Слово в день Святой Пасхи
Глаголаху Фоме друзии ученицы: видехом Господа. Он же рече им: аще не вижу на руку Его язвы гвоздинные, и вложу перста моего в язвы гвоздинные, и вложу руку мою в ребра Его, не иму веры (Иоан. 20:25).
Фома с своим пытливым неверием был на один только шаг от своей погибели: одно безпредельное милосердие Божие спасло его. Как! не верить свидетельству своих собратий, единогласно утверждающих, что они видели воскресшего Господа; не верить десяти свидетелям, из коих каждый в отдельности взятый, по своему прямодушию и честности, ему совершенно известным, стоил тысячи других и вполне заслуживал доверия, и которых он никак не мог подозревать ни в легкомыслии, а тем еще более в злонамеренном обмане; не верить в таком деле, о котором сам он вместе с прочими нераз слыхал от своего Божественного Учителя и задолго еще до Его смерти, и пред самыми Его страданиями (Матф. 17:9; 20:19; Марк. 8:31; 9:9:31; 10:34; Лук. 18:33); не верить так и в таком положении – с чем это сообразно? Не противно ли сие неверие здравому смыслу? Не преступает ли самых границ правдоподобия? Поверили ли бы даже мы этому неверию, если бы сам Фома откровенно нам его не высказал и неложное слово Божие нам того не подтвердило?
Но не будем слишком строги к Фоме, которого сам Господь простил, хотя возбудившуюся за тем сильную его веру и неслишком высоко оценил, поставив ее ниже веры других Апостолов, и даже ниже всех тех, которые после будут твердо и искренно веровать в Него; ибо вслед за тем, с видом упрека, сказал ему: яко видев Мя, веровал еси: блажени не видевшии, и веровавше (Иоан. 20:29). Постараемся лучше узнать, каким путем дошел Фома до такого странного и страшного неверия, дабы и самим нам не впасть в туже притчу противления. Ибо не с иною, конечно, целию Промысл и попустил великому Апостолу подвергнуться сей тяжкой погрешности, как с тою, чтобы его неверием предупредить и разрушить наше неверие, а его верою оградить и утвердить нашу веру. Мне кажется, что и каждому из нас в лице св. Фомы говорит Господь: не буди неверен, но верен.
Каким же путем дошел Фома до своего неверия? Тем же самым, каким и св. Петр дошел до своего троекратного отречения от Христа, – путем самонадеянности. Фома был смел и отважен, упорен и решителен. Припомните, как он, пред последним опасным путешествием Иисуса Христа в Вифанию, отважно сказал соученикам своим: идем и мы, да умрем с Ним (Иоан. 11:16); и как в другое время, когда Господь, говоря о предстоящем Ему крестном пути, между прочим сказал ученикам Своим: и аможе Аз иду, весте, и путь весте, тот же Фома смело, при всеобщем безмолвии других, возразил: Господи, не вемы, камо идеши, и како можем путь ведети (Иоан. 14:4:5)? Он много полагался на свои собственные силы, много доверял своему уму, хотел все узнать и изведать своим собственным опытом, – больше верил одному своему глазу, нежели многим другим, больше полагался на себя, нежели на других, хотя бы эти другие и нималейшего не подали повода не доверять им, или иначе сказать: был самонадеян, и оттого так тяжко пал, и едва не сокрушился. Примем урок сей в наше назидание.
Самонадеянность в человеке есть тоже, что ржавчина в железе. Какой бы ни было доброты, прочности и полировки железо, но ржавчина, как скоро случайно успеет коснуться и пристать к нему, и если вскоре за тем не будет против нея предпринято верных противодействующих мер, это железо непременно испортит, переест и сделает к употреблению негодным. Тоже самое с человеком, каких бы ни был он высоких достоинств, производит самонадеянность: неприметно закравшись в его сердце, она, если благовременно не будет остановлена, или по крайней мере до известной степени ослаблена, непрестанно точит, грызет и разрушает его, и не только, в нравственном, но отчасти и в физическом его составе. Она обыкновенно заражает и отравляет сначала ум и совесть, делая первый излишне недоверчивым, а последнюю излишне подозрительною, а потом мало-по-малу искажает и портит весь его характер, делая его своенравным, без нужды спорливым и заносчивым.
И в кругу обыкновенной жизни человеческой самонадеянность крайне вредна, и по своим последствиям опасна. От нея равно страждут, как те, которые заражены ею, так и те, которые, по связям ли семейным, или по делам службы, бывают поставлены в необходимость иметь с ними сношения. Это состояние неестественное, и потому для всех тягостное.
