Речь при пострижении в монашество студента 2-го курса Московский Духовной Академии Сергия Симанского, в иночестве Алексия, 9 февраля 1902 года

Взирая на тебя, возлюбленный о Господе брат, одушевлённого неизъяснимым восторгом и высокою духовною радостью о Христе Иисусе, для Которого ты ныне распялся миру, и я, послуживший тебе в исполнении твоего давнего желания, разделяю эту святую радость, потому что воистину доброе и блаженное дело ты избрал. Правда, желание твое исполнилось несколько позже, чем ты предполагал. Но я медлил не потому, что сомневался в искренности твоих чувств, а – чтобы дать тебе возможность испытать свою юность, укрепиться в своем настроении, тем более, что и происхождение твое, и образование в светских школах¹, по-видимому, указывали тебе не на этот тесный путь отречения от мира, а именно – на жизнь в нем, со всеми так называемыми мирскими благами. Моему мысленному взору предносился образ богатого евангельского юноши, который, в порыве духовного восторга и в желании наследовать жизнь вечную, сначала решился, по-видимому, вступить на путь подвига нравственного совершенствования, обусловленного исполнением заповедей Закона, считая по своей юношеской самонадеянности это делом слишком легким. Но когда Господь разъяснил ему трудность этого пути, потребовал самим делом доказать это, вступить на путь самоотречения и смирения, отказаться от мнимого богатства своих сил и от своей самонадеянности, то, как замечает евангелист, отъиде юноша скорбя (Мф. 19:22).

Убедившись в твоей твердой решимости всецело предать себя на служение Господу, я почел теперь благовременным исполнить твое желание иноческого жития. И ты только что исповедал пред Богом и церковью решимость отринуть мир с его преходящею похотью (1Ин. 2:17) и стремиться к сокровищам одной духовной жизни. Приветствую тебя со вступлением на этот самый тесный путь спасительного крестоношения.

Спасение – вожделенная цель всякого христианина, и Господь призывает нас к нему различными путями. Отличие монаха от всякого другого человека состоит только в том, что монах призван осуществлять свои христианские цели в особенных, исключительных условиях, определяемых обетами монашеской жизни. А потому монашество, как произвольное, скрепленное обетами, отречение даже от невинных радостей и удовольствий, какие дает жизнь мирская, имеет без сомнения высшую цену в очах Божиих, как высший подвиг добродетели, и потому привлекает себе и высшие дарования от Бога. Всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села Мене ради, сказал Спаситель, – сторицею приимет, и живот вечный наследит (Мат. 19:29). Но для этого необходимо принимающему на себя монашеский чин знать и выполнять те особенные правила и обеты своего внутреннего и внешнего поведения, какие требует этот ангельский, как не без значения он называется, чин. Эти правила и обеты только что исповеданы тобою. Из них я остановлю теперь твое внимание на одной добродетели, которая является основанием, а вместе и вершиною нравственного усовершенствования, как цели истинного монашества.

Аще хощеши инок быти, говорится в исповеданном тобою оглашении..., стяжи смиренномудрие, им же наследник будеши вечных благ. «Путь смирения низок, но к высокому отечеству – небу ведет,» – говорит святитель Тихон. Приводя человека к сознанию своей нищеты духовной, своего не достоинства, смирение естественно возбуждает в нем жажду благ духовных. Сердце смиренного алчет и жаждет правды, неудержимо, неутомимо, стремится к спасению и, отрекшись искать успокоения и удовлетворения своим потребностям в благах вещественных, утоления своей духовной жажды в источниках мира сего, – ищет духовного насыщения себе в едином Боге, в дарах Его благодати. Смиренным подается благодать, которая, сретаясь со свободою человека в одном общем стремлении, в одной общей цели – нравственного возвышения человека, соединяется с нею и при согласном действовании возводит человека постепенно на высоту нравственных совершенств и непоколебимо утверждает нa ней. Нравственная высота, на которую возводит человека смирение, состоит в богатстве его истинною мудростью и истинною добродетелью. И действительно, смирение есть один из признаков истинной мудрости. Еще древний языческий мудрец сказал: «я знаю только то, что ничего не знаю». Не тот мудр, кто мечтает, что имеет мудрость, но тот мудр, кто познал свое незнание и исцелился от мечтания. Поэтому и я увещеваю тебя словами Апостола: «не высоко мудрствуй и не мечтай о себе» (Римл. 12:16). Смирение есть вместе с тем и верный страж всех добродетелей, так что преуспевать в добродетели, по словам св. Василия В., значит преуспевать в смирении. И никакия подвиги – ни бдения, ни пост, ни молитва, ни удаление в пустыню не имеют цены без смирения.

