VI глава

«Будучи воспитанниками муз, и мы имеем у себя краски не хуже живописных»⁴²⁸.

Сфера деятельности проповедника – человеческая жизнь во всем разнообразии ее пороков и добродетелей. Единственный предмет его забот – человеческая душа во всех ее проявлениях, тайных и явных, высоких и низких, порочных и святых. В эту загадочную и непонятную область несет проповедник свет божественных истин. На этой ниве, капризной и своевольной, где лучшая, чистейшая пшеница порою вырастает в плевелы, и где терние иногда неожиданно дает смоквы, – на этой ниве насаждает проповедник семена евангельского учения. Успех проповедника в его искусстве. Но здесь нет и не может быть искусства без знания человеческой души и жизни. Свой собственный и чужой психологический опыт, способность проникать в тайные и сокровенные движения души, их ясное понимание, и умение их художественно изобразить – вот необходимые условия, без наличности которых нет и не может быть проповедника.

Психологический опыт и художественный талант обусловливают ту форму, в какой проповедник возвещает людям божественную истину. Это скорее внешняя сторона проповеди, но, однако настолько тесно связанная с существом ее, что в совершенстве формы заключается гарантия успеха проповеди.

Сила и обаятельность проповедей Астерия Амасийского именно в этой художественно-психологической форме их. Совершеннейшее знание человеческой души, богатство и широта психологического опыта обнаруживаются в каждой проповеди св. Астерия. Его описания человеческих страстей неподражаемы. Мы не можем себе отказать в удовольствии привести здесь несколько примеров такого описания.

Вот как, напр., св. Астерий мастерски вскрывает психологию корыстолюбца. „Для домашних корыстолюбец неприятен, для слуг – жесток, для друзей – бесполезен, для посторонних – несносен, для соседей – беспокоен, для жены – тяжелый сожитель, скупой и мелочно-расчетливый кормилец детей, дурной распорядитель собою, ночью опаслив, днем сосредоточен, разговаривает сам с собою подобно вышедшим из себя или помешанным. Во всем имеет избыток и воздыхает, как нуждающийся. Не наслаждается предлежащим, а стремится к неимеющемуся. Не пользуется своим, а направляет взоры на чужое. Из множества овец состоит стадо его, до тесноты наполняющее стойла, в коих оно запирается, и сплошь покрывающее равнины, на которых оно пасется. Но если увидит он тучную овцу соседа, то, оставив свое стадо, к одной этой и чужой прилепляется желанием. Так и относительно волов и коней. Не иначе и в отношении земли. Все в преизбытке находится в его доме и ничего – в употреблении. Ибо испытывать наслаждение неспособен ненасытный. Но дом его похож на гроб… Корыстолюбцы любят деньги больше здоровья. Во время болезни они скорее испустят дух, чем развяжут кошелек, чтобы купить лекарств. Их очень печалит общественное благополучие, и наоборот – радуют бедствия. Они желают, чтобы воспоследовали приказы о невыносимых податях, дабы им умножить свои деньги процентами. Желают видеть угнетаемых ростовщиками, чтобы приобресть поле, или утварь домашнюю, или скот, что по нужде бросается за бесценок. Постоянно взирают они и на небо подобно философам, изучающим небесные явления, исследуя не закон какой-либо звезды, и наблюдая не за тем, в каком созвездии находится известная планета, а любопытствуя на счет состояния воздуха, предвещают ли видимые признаки обильное излияние дождей, или же засуху... И если найдено густое облако, корыстолюбец испытывает страх, как бы грозила ему опасность. Если капли оросят землю, он начинает тайно плакать; а если пойдет дождь, достаточный для прекращения засухи, дело для него уже совсем грустное. Повсюду расхаживает, наведываясь вместе со всеми о хлебе, как будто бы подвергался опасности его сын, нет ли какого способа, нет ли такого сродства, что бы его хватило на долгое время, чтобы он уцелел от порчи червями. И если почувствует дуновение знатного ветра, то разложив его, разминает и просушивает, терпеливо сидит при нем, придумывает покров на время полуденное, а ночью снимает покрывало, чтобы его продувало ночными ветерками»⁴²⁹...