Для того Бог и создал человеков существами ограниченными, взяв в основание их телесного состава вещество самое ничтожное – персть земную, для того и обложил их различными слабостями и немощами, а совершенства и дарования свои разделил между ними так, что никому из них всего не дал, но и у никого всего не отнял, и для того наконец окружил их многими опасностями и затруднениями, недостатками и нуждами, – чтобы они друг в друге искали и находили для себя подпору и вспоможение, чтобы недостатки одних восполнялись избытком других, чтобы немощи слабых вознаграждались и облегчались крепостию сильных, чтобы несовершенства низших заменялись и управлялись совершенствами высших, и таким образом вернее и прочнее установлялась, охранялась и скреплялась взаимная между ними связь, связь необходимости и вместе любви, милосердия и сострадания, смирения и великодушия. Должны есмы, говорит Апостол, мы сильнии немощи немощных носити, и не себе угождати (Рим. 15:1).
Но как может исполнить сей закон природы, самим Богом постановленный, человек самонадеянный, почитающий себя одного для всего достаточным, в себе одном всего ищущий и, по его мнению, всегда находящий, и прежде всего и более всего себе одному – своему уму и своим силам и способностям, своему знанию и опыту доверяющий? Не расторгает ли он этой связи в самой основной ея нити – в самоуничижении и смирении, которых в нем не достает? Не идет ли он прямо против сего закона Божественного, воздвигая в своем высоком о себе мнении преграду непроходимую между собою и остальным человечеством? Не делается ли он чрез то одиноким среди многолюдства, безприютным и беззащитным среди готовой отвсюду помощи, неприступным для других, но и другими взаимно, если не явно, то тайно, пренебрегаемым и отвергаемым?
Отчуждив себя от ближних своих своим самомнением, он тем самым отчуждает себя от их соучастия и содействия, от всякой с их стороны услуги и помощи. За то каким неудачам и преткновениям на пути жизни не подвергается он, каких досад и огорчений он в своем сердце не испытывает? Для него тьма вокруг его и среди белого дня, ни один луч света не приходит к нему отвне, чтобы осветить его и указать ему верный путь к безопасному выходу. А что для него в этом безотрадном положении всего тяжелее и прискорбнее, то это то, что он в окружающих его встречает обыкновенно не сожаление, а или горькую насмешку, или едкую укоризну, или глубокое молчание, более говорящее, нежели сколько можно сказать и можно услышать.
Но если самонадеянность так вредна и опасна в делах внешних и житейских, то в делах духовных и в делах веры она совершенно нетерпима и пагубна. Предметы веры, по своей духовности, – неуловимы, по своей высоте – недосязаемы, а по своей глубине, – непостижимы и неисчерпаемы. Вера, говорит Апостол, есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр. 11:1). Что же делать здесь уму самонадеянному и пытливому? С чего начать ему свое испытание и расследование? За что ухватиться прежде, и к чему перейти потом? Где даже поставить ему, хотя на одно мгновение, свою колеблющуюся стопу, чтобы в предмет своего исследования ближе и пристальнее всмотреться и вернее обсудить его?
На уповаемом ли? Но оно не в нашей власти, – оно еще не пришло к нам, а только уповается, потому что верным Богом обещано. Оно еще отдалено и отделено от нас бездною неизвестного нам, хотя пред нашими глазами и даже вместе с нами проходящего времени. Его хранит еще непроницаемая для нас вечность, и одним из нас только покажет, а другим достойным того предаст в обладание их в последний день мира.
На невидимом ли? Но где и как его взять, когда и видеть его не можно? Не безрассудно ли, и даже не преступно ли, хотеть наблюдать и испытывать то, что не только от глаза, но и от самой мысли ускользает? Кто ловит ветер, и кто решетом черпает воды?
Что же здесь делать, опять вопрошаю я, уму самонадеянному и пытливому? – По совету и примеру Апостола, благоговейно стать и смиренно покориться пред неисповедимыми судьбами Вышнего, остановить свою Пытливость, воздержать свою самонадеянность и всякое возношение, взимающееся на разум Божий, пленить в послушание Христово (2Кор. 10:5); не вопрошать и недоверчиво испытывать, не пререкать и состязаться, но благодарно исповедывать и прославлять премудрость и благость Отца небесного, Который, по неизреченному Своему человеколюбию, открыл и даровал нам в вере верное средство – достигнуть своего предназначения и стяжать себе вечное блаженство.
