Слово в первый день Святые Пасхи
Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася (Псал. 81:11).
Не одни мы, слушатели, участвуем в настоящем торжестве Церкви. Мир древний и новый, роды прошедшие и грядущие соединяются в своих песнопениях воскресшему Христу Иисусу.
Видел Авраам день сей, день Христов, день оправдания и спасения нашего, и возрадовался духом своим (Иоан. 8:56); видел его страждущий Иов, и на нем утвердил надежду своего воскресения. Вем, яко присносущен есть, говорил он в утешение себе в тяжкия минуты тяжких скорбей телесных и душевных, Иже имать воскресити кожу мою терпящую сия (Иов. 19:26). Видел его Давид, и в священном восторге своем сказал: Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася. Видим его наконец и мы, недостойные видеть его, а тем менее участвовать в высоких радостях его, видим, и с благоговейным притрепетным удивлением познаем, как точно и совершенно в сей день, в сем достопокланяемом Иисусе оправдались оные слова прозорливца Божия, как в нем легко совместились сии столь противоположные качества, каковы суть милость и истина, без всякого в нем самом противоречия, без всякого их изменения, но так, что каждое из них удерживает, так сказать, свой вид, свое существенное свойство.
Приближим предмет сей подробным рассмотрением его к осязательному чувству недоверчивого разума, и при свете слова Божия дав ему, сколько можно, яснее ощутить не только возможность, но и действительное соединение таких несоединяемых, по видимому, качеств в Ходатае Бога и человеков, Богочеловеке Иисусе Христе, извлечем отсюда для себя нравственное и для преспеяния в духовной деятельности необходимое правило: в делах веры водиться более верою, а на любопытствующий разум наш налагать печать глубокого молчания, и всякое его возношение, взимающееся на разум Божий, пленять в послушание Христово (2Кор. 10:5).
Вси путие Господни – милость и истина (Псал. 24:10). Вот основание, на котором зиждутся и по которому располагаются все действия Божии; вот внутренний всеобщий закон существа Его, который ясными чертами отпечатлевается во всех внешних явлениях оного. Кто внимательным и благоговейным взором приникал в таинственные пути промысла Божия в отношении к самому себе и в отношении к другим: тот не может сомневаться в этом; тому тысячи встречались случаев, в которых он видел ясно, как все действия Божии заключались, какбы в семени, в сих противоположных, по видимому, свойствах существа Его, и как все оне естественно и постепенно, так сказать, развивались из них. В существе Божием нет никакой противоположности; в нем все тождественно, все единственно, все милость и все истина. Таков Вышний в существе своем! Но каков Отец, таков и Сын. Свойства Вышнего не должны ли, по самому естественному порядку, перейти к Сыну Вышнего, к Тому, который вечно пребывает в лоне Его, Который есть сияние славы Его и образ ипостаси Его (Евр. 1:3)?
Так, Он есть милость безконечная. Сказую вам, братие, яко Христос умре грех ради наших (1Кор. 15:1:3), пишет апостол Павел. Вот важнейшее действие благости Божией. Бог Сын, Слово Отчее, соестественный и соприсносущный Богу Отцу, весь исполнь славы и велелепия, из единой любви к униженному, злостраждущему человечеству, по единой ревности, как Он Сам говорит, к дому Отца Своего, охотно оставляет покойное лоно Отчее, совлекается вечной славы Своей, и желая, сколько можно более, приблизиться к униженному до последней степени человечеству, небеса преклоняет долу, и вдруг – тот ужасный промежуток, который дотоле полагал страшное разделение между небом и землею, между вещественным и духовным, становится совершенно неприметным. Житель неба есть уже житель земли; недостойные человеки не суть уже те отверженные рабы, на коих положена печать страшного проклятия, воспящавшая вход в небеса в потерянное отечество их, но суть высокие сожители Бога и ангелов, суть наследники уже пришедшего обетования. Отселе узрите небо отверсто, и ангелы Божия восходящые и нисходящые над Сына человеческого (Иоан. 1:51).