Какие живые и яркие краски! Скупой изображен во всем разнообразии человеческих отношений, личных, семейных, общественных. Масса разнообразных предметов и явлений тела и духа, неба и земли, мира нравственного и материального, замечательно внимательно рассмотрены и описаны сквозь призму корыстолюбия. Нам известны три описания скупости, сделанные знаменитыми писателями: Мольером, Пушкиным и Гоголем. Первый слишком легкомыслен и комичен. Здесь больше смеха и злости, чем сострадания и христианской любви. Второй односторонен и сух. Третий дышит силой христианской любви и евангельского милосердия, но уж как-то слишком земен, плотян, как будто сокровеннейшие, глубочайшие извивы корыстолюбивой души, ее истинно человеческие черты совершенно утонули в куче разного хлама ни на что ненужных тряпок, истасканных подошв, заржавленных и сломанных гвоздей и т. п. вещей.

Описание св. Астерия дает нам всеобъемлющий, вечный, бесплотный, так сказать, поднявшийся над землей, мировой тип корыстолюбца, начертанный при свете евангельского нестяжания.

С этой глубиной проникновения в сокровеннейшие изгибы корыстолюбивой души, с этой образностью и пластичностью изображения самых тайных, неуловимых движений ее, не может сравниться описание Астерием сластолюбца. Это изображение более внешнее, материальное. Здесь Астерий больше описывает проявления и действия сластолюбивой души, чем чувства, управляющие ее поступками. Такое различие описаний объясняется, конечно, различием в самом характере изображаемых страстей. Корыстолюбие скрытно. Оно прячется по подвалам и погребам, скрывается за стенами и замками. Сластолюбие слишком откровенно. Оно все напоказ. Сидит за трапезами, возлежит на пиршествах. За ним следует шум и крики, толпа и бесчинства. Духовная жизнь корыстолюбца слишком интенсивна. Любостяжательность всегда бодрствует душей. Ходит подозрительно и чутко. Ночная тьма не усыпляет его тревожного, творящего корысти, изобретающего прибытки, духа. Поэтому верное описание корыстолюбца требует проникновения в тайники души человеческой и всегда носит более скромный характер. В душе же сластолюбца почти нет жизни. Его духовная деятельность слишком тупа и одностороння. Для его возбуждения нужно очень много „пряного» реализма, сильно действующей на вкус и обоняние материальности. Вот почему изображение сластолюбца носит всегда характер более внешний, материальный, плотяный. Таково именно описание сластолюбца у Астерия. „Краснею от стыда за обжор. Как много они жертвуют сравнительно с воздержанием. Постоянно зевают, наклоняются понемногу, вскакивают, но опять засыпают по неволе. В рассеянности стараются проводить дни. Жалуются на солнце, что оно медлит заходом, ни дням приписывают большую обыкновенной продолжительность. Выдумывают, затем, боли желудочные, спирание газов, тяжесть в голове, извращение обычного порядка жизни. Не охотно приступают к почтенной трапезе, ропщут против овощей, ругают бобы, как излишнюю прибавку к творению... Воду глотают залпом, как какое-нибудь неприятное лекарство, прописанное врачами. А многие подделывают и вино искусственными средствами удовлетворяя своей страсти. Другие занимаются подобным же ремеслом относительно овощей; и бывают очень разнообразными изобретателями наслаждения»⁴³⁰. Изображение сластолюбца – чисто внешнее. Но по наглядности, живости, художественной изобразительности – высоко совершенно.

Изображая с такой психологической верностью и художественной картинностью порок или страсть человеческой души, как явление уже ясно определившееся, как факт внешне выразившийся, Астерий неподражаем в описании порока, как зарождающегося процесса, как начинающейся болезни души. Вот как описывает он зарождение и развитие корыстолюбия в душе юноши. „Все видя в доме отца своего в изобилии и не имея власти над видимым, но страстно желая быть обладателем этого преизбытка, сын стесняется властью отца. Но сначала молчит и в глубине души таит болезнь. Со временем же, когда страсть усиливалась и переполнила душу, он сразу изливает свою злобу, как воду из трубы. Тогда, наконец, он становится невыносливым для старца, едва не сводя его, здорового и крепкого, во гроб. Взойдет ли легко старик на коня, он выражает изумление; поест ли, как свойственно здоровому, он ропщет. Разбудит ли слуг утром на работу, он досадует на бдительность и силу старика. А если подарит что-нибудь из сокровищ, или отпустит слугу из рабства, тогда уж он и шут, и сумасшедший, и переживший свой век, и расточитель чужого, и осыпается всяким вообще злословием, попрекаемый и за то, что не умирает скоро»⁴³¹.

