, держась, по внешнему обычаю, одного псалмопения, тропарей и канонов, препочивают в этом одном внешнем молении. Они не понимают того, что такое песненное моление предано нам отцами на время, по немощи и младенчеству ума нашего, чтобы мы, обучаясь мало-помалу, восходили на степень умного делания, а не до кончины нашей пребывали в песненном молении. Ибо что младенчественнее того (Григорий Синаит, гл. 19), когда мы, прочитав устами внешнее наше моление, увлекаемся радостным мнением, думая о себе, что творим нечто великое, потешая себя одним количеством и этим питая внутреннего фарисея.

Отводя нас от такой, подлинно младенческой немощи, как младенцев от сосцов млекопитательных, святые отцы показывают нам грубость этого делания, сравнивая гласовое языком пение с пением язычников. Ибо надлежит, говорит святой Макарий Египетский (гл. 6), по образу жизни нашей ангельскому быть и пению нашему, а не плотскому, да не скажу языческому. Если же и дозволено нам петь голосом, то ради лености и неведения нашего – с тем, чтобы мы возводились к истинному молению. Какой же бывает плод такого внешнего моления, показал святой Симеон Новый Богослов во втором образе внимания, говоря:

«Второй же образ внимания и молитвы таков: когда кто собирает ум свой в себе, отвлекая его от всего чувственного, и хранит чувства свои, и собирает все помыслы свои, чтоб не скитались в суетных вещах мира сего, и то исследует помыслы свои, то внимает словам произносимой им молитвы, в иной час собирает в себе все помыслы свои, плененные диаволом и превращенные в лукавые и суетные, в иной же час снова со многим трудом и усилием приходит в самого себя, быв охвачен и побежден какою-либо страстью.

И имея этот подвиг и брань внутри себя, не может он никогда быть мирным или найти время заняться деланием добродетелей и получить венец правды. Ибо таковой подобен ведущему брань с врагами своими ночью в темноте. Он слышит голоса врагов и принимает раны от них, но не может ясно видеть, кто они такие, откуда пришли, как и почему одолевают его. Потому что тьма, которая находится в уме его, и буря, которую он имеет в помыслах, приносят ему сию тщету. И он никак не может освободиться от своих мысленных врагов, чтобы не сокрушали его. Он и труд подъемлет, награды же лишается, ибо вкрадывается тщеславием, не сознавая того, думает о себе, что он внимателен, многократно от гордости презирает других, и охуждает их, и считает себя достойным, по своему мечтанию, быть пастырем овец и путеводительствовать их, уподобляясь слепцу, покушающемуся водить других слепцов».

Как же можно внешними чувствами хранить ум или собирать его от тех, кои по естеству сами собой растекаются и парят по чувственным вещам: зрение, рассматривая прекрасное или безобразное; слух, слушая приятное или противное; обоняние, обоняя благовонное или смрадное; вкус, вкушая сладкое или горькое; осязание, касаясь доброго или злого, и таковыми, подобно листьям от ветра, сотрясаясь и колеблясь; уму же, единому, всем этим смущающемуся и размышляющему об их действиях, можно ли когда-либо быть свободным от помыслов правых и левых? Никак и никогда.

Если же внешние чувства не могут оградить ум от помыслов, то, конечно, возникает нужда бежать уму от чувств в час молитвы внутрь к сердцу и стоять там глухим и немым от всех помыслов. Ибо если кто внешним только образом удалится зрения, слуха и глаголания, получает некоторую тишину от страстей и помыслов злых, но в значительно большей степени он насладится покоем от злых помыслов, когда удалит ум свой от пяти внешних чувств, заключая его во внутренней и естественной клети, или пустыни, и вкусит духовной радости, приходящей от умной молитвы и сердечного внимания.

Как обоюдоострый меч, куда бывает обращаем, сечет своей остротой встретившееся, так и молитва Иисус Христова, обращаемая иногда на злые помыслы и страсти, иногда же за грехи или памятью смерти, суда и мук вечных действуется. Если же кто помимо умной молитвы песненным молением и внешними чувствами с прекословием захочет отразить прилог вражий и противостать какой-либо страсти и лукавому помыслу, тот скоро одолен бывает много раз, ибо бесы, одолевая его сопротивляющегося и снова добровольно ему покоряясь, как бы побеждаемые его сопротивлением, издеваются над ним и склоняют его мысли к тщеславию и гордости, называя его учителем и пастырем овец.

И, зная это, святой Исихий говорит: «Не может ум наш победить мечтание бесовское сам собою только и да не надеется когда-либо на это, ибо бесы, будучи коварными, лицемерно покоряются и притворяются побежденными, запиная тебя тщеславием с другой стороны. И не терпят, чтобы ты хотя бы даже на один час умудрился призыванием Иисуса Христа». И снова: «Берегись, да не вознесешься, по примеру древнего Израиля, и предан будешь и ты мысленным врагам. Тот, будучи избавлен Богом всяческих от египтян, задумал сделать себе помощником идола перстного. Под идолом же перстным разумей наш немощный ум, который, пока молит Иисуса Христа против лукавых духов, легко их отгоняет и художным искусством побеждает невидимые ратные силы врага. Когда же бессмысленно станет всячески надеяться на себя, тогда, подобно так называемому быстрокрылому, разбивается и падает дивным падением».

Из сказанного достаточно познается сила и мера умного делания, то есть молитвы и пения. Не думай же того, благочестивый читатель, что святые отцы, отводя нас от многого внешнего пения и повелевая обучаться умному деланию, наносят ущерб псалмам и канонам. Да не будет, ибо от Духа Святого предано все это Святой Церкви, в которой все священнодействия возглавляются хиротониею, и все таинство домостроительства Бога Слова, даже до второго Его пришествия, вместе же и нашего воскресения, в себе заключают. И нет ничего человеческого в чине церковном, но все – дело благодати Божией, не возрастающее от наших достоинств, не умаляющееся от наших грехов. Но у нас речь идет не о чинах Святой Церкви, но об особом правиле и образе жизни каждого из монахов, то есть об умной молитве, которая старанием и сердечною правотой обычно привлекает благодать Святого Духа, а не одними словами псаломскими, помимо умного внимания, устами только и языком поемыми. Как сказал апостол: «Хочу пять слов сказать умом моим, чем тьму языком». Ибо следует сначала этими пятичисленными словами очищать ум и сердце, говоря непрестанно в глубине сердечной: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя» – и таким образом восходить на разумное пение. Потому что всякий новоначальный и страстный может сию молитву разумно, в блюдении сердца, действовать, пения же никак, прежде чем не предочистится умной молитвою. Поэтому святой Григорий Синаит, всех святых жития и писания, и искусство духовное более всех живущим в нем Святым Духом до тонкости испытав и рассудив, установляет все старание иметь о молитве. Также и святой Симеон, Солунский архиепископ, имея тот же Дух и дар, заповедует и советует архиереям, священникам, монахам и всем мирским во всякое время и час произносить и дышать сию священную молитву, ибо нет, говорит он с апостолом, крепчайшего оружия ни на небе, ни на земле больше имени Иисуса Христа.

Да будет же известно тебе, добрый ревнитель священного сего умного делания, и то, что не только в пустыне или в уединенном отшельничестве, но наиболее в самых тех великих лаврах, находившихся среди городов, были учители и многочисленные делатели сего умного священнодействия. И достойно удивления, как святейший патриарх Фотий, будучи взят на патриаршество от сенаторского звания, не монах, обучился на таком высоком посту этому умному деланию и настолько преуспел, что лицо его сияло, подобно второму Моисею, от пребывавшей в нем благодати Святого Духа, – говорит святой Симеон Солунский. И свидетельствует о нем, что он и книгу написал всепремудрым философским искусством об этом умном делании. Говорит также, что и Иоанн Златоуст, Игнатий же и Каллист, святейшие патриархи того же Цареграда, написали свои книги о том же внутреннем делании. И чего еще тебе недостает, христолюбивый читатель, чтобы, отложив всякое сомнение, приступить к обучению умного внимания? Если скажешь: не имею жития уединенного, – пример тебе – святой патриарх Каллист, который обучился умному деланию в великой Лавре Афонской, проходя поварскую службу. Если сомневаешься, что не находишься в глубокой пустыне, второй тебе пример – святой патриарх Фотий, обучившийся искусству сердечного внимания уже в патриаршем сане. Если под предлогом послушания ленишься приступить к умному трезвению, – за это посмеянию подлежишь, так как ни пустыня, ни уединенное житие не приносят в такой мере преуспеяние в этом делании, как послушание в разуме, – говорит святой Григорий Синаит. Или еще с правой стороны окрадываешься, будто не имеешь учителя таковому деланию, – повелевает тебе Сам Господь учиться от Писания, говоря: «Испытайте Писания и в них обрящете живот вечный». Или от левой стороны увлекаешься, смущаясь, не находя места безмолвного, – и в этом тебя опровергает Петр Дамаскин, говоря: «В том состоит начало спасения человеку, да оставит свои хотения и разумения, исполнит же Божии хотения и разумения, и тогда не найдется во всем мире вещи, или начинания, или места, которое могло бы воспрепятствовать ему». Наконец, если еще изобретая благословнейшую причину, претыкаешься неоднократными словами святого Григория Синаита, много говорящего о прелести, случающейся в сем делании, то исправляет тебя сам этот святой, говоря: «Мы не должны бояться или сомневаться, Бога призывая. Если же некоторые и совратились, будучи повреждены умом, то знай, что они потерпели это от самочиния и высокоумия». Кто же в послушании, с вопрошением и смиренномудрием ищет Бога, никогда не потерпит вреда благодатью Христа. Ибо кто право живет и непорочно жительствует, и удаляется от самоугодия и высокоумия, тому весь бесовский полк, хотя бы и бесчисленные против него поднял искушения, не может повредить, как говорят отцы. Которые же самонадеянно и самовольно ходят, эти в прелесть впадают. Если же некоторые, претыкаясь о камень Священного Писания, принимают указания нам пути прелести поводом к возбранению умного делания, то таковые пусть знают, что они превращают «горняя долу и дольняя горе». Не на возбранение умного делания, но предостерегая нас от прелести указывают нам святые отцы причины, по которым прелесть приходит.

