Приложение 2.

13 (26) сентября 1917г.

Священный Собор Русской Церкви с любовью выслушал приветствие Православной Румынской Церкви и лобызает его. Вместе с тем Собор приветствует Вас, Ваше Преосвященство, как представителя Православной автокефальной церкви дружественного нам единоверного Румынского народа. Возобновление взаимоотношений церквей свидетельствует о глубине и широте церковного самосознания чад их, вместе с тем служит ясным выражением христианской любви и единения, о чем молил Христос: да вси едино будут, как Ты Отец во мне и Я в Тебе, так и они вместе да будут вси едино.

Русская Церковь всегда входила в общение с Православными автокефальными церквами, взирала на них с любовью и по мере сил помогала им и материально и духовно. Быть может, это общение не всегда было частым, но это зависело от различных внешних обстоятельств. В частности, общение с Румынской Церковью было всегда и политическим, и культурным, и церковным. Самое беглое знакомство с историей взаимообщения между Русской и Румынской Церковью доказывает это. Вы изволили упомянуть, что для решения некоторых церковных вопросов собирались Соборы, напр[имер], был Собор в 1642 г. в Яссах, и напомнили, что это взаимообщение выражалось во многом другом. Румынская Церковь даровала Русской Церкви много великих святителей, на которых мы взираем с любовью. Достаточно упомянуть о таком великом святителе, каким был Петр Могила, основавший Киево-Могилянское училище, из которого возникла Киевская Духовная Академия, 300-летие которой недавно исполнилось, но не было отпраздновано с достаточной торжественностью. Достойным внимания является митрополит Молдо-Влахийский Гавриил Банулеско. Со своей стороны и Россия оказывала свое религиозно-просветительное влияние на дружественную нам Румынию. Двери школы и духовной и светской были открыты для желающих учиться. Достаточно вспомнить имена братьев Скрибанов, особенно Филарета Скрибана, Епископов Мелхиседека, Геннадия, Сильвестра: все эти святители Румынской Церкви получали образование в Киевской Духовной Академии, и таким образом поддерживалась связь между церквами Румынской и Русской. Да, наконец, живым свидетелем общения являетесь Вы, владыко, воспитанник Киевской Духовной Академии. И теперь с честью, да не омрачится скромность Ваша, имя Ваше, как святителя, славится в Румынской Церкви. Киевская Академия гордится Вами, как своим питомцем – святителем в единоверной Румынии. К сожалению, Вы теперь являетесь единственным представителем Русской богословской науки в сане святителя в Румынии. Было время, когда почти все святители Румынии, занимавшие кафедры, были из воспитанников Русской духовной школы. Теперь, к сожалению, эта связь оборвалась, многие святители Румынской Церкви получили образование в заграничных школах Берлина, Парижа и др. Будем уповать, что в настоящее время, когда жизнь церковная восстановляется в форме Соборной, связь между церквами установится, и возникнет единение между церквами, какое было прежде. Наша Родина и Ваша переживают в настоящее время тяжелые моменты. Румыния вступила в союз с Россией, эти страны сплотились против общего врага, страдания объединяют людей, и мы уповаем, что обе стороны при этих страданиях выйдут очищенными и связь между ними еще более укрепится.

Мы приветствуем Вас и радуемся, что Вы приняли участие в нашем торжестве веры. Не сомневаемся, что на этом Соборе Вы увидите знаки искренней любви по отношению к Вам. Когда Вы вернетесь в свою страну, конечно, передадите священному Синоду привет и чувства любви. Быть может, и нам предстоят те же испытания, какие перенесла Румынская Церковь в 60-х годах, когда монастыри и лавры запустели и когда многие из румынского духовенства нашли себе приют в России. С любовью принимаем Вас, как сотрудника в нашем общем деле. Воспоем Преосвященному Никодиму «многая лета».

Деяния... Т. 1. 2-я паг. С. 176–178.

2 (15) октября 1917 г.