Приведенный отрывок показывает, как художественно умел св. Астерий изображать человеческие отношения. Как он умело вскрывал движущий и руководящий мотив этих отношений, иногда совершенно незаметный и неуловимый, верно улавливал страсть, управляющую известными отношениями людей, правдиво анализировал и изображал порождаемые этой страстью поступки, мысли, чувства. Везде чувствуется богатый психологический опыт, широкая наблюдательность, непосредственная правда и жизненность. Этим богатым запасом психологических наблюдений св. Астерий в высшей степени искусно и художественно пользовался для целей назидания, нравственного убеждения. Примером того, как св. Астерий изображением характеров и описанием человеческих отношений старается действовать на чувство, может служить следующий отрывок из слова о прор. Данииле и Сусанне: „Родители судимой плачут, муж рыдает о бедствии, дети громко кричат там и сям, повиснув с разных сторон на матери, близкой к погибели. Родные покрыты позором. Преславные же судьи и защитники целомудрия приказали прилично покрытую одеждой лишить обычного покрова (ибо она не позабылось при всем смущении от бедствий, так как имела склонность к соблюдению благоприличия), дабы даже в судилище произвести свойственное распутству, чтобы удовлетворить постыдную страсть чрез заглядывание на подсудимую. Они, кладя руки на голову ее (в знак осуждения), опорочивали бесстыдным прикосновением то чистое тело, и против нее говорили народу ложь, они – прекрасные ревнители истины! Но когда народ был убежден, приговор произнесен, и женщине предстояло наказание, то потерпевшая бесчестие обратилась тогда за судом к Судии судей; она перенесла суд от людей к Богу. Она обратилась в тот суд, который не может заблуждаться.» Здесь описание характеров, отношения, положения любострастных старцев, целомудренной Сусанны, обманутого народа, оскорбленного суда – полно силы, трагизма, негодования, скорби, любви. Все это действует на чувство в высшей степени властно и убедительно.

Описания у св. Астерия, даже независимо от их психологического содержания, от их приспособленности к целям проповеди и назидания, в высшей степени замечательны и образцовы именно по своей художественной стороне. Здесь чувствуется художник кисти, мастер пера. Краски богаты, ярки и жизненно правдивы. Вот еще, напр., описание богача и всей его роскошной обстановки: „Живущему роскошно нужен, во-первых, драгоценный дом, украшенный по углублениям камешками, мрамором и золотом, приспособленный к переменам времен года: для зимы требуется дом теплый, находящийся на припеке и обращенный к полуденным лучам, а для лета – открытый к северу, чтобы обвевался легкими и вместе прохладными ветерками северными. Потом нужна драгоценная одежда для облачения сидений, лож, постелей, дверей. Все у них заботливо одевается, даже бездушные вещи, между тем как бедняки раздетыми остаются в жалком виде. Прибавь, далее, к этому и сосчитай серебро в сосудах, золото, много стоющую покупку птиц из Фаса, вина Финикийского, которое в изобилии и задорого источают для богачей виноградники Тира, – все прочие средства роскоши, которые тщательно поименовать есть дело самих пользующихся ими. С каждым днем возрастая в излишествах, роскошь уже и индийские ароматы подливает к приправам, и продавцы благовоний услуживают поварам более, чем врачам. Затем прими во внимание множество прислуги столовой – трапезников, виночерпиев, распорядителей и предшествующих им музыкантов, музыканток, танцовщиц, флейтщиков, смехотворцев, льстецов, тунеядцев, весь этот сброд – спутник суетности»⁴³². Этому художественному описанию предметов материальных не уступит описание явлений из области человеческих отношений или этикета, – напр., изображение новогодних поздравлений. „Слабым и нежным голосом выходит из уст приветствие, затем следует лобзание, – подход к получению: целуются уста, а любятся деньги, на вид – благорасположение, на деле же корысть»⁴³³. Описание краткое, но бесподобное. Особенно ценную черту в художнике слова составляет уменье раскрывать предмет посредством искусных и блестящих антитез, неожиданных, но вполне естественных сближений, метких сравнений, остроумных сопоставлений. Эти особенности художественной кисти ев. Астерия блещут в каждой его проповеди. Вот как, напр., путем противоположений описывает Астерий тот беспорядок и неравенство, какие корыстолюбие вносит в жизнь людей. „Один лишен приличного одеяния, а другой кроме того, что имеет бесчисленное количество одежд, еще и сено покрывает пурпуровыми покровами. Бедняк ощущает недостаток в деревянном столе, чтобы разрезать хлеб: а роскошествующий, широко раздвинув серебряный стол, услаждается блеском материала. А насколько было бы справедливее, чтобы этот последний угощался, насыщаясь всяким другим лакомством, стоимость же стола доставила бы пропитание неимущим? Иной старик, который не в силах даже ходить или изувечен каким-нибудь повреждением, не имеет осла, необходимого по нужде средства передвижения; а другой за множеством и не знает стад своих лошадей. Одному масла не достает, чтобы зажечь светильник, а другой по одним светильникам – богач. Один ложится на голой земле, а хвастающийся „суетными богатствами блещет украшением своей кровати, снабженной серебряными шарами и цепями вместо веревок»⁴³⁴.