Подобным образом и сей святой Григорий Синаит, повелевая не бояться и не сомневаться обучающемуся в молитве, приводит две причины прелести: самочиние и высокоумие. И святые отцы, желая сохранить нас невредимыми от них, повелевают исследовать Священное Писание, научаясь от него, имея брат брата добрым советником, как говорит Петр Дамаскин. Если нельзя найти искусного делом и словом старца, по примеру святых отец, знающего хорошо отеческое писание, то, пребывая наедине, в безмолвии, всеми силами должно стараться иметь духовное наставление от учений и наставлений святых отец, вопрошая о всякой вещи и добродетели. Такую меру и порядок следует сохранять и нам, читая писания, а не уклоняться от их учения и наставления, подобно тому, как некоторые, не зная опыта умного делания и считая себя имеющими дар рассуждения, тремя причинами или доводами уклоняются, лучше бы сказать, отводят себя от обучения сему священному деланию. Во-первых, они считают, что это делание подобает лишь одним святым и бесстрастным мужам, а не и страстным. Во-вторых, указывают совершенное оскудение наставников и учителей таковому жительству и пути. В-третьих, последующую таковому деланию прелесть.

Первая из этих причин, или доводов, никуда не годна и несправедлива, потому что первая степень для новоначальных монахов состоит в том, чтобы умалять страсти умным трезвением и сердечным блюдением, то есть умною молитвою, подобающею деятельным. Вторая – безрассудна и неосновательна, потому что, за отсутствием наставника и учителя, Писание нам учитель, как сказано выше. Третья же самопрельстительна, ибо, читая писание о прелести, этим же писанием сами себя запинают, криво рассуждая о нем. Вместо того, чтобы принимать писание как предостережение к познанию прелести, они придумывают и находят причину уклоняться от умного делания. Подобно тому, как полководец, получив известие, что неприятели устроили засаду на пути, намереваясь хитростью и тайным нападением одолеть его, не имея силы открыто с ним бороться, он же, будучи нерассудительным, вместо того, чтобы перехитрить врага и одержать победу нечаянным нападением на его тайную засаду, страшится страха, идеже не бе страх, и обращается в бегство, покрывая себя вечным позором пред царем и его вельможами.

Если же ты страшишься этого делания и обучения от одного благоговения и простоты сердца твоего, то и я еще больше вместе с тобою устрашаюсь, но не на основании пустых басен, по которым волка бояться – в лес не ходить. И Бога должно бояться, но не убегать и не отрекаться от Него по причине этого страха. Воистину, страха и трепета, сокрушения и смирения, и многого испытания Священного Писания, и совета единодушных братий требует это делание, но не бегства и отказа и тем более не дерзости и самочиния. Ибо дерзкий, сказано, и самонадеянный, порываясь к тому, что выше его достоинства и устроения, в гордости стремится достигнуть преждевременно зрительной молитвы. И еще: если кто мечтает мнением достигнуть высокого, будучи охвачен сатанинским, а не истинным желанием, такового сатана удобно опутывает своими сетями, как раба своего. И что нам стремиться к высокому преуспеянию в умной и священной молитве, которой, по слову святого Исаака, едва сподобляется один из тьмы?!

Довольно, довольно для нас, страстных и немощных, хоть след умного безмолвия познать, то есть делательную умную молитву, при помощи которой прилоги вражии и злые помыслы прогонимы бывают от сердца и которая есть подлинное дело новоначальных и страстных монахов, каковым они востекают, аще Бог восхощет, в зрительную и духовную молитву. И не следует нам унывать о том, что немногие сподобляются зрительной молитвы, ибо нет неправды у Бога. Только да не ленимся идти путем, ведущим к этой священной молитве, то есть делательной молитвой сопротивляться прилогам, страстям и злым помыслам. И, таким образом, скончавшимся нам на пути святых, удостоимся и жребия их, хотя бы здесь и не достигли совершенства, говорит святой Исаак и многие святые.

И еще опять удивления и ужаса достойно и то, как некоторые, знающие Писание, не испытуют его, другие же, и не зная, и не вопрошая, дерзают своим разумом на сие умное внимание и притом еще и говорят, будто вниманием стоять и молитву творить должно в желательной части: «То бо, – глаголют, – есть среда чрева и сердца». Это есть первая и самоизвольная прелесть. Не только молитвы и внимания не следует в этой части действовать, но и саму ту теплоту, которая приходит от похотной части на сердце в час молитвы, ни в каком случае не принимать. Средою же чрева, по святому Феофилакту, называется само то сердце, и она не при пупе, не посреди груди, но под левым сосцом имеет свое место. Ибо так распределяются три силы души: словесная в персях; яростная, или ревностная, в сердце; желательная же в чреслах при пупе, куда и диавол имеет удобный вход, по Иову, возмущая и разжигая ее, как пиявка и жабы в болотном озере, и имея пищей и наслаждением похотную сладость. Поэтому говорит Григорий Синаит: «Немалый труд постигнуть истину явственно и быть чисту от того, что противно благодати, ибо под видом истины диавол обычай имеет, особенно в новоначальных, показывать свою прелесть, преображает лукавое свое как бы в духовное: одно вместо другого изображая внутри естественных чресл, мечтательно преобразуя, как хочет, и вместо теплоты наводит свое жжение, вместо веселия приносит радость бессмысленную и сладость мокротную».

Полезно же, думается, и о том знать делателю, что жжение, или теплота, исходит от чресл к сердцу иногда сама по себе, естественно, помимо помыслов блудных. И это не от прелести, а от естества, – говорит святой Каллист Патриарх. Если же кто принимает и это за проявление благодати, а не естества, то это, несомненно, есть прелесть. Каково же все это есть, подвизающемуся не следует обращать внимания, но отвергать. Иногда же диавол, смешавши свое жжение с похотью нашей, вовлекает ум в блудные помыслы. И это есть несомненная прелесть. Если же все тело растепливается и ум остается чистым и бесстрастным и, как бы прилепленный, покрывается во глубине сердца, начиная и кончая молитву в сердце, – это есть несомненно от благодати, а не от прелести. Бывает же некоторым подвижникам немалым препятствием к этому священному деланию и телесная немощь: не будучи в силах выдержать в должной мере и весе сверхъестественных трудов и постов, каковые имели святые, они полагают, что невозможно им помимо этого начать подвиг умного делания. И таковую их ошибку приводя в должную меру, Василий Великий так учит: «Воздержание, – говорит он, – каждому по его телесной силе определяется. И потому, я думаю, прекрасно наблюдать за тем, чтобы, разрушивши безмерным воздержанием телесную силу, не сделать тело слабым и не способным к добрым делам. Ибо следует иметь тело деятельным, не расслабленным никакою безмерностью. Если бы хорошо было человеку быть расслабленным телом и лежать как бы мертвым, едва дышащим, то таковыми, конечно, с самого начала нас и сотворил бы Бог. Если же Он не сотворил нас такими, то погрешают те, кто добре сотворенное не хранят таким, как оно есть. И потому об одном подвижник благочестия пусть заботится: не злоба ли, по причине лености, нашла себе место в душе, не ослабло ли в чем-либо трезвение и прилежное восхождение мысли к Богу, не омрачилось ли как-либо освящение духовное и происходящее от него просвещение души? Ибо если сказанное доброе возрастает, то и телесные страсти не будут иметь времени восставать, когда душа упражняется в горнем и не оставляет телу времени обуреваться страстями. При таком устроении души принимающий пищу ничем не различается от невкушающего: и не только пост, но и всегдашнее неядение таковой выполнил и имеет похвалу за особенное попечение о теле, ибо умеренное житие не распаляет похоти». И святой Исаак, согласно с этим, сказал: «Если понудишь немощное тело свыше силы его, то причиняешь душе смущение на смущение». И святой Иоанн Лествичник говорит: «Видел я враждебницу сию (утробу) упокоеваемую – и подающую уму бодрость». И еще: «Видел ее изнуряемую постом – и производящую истечение, дабы мы надеялись не на себя, но на Бога Живого». С этим согласуется и история, о которой преподобный Никон вспоминает, что в наши уже времена был найден в пустыни один старец, не видевший человека тридцать лет, не евший хлеба, кроме кореньев, и исповедавший, что все это время был обуреваем блудным бесом. И рассудили отцы, что не гордость, не пища были причиной такой брани, а то обстоятельство, что не научен был старец умному трезвению и противоборству вражеским искушениям. По этому поводу сказал святой Максим: «Дай телу твоему по силе его и весь подвиг твой обрати на умное делание». И еще святой Диадох говорит: «Пост имеет похвалу по себе, а не по Богу, ибо он есть орудие благоустрояющее к целомудрию желающих». Посему подвижникам благочестия не подобает высокоумствовать о нем, но в вере Божией ожидать конца нашей мысли. Ибо и мастера какого-либо искусства не от орудия хвалятся добрым окончанием дела, но ожидают исполнения, и оно уже обнаруживает достоинство искусства.

