Преподобный Антоний Великий

Уже в IV в. было сомнение⁶¹ относительно того, кто должен считаться основателем монашеской жизни. Поэтому поводу Иероним в предисловии к «Vita s. Pavli» говорить: «Павел Фивейский был основателем (по времени) этого образа жизни». Относительно же Антония Иероним замечает: «хотя он не прежде всех был монахом, однако по его инициативе появились подвиги всех»⁶². В самом деле, если Павел и был первым христианским отшельником, то его жизнь, неизвестная миру, как это видно из его разговора с Антонием⁶³ и из молчания о нем современных писателей, не имела и не могла иметь никакого влияния на развитие монашества. Тот, «от кого это новое учреждение получило славу и жизнь»⁶⁴, был, по общему мнению, пр. Антоний Великий.

Преподобный Антоний родился в селении Кома близ г. Гераклеополя⁶⁵, находившегося в Египте на границах с пустынею Фиваидскою⁶⁶. Время его рождения относят к Дециеву гонению на христиан и считают годом его рождения или 251-й⁶⁷ или 252 г. от P. X. Родители Антония были люди простые, но довольно зажиточные. Они воспитывали Антония в духе христианского благочестия и развивали в нем любовь к благочестивым занятиям. Сами ревностные христиане, строгие исполнители церковных обрядов и таинств, они заботились о соблюдении и Антонием благочестивых обычаев и обрядов, бывших в употреблении у коптских христиан. И Антоний еще в детстве часто ходил в собрания христиан, участвовал с ними в молитвах и слушал чтение слова Божия. Когда он достиг юношеского возраста, то родители его озаботились, чтобы он принял св. крещение⁶⁸. Но живя вдали от Александры – тогдашнего центра греческой образованности, родители Антония не могли дать ему литературного образования, впрочем имели намерение отдать его в местную школу; Антоний однако сам не пожелал долго оставаться в школе⁶⁹, вследствие чего он не успел изучить грамоты ни коптской, ни тем более греческой, всю жизнь таким образом оставаясь при знании одного только разговорного коптского языка. На нем он впоследствии объяснялся с приходящими и делал им наставления⁷⁰. Что Антоний не успел изучить грамоты, об этом довольно ясно свидетельствует св. Афанасий, говоря об Антонии, что он «не захотел учиться грамоте»⁷¹ и не знал ее⁷². Знакомство же с Свящ. Писанием приобрел «внимательно слушая читаемое в храме»⁷³. Из этого свидетельства об Антонии следует заключать, что он не умел писать и читать не только на греческом, но и на коптском языке. Об его неграмотности свидетельствует и бл. Августин, говоря, что «Антоний без чтения чрез простое слушание изучил Писание», при этом прибавляет впрочем: «если кому покажется это невероятным, против того не спорю»⁷⁴. Действительио, принимая во внимание весьма основательное знакомство Антония в последствии времени с Библиею, тексты из которой он так часто приводил в своих поучениях и письмах, в рассуждениях с философами и др. лицами, становится непонятным, как Антоний, не умевший читать, мог знать Свящ. Писание наизусть и не только Нового, но и Ветхого Завета. Для объяснения этого некоторые полагают⁷⁵, что Антоний в детстве читал Библию на коптском языке и так хорошо изучил ее еще в доме родителей, что впоследствии, удалившись в пустыню, мог обходиться уже без книг, когда предавался молитве и пению псалмов. Но такое предположение сильно противоречит прямому смыслу известий, сообщаемых Афанасием и др. В «жизни Антония» неоднократно делаются замечания о его незнакомстве с грамотою. Кроме замечания в начале сочинения о том, что Антоний «не захотел учиться грамоте» (§1), а только чрез внимательное слушание изучал слово Божие и что память заменяла ему книги (§§1, 3), Афанасий и в других местах жизнеописания упоминает о не учености Антония, об отсутствии у него книг⁷⁶. Другие церковные писатели, говоря об Антонии, тоже указывают на эту его особенность, возбуждавшую недоумение между некоторыми из образованных лиц, приходивших к Антонию⁷⁷. Все это заставляет признать, что Антоний, как в детстве чуждавшийся книжной премудрости, так и впоследствии не имевший у себя книг, был человеком неграмотным, которому чуждо было искусство письма. Что же касается знакомства Антония с Библией, то это обстоятельство достаточно объяснил св. Афанасий известным уже замечанием о внимательности Антония к церковным чтениям и – о твердости его памяти, которая заменяла для Антония книги⁷⁸. На Востоке и особенно между арабами, коптами, у которых искусство письма как теперь, так и особенно в прежнее время было распространено очень немного, священный произведения древности – памятники религиозные, законодательные и др., многие заучивали наизусть и потом на словах передавали детям то, что сами узнали таким же образом. И насколько такой способ ознакомления с священными памятниками был развит в прежнее время на Востоке, показывает то замечательное явление, что напр. между арабами были личности, знавшие более 20.000 стихов из различных произведений и могшие притом назвать автора каждого стиха⁷⁹. Поэтому нельзя удивляться особенно и тому обстоятельству, что преп. Антоний, не зная искуства письма, в последствии обнаружил значительные познания в священном Писании и уменье им пользоваться.

Отказавшись учиться грамоте, Антоний – уже юноша довольно взрослый⁸⁰, неотлучно жил в доме своих родителей и родственников. Здесь то он, родившийся в местности, известной по аскетическим подвигам иудеев⁸¹ и некоторых христиан⁸², воспитанный под влиянием окружающего его благочестивого общества и семейства, уже в детстве начал проявлять такие свойства природного своего характера, которые под влиянием этой внешней среды и при одностороннем развитии Антония, обещали сделать из него строгого отшельника и аскета. Тихий, задумчивый, склонный к уединенным размышлениям, не любивший шума, чуждавшийся общества даже бывших товарищей по школе и участия в их детских забавах и играх, Антоний великое утешение и спокойствие находил для себя, оставаясь наедине и погружаясь в размышления о занимавших его предметах, а также – и в посещении церковных собраний и служб, на которые он ходил весьма часто и на которых так внимательно слушал божественные Писания. Западавшие в его голову мысли, возбуждаемые отрывками из церковных чтений, настроили и укрепили в нем – еще юноше, сильное религиозное чувство, которое под влиянием окружающей обстановки⁸³ выражалось прежде всего во внешней строгости жизни – в частых молитвах, в строгих постах и пр. В этот период жизни, когда 18-летний Антоний с увлечением предался овладевшему им религиозному настроению, один в след за другим умирают Антониевы родители. Теперь, несдерживаемый с одной стороны их надзором, а с другой – тяготясь очень несообразными с его душевным настроением заботами по управлению хозяйством и воспитанием своей малолетней сестры, Антоний сильно увлекся желанием осуществить то, что так часто слыхал в церковных собраниях о воздержании, о молитве, о милостыне бедным, об ожиданиях и воздаяниях, какие уготованы людям на небе⁸⁴. Это религиозное настроение Антония привело его к тому, что он, оставив всякие житейские заботы, бросил мир и вскоре удалился в пустыню.

Ближайшим поводом к этому послужили слова, слышанные им однажды в церкви, в которых он нашел полное разрешение смущавших его сомнений и колебаний, полное одобрение и оправдание своим религиозным стремлениям и наклонностям. «Не прошло еще и 6 месяцев по смерти родителей, говорит Афанасий, как он однажды, идя в храм Господин, стал на пути размышлять, как апостолы, оставив все, пошли за Спасителем, как упоминаемые в Деяниях верующие, продавая свое имущество, приносили деньги и полагали к ногам апостолов для раздачи нуждающимся», и когда с такими мыслями Антоний вошел во храм, то в читанном тогда Евангелии услышал следующие слова о богатом юноше: «если хочешь быть совершенным, иди продай имение свое и раздай нищим, и иди в след за Мною и будешь иметь сокровище на небеси» (Матф. XIX, 21). Услышав эти слова, Антоний принял их за внушение свыше, за голос неба, обращенный к нему собственно. Желая на деле осуществить Евангельское наставление богатому юноше, Антоний немедленно по выходе из церкви дарит свою довольно значительную поземельную собственность⁸⁵, наследие предков, жителям своей деревни, чтобы они ни в чем не беспокоили ни его, ни его сестру, а деньги, полученные от продажи большей части движимого своего имущества, раздает нищим, не много впрочем оставив и при себе для своей малолетней сестры. Но когда он в другой раз находясь в церкви услышал слова из евангелия: «не пецытеся на утрий» (Мф. VI, 33), то и немногое, что он оставил для сестры, раздал теперь бедным; сестру же свою он отдал на воспитание известным ему строгостью жизни девственницам (γνωρίμοις καί πισταῖς παρθένοις)⁸⁶.

Буквально исполнив Евангельское наставление относительно имущества, Антоний лучший путь к достижению «сокровища на небеси» увидел в подвижничестве, в удалении от окружающего общества и с этою целю начал вести уединенную жизнь сначала вблизи своей деревни, а потом в местах и более отдаленных от ней⁸⁷. Услыхав об одном старце, жившем недалеко от его селения и увидя его подвиги, Антоний из соревнования к нему усилил и свои подвиги; узнав потом о других подвижниках, он отправился и к ним⁸⁸. Удивленный их аскетическими подвигами, он начал подражать и их жизни, непрестанно молясь, постоянно бодрствуя, предаваясь постам и возлежанию на голой земле⁸⁹. Таким образом умерщвление плоти строгими подвигами составляло главный предмет заботливости Антония, видевшего в них в первое время своей отшельнической жизни самую сущность благочестия и христианского совершенства. Впоследствии, когда Антоний достиг высокого христианского развития, то он хотя и продолжал вести суровую жизнь, однако совсем переменил взгляд на значение внешних подвигов, считая их делом случайным, не для всякого полезным и даже иногда вредным⁹⁰ при достижении совершенства. Теперь же, при начале подвижничества, он считал невозможным иначе достигнуть спасения, – получить сокровище на небесах, как только строгим умерщвлением своего тела и удалением от общества.

Оставив родительский дом и подвизаясь под руководством одного старца – подвижника, Антоний с жаром предался строгим подвигам благочестия; желая подражать другим подвижникам и насколько возможно превзойти их⁹¹, он начал употреблять в пищу один только хлеб с солью; питьем же для него служила только вода. При этом Антоний старался быть весьма умеренным в пище, отказываясь от нее иногда на два, а иногда и на три дня; одеждой его сделалась одна грубая власяница, постелью – сухой тростник, а иногда и голая земля⁹². Не довольствуясь этим, «он придумывал способы подвижничества все строже и строже, с каждым днем становился воздержание⁹³ и так увлекся мыслью о достижении совершенства строгими внешними подвигами, что на первое время совершенно забыл о мире, не вспоминал о покинутом имуществе, родных, знакомых и пр. Но скоро однако это сильное увлечение сменилось разочарованием; естественные влечения, склонности и привязанности вступили в борьбу с одушевлявшими его мыслями. И этот период борьбы Антония с своими страстями был особенно труден и мучителен для него в первое время отшельничества.

«Ненавистник добра, завистливый дьявол, говорится в жизнеописании Антония, видя доброе расположение в Антоне, не востерпел этого, но как привык действовать, так вознамерился поступить и с ним»⁹⁴. В этом полагается причина всех последующих искушений Антония... Когда первое увлечение подвигами прошло, суровая жизнь, основанная на умерщвлении тела и подавлении естественных влечений, стала казаться тяжелою, тогда и направление мыслей Антония несколько изменилось. «Воспоминание об оставленном имуществе, о сестре, о знакомых, представление о хорошей пище и питье, сознание трудности избранного пути при собственной слабости тела и продолжительность времени, необходимого для спасения», как думал Антоний⁹⁵, – все это стало смущать ум Антония и развивать тяжелую внутреннюю борьбу, которую он теперь вел с собою. Мало по малу такое направление мыслей Антония усилилось до того, что от частого и продолжительного обращения их на одни и те же предметы, последние стали рисоваться в его воображении так ясно и живо, что Антоний как бы в действительности начал пред собою их видеть и ночью и днем, противодействовать этим картинам своего воображения, отбиваясь от них, как от предметов действительных, так что эта борьба его с призраками наконец сделалась заметной и для посторонних⁹⁶. Молодость Антония, его здоровье и крепость были причиною того, что часто у него возникали в уме нечистые плотские помыслы и его фантазия, сильно разыгрывавшаяся в уединении, рисовала ему соблазнительные картины. «Часто, говорится в его житии, окаянный дьявол принимал на себя женский образ, во всем подражал женщине, только бы обольстить Антония; Антоний же, помышляя о Христе и высоко ценя благородство (εύγένειαν) и разумность души, угашал уголь (τὁν ἂνθρακα) его обольщения»⁹⁷.