Но не в сем только исполнилась благость Его. Он столь далеко простер ее, что самая поносная смерть на кресте, на которую осудило Его неблагодарное человечество, и которой правосудие Божие требовало от Него в удовлетворение за грехи человеков, не сильна была побудить Его отказаться и от сего величайшего пожертвования. Он добровольно подверг Себя всему тому, чему долженствовали бы подвергнуться осужденные человеки. Неприкосновенный существом допустил Себя быть прикосновенным. Он пострадал, умер, – и правосудие Божие ничего уже не нашло такого, что бы еще требовалось к заглаждению грехов мира: оно вполне удовлетворилось, и чада проклятия суть ныне сыны и наследники обетования, сожителе святым и приснии Богу (Еф. 2:19). Добыча смерти есть уже стяжание живота: суще мертвии грехи своими соожили Христом в живот.
Но что было бы с человеком, если бы безпредельная благость Сына Божия, вызванная одною любовию к нему, не приняла участия в бедственной судьбе его, и не благоволила собою оправдать его, яко виновного пред Богом Отцем? Что было бы с ним, если бы он, оставлен будучи самому себе, должен был удовлетворять сам за себя разгневанному правосудию оскорбленного Бога? Достиг ли бы он когда-либо той вожделенной минуты, когда бы, умилостивленный великими и многочисленными опытами верности и послушания его, Бог объявил ему совершенное прощение? О! нет, совсем нет. Вси уклонишася, говорит Писание: вкупе непотребни быша: несть творяй благостыню, несть даже до единого. Вси согрешиша и лишени суть славы Божия, оправдаеми туне благодатию Его, избавлением, еже о Христе Иисусе (Рим. 3:12, 23–24). То есть, никого между всеми людьми не было и не будет такого, кто собственными делами получил бы оправдание пред Богом: зане от дел закона не оправдится всяка плоть пред Ним: законом бо познание греха (Рим. 3:20). Но если кто оправдался когда-либо или оправдается; то не от дел закона, но благодатию – туне. Туне со стороны людей: ибо им вменяется не собственная правда, но правда Иисуса Христа, пострадавшего за них; не туне же со стороны Ходатая, Богочеловека Мессии: ибо Он вполне удовлетворил правосудию Божию Своим послушанием даже до смерти, смерти же крестные.
Итак здесь милость и истина имеют свое место. Милость, потому что Бог Сын, яко существо самодовольнейшее, не имея никаких побуждений со стороны самого Себя, пожертвовал Своею жизнию за спасение людей. А истина, потому что сия великая жертва, принесенная за грехи целого мира, столь была благоугодна Богу Отцу, что Он обонял ее, как некогда жертву Ноеву, в воню благоухания. Милость и истина сретостеся. Оне сретились, и дружественнейшим, таинственнейшим образом соединились в лице Иисуса Христа. Правда и мир облобызастася.
Божественное, благодетельное соединение! Не смотря на то, мы хотели бы, если бы только возможно было, уничтожить оное; мы хотели бы, чтобы Имущий судить нас в день он, был только безконечно благ, не быв вместе безконечно правосуден; хотели бы, чтобы Он безпрерывно только прощал нам, но никогда и ни за что не наказывал. Нам тягостно, несносно представить себе Бога мстителя. Чувство внутреннего растления сердца сильно бременит нашу дупу, и постоянно усугубляет в глазах наших те бедствия и казни, какия ожидают нас в вечности.
Но, чем более сие чувство усиливается в нас, чем глубже проникает существо наше, и чем болезнейшие наносит удары изнеженному нашему сердцу, привыкшему только наслаждаться, но никогда и ничего терпеть: тем сильнее возрастает в нем желание – освободиться от сего внутреннего, столь жестокого, но никогда неотлучного мучителя, истребить в себе даже мысль о правосудном Боге карателе, и видеть в Нем только кроткого, благодушного и чадолюбивого Отца, который сияет солнце Свое на злые и благия, и дождит на праведные и на неправедные (Матф. 5,45), всех равно милует и всех равно награждает.