Имея таковое установление о принятии пищи, не все усердие и надежду возлагай на один пост, но в меру и по силе своей постясь, стремись к умному деланию. И если имеешь в себе достаточно силы питаться хлебом и водой, добро есть. Ибо не укрепляют, сказано, прочие снеди тела так, как хлеб и вода. Однако не думай, что совершаешь добродетель, так постясь, но ожидай от поста приобретения целомудрия. И такой пост будет разумным, – сказал святой Дорофей. Если же ты немощен, повелевает тебе святой Григорий Синаит, если хочешь иметь спасение, есть литр хлеба и воды или вина пить в день три или четыре чаши и от прочих снедей, какие прилучатся, вкусить от всех понемногу, не допуская насыщения, дабы вкушением от всего ты возмог избегнуть кичения и вместе с тем не возгнушался весьма добрых Божиих творений, за все благодаря Бога. Таково рассуждение благоразумных. Если же, вкушая всех случающихся брашен и пия мало вина, сомневаешься в твоем спасении, это есть неверие и немощь помысла. Мера принятия пищи безгрешно и по Богу на три чина полагается: воздержание, доволь и сытость. Воздержание есть – когда при еде чувствуется еще алкание; доволь – когда нет ни алкания, ни отягощения; сытость – когда есть малое отягощение. А по насыщении и еще есть, дверь есть чревобесия, коею входит блуд. Ты же, сия рассмотрев, по силе твоей избери приличное, не преступая установленного: совершенным же свойственно и то, по апостолу, чтобы и насыщаться, и алкать, и во всем мощным быть.

Все это тебе, о ревнитель умного внимания, от самых подлинных слов великих и святых отцов показано, и в чем состоит мера воздержания и рассудительного поста, и как преуспевать во внимании.

«Несть наша брань к крови и плоти, но к началом, и ко властем, и к миродержителем тмы века сего, к духовом злобы поднебесным» (Еф.6:12).

Воины земного царя носят меч, будучи готовы и искусны на борьбу с врагами, носят же такой меч и не воины, по одному лишь обычаю, а не для приготовления к борьбе, и не зная даже, как должно противоборствовать врагам. Сказанное по всему есть совершенное подобие и нашей духовной брани, о которой ныне предлагается слово. Ибо всякий отрекающийся от мира и становящийся монахом принимает вместе с тем и меч духовный, как воин Христов, и выходит на брань против духов злобы. К нему-то и обращены слова в час пострижения: «Приими, брат, меч духовный, который есть слово Божие, нося его в устах твоих, уме и сердце, говори непрестанно: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

Но о, время наше! Как многие, не говорю уже все, носят этот меч по одному только обычаю, а не как необходимый для брани! Не научившись как следует с ним обращаться пред лицом врагов и пожигать их, как пламенем, употребляют его просто, и грубо, и бездейственно, то есть вычитывая за одну «Славу» Псалтири одну вервицу (одну сотню четок), а за кафизму вычитывая три, ограничивают этим внешнее моление. Многие же, совершенно отложив этот глагол Божий, лучше же сказать, пламенное оружие, охраняющее врата сердца, довольствуются одним псалмопением, канонами и тропарями, преданными Церковью, думая, что эта пятисловная молитва вменена за правило только простым и некнижным монахам. Опровергая и исправляя такое их неправильное мнение, святой Симеон, архиепископ Солунский, преподает и узаконивает всем архиереям, архимандритам, игуменам, иеромонахам, иереям, диаконам, монахам и мирским людям всякого звания и занятия, вместо всякого правила, как свое дыхание и жизнь, выполнять эту святую молитву Иисусову в уме и устах на каждый час и время, если даже они и не могут познавать ее художного действия, ибо то есть дело, по его словам, одних монахов, отрекшихся от мира. Если же и повелевает Василий Великий неученому монаху сею молитвою Иисусовой совершать правило, ограничиваясь численным ее произношением, и не художно, то это следует понимать так, что он узаконивает это, как необученным, так и мирским с тем, чтобы и они все по мере своих сил славословили Бога, а не пребывали праздными.

Кто носит меч свой, или слово, разумно, по внутреннему вниманию, тот знает время, когда обращать его на врага и молиться на прилоги злые, и страсти, и помыслы или за грехи свои. Если же иногда, по каким-либо обстоятельствам или по невниманию поползнется словом или гневом, а иногда и похотью или тщеславием и мнением и т.п., и по этой причине будет укоряем своею совестью, то, не перенося ее обличения, обращается к Богу, каяся и моляся от сердца и ума, ища помилования. Все правило такового бывает в одном покаянии и внимании сердечном, по примеру той вдовицы, которая не отступала от судии день и ночь, прося отмщения своему сопернику. И это есть порядок умного делания, подобающего страстным: пусть никто не приходит в смущение от этого слова, что обуреваемым такими грехами можно при помощи Божией обучаться умному деланию.

Представь себе пять состояний, действующих по страсти: а) впадая в гнев и досаду, оставаться всегда злобствующим на оскорбившего; б) будучи опечаленным, помнить зло в течение многих дней; в) гневаться одну неделю; г) один только день помнить и д) враждуя, досаждая, смущая и смущаясь, в тот же час измениться. Вот сколько различных устроений, однако все они находятся под адом до тех пор, пока действует страсть, как сказал святой Дорофей, и таким не должно касаться умного делания, ибо они подобны человеку, который, будучи ранен стрелою от врага своего, берет ее собственными руками и вонзает в свое сердце; о них сказал Богослов: «творяй грех от диавола есть» (1Ин.3:8).

Возьми и пять других состояний: а) оскорбившегося и скорбящего не потому, что потерпел досаждение, но потому, что не перетерпел его; б) поучающегося всегда терпению, но в конце концов побеждающегося увлечением; в) не хотящего отвечать злом за зло, но увлекающегося силою привычки; г) старающегося отнюдь не произносить зла, но скорбящего о полученной обиде, упрекающего себя и кающегося в этом и д) не скорбящего о полученной обиде, но и не радующегося ей. Эти все суть сопротивляющиеся страсти, так как произволением борются со страстью и не хотят действовать по ней, но и скорбят, и подвизаются. Таковые подобны находящемуся под обстрелом врага, но облеченному в броню и неуязвимому, – говорит тот же святой Дорофей. Им во всяком случае можно и должно обучаться умному деланию, потому что они очищаются вседневною благодатью Христовой чрез умную молитву и ежечасное покаяние; и о них сказал тайновидец: «Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя... Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды» (1Ин.1:8–9).

Известно и то, что эта священная молитва Иисусова для многих в древности и ныне являлась камнем преткновения и соблазна. И хотя многие, может быть, даже и все, молятся этой молитвой просто и внешне, и никто против этого не восстает, однако художного ее действия, то есть блюдения сердца умом в молитве, мало кто знает. И самому Григорию Синаиту сопротивлялись сначала самые словеснейшие отцы Горы Афонской, когда он начал учить их этому. И если эти отцы, удалившиеся из городов, так претыкались об это делание, то что же сказать о сдружившихся с миром монахах? Однако желающему спасти свою душу должно повиноваться Священному Писанию и учению святых отец, а не плотским человекам. Ведь не в каком-нибудь углу, но среди самого царствующего града процвело это священное умное делание, и не у одних только простых монахов, но даже сами патриархи Константинопольские были делателями и учителями его. Имею в виду Иоанна Златоуста, Фотия, Каллиста, бывших один за другим преемниками патриаршего престола, о которых пишет святой Симеон Солунский, что они сочинили целые книги об одном этом делании умной молитвы, проникнутые глубокой мудростью и искусством. Впрочем, не следует удивляться тому, что теперь об этом учении и писании даже и одного слова не произносится среди монахов. Каждый ведь может, если только пожелает, монах или мирянин, петь псалмы и каноны, преданные Святой Церкви святыми отцами для общего моления, Господа же Иисуса Христа никто не может умом назвать, как только Духом Святым, по апостолу. Поэтому святые отцы, будучи делателями и учителями умного делания, уподобляют внешнее пение малому отроку, молитву же умную – мужу совершенному. И как для отрока нет ничего укоризненного в том, что он по времени хочет быть мужем и старцем, так и внешнему пению и молению, по немощи младенчества нашего от Бога нам данному, нет укора и поношения, если кто-либо обращает все усердие на умную молитву и весьма мало поет псалмов, канонов и тропарей, надеясь чрез умную молитву обрести разумное пение, от которого опять востекает на зрительную молитву, по сравнению с которой пение ему кажется отроком перед мужем совершенным, и, опять уделив немного времени пению, больше уделяет молитве, да и не может снова таковой много петь, ибо внешне поющие и не постигающие чувством того, что поют, те могут петь много, говорит святой Григорий Синаит. По этой-то причине он уподобляет пение деннице (утренней звезде), молитву же умную – солнцу. И как денница видима бывает какой-нибудь час или два, солнце же весь день сияет, так должно разуметь и о пении и молитве. И не говори мне, что многие из святых придерживались многого пения, но разумей и веруй, что те же отцы предписывают нам непременно от пения восходить к молитве. Таковым был и святой Григорий Синаит, который сначала, по неведению лучшего, придерживался одного пения, будучи же наставлен одним критянином, заменил многое пение умною молитвою и, на опыте познав, что не бывает такого быстрого и легкого успеха от пения, как от молитвы, повелел всем иметь все старание о молитве, петь же немного из-за уныния.