Приписывая все появлявшиеся у себя такого рода мысли и картины воображения навождению и козням диавола, сосредоточивая все свое внимание на борьбе и победе над ним, Антоний настолько увлекся мыслью о преследовании и кознях со стороны диавола против себя, что всюду начал усматривать искушения от этого «ненавистника добродетели» и какое успел себе составить о нем понятие на основании рассказов домашних и описания в книгах, таким и начал видеть его в своих видениях⁹⁸, которые в это время сильно преследовали его. Диавол, которому Антоний приписывал все свои искушения, стал являться ему то в виде черного отрока, объявлявшего себя духом блуда⁹⁹, то в виде грозного великана, скрежетавшего своими зубами и старавшегося прельстить Антония, возбуждая в нем греховные мысли и пожелания. Но Антоний не поддавался однако соблазну и все больше и больше умерщвлял свое тело, «чтобы одержав победу в одном, не упустить ее и в другом»¹⁰⁰. Постоянно вспоминая изречение апостола Павла: задняя забывая, в передняя же простираяся¹⁰¹ (Фил. III, 3), Антоний каждый новый день начинал большими и строжайшими подвигами. Не довольствуясь прежним местом своего уединения вблизи поселений, он решился подальше углубиться в пустыню. С этою целью нашедши кладбище в стороне от селений, он поселился в одной из гробниц (μνήμτα), имевшей форму подземного грота, так как здесь ему было удобнее избегать людского общества; пищу же ему приносил сюда один знакомый и, по просьбе самого Антония, приносил редко. Такое усиление Антонием своих подвигов, которыми он думал победить возраставшие искушения, привело его наконец в сильное расстройство душевное и телесное. Заключившись в гробнице, лишенной света, не принимая сряду по нескольку дней пищи, предаваясь здесь постоянному размышлению то о Боге, то против своего желания о предметах мирских, греховных, живо рисовавшихся ему в уединенной гробнице, Антоний мало по малу дошел до того, что свои образы стал считать за предметы внешнего мира, за существа живые, вступал в разговор с ними, или, принимая их за различные явления злых духов, старался отгонять их молитвою и пением псалмов¹⁰². Такие явления ему бывали в гробнице нередко. Рассказывается напр., что однажды, когда он молился в пещере вдруг почувствовал сильное колебание вокруг себя, от которого стены его пещеры как будто расселись; чрез эти расселины видит Антоний вторгающихся к нему зверей и пресмыкающихся; все место наполняется призраками львов, медведей, леопардов, волов, змей и пр., готовых броситься на Антония и нанести ему вред тем способом, какой свойственен для каждого из этих животных; затем одно из привидений начинает кусать, другое бодать Антония. Но Антоний, чувствуя страшную боль, не падает духом. Порицая их и смеясь над напрасными их усилиями, он исповедует пред ними свою веру в Господа, обращается с молитвою к Нему, после чего страшные видения прекращаются и Антоний, успокоившись чрез молитву, приходит в обыкновенное состояние¹⁰³. Болезнь Антония, которою сопровождались эти видения, дошла наконец до того, что он, чувствуя жестокие страдания, которые приписывал мучившим его демонам, впал наконец в беспамятство. В таком положении нашел Антония знакомый, приносивший ему пищу. Признав Антония за умершего, он переносит его в церковь ближайшего селения и на ночь остается при нем. Но Антоний среди ночи приходит в себя и, не смотря на свое крайне болезненное состояние, просит своего друга опять перенести его в гробницу, что тот и исполняет. Много в эту пору жизни было и других видений Антонию, сообразных с тем настроением его мыслей, которые в известное время овладевали им. Когда напр. он сильно увлекался мыслью об имуществе, которое добровольно покинул, о деньгах, которые роздал бедным, его воображению рисовались груды серебра, золота и пр.¹⁰⁴ Такие призраки всегда приводили на память Антонию опасность подвергнуться искушению и падению и он обыкновенно отгонял их от себя молитвою к Богу и благочестивыми размышлениями.

Эти благочестивые размышления о Боге, твердая уверенность в Его заступлении много облегчали Антония. Несмотря на сильные искушения и соблазны, на различные душевные и телесные страдания, которым подвергался Антоний, он однако, живя в уединении, победил все эти препятствия и твердо веруя в помощь Божию, приучаясь к самонаблюдению¹⁰⁵ и размышляя о различных наставлениях Свящ. Писания¹⁰⁶, из которого он знал многое наизусть, стал мало по малу привыкать к жизни подвижнической. Его образ мыслей вообще и в частности религиозные понятия под влиянием самонаблюдения и уединенных размышлений, стали более и более расширяться и просветляться. Размышляя напр. об изречении апост. Павла: праздный ниже да яст (2Сол. III, 10), Антоний пришел к мысли, что и с отшельническою жизнью возможно совместить обыкновенные занятия – рукоделие, которому он и начал посвящать несколько времени. Это рукоделие, состоявшее в плетении циновок и корзинок¹⁰⁷, тоже много облегчало Антония, разгоняя нападавшее иногда на него уныние¹⁰⁸.

Проживши около 15 лет вблизи селения и в гробнице и значительно укрепившись в иноческих подвигах, Антоний, вероятно, вследствие начавшей распространяться о нем молвы, решился удалиться в глубь пустыни; он сначала предложил идти вместе с собою и тому старцу-подвижнику, который был прежде его руководителем. Но когда тот отказался от этой мысли вследствие своей старости и слабости, то Антоний, имея около 35 лет¹⁰⁹, в 285 году оставил свое прежнее место жительства, перешел р. Нил и на восточном его берегу в запустевшем укреплении¹¹⁰, избрал себе место для жительства. Местность, где поселился Антоний, так описывается путешественниками:

«Приближаясь по Нилу к живописной горе Джебель-Тейр, мы пристали к низменным скалам. Достигнув до высоты горы (Джебель-Тейр), мы увидели живописные и обширные каменоломни. Чрез полчаса езды от каменоломен, по безжизненным скалам, достигли мы наконец монастыря. Мы спустились на несколько ступеней вглубь пещеры, в которой, как сказывают, жил Антоний и тут теперь устроена подземная церковь, имеющая около 20 аршин подземного пространства. Какой вид открывается с береговых скал на края пропасти! Нил между двумя лентами яркой зелени лугов и пальмовых рощей изливается по неизмеримому пространству в обе стороны. С запада горизонт исчезает в необъятной пустыне Ливийских песков, а с востока от самого монастыря хребты безжизненных гор с песочными насыпями тянутся к берегам Чермного моря. Кругом монастыря мертвенность не изобразимая – здесь нет ни одного растения, ни одного источника, монахи достают воду дальним обходом с Нила, или спускаясь с большою опасностью с отвесных скал»¹¹¹.

Эта дикая и вместе величественная местность – горы и расстилавшиеся пред ними равнины и степи как нельзя более соответствовали желанию отшельника, располагая его от созерцания красоты природы переходит к мысли о Боге, о Его величии, ничтожестве человека и пр.

Здесь вдали от людей, без всякого руководителя и товарища Антоний прожил около 20 лет¹¹², никем почти невидимый. Заключившись во внутренности ограды, Антоний чрез оставшееся только отверстие сообщался с людьми, приносившими два раза в год ему пищу – сухие хлебы¹¹³. Но знакомые ему люди скоро и здесь нашли его; приходя к месту его заключения, они просили Антония выйти к ним, побеседовать с ними. Антоний однако не выходил к ним из своей крепости и упросил их не посещать его. Оставшись совершенно один, он начал проводить время в созерцаниях, молитвах и пении псалмов¹¹⁴. Искушения, так сильно прежде его беспокоившие, теперь редко его смущали. Постоянно обращая свои мысли к небу, Антоний теперь если и подвергался видениям, то больше таким, которые доставляли ему великую радость и утешение в его суровой жизни. «Учащение бывших ему небесных видений (τῶν γινομέμωμ άυτῶ τῶν ἂνω θεωρημάτων) и немощь врагов доставляют ему теперь великое облегчение в трудах»¹¹⁵, говорит св. Афанасий. Местность, где поселился Антоний, представляла опасность для человека от пресмыкающихся¹¹⁶ и диких зверей, но он, сделавшийся бесстрастным ко всему окружающему, не обращал внимания на этого рода опасности. Для него всякие внешние опасности, соблазны и искушения постепенно теряют теперь свою грозную силу. Борьба, которую он и теперь еще иногда вел с самим собою, была преимущественно духовная, в области мыслей, – борьба с возникавшими у него сомнениями, колебаниями и пр. Вследствие частых размышлений о путях Промысла Божия по отношению к человеку, о неравномерном распределении даров между людьми, а также иногда вследствие непонимания того или другого изречения Св. Писания, Антоний впадает в тягостное сомнение, уныние, тоску. Испытывая такие душевные состояния, он обыкновенно обращался к молитве и в ней находил утешение; не понимая напр. того, почему на земле между людьми устроено так, что одни и иногда злые пользуются богатством, живут по-видимому счастливо, другие и часто люди благочестивые и добрые испытывают несчастия, Антоний, после долгого размышления и сомнений, во время молитвы приходит наконец к такому выводу: не все для человека понятно в этом мире, многое для него тайна, сокрытая Богом¹¹⁷; после этого он успокаивается. Когда Антоний впадал в уныние вследствие одиночества¹¹⁸, в тоску от непонимания смысла некоторых изречений из книги Левит¹¹⁹, то в молитве обыкновенно он находил себе утешение и спокойствие и она давала ему силу путем внимательного и сосредоточенного размышления освобождаться от мучивших его сомнений и останавливаться на определенном решении.

Спустя около 20 л.¹²⁰ после своего заключения в покинутом укреплении, Антоний стал себя чувствовать настолько уже свободным от вредных влияний общества, что перестал чуждаться людей, которых прежде так избегал. Теперь, проникнутый к ним любовью, заботясь об их просвещении верою¹²¹, Антоний на время выступает из своего заключения, являясь наставником и умиротворителем для посещавших его. Описывая его появление в первый раз пред собравшимися к нему, св. Афанасий изображает и то впечатление, которое произвел на присутствовавших Антоний. «Увидев Антония, присутствующее исполняются удивления, что тело его сохранило прежний вид, не утучнело от недостатка движения, не иссохло от постов и от борьбы с демонами. Антоши был таким же, каким знали его до отшельничества. В душе его была та же нравственная чистота; ни скорбью не был он подавлен, ни пришел в восхищение от удовольствия, не предался ни смеху, ни грусти, не смутился, увидев толпу людей, но остался равнодушным и ничто не могло вывести его из обыкновенного естественного состояния»¹²². Из этого описания видно, насколько Антоний, живя в пустыне, приучил себя сдерживать свои чувства и естественные порывы; суровая жизнь, которую он проводил столько времени, сделалась для него нормальною, не производя заметного влияния на его организм. Ум Антония за это время также развился; религиозные и нравственные понятия, которые он внушает теперь пришедшим к нему, обличают в Антоне человека значительно развившегося в духовной жизни своей. Беседуя с приходящими, он прежде всего внушает им любить Бога, иметь в памяти будущие блага, обещанные праведникам¹²³. Тех из пришедших к нему, которые были в ссоре, вражде, Антоний примирил, указав им, что без любви к ближним нельзя угождать Богу; печальных и скорбящих утешил, показав им на необходимость терпеть бедствия в этом мире и обнадежив их помощью Божиею. Многие, пришедши к нему больными, расстроенными, возвратились под влиянием его кротких речей, проникнутых любовью к ближним и дышавших миром, спокойными, с обновленными силами для жизни среди мирских забот. Некоторые же из пришедших так увлеклись его простыми, но трогательными словами, самым его видом и образом жизни, что даже решились сделаться его подражателями. «Антоний, говорит его биограф, многих убедил избрать иноческую жизнь и таким образом в горах явились монастыри (μοναστήρια), пустыня наполнилась иноками (ύπο μοναχῶν), оставившими свою собственность и вписавшимися в число жительствующих на небесах»¹²⁴.

Внешним обстоятельством, побуждавшим многих стремиться в пустыню, было гонение, воздвигнутое при Максимине на египетских христиан¹²⁵. Многие, опасаясь преследования язычников, удалились в пустыню и привлекаемые необычайностью внешних подвигов Антония, в которых они видели совершеннейший образец христианской жизни, начинали подражать Антонию. Он делается их руководителем и наставником¹²⁶. В своих беседах с приходящими, Антоний в это время своей жизни смотревший еще на добродетель, как на такое достояние человека, которого можно достигнуть только вдали от мира¹²⁷, ревностно убеждал их покинуть мир с его соблазнами, оставить – домы, поля, золото¹²⁸. «Всему в миpe должно предпочесть небеса», говорит он; с блаженством, которое ожидает праведников на небе, ничто земное не может быть сравниваемо. «Если же вся земля неравноценна небесам, то оставляющий не большие поля как бы ничего не оставляет»¹²⁹. Все это Антоний советует покинуть ради добродетели. «Если мы не оставим мира ради добродетели, то, говорит Антоний, оставим впоследствии, когда умрем, и оставим, как часто бывает, кому не хотели бы. Итак, почему же нам не оставить всего ради добродетели, чтобы за то наследовать царство небесное»¹³⁰. Печалиться по оставленном имуществе Антоний запрещает, «потому что за малую цену покупается обетование вечной жизни; за 70, 80-ть лет, в которые мы будем подвизаться, – царствовать будем вечно и притом не на земле и не в тленном теле, а на небе и восприяв тело нетленное»¹³¹. Побуждая своих слушателей оставить все мирские дела и обязанности, Антоний советует им вести жизнь только для Бога. Жить же для Бога возможно только тогда, когда они «возненавидят мир и все, что в нем; возненавидят всякое плотское наслаждение, отрекутся от жизни в мире, станут презирать плоть, чтобы спасти души свои»¹³². Внушая этими первыми своими наставлениями презрение к миру и побуждая своих слушателей к жизни подвижнической, Антоний описывает им также препятствия – различные искушения и соблазны, какие преследуют отшельника и каким он сам подвергался, указывает на различные видения, бывшие ему от диавола, изображает коварства врага и средства к победе над ним. Приписывая многие из своих видений влиянию злых духов, он рассказывает своим слушателям, как демоны соблазняли его лукавыми помыслами (πονηροί λογισμοί), призраками (φαντασίοις); иногда они принимали образ женщин, зверей, воинов, обращались в прорицателей, являлись высокорослыми, толстыми¹³³, нередко пели псалмы, припоминали Антонию изречения из Писаний, являлись в образе отшельников, благоговейно беседуя с ним; в другое время они производили шум, крик, плач и пр., побуждали Антония даже к молитве и строгому постничеству, предсказывали ему о разлитии Нила, прибегая из земли Ефиопской¹³⁴. Явление демонов, говорит Антоний, бывает с шумом, наводит страх на человека, тогда как явление святых бывает спокойно и тихо¹³⁵. Однажды, по словам Антония, явился ему демон при многочисленном собрании других и сказал ему: «я – божия сила, я – промысл; чего хочешь, все дарую тебе»¹³⁶. В другой раз Антоний увидел огромного великана. «Когда я «просил, кто ты, он отвечал: я сатана». На вопрос Антония, зачем он пришел, демон отвечал, что нигде не находит себе места от христиан, наполнивших собою и города и пустыни. Когда Антоний объявил ему, что Христос низложил демонов, то, услыша имя Христа, великан исчез¹³⁷. Против таких видений, к которым заранее должны приготовиться любители жизни отшельнической, Антоний убеждает иметь твердую веру в Бога и благочестивую жизнь. «Злые духи, говорит он, боятся подвижнического поста, бдения, молитв, кротости, безмолвия, несребролюбия, смирения, нищелюбия, милостынь, безгневия, преимущественно же благочестивой веры во Христа. Знают они, какую благодать против них дал верующим Спаситель, который сказал: се даю вам власть наступать на змию и на скорпию и на всю силу вражию¹³⁸ (Лук. X, 19). Многие, следуя увещаниям Антония, оставляют мир и поселяются в пустыне. Число желавших подражать Антонию особенно увеличилось после посещения им Александры во время гонения при Максимине (около 311 г.). Антоний к этому времени настолько достиг уже совершенства, что предпочел всем пустынным подвигам своим любовь к ближним, страдавшим за веру. Эта любовь и сострадание к ближним привели Антония и в самую Александрию. Его пребывание здесь произвело сильное впечатление на народ. В Александрии он прислуживал исповедникам веры, заключенным в темницах, рудокопнях, сопровождал христиан позванных на суд и поддерживал их мужество. И когда отдано было приказание не дозволять пребывание в городе отшельникам, Антоний, не обращая внимания на это приказание, продолжал являться в город пред глаза самого правителя города. Так ревнуя о вере, Антоний не показал однако того неразумия и фанатизма, под влиянием которого некоторые христиане сами искали мученичества¹³⁹. Правда, и он имел желание «принять мученичество», если это будет нужно, но «не хотел предать сам себя»¹⁴⁰, говорит жизнеописатель его. Твердость, какую Антоний возбудил в мучениках, была удивительна. Антоний сам вспоминал после об этом, удивляясь силе и мужеству, с каким не только мужчины, но и слабые женщины переносили ужасные страдания¹⁴¹. Такое поведение в Александрии Антония многих привлекло к нему. «Многие смотря только на его образ жизни старались подражать ему»¹⁴².