Сопоставления, сближения и сравнения, украшающие речь св. Астерия, блещут меткостью, поражают неожиданностью, пленяют силой и правдивостью. Восставали иудеи на Христа, решили побить Его камнями, но Он отклонил гнев их и смятение, удаляясь не униженно как-либо, но по-божески: Тот, Который стоял среди них и был в руках у них, (вдруг) сделался невидим, и Споривший с воспламененными от гнева иудеями скрылся из глаз. Стояли они в изумлении, намереваясь совершить убийство и не находя средства удовлетворить гнев свой, подобно неопытным охотникам, которые, прежде времени спугнув добычу, если лань скроется в какой-либо чаще и незаметно уйдет (из нее), тщетно блуждают по ущелью, нося сети как излишнюю тяжесть и всуе таская при себе ошейники»⁴³⁵. Также неожиданно, но очень метко и остроумно, напр., сравнение первомуч. Стефана с Каином. „Как Каин тот известный братоубийца, – как научает меня Моисеево повествование, – совершил братоубийство, ибо вместо естественной любви усвоив вражду, он первый обновил землю убийством: так и Стефан треблаженный первый своей кровью освятил землю посредством благочестивого подвига (мученичества), – муж по времени второй после апостолов, а по славным делам первый⁴³⁶.

Иногда все увещание св. Астерий излагает в форме сравнений, по-видимому, очень простых и кратких, но тем не менее сильно действующих и убедительных. „Не будь печален, как ребенок, которого тащат в школу, – увещевает св. Астерий сластолюбца, – не ропщи на чистоту этих дней (четыредесятницы). Не стремись к концу недели, как к наступлению весны после суровой зимы. Не желай субботы ради пьянства, как иудей. Не высчитывай дней четыредесятницы, как ленивый наемник, выжидающий окончания срока, до которого он нанят. Не огорчайся, что дом твой с раннего утра не курится дымом, и повар не стоит у огня»⁴³⁷.

Но величайшую ценность художественной кисти св. Астерия, придающую особенное значение всем ее достоинствам, составляет художественная простота речей Астерия. „Амассийский проповедник, говорит Du-Pin, не возбуждает своих слушателей насильственными побуждениями, как великие ораторы; но он насаждает в их душах христианские добродетели приятным и естественным образом. Он нечувствительно внушает им отвращение к пороку и воспитывает любовь к добродетели посредством одного только описания»⁴³⁸. Епископ Амассийский, – так характеризует Paniel художественные приемы Астерия, – если хочет изобразить пагубность порока, то умеет растрогать душу и со всею силою слова попрать грех. Вообще в сравнениях и описаниях он обладает особенною силой и повсюду обнаруживает оратора, который получил образование в школе классиков и хорошо знаком с их прекрасным и живым слогом»⁴³⁹.