Впредь и ты без всякого сомнения поступай так же, чтобы и тебе не было сказано за противление твое словами апостола, который говорит: «благоволение убо моего сердца и молитва, яже к Богу по Израили, есть во спасение. Свидетельствую бо им, яко ревность Божию имут, но не по разуму. Не разумеюще бо Божия правды и свою правду ищуще поставити, правде Божией не повинушася» (Рим.10:1–3). Что же говорит Писание? Близ тебя слово в устах твоих и в сердце твоем... если исповедуешь устами твоими Господа Иисуса... спасешься, ибо всякий, кто призывает имя Господне, спасется (Рим.10:8–9, 13). Все же это: слово, исповедание и призывание – следует понимать как пребывание внутри тебя Христа, вселившегося через святое Крещение. И ты должен непрестанно призывать, и говорить, и исповедовать Его, иногда сердцем, иногда же устами, говоря: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя».

Будь же внимателен, человек, к себе и к твоему упорству, да не пошлет на тебя Бог за это дух ожесточения: очами не видеть и ушами не слышать, как свидетельствует против тебя Священное Писание, подобно тому, как свидетельствовал Илия на Израиля к Богу, Которому и ты сопротивляешься. Не надейся же и не верь, что успеешь достигнуть чего-либо духовного, если не покоришься призывать Иисуса Христа на каждый злой помысл и на всю силу вражию, как говорит святой Исихий: «Не найдешь крепчайшего оружия на врагов ни на небе, ни на земле, кроме имени Христова». И невозможно тебе избежать горького напоения злыми помыслами или перестать вкушать хлеб из отрубей до тех пор, пока не поревнуешь вкушать чистого хлеба, сшедшего с неба, вкушающие который не будут алкать во веки, получая веселие и радость, а не страх или неразумное утешение, или, что то же, радостное самомнение. Ибо как закон, не будучи в силах сам по себе сделать человека безгрешным, отсылал всех ко Христу и к Нему сам стремился, как бы умаляя тем свое значение, так и внешнее пение, сообщив делателю первоначальное обучение, передает его Христу, то есть умной молитве Иисусовой, как не имеющий сил сам собою возвести его в духовное действо, хотя при этом само то пение из-за молитвы сокращается и отходит на второе место. Если же и не все хотят обратиться от пения ко Христу, то нет в этом вины самого пения, как нет и вины закона в противлении иудеев, но виною тому один только их плотский ум и неведение силы, сокровенной в Священном Писании. Ибо они думают, что растягивать сладкие гласы и изливать языком красивые слова – это есть начало и конец молитвы. Они не поняли сказанного Господом: «Яко веруяй в Мя... реки от чрева его истекут воды живы» (Ин.7:38). Всякий крещающийся принимает свыше эту воду таинственно в глубине своего сердца, и о ней пишется в житии святого Игнатия Богоносца, когда неверные разрезали сердце его, говоря: «Как он носит Бога своего в сердце своем?» И нашли внутри сердца золотом написанные слова: «Иисус Христос». Это же было знамением в посрамление неверных и для уверения всех верных в том, что всякий во святом Крещении принимает внутрь себя Христа. Потому-то совершеннейшие и глубочайшие в дарованиях духовных святые отцы прежде всего повелевают нам очищаться от страстей умным и сердечным призыванием имени Иисуса Христа на всякий злой помысл, брань и прилог вражий; и это есть моление, произносимое с чувством, а не просто только по обычаю, каковое не грешно назвать и мертвым. Положивши нам твердое начало таковому разумному вниманию и молению, блаженные отцы поучают нас пребывать в нем до смерти, сражаясь с врагами и страстями своими, и, хотя бы и тысячу ран принимали бы мы каждый день, мы не должны никогда прекращать этого живоносного делания, то есть призывания Иисуса Христа, живущего в сердцах наших, как уже и было об этом сказано выше.

И, таким образом, если усмотрит Бог в том пользу нашу, возводит, кого хочет и знает, чрез таковое доброе начало и на зрительную умную молитву. Некоторые же, которых следует назвать легкомысленными, слыша, что через эту делательную умную молитву достигается скорейшее преуспеяние, стремятся преждевременно достичь в зрительную молитву, полагая, что она находится в руках желающих. Другие же, узнав, что зрительной молитвы не все удостаиваются, но только немногие, ослабевают, а иногда и совершенно нерадят о делательной умной молитве, без которой никто не может избежать действия страстей и приятия лукавых помыслов, за которые будут истязаны в час смерти и дадут ответ на Страшном Суде. Таковые должны понимать, что мы отнюдь не осудимся за зрительную молитву, если не удостоимся ее по немощи нашей, об умном же и сердечном хранении, каковым можно противостать диаволу и злым помыслам, побеждая их не своею силою, а страшным именем Христовым, должны будем воздать ответ Богу, ибо, нося Христа внутри себя по дару святого Крещения, не умеем, вернее же сказать, не хотим научиться, как призывать Его на помощь в час брани, и за это именно укоряет нас апостол, говоря: «не весте ли... яко Иисус Христос в вас есть?» (1Кор.6:15; 2Кор.13:5). Неужели еще не опытны, не обучены действовать умом в сердце имя Христово? И хотя многие из древних, а не только нынешние, умерли, не сподобившись при жизни зрительной молитвы, это не должно вызывать сомнения, ибо нет места неправде у Бога, и Он, во всяком случае за труды их, которыми они потрудились, идя истинным отеческим путем делательной молитвы, дает им в час смерти или по смерти действие зрительной молитвы, с которой они, как пламень огненный, проходят воздушные мытарства, по слову святого Исихия. И получают они жребий свой с теми святыми, которые, по апостолу, не приявши здесь обетования, трудились всю жизнь свою во уповании.

Изложив все это, с указанием свидетельства Священного Писания, о единой делательной и подобающей еще страстным умной молитве, скажем по необходимости и о бывающей при этом прелести. Прежде всего, говорит святой патриарх Каллист, приходит теплота от почек, как бы опоясывая их, и она кажется прелестью, но это не прелесть, а естественное действие, порождаемое свойством подвига. Если же кто-нибудь думает, что эта теплота от благодати, то это воистину прелесть. Но какова бы она ни была, подвизающийся должен не принимать ее, но отгонять. Приходит и другая теплота от сердца, и, если ум снисходит в блудные помыслы, это несомненная прелесть. Если же все тело от сердца растепливается, ум же чист и бесстрастен и как бы прилепился во внутреннейшей глубине сердца, то это есть поистине действие благодати, а не прелести.

Видя это, следует с самого начала обучать ум в час молитвы, чтобы он находился в верху сердца и зрел в глубину его, а не был бы на половине сбоку или на конце снизу. Причина же, по которой следует так поступать, такова: когда ум стоит сверху сердца и внутри его творит молитву, тогда, как царь, сидящий на высоте, взирает совершенно свободно на все пресмыкающиеся внизу злые помыслы и разбивает их о камень имени Христова, как вторых вавилонских младенцев. Притом же, будучи столь удален от чресл, может во всяком случае избежать похотного жжения, существующего в естестве нашем через преступление Адама. Если же кто начинает творить внимание в молитве на половине сердца от персей, то или от случающегося оскудения теплоты сердечной, или же по изнеможению ума и притуплению зрения под влиянием частого действия молитвы, или по причине воздвигнутой врагом брани, ум сам по себе ниспадает к чреслам и смешивается с похотною теплотой, хотя и невольно, по причине сближения с ней при совершении молитвы на половине сердца.

Некоторые же, по наивной нерассудительности, или, лучше сказать, не зная, что такое верх или средина сердца и что такое половина и конец его, начинают творить молитву снизу, на конце сердца, при чреслах, и, таким образом, касаясь умом частью сердца и частью чресл, по собственной вине вызывают прелесть, как обаятели змею, ибо невозможно избежать общения с врагом тем, кто таким образом держит внимание.

Другие же, страдая окончательным неразумием и грубостью, не знают даже самого места сердечного, находящегося под левым сосцом и боком, но, полагая его среди пупа чревного, дерзают – увы их прелести! – там совершать умом молитву. Научаясь из этих примеров, следует, как сказано, совершать умом внимание и молитву внутри сердца сверху от сосца, а не на половине от персей и тем более не снизу от чресл.

Также необходимо распознавать умным чувством и теплоту в молитве: какая изливается в сердце от Бога, как миро благовонное, чрез святое Крещение, и какая привзошла к нам от преступления прародителей, и какая возбуждается диаволом.

Первая теплота только в самом сердце с молитвою начинается и в сердце же оканчивается с молитвою, подавая душе удостоверение и плоды духовные. Вторая же имеет начало и конец в почках, принося душе жесткость, студеность и смущение. Третья, возникая от смешения с похотным жжением, распаляет сердце и члены блудным сладострастием, пленяя ум в скверные помыслы и привлекая к блудному совокуплению, что каждый тщательный делатель может скоро заметить и распознать. И хотя враг, – говорит Григорий Синаит, – внутрь чресл и покушается по своему желанию призрачно представлять духовное, вместо теплоты духовной наводя свое жжение, вместо веселия возбуждая радость бессмысленную и сласть мокротную, и побуждает принимать обольщение как действительную благодать, но время, опыт и чувство научают его распознавать.

