Слово в неделю двадцать вторую по Пятьдесятнице
О Христе Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но нова тварь (Гал. 6:15).
С того дня, который узрел плачевный грех нашего праотца, счастие оставило юдоль земную; небеса затворились для человека, – и неблагодарный стонет под игом проклятия. С того времени светило мира восходит и заходит, озаряет природу и опять склоняется к западу, – а человек разумный и благородный, венец и краса творения, дремлет во тьме непроницаемой; текут годы и веки, – природа юнеет каждую весну, – а царь ея стареется в злодеяниях.
Пламя нечестия, бед и смерти волнами стелется в поднебесной, – земля тучнеет кровию человеческою, – покрывается тлеющими костями; изгнанник небес – он обрел в ней свое жилище и гробницу неизмеримую. Как усыпленный, или как существо, в котором рука сверхъестественная оковала мертвенным хладом способности душевные, – он не чувствует ужаса своего положения. Жалкое творение! Ужели приятно тебе наполнять узилища тартара? Но челюсти его неутолимы, – утроба ненасытима. Когда бы владыка тьмы узрел и весь род человеческий в цепях пред троном своим, и тогда адское веселие было бы мгновенно. Дух ожесточенный, которого злоба неизъяснима, возжелал бы новых жертв.
Предвечный видит, как погибает Его драгоценнейшее творение, видит, чувствует его скорби, смягчается, и безконечное милосердие вещает спасение отверженному. Преступник близок Его сердцу: Владыка находит в нем свой образ, свои черты; Он дал ему жизнь, воспитал на своих объятиях, – и предаст ли его конечной погибели? Единородный Сын Отца небесного нисходит в обитель земную, и одна кровь Его, пролитая на кресте, очистит вселенную от заразы греховной; одна смерть Его истребит тысячи смертей, грозящих человеку; одна смерть Его воскресит, обновит виновного страдальца.
И блажен, кто с верою отверзает душу свою посланнику небес: но горе ожесточенному, с хладным сердцем взирающему на благодать Искупителя. О Христе бо Иисусе ни обрезание что может, ни необрезание, но нова тварь. Посему рассмотрим, слушатели, высокия качества истинно верующего, или человека обновленного.
Качества истинно верующего суть: духовный свет и жизнь духовная.
Свет духовный. Апостол Павел говорит: вера есть уповаемых извещение, вещей обличение невидимых (Евр. 11:1). Вот источник, лиющий благодатный свет на человека нового.
Человек естественный лишен сего дара. Свет благодатный не озаряет душу нечестивую. Исчадие греха блуждает во мраке, живет и дышет мраком. Где все движется порывом страстей, там цель нравственная забыта, законы души опровержены. Непостоянство и превратности связуют ум кичливый, свирепствуют, – и чувства природные слабеют, – умолкают. Тогда правда, чистота, согласие – все погибло, все исчезло. Одна ложь буйная и строптивая торжествует на развалинах святыни человеческой; – и несчастный, гонимый заблуждениями, мыслию стремится к пределам безвестным, и встречает одни преграды непреодолимые. Редко, редко святая истина мелькнет в душе мрачной, редко, прояснятся очи слабые; но утешения нет любимцу мудрости ничтожной. Истина разрушит его покой беззаботный, родит страх, усилит мучения.
Так грозная молния блистает в глазах путника, заблудившего в пустыне непроходимой. Густая мгла сокрывала поразительные виды, покровительствовала робким стопам его; но он содрогается, когда светлый факел озарит пред ним места дикия и ужасные. Если бы тайны естества поврежденного в ясном виде явились взору нашему, мы изумились бы, видя, как стенает душа порочная, как сердце безотрадно и уныло. Правда чувственность заглушает сей вопль стенящей природы, но настает час таинственного парения, – углубленный в себя нечувствительно возвышается мыслию, задумчивое воображение нечаянно подъемлет грубый покров, тяготящий его: тогда слепотствующий теряется в душе своей, и как терзаемый мучительным видением, он слаб и недвижим, – быстрый полет мысли пресекается, огненные порывы всображения хладеют, в робости и недоумении, – он кажется безчувственным, усыпленным. – Ах! это нагота душевная поразила его!
Мудрец земной думает вознестись превыше людей обыкновенных: ему открыты чудеса природы, он знает течение и силу миров воздушных, отдаленных; угадывает судьбу творения, постигает таинства души человеческой: но жалко состояние его сердца: ибо постиг ли он науку достойного совершенства, и точно ли счастлив своим жребием, столь завидным? Конечно тайный глас его вопиет противное.
Но обратимся к зрелищу обновленного человека. Благодать созидает в нем обитель небесную. Ея свет являет Божество непостижимое и открывает тайны души. Тогда способности высокия соглашены, как стройный орган, достойный небожителей: ими движет вдохновение, ими правят персты Божественные; тогда мысль чиста, спокойна, но вместе пламенна, и буря сомнений не колеблет ее; она рассеевается при самом появлении.
Так волны морския рушатся и гибнут при подножии скалы гранитной. Призрак суеты далеко бежит от взоров христианина, и помыслы земные исчезают в нем, как мгновенные тени; но обетования Спасителя живы в душе его, и картина будущего неизгладима. Благодать блюдет каждый шаг, назирает каждое движение человека избранного, и восхищенный назначением сим, окриленный святынею, он живет в стране невидимой, превыспренней.