По возвращении Антония из Александрии, когда слава о нем распространилась во многих уже местах и когда многие своими посещениями его в пустыне начали мешать уединенной жизни Антония, он решился (избегая также гордости и тщеславия, которым опасался подвергнуться вследствие распространявшейся о нем славы)¹⁴³ оставить прежнее свое жилище в запустевшей крепости, около которого появились теперь поселения и других отшельников – подражателей Антония. Оставив прежнее свое жилище, Антоний решился было сначала идти в верхнюю Фиваиду, или в Буколию¹⁴⁴. Но небесный голос, говорит Афанасий, запретил ему идти и в верхнюю Фиваиду и вниз, в Буколию, где Антоний не мог найти себе полного уединения¹⁴⁵. Тогда он пошел во внутреннюю пустыню. Так называлась лежащая далее на Восток к Чермному морю пустыня¹⁴⁶, куда Антоний и удалился. После трехдневного путешествия нашел он дикую, высокую гору почти в тысячу шагов. «При подошве горы вытекал источник, часть его исчезала в песчаной пустыне, другая образовала небольшой ручей, около которого по обеим сторонам росли пальмы, придававшие много красоты этому месту. С вершины самой горы открывался обширный вид. На востоке высились горы Синай и Хорив, простиралась пустыня до Чермного моря; на юге виднелись хребты гор Фиваидских, на севере были бесплодные равнины, на западе за песчаной полосой – плодоносная равнина Египта»¹⁴⁷. Здесь и поселился Антоний, получая пищу от сарацин, которые охотно доставляли ее Антонию, проходя мимо его горы¹⁴⁸. Уединившись сюда, Антоний не забывал и прежнего места жительства, где остались его ученики и были поселения иноков. Туда, в монастырь Писпер (так называли прежнее место жительства Антония)¹⁴⁹ он нередко приходил из своего нового места жительства и беседовал с учениками, жившими здесь и – посторонними посетителями¹⁵⁰.

Прибыв в свое новое место жительства уже в летах преклонных (около 55 л.), Антоний, проживая здесь все остальное время (около 50 л.), развил в себе высокие духовные качества. В эту последнюю половину жизни дела и слова Антония составляли предмет высокого уважения современников и потомков, видевших в нем образец христианской и в частности монашеской жизни¹⁵¹.

Нравственные понятия и качества Антония лучше всего обнаруживаются в его наставлениях, которые он давал ученикам своим и которые прежде всего сам старался осуществить в жизни. Различные поступки Антония, обрисовывающие нравственный характер его, многие его наставления, касающиеся различных сторон христианского поведения, вытекают из того взгляда на добродетель, который Антоний составил себе о ней. «Добродетель, говорит Антоний, недалеко от нас находится. Еллины, чтобы обучиться словесным наукам, предпринимают дальние путешествия, переплывают моря; христианам же нет нужды далеко ходить для получения царства небесного, нет нужды переплывать море, ища добродетели. Добродетель в нас и из нас развивается. Она образуется в душе, у которой разумные силы действуют согласно с ее природою. Этого же душа достигает тогда, когда остается такою, какою сотворена; сотворена же она доброю и совершенно правою. Чтобы быть душе правою, нужно разумной ее силе быть в таком согласии с природою своею, в каком она создана»¹⁵². Уклонение души от этого естественного ее состояния и производит порок. Убеждая учеников своих не извращать естественных сил души, Антоний просить их «сохранять душу Господу, чтобы признал Он в ней творение свое, если она осталась точно такова, какою сотворил ее Бог». Полагая таким образом добродетель естественным и необходимым свойством человеческой природы, Антоний требует исполнения на самом деле всех евангельских правил и наставлений относительно добродетели. Он учит своих последователей любить Бога, иметь к Нему страх, изгоняющей из души всякий грех и коварство¹⁵³, внушает им долготерпение, указывая на пример самого Спасителя¹⁵⁴, – незлобие, «которое доставляет человеку славу и честь в этой и будущей жизни», просит их избегать коварства; «коварный, говорит Антоний, смеется над незлобивым, но сердце его исполнено преступными, порожденными диаволом, мыслями, которые возмущают его разум и поставляют в противоречие с самим собою, производят ненависть, зависть и другие страсти»¹⁵⁵. Антоний внушает избегать гордости, тщеславия, двуязычия, осуждает дерзость и бесстыдство и др. пороки, показывая вред их как для нас самих, так и для благополучия наших ближних. Относительно гордости он говорит: «все грехи ненавистны Богу, но всех ненавистнее гордость сердца. Безопаснее жить с гидрою или драконом, чем с человеком гордым. Дракон, если увидит нагого человека, опустивши голову, удаляется, но гордый не чувствует никакого стыда по причине гордости своей. Диавол за гордость низвержен был с неба»¹⁵⁶. Такое же сильное обличение делает он и против тщеславия. «Тщеславие, говорит Антоний, побуждает человека предпринимать различные труды, посты, молитвы, ночные бдения, заставляет подавать милостыню пред людьми и за все это в будущей жизни награждает только стыдом и бесчестием»¹⁵⁷. Людей хитрых, двуязычных Антоний советует всячески избегать, не иметь их своими друзьями: «опасайтесь даже и говорить с ними, чтобы не быть участниками их грехов. Двуязычный человек губит души других, производить ссоры между друзьями, разрушает общества и всегда злоумышляет коварство на ближнего; милостыни, посты такого человека неприятны для Бога»¹⁵⁸. Из этих простых наставлений Антония видно, что он судил о нравственном значении тех или других действий не по одним внешним их проявлениям, но главным образом по внутренним расположениям человека, по тому, на сколько эти действия вытекают из любви к Богу и ближним.

Обращая внимание на самые незначительные по-видимому стороны человеческих действий и расположений, Антоний и здесь замечает и осуждает все, выходящее из нечистых побуждений и ведущее к греху. Обличая напр. людей бесстыдных и восхваляя стыдливость, Антоний и в последней находит стороны, как достойные похвалы, так и вредные. «Стыд, рождающийся после сделанного греха, говорит он, есть истинный, полезный стыд,» свидетельствующий о сознании человеком своей виновности, но «тот стыд, из которого рождается грех, препятствует исполнению заповедей Божиих»¹⁵⁹. Под таким стыдом Антоний разумеет стыд ложный, «заставляющий человека иногда принимать участие в порочных делах других» и отвращающий от дел полезных и добрых. Поэтому Антоний советует «не стыдиться оказывать вспомоществование престарелым вдовам и принимать к себе бедных», а «удаляться только таких вдов, которые известны бесстыдною и бесславною жизнью»¹⁶⁰. Эти наставления Антония показывают, что он не считал в последние годы своей жизни отшельничество, удаление от людского общества за такой подвиг, который добродетелен сам по себе, полагая напротив, что добродетельным может быть всякий и везде, из чистых побуждений оказывающий благодеяния.

Антоний в своих нравоучительных беседах внушал также слушателям иметь правосудие, заботиться об угнетенных, слабых, предостерегает от сообщества с притеснителями невинных, с людьми, ищущими подарков, отдающими деньги в рост¹⁶¹ и пр. Все эти нравственные правила и обязанности человека по отношению к ближним необходимо исполнять каждому. Только исполняющий их может пользоваться миром и жить в согласии с ближними. Но под миром Антоний разумеет не беспечное существование, не небрежность и распущенность в жизни, а тихую жизнь, основанную на добрых делах и исполненную любви к ближним. «Будем опасаться, говорит Антоний, чтобы нам не было сказано, что мир наш есть мир грехов наших, но употребим все старание, чтобы соблюсти мир, данный нам Иисусом Христом. Человек, любящий мир, находится в общении с Иисусом Христом и Его ангелами; никакие несчастия его не смущают; напротив враги мира мучатся завистью и различными страстями»¹⁶². Но отдавая должную цену людям, живущим в тишине и мире, Антоний, высоко ценивший человеческое достоинство, не одобряет тех, которые из желания сохранить мир, подвергают себя унижению – льстят, угождают во всем другим, потворствуя их увлечениям и порокам; «но мы, говорит Антоний, должны служить Богу и служению Его не предпочитать служения людям, потому что лучше надеяться на Господа, нежели надеяться на человека»¹⁶³. Вот одна из причин, по которой Антоний и в последнюю половину своей жизни предпочитал пустыню мирскому обществу. В жизни мирской, где уже самые отношения различных членов общества так сложились, что полное равенство между людьми невозможно, где трудно с одной стороны лицам богатым, начальствующим избежать высокомерия, гордости или небрежности к людям бедным и подчиненным, а с другой стороны и людям незнатным и подчиненным трудно также сохранить себя от раболепия, угодливости, лести пред людьми сильными и богатыми, – среди такого рода мирских отношений Антоний видел сильное препятствие сохранить свое человеческое достоинство и независимость, почему он жизни в мире и предпочитал пустыню.

Антоний, так высоко ценивший достоинство человеческой личности, не терпевший лести и угодливости, однако как сам отличался большим смирением, так и других учил тому же, видя в смирении высокое достоинство и славу каждого христианина. Некоторые из его учеников, слишком высоко ценя свои внешние подвиги, впадали в гордость, самовосхваление. «Некоторые иноки, прославившись в одном обществе, переходили в другое, чтобы и там приобресть славу»¹⁶⁴, говорит Антоний. Такие побуждения подвижников он сильно порицает, научая их истинному смирению. Указывая на необходимость смирения, Антоний добрые плоды его выставляет и чрез сравнение смирения с противоположным ему состоянием гордости, «по причине которой все возмутилось и пришло в беспорядок в мире», и ссылками на историю, доказывающую важность смирения и угодность его Богу. В пример смирения Антоний приводит ученикам патриархов: Авраама, Исаака, Иакова, указывает на Моисея, Девору и Варака, Давида, Илию, говорит о смирении апостолов и в особенности Петра, высочайший же образец смирения указывает в лице Спасителя¹⁶⁵. Но прославляя смирение, Антоний учит различать от истинного смирения ложное. Часто смирение бывает лицемерно, фальшиво, как это замечал Антоний и в некоторых подвижниках. «Такое смирение, говорит им Антоний, хуже гордости; славу истинного смирения нельзя приобресть ни золотом, ни уважением к царям и военачальниками¹⁶⁶, – оно происходит из внутреннего источника, из сознания человеком своей греховности пред Богом и людьми и не должно быть отождествляемо с угодливостью и низкопоклонством. Наставляя учеников смирению в своих беседах с ними, Антоний еще более побуждал их к тому же своим собственным поведением. Он, достигший необычайных добродетелей, сам себя считал однако ниже людей, не отличавшихся по-видимому никакими особенными добродетелями¹⁶⁷; «имея смиренномудрое сердце, готов был всякому отдавать предпочтение»¹⁶⁸; боясь славы, которую про него распускают, как про необыкновенного человека, он удаляется в новое место жительства; верившим в него, как в прозорливца и чудотворца, сам внушает переменить такие преувеличенные о нем понятия. Насколько высоко ценил Антоний смирение, показывают некоторые сохранившиеся его изречения. Так однажды он сказал относительно смирения: «видел я все сети врага, распростертые по земле и с вздохом сказал: кто же избежит их? Но услышал голос, говорящий мне: смиренномудренный»¹⁶⁹. Относительно некоторых подвижников, имевших ложные взгляды на внешние подвиги, он говорил, что они подверглись безумию, потому что не имели смирения, надеясь на свои дела¹⁷⁰.