Что касается языка проповедей св. Астерия, то он заключает в себя все особенности языка греческого вообще. Язык древнего грека разнообразный и фигуральный. Он богат красками слова, которые обыкновенно называют „цветами красноречия». Вследствие богатства слов и гибкости форм греческий язык отличается живостью и стремительностью, наклонен к преувеличениям предметов, фигуральным оборотам, восклицаниям, вопрошениям, олицетворению. В греческой речи употребляется образность или картинность для пояснения духовного мира чертами вещественными⁴⁴⁰. Всеми этими особенностями и достоинствами языка блещут и проповеди св. Астерия. Их форма изящна и красива, – но без пестроты. Оболочка мыслей богата и роскошна, – но без обилия и чрезмерности. Художественная простота, отчетливость и краткость – вот характерные черты изложения св. Астерия. В немногих словах он умеет изобразить всю жизнь, деятельность и судьбу мученика. „Сказал, убедил, пострадал и с отрубленной главою принесен Богу в жертву благоугодную»⁴⁴¹, – так описывает св. Астерий судьбу мученика Фоки. Non multa, sed omnia! Часто св. Астерий в немногих, по превосходных словах умеет выразить сильно и блестяще то или другое увещание. Таково, напр., место из пятой беседы на псалом V-й: „Если его (Иосифа), раба, собственная госпожа [не] ввергла в рабство греха, то и тебя, о вновь просвещенный, да не сделает блудница рабом; пусть не будет у тебя, свободного, рабыня-блудница наложницей. Домашняя служанка, когда она наложница, свободного обращает, как бы, в рабство. О противоречие! Госпожа не поработила греху раба Иосифа, а свободный господин делается рабом служанки, по причине болезни души. По истине, в день Суда Иосиф будет спорить с мужем такого рода и скажет: хотя я в чужую землю был продан, но я не сделался оброком греха, я не удалил себя от Бога. Хотя я не получил закона, не знал пророков, не читал Евангелия, но я, не имея тех Писаний, сам, по жизни своей, есмь книга о целомудрии. Ты же, недавно крещенный, зная закон, зная пророков, зная Евангелие, зная нравственное и догматическое учение, после Миропомазания, после белых одежд, порабощенный страстью сделался рабом греха. Бежи же греховного рабства и прими наследство усыновления»⁴⁴².

Простоту речи создают часто употребляемые им пословицы, поговорки и другие выражения народной эллинской мудрости. Особенно просты, без ущерба для своей художественности, его сравнения. Св. Астерий берет их из области всем доступной, от предметов всеми наблюдаемых, понятных и каждому близких. Корыстолюбие, напр., он сравнивает с плющом. „Как плющ – растение постоянно зеленеющее и покрытое листьями, – поднимаясь на сучья деревьев, крепко обвиваются около стволов, за которые уцепится, и не отстанет от них, ни тогда, когда они заболеют, ни тогда, когда засохнут, разве только кто-нибудь перерубит у него, как у дракона, кольца железным орудием; так и душу корыстолюбца не легко освободить – будет ли он молодым по телу или увядшим, если только по придет какое-нибудь здравое размышление и не посечет, подобно мечу, болезнь»⁴⁴³.

Убеждая супругов не разводиться легкомысленно, св. Астерий берет простые примеры из мира животных. „Долговременное сожительство даже неразумных животных заставляет держаться нераздельно друг с другим. Видел я вола, страшно мычавшего, когда отделившись от стада он остался одиноким, (видел) и овцу, блеявшую в лесной долине и перебегавшую горы, пока не пристала к стаду, от которого отделилась на пастбище; а коза, оказавшаяся в таком же положении, хотя бы и много козьих стад встретила при своем бегстве, не прежде однако останавливается, как найдет то стадо, с которым близко свыклась, и своего Собственного пастуха»⁴⁴⁴.