Архиепископ Новгородский Арсений. Вопрос о «Ц[ерковно]-О[бщественном] В[естнике]» имеет тесную связь с нашим разгоном из Синода. Я буду держаться фактической стороны. Преосвященный Тихон 22 марта позвонил ко мне по телефону и сказал: «То, чего я боялся, то и случилось: мы получили для подписи походный журнал об увольнении профессора М. А. Остроумова от должности редактора и передаче “Ц[ерковно]-О[бщественного] В[естника]” в Духовную Академию». Всегда так бывает: мы посетовали, высказали сожаление об этом. Архиепископ Тихон сказал, что он не подпишет этого журнала. После Пасхи, когда мы приехали в Синод, «Ц[ерковно]-О[бщественный] В[естник]» получил уже известное направление. Оно являлось неожиданным, хотя, быть может, и соответствующим духу времени; в епархиях оно произвело впечатление бомбы и было понято совершенно своеобразно. Ввиду этого митрополит Владимир, как первенствующий член Святейшего Синода, поднял об этом вопрос в первом пленарном заседании Святейшего Синода после Пасхи. О[тцы] члены Святейшего Синода справедливо считали, что такой вопрос нельзя решать походным журналом и притом не единогласно. И вот в первое же заседание 14 апреля владыка явился с подписанным журналом о передаче в Академию «Ц[ерковно]-О[бщест-венного] В[естника]», показал нам этот журнал и сказал, что он желает выяснить, почему это случилось. Прочитал журнал, оглашенный докладчиком, и стал спрашивать мнения членов Святейшего Синода, по принятому обычаю, в порядке старшинства, и первого – протопресвитера Дернова. Последний заявил, что это – не законная передача, а узурпация прав, т. е. по отношению к Святейшему Синоду употреблено обер-прокурором насилие. Протопресвитер Шавельский сказал: «Я ничего не имею против, потому что Академия находится в ведении Святейшего Синода». Другие члены Синода высказались согласно с о. Дерновым. Я обратился к митрополиту Владимиру, как председателю, с следующим предложением: «Спросите обер-прокурора, законен ли этот акт передачи “Вестника” Академии, ибо он – блюститель закона?» Вопрос, конечно, мог быть решен не походным журналом и не Синодом в составе трех членов, а в полном его составе, так как докладная записка была подана ранее, чем разъехались члены Святейшего Синода. Она была подана 8 марта. Почему же она не была доложена? А потому, вероятно, что легче провести дело при трех членах, чем в полном составе Синода. Владыка задал вопрос В. Н. Львову: «Законен ли указанный акт?» В. Н. Львов ответил повышенным тоном: «Совершенно законен, и новый журнал вполне отвечает потребностям времени». На это ему было разъяснено, что по существующему порядку, если кто-либо из членов Синода заявит, что следует передоложить дело, то и по требованию одного члена дело докладывается вторично. В. Н. Львов: «Совершенно законен акт; прежний “Ц[ерковно]-Общественный] В[естник]” помещал такие статьи, которые теперь неуместны; теперь этот орган совершенно соответствует современному церковно-общественному течению мысли. Там теперь вы не найдете таких имен, которые были сторонниками реакции, а только таких лиц, которые соответствуют современному течению». Немало было «немягких» разговоров в этом направлении, и разговоры доходили до высоких градусов. Наконец, когда разговоры дошли до высшей степени обострения, обер-прокурору была указана статья Инструкции об[ер]-прок[урора] 9-я (изд. Москва, Синод[альная] типография], 1904, стр. 197), гласящая, что Синод может арестовать обер-прокурора. После этого «любезного» обмена мыслями, подкрепленного официальным документом, членами Синода обсуждался вопрос, как же быть дальше. Решено было: пусть Академия ведет издание на частные средства, а денег, поступающих в Хозяйственное управление, больше не давать. На этом все согласились. Митрополит обратился к управляющему канцелярией Св. Синода П. В. Гурьеву с предложением составить проект такого определения. Последний нерешительно и неопределенно сказал: «Да, хорошо; да, проект будет составлен». Конечно, иначе он не мог сказать, как подначальное обер-прокурору лицо. Затем я говорю митрополиту Владимиру: «Это будет академическое решение вопроса: журнал будет оставлен, но не будет иметь реального значения, потому что по существующему порядку, пока обер-прокурор не написал: “Читал” и “Исполнить”, определение не получает законной силы. Вы спросите обер-прокурора, пропустит ли он к исполнению этот журнал». Владыка спросил: «Владимир Николаевич, пропустите ли вы этот журнал?» В. Н. Львов повышенным голосом и с ударением ответил: «Не пропущу». Владыка сказал: «Что же это: насилие?..» И обратился к П. В. Гурьеву с предложением заготовить журнал к следующему заседанию. Таким обменом любезностей и закончилось наше заседание. Мы не думали, что это наше последнее собрание в Святейшем Синоде. На следующий день мы собрались в Синоде и до заседания делились впечатлениями от прошлого заседания Синода. Разговоры произвели тяжелое впечатление на тех из подписавших журнал о передаче «Церковно-Общественного Вестника», которые не предвидели подобного направления дела, особенно на архиепископа Сергия. Последний заявил, что он подписал журнал о передаче «Вестника» Академии «между прочим». «Кто же мог ожидать этого от профессора Академии? Я уйду, если дело получило такое направление». Оставляю эти слова на совести архиепископа Сергия. Митрополит подозвал П. В. Гурьева и спросил относительно журнала. П. В. Гурьев опять ответил неопределенно: «Да, хорошо; да, будет заготовлен». Это может показаться смешным, но для нас это смех сквозь слезы... Когда мы так беседовали, вдруг отворились двери, послышался звон офицерских шпор, вошли чиновники. Владыка митрополит в смущении как бы про себя недоумевающее сказал: «Что это: пришли арестовать нас?» Мы заняли места. В. Н. Львов со своего места громко сказал: «Прошу встать. Объявляю указ Временного правительства». Повинуясь любезному приглашению, мы встали. В. Н. Львов прочитал указ Временного правительства о прекращении зимней сессии Св. Синода и увольнении нас, кроме архиепископа Сергия, в епархии и о вызове членов на новую сессию. Не спорю, может быть, мы не сознавали важности исторического момента, может быть, не соответствовали требованиям времени. Но ведь мы с самого начала переворота просили об увольнении нас из состава Синода, о том, чтобы иерархи ввиду важности переживаемого момента или санкционировали наше пребывание в Синоде, или указали бы своих избранников. На наше заявление обер-прокурор сказал, что мы должны оставаться в Синоде; но затем, когда он увидел, что объявленная им свобода Церкви, своеобразно применяемая, встречает противодействие с нашей стороны, то он почел за лучшее избавиться от нас и заменить вызванными по своему усмотрению, т. е. поступить так, как и до сих пор поступали обер-прокуроры, но только не украшавшие себя титулом «освободителей» Церкви. История с «Ц[ерковно]-О[бщественным] В[естником]» была только поводом для свободолюбивого обер-прокурора, чтобы он нас арестовал, а не мы его, согласно приведенной выше статье Инструкции. Таким образом, вопрос о передаче «Ц[ерковно]-О[бщественного] Вестника» не так прост, как кажется. Об этом я считаю долгом доложить Священному Собору.

Деяния... Т. 2. С. 164–166.

15 (28) ноября 1917 г.

Из речи С. Н. Булгакова выяснилась общая точка зрения Отдела на подлежащий нашему обсуждению вопрос. То же самое выяснилось и в речи Ф. И. Мищенко: Церковь не должна быть отделяема от Государства, ибо Церковь есть свет, соль, которая должна духовно осолить всю вселенную. Церковь не может отказаться от этой своей задачи. Отдел стоит именно на этой точки зрения. Эти положения – статьи доклада Отдела – могут быть необходимы для Государства, ибо определяют отношение Церкви к Государству, которое, впрочем, может принять пожелания в качестве основ своей нравственной деятельности и может не принять. С точки зрения истории Русского Государства, нельзя отрицать того, что Православие исторически явилось основою нашего Государства и иначе не может мыслиться. Русское Государство существует благодаря православной вере. Это именно так и обстоит: всем известно, что эта вера является в России основой политического и всякого другого благосостояния. Соответственно этой идее и построены все статьи доклада Отдела. Теперь требуется ваше утверждение этой мысли Отдела, как и общих оснований его доклада. Итак, согласен ли Собор с той мыслью, «что Церковь должна быть в союзе с Государством, но под условием свободного своего внутреннего самоопределения?» Если Собор согласен, то не надо будет и прений по вопросу об отделении Церкви от Государства, и мы перейдем к постатейному чтению. Итак, я голосую поставленный вопрос.

Деяния... Т. 4. С. 17.

22 ноября (5 декабря) 1917 г.

Архиепископ Арсений сообщает, что около 12 часов в зал заседаний прибудет для преподания благословения Собору Патриарх Тихон. Мы встретим его внизу с пением тропаря празднику, все мы последуем в храм, здесь будет совершена краткая лития, и затем он, вероятно, скажет приветствие, и после того и мне позвольте в кратком слове принести ему приветствие от имени Собора. Никаких групповых выступлений и отдельных речей не должно быть. Это не будет соответствовать тем торжественным минутам, которые требуют не слов, а дела в глубокой вдумчивости и сосредоточенности, которые должны изливаться в словах приветствия и молитвословии. Я буду говорить о радости всего Собрания по поводу того, что оно теперь возглавляется Патриархом, который является Председателем Собрания уже не по избранию, а по своему существу. О всем этом я считаю нужным довести до сведения Собора.