Посему-то чада веры и называются в Писании чадами послушания: темже, возлюбленнии, взывает апостол Петр, совершенне уповайте на приносимую вам благодать откровением Иисус Христовым, – яко чада послушания, – души ваша очистивше в послушание истины Духом (1Петр. 1, 13–14. 22). Равно как неверующих тоже Писание именует сынами противления, объясняя притом, что в них действует темный князь власти воздушные, т. е. диавол, и потому они ходят по веку мира сего, и живут в похотех плоти своея, творяще волю плоти и помышлений (Ефес. 2:2:3), как-то: блуд, нечистоту, страсть, похоть злую и лихоимание, еже есть идолослужение, – и в тоже время угрожая им грядущим на них гневом Божиим (Кол. 3:5:6), а нас предостерегая чрез то, да не кто от нас в туже притчу противления впадет (Евр. 4:11).
Словом, послушание есть наилучшая и важнейшая черта, которою отличаются верные от неверных: по ней именно, а не по другому чему-либо, Сам верховный Пастыреначальник Христос Господь распознает Своих овец от чужих, говоря: овцы Моя гласа Моего слушают, и по Мне грядут (Иоан. 10:27). И потому же самому признаку судить об овцах своих повелевает Он и тем, которых Он поставил и от времени до времени поставляет во вселенной – пасти свое словесное стадо: слушаяй вас, глаголет Он, Мене слушает; и отметаяйся вас, Мене отметается (Лук. 10:16).
Итак, что же? если не скажут, то вероятно подумают некоторые из вас: неужели мы должны иметь веру безотчетную, слепую? Для чего же нам дан и разум, как не для того, чтобы испытывать и исследывать, чтобы познавать и рассуждать?
Не безпокойтесь, возлюбленные! Вера слепоты от вас не требует, и сама на вас ее не налагает. Вера есть свет Христов, который просвещает, а не ослепляет; свет, который и во тме светится, и тма его не объят (Иоан. 1:5); свет столь сильный, столь яркий и живительный, что и в самые сокровенные изгибы души и сердца проникает и озаряет их, и потом быстро, изобильно и пленительно изливается во внешность – на все тело, на все слова и дела истинно верующего. Близ ти есть, вещает Писание, глагол Божий во устех твоих и в сердце твоем, и Апостол прибавляет: сиречь глагол веры, егоже проповедаем: сердцем бо веруется в правду, усты же исповедуется во спасение (Рим. 10:8:10).
Свет наук, сколь ни благотворен в других отношениях, но всегда только почти скользит по поверхности души и тела, но не проникает во внутренность и не производит соотвественного себе влияния на деятельность: великие ученые нередко бывали великими нечестивцами и утопали в грязи порока, между тем как свет веры проходит до разделения души же и духа, членов же и мозгов, судит помышления и мысли сердечные (Евр. 4:12), и становится началом жизненным и светородным для времени и вечности, образуя на земли небесных человеков и светлых ангелов во плоти.
Впрочем в деле веры есть дело и для ума вашего, но для ума здравомыслящего и смиренномудрого, а не для безрассудно пытливого и без нужды спорливого. Тайны веры, по самому свойству своему, как принадлежащие к миру сверхчувственному, духовному и небесному, для него непостижимы и непроницаемы, а потому не должен он их и касаться, ибо он от земли и для земли; а сый от земли, по словам Христовым, от земли есть, и от земли глаголет (Иоан. 3:31), земная мудрствует, о земном помышляет, а яже суть Духа Божия, по свидетельству Апостола, не приемлет: юродство бо ему есть, и не может разумети, зане духовне восстязуется (1Кор. 2:14): ибо и не имеет в себе потребных для того органов. Но дело разума – открыть и указать верный путь к вере способом своего обыкновенного, но строго последовательного суждения; посредством известного и ему доступного довести до неизвестного, сокровенного и таинственного. Его дело – все, что окружает и предшествует или соприкасается к области веры, тщательно испытать и исследовать и безпристрастно обсудить, и затем благоговейно на рубеже сей области остановившись, откровенно, подобно одному из древних мудрецов сознаться: «то, что я понимаю здесь, совершенно истинно, следовательно и то, чего я не понимаю, там, – за этим рубежем заветным, куда я с скудными моими средствами не могу проникнуть, должно быть столь же истинно; ибо верность предыдущего ручается за верность последующего, состоящего с ним в непосредственной связи». Вот это дело разума, и дело весьма важное, и заслуга его вере в сем случае весьма высокая, которая на суде Божием достойно оценится и вознаградится.