Внушая всем, искавшим его советов, такие высокие нравственные понятия и правила жизни и заботясь прежде всего сам о точном осуществлении их в своей жизни, Антоний по опыту убедившийся, насколько человеческая природа слаба и преклонна к греху, был чрезвычайно снисходителен и милостив к слабым и согрешающим братьям своим. Сохранившиеся беседы его с учениками, рассказы о нем показывают его великое снисхождение, любовь и заботливость о несовершенных и нетвердых еще на пути добродетели отшельниках и мирянах. Часто раскалывается о проступке того или другая инока, осужденная за это от других, но получающая прощение от Антония; часто тот или другой подвижник, изгнанный из общества своей братии, снова возвращается Антонием в прежнее место и по ходатайству его получает прощение от своих товарищей. Монахам напр. изгнавшим из монастыря аввы Ильи одного инока за некоторый проступок, он сделал такое внушение: «буря застигла корабль в море, он потерял свой груз и с трудом спасся сам. А вы хотите потопить и то, что спаслось у берега»¹⁷¹. После такого внушения братия тотчас примирилась с изгнанным. В другом монастыре оклеветали одного брата (в блудодеянии); пришедши к Антонию вместе с другими, он был обвиняем здесь ими в своем проступке. Но Антоний, снисходительный к слабостям ближних, сказал обвинителям, что они своим поведением относительно обвиняемого напоминают ему человека, увязшего по колена в грязи, но которого другие погружают в нее по самую шею¹⁷². Особенно сильно эта снисходительность и любовь Антония к ближним выступает в рассказ об Евлогии и увечном. Когда Евлогий¹⁷³, долгое время заботившийся об увечном, хотел оставить его вследствие вражды и брани, которую терпел от увечного, то Антоний из сострадания к больному, забыв о его несправедливости к своему покровителю, примирил их обоих и восстановил между ними дружбу¹⁷⁴. Сочувствие Антония к ближним, угнетаемым притеснениями, обидами и пр. было настолько сильно, что он, оставляя свое уединение и появляясь несколько раз в городах, «за обиженных ходатайствовал с такою силою, что можно было подумать, что терпит обиду сам он, а не другой кто»¹⁷⁵, говорит о нем жизнеописатель его. Такое отношение к ближним вытекало у Антония из его высокого понятия о достоинстве человека, его призвании и назначении. Поэтому то для Антония, как временное благополучие ближних, так и особенно вечное спасение их было весьма дорого. «От ближнего, говорил он, зависит наша жизнь и смерть. Если мы приобретаем брата, то приобретаем Бога, а если соблазняем брата, то грешим против Христа»¹⁷⁶. Заботясь о спасении ближних, Антоний вследствие своей снисходительности к согрешающим даже и значительные нравственные проступки (как указано выше) скоро прощал инокам и запрещал им прекращать общение даже с важными грешниками¹⁷⁷. В этом отношении он далеко превосходит многих из своих современников. Строгая покаянная дисциплина, существовавшая в то время в некоторых церквах и развившаяся под влиянием монтанских воззрений, требовала продолжительного отлучения грешников от церкви, заставляя их проходить различные степени кающихся и иногда на всю жизнь лишая общения с церковью¹⁷⁸. Антоний же, глубоко изучивший человеческую природу и зная ее наклонность к греху, был гуманнее в этом отношении, чем многие тогдашние христиане. Он учил даже своих последователей не обращать слишком много внимания на сделанный грех, чтобы предавшись размышлению и сетованию о нем, не впасть в тину греховную, окончательно непогрязнуть в грехе, но – забывая о нем, продолжать подвиги добродетели и постоянно иметь в мыслях, что мы только начинаем жить добродетельно¹⁷⁹.

Постепенно укрепляясь в духовной жизни, Антоний мало помалу изменил свои прежние слишком высокие понятия об аскетизме и значении внешних подвигов, а также и прежние взгляды на жизнь мирскую. Живущим в пустыне Антоний рекомендует теперь труд телесный, занятия для добывания себе пищи. «Монах, говорит он, который, отдохнув после трудов, не принимается снова за труд, не получит награды трудившихся в терпении»¹⁸⁰. Антоний, как это видно из некоторых о нем известий, между прочим потому и предпочитал уединение жизни в обществе, что живущий в обществе часто вследствие своего семейного и общественного положения лишен бывает награды за труд. «Родители твои, сказал он одному юноше, снабжая тебя всем нужным, лишают тебя награды за труд и добрых плодов труда телесного. Поэтому-то мы, предпочитая бедность всем богатствам, любим лучше в поте лица вырабатывать нужное для пропитания, нежели зависеть от помощи ближних»¹⁸¹. Советовал также Антоний уединение для подвижников, как лучшее средство против искушения соблазнительными предметами. «Как рыбы долго оставаясь на суше умирают, так и монахи долго находясь вне кельи, или пребывая вместе с мирскими людьми, теряют любовь к безмолвию. Уединение освобождает от трех искушений – от искушения слуха, языка и взора»¹⁸²; пост, молитва, бдение и другие подвиги также рекомендовались Антонием как средства, ведущие к достижению совершенства. Но предлагая такие советы, Антоний, прежде так изнурявший себя и других побуждавший к тому же в видах достижения совершенства, теперь переменяет свой взгляд на внешние подвиги. Выше умерщвления своего тела он считает теперь внутренние добродетели – любовь к ближним, милосердие, незлобие, смирение и пр. Он прямо говорит, что внешние подвиги: «молитва, милостыня, пост человека злого, коварного – неприятны для Бога»¹⁸³. И желание некоторых из своих учеников достигнуть совершенства внешними подвигами поста, бдения и пр. он сам теперь сдерживает, советуя не увлекаться сразу и не стремиться без разбора ко всякой добродетели. «Как кузнец, взявши кусок железа, наперед смотрит, что ему делать – косу, меч или топор, так и мы, говорит Антоний ученикам, наперед должны размыслить, к какой нам пристать добродетели, чтобы не напрасно трудиться»¹⁸⁴. Он на примере показывает инокам, что строгое подвижничество может приносить вред человеку, расстраивая его силы. Одному зверолову, соблазнившемуся тем, что Антоний шутил с некоторыми учениками, последний заметил: «положи стрелу на лук и натяни ее. Он сделал так. Но старец сказал: еще натяни. Если я чрез миру натяну лук, отвечал охотник, то он переломится. Так, сказал Антоний, и в деле Божием, если мы сверх миры будем напрягать силы братии, то он скоро расстроятся»¹⁸⁵. Теперь на подвижническую и отшельническую жизнь, в которой многие из последователей Антония только и считали возможным достигнуть спасения, сам Антоний смотрит как на средство, не имеющее само в себе ничего добродетельного и притом не для всякого удобное. Так он показываете своим ученикам, что и без подвигов в пустыне – умерщвления тела и возлежаний на голой земле и пр., можно достигнуть такого нравственного совершенства, которым не обладает никто и из отшельников. Вот характеристически рассказ, выражающий этот взгляд Антония: «Однажды Антонию открыто было в пустыне: есть в городе некто подобный тебе, искусством врач, который избытки свои отдает нуждающимся и ежедневно поете с ангелами трисвятое»¹⁸⁶. В другой раз было указано ему, что он не достиг совершенства кожевника в Александры, который, исполняя обязанности христианина, считал себя хуже всех¹⁸⁷. Эти рассказы показывают, что Антоний, наложивший на себя подвиг удаления от мира, не думал, что в мире невозможно спасение. Тех, которые и в мире живут благочестиво, он, как видно из этих рассказов, ставит даже выше живущих в пустыне. Подвиги же отшельников, как внешние средства чистоты и святости, он хотя и признавал полезными, «потому что чрез них ослабляются и погашаются чувственные желания, потому что это ослабление усовершает в нас добродетель целомудрия»¹⁸⁸, но для других лиц не считал нужными и обязательными. Рассуждая напр. о девстве и называя это состояние «печатью совершенства», «подобием ангелов», он предоставляет его на произвол желающих, «потому что не все могут снести тяжкое бремя девства». Для лиц мирских выше разных аскетических подвигов он ставил точное исполнение возложенных на них обязанностей, – соблюдение правды и милости на суде, заботы о подчиненных, бедных¹⁸⁹ и проч. Вследствие такого взгляда на отшельничество и жизнь мирскую, Антоний предоставлял ученикам своим полную свободу избирать такой или другой род жизни, не стесняя их правилами, обязательными для каждого. Вместо всяких правил, появившихся между отшельниками позднее или, если и в его время, то между монастырями общежительными (основанными Пахомием Великим его современником), Антоний предлагал ученикам своим жить согласно с Писанием, из которого, говорил он, можно узнать все правила жизни¹⁹⁰.

Раскрывая в своих беседах с учениками правила нравственности, Антоний в тоже время наставлял их и в догматах христианской религии. В своих поучениях к инокам он говорит о том, как нужно веровать в Бога, излагает истории домостроительства спасения человека, упоминает о законе и благодать, раскрывает значение искупительных заслуг Христа Спасителя, учит о воскресении мертвых, будущих наградах и наказаниях. Обо всем этом он высказывает простые, правильные понятия, благодаря его знакомству с Свящ. Писанием и продуманный им в своем уединении.

Наставляя вере в Бога, Антоний прежде всего говорит, что нужно веровать «в одного Бога и исполнять волю Его во всякое время и мгновение», внушает ученикам, что «не должно уподоблять Его никакой твари, будет ли она на небе вверху, или на земле внизу», говорить о вечности Божией: «чрез Бога все сотворено, а сам Он существует вечно прежде всего, будет существовать вечно и никогда не будет иметь конца». Внушая веровать в Бога, «чтобы вместе с Ним быть и царствовать вечно и наслаждаться Его благами», Антоний говорит, что одной веры в Него недостаточно, но нужно исполнять и заповеди Его, «потому что вера без дел мертва»¹⁹¹. Но чтобы сделаться добродетельным, человеку нужно для этого употребить усилия с своей стороны, «нужно приобрести духовное мужество и научиться терпению, чтобы мог он твердо стоять против врага и отражать его нападения»¹⁹². Но так как падший человек более склонен ко злу и «желания его всегда направлены к тому, чтобы ослабить душу и подвергнуть ее власти духа злобы», то Бог для вспомоществования человеку на пути добродетели дарует ему божественную благодать. «Дух Святый, говорит Антоний, ниспосылает человеку свою помощь по мере его ревности к благочестию, по мере того, как он чувствует нужду в пособии. Когда Божественная благодать не находит препятствий своим действиям в сердце человека, то она постепенно искореняет все страсти в его сердце»¹⁹³. При помощи благодати Божией исполнение закона для человека становится легким и он научается служить более Творцу, нежели тварям¹⁹⁴.

Раскрывая историю домостроительства спасения человека, Антоний показывает вместе необходимость искупления и значение искупительных заслуг Христа Спасителя. «Так как, говорит он, душа человеческая, облеченная грубым и земным телом, за грехи свои лишилась первоначального совершенства и более стала служить тварям, нежели Творцу, то Творец всех тварей дал человеку спасительные и животворные законы чрез Моисея и тем положил основание дому своему – церкви избранных»¹⁹⁵; пророки продолжали дело Моисея, но вследствие испорченности людей они не могли окончить дела, начатого Моисеем. Видя, что никак не могут искоренить нравственную порчу в людях, пророки убеждались, что «исцелить род людской может только Единородный Сын Божий и в Нем одном они видели будущего врача и избавителя человеков. Поэтому каждый из них в изумлении говорил: или нет бальзама (theviaca) в Галааде, или нет врача там?»¹⁹⁶ (Иер., VIII 22). Вследствие недостаточности и бессилия пророков для исцеления рода человеческого «Бог Слово по своей неизреченной любви пришел к нам; Он смирился для нас, исцелил нас своими ранами, словом силы своей собрал нас к Себе от всех концов земли, воскресил нас и спас от грехов наших»¹⁹⁷. Это для нас, говорит Антоний, великое благодеяние Божие, о котором должно размышлять и познавать те пути и средства к спасению, которые открыл нам Спаситель. Для познания средств, дарованных Богом к спасению человека, Антоний просит своих учеников прилежно изучать Писание и очищать сердце свое от всякой нечистоты. С пришествием Сына Божия на землю, «мы, говорит Антоний, не имеем нужды в явлении другого Спасителя во плоти», потому что Христос «буйством проповеди своей умудрил нас, обогатил нас нищетой Своею и укрепил нас немощами Своими»¹⁹⁸. Указывая своим ученикам на благодеяния, оказанные человечеству пришествием на землю Спасителя, Антоний побуждает своих последователей любить Бога и исполнять заповеди Его. Но исполняя заповеди Божии, поступая во всем по закону, не делается ли вследствие этого человек рабом закона, не лишается ли он чрез это свободы? Этот вопрос Антоний решает в учении о свободном рабстве сынов Божиих.

«Кто, говорит он, боится Господа и исполняет Его заповеди, тот есть истинный раб Божий. Но рабство это оправдывание человека пред Богом. Оно есть свобода сынов Божиих. Закон Божий подвергает нас рабству спасительному для нас. Он научает нас обуздывать страсти и исполнять то, чего требует добродетель. Добродетели же, которых требует от нас Бог, недалеко от вас. Он в вас находятся. Вы найдете их в себе, когда не будете увлекаться предметами скоропреходящего мира сего, но будете внимать и последовать гласу благодати в сердце своем»¹⁹⁹. «Добродетель, говорит Антоний в другом месте, образуется в душе, у которой разумные силы действуют согласно с ее природою»²⁰⁰. Указывая таким образом на врожденное человеку стремление к добродетели, Антоний показывает, что исполняющие закон, поступают так не по какому-нибудь внешнему принуждению, но по своему внутреннему, естественному влечению к добру, находящему удовлетворение свое в исполнение заповедей Божиих; поэтому то исполнение закона не делает человека рабом, – оно бывает свободно. В этих простых наставлениях Антония обнаруживается большое знакомство его с Свящ. Писанием, особенно же с посланиями ап. Павла, местами из которых он часто и подтверждает свои наставления²⁰¹.