Деяния... Т. 4. 2-я паг. С. 77.

В 12 часов 5 минут дня прибывает в Соборный дом Святейший Патриарх Московский и всея России Тихон. Встреченный в сенях всеми Членами Собора (из них пятью священниками в облачениях, один из коих с св. Крестом), Патриарх, в преднесении патриаршего креста, направляется в Соборную Палату при общем пении тропаря празднику Введения во храм Пресвятой Богородицы и задостойника: «Яко одушевленному Божиему Кивоту». По прибытии Членов Собора в Соборную Палату и за ними Святейшего Патриарха было совершено краткое молебствие в прилегающем к Палате храме, с возглашением многолетия Патриарху Тихону, Святейший Патриарх возглашает многолетие Всероссийскому Священному Собору.

Архиепископ Арсений: «Ваше Святейшество! По поручению Священного Собора приветствую Вашу святыню в этой Соборной Палате с почестями высшего звания, к которому Вы призваны Соборным избранием и Божьим указанием.

Настоящее приветствие является приветствием и всей Русской Церкви, от имени которой мы и собрались сюда для Соборного рассуждения о строительстве церковном. Наша радость – радость всей Церкви. Основы Ее заключаются в церковном сознании каждого из нас, что воссияла, наконец, каноническая идея “Первоиерарха”, в связи с переживаемыми обстоятельствами нашего времени. Все это неоднократно и с надлежащею полнотою было высказываемо здесь же на Соборе, который, таким образом, воплотил эту идею, давно носившуюся в умах и сердцах церковных людей. Теперь мы воочию видим осуществление этих благочестивых и канонических вожделений наших и наших предков, ближних и отдаленных. Пред нами Патриарх, как символ единства, как центр соборного единения, как старший брат и отец. После вчерашнего великого исторического дня, когда через таинственный обряд Ты взошел на Патриаршую кафедру Московских Святителей, легко стало на душе каждого верующего человека – сына Святой Церкви, у которого всегда было сознание, что нет у нас полноты канонического строя, завершения красоты и благолепия церковного.

Ваше нынешнее прибытие на Собор, Председателем которого Вы состояли по избранию, а теперь и по праву Первоиерарха, для преподания ему Патриаршего благословения преисполнило наши сердца благодарением. Да будет Ваше благословение залогом успешности наших трудов во благо Святой Церкви.

Восстановление Патриаршества для нас радость, а для Вас – великий подвиг, путь крестный, идти по которому можно только в уповании на промыслительную силу Божию, избирающую людей по Своему усмотрению. С человеческой точки зрения, понятны нам отречения многих великих святых мужей, которые отказывались от чести быть во главе Церковного Управления и, оставляя все, убегали в пустыни. Несомненно, и Ты обуреваем был подобными мыслями, при сознании всей тяжести предстоящего подвига, ответственности за всю Русскую Церковь, тяготы печальника за сынов нашей родины. И насколько поэтому была бы кощунственна мысль тех, которые восстановление Патриаршества объясняли бы какими-либо честолюбивыми или другими низменными стремлениями человеческой души. Нет, Патриаршество есть великий и тяжкий крест, особенно в эти моменты, какие переживает наша многострадальная родина. Под грохот тяжелых смертоносных орудий, пулеметных и ружейных выстрелов осуществлялась священная мысль о восстановлении в Русской Церкви Патриаршества. Междоусобная борьба, разделившая наших сынов на два враждебные лагеря, вследствие оскудения веры и христианской любви, и подвигну-ла на скорое решение этого вопроса. Всеми сознавалась нужда в одном лице, которое объединило бы нас и было нашим духовным вождем. В то время, когда все кругом подвергается стихийному развалу и разложению, чувствовалась потребность в создании живого и устойчивого центра соборного единения, чтобы, таким образом, Церковь, так деятельно участвовавшая в создании нашего государства и “в собирании земли Русской”, и ныне осталась центром духовного единства и великой духовной силы. Восстановление Патриаршества есть великое историческое событие, значение которого мы, быть может, теперь ясно не сознаем, а оценят это наши потомки, для которых раскроется весь смысл происходящего в настоящий момент, подобного которому навряд ли что было в нашей истории. Теперь есть у нас “собиратель верующих людей”, “любящий отец”, “молитвенник и печальник” за землю русскую, принявший на себя великий тяжелый подвиг, путь Голгофы. Мы находимся еще под впечатлением вчерашнего великого дня, когда совершилось в храме Богородицы поставление Патриарха Всероссийского. Не забудем мы этого момента, тех часов, когда “утру глубоку” подходили мы к Священному Кремлю – сердцу России. Не сразу пропустили даже нас, священнослужителей, для участия в этом светлом торжестве. Под разными предлогами чинили нам всякого рода препятствия. И это не чужие, а свои, не внешние враги, а числящиеся сынами одной матери-родины и Святой Церкви. И это совершается у нас, на святой Руси, а не в стране неверной. И дума наша была о Тебе, Святейший наш Патриарх. Не велелепная красота родных святынь сретала Тебя, а узрел Ты Священный Кремль, истерзанный и израненный злобою людскою, руками своих же сынов. Это – символ нашей когда-то великой и священной родины, а теперь униженной и опозоренной...

Благословляем Тебя на этот великий подвиг, который Ты теперь подъемлешь на себя. Ты не искал этой почести, а был взыскан ею. Ты не желал ее, а Тебя возжелал Господь, чтобы Ты был крестоносцем, подвижником за православную Церковь и первостоятелем Русской Церкви. Тебя Бог избрал Патриархом, и возрадовалось сердце наше. Мы, Члены Священного Собора, собравшиеся здесь для устроения церковного, готовы разделить с Тобою труды великого служения не на словах только, а и на деле. Мы, архипастыри, и все верующие, будем молиться о Тебе, чтобы Господь Бог дал Тебе силу понести тяжелый крест, и даем священный обет облегчать Тебе несение этого креста, подобно Симону Киринеянину, понесшему крест Господень. Да вспомоществует Тебе Господь всесильной благодатью в спасительном служении Церкви и родине. Многая лета Святейшему Патриарху!»

Деяния... Т. 4. 2-я паг. С. 87–89. Прибавления к церковным ведомостям. 1918. №6. С. 241–245.

