Слово в неделю третию по Пятьдесятнице
Мы хвалимся упованием славы Божия, говорит Апостол (Рим. 5:2).
Вот похвала, которую и христианство, отвергающее все другия хвалы, не только не осуждает и не воспрещает, но напротив возбуждает и поддерживает, и которою Апостол столь много дорожил, что для приобретения ея вся вменил за уметы (Флп. 3:8), и желал лучше умереть, нежели допустить, чтобы кто либо сию похвалу его испразднил (1Кор. 9:15).
Значит, она слишком заслуживает сих великих пожертвований: иначе Апостол, как человек, кроме благодатного озарения, с избытком обладавший и внешним просвещением, без сомнения не решился бы на оные. Он знал истинную цену жизни и смерти; знал, что та и другая принадлежит не ему, но Господу, сотворшему его: аще живем, говорит он, Господеви живем; аще ли умираем, Господеви умираем (Рим. 14:8); ни о едином же постыжуся, но во всяком дерзновении, якоже всегда, и ныне возвеличится Христос в теле моем, аще животом, аще ли смертию (Флп. 1:20). Он знал также цену заветов и обетований, прав и преимуществ, которые ему по праву рождения, как иудею принадлежали; но охотно пренебрег ими, дабы стяжать сию одну похвалу.
Что же в ней заключается особенного, дабы можно было решиться на столь важные пожертвования? Подивитесь, слушатели, – не обладание благ многочисленных, чем большая часть людей хвалится и, как кажется, справедливо, но одна только надежда блага единого, притом невидимого, и надежда, по видимому столь же безнадежная и удаленная от своего события, сколь далеко отстоит небо от земли, время от вечности. Благо, которое обещает сия надежда, на небе, а мы на земле; оно предоставлено вечности, а мы живем еще во времени. Это есть слава Божия, ожидающая праведных по ту сторону гроба. Обладание сим благом, конечно, столь важно, что по справедливости можно хвалиться им: оно поставляет человека на степень Божеского блаженства.
Но хвалиться одною надеждою сего блага, столь отдаленного от своего события, не показывает ли излишней опрометчивости в хвалящемся? Одобрили ли бы мы того, который стал бы пред нами хвалиться надеждою на богатство, которое еще за морем; или на плодородие семен, которые еще в земле; или на возвращение здоровья, которое еще в руках врачей и болезни? Без сомнения, нет: ибо легко может случиться, что море поглотит богатство вместе с надеждою на оное; земля откажет в плодородии, а врачи еще больше расстроят здоровье. Но надежда христианина совсем не похожа на сии и подобные им надежды. Она тверда, по Апостолу, как якорь твердый и надежный, досязающий даже до внутреннейшего завесы, куда предтечею Иисус вошел за нас (Евр. 6:20). Кто надежною рукою умел взяться за сей якорь, тот не обманется. Что же делает сию надежду столь твердою, тогда как все другия столь непрочны?
Все другия надежды утверждаются на человеках и человеческих соображениях, и относятся к благам только временным, а потому тленным и скоропреходящим; но надежда христианина утверждается в Боге и уме Божественном, и относится к благам вечным и неизменяемым. Итак, сколь тверже и могущественнее Бог человека, Его ум вернее ума человеческого, блага вечные постояннее и существеннее благ временных, столько надежда христианина прочнее всех других надежд.
Что есть человек, вопрошает богодухновенный мудрец Израилев, яко помниши его (Псал. 8:5)? и потом сам же ответствует: человек яко трава дние его, яко цвет сельный, тако оцветет; яко дух пройде в нем, и не будет, и не познает ктому места своего (Псал. 102, 15–16). Сие столь разительное описание естественной слабости и краткожизненности человеческой слишком мало оставляет надежды для надеющихся на человека. Самый телесный состав его совсем не так устроен, чтобы мог обещать продолжительность бытия его и, вместе с сим, по крайней мере известную прочность надежд, на него возлагаемых: земная персть составляет существенную часть его. Конечно и сия персть, при всей бренности и ничтожности своей, образованная в тело руками Творца премудрого и всемогущего, могла получить и действительно в начале своем получила твердость неизменяемую; но человек своевольным нарушением воли Творца вскоре отнял от нея твердость сию, и чрез то снова подчинил ее разрушению, которое словом Всемогущего было от нея отнято.
Разрушительное действие стихий природы, прежде покорных ему, а потом восставших против него, усилило естественную бренность его, и кроме того поставило его в состояние ежеминутной опасности потерять бытие свое. Пронесется ли бурный ветр, разразится ли гром и молния, восстанет ли жар и зной, повеет ли хлад и мраз, потекут ли воды, иссохнут ли источники, вкушает ли он пищу, утоляет ли жажду, ходит ли, сидит ли, лежит ли, – везде он должен страшиться за жизнь свою. Одно едва приметное мгновение отделяет его от смерти. Он почти живя не живет, или, если можно так выразиться, он живет между жизнию и смертию.
Такое близкое соседство смерти с жизнию, мгновенно и всегда почти неожиданно разрушающей и погребающей в себе все человеческие замыслы, не дозволяет человеку много полагаться как самому на себя, так еще более другим на него. По сей причине пророк говорит: не надейтеся на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения: изыдет дух его, и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его (Псал. 145:4). Погибнут его помышления, а вместе с сим погибнут и помышления тех, которые на него полагались.