Кроме того Антоний в поучениях своих говорит о молитве святых за нас²⁰², учит о бессмертии души и будущей жизни. Замечательно представление о будущем суде Божием. Все достигшие совершенства в свое время будут судьями на небе тех людей, которые жили в их время. «Для таких, говорит Антоний, приготовлены седалища, на которые они сядут судить в последний день суда. Я знаю некоторых, которые в наше время достигли такой степени усыновления Богу. Ни один прошедший век не имел недостатка в таких людях, которые достигли этого совершенства, и будущие века также будут иметь таких людей не только из числа мужей, но и из числа жен. Когда они в последний день суда сядут на седалищах, то каждый из них будет судить людей своего века. Это право им будет дано за то, что они преодолели все препятствия, чтобы быть совершенными; потому что совершенные будут судит мир»²⁰³. Антоний и учеников своих убеждал, чтобы они достигали высоких совершенств и чрез это впоследствии сделались на небе судьями людей своего времени.

Антония занимал также иногда вопрос о состоянии душ после их разлучения с телом. Взгляд его на этот предмет можно вывести из рассказа о видениях, бывших ему по этому поводу. По одному из этих видений, диаволы прежде чем пропустить душу человеческую к престолу Всевышнего требуют отчета во всех ее делах от самого рождения человека²⁰⁴; по другому видению, души нечестивых людей после их смерти не допускаются духами злобы к престолу Божию и сбрасываются ими вниз; благочестивые же души напротив ускользают от дьяволов и возносятся кверху на небо²⁰⁵. В рассказе о своих видениях Антоний представляет душу «некоторым существом окрыленным»²⁰⁶ и говорит, что он видел души, летавшие подобно птицам²⁰⁷. Души праведных людей переносятся в рай, где и охраняются ангелами, а души нечестивых находятся в аду за свои грехи²⁰⁸.

Таковы наставления, которые давал Антоний своим ученикам относительно различных истин религии; эти простые, без искусственные наставления Антония значительно различаются от его бесед с языческими философами и арианами, в рассуждениях с которыми он вполне обнаружил всю высоту своего богословского развития.

Беседы Антония с философами, свидетельствующие о замечательной тонкости и проницательности его ума, составляют предмет удивления для самого биографа Антония²⁰⁹. Рассуждения Антония с философами, как они излагаются св. Афанасием, обнаруживают в нем не только глубокое знание христианства, но также значительное познание египетской и греческой религии с ее мифологией о богах и героях, знакомство с неоплатоническою философией и диалектикою и уменье пользоваться последнею в своих рассуждениях с учеными. Все это тем более удивительно, что Антоний всю почти жизнь провел в уединении и не был знаком с книжной образованностью²¹⁰. И однако, не смотря на это, он нередко изумлял философов своим умом и находчивостью; не раз они, думавшие видеть в Антонии необразованного невежду, уходили от него с другими о нем понятиями.

Однажды, говорит Афанасий, пришли к Антонию два языческих философа, думавшие осмеять его. Не дожидаясь их ответов, Антоний спросил их: «зачем они-мудрецы пришли к нему – невежде?» Когда же философы отвечали, что они напротив считают Антония человеком умным, то Антоний продолжал: «если вы шли к человеку неразумному, то напрасен ваш труд. А если считаете меня разумным, то будьте такими же, каков я, потому что хорошему нужно подражать; я же христианин, поэтому и вы будьте христианами»²¹¹. Философы, сами давшие основание для такого заключения Антония, не нашлись возражать ему и, говорит Афанасий, с изумлением удалились.

В другой раз пришел к Антонию философ, имевший в виду осмеять его за то, что он не учился грамоте и не имеет книг. Ученый сказал Антонию: как он может жить без книг, как он может сделаться лучшим, удалившись в пустыню? На это недоумение философа Антоний ответил также вопросом: скажи мне, что прежде произошло – разум, мысль или буквы, письменность. Ученый отвечал, что разум произошел раньше, так как он и изобрел письменность²¹². Тогда Антоний показал ему, что нет ничего достойного осмеяния в том, если человек, получивший от природы разум, может продолжать свое образование без книг, наблюдая и изучая природу. «Моя книга, сказал Антоний, вся природа; она всегда лежит открытою предо мною и я узнаю обо всем, как скоро мне захочется читать слово Божие»²¹³.

В третий раз к Антонию пришло нисколько философов, людей уважаемых всеми за свои знания. Расспрашивая Антония об основаниях христианской веры и вооружаясь софизмами против искренних слов его, они между прочим стали осмеивать учение христиан о кресте. Тогда Антоний, изъявив сожаление об их ожесточении, показал им превосходство христианского учения пред языческим чрез сопоставление между собою того и другого. «Проповедуемое у нас есть доказательство мужества и знак презрения к смерти (учение о кресте), говорит им Антоний, а чему учите вы, то заражено непотребством (ἁσελγεία). Притом, что лучше: сказать ли, что Слово Божие не изменилось и, пребывая одним и тем же, к облагодетельствованию людей и для спасения их восприняло на Себя человеческое тело, чтобы сделать людей причастниками божественной и духовной природы, или – уподоблять Божество бессловесным и потому почитать животных-четвероногих, пресмыкающихся и человеческие изображения»²¹⁴. Им, философам, продолжал Антоний, неприлично смеяться над вочеловечением Христа уже по тому одному, что сами же они учат о ниспадении душ в тела человеческие и переселении их в животных. При этом Антоний показал, что вера в пришествие Христово у христиан основывается на всемогуществе и человеколюбии Промыслителя и потому воплощение нисколько не унизительно для Божества. Неоплатоники же, называющие душу образом Ума, приписывающие ей падения и непостоянство, действительно унижают Божество: если душа – образ Ума – превратна, то необходимо допустить, что и Ум, которого она образ, также превратен. А допуская это, нужно принять, что само Верховное Начало, Отец всего и в том числе божественного Ума, также должно быть изменчивым и непостоянным²¹⁵.

Что касается насмешек язычников относительно распятия и крестной смерти Иисуса Христа, то Антоний несправедливость этих насмешек показывает философам опять чрез сопоставление христианского учения с языческими мифами о богах, а также чрез напоминание им о других делах Спасителя. Философы, говорит к ним Антоний, «понося крест Христов, забывают о воскресении; упоминая о крестной смерти, не говорят о прозрении слепых, исцелении бесноватых, очищении прокаженных, воскрешении мертвых и других чудесах, доказывающих Божество Иисуса Христа. Те, которые говорили о кресте, писали и обо всем этом»²¹⁶. И если бы язычники, внимательно прочитавши писания христиан, сравнили эти писания с языческими мифами об Озирисе и Изиде, о бегстве Кроноса, о кознях Тифона, о поглощении детей и отцеубийствах между богами, то убедились бы в превосходстве учения христиан пред баснями язычников. Дела Христа, говорит Антоний, доказывают, что Он Бог, пришедший для спасения людей. Но что же они язычники могут сказать в оправдание своего учения? Их боги – истуканы. Если же язычники говорят, что их мифы служат иносказательным олицетворением сил природы, как напр. похищение девы²¹⁷ есть иносказание о земле, хромой Гефест – об огне, Ира – о воздухе, Аполлон – о солнце, Артемида – о луне, Посейдон – о море, то в таком случае они кланяются силам природы, а не самому Богу, сотворившему все это. Но силы природы не должны быть предметом почтения и если язычники составили различные мифы потому, что желали прославить творения Божии, красоту мира, то этим творениям нужно было только удивляться, а не боготворить их, чтобы чести, принадлежащей Создателю, не воздавать созданиям Его. Делать противное, замечает Антоний, «все равно, что честь, принадлежащую зодчему, воздавать построенному им дому, или честь, принадлежащую полководцу, воздавать простому воину»²¹⁸.

Когда затем философы заметили Антонию, что христианское учение все основывается на одной вере, тогда как философия утверждается на доказательствах разума, сообщающих несомненность ее положениям, и что человеку не следует руководствоваться одною только верою, то Антоний спросил их: «скажите мне, познание о вещах и преимущественно познание Бога чем лучше достигается, умозаключениями или силою веры (ὲνεργείας πίστεως). И что первичнее: вера или разумное убеждение»²¹⁹? Когда философы согласились, что твердое знание немыслимо без веры в действительность того, что утверждается, то Антоний сказал им: «так вы говорите – вера происходит от душевного расположения (απὁ σιαθέσεως ψυχῆς), а диалектика от искусства ее составителей. Поэтому в ком есть сила веры, для того не необходимы, даже совсем излишни ваши доказательства»²²⁰. Таким образом преимущество религии пред философией Антоний указывает в том, что вера, составляющая основу всякой религии, «первичнее разумного доказательства»; без нее невозможны самая философия и опытные наблюдения, потому что все первичные ощущения и наблюдения, вследствие которых образуются представления в человеке, необходимо утверждаются на вере в их истинность и действительность.

Отстранив упрек философов христианству и показав, что без веры невозможно самое знание, Антоний преимущества христианской веры пред язычеством доказывает философам на основании быстрого распространения христианства и перехода в него многих язычников, бессилие же язычества видит в его уменьшении. «Скажите, обращается к ним Антоний, где ваши прорицалища, где египетские волхвования, где вымыслы жрецов? Когда все это прекратилось и утратило силу? Не с того ли времени все это обессилило, исчезло, когда явился крест Христов? Поэтому он ли достоин осмеяния, или то, что им попрано и ниспровергнуто»²²¹? Не смотря на гонения христиан и на поддержку язычества со стороны правительства, христиане все более и более умножались, а язычество погибало, что, говорит Антоний, явно свидетельствует о превосходстве христианского учения. Затем Антоний указывает философам на добродетели христиан – их целомудрие, девство, твердость в вере, презрение к опасностям и другие качества, свидетельствующие о превосходстве христиан и их религии пред языческою. Философы же, старающиеся основать свою веру на разуме, не подыскали еще для нее достаточных оснований.

Эта защита христианства чрез сравнение образа жизни и поведения христиан с поведением язычников, чрез сопоставление условий, при которых развивалось христианство и падало язычество, употреблялась часто и прежде²²² и всегда имела цену, как основанная на фактах, против которых язычники в большинстве не могли возражать. Этот же способ доказательства у потребляет теперь и Антоний в рассуждениях с философами и его доказательства, основанные на фактах современной жизни, принудили замолчать философов. Удаляясь, они сознались Антонию, что в его словах нашли для себя не мало хорошего.

С не меньшею силою обнаружилось религиозное и умственное развитие Антония в его рассуждениях по поводу появления арианства. Когда особенно сильно развилось в царствование Констанция арианское заблуждение в Александрии (около 351 г.), то как для православных, так и для ариан важно было иметь защитником своей веры пр. Антония. И Антоний, «исполненный любви к Господу, старавшийся всю свою жизнь построить на Его божественном учении и в своей вере на Его божественные заслуги полагавшей все свои упования настоящего и будущего»²²³, осудил ариан, унижавших достоинство Сына Божия. «В наше время, говорил Антоний своим ученикам, явился в Александрии Арий и вымыслил нечестивое учение о Единородном. Безначальному он положил начало, Бесконечного и Неограниченного он сделал конечным и ограниченным.. Арий сделал великое беззаконие, грех его непростителен и осуждение неизбежно»²²⁴. В другом письме Антония по поводу ариан говорится: «ариане говорят: Творец тварей сотворен; они не знают, что Бог сотворил все Словом Своим, как говорит Иоанн: внача́лѣ бе сло́во... После этого не дерзко ли говорить, что Слово, соединившись с плотью, сделалось тварию, потому что тело, с которым Оно соединилось, сотворено»²²⁵. Осуждая араинское учение, Антоний и ученикам своим внушал остерегаться общения с арианами; беседы с арианами называл пагубными для души, слова их гибельнее яда змииного²²⁶. Когда ариане распустили слух, что и Антоний согласен с их образом мыслей, думая одним именем Антония увлечь простой народ в арианство, то Антоний, не смотря на свою старость (ему было тогда около 100 л.), по просьбе св. Афанасия явился в Александрию и здесь открыто обличил заблуждения ариан, назвав их предтечами антихриста. «Сын Божий, говорил здесь между прочим Антоний, не есть тварь и не из несущих, но присносущее Слово и Мудрость существа Отчего. Не имейте никакого общения с арианами, потому что какое общение свету ко тьме (2 Коринф. VI, 14). Как вы, соблюдающее благочестие, называетесь христианами, так они, называющее тварию Сущего от Отца, Божиего Сына, ничем не отличаются от язычников, служа больше твари, чем сотворившему ее»²²⁷. Так Антоний опровергал арианство, выводя из их положения: «было время, когда не было Сына» – совершенное отрицание Божества Христова арианами и низведение ими христианства на степень язычества. Этим открытым исповеданием православия и обличением ариан Антоний сильно повлиял на простой народ, который радовался, что арианство осуждено таким великим мужем²²⁸.

Недовольствуясь одним обличением арианства, Антоний старался, чтобы православные «в это тяжелое время»²²⁹ охраняемы были надежными руководителями. С этою целью он ходатайствует за св. Афанасия пред императором Константином²³⁰, посылает письма к Валакию²³¹, одному военачальнику, сильно преследовавшему православных, – к Григорию, арианскому епископу Александрии с целью вразумления их. В своем послании к Григорию Антоний писал: «вижу гнев Божий, грядущий на тебя, перестань преследовать христиан, чтобы не постиг тебя гнев, угрожающий тебе близкою гибелью». Но письмо Антония было изорвано²³² и епископ не изменил своего поведения по отношении к православным. Обращался вероятно Антоний и к императ. Констанцию с просьбою за православных. По крайней мере сохранилось известие, что Антоний получил письменное приглашение от императора явиться в Константинополь. Антоний по этому поводу находился будто бы в нерешительности и не знал, как ему поступить, но ученик его Павел вывел его из нерешительности, сказав: «если пойдешь в Константинополь, будешь Антоний, а если не пойдешь, будешь авва Антоний»²³³.