«Если же прелесть познается временем, опытом и чувством, то не следует страшиться или сомневаться, призывая Бога», – говорит тот же святой. Если же некоторые и совратились, повредившись в уме, то знай, что они потерпели это от высокоумия и самочиния. Не для устрашения или отгнания нашего от священного делания умной молитвы написали святые отцы много о прелести, под различными видами и предлогами постигающей делателей, но в предостережение наше и для распознания прелести и лукавого действия сатаны, и ради этого и повелевают всем борющимся со страстями держаться непадательного пути царского, живя в пустыни вдвоем или втроем, где, имея брат брата добрым советником и исследуя день и ночь Священное Писание, могут благодатью Христовою непрестанно обучаться этому умному деланию.

Некоторым же из многих неизвестно, откуда пришло в голову, будто бы нынешним монахам уже не подаются действия Святого Духа, как прежним: уже прошли, говорят, те времена. Но это только преткновение так говорящих: ибо так сказали святые отцы о знамениях и чудесах, ради которых бывает некоторое умаление веры, по слову Христа, «блажени не видевшии и веровавше» (Ин.20:29), а не о прекращении действий Святого Духа. Эти дары всякому верному несомненно подаются во святом Крещении и неистребимо в нас пребывают, если даже мы и не чувствуем их, будучи умерщвлены грехами. И должны мы соблюдением заповедей и призыванием Иисуса Христа, живущего в сердцах наших, воспринять сие дарование и видеть умом сказанное нами прежде, что закон духовный мы носим написанным на скрижалях сердец наших, сподобляясь непосредственно, по образу Херувимов, беседовать со Христом чистой сердечною молитвой.

Поэтому несправедливо, выдумывая извинение грехам, обвинять время или Бога в оскудении действия Святого Духа. Но, возложив всю вину на трех злейших исполинов: неверие, леность и небрежение, – перестанем лгать и, держась истины, приступим без сомнения к обучению умного делания, отвергнув от себя и еще трех главнейших противников: самолюбие, сребролюбие и тщеславие, вместе с которыми и другие страсти можем истребить из наших душ.

Прежде же всех в теле подвизающегося и внимающего в молитве начинаются некоторые движения, как бы «взыграния» под кожей, и они некоторыми принимаются за прелесть. Появляется теплота от почек, как бы опоясывая, и она также принимается за прелесть, но это не прелесть, а естественное действие, порождаемое свойством подвига. Если же кто-нибудь прославляет эту теплоту как благодатную, а не естественную, то это несомненно прелесть. Но какова бы она ни была, подвизающийся не должен ее принимать, но отгонять и отметать. Приходит и другая теплота от сердца, и если ум при этом снисходит в блудные помыслы, это прелесть воистину. Когда же все тело от сердца растепливается, ум же остается чист и бесстрастен и как бы прилеплен во внутреннейшей глубине сердца, то это есть несомненно действие благодати, а не прелести. Иногда же у испытывающих такое состояние появляется и пот от обильной теплоты, бывающей в теле. И тогда подвижется от сердца святое действие, взимающее как бы лист некий от сердца и движущее ум от внутренних, как бы прильпнувший к самому тому Божественному действу, чтобы вопиять часто: «Иисусе мой, Иисусе мой». Так именно, во отверзении сердца только это вопиет ум: «Иисусе мой!» – и не может все произнести ум, то есть: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя», – от частых отверзений сердца, но только: «Иисусе мой». Те же, которые говорят, что в таком устроении совершают всю молитву, прельщаются. Ибо, когда ум прилепится, как уже сказано, Божественному действованию, войдя во внутреннейшее сердца, не может взывать больше, как только: «Иисусе мой!». Тогда подлинно от этой святой молитвы рождается в сердце и благоговейный страх, когда нисходит великое утешение в душу от святого действования. И тогда скачет, и истекает сладостная слеза от сердца, и сладостно течет из очей, и это есть радостопечалие. Вскипает же тогда сердце от многого оного священнодейства, и бывает все тело распалено, и ум в благоговейном страхе взывает: «Господи, помилуй». И, как елей в полном сосуде, сильно разогреваемый огнем, от многого кипения льется через край, так бывает и в сердце, когда оно возгреется от Божественного действия, изливает теплоту и на тело и делает его распаленным, и тогда переживающий это чувствует, как все внутренности его готовы выскочить вон. Совершаются и другие некоторые чудесные тайны с имеющим указанное устроение: бывает иногда и свет, с помощью которого делатель созерцает внутри себя просвещение, озаряющее его, как солнце, и источающее от сердца свет. Бывают внутри сердца и другие таинства, но не могу их описать: видит ум все творение и, ужасаемый движением святого действа и созерцанием Божественных таинств, воссылает из глубины сердца славословия, которых не могу изобразить писанием. Весь человек становится тогда обоженным этим Божественным движением, вне всего вещественного и чувственного, и как бы охваченным неудержимой радостью, подобно напоенному вином. И после ум восхищается в Божественное видение и видит страшные таинства, о которых не могу писать подробно. Видит ум видения Божественные, видит и наслаждение праведных, райские красоты. Еще выше ум видит на небе страшные и преславные таинства и, поскольку возвышается человек от прилогов бесовских, постольку видит еще больше из того, что дает ему Дух, Которому слава во веки. Аминь.

Жизнь и учение святых отцов в некоторой степени уподобляются внешней заботливости людей о всех необходимых телесных потребностях, ибо научившийся всяким искусствам и ремеслам приобретает через них все необходимое для его жизни; другой, усердно занимаясь земледелием, в разнообразных его видах, получает все, что потребно для его дома; некоторые же, рассудительнейшие, вместо тех и других искусств и промыслов, приобретают один корабль или один виноградник и от них получают все нужное для себя, без всякой суеты и скорбей, бывающих в жизни от неудачного и неправильного занятия промыслом.

Подобное этому случается и в жизни духовной. Одни из святых отцов, принимая во внимание немощи вновь приходящих к монашеству, назначают им вместе с деланием заповедей Христовых продолжительное псалмопение, каноны и тропари, установленные Духом Святым в славословие Божие и правило монахам. Другие же, изучив тончайший опыт духовного разума, не хотят, чтобы новоначальные довольствовались одним только внешним обучением, но, заповедуя им вместе с исполнением заповедей Христовых умеренное пение, то есть полунощницу, утреню, часы, вечерню и повечерие, устанавливают вместо продолжительного псалмопения и канонов делание умной молитвы, прибавляя к этому, что если посетит их Святой Дух действием сердечной молитвы, то несомненно оставлять тогда указанное внешнее правило, ибо восполняет его внутренняя молитва; таковые (отцы) отчасти, но не вполне преподают умное делание, говорит святой Григорий Синаит. Третьи же, руководствуясь многим опытом и исследованием житий и писаний всех святых и в особенности же действием и премудростью Святого Животворящего Духа, устанавливают новоначальным общее, а не частное обучение, или делание умной молитвы, называя ее укрощением страстей в делании заповедей Христовых и разделяют ее на два начала, как второй рай, источающий из себя океан и разделяющий на две струи, то есть на делательную и зрительную молитву.

И, таким образом, они повелевают все старание иметь об умном делании, уделяя весьма мало времени для пения, на случай уныния, ибо, говорят они, часы и песнопения церковные преданы всем вообще христианам, а не тем, кто хочет безмолвствовать. Впрочем, должно сказать, что некоторые преуспевают, следуя и тому постановлению святых отцов, о котором сказано вначале, однако очень медленно и с трудом, вторым же удобнее и легче, а третьим скорее всего, ибо оно сопровождается отрадою и частым посещением Святого Духа, укрепляющим и удостоверяющим сердце, в особенности же при тщательнейшем усердии и доброй воле, а не от принуждения, по страху пред законом. Таковой делатель старается о молитве ради одной только сладости сердечной и утешения духовного, а не ради чего-либо иного, и бывает ему одна эта внутренняя молитва вместо всех внешних деланий, назовешь ли ты их – правило, или пение, или моление, или поучение, ибо все это в ней одной вмещается. Памятование же смерти или, лучше сказать, чувство суда, и мук вечных, и Божия определения сплетаются с нею, как отрасли одного и того же дерева. Поэтому одной только этой молитвою, как от одного корабля или виноградника, о чем было сказано, может каждый безмятежно направлять всю свою жизнь.

Как же эта святая молитва срастворяется с заповедями Господними и прогоняет бесов и страсти? И еще: как небрегущий о заповедях и не заботящийся об умном делании, но усердствующий в одном только пении увлекается страстями и подпадает вечному мучению?