Но св. Апостол ясно вещает нам: о Христе Иисусе ни обрезание что может, ни не обрезание, но вера, любовию поспешествуема. Следовательно, человек обновленный имеет и жизнь духовную, состоящую в любви Божией.
Естественный человек живет любовию постыдною. Не смея взирать на небо, он обращается к земной юдоли и, приковавшись к ней, уже невольно пресмыкается в кругу благ презренных. Водимый духом мира и незнакомый с самим собою, он беззаботно отдается в жертву опасностям житейским, как мореходец дерзкий и неопытный. Таким образом иной дышет гибелию ближнего, неистовствует, как чудовище смерти, в кругу собратий, ему подобных, и для чего? Для того, чтобы украсить зверское чело свое лаврами, омоченными кровию и слезами! Другой покоится в объятиях роскоши, на ложе упоений чувственных; подобно богачу евангельскому, блистает порфирою и виссоном; любит, чтобы нога его скользила по мрамору, и думает блаженствовать, когда уста его наслаждаются приятною яствою, когда взор его восхищается зрелищами страстными или слух его нежат звуки очаровательные. Но теперь воззрите на безчувственного богача: он жертвовал честию безрассудной страсти своей, подвергал жизнь опасностям. Сколько раз презирал он ярость и пагубу стихий, преплывал моря бурные? Сколько раз он скитался в пределах отдаленных? При всем том во тьме ночной, когда вся природа дремлет, когда все вкушает сладкий покой, он один, скрываясь в темнице уединенной, лишен дара спасительного.
Но от чего вежди его не смыкаются, от чего взоры тусклы и неподвижны, как будто рука смерти коснулась им, от чего сидит он задумчив и угрюм, как истукан могильный? Ужель душа его не насытилась? Или блеск золота и радужное сияние камней драгоценных притупили его зрение? Верно, тяжкия воспоминания терзают его сердце; верно, хладная душа в бряцании металла слышит пронзительные вопли и стенания горькой нищеты, у которой безчеловечный исторг насущный хлеб, снисканный кровавым потом, и ропотный звук каменьев, конечно, для него – весть ужасных проклятий, посылаемых на главу ожесточенную.
И что более сказать? Человек естественный безумен, неистов, развращен: он жаждет своей погибели, жаждет, – но она не замедлит, она посетит его в час самозабвения и небрежности глубокой, и дни его, как цвет полевой, увянут.
Чтобы увериться в сем, предстаньте вы одру умирающего миролюбца; предстаньте в толпе сродников. Тогда бьет последний час отшельника земного, – мечты земные отлетели, и смертный хлад покрывает лице обезображенное. В сии мрачные минуты скажите страдальцу: для чего жил ты на земле? Грусть самая томительная, отчаяние самое ужасное изобразится на лице его полумертвом, иссохшая гортань уныло простонает, и сии протяжные и печальные звуки отозвутся во глубине сердца вашего: они принесут вам безмолвный, но самый выразительный ответ.
И подлинно! Человек живет, трудится, каждый час горит какою-то ревностию; какие замыслы! какия обширные предприятия! Кажется, предмет величественный занимает его душу; он один движет его способностями, одушевляет порывы; кажется, всякая мысль низкая должна оскорбить его личность, но в самом деле существо столь высокое, – как несмысленное насекомое, преползает от пылинки к пылинке, гоняется за пустою тению. – Приближается кончина, и раб суеты, или, обращая взгляд на прошедшее, содрагается тайным ужасом, или когда гробовая пелена покрывает его останки, он не знает даже, на веки ли закроется бытие его, или ждет его жизнь другая!
Но верующий далек от жизни плотской. Он живет токмо любовию Божественною. И если один крест его благо, его отрада; если распинает он свою природу, умирает похоти плотской, похоти очес и гордости житейской: это любовь Божественная горит в его сердце. Как часто любимец Божий, которого недостоин мир, скитается вне сообщества людей? Часто дикая пустыня внимает его воплям священным, и гостеприимный камень дает голый покров или ложе суровое; часто уединенный поток делается единственным свидетелем подвигов страдальческих, и стремнистая гора передает небу молитвенный глас отшельника святого.
Но праведник вместе и друг человечества: его объятия отверсты; душа его радуется при виде счастливого; равно как нет жертв, которых бы не посвятил он утешению несчастного. Он без страха взирает на горести житейския, и самые угрозы смерти украшают спокойным веселием сердце непорочное. Великий Боже! Ты знаешь тягостный крест его, слышишь тайные вздохи и стенания души смиренной, видишь изнуренное лице, простертое к небу: оно блистает любовию и благоговением; очи проливают слезы, какия редко проливает смертный. Ты видишь и радуешься, как Отец о сыне любезном: ибо поклонник Твой, по мере жертв, приближается к Твоему сердцу.
Христиане! Отец небесный сострадательным оком взирает на нас. Его нежность скорбит о нашем нерадении. С любовию Он простирает к нам объятия Свои; но мы с оледенелым сердцем убегаем Того, в Ком наша жизнь и блаженство. Ослепленные, мы дремлем среди бурь житейских; но гибельна безпечность наша: рано или поздно рука правосудия постигнет неблагодарных, и печать Каинова грозно отразится на челах строптивых. Утлая ладия, носимая бурею, близка к опасности на веки погибнуть в мрачной бездне. Поспешим отвратить нашу погибель, и воскликнем из глубины сердечной: Господи! спаси ны, погибаем (Матф. 8:25)! Аминь.