Впрочем, узнав содержание и характер арианских смут, Антоний заранее предугадывал их недолговечность, а также и тот вред, который причинить арианство церкви. Эта проницательность глубоко-опытного старца относительно судьбы православных и ариан изображается в «жизнеописании Антония» под образом видения, бывшего ему. Когда ученики Антония застали однажды его сильно вздыхавшим и плакавшим и пожелали узнать причину, то Антоний сказал им: «лучше умереть, дети, пока не исполнилось то, что я видел... гнев постигнет церковь, которая будет предана людям подобным скотам, потому что я видел трапезу Господню и кругом ее стоящих лошаков (ἡμιόνους), которые бьют ее ногами, и слышал голос, говорящий: осквернен будет жертвенник мой»²³⁴. Когда чрез два года после видения начались преследования от ариан, расхищение ими церквей, тогда, говорит биограф, все поняли, что означало лягание лошаков. Но Антоний, предсказавший своим ученикам бедствия церкви, утешил их обещанием, что «церковь снова получить прежнее благолепие; благочестивая вера всюду будет возвещаться свободно, а арианское учение потеряет свою прежнюю силу»²³⁵.

Твердый ревнитель православия, Антоний заботился об обращении и других еретиков и раскольников. «Зная давнее коварство и отступничество Мелетиан», он старался о примирении их с церковью и о подчинении законной церковной власти. Упорных представителей этого раскола он впрочем старался как сам избегать, так и ученикам советовал не иметь общения с ними»²³⁶. С теми же, которые менее были упорны в своих заблуждениях, Антоний вступал в рассуждения, стараясь им внушить повиновение церкви. Заботился он также об обращении к истинной вере манихеев и других еретиков, приходивших к нему и желавших послушать его наставлений²³⁷. Наставляя и обличая заблуждающихся, Антоний не стыдился и сам учиться у людей умных и принимать наставления, если они были полезны. Считая себя простым мирянином, обязанным повиноваться церковной власти, Антоний всякому православному церковнослужителю готов был отдавать предпочтение пред собою; «не стыдился, говорить Афанасию, преклонять голову пред епископами и пресвитерами. Когда к нему приходил дьякон для назидания своего, он предлагал ему слово на пользу, но совершение молитв предоставлял диакону, не стыдясь учиться и сам»²³⁸. Так относился Антоний к церковным властям. С не меньшим уважением относился он и к представителям светской власти и оказывал на них свое благотворное влияние.

Но выработав в своем уединении характер человека самостоятельного, Антоний видел в людях, на каких бы высоких ступенях власти они ни находились, какими бы правами и полномочиями облечены ни были, – прежде всего христиан, одинаково равных между собою и обязанных пред Богом и людьми честно исполнять возложенные на них дела. Поэтому он не боялся говорить правду и представителям власти – судьям, военачальникам и даже самим императорам, напоминая всем им исполнять возложенные на них обязанности в духе Евангельской любви к ближним. Так, когда слух об Антонии дошел до имп. Константина Великого и его сыновей Констанция и Констанса, то они послали к нему послания, прося молитв у него и благословения для себя. «Но для Антония не много значили и царские письма, не восхитился он этими посланиями, но остался таким же, каким был и прежде, чем написали к нему цари»²³⁹. Когда принесли к нему царские письма, Антоний созвал учеников своих и сказал им: «не удивляйтесь тому обстоятельству, что царь пишет к нам, потому что и он человек; но удивляйтесь больше тому, что Бог написал людям закон и говорил к ним чрез собственного Своего Сына»²⁴⁰. Антоний думал даже совсем не принимать писем императора, говоря: «не умею я отвечать на подобный послания». Но ученики представили ему на вид, что августы-христиане, люди благочестивые, – могут опечалиться, если письма их будут отвергнуты. Тогда Антоний дозволил прочесть письма и отвечал на них императору и его сыновьям. В своем ответе Антоний похвалил царей за их благочестие, но вместе дал им благоразумные советы «не высоко ценить настоящее, помнить о будущем суде и знать, что Христос есть единый, истинный и вечный Царь; просил также царей быть человеколюбивыми, заботиться о правде и о нищих»²⁴¹. Послание Антония благосклонно было принято при дворе императора.

Подобные же наставления давал Антоний и другим лицам, облеченным властью. Зная, что люди бедные, незначительные подвергаются обидам и притеснениям разных должностных лиц на суде, при отбывании разных повинностей и пр., Антоши ходатайствовал за обиженных пред городскими властями и судьями²⁴² и обличал жестоких начальников. Так судьям он внушал предпочитать всему правду, бояться Бога и знать, что каким судом сами они судят, таким и судимы будут²⁴³. И наставления Антония, проникнутая искренности, имели благотворное влияние на образ мыслей и поведение многих.

Таково было нравственное и богословское развитие, которого мало-помалу достиг Антоний, без всякого стороннего руководителя, при помощи только Свящ. Писания и наблюдения над собою и окружающим миром. Его самобытно развившийся строй понятий и основанная на них его деятельность возбуждали к нему почтение и не оставались без благотворных последствий для лиц даже ученых и занимавших высокое положение в обществе. Но гораздо больше влияния и значения просветительная деятельность Антония имела среди простого народа.

Просветительная деятельность Антония сосредоточивалась и имела особенный успех между людьми простыми как из христиан, так и язычников, хотя и люди образованные часто приходили к нему и, подчиняясь его влиянию, делались даже отшельниками²⁴⁴. Описывая влияние, которое производил Антоний на народ, Афанасий делает такой восторженный отзыв о нем: «кто, если приходил к нему печальным, не возвращался от него радующимся? Кто, приходя к нему проливающим слезы об умерших, не оставлял своего плача,? Кто, если приходил гневным, не переменял гнева на приязнь? Какой бедный, пришедший к нему в унынии и послушав его и посмотря на него, не начинал презирать богатства, и не утешался в нищете своей? Какой монах, предавшийся нерадению, как скоро приходил к нему, не делался гораздо более твердым? Какой юноша, пришедши на гору и увидев Антония, не отрекался тотчас от удовольствий и не начинал любить целомудрие? Кто приходил к нему искушаемый бесом и не находил себе покоя»? Этот отзыв показывает, насколько было сильно влияние Антония на простой народ. И многие, наслышавшись об Антонии, «приходили к нему для того только, чтобы видеть его, другие по причине болезни, а иные потому, что страдали от бесов. И трудность путешествия никто не считал тягостью, потому что каждый возвращался, чувствуя пользу»²⁴⁵. Даже сами язычники подчинялись его влиянию, посещая его и слушая его наставления. Так кочевники – арабы, узнавши о его добродетелях, с намерением стали проходить иным путем – мимо горы Антония, чтобы только увидеть его, послушать его бесед и получить от него благословение²⁴⁶. Когда Антоний по поводу арианских смут явился в Александрию (в 351 г.), то в немногие дни пребывания своего здесь оказал такое благотворное влияние на языческую простую чернь, что «за эти дни столько обратилось народу к христианству, сколько в иные времена обращалось в продолжение целого года»²⁴⁷. Многие из язычников в Александрии настолько в это время прониклись благоговением, что иначе и не называли его, как «божиим человеком»; некоторые даже из жрецов языческих желали видеть Антония и слушали его речи. Когда Антоний возвратился в свою, пустыню, то многие, искавшие его советов и увлеченные рассказами о его необыкновенном образе жизни, святости и чудесах, находили его и в уединении. И «Антоний, говорит Афанасий, так умел говорить на пользу каждого, что многие даже из людей военных оставляли житейские заботы и делались наконец отшельниками». Это необыкновенное влияние, которое производил Антоний на приходивших к нему, изменяя их убеждения, образ жизни и привычки, вытекало из самого характера бесед пр. Антония, из его трогательного сочувствия к простым людям, утешения и внимания, какое он им оказывал; с другой стороны то спокойнее, бесстрастие и равнодушие Антония ко всем внешним, мирским соблазнам, выгодам и неприятностям, которым подчинялись и от которых часто страдали приходящие к нему, также не оставались без влияния на них. Здесь у него, чуждого всем этим мирским треволнениям и суете, они чувствовали облегчение для себя и узнавали, что есть интересы другие, более высокие, обещающее большую награду на небе, которым служит Антоний. Отчасти и самый вид подвижника, его образ жизни, так резко отличавшийся от жизни других людей, могли содействовать тому обаянию, которое производил Антоний на простых людей. Когда между приходившими к Антонию были люди, находившиеся в ссоре между собою, во вражде, или по каким-нибудь причинам предававшиеся унынию, отчаянию, раздраженные чем-нибудь, то Антоний всегда умел примирять их, успокаивать и облегчать своими беседами. Изображая характер бесед Антония с приходящими, Созомен замечает, что «Антоний был приятен для собеседников и мягок в разговоре, хотя бы разговор был даже и спорный; ибо как то свойственными ему одному оборотами и умением укрощал возраставшую любовь к спорам, беседе давал тон умеренный, а собеседников, отклоняя от раздражительности, умел приводить в мирное состояние»²⁴⁸. Этому мирному, тихому настроению окружающих отчасти содействовала самая наружность Антония. «Лицо его, говорить св. Афанасий, было весьма привлекательно. Если он бывал окружен множеством отшельников и кому-нибудь, не знавшему его прежде, хотелось увидеть его, то желающий, миновав других, прямо подходил к Антонию, как бы привлекаемый его взором. От других же Антоний отличался не высотою и шириною (τῷ πλάτει), но благонравием и чистотой души. Так как душа его была безмятежна, то и внешние чувства оставались невозмущенными»²⁴⁹. В своих беседах с людьми, недовольными своим положением, страдавшими различными болезнями, душевными и телесными и пр., Антоний выражал сочувствие к страдающим, соболезновал о них, внушал им быть терпеливыми, не роптать на Бога и не отчаиваться в его помощи и знать, что только Бог подает исцеление кому и как хочет. За больных, которых к нему приходило особенно много, Антоний при них же молился Богу, воодушевлял их скорою помощью Божиею и надеждою на выздоровление. И «больные наставления старца принимали как врачевство»²⁵⁰. Под влиянием такого сочувствия и заботливости Антония о больных и скорбящих, под влиянием его кротких речей, вселявших уверенность во многих одержимых болезнями, заставлявших забывать о мирских неприятностях и заботах, под влиянием наконец той всеобщей уверенности, которая распространилась об Антонии, как великом чудотворце, многие из приходивших к нему возвращались назад совершенно в другом настроении. Люди, подавленные судьбой, страдавшие душевным расстройством вследствие различных потрясений и переворотов в жизни, успокоенные Антонием, примиренные с своим положением, приписывали чуду такую благодетельную перемену с собою и, если не делались отшельниками, то по возвращении домой с благодарностью вспоминали имя Антония, прославляли его и таким образом имя Антония делалось всюду известным. Сохранилось много рассказов о посещении Антония людьми, страдавшими душевным расстройством, одержимыми падучею болезнью и пр. Вот приходит однажды к Антонию царедворец Фронтон, который, вероятно, вследствие различных интриг и происков своих товарищей впал в немилость при царском дворе; сильно потрясенный этим событием, он впал в такое неистовство, что начал кусать свой язык и собирался даже лишить себя зрения. Но пришедши к Антонию, он так был успокоен кроткими беседами последнего, настолько был обнадежен помощью Божию и молитвами великого подвижника за него, что, прославляя Бога, здоровым возвратился в Египет²⁵¹. Особенно много сохранилось известий о посещении Антония бесноватыми, Из этих известий видно, как сильна была любовь Антония к ближним, как велико было его участие к бедным страдальцам и желание чем возможно помочь этим несчастным. Так, приводят однажды к Антонию юношу, подверженного страшным припадкам и просят отшельника помолиться о бесноватом. Антоний из сострадания к юноше всю ночь проводит с ним вместе, молясь за него Богу и беседуя с ним о благочестивых предметах. Когда же юноша, подвергшись припадку, бросается на Антония, бьет его, повергает на землю, то последний кротко убеждает присутствующих не сердиться на бесноватого юношу: «виноват, говорит Антоний, не он юноша, но бес, живущий в нем»²⁵². После припадка юноша, пришедши в себя и увидев, пред кем он находится, начал приветствовать старца, благодарить его и, успокоенный и облегченный Антонием, совершенно здоровым возвратился домой. Вера, которую возбуждали в народе получавшие исцеления от Антония, настолько в него усилилась, что многие считали достаточным только видеть Антония или прикоснуться к одежде его²⁵³, чтобы получить исцеление. Даже язычники (на что указано выше), наслышавшись об этом необыкновенном человеке, были уверены в его чудодейственной силе и обращались к нему в надежде получить исцеление²⁵⁴. Благотворное влияние, которое Антоний оказывал на людей, одержимых душевными болезнями, поселило в простом народе убеждение, что самым надежным средством для исцеления бесноватых и изгнания из них демонов служит молитва Антония. Насколько была сильна вера в необыкновенную силу Антония изгонять демонов и его власть над ними, показывают некоторые сохранившееся об этом рассказы. Однажды, рассказывается в Достоп. Сказан., Антоний вместе с другими монахами отправился помолиться на судне, стоявшем у берега Нила. Идя на судно, Антоний вдруг почувствовал сильное и отвратительное зловоние. Бывшие на корабле говорили, что есть здесь рыба и соленое мясо и оттого запах. Но Антоний говорил, что это зловоние другого рода. Не успел еще Антоний сказать этого, как неожиданно закричал юноша, одержимый бесом. Дьявол, узнавши о приближении Антония, тотчас оставил больного и человек этот после того стал здоровым. И тогда, прибавляет рассказчик, «все поняли, что зловоние было от беса»²⁵⁵. Такую власть приписывали Антоний над злыми духами: одно приближение Антония к месту, где находились бесноватые, заставляло злых духов оставлять людей; одно присутствие больных бесноватых по близости Антония, хотя бы они и скрывались от него, показывало Антонию, что здесь находятся злые духи. По некоторым рассказам демоны настолько боялись Антония, что, желая сделать его более снисходительным к себе, открывали ему о разных событиях, вдали от него совершавшихся. Так однажды Антоний от демонов узнает, что братья, которые идут к нему, потеряли на дороге осла²⁵⁶. Есть даже рассказы, правда