14 (27) ноября 1917г.

А теперь позвольте захватить внимание Собора на семь минут: если я не скажу этого сейчас, то не придется совсем сказать. Для руководства в проповеднической деятельности я не советую совсем читать проповедей; лучше читать материалы для проповеди: Библию, св. отцов, Пролог, а читать готовые проповеди бесполезно и неприятно, как жевать жеванную пищу; лучше готовить ее из свежих продуктов. Смешно говорить, особенно в селе, готовые проповеди. Это одно. Второе. Говорить пред интеллигенцией гораздо легче, чем пред простым народом. Для народа нет у нас настоящих руководств: даже проповеди Р. Путятина им не понятны. О[тец] протоиерей Синцов говорил, что надо знать жития святых. Это верно. Но у нас и в Академии не знают жития святых, даже житие св. Николая, Мирликийского чудотворца! Еще две минуты. Мужчина в церкви стоит с открытой головой, а женщина покрывает голову. Когда мы бываем в монастыре, мы видим, что все монашествующие стоят в клобуках, а служащие в камилавках. Камилавка не есть покрывало; покрывало должно покрывать все тело, и клобук служит покрывалом, как признак порабощения. У жены глава ее муж, и потому женщина носит покрывало, и клобук монаха есть признак порабощения, а камилавка означает венец и есть символ власти. Поэтому монашествующее иногда надевают клобук, иногда камилавку.

Деяния... Т. 3. С. 252.

7 (20) декабря 1917 г.

Итак, в том, что прочитано Секретарем, пред нами поставлен вопрос о выборах в Священный Синод и Высший Церковный Совет, а именно: произвести ли эти выборы до или после перерыва Соборных занятий? По этому вопросу среди Членов Собора раздавались различные голоса: одни – за выборы до перерыва, другие – против этого. Было созвано Совещание в составе Соборного Совета и Св. Синода и лиц, сведущих в юридических вопросах. Сначала и члены Совещания предлагали отложить выборы до возобновления занятий Собора в новом году. Но ввиду разыгрывающихся катастрофических событий в церковной и гражданской жизни и невозможности, по сей причине, оставлять Святейшего Патриарха одного, без необходимого состава высших церковных учреждений условно (факультативно) до перерыва Соборных занятий. Это означает, что сейчас действует и будет пока продолжать управление церковными делами ведать Св. Синод совместно со Святейшим Патриархом, Святейший Синод как учреждение, известен Правительству, и государственная смета на церковные нужды связана с именем сего Синода. Если не последует в церковных или государственных делах тяжелого замешательства, то Священный Синод и Церковный Совет вступят в отправление своих обязанностей в нормальных условиях. Но если возможно замешательство, то надо и это принять во внимание: нельзя же оставлять Его Святейшество одного, без учреждений, на которые он должен опереться и, быть может, пойти на крестный путь дерзновения против насилия над Церковью. Вот почему Соборный Совет, и Святейший Синод, и Совещание епископов пришли к тому заключению, что выборы в Священный Синод и Церковный Совет необходимо произвести неотложно теперь же, до перерыва занятий, а вступление в должность членов сих учреждений можно отсрочить, причем до этого грядущего срока будет действовать Св. Синод прежнего, ныне его образующего, состава. Итак, выборы в Священный Синод и Церковный Совет необходимо произвести условно. Это предположение и ставится теперь на обсуждение и одобрение Священного Собора. Итак, согласен ли Собор произвести выборы в Священный Синод и Высший Церковный Совет до перерыва соборных занятий? Согласные с этим сидят, несогласные встают.

Деяния... Т. 5. С. 296.

15 (28) февраля 1918 г.

Ваше Святейшество, преосвященные архипастыри, отцы, братие и сестры.

Не так еще давно высокопреосвященный Владыка митрополит Владимир, до избрания Его Святейшества, возглавлял Собор и преподавал ему благословение в этой соборной палате, устроенной его трудами. Недавно еще мы провожали его в Киев, в уповании видеть его снова здесь и вместе трудиться для блага Святой Церкви. А теперь мы собрались сюда, чтобы помянуть его мученическую кончину. На мне лежит печальный долг почтить своим немощным словом святителя, убиенного злодейскими руками. Побуждаюсь к этому моими личными отношениями к почившему Святителю. Я, как духовный сын его по благодати архиерейства, принадлежал к числу тех, которые не тесно вмещались в его любящее сердце (2Кор.6:12). Но не венок похвал я буду ему сплетать, хотя для этого можно было бы собрать много прекрасных и благоуханных цветов. Да и что значат эти похвалы, когда Господь увенчал уже его венцом неувядаемым, венцом мученическим. Пусть моя краткая речь будет горсточкой земли на его еще свежую могилу.

Имя митрополита Владимира с известным значением стало мне знакомо с 1896 года, когда я был ректором Новгородской семинарии. Пред этим Владыка прожил в Новгороде 5 лет (с 1886 по 1891 г.), сначала в должности настоятеля монастыря Антония Римлянина, а затем – в звании викария Петербургской митрополии. Прошло 5 лет со времени оставления Владыкою Новгорода. Это – небольшой период, но во всяком случае достаточный для того, чтобы память о том или другом лице поблекла. Однако память о Владыке Владимире была слишком свежа. Новгородцы вспоминали о нем как о выдающемся проповеднике, архипастыре кротком, доступном для всех. И тогда, спустя 5 лет после пребывания в Новгороде Владыки, и теперь, почти через 30 лет после отбытия его из Новгорода, новгородцы-современники его, теперь уже убеленные сединами старцы, с душевною признательностью и любовию хранят благоговейную память о преосвященном Владимире. Эта любовь сказалась тогда с особою силою при прощании его с Новгородом, пред отъездом его на Самарскую кафедру. Выразителем этих чувств народных был 70-летний старец, кафедральный протоиерей В. С. Орантский, современник архимандрита Фотия и графини А. А. Орловой. В своей речи он, между прочим, говорил: «без всякой примеси лести, а напротив – по прямому требованию чистой совести, смею высказать пред лицом Вашего Преосвященства, что все, что явлено Вами, – в благоговейном ли совершении божественной службы, в проповедании ли слова Божия в частных, особо выдающихся случаях в храме и вне оного, – когда всякий раз сила и красота слова брала в духовный плен сердца всех слушателей – в исполнении ли дел по управлению, в домашнем ли, или общественном обращении и собеседовании, – все это носит на себе характер величия Святителя, проникнутого до глубины ума, впечатлительно влиятельного, и доброты евангельской, Самим Господом явленной и заповеданной. Приближая нас к себе до очарования и восторга, ты умел в то же время сохранить высокое достоинство свое до предела благоговения и страха пред тобой». По свидетельству летописца того времени, весь народ, переполнявший тогда Софийский собор, плакал навзрыд. Тут только можно было составить себе ясное представление о том, сколь крепкою и сильною любовию любит русский православный народ своих кротких, добрых и просвещенных архипастырей. Сам Владыка был глубоко тронут такими выражениями любви к нему, относя ее к общему нашему пастыреначальнику Иисусу Христу. Считая время пребывания своего в Новгороде лучшим периодом своей жизни, он при прощании дал обещание никогда не забывать новгородцев в молитвах своих: «аще забуду тебе, богоспасаемый Новгород, забвена буди десница моя; прильни язык мой к гортани моему, аще не помяну тебе...» И у него действительно хранились самые лучшие воспоминания о Новгороде. Я имел утешение два раза принимать его у себя в Новгороде, и новгородцы встречали и провожали своего бывшего архипастыря с такою же любовию, как и 30 лет назад. Такова истинная любовь, не ограничиваемая ни временем, ни пространством.