Как благовременно, возлюбленный брат, напоминание об этой добродетели особенно ныне, когда самонадеянность и самомнительность охватывают старцев и стариц, мужей и жен, юношей и отроков, слишком высоко ценящих свои достоинства, умственные и нравственные, и вследствие этого впадающих в нравственную беспечность, в нерадение о нравственном преуспеянии своем и потому теряющих нравственные сокровища свои и нравственно мельчающих. Между тем смирение, возводя каждого человека на большую или меньшую высоту нравственную, имеет своим естественным последствием и высокое положение человека в мире нравственном, – доставляет ему сильное влияние на дела и судьбы мира и человеческого рода. Доказательством этого являются св. угодники Божии, в особенности св. подвижники. Вся жизнь их была непрерывным подвигом смирения и самоунижения, по которому они старались видеть только свои слабости и недостатки, и скрывали от себя самих, и от взоров мира свои труды, подвиги и добродетели, и – смирение, самоунижение вознесло, возвеличило, прославило их. История полна поразительных примеров того, как не облеченные внешнею властию, занимая самое скромное общественное положение, а то – и никакого, истинные подвижники, облеченные внутреннею силою и богатством духовных дарований и добродетелей, оказывали великое влияние на людей. Целыя тысячи людей, по их указаниям, устрояли добрую жизнь свою, а другия тысячи хотя несколько обуздывали греховные порывы свои. Сильные мира, даже цари, по их советам, оставляли без исполнения одни предначертания свои и приводили в действие другия. А сколько благодеяний оказывали и оказывают святые подвижники и частным людям, и целым городам, странам, народам своим молитвенным предстательством пред Богом! С великим влиянием их на судьбы мира соединяется и великая бессмертная слава их, которой не могут достигнуть деятели по духу мира, славные земли, бессмертные Мира, ибо всякая слава человеческая подобна скоро засыхающей и отцветающей траве (1Петр. 1:24). Приводить ли имена этих друзей Божиих? Не достанет мне времени повествовать об этом. Укажу на преподобного отца нашего Сергия, великого подвижника земли русской, в обители которого мы имеем счастие привитать и имя которого ты носил в миру. Кому неизвестна смиренная подвижническая жизнь его и влияние даже на великих и сильных мира сего, – влияние, продолжающееся более 500 лет и имеющееся продолжаться в роды родов? Такою же чисто подвижническою жизнию отличался и святитель Московский, современник Преподобного, Алексий, имя которого теперь тебе дано. Он заповедал положить тело свое не в церкви, но вне церкви за алтарем, на указанном им месте, «великого и конечного ради смирения». Вспомни, наконец, и родоначальников нашего монашества преподобных Антония и Феодосия Печерских, в храме которых ты ныне вступил на новый путь иноческого жития. По сказанию составителя жития св. Феодосия, он «превосхождаше всех смирением и споспешеством всем служаше... в памяти имеяше Господа, рекшего: иже аще хощет в вас вящший быти, да будет вам слуга (Map. 10:43). Тем же смиряшеся, меньша себе всех творя и всем служа».

Наипаче же всего помышляй непрестанно о беспредельном смирении Господа нашего Иисуса Христа и Его Пречистой Матери, пред чудотворною иконой которой, именуемой Черниговскою, мы теперь предстоим. «Поспеши же, брат мой, – заключу словами св. Иоанна Лествичника, – всеми мерами взойти на сию священную гору смирения». Стяжавши сию добродетель, ты возлетишь на ея крылах на высоту нравственную, недоступную ни для каких усилий человеческих, не окрыляемых смирением, и будешь наследник вечных благ.