Преступление заповедей Господних одинаково замечается во всех, однако многообразно осуществляется, о чем и скажу сейчас следующее: полагает кто-нибудь себе начало не нарушать заповеди, не допускать движения страсти, но, по некоторым обстоятельствам, или смущению, или брани, случается ему кого-нибудь оскорбить, или оскорбиться, или осудить, или разгневаться, или тщеславием победиться, поспорить и оправдываться, или празднословить, или солгать, пресытиться или опиться, помыслить скверное, или увлечься страстью и т.п., что все есть явное преступление заповедей и падение души. И когда, такими грехами охваченный, он дерзает предстать пред Богом, в тот же час начинает упрекать себя, с покаянием припадать к Богу умной молитвою от всего сердца, да простит его и подаст ему помощь, чтобы не впасть ему снова в те же согрешения. И таким образом полагает начало сохранить заповеди и блюсти свое сердце от злых прилогов в молитве, боясь и трепеща, да не лишится из-за них Царства Небесного. Другой же, напротив, не имея готовности хранить заповеди и нисколько не заботясь о том, падает он или стоит, полагая, что по нынешним временам никто не соблюдает заповедей и не заботится о том, чтобы не нарушать их, и что всякий вольно или невольно предстоит пред Богом и повинен бывает в тонком действии страстей и грехов, и потому не хочет обо всем этом заботиться, как о вещи невозможной, считая ответственными только такие грехи, как прелюбодейство, блуд, мужеложество, скотоложество, убийство и татьба, отрава и подобные этим смертные и главные грехи. Соблюдая себя от них, думает о себе, что он стоит (не падая).

Такому отцы сказали: лучше падать и восставать, нежели стоять и не каяться. Итак, здесь достойно удивления, как оба они, находясь под теми же всечасными грехами, неодинаковы пред Богом и, думаю, пред духовными людьми. Один из них совершенно не знает такового падения и восстания, хотя страсти и действуют, как о том будет сказано ниже. Другой же падает и встает, побеждается и побеждает. Иной подвизается и трудится, но в конце концов побеждается действием страсти. Иной не хочет отвечать оскорбительно, но увлекается привычкой. Иной старается не сказать отнюдь ничего обидного, но скорбит о том, что ему досадили, однако осуждает себя за то, что скорбит, и кается в этом. Иной же не огорчается оскорблением, но и не радуется (о нем). Все эти сопротивляются страсти, ибо произволением своим остановили страсть и не хотят по ней действовать, но скорбят и подвизаются. Отцы же сказали, что всякое дело, которого душа не хочет, бывает маловременно.

Хочу сказать и о тех, которые искореняют страсть. Иной радуется, когда его оскорбляют, но потому, что имеет в виду награду. Он принадлежит к искореняющим страсть, но не с разумом. Другой радуется, получая оскорбление, и думает, что он должен был претерпеть оскорбление, потому что сам он подал повод к тому: сей разумно искореняет страсть. Иной же не только радуется, когда его оскорбляют, и почитает виновным в этом самого себя, но и сожалеет о смущении оскорбившего его – Бог да введет нас в таковое устроение! Скажу вам притчу, кому подобен тот, кто действует по страсти и удовлетворяет ее: он подобен человеку, который, будучи поражаем от врага своего стрелами, берет их собственными руками и вонзает в свое сердце. Сопротивляющийся же страсти подобен осыпаемому стрелами от врага своего, но облеченному в броню и не получающему ран. А искореняющий страсть подобен обстреливаемому, но берущему стрелы и ломающему их или возвращающему в сердце врагу. Бог да даст нам силу, чтобы мы, если и не искореняем страсть, то по крайней мере не действовали бы по ней и сопротивлялись бы ей.

Итак, следует разуметь, что святой Дорофей, располагая к таковому сопротивлению и поруганию страстей, указывает к этому путь одних только заповедей. А так как здесь сказано, что сопротивляющийся страсти уподобился обстреливаемому врагом, но облеченному в броню и не получающему ран, то, если он остается неуязвляемым, какая причина будет у него, чтобы воздерживаться от умного делания? Ибо это священное делание, соединившись с исполнением заповедей, не большее ли принесет преуспеяние, чем исполнение одних заповедей? Для более же ясного понимания обоих этих образов жизни здесь будет сказано о каждом в отдельности. Первый, подчиняя себя закону, исполняет свое только пение; второй же, понуждая себя на умное делание, имеет всегда с собою имя Иисуса Христа в потребление врага и страстей со злыми помыслами. Тот радуется, если только окончит пение; этот же благодарит Бога, если в тишине, свободно от злых помыслов, молитву действует. Один усердствует о количестве; другой же о качестве. У того, спешащего выполнить пение количеством, появляется скоро радостное мнение, полагаясь на которое он, не ведая призывания Господа Иисуса Христа, питает и растит внутреннего фарисея, если не внимает себе. У этого же, заботящегося о качестве молитвы, бывает познание своей немощи и помощи Божией.

Молясь или, лучше сказать, призывая Господа Иисуса на прилоги вражии и на страсти и злые помыслы, он видит их гибель от страшного имени Христова и разумеет Божию силу и помощь, и снова, насилуемый и смущаемый злыми помыслами, познает свою немощь, так как не может противостать им собственными силами. И в этом состоит все его правило и житие. Если же враг покушается смущать и его радостным мнением – фарисея, однако находит его готовым призывать Христа на этот прилог, равно как и на все злые помыслы, и не достигает враг никакого успеха против него. Но скажет кто-нибудь, что можно и тому (первому) призывать Христа на такие прилоги. Да, можно. Однако, как каждый по опыту знает, теперь нет такого обычая, чтобы кто из делателей вместе с исполнением своего правила обучался молиться об избавлении от злых помыслов. Таковые наиболее не принимают того, что говорится или пишется о внутреннем внимании, в котором и есть искусство моления на злые помыслы. И не только не принимают, но и сопротивляются и, выставляя себя учителями, говорят, что святые отцы не заповедали новоначальным умного делания, кроме одного псалмопения, тропарей и канонов, действуемых устами и языком. И несмотря на то, что они говорят и учат об этом неверно, все их слушают, потому что для такового их моления не требуется обучения или отречения от мирских похотей, но всякий, если только захочет, может так молиться, будет ли он монах или мирянин.

Священное же умное делание, которое есть славное и богоугодное искусство из искусств и в котором нельзя иметь успеха без отречения от мира с его похотями и без долгого наставления и обучения, весьма поэтому оскудело среди монахов, и неутихающая брань бывает у незнающих силы Священного Писания, в особенности же у неискусных в умном внимании по внутреннему человеку.

При всем этом следует опасаться правых и левых уклонений, то есть отчаяния и дерзости.

Видя же здесь написанное, что у обучающихся умному деланию бывают случайные, ненамеренные, невольные преткновения и падения, называемые святыми отцами повседневными грехами, да не усомнимся в этом, ибо по мере каждого бывает и преуспеяние его, и ниспадение от доброго к противному, смотря по тому, будут ли то новоначальные, средние или почти совершенные.

И, с другой стороны, слыша о великом милосердии Божием к нам грешным, мы не должны самонадеянно и бесстрашно, без великого смирения и посильного исполнения заповедей стремиться к этому умному священнодействию, но, разумея, что дерзость и отчаяние бывают от врага, решительно избегать и того и другого, таким образом, тщательно изучая Священное Писание и советуясь с опытными, смиренно обучаться сему умному деланию. К сведению же нужно прибавить и то, что великим оружием на врага и злые похоти является памятование смерти, или геенны и вечных мук, или Страшного Суда, истязателей воздушных мытарств, или Царствия Небесного и радости святых и прочее, подобное этому. Однако все это нам, страстным и бесчувственным, очень слабо, без умного внимания и призывания имени Иисуса Христа. Ибо хотя такие воспоминания в победивших нечувствие и могут угашать похоти плоти и истреблять злые помыслы в душе, однако страшное имя Иисуса Христа имеет несравненно большую силу истреблять все это в сердце и в уме. Поэтому, когда умное делание соединено с указанным памятованием, тогда с большей силой действуем, придавая и самой молитве немалый успех. Особенно же и сами начинаем сиять от молитвы, когда изгоняются от ума тьма и мгла страстей именем Иисуса Христа.

В дополнение ко всему здесь написанному прилагается и следующее от слов Анастасия Синайского, который сказал: «Разумеваем и размышляем о принимающих святые Тайны Тела и Крови Господних, что они имеют малые некоторые человеческие и легко извинительные грехи, как то: языком, слухом, или окрадываемые зрением, или тщеславием, или печалью, или яростью, или чем-либо подобным, но осуждают себя и, исповедуясь Богу, принимают святые Тайны, – веруем, что во очищение грехов бывает таковым приятие святых Таин». В том же разуме и в той же мере нужно полагать и о падениях, приключающихся обучающимся деланию умной молитвы. А так как, по словам отцов, умная и священная молитва есть ключ к уразумению писаний, не хотящие же ей обучаться, очевидно, не совсем могут постигнуть силу Священного Писания и отеческого, то от этого некоторые, противоборствуя говорящим малое или многое о трезвении умном, ссылаются на писания отцов, будто сначала нужно очистить телесные чувства, то есть зрение, обоняние, вкушение, слово и осязание, чтобы не согрешал ими человек, и тогда только, хорошо очистившись, начинать умную молитву.

Таковым отвечаем так: «Друзья! Никто не против очищения телесных чувств, но говорим о том, что если отделять очищение чувств от умного делания, получится большое несогласие».

Прежде всего святой Исихий говорит так: «Бога бойся и заповеди Его храни, чувственно и умно, если умно понудишь себя хранить, то мало-помалу и чувственно на делание их взойдешь». И еще: «Если не сотворит человек воли Божией и не сохранит закона Его посреде чрева, то есть посреди сердца, то и вне не может он это сделать». И Симеон Новый Богослов сказал: «Святые отцы, зная, что при внутреннем делании удобно и все внешние добродетели выполнить, оставили наружное делание и все усердие приложили к внутреннему блюдению».