В начале 1898 года последовало назначение Владыки Владимира из экзарха Грузии на Московскую митрополию. В это время я уже был ректором Московской академии и таким образом стал сотрудником его в этом звании. Свидетельствую пред всеми, что отношения его к академии были вполне благожелательные. Это выражалось в частых посещениях им академии, в обычные дни и в нарочитые академические праздники, а в особенности – в том, что он интересовался внутреннею жизнью академии, знал по имени и отчеству почти всех профессоров, помогал материально студентам и органу Московской духовной академии, «Богословскому Вестнику». Шесть лет я пробыл в качестве сотрудника Владыки, после чего Господь указал мне другие послушания – в Пскове и Новгороде; но связь моя с Владыкой не только не прерывалась, а все более и более укреплялась. С тех пор в течение 14 лет, до самого последнего времени, я имел утешение часто бывать в общении с ним в Петрограде, где я пребывал по званию члена Государственного Совета, а Владыка – по званию члена Святейшего Синода. Всегда я встречал от него ласку и любовь, и я был, быть может, одним из немногих свидетелей тех переживаний, которые испытывал Владыка и от внешних обстоятельств, связанных с переменами кафедр, и от внутренних потрясений, которых так много приходится на долю архиереев. Эти переживания не видны многим, судящим об архиереях по общей внешней, т. е. парадной обстановке; а если бы они знали, что часто переживают архиереи в тиши келлий или, быть может, даже и роскошных палат, они не были бы так легкомысленны в суждениях о них...

Двадцатилетнее общение с усопшим Святителем запечатлело в душе моей его духовный облик, и мне хотелось бы, хотя и в кратких чертах, обрисовать черты этого образа, которые для многих были недоступны вследствие свойств характера Владыки.

Основной стихией его духовной жизни являлось смирение, смирение евангельское, смирение мытаря, а не фарисея, – то истинное смирение, которое состоит в сознании своих немощей. И на нем исполнились слова Спасителя: смиряй себе, вознесется. Он был вознесен на такую высоту, какая только возможна на положении иерарха. И эта высота вознесения часто угнетала его от смиренного сознания, что, быть может, он и недостоин такого возвышения. Это смирение сказывалось в постоянной скромности его бытовой, домашней жизни. Я уверен, что если бы те, которые в своем легкомыслии или по злобе занимаются подсчетом архиерейских доходов и богатств, увидели бы скромную обстановку первого иерарха, они были бы посрамлены. Они убедились бы, какое неправильное понятие об архиереях составляется у людей, которые не знают сокровенной жизни их... Затем это смирение выражалось в застенчивости в отношениях к людям. Эта застенчивость, можно сказать, была природным свойством Владыки. В книге, посвященной описанию жизни Митрополита Антония, есть такой эпизод из детской жизни обоих покойных митрополитов. Однажды к отцу митрополита Антония приехал из соседнего села батюшка с 8-летним сыном. Мальчик, увидав семинаристов из многочисленной семьи Вадковскаго, испугался и забился под телегу в сарае. Саша Вадковский (впоследствии Митрополит Петербургский Антоний), которому тогда было десять лет, принял в мальчике живое участие, пожалел его, купил на одну копейку мороженого и угостил мальчика, и у того пропал страх. Мальчик этот – Вася Богоявленский – нынешний Петроградский Митрополит Владимир (Антоний, Митрополит С.-Петербургский и Ладожский. Стр. 12. СПб., 1915 г.). Я привел этот маленький эпизод для того, чтобы показать, что застенчивость была природным свойством митрополита Владимира. Она выражалась в осторожности и, может быть, под влиянием условий жизни, в некоторой подозрительности. Она вредила ему во мнении людей. Он казался сухим, жестким, безучастным, и о нем составлялось неправильное понятие у людей, мало знавших его. Эта застенчивость была одним из поводов к огорчению от перевода его из Москвы в Петроград. В это время он посетил Новгород, чтобы помолиться пред новгородскими святынями и испросить благословение на новое место послушания. На мой недоуменный вопрос о причинах скорби Владыки по поводу этого назначения в стольный тогда город Владыка со свойственным ему смирением ответил: «я привык бывать там в качестве гостя, но я человек не этикетный, могу не прийтись там “ко двору”; там разные течения, а я не смогу следовать за ними, у меня нет характера приспособляемости». И, действительно, мы знаем, что он не применялся и не пришелся «ко двору». Следствием этого, равно как и других обстоятельств, о которых я не считаю благовременным теперь говорить, и было перемещение его в Киев. Эта застенчивость была причиною и того, что на новых местах служения встречали его и относились к нему сначала очень сдержанно. Так и Москва отнеслась к нему сначала. Но я был свидетелем того, как та же Москва чрез 14 лет провожала своего уже горячо любимого архипастыря в Петроград. Да и что говорить об этом, когда все вы – свидетели этого незабвенного расставания Владыки с Москвой. И настоящее многолюдное собрание, – разве не свидетельствует о той тесной связи, какая существовала между ним и его паствою? Москва поняла любящее сердце Владыки, и он раскрыл свое сердце, и ему тяжело было расставаться с Москвой.