На это именно дело указывает и вызывает разум наш само слово Божие примерами многочисленными. Так оно тайну мироздания, как тайну и тайну великую и для самых Ангельских умов неудобопостижимую, отдает в удел вере: верою, говорит Апостол, разумеваем совершитися веком глаголом Божиим, во еже от неявляемых видимым быти (Евр. 11:3). Но открыть первый путь к этой тайне, по возможности приблизить и подвести к ней, это предоставляет уму. Смотря на небо громадное, на ничем повепенное и неодержимо тяготеющее, но тем не менее на главы наши не падающее; на землю, на водах поставленную, но в водах сих вместе с нами не погружающуюся; на солнце и луну и другия безчисленные – светящиеся и огневидные тела, небесный свод украшающие, так чудно и верно в орбитах своих вращающиеся, в урочные часы к нам являющиеся, и потом от взора нашего скрывающиеся, и освещающие и согревающие, но не ослепляющие и несожигающие нас; на все разнообразное множество растений и животных, одевающих и населяющих землю, и нам разнообразно и благотворно служащих; на моря и реки, на горы и равнины, на леса и луга, ежегодную дань разновидных услуг своих нам приносящие, – смотря, говорю, на все это, ум легко может рассудить и размыслить, что все сие, без Виновника премудрого, всеблагого и всемогущего, само собою не могло ни явиться, ни существовать, и затем в чувстве удивления и благодарности к Творцу всяческих вместе с Пророком воскликнуть: чудна дела Твоя, Господи: вся премудростию сотворил еси (Псал. 138:14; 103:24).
Равным образом, смотря на человека, творение Божие, имеющего слух, зрение и разум, не вправе ли ум, по своим единственно законам, заключить и смело с тем же Пророком сказать: разумейте безумнии в людех, и буии некогда умудритеся: Насаждей ухо, не слышит ли? или Создавый око, не сматряет ли? Наказуяй языки, не обличит ли, учай человека разуму (Псал. 93:9:10)?
Однако же самое Существо или естество Божие, как для всех сотворенных существ непостижимое и неизглаголанное, и после того не перестанет быть тайною, которую только вера смиренно приемлет и благоговейно чтит, хотя и она знает из сей тайны не более, как сколько нужно и благоугодно Богу сообщить для ея внутреннего озарения и просвещения, и притом не в ясном и полном свете, а только отчасти и какбы зерцалом в гадании: ибо еще не пришло время, когда узрим Бога лицем к лицу (1Кор. 13:12).
И только тогда, когда разум наш в сих пределах, самим Богом и его природою назначенных, вращается и при черте граничной смиренно останавливается, он верен своему долгу и верно идет и дойдет к истине; а как скоро, хотя на один шаг, переступит черту сию, то начинает уже блуждать и делается жертвою лжи и обмана, самомнения и самообольщения, странных выводов и заключений, мечтательных предположений и догадок.
В таком именно положении находился и Апостол Фома, когда услышал от десяти своих товарищей, что они видели воскресшего Господа. Ему бы следовало при сем только спросить самого себя: стоят ли эти свидетели все вместе и каждый порознь его полного доверия? И в тоже время – сообразить и припомнить многое из слов и дел Того, о воскресении которого идет речь, и даже о своих личных к Нему отношениях, не говорил ли Он о своем воскресении прежде, и можно ли Его словам верить или не верить? Не делал ли Он чего-либо подобного для других: не воскресил ли Он дщери начальника синагоги, сына вдовы наинской и четверодневного Лазаря? Даже умирая на кресте Сам, не возбудил ли от сна смертного многа телеса усопших святых, иже изшедше от гроб, по воскресении Его, внидоша во святый град, и явишася мнозем (Матф. 28:52:53)? Не имели ли в себе один Его взгляд, одно Его слово, одно прикосновение Его руки или только Его риз, одно даже имя Его, произнесенное словами других, в том числе и самим Фомою, не имели ли, говорю, силы чудодейственной, способной исцелят отчаянно больных и изгонять бесов? Если бы Фома все это сообразил и припомнил, то без сомнения ни на одно мгновение не поколебался бы в истине. Но он, вместо всего того, почел за лучшее ввериться своему зрению и осязанию: аще не увижду, аще не осяжу, сказал он тоном самонадеянным, не иму веры, и за то подвергся опасности падения и упреку в неверии.
Братия-христиане! В Писании есть притча мудрая и поучительная: аще в сурове древе сия творят, то в сусе что будет (Лук. 23:31)? Смысл ея на нас теперь падает. Если Апостол и друг Христов с своим умом пытливым и самонадеянным был так близок к своей погибели: то что будет с нами, если мы не остережемся от подобной пытливости и самонадеянности?
Вместо того, чтобы вопрошать и испытывать недоведомые тайны веры, будем лучше чаще и искреннее вопрошать и испытывать самих себя, аще есмы в вере (2Кор. 13:5), и отвечать смиренною покорностию вере не на словах только, но и в делах, ведяще от Апостола, яко без веры не возможно угодити Богу и все, еже не от веры, хотя, по видимому, и благочестное, и похвальное, грех есть (Рим. 14:13). Аминь.