позднейшие, не встречающееся в древн. сказаниях, что бесы, признавая великую святость Антония, его недоступность никаким искушениям, сами едва не обращаются Антонием на путь истины и чрез него узнают о возможности прощения от Бога в случае, если бы они раскаялись²⁵⁷. Таковы были в народе рассказы о святости и чудодейственной силе Антония. Поэтому то «видеть его, слушать его речи и повиноваться его словам каждый считал для себя великою честью»²⁵⁸. Но та слава, которую об Антоние распространяли его посетители, ни сколько не возбуждала в нем самомнения, гордости. Он далек также был и от мысли приписывать себе имя чудотворца. Подавая больным исцеления и силою своей молитвы совершая иногда чудеса, Антоний в тоже время внушал приходящим, что не он подает исцеление, а Бог. Он же сам, как и приходящие к нему, могут только молиться и просить Бога о помощи. Так родным одной больной девицы, просившим Антония исцелить ее, он сказал: «не мое это дело и не для чего приходить ей ко мне – человеку бедному; исцеление подается от Спасителя, который на всяком месте творит милость призывающим Его»²⁵⁹. Одному отшельнику, просившему молиться за него, Антоний сказал: «ни я, ни Бог не сжалится над тобою, если ты сам не будешь заботиться о себе и молиться Богу»²⁶⁰. Военачальнику Мартиниану, просившему исцелить его дочь, Антоний ответил: «что ты вопиешь ко мне? И я такой же человек, как и ты. Если веруешь во Христа, которому служу я, то поди и, как веруешь, помолись Богу»²⁶¹. Если молитвы Антония были услышаны Богом и по его молитве больные получали исцеление, то, говорит Афанасий, он не хвалился этим и, когда не был слышан, не роптал²⁶². В другом месте Афанасий замечает, что «Антоний исцелял не повелительным словом, но молитвою и призыванием имени Христова, желая для всех сделать ясным, что творит это не он, но что Господь чрез Антония являет свое человеколюбие и исцеляет страждущих; Антонию же принадлежала только молитва и подвиги»²⁶³. Будучи далек от мысли приписывать себе чудотворения, Антоний и ученикам своим внушал заботиться не о том, чтобы творить знамения и чудеса, но о том, чтобы жить благочестиво²⁶⁴. «Имена в книге живота пишутся за добродетели, а изгнание демонов есть дар Божий; поэтому тем, которые хвалятся чудесами и будут говорить: не твоим ли именем бесов изгоняли и совершали чудеса, Господь скажет: аминь глаголю вам: не вем вас, отыдите от Мене делающие беззаконие»²⁶⁵. Та великая слава, которая прошла об Антонии как необыкновенном человеке и чудотворце и благодаря которой он сделался известен не только в Египте, но и в Риме и в Африканской церкви²⁶⁶, была неприятна для Антония. «Он, говорит Афанасий, скорбел, что многие беспокоят его», наслышавшись о его необыкновенных делах, но по любви своей к ближним принужден был показываться пред ними, подавать наставления и утешения. Из желания сохранить по возможности уединение, Антоний удалился на внутреннюю гору (называемую Колзин), где и жил в последние свои годы почти один, по временам только посещая оставленные им поселения иноков в монастыре Писпер²⁶⁷.

В последние годы своей жизни Антоний имел местопребыванием гору Холзин, и только по просьбе учеников своих иногда оставлял это место для посещения монастырей, рассеянных в разных местах пустыни. В эти последние годы никакие видения его не смущали. Правда, иногда «диавол скрежетал на него зубами своими, но Антоний, утешаемый Спасителем, пребыл невредимым от коварства и козней диавола»²⁶⁸. Рассказывается напр., что Антоний при виде однажды явившегося к нему зверя, в котором были демоны, запечатлел себя знамением креста и сказал: «я раб Христов; если ты послан против меня, то вот я пред тобою». Зверь с бывшими в нем демонами побежал так быстро, что от скорости упал и здесь же окончил жизнь. «Смерть зверя, говорит жизнеописатель, означала падение демонов, которые прилагали все старание, чтобы удалить Антония из пустыни, и не возмогли»²⁶⁹. Когда в первые годы своей жизни на горе Холзин Антоний по просьбе иноков посетил оставленные им монастыри, то в это же время имел случай видеться с сестрою своею, которую он не видал с давних лет и которая теперь уже состарилась и была настоятельницею женских обителей²⁷⁰. По возвращении на свою гору, Антоний начал вести прежнюю жизнь, занимаясь плетением корзинок, а остальное время проводя в размышлениях и созерцаниях. Так как из прежнего места жительства его ученикам трудно было доставлять ему пищу, то Антоний попросил их принести несколько семян, земледельческих орудий и сам на небольшом клочке земли стал разводить овощи и другие растения²⁷¹. За 15 лет до своей смерти Антоний, имевший уже около 90 лет, принял к себе двух учеников для услужения его старости²⁷². Иногда в его уединении посещали его ученики, приходившие из разных монастырей к Антонию на гору. Соответственно с нравственным состоянием каждого из них Антоний давал им и назидания. Одному из них он советует обуздывать язык, другому помнить об искушениях, возможных и в старости. И ученики его, сами достигшие уже известности и славы, каковы напр. Макарий Египетский, Аммон и другие с благоговением относились к словам Антония. Его также посещал Илларион, основатель монашества в Палестине и бывшей тоже учеником Антония. Посетил его в последние годы жизни и известный епископ Пафнутий²⁷³, бывший исповедник во времена гонений и потом защитник православия на соборах Никейском и Тирском.

Антоний не был лично знаком с основателем общежительного монашества Пахомием. «Об отце вашем, говорил он ученику Пахомия Закхею, много раз слышал, что он живет по писаниям и желал его видеть во плоти, но должно быть не достоин был этого. В царстве небесном по благодати Божией увидим друг друга»²⁷⁴.

Под влиянием и руководством Антония ученики его в разных местах пустыни собрали около себя иноков и основали монастыри или лавры, представлявшие ряд келий, построенных в отдалении одна от другой и образовавших некоторое подобие улиц²⁷⁵. Из таких монастырей кроме монастыря Писпер, находившегося на месте прежнего поселения Антония у берега Нила²⁷⁶, известны монастыри на горе Нитрийской²⁷⁷, основанные но инициативе Антония учеником его Аммоном. Пустынники горы Нитрийской пользовались наставлениями пр. Антония. В пустыне Келий, отстоявшей от Натрии на 10 тысяч шагов к юго-востоку, были также рассеяны келий отшельников, основанные здесь по благословению Антония тем же Аммоном. Не вне влияния Антония находились иноки, жившие и в Скитской пустыне. По крайней мере основатель монашества в этой пустыне Макарий Египетский был учеником Антония и пользовался его наставлениями²⁷⁸.

Вообще ученики Антония Великого и основанные ими лавры или монастыри наполнили собою многие места в пустынях Египетских. Даже в Палестине начало монашеству положил ученик Антония Илларион. Относительно числа и места поселений учеников Антониевых Созомен замечает: «они были везде, но нелегко найти их; потому что в продолжение своей жизни они ревностнее старались скрываться, чем многие из людей нынешнего времени, волнуемые честолюбием, домогаются известности»²⁷⁹. Едва прошло 50 лет после того, как Антоний дозволил селиться вокруг себя инокам, как «в пустыне появилось столько же почти иноков, сколько жило народу в городах»²⁸⁰. Так говорили тогдашние посетители этих местностей. Еще при самом Антонии число его учеников настолько уже было значительно, что св. Афанасий представлял их «целою областью благочестия и правды» и говорил, что «во всех этих многочисленных монастырях Антоний был отцом и руководителем»²⁸¹.

Что касается внутреннего быта этих, основанных Антонием, иноческих поселений, то в первое время при жизни Антония в них не было введено никаких определенных уставов и правил. Это зависело от того, что ученики Антония жили большей частью друг от друга отдельно, как и сам Антоний скрывался большею частью в уединенной пещере. Между учениками Антония при его жизни не было конечно ни настоятелей, ни простых иноков в позднейшем смысле, а были все равны между собою. Если же Антоний признавался учениками главою и руководителем, то в отношениях его к ним ничего не было похожего на те отношения, которые установились позднее и даже при жизни еще Антония в монастырях общежительных, где по уставу Пахомия, полученному им, как говорит его житие, от ангела²⁸², требовалось весьма строгое исполнение определенных правил и порядка в жизни. Взгляд Антония относительно внешних правил и уставов ясно высказывается в его наставлениях ученикам. Когда ученики Антония стали просить его об установлении определенных правил, то он сказал им следующее: «для познания всех правил жизни достаточно и свящ. Писания. Но великую пользу принесет и то, если братия будет соуслаждаться взаимными поучениями. Поэтому вы мне, как отцу, говорите, что знаете, а я вам, как детям, открою многолетние опыты»²⁸³. Таким образом ученикам своим Антоний предоставлял свободу и весь его надзор за ними ограничивался наставлениями, которые он делал желающим слушать его; всякий из его учеников мог подражать его жизни в точности, или вести другой род жизни в пустыне, или же в случае трудности – совсем оставить пустыню и снова поселиться в мире²⁸⁴.

Не было также в этом обществе отшельников определенного порядка и мест для богослужения, не встречается почти указания на совершение различных церковных обрядов и таинств. Так как ученики Антония подобно ему самому в большинстве были люди мало знакомые с книжной ученостью, а иногда и вовсе не знавшие грамоты (примером чего служит особенно Павел, которого за его недалекость по образованию все называли «препростым»²⁸⁵, то они, живя в пустыне, все свои религиозные потребности по необходимости ограничивали молитвою, пением псалмов, какие успели узнать, а некоторые читали и свящ. книги. Отправлять же богослужение, как оно тогда существовало в церкви, совершать таинства и обряды, собираться в определенные богослужебные места они не могли как потому, что жили большею частью по одиночке и притом часто вдали друг от друга, так и потому, что происходя из простого звания и не имея церковно-иерархических степеней, не могли совершать службы и естественно должны были довольствоваться молитвами и пением псалмов. А при том взгляде на внешние подвиги, которые составили себе многие из учеников Антония (и которого в первое время отшельничества не чужд был и сам Антоний) и по которому величайшею добродетелью и заслугою человека пред Богом считалось строгое умерщвление тела, эти первые отшельники могли и не сознавать нужды в церковных таинствах и богослужении. Впрочем относительно самого Антония известно, что он уважал церковные правила и приходившим иногда к нему диаконам и епископам предоставлял совершать у себя молитвословия²⁸⁶. Есть также намеки на то, что в обществе первых христианских иноков по обычаю того времени совершалось публичное покаяние; согрешивший брат исповедовал свой проступок другим и за свой грех иногда изгонялся из общества иноков²⁸⁷. А в одном письме Антония встречается указание на исповедание грехов пред священником²⁸⁸. Указаний на совершение других священно-служений и св. действий в известиях об Антонии не встречается.

Как во времена Антония желающие делались иноками и были ли при этом какие внешние обряды и обязательства со стороны готовящихся сделаться иноками, показывают некоторые известия об Антонии и ученике его Павле Простом. Павел Простой, поселянин, оставив свою жену вследствие ее неверности, решился удалиться в пустыню. Обойдя 8 монастырей, он приходит наконец к Антонию, говоря ему: «хочу быть монахом». «Не можешь, говорит ему Антоний, тебе уже 60 лет; иди опять лучше в свое селение, работай и прославляй Бога»²⁸⁹. Когда Павел сильно настаивал, Антоний, желая отклонить его от своего намерения, описал ему трудность жизни в пустыне. Но Павел не переставал просить его о принятии в число своих учеников. Тогда Антоний, желая испытать его терпение, стал подвергать Павла тяжелым и разнообразным трудам: заставлял его молиться по нескольку дней сряду, ставил на открытом месте во время солнечного жара, заставлял плесть веревки и снова расплетать; предлагал хлеб и потом снова отнимал; однажды заставил Павла разбить сосуд, в котором был мед, и потом подобрать с земли мед и очистить его от сора; заставлял даже по целым дням черпать воду и пр. Павел, как человек весьма простой и кроткий, все это беспрекословно перенес и Антоний, видя его терпение, сказал ему: «во имя Господа ты уже стал монахом»²⁹⁰. Затем Антоний устроил ему версты за три или за четыре от своего места жительства келью, где Павел и поселился. Этот рассказ показывает, как желающие делались иноками. Те испытания, какие Павел перенес от Антония, говорят, правда, о том, что от учеников своих Антоний требовал предварительного размышления, указывал на трудности жизни отшельника, но о каких-нибудь формальных обетах на всю жизнь, о внешних отличиях в одежде и пище, Антоний с учениками своими не знал. Они питались без сомнения пищей весьма скудною, но качество пищи не было определено. Сам Антоний ел только овощи, плоды и сухой хлеб²⁹¹; одни из учеников его подобно ему соблюдали строгость в выборе пищи, другие ели мясо, рыбу и прочее. Даже спустя много после Антония разграничение в пище не было еще установлено²⁹². Одежда Антония и его учеников ничем не отличалась от обыкновенной одежды мирян, разве только своей ветхостью. Говоря о погребении Антония и разделе его одежды между учениками, Афанасий упоминает только о власянице и милоти²⁹³, которые не составляли отличительной одежды пустынников от мирян. Кукуль, левитон, аналав, кожаный пояс и пр. с символическими их толкованиями появились позднее²⁹⁴.

Таким образом внутренний быт учеников Антония далеко разнился от быта иноков общежительных и вообще монастыри Антония представляли собою значительное различие от обителей киновитских.

Основанные Антонием монастыри были предметом его внимания и заботливости. Будучи стар и не имея возможности сам посещать их, Антоний отправлял к инокам живших при нем учеников с различными наставлениями и просьбами вести добродетельную жизнь, удаляться соблазнов. Многие из этих наставлений Антония сохранились и известны под названием писем Антония, его увещаний, речей и пр.