Но это смирение, эта скромность, застенчивость соединены были в нем с горением духа. На нем исполнились слова Св. Апостола Павла: работайте Господеви, духом горяще (Рим.2:11). Он действительно горел духом, пламенел ревностию по Дому Божию, которая снедала его. Эта ревность выражалась прежде всего в неустанном проповедывании слова Божия. Самая манера его проповедывания свидетельствовала об этом горении духа. Слабый, болезненный телом, с тихим голосом, он во время произнесения проповедей преображался, воодушевлялся, голос становился крепким, и силою горячего слова он пленял умы и сердца слушателей. Будучи сам усердным служителем слова Божия и проповедником, он и пастырей церкви побуждал проповедывать. Основная мысль проповедей его состояла в том, что мы переживаем период не только политической борьбы, но и религиозной. Он предрекал грядущую опасность для Церкви от социализма. Он указывал, что под Церковь Христову подкапываются многочисленные враги ее, что страдания Христа повторяются в страданиях Церкви Христовой, которая есть тело Его. Подобно Христу, пред страданиями Своими призывавшему учеников Его к бодрствованию и молитве, чтобы не впасть в искушение, и он призывал всех верующих, а наипаче пастырей, чтобы они не спали и почивали, а вступали на духовную борьбу с темными силами века сего. Горение духа обнаруживалось и в том, что он хотел, чтобы заветы Христовы были усвоены всеми христианами, чтобы они были христианами не по имени только, а на самом деле. Этим объясняются особенные заботы его о трезвости. Он был ревностным поборником проведения абсолютной трезвости в народе; он видел несчастия людей в том, что они одурманивают себя ядовитым зелием и теряют образ Божий...

Наконец, образ усопшего святителя представляется мне как образ человека долга. На свое служение он смотрел как на послушание, которое должен исполнить до конца, твердо и непоколебимо, подобно истинному воину, стоя на своем посту даже до смерти. И никто из знающих его не обвинит в том, что он гнулся семо и овамо. Он шел по прямому пути, и на светлом челе его нет пятна приспособляемости или того, что называется оппортунизмом. Неоднократно под влиянием тяжких обстоятельств внешней и внутренней жизни у него являлась мысль об уходе на покой. Впервые, насколько мне известно, она явилась у него в тяжкую годину 1905 г., когда он за свое мужественное слово подвергся жестокой травле, не будучи поддержан даже в высших церковных бюрократических кругах. С 1912 года, со времени перехода его в Петербург, нездоровые придворные течения, связанные со злым гением России, имени которого я не считаю здесь приличным упоминать, и другие тяжелые обстоятельства и, наконец, неожиданный и оскорбительный для него перевод в Киев, все более и более устремляли его мысль к уходу на покой.

В ноябре 1915 года состоялся неожиданный перевод его в Киев, о чем Владыка сам поведал мне первому, 24 ноября, пригласив меня к себе в 8 часов утра. Не забыть мне его слов, сказанных как бы мимоходом в ответ на мое приглашение, как Председателя Всероссийского Братства трезвости, отслужить в Храме Воскресения на Варшавке. «Да ведь я уже не Петроградский Митрополит, а Киевский. Только что получено об этом сообщение. Таким образом, я поистине – Всероссийский митрополит, как занимавший все митрополичьи престолы». При всем показном спокойствии, он, видимо, был очень удручен. Не менее и я был поражен таким известием. Несколько минут мы молчали. Я прервал это молчание словами: «Владыко. А не лучше ли теперь уйти на покой?» Такой вопрос я позволил себе задать, имея в виду неоднократные наши беседы на эту тему. Владыка как будто ожидал от меня такого совета, но тут же уже совершенно спокойно ответил: «Да, судя по человеческим соображениям, я с Вами согласен. Пора и честь знать. А по Божьему как? Удобно ли испытывать и предупреждать волю Божию? А долг, который мы клятвенно обещались исполнять? Скажут, что ушел из-за оскорбленного самолюбия. Нет, видно такова воля Божия. А умереть все равно, где бы то ни было».

Недолго он святительствовал в Киеве. Присутствуя то в Синоде, то на Соборе, он не мог проявить в Киеве тех качеств души, которые, как я сказал, вследствие его природной застенчивости, могли быть узнаны после некоторого промежутка времени. Он был только гостем в Киеве, и его не узнали. В конце ноября прошлого года, когда на Украине произошли известные политические и церковные события и когда явился оттуда преосвященный викарий с просьбою идти спасать Церковь от разделения, он, верный своему долгу, правда, после некоторого колебания, решил туда пойти, чтобы умиротворить свою паству и не допустить отделения Украинской Церкви от Российской. Быть может, он уже предвидел свою Голгофу. Живо припоминаются мне последние минуты прощания с ним пред отбытием его в Киев. Скорбные думы омрачали его лице. Нервность заметна была в речи и в действиях. На наше утешение, что мы скоро свидимся, он ответил, что все находится в воле Божией. И воля Божия о нем свершилась...

Наступивший период гонения на Церковь Божию уже ознаменовался мученическими кончинами священнослужителей, а теперь – и такою же кончиною архипастыря. Но история показывает, что сила гонений всегда слабее духа исповедничества и мученичества. Сонм мучеников освещает нам путь и показывает силу, пред которой не устоят никакие гонения. История же свидетельствует, что ни огонь, ни меч, ни настоящее, ни будущее, ни глубина, ни высота, – ничто не может отторгнуть верующих, а особенно пастырей от любви Христовой. И такие жертвы, какова настоящая, никого не устрашат, а напротив – ободрят верующих идти до конца путем служения долгу даже до смерти.

Убиенный святитель предстоит теперь пред престолом Божиим, увенчанный венцом мученичества. Он кровью оросил служение Русской Церкви и ничего не уступил из своего долга. И на нем исполняются Слова Тайнозрителя: буди верен до смерти, и дам ти венец живота (Откр.2:10).

Архиерейство его да помянет Господь Бог во царствии Своем.

Деяния... Т. 7. С. 53–77. Прибавления к Церковным ведомостям. 1918. №9–10. С. 340–345.

11 (24) июля 1918 г.

Прежде чем предоставить слово докладчику, я хотел бы сказать несколько слов. Священному Собору предложен доклад, предоставляющий женщинам широкое право участия в церковной жизни. Женщинам, согласно проекту, разрешается занимать даже должности псаломщиков, и они получают, таким образом, возможность входа в алтарь. Широкая любовь и стремление к уравнению женщин в правах с мужчинами служит основанием проекта. Однако подобная мера находится в прямом противоречии с канонами, а слишком широкая любовь может повести к неблагоприятным последствиям и соблазну.