В самом деле мы чрез сие иногда достигаем цели своей. Обманутая сим благовидным призраком самопрельщения, совесть наша перестает на время безпокоить нас, – и мы, обольщенные сим ложным покоем нашего духа, тем с большею дерзостию начинаем защищать ту пагубную мысль, что нет Бога-Судии, но есть только Бог-Отец; нет правосудия неумытного, но есть только благость безконечная. Теперь уже преступление для нас не так ужасно, как прежде. Мы без робости решаемся на все, чтó есть гнусного, чтó есть беззаконного: ибо внутренний голос молчит, а внешнего ограждения нет.
Что же может нас остановить на пути беззакония? Ничто, кроме собственной воли, кроме собственного разума. Но какая у нас воля и какой разум? Им ли останавливать нас на сем гибельном пути, который сами они избрали для себя и который сами указали нам? Развращение столь глубоко проникло существо наше, и столь сильно повсюду распространилось, что и сии внутреннейшия и, так сказать, под самыми нижними слоями нашего духа сокрытые способности не уцелели от сей зловредной заразы. Оне заразились ею и тем опаснее, чем были духовнее и возвышеннее, так что теперь разум сам по себе ничего истинного не может мыслить, а воля ничего доброго не может желать, а тем менее – делать. Доведенные до такой немощи в нравственном добре, оне не только не будут на сем пути останавливать нас, но, если даже снова пробужденная каким-либо образом совесть наша возобновит свои строгие упреки нашему сердцу, оне постараются успокоить ее, и еще более утвердить нас в той выгодной для них мысли, что Бог есть только благость безпредельная, не быв вместе истина высочайшая.
Развращенная воля наша найдет в самой себе доказательетва невозможности такового соединения в Боге; а омраченный разум наш, основываясь на ложных началах своих, утвердит это своими умствованиями и наконец решительно скажет: «быть не может, чтобы Бог, столь благий и милосердый, был вместе строгий мститель неправд наших. Одно с другим несовместно». Безрассудное суждение разума! Несовместное для человеков он почитает уже несовместным и для Бога! Что же будет Бог, по его понятию? Не больше, как и человек. – И это ли тот всеобщий светильник, которым некоторые советуют нам везде и всегда руководиться? Это ли тот повсемственный образец истины, с которым должно сличать и поверять все прочия истины, к какому бы оне кругу вещей ни принадлежали? Нет, слушатели, это не образец истины, но один только блестящий призрак истины; это не светильник, но паче тьма в делах Божиих, – тьма, неспособная в делах сего рода дать от себя ни одной искры света, если только свет выспренний не озарит ее.
Удалимся поспешно от сей гибельной тьмы, оставим блуждать в ней тех высокоумных мудрецов света, которые не только не скучают сими блуждениями, но еще услаждаются и, так сказать, питаются оными, так что самое существо их какбы во тьму преобразилось, и обратимся с радостным сердцем к единому, вечному, несозданному Свету, воссиявшему ныне из гроба, пролиявшемуся во все концы земные, проникнувшему сердца гор и лесов, достигшему до небес, мгновенно облиставшему безчисленный сонм звезд духовного мира, и наконец таинственно погрузившемуся в бездне Света Божественного, в лоне Отца светов, и с Ним соединившемуся. Обратимся ко Господу Иисусу воскресшему, и тьма нас не имет ни единая. Днем и ночью будет озарять Он стези наши, и мы никакоже поткнемся.
Господи Иисусе! Просвети лице Твое на рабов Твоих, да и мы пойдем в след Тебе, и приидем туда, где Сам Ты пребываешь в вечной славе. Аминь.