Ты же, друг, устанавливаешь расстояние и время, отделяя хранение внешних чувств от обучения умной молитве, и тем свидетельствуешь, что не знаешь порядка сердечного делания. Знающие же опыт умной молитвы не разделяют временем одно от другого, но устанавливают одновременное и совместное их обучение: погружая ум в час молитвы внутрь сердца, укрощают волнение чувств, не попуская уму восходить на них, а оттого, что ум не восходит на чувства телесные, они пребывают не занятыми вне, через это подают великое безмолвие уму и сердцу и вместе с тем и сами блюдением ума мало-помалу обучаются не востекать на плотские похоти. Да будет же известно и то, что нет недостатка ни времени, ни предмета для тех, кто любит спорить об этом. Ибо и еще остается им написанное Новым Богословом, что желающему обучаться умному деланию необходимо сначала сохранить свою совесть к Богу, людям и вещам. Я же верую, что в один час или минуту может человек примирить свою совесть с Богом, людьми и вещами, как учит великий учитель, ибо жала, то есть голоса совести, умное делание не уничтожает, и никому не полезно уклоняться от этого доброго обличителя. Вижу же и того великого грешника, который шел во святой храм окруженный бесами, а вышел из храма со святыми Ангелами, радующимися его обращению. Ты же от крайнего зазрения совести устанавливаешь расстояние и время примирению ее с Богом и этим показываешь, что достижение бесстрастия бывает прежде обучения умному деланию или выше его. И отсюда у тебя выходит, что ты не только не начнешь когда-либо умного трезвения, но и от самих святейших Таин будешь уклоняться. Ибо никто, не примирившись прежде с Богом, не приступает к Причащению.

Не говорю же я это тебе, человек, о примирении совести от себя, но само исповедание святых отцов предлагаю. Ибо они, насколько ближе приближались к Богу, настолько видели себя большими грешниками, и не будут ли, по твоему мнению, и сами святые не примиренными совестью с Богом? Но ты скажешь, что по причине смирения так говорили о себе святые. Прекрати хитросплетенную речь и покорись по крайней мере голосу святых правил: «Если кто скажет, что святые, ради смирения и принимая вид грешных, говорили: остави нам долги наша, – анафема да будет».

Впрочем, если кто хочет получить правильное понятие об этом, да верует, что Бог создает сначала тело Адаму, потом и душу, и не было промежутка времени между творением того и другого, но вместе разумно созданы были, хотя и иначе думал об этом Ориген.

Таким же образом и хранение телесных чувств наших, и примирение совести с Богом разумно вместе с умным вниманием действуется, хотя и иначе представляется не знающим силы и опыта внутреннего делания. Не удивляйся, благочестивый читатель, что со стольким возражением составилось это предисловие, ибо против дыхания ветра протягивается и парус. Ибо во времена святых отцов, когда было много ревнителей, желавших проходить это умное делание по самочинию и дерзости, было время и труд останавливать их дерзость и бесчиние, дабы небесстрашно бросались к нему. Теперь же, когда такое учительство пришло в крайнее забвение и пренебрежение и многие начинают ратовать и справа и слева, и извращать путь этого внутреннего делания, и стараются сверху и снизу засыпать его землею, чтобы сделать его совершенно никому не ведомым, существует крайняя необходимость так писать о нем и предложить все это пред чтением святой книги Исихия Иерусалимского, в которой находится не другое что, как только разумение и наставление на путь священного умного делания. И желающий обучаться ему прежде всего пусть разумеет и исполняет сказанное святым Максимом: «Дай телу по силе его и весь труд твой на ум обрати». И еще: «Телесные добродетели приятны, если кто со смирением их проходит, без этого же суетен труд». Еще: «Не все старание имей о плоти, но противопоставь пределом ее силе воздержание и весь ум твой обрати на внутреннее, ибо телесное обучение мало полезно, внутреннее же внимание всегда полезно есть». Исихий же святой сказал об этом: «Кто не имеет понятия о шествовании духовным путем, тот не заботится о страстных помыслах, ни об исправлении их, но все попечение и заботы имеет только о теле. Такой или объедается и бесчинствует, опечаливается и гневается, и припоминает обиды и, таким образом, помрачает ум или, предаваясь безмерному воздержанию, смущает ум». И еще святой Диадох сказал: «Как обременяемое множеством яств тело делает ум каким-то боязливым и склонным ко злу, так ум, изнемогающий от многого воздержания, делает унылою и нелюбимою зрительную часть. Поэтому необходимо соразмерять писание с состоянием телесных сил: когда тело здорово, – утеснять его, сколько потребно, а когда немоществует, питать его несколько. Ибо подвизающемуся не следует ослабевать телом, но, насколько нужно, быть способным к подвигам». И опять Лествичник: «Видел, – говорит, – враждебницу (утробу) эту упокоеваемой и подающей уму бодрость...» Ибо нам нужно иметь тело здоровое, а не расслабленное, так как умное делание требует и телесной крепости. Поэтому необходимо всеми силами избегать и безмерного поста, и невоздержания. Каждому же, кто желает иметь опытное и рассудительное справедливое мнение о посте и о мере принятия пищи, то есть о количестве ее и качестве, предлагается указание об этом святого Григория Синаита, который говорит об этом так: «Понуждающему себя и желающему обрести Бога достаточно литры хлеба и воды или вина в течение дня три или четыре чаши и от прочих снедей, какие случаются, от всех вкушать понемногу, не допуская себя до насыщения, чтобы и возношения избегнуть, и не возгнушаться Божиими добрыми творениями, за все благодаря Бога». Таково рассуждение мудрых! Немощным же верою или, лучше, душою воздержание от снедей более полезно, и апостол таковым повелевает зелие ясти, так как они не веруют, что Бог сохранит их. Вкушение пищи имеет три предела: воздержание, доволь и сытость. Воздержание есть алкать немного и поевши; доволь – ни алкать, ни отягощаться; сытость – отягощаться немного. А по насыщении и еще есть – дверь есть чревобесия, коею входит блуд. Ты же, все это рассмотрев, выбери приличное по силе твоей, не преступая пределов, ибо совершенным свойственно и то, чтобы, по апостолу, и насыщаться, и алкать, и во всем мощными быть.

Наконец, следует вспомнить еще и то, что опытные в умном делании признают неудобным для новоначальных и страстных псалмопение, чтобы им всегда молиться за грехи свои или на злые помыслы и страсти, по причине многого разнообразия слов, возводящих то к славословию Божию, то к созерцанию тварей, или домостроительства и Промысла Божия, или мук вечных и обетований, или предвечности и непостижимости и других подобных вещей, к каковым страстный и немощный ум не может возвыситься. И вследствие этого помысл, впадая в мечтания, соблюдает одно только количество, следствием чего обычно бывает радостное мнение и самохваление сердечное, о чем святой Иоанн Лествичник, зная это опытно, сказал: «Не старайся многословить, чтобы ум твой не разбегался в изыскании слов. Одно слово мытаря умилостивило Бога, и одно изречение, исполненное веры, спасло разбойника. Многословие очень часто рассеивает ум и наполняет его мечтаниями, а малословие хорошо его собирает». И справедливо написал Новый Богослов, что по умалении страстей пение естественно дается языку. Ибо как и воспоет кто-нибудь песнь Господню на земле чужой, то есть в страстном сердце? И притом, кто не хочет обучаться умному деланию, тот прежде всего не может знать первоначальной степени: что такое прилог, что сочетание, пленение и страсть. И не зная этого, не знает и своего падения и восстания; не имея же такового опыта, лишается и всечасного покаяния; не имея же постоянного покаяния, не знает своей немощи; лишенный же сознания немощи чужд бывает сердечного сокрушения и исповедания пред Богом, а без этого не может прийти в страх Божий; а не имея страха Божия, не знает, как всегда молиться за грехи свои, но, как барщину, соблюдает только количество в своем пении. Такой же чин умного делания изобразил и святой Кассиан, говоря: «О тех же меньших грехах, которыми и праведник семь раз в день падает и восстает, всегда нам должно сетовать и каяться. Ибо повседневно неведением или забвением, или невольно, или от нужды, или от немощи плотской, хотя и нехотя, согрешаем, по апостолу: “не еже бо хощу... творю” (Рим.7:15). И опять: “Окаянен аз человек: кто мя избавит от тела смерти сея?” (Рим.7:24)».

Каждый, кто обучился умному деланию, всякий раз как он молится, лучше же сказать, творит молитву Иисусову, – за грехи свои или против злых помыслов, как сказано, молится, и да не поет много псалмов. Потому что поющие много не разумеют, что поют, сказал Новый Богослов, ибо петь много повелено было тем, кто не постигает того, что поет. Подобно и святой Исаак сказал: «Хочешь ли напитаться от стихословия твоей службы? – Совершенно оставь количество и не поставляй в нем меру разумности». А святой Григорий Синаит сказал: «Одни учат петь много, другие – мало, ты же не много пой, но подражай малопоющим. Ибо много петь свойственно деятельным, а не безмолвствующим, ибо по образу жизни нашей подобает и пению нашему быть ангельскому, а не плотскому, чтобы не сказать языческому. Петь голосом и восклицанием предано нам ради лености нашей и неведения, и никто из святых не принял на себя большого труда, чтобы слагать слова и писания об одном псалмопении. Ибо какая нужда много писать о том, что все, не только монахи, но и мирские люди знают и могут петь, сколько пожелают, как уже было сказано?