В древнее время правила канонов исполнялись строже, гораздо строже. 44-е правило Лаодикийского Собора несомненно запрещает женщинам входить в алтарь. То обстоятельство, что 69-е правило VI Вселенского Собора содержит запрещение входа в алтарь для всех вообще мирян, конечно, не может обосновать права для женщин входить в алтарь. Напротив, следовало бы придерживаться древней практики, охраняющей святость алтаря и поддерживающей к алтарю должное благоговение. Древняя практика отражается с очевидностью на самой архитектуре храмов старинной постройки. Алтарь – самое святилище, устраивался совершенно отдельно от жертвенника и диаконника и отделялся стеною с дверью или завесой. Такое устройство мы можем видеть в старейших храмах Пскова, Новгорода и Москвы. Это разделение на три части способствовало благоговейному отношению к самому святилищу. В алтарь нельзя было пройти прямо, а нужно было пройти через жертвенник. В связи с этим мы находим древний благочестивый обычай поминовения. Православный христианин, подходя к жертвеннику, сам совершал поминовение своих живых и умерших. Такое непосредственное молитвенное поминовение представляется мне гораздо лучшим, чем механическое писание имен на записочках и чтение этих имен диаконом.

Лишь в последующее время архитектура храмов изменилась, и жертвенник стали ставить в самом алтаре. Многоалтарность же храмов появилась в монастырях и была вызвана жизненной потребностью. Жертвователи непременно желали иметь храмы в честь различных святых. Отказываться от пожертвований монастырям не приходилось, но вместо особых храмов стали устраиваться в храмах по нескольку алтарей.

В канонах, повторяю, святость алтаря особо охраняется. В 44-м правиле Лаодикийского Собора сказано: «Не подобает жене в алтарь входити», а в 69-м правиле VI Вселенского Собора сказано: «Никому из всех, принадлежащих к разряду мирян, да не будет позволено входить внутрь священного алтаря. Но по некоему древнейшему преданию отнюдь не возбраняется сие власти и достоинству царскому, когда восхощет принести дары Творцу». Вальсамон в толковании на это правило говорит: «Настоящее правило запрещает мирянам входить внутрь божественного алтаря, потому что он отделен для одних священнических лиц. Но царю, хотя он и мирянин, по некоему древнему преданию, дозволено, когда он пожелает, принести дары Богу. А каким образом в божественное святилище преславного храма Господа нашего Иисуса Христа на острове Халки беспрепятственно входит всякий желающий, я не знаю. А о латинянах знаю, что не только миряне-мужчины, но и женщины входят в святый алтарь. Заметь настоящее правило и никак не дозволяй на основании оного мирянам входить в святой алтарь». Комментатор, таким образом, с порицанием относится к такому нарушению канонов и говорит, что совершенно не знает, как могли произойти такие предосудительные явления.

В настоящее время, при некотором упадке церковной дисциплины, когда иной раз не замечается должного благоговения к святости алтаря, что выражается в оставлении там платья, галош и т. п., надо быть особенно осторожным в проведении новых мероприятий.

Даже мусульмане охраняют святость своих мечетей и не входят в них обутыми. Тем более нам следовало бы заботиться о поддержании благоговения к святости алтаря и избегать утверждения мер, способных повести к излишнему соблазну.

Перехожу теперь к вопросу о праве женщин на учение православной вере. Женщина может поучать вере Христовой, но не в церкви, а только в собрании верных. Если каноны читать черным по белому, а не перетолковывать их по своему разумению и желанию, то с несомненностью явствует некоторое ограничение прав женщины.

Возражая против слишком широкого, не согласованного с канонами представления женщинам права участия в богослужении, я не могу не признать ту громадную пользу, которую способны принести и приносят уже женщины в церковной жизни. В последнее время, при различных осложнениях с церковными сторожами, с уборкой храмов и т. д., деятельность сестричеств достойна величайшей похвалы и одобрения.

Итак, представляя слово докладчику, я обращаю еще раз внимание на то, что с новыми мероприятиями надо быть особенно осторожными и осмотрительными, дабы не умножать соблазн в церковной жизни. Я высказал свое мнение и этим облегчил свою совесть.

Деяния... Т. 9. С. 192–194.

14 (27) июля 1918 г.

Вчера за подписью 30 членов Собора поступило заявление о том, чтобы в спешном порядке был обсужден вопрос о привлечении к отбыванию воинской повинности священнослужителей Православной Церкви, ввиду распубликования в «Известиях Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов» за 25 июля распоряжения о том. По постановлению Священного Собора заявление это было передано в Соборный Совет для спешного рассмотрения настоящего декрета в части, касающейся привлечения духовенства на военную службу. Соборный Совет, обсудив этот вопрос, предлагает вашему вниманию следующее постановление: «Священный Собор признает, что хотя никакой полезный труд, даже и принудительный, не унижает человека, хотя защита Родины есть долг каждого гражданина, в том числе и лиц духовного сана, поскольку это не сопряжено для них с нарушением особых требований христианского вероучения и церковных правил, однако Священный Собор считает призыв духовенства к военной службе недопустимым по следующим соображениям: 1) в представлении многих миллионов православного русского народа духовенство совершает служение не только общественно полезное, подобно указанным в декрете лицам свободных профессий, но и безусловно необходимое; 2) призыв духовенства к военной службе при нынешнем положении государственной и общественной жизни может вовлечь духовенство в братоубийственную борьбу, поколебать уважение к священному сану в глазах верующего народа, может поставить духовенство при несении им военной службы в условия, несовместимые с его саном и оскорбительные для его достоинства, и при широком призыве может лишить многие приходы священников, что особенно тяжко отразится на удовлетворении духовных и религиозных нужд сельского населения, а потому постановляет: выразить решительный протест против призыва духовенства белого и монашествующих (епископов, священников и диаконов) к военной службе в тыловом ополчении».

Вот постановление Соборного Совета. Из него видно, что Соборный Совет высказал лишь свое принципиальное отношение к этому призыву духовенства на военную службу; это потому, что в декрете не указаны подробности и частности, которые будут приведены в исполнение при проведении этого декрета в жизнь, а высказывается только, что по идее и духовенство наравне с остальными гражданами подлежит обязательному отбыванию воинской повинности. Это постановление Соборного Совета предлагается вашему вниманию. Если кто имеет сказать что-нибудь по этому вопросу, пусть выскажется, но, может быть, ввиду спешности дела, лучше было бы согласиться с постановлением Соборного Совета и оно, как санкционированное Священным Собором, будет отослано по принадлежности и сообщено в печать. (Голос с места: нельзя ли упомянуть о псаломщиках, чтобы и их не привлекали к отбыванию воинской повинности?) Дай Бог сохранить нам хотя бы епископов и священников. Итак, Священный Собор принципиально высказал свой протест против призыва духовенства на военную службу. Кто знает, может быть, этот протест и не будет иметь значения, но во всяком случае мы высказались, а там – Божия воля.