Доказательство той мысли, что каждый из духов, как святых, так и нечистых, присоединяется к тому, что сродно и приятно ему, Астерий приводит следующие простые сравнения. „Голубь, напр., любит витать около чистых мест, вращается около пахотной земли, собирая зерна себе и своим детям. И горлица охотно садится на листьях древесных, приятно и нежно чирикая. А прожорливый ворон садится у мясных лавок, грубо и неприятно каркая на мясников»⁴⁴⁵.

Но эта простота речи никогда не переходит у св. Астерия в вульгарность, не исключает у него высокого, торжественного слога, где этого требует достоинство предмета, не исключает величавых сравнений.

С пера св. Астерия часто соскальзывают величавые мифологические образы; речь его звучит торжественно, сильно, с ораторской высокопарностью. Так величественно, напр., говорит св. Астерий о наградах мучеников, о смерти и наказании мучителей. „Таковы мученики! Где же их мучители и убийцы, мудрствовавшие высоко, грозившие с надмением, восседавшие на высоких престолах и не познавшие своего Начальника? В свое время они рычали сильнее львов, преследовали быстрее тигров, терзали свирепее медведей, проливали кровь как волки, хитрили как лисицы, а теперь положение их гораздо отвратительнее, нежели положение трупов: их жизнь предана забвению, гробом для них служит ад, памятником – нечестие, поминовением – бесчестие; их раскаяние бесполезно, стенания тщетны. Напротив, кого они обесчестили, те стяжали память нескончаемую, похвалу неувядающую, потому что повествования о них и чествования их, переходя преемственно от предков к потомкам, и почитание их, передаваемое дедом внуку или отцем сыну делают прославление их бессмертным».

Речь св. Астерия богата тропами, фигурами, сравнениями. Игра слов часто неподражаема блестяща; вот, например: „преступные! вы бросаете камни в своего Благодетеля? бросаете в Камень избранный и драгоценный, о Коем вам пророчествовал Исаия? бросаете в Камень духовный, отторженный от крутой скалы без руки человеческой, как научил вас божественный Даниил? бросаете камнями в Краеугольный Камень, соединяющий две стены Ветхого и Нового Завета?» Или еще: „О развратные старики и старейшины народа! Сами нуждающиеся в бесчисленных наставниках для своего исправления и считающиеся необходимыми наставниками для воспитания народа! Вы – злоумышленники против законных супружеств, подстерегающие в засаде целомудрие, устроители козней, скорые изобретатели клеветы! Устами вы осуждаете блуд, а на деле замышляете прелюбодеяние! Врачи других, а сами полны болезни! Гробы повапленные, внутри полны нечистот, внешность же изукрашивающие! Вы великие и сидящие высоко на судейских седалищах и прячущиеся в чаще деревьев и кустарников, когда замышляете непотребство! Смеялся виновник греха и советник зла (дьявол), видя, как вы, старейшины народа, мужи избранные и уважаемые, как какие-нибудь воры, подкапывающие стены, или разбойники, подпалзывали по земле, чтобы посмотреть на нескромное зрелище; как вы прятались в кустарниках, подобно лисицам, которые из заросших (кустарником) и тенистых мест устраивают засаду домашним птицам и нападают на беспечно отыскивающих корм».

Вообще говоря, „изложение Астерия превосходно. Язык везде обработан, изящен и почти свободен от неклассических оборотов. Легко и приятно, то сердечно, то умилительно течет его речь. Где требует предмет, его слова делаются полными силы и торжественными, однако не приступая границ, за что мы должны порицать других знаменитых проповедников того времени»⁴⁴⁶. Стиль Астерия прост, но имеет много естественных красот. Он превосходен в картинах и описаниях⁴⁴⁷.

Слог Астерия, хотя и немного растянут, но в высшей степени приятен. В нем встречаются особенные выражения как из древнегреческого, так и из варварского языка⁴⁴⁸.

Заученные ораторские приемы Астерий соединяет с полнотой своего христианского сердца. Впечатление, какое производили проповеди Астерия, должно быть глубоким и сильным, когда этот проповедник Божественного слова умеет убедить и наставить всякого человека⁴⁴⁹.

Все это даст право сказать, что если Астерий и не стоит на равной ступени с Златоустом, то без сомнения занимает после него первое место между проповедниками Церкви⁴⁵⁰.