Об одной же той краткой и в пяти словах заключающейся молитве, по апостольскому слову: а) Господи, б) Иисусе, в) Христе, г) помилуй, д) мя, – святой Исихий написал двести глав, ничего другого не изложив в них, как только одно блюдение ума и эту священную молитву Иисусову».

Подобным же образом и святые Иоанн Златоуст, Игнатий, Фотий и Каллист, бывшие преемственно патриархами Константинопольского престола, каждый в отдельности, написали целые книги, исполненные глубокой мудрости, об этой единой, краткой молитве и внимании, как сказал святой Симеон, архиепископ Солунский, который и сам приложил к святой своей книге до шести глав, повелевая духовным и мирским людям творить, как свое дыхание, умом и устами эту священную молитву. Тому же учат и святые Нил Постник, Иоанн Лествичник, Филофей Синаит, Максим Исповедник, Симеон Новый Богослов, Никита Стифат, Диадох, Петр Дамаскин, Григорий Синаит, Варсонофий, Филимон, Исаак Сирин и после них Нил Сорский.

Все они и многочисленные другие сочинили многие главы о священном и умном делании, потому что, взирая на его неудобопостижимую глубину, стремились один за другим яснейшим образом показать нам путь его. Ибо оно (умное делание) не только мирянами, но и самими монахами не постигается удобно, не так, как внешнее пение, о котором уже сказано. И как корабль, стоящий у берега, каждый человек может нагружать и разгружать, не испытывая при этом никакого препятствия и недоумения, кроме одного только труда; когда же отправят его в море нагруженным, тогда один только искусный кормчий может править им, таким образом должно разуметь и разницу между пением внешним и умною молитвою. Надлежит, святые отцы и братия, повиноваться учению стольких святых отцов, учащих о священном делании умном, а не по примеру осла, вертящего жернов, топтать однообразный круг продолжительного пения, не желая идти по истине простым путем предобрейшего умного безмолвия и молитвы. Святые же имели такое усердие об этом священном делании, что повелевают даже молиться за не знающих этого умного света сердечного, просвещающего именем Христа Бога нашего.

Впрочем, не сомневайся никто, прекращая долгое пение, будто бы от этого лишаешься монашеского правила. Как верующие во Христа исполнили весь закон, хотя и оставили его, так и переменяющие многое пение на священное умное делание исполняют все свое правило. И, как закон отсылает всех ко Христу, полагая в этом свое назначение, так и псалмопение, сообщая нам предварительное обучение, возводит к сердечному вниманию и молитве, хотя само и умаляется, ибо оно достигло желаемого. Если же кто из не знающих опытно священного умного делания и не желающих ему обучаться, измышляя разные причины, станет говорить или сочинять противное настоящему предисловию, таковой пусть прочтет упоминаемые здесь святые книги, которые написали или святейшие патриархи, или же преподобные отцы, в особенности же и эту настоящую книгу святого Исихия. И верую Богу, что он успокоит свою душу или же, как неисцельно больной, обратит свою хулу на святых отцов, так написавших, лучше же сказать, на Святого Духа, говорившего чрез них, и это не отпустится ему ни в сей век, ни в будущий, по слову Господа. Аминь.

Ответив посильно недугующим сомнением и противоборствующим возражениями и правой, и левой стороны, нужно приступить к недоконченному, взяв слово из благовествования евангельского, которое говорит: «Господи, не доброе ли семя сеял еси?.. Откуду убо имать плевелы?» (Мф.13:27). Ибо, как невозможно не подкрадываться злу к добру, так и к этому священному умному деланию приплетается прелесть, подобно плющу к дереву. Имеет же она начало от мнения и самочиния, врачевство которым смирение, исследование Священного Писания и совет духовный, а не уклонение от обучения умному деланию. Ибо святой Григорий Синаит говорит, что не должны мы бояться или сомневаться, призывая Бога, если же некоторые и совратились, повредившись в уме, то знай, что они пострадали от самочиния и высокоумия. Причина же высокоумия заключается в безрассудном и безмерном посте, когда постящийся думает, что совершает добродетель, а не для целомудрия постится, как сказал святой Дорофей; к тому же дает повод и уединенная жизнь. И, опровергая первую причину, этот святой говорит: «Потому-то царским путем всегда и должен идти безмолвствующий, так как излишествующему во всем всегда легко сопутствует мнение, которому преемницей бывает прелесть». Отсекая же вторую причину, говорит: «Сильным и совершенным подобает единоборствовать с бесами и обнажать на них меч, то есть слово Божие». Самый же вид и дело прелести заключается, во-первых, во вражеском участии в похоти внутренних чресл и, во-вторых, в призраке в мечтании ума. Предостерегая от первого, он говорит: «Хотя враг внутри чресл и покушается, по своему желанию, показывать вид духовного, вместо теплоты духовной наводя свое жжение и вместо веселия возбуждая радость бессмысленную и сласть мокротную, и побуждает признавать свою прелесть как благодать действующую, но время, и опыт, и чувство обнаруживают его». Показывая же опасность второго, научает, говоря: «Ты же, когда безмолвствуешь, никогда не принимай, если что увидишь чувственно или умно, вне или внутри, хотя бы то был образ Христа, или ангела, или вид святого, или свет, или огонь и прочее. Здесь опять оживает претыкатель и, набросившись, сделает умное делание причиною прелести».

Думают, что прелесть внешнему пению не примешивается, однако несомненно, что во всем, в пении ли или в молитве, одинаково прелесть имеет место по неискусству делателей, как сказал святой Иоанн Лествичник: «Испытаем, и рассмотрим, и измерим: какая сладость происходит в нас при псалмопении от блудного беса и какая от духовных слов и от заключающейся в них благодати и силы». И еще: «Поя и молясь, наблюдай приходящую сладость, чтобы она не была срастворена с отравою». Смотри же, не одинаково ли касается прелесть поющих, как и обучающихся молитве, но так как не знающие умного делания одну только имеют заботу – окончить песненное правило, о помыслах же злых и кипении похоти не заботятся, то по этой причине они и не сознают, когда похоть сама по себе кипит и когда возбуждается к сладострастию вражеским участием, и не знают, как его избежать. Но, как говорит Писание, голоса врагов слышат и принимают удары от них, но кто враги и почему они нападают, того не знают, хотя и на хребте их, лучше же сказать, на лице делают грешницы беззаконие. Поняв из этого, что не умное делание бывает причиной прелести, но одно наше самочиние и высокоумие, не следует нам избегать его, ибо оно не прелесть нам приносит, а, наоборот, открывает умные очи к различению и познанию прелести, которую никто не может понять во веки, не обучившись этому священному умному деланию, хотя бы он был и превеликий постник и безмолвник. Полезно же знать делателям и о том, что, если когда-нибудь теплота, поднявшись от чресл, сама по себе, без помыслов блудных, и дойдет до сердца, не должно ужасаться этому, ни малодушествовать, но только одним изволением и умом отвращаться от нее и, как непотребную, прогонять обратно. Но если кто примет ее или помыслит как благодатную – прельстится.

Самое же необманчивое действие для новоначальных в молитве заключается в том, чтобы в сердце начинать умную молитву и в сердце кончать так, чтобы уму покрываться во глубине сердечной, а не в похотной части, как сказал святой патриарх Каллист. Больше же всего должно наблюдать с самого начала, чтобы внимание в час молитвы не находилось на половине сердца, тем более ниже сердца, но сверху, глубину внутренности сердца да хранит ум. Причина же этому в том, как это познано опытом, что если совершающий молитву ум от середины персей взирает на половину сердца, то, хотя или не хотя, временами касается похотной теплоты, как приближающийся к чреслам. Если же, распознавая ее, и будет отвращаться от нее, однако многий труд и смущение имеет поднять от неискусного своего внимания. Если же кто-нибудь дерзнет творить внимание снизу сердца, такового ум, возлегши весь на чреслах и оттуда смотря в глубину сердца и совершая молитву, прелюбодействует в сердце своем, распаляя члены свои сладострастием блудным, и добровольно впускает врага внутрь себя, что есть явная прелесть, которой многие в нынешнее время, по неведению, приобщившись и пострадавши от нее, отказались обучаться умному деланию, говоря: это дело одних бесстрастных! И таким образом сделались преткновением и себе, и всем желающим начать это умное внимание. Лучше было бы им, повесив камень на шею, утонуть, чем соблазнять себя и многих делателей, так как они не признались в своем неразумии и самочинной дерзости, но еще сделались учителями, говоря, что все, желающие обучаться умному вниманию, так же пострадают, – да не будет этого!

Поэтому каждому должно сверху осенять умом сердце и, всегда смотря в глубину сердца, действовать молитву, ибо там есть, по Писанию, среда сердца, а не сбоку от персей, и на ней покоясь, как царь на высоте престола, ум может всегда удаляться от чресл и теплоту похотную прогонять обратно, в особенности же с высоты ее различать всех пресмыкающихся пред собою внизу и одних отвращаться, других изгонять, третьих же, как младенцев вавилонских, убивать о камень, который есть Христос.