Деяния... Т. 9. С. 227–228.

Церкви от государства

18(31) августа 1918 года

Председательствующий митрополит Новгородский Арсений. Заседание будет закрытым. Прошу озаботиться, чтобы не было посторонних лиц. Настоящее внеочередное экстренное заседание вызвано обстоятельствами переживаемого момента. Советская власть свои постановления, как в отношении государства, так и Церкви, развивает с удивительной последовательностью. И если мы живо заинтересованы в судьбе государства, то еще более касается нас жизнь Церкви. Периодом церковной жизни мы считаем 23 января текущего года, когда был издан декрет о свободе совести, или об отделении Церкви от государства. Декрет был написан в общих выражениях и был предметом нашего обсуждения, и мы предполагали, что положения эти будут осуществлены впоследствии и что делегация, учрежденная для сношений с советской властью, выяснит отрицательные стороны декрета и разъяснит его в благоприятном для Церкви смысле. В этом нас уверяли, по крайней мере, один из членов делегации говорил, что эта власть сама сознает, что в том декрете было много несовершенного, чем и объясняются отрицательные факты по применению этого декрета, особенно в провинции, акты, не вытекавшие с логической необходимостью из декрета, что эксцессы объясняются личными воззрениями на местах совдепов и комиссаров, что декрет будет рассмотрен с участием представителей Церкви и будет разъяснен удовлетворительным образом: таким образом, предполагалось некое соглашение. Мы жили этой мыслью, мы не могли себе представить, чтобы общая мысль декрета была проведена с такой последовательностью, но оказалось, что появлявшиеся в последнее время декреты относительно Церкви были как бы подготовительной ступенью к тому решительному распоряжению, которое явилось вчера. Вчерашний декрет является завершением всей церковной политики настоящей советской власти. Насколько это было неожиданно для нас и для членов Собора, это видно из того, что вчера как будто не обратили особого внимания на этот декрет; бывает, что грандиозность явления так поражает, что затемняет смысл, и сознание проясняется лишь впоследствии. Такое впечатление было произведено вчера, и я видел, что многие члены Собора читали, как это бывает, газеты, и лица их были равнодушны, как будто они видят очередной декрет. Вчера же во время перерыва, в разговорах, этому декрету не придали особого значения; объясняется это, повторяю, грандиозностью события, ошеломившего и не давшего вдуматься и осознать его.

На досуге, хотя его у меня и очень мало, когда я познакомился с декретом внимательно, я пришел в ужас от того, что творится с Церковью. Церковь, в ее земном проявлении (со стороны благотворительной, просветительной), уничтожается, не потому только, что она теряет имущество, которое, конечно, небезразлично для жизни Церкви, а здесь удар по Церкви как силе благодатной. Здесь мы лишаемся всего, права обнаружения религиозных чувств, права благодатного воздействия на паству; для такого воздействия теперь нет возможности, потому что храмы больше не наши. Лишены мы того, что является нашим священным долгом, права проповеди, за нами будут следить, чтобы мы не сказали чего-либо против советской власти, а мы знаем, что каждый видит то, что ему хочется. И каждая проповедь, самая безобидная, дает возможность заподозрить эту проповедь как противодействующую советской власти, так что священник, идя в церковь, должен быть готов к тому, что идет туда последний раз. Создается положение, что мы находимся в состоянии гонения и что мы нищие, не физически, а лишены души, Церкви как благодатного Царства. Мы переживаем единственный момент, не имеющий примера не только в истории Русского государства, но и в мировой. Думаю, что Церковь не претерпевала такого гонения и в первые века христианства. Тогда гонения ограничивались отдельной областью, производились отдельными правителями, а в настоящее время они узаконены и закон имеет обязательную силу для всей православной России. Теперь мы не можем отговариваться или оправдываться незнанием закона. В настоящее время власть потребует исполнения, а за неисполнение будет применять свои меры и, как власть меча, будет карать. Что будет дальше, мы скоро увидим. Но если до настоящего времени мы претерпевали гонения, устраиваемые кустарным способом, в зависимости от того или другого правителя, то теперь гонения получат законную силу. Мне представляется, что скоро к центру из периферии, провинции, понесутся вопли о творимых ужасах, об оскорблениях религиозного чувства, когда все имущества и храмы будут переданы совдепам, состоящим из людей разных вероисповеданий, и не только христиан. Беспомощные, они будут взывать к нам, они будут обращать свое внимание на Собор, на который возлагалось столько надежд и созыв которого оправдался чрезвычайными обстоятельствами, в которых мы живем. Эти вожделения имеют основу, и если Собор до сего времени существует, то, может быть, в целях Промысла Божия, ожидая момента, когда в нем почувствуется особая надобность. Все наши узаконения рассчитаны на нормальную жизнь, с разной стороны, все наши узаконения теряют силу, если воцарится порядок, устраняющий земное существование Церкви. И Собору нужно откликнуться, показать, что Собор есть выразитель сознания всей Церкви. Мы, как полномочные представители Церкви, должны откликнуться на это беспримерное явление в мировой истории, должны воплотить вожделения, с созывом его связанные, ибо если это явление пройдет мимо нас, то суд истории поставит нам в вину то, что мы не сказали надлежащего слова. Теперь взоры всей православной России обращены на Церковный Собор, и нам нужно отнестись серьезно к этому явлению, чтобы сказать свое слово, но это слово не должно быть мимолетным выражением чувств от ужаса пред происшедшим событием, оно должно быть проникнуто разумом, силой и крепостью. Должно помнить, что это момент, в который мы не можем отнекиваться. Быть может, теперь и приспело время подвига, исповедничества и мученичества, того подвига, о котором мы только читали, как происходившем в древние времена христианства и в других государствах, подвига, который мы считали в отдаленной возможности, а теперь видим в действительности. Мы должны показать на деле, что мы христиане. И если покажем это, то покажем пример православному населению, что подвиг нужен. Они ждут примера, слова на подвиг не призовут. У нас были только слова, а народ безмолвствует; он не сказал, что он носитель православия, что оно ему дорого; быть может, когда мы покажем пример, он пойдет за нами и поймет, что это его вера является гонимой, а не вера попов, что он должен защищать ее. Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена.

Прошу вас помнить, что наше собрание закрытое, и не буду говорить о том, к чему оно обязывает нас; желательно, чтобы не было обмена мыслей с посторонними, бесед даже в кулуарах. Желающие могут высказаться здесь.

ГА РФ. Ф. Р-3431. Оп. 1. Д. 156. Л. 71–75. Подлинник. Машинопись.