Но физическая слабость и бренность человека не столь еще опасна для надеющихся на него, сколько опасна и гибельна в нем лживость и изменчивость характера нравственного. Первая, уничтожая надежды, не уничтожает спокойствия, а последняя в один раз похищает то и другое; против первой не ропщут, ни жалуются, а последняя убивает и расстроивает самые твердые души; первая сопровождается скорбию и сожалением, а последняя ужасом и отчаянием. И, к несчастию, лживость и изменчивость есть более или менее общий характер всего человечества. Суетни и лживи сынове человечестии (Псал. 61:10), уверяет Пророк. Всяк человек лож (Псал. 115:2), в другом месте подтверждает он же.
Сколько измен и вероломств, сколько лжей и обманов в друзьях и супругах, в покровительствуемых и покровительствующих встречаем мы на каждом шагу! Не смотря на то, слепое доверие человеков к человекам и суетная надежда брения на брение от того не ослабевают. От начала мира и доселе неразумные сыны Адамовы продолжают взаимно обманывать и обманываться. Вопросите всех и каждого из среды самих себя: кто не был обманут другими? Кто не страдал от измены мнимых друзей своих? Кого не проводили пустыми обещаниями так называемые покровители? Терпеливые искатели земного счастия! Вы лучше других знаете искренность слов и действий ваших руководителей к счастию. Сколько осталось поклонов ваших неотплаченных и ласкательств невознагражденных? Сколько уверений суесловных и обещаний неисполненных? Сколько погибло планов, хорошо принятых, но после отверженных? Сколько погребено в тайной скорби сердца растерзанного надежд, охотно в вас питаемых и поддерживаемых, но после легко отринутых? Не часто ли вам случалось приходить к сим истуканам, вами обожаемым, с уверенностию в их защите и покровительстве, а возвращаться с ужасом безнадежности; или напротив, выходить от них с чувством самодовольствия, а встречаться с ними с чувством негодования на их холодность и невнимательность?
Что же причиною сих внезапных перемен, столь для вас неожиданных? – Лживость и непостоянство ваших благодетелей. Но все люди похожи на них: они, по словам Пророка, возлюбили ложь, устами благословляют, а в сердце клянут (Псал. 61:5). Уста их мягки, как масло, а на сердце их брань. Слова их нежнее елея, но оне суть обнаженные мечи (Псал. 54:22); яд аспидов под устнами их, ложь говорят друг другу, устами льстивыми говорят от сердца двоякого (Псал. 11:3); налагают руки свои на тех, которые с ними в мире, нарушают свой союз (Псал. 54:21). Итак горе опирающимся на жезл тростян сей: жезл сокрушится и прободет руку, опирающуюся на него (Ис. 36:6).
Столь же мало, если только не менее, можно полагаться и на верность собственных соображений. Нельзя не согласиться, что разум наш есть светильник души; но сколь часто сей светильник ничем не лучше бывает огней блуждающих, которые неопытного путника заводят в места непроходимые и ввергают в бездну погибели? Ах! сей светильник и при самых благоприятных для него обстоятельствах светит довольно неясно; но в минуту опасности, в часы бедствия, он и совсем погасает. Доколе опасность еще далека, или угрожает другим, а не нам, мы еще способны бываем рассуждать, и рассуждение наше нередко является довольно верным, сильным и решительным, и указывает иногда на действительные средства отвратить оную, или по крайней мере ослабить ея вредное влияние. Но когда сия опасность станет над главою нашею и готова разразиться над нами самими; когда она постигает нас совсем неожиданно: тогда рассудок наш первый изменяет нам; силы его, пораженные внезапностию, расстроиваются; взор его тускнеет и представляет самые светлые предметы в мрачном виде. Тогда тщетна надежда на помощь его: он сам требует посторонней помощи.
Что же сказать о бедствиях и злоключениях? Оне своею тяжестию подавляют душу и, так сказать, вытесняют из нея всю без остатка мыслящую силу. Чтобы видеть человека в человеке со всею его естественною слабостию, надобно видеть его в роковое время поражающих его бедствий. Где то великодушие, которым он прежде столько тщеславился? Где та непреклонная твердость, с которою мыслил предстать без трепета противу всех враждебных сил неба и земли? Где та высокопарная дальновидность, которою так легко, повидимому, обнимал он все события мира, взвешивал случаи, выводил заключения решительные? Где отважность и решительность, с которыми он смело вызывался на исполнение предприятий опасных, на советы в делах затруднительных, на разрешение сомнений самых запутанных? Все это мгновенно изчезло вместе с счастием, столь много прежде одушевлявшим и надымавшим его: он сам теперь расстроен и смешан, слаб и малодушен, медлен и нерешителен. Лица и вещи переменили к нему свое отношение, и он не знает, в каком отношении к ним поставить ему самого себя; не видит средств, хотя оне и под рукою; не постигает целей, хотя оне недалеки; колеблется в выборе, останавливается в решении. Что шаг, то сомнение; что мысль, то новое недоумение. Нет света, – все тьма и внутрь и вне его.
Таков человек, излишне доверяющий своему разуму и в нем полагающий свои надежды! Он в счастии есть существо гордое и ненавистное, а в несчастии самое жалкое и безпомощное. Но остановим беседу нашу, дабы восприять ее в будущем времени, а теперь только с чувством смирения и самоуничижения воззовем ко Господу: не нам Господи, не нам, человекам бренным и немощным, но Тебе да будет честь и слава и одоление (Псал. 113:9). Ибо Ты Господь разумов и Источник премудрости; у тебе крепость и сила. Напечатлеем в сердцах наших одну великую и вечно непреложную истину, что благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека (Псал. 117:8); благо есть прилеплятися Богови, и во Господе полагати упование спасения своего (Псал. 72:28). Аминь.