Из последних лет жизни Антония не много осталось сведений. Его уединенная жизнь в пустыне текла мирно и однообразно. Самым выдающимся событием из последних лет его жизни была встреча с отшельником Павлом Фивейским. Рассказ об этой встрече, помещенный у Иеронима в «vita s. Pavli»²⁹⁵, заключается в следующем. Однажды Антоний, сидя в своей пещере, подумал, что кроме его нет другого отшельника в этой пустыне, но в ту же ночь получил откровение, что на конце пустыни есть другой отшельник и более его совершенный²⁹⁶. Тогда Антоний отправился разыскивать его и после двухдневного блуждания на третий день, под руководством гиены, достиг пещеры, внутри которой увидел свет. Произведенный Антонием стук заставил человека, жившего в пещере, запереть в нее дверь. Но после долгой мольбы Антония дверь в пещеру отворилась и он увидел пред собою глубокого старца. Оба они, не знавшие друг друга, сейчас же один другого назвали по именам. После взаимных приветствий Павел спросил Антония: «что теперь делается с человеческим родом? Возвышаются ли новые здания в старых городах? Как управляется мир, осталось ли еще идолопоклонство?» Во время их разговора подлетает к нимворони кладет пред ними хлеб. Тогда Павел говорит Антонию: «вот уже семьдесят четыре года, как я получаю половину хлебца, а ныне ради твоего прибытия Христос удвоил подачу нам, своим воинам». Из дальнейшего разговора с Павлом Антоний узнал, что тот родился в Египте, в нижней Фиваиде от христиан; после смерти родителей на 16-м году жизни, опасаясь, чтобы зять его не выдал его правительству, как христианина (тогда было Дециево гонение около 250 г.), он бросил все свое наследство, убежал в пустыню и здесь, блуждая с места на место, случайно нашел пещеру и в ней поселился, так как место было удобно – протекал ручей и вблизи росли финиковые пальмы. «Поселившись в пустыни, св. подвижник прожил в ней около 91-го года, говорит Иероним, никем невидимый и никому неизвестный». Окончив рассказ о своей жизни, Павел сказал Антонию: «так как наступило время моего успения, то ты послан от Бога, чтобы предать земле тело мое». И затем велел Антонию идти в монастырь и принести одежду, чтобы ею по смерти Павла покрыть тело его. Антоний подходя к обители, встречен был двумя учениками своими и на их вопрос, где он находился, воскликнул: «горе мне грешному! Я монах только по имени, я видел Илию, видел Иоанна в пустыне; истинно я видел Павла в раю!» И тотчас взяв одежду, он отправился назад. На обратном пути Антоний видит сонмы ангелов, пророков, апостолов и между ними Павла, восходящего на небо. Узнав чрез это о его смерти, Антоний спешит к его пещере. Найдя его уже мертвым, Антоний с плачем, псалмами и песнями погребает Павла; могилу для последнего вырывают явившиеся два льва. После похорон Павла Антоний удалился в свою обитель, взяв с собою пальмовую одежду Павла, которую потом и надевал на себя в самые торжественные дни – пасху и пятидесятницу.

Вот содержание рассказа о встрече Павла с Антонием, передаваемого Иеронимом. В «vita Antonii», написанной Афанасием, ни слова не говорится об этом обстоятельстве из жизни Антония, хотя автор этого сочинения доводит биографию Антония до конца, описывая его смерть и обстоятельства, сопровождавшие ее.

Очевидец Антония, много раз беседовавший с ним и некоторое время скрывавшийся в его пустыне²⁹⁷, св. Афанасий мог бы знать этот факт из жизни Антония и записать его. Но с другой стороны известно также, что Афанасий написал, как он сам говорит, немногое только из того, что припомнил об Антонии²⁹⁸, не успев воспользоваться всеми известиями, который надеялся собрать от других, – поэтому некоторые события из жизни Антония мог и опустить. Что касается других писателей, говоривших об Антонии и живших позднее даже самого Иеронима, то и они не говорят об этом событии, записанном у Иеронима. Сам Иероним, писатель этого жития, в другом своем произведении «Vita Hilarionis» свидетельствует отчасти, что в его уже время было сомнение относительно правдивости этого рассказа²⁹⁹. В основе этого рассказа можно признать действительный факт – встречу Антония в последние годы его жизни с другим отшельником Павлом. Допустить это нужно особенно потому, что кроме жития Павла, написанного Иеронимом, сохранилась другая редакция этого жития, более сокращенная и чуждая некоторых прикрас Иеронима, которая, как думают некоторые³⁰⁰, написана кем-нибудь из ближайших учеников Антония. В виду этого нужно признать, что повествование Иеронима основано на действительном факте. Неандер, Шафф и др. хотя сомневаются, но не отвергают вполне рассказа Иеронима, считая только подробности его вымыслом³⁰¹.

Незадолго до своей смерти Антоний обошел в последний раз ближайшие поселения своих учеников. Пришедши в монастырь Писпер, он сделал ученикам последнее свое наставление. «Выслушайте, сказал он им, последнее наставление отца вашего. Я более не увижу вас в этой жизни; мне уже сто пять лет; сама природа дает знать о сроке разрешения моему телу»³⁰². Затем Антоний внушал им сохранять себя в чистоте, не сообщаться с еретиками и твердо держаться правой веры в Господа Иисуса Христа и преданий святых. Потом, удалившись из монастыря на гору вопреки желанию своих учеников остаться в монастыре до своей смерти, Антоний вскоре подвергся болезни. Призвав двоих учеников, бывших в последние годы его жизни постоянно при нем, Антоний и им преподал наставление, как они должны жить, оставшись одни; просил их помнить то, что он говорил им прежде; распорядился между прочим и относительно своего имущества: «епископу Афанасию, сказал он, отдайте одну милоть и подосланную подо мною одежду, – она дана мне новою им и у меня износилась; а епископу Серапиону отдайте другую милоть; власяницу возьмите себе»³⁰³.

Пред своею смертью Антоний сделал также завещание и относительно своего погребения. Зная, что между многими египетскими христианами удерживается еще прежний обычай язычников – не зарывать в землю умерших, а полагать их в гробах и держать у себя дома в особо приготовленных местах, Антоний как прежде вооружался против этого обычая, убеждая мирян и даже самих епископов оставить его, так и самого себя пред смертью завещал похоронить в землю, в неизвестном для других месте³⁰⁴. Причиною последнего распоряжения Антония было опасение, как бы простой народ, узнав о месте его погребения, не сделал его могилы предметом суеверного почитания.

Сделав эти распоряжения, Антоний спокойно умер в глубокой старости, имея от роду около 105 л., в 355 или в 356 г. по Р. X.³⁰⁵. Согласно завещанию ученики Антония предали тело его земле и «кроме их двоих, говорит Афанасий, доселе никто не знает, где оно похоронено»³⁰⁶.

Антоний до самой своей смерти сохранял бодрость и пользовался здоровьем. «Глаза у него, говорит биограф, были здоровы и видел он хорошо; не выпало у него ни одного зуба, а только они ослабили от преклонных лет старца. Здоров он был руками и ногами. Одним словом казался бодрее и крепче всякого, пользующегося разнообразною пищей, омовениями и различными одеждами»³⁰⁷. Во время его жизни и особенно после смерти все говорили о нем, все удивлялись ему, даже не видевшие любили его, замечает далее автор. О силе его влияния свидетельствует то, что он – человек простой, неученый – сделался однако известным повсюду. «Имя человека, скрывавшегося в неизвестных и непроходимых пустынях, Бог прославил в Африке, Испании и Галлии, Италии и в самом Риме». Будучи в Риме, Афанасий еще при жизни Антония рассказами о его подвигах возбудил внимание к образу жизни Антония и некоторые под влиянием этих рассказов стали и у себя заводить нечто в роде иноческих общежитий. Одна богатая патрицианка именем Марцелла под влиянием этих рассказов первая основала у себя иноческое общежитие³⁰⁸.

Впоследствии имя Антония пользовалось еще большею славою как в среде представителей церкви и мирян, так особенно между монахами. Иоанн Златоуст, говоря о жизни пустынников Египта, об Антонии между прочим так отозвался: «если кто-нибудь не входил в те кущи (жилища египетск. монахов), тот пусть вспомнит, что Египет произвел славнейшего мужа, блаженного и великого Антония, о котором все доныне говорят непрестанно. Он сподобился божественного созерцания и вел такую жизнь, какой требуют Христовы законы. В этом уверится всякий, кто прочтет со вниманием книгу, содержащую повествование о его жизни, в которой (книге) найдет и многие пророчества»³⁰⁹. Для других церковных писателей и отцов Антоний также был предметом благоговения и похвал³¹⁰. А Синезий, еще будучи язычником, удивлялся величию духа Антония, его высокому развитию помимо школьного образования, его остроумию и находчивости помимо всякого знакомства с диалектикою и сравнивал Антония с великими мудрецами и основателями религий в роде Зороастра и др.³¹¹. Но особенно память и уважение к Антонию были сильны между египетскими монахами, видевшими в нем высокий идеал монашеской жизни. Сам Афанасий, писатель «жизни Антония», уже внушал инокам, чтобы они подражали Антонию³¹². И действительно, в первое время после Антония многие из его учеников были достойными ему подражателями. Макарий Египетский, Аммун, Памво и др. старались прилагать наставления Антония к жизни и настолько были проникнуты уважением к своему учителю, что ставили его неизмеримо выше других подвижников; многие из них считали себя настолько ниже Антония, что признавали себя счастливыми, если помнили хотя некоторый наставления его³¹³ и соблюдали хотя некоторые из рекомендованных им добродетелей. Благодаря своему высокому благочестию, твердости в вере и др. добродетелям, многие ученики Антония оказали важное влияние на народ во времена арианства. Видя в иноках высоких ревнителей благочестия, Афанасий старался привлекать их на епископские кафедры. И известно, что уже вскоре после смерти Афанасия многие из учеников Антония, сделавшись епископами, с твердостью защищали православие и подвергались за это преследованиям³¹⁴. Как велико было число епископов, бывших прежде отшельниками, видно из письма Афанасия к Драконтию, которому Афанасий говорит между прочим: «не ты один поставлен из монахов (во епископа); знаешь, что и Серапион – монах³¹⁵; не безызвестно тебе, скольких монахов отцом был Аполлон; помнишь Аммония, странствовавшего с Серапионом; можешь осведомиться о Павле и других. Они, когда были поставлены, не прекословили. Сколь многих отвратили они от идолов, сколь многих убедили они отстать от этого демонского обычая³¹⁶. Все эти епископы, как и сам Драконтий, вышедшие из пустыни Антония, оказывали благотворное влияние во время борьбы православия с арианством. Но так как с другой стороны между учениками Антония было много людей простых, необразованных, которые, не усвоив взгляда Антония на внешние подвиги, полагали всю сущность христианского благочестия во внешней строгости жизни, то это направление между некоторыми отшельниками уже при конце жизни Антония стало довольно заметным. Некоторые ученики Антония заботятся главным образом об умерщвлении тела, изобретают новые подвиги, но в тоже время внутренних добродетелей не имеют, впадая в самообольщение от своих строгих подвигов, относясь с презрением к менее их совершенным, и, как показывают некоторые рассказы, часто впадают в различные искушения³¹⁷. Вследствие этого дух, которым проникались первые отшельники, ближайшие ученики Антония, стал мало-помалу ослабевать; монахи, не смотря на внешнюю свою суровую обстановку, часто ведут не безупречную жизнь, а недостаток образования между ними становится причиною узкого понимания ими истин религии; многие из них делаются антропоморфистами и при своей неразвитости, под религиозного фанатизма, иногда производят общественные беспорядки³¹⁸. Таково направление, отличавшее жизнь египетских монахов в последующий период (с V в. до завоевания Египта арабами). Распространившись из Египта в других странах и несколько изменив свой первоначальный характер, монашество впоследствии имело важное значение для разных сторон жизни и просвещения.

Что касается ближайших и более просвещенных учеников Антония, которые вполне усвоили дух благочестия своего учителя, то они и по смерти Антония отличались высокой нравственностью и правильным пониманием духа евангельского учения. Когда спустя 16 лет, после Антония Руфин увидел учеников Антония, то отозвался о них как о мужах, «славных простотой жизни, апостольскою чистотой сердца и даром чудотворений»³¹⁹. Память об Антонии они сохраняли весьма живо. Когда чрез три года по смерти Антония ученик его Илларион палестинский пришел на гору Антония, то он нашел там двоих учеников его – Исаака и Пелузиана. Память их об Антонии была настолько еще свежа, что они указали Иллариоу все любимые места и предметы Антония. «Вот здесь, говорили они, он пел псалмы, здесь молился, здесь работал, здесь отдыхал от трудов; эти деревья он сам насадил, этот забор он сам сделал, этот водоем для орошения огорода он сам выкопал, этим заступом он много лет копал землю»³²⁰. Та любовь и то уважение, которые чувствовали к Антонию его ученики, заставляли все, когда-нибудь сказанное Антонием для их назидания, твердо хранить в памяти или же предавать записи³²¹; различные поступки, наставления и изречения Антония грамотные ученики чрез записи сохранили последующему поколению, положив этими записями начало тем сборникам и сказаниям о монахах, которые с течением времени разрослись до широких размеров и составили из себя так называемые мемонари, достопамятные сказания (ἁποφθέγματα τῶν ἁγίων γερόντων), патерики (βιβλιον γεροντικὁν) и пр. Кроме того сохранились различные письма Антония, адресованные в монастыри, правила, увещания в форме писем и пр. Все эти произведения Антония, сохранившиеся в различных кодексах, – одни несомненно принадлежат Антонию, другие, хотя и содержат его мысли и речи, но в тоже время носят на себе печать позднейших дополнений и изменений; наконец есть и такие произведения, которые ложно приписываются Антонию. Разбор всех произведений, носящих имя Антония, составить следующую главу.

Между различными произведениями Антония на первом плане помещается речь о погибели мира и воскресении мертвых, заимствованная Жерардом Воссием из древнего кодекса Альды Минуция и помещенная им в 1664 г. в смеси творений св. отцев³²². Эта речь на первом месте помещается у Галланди (в IV т.) и у Миня (в XL S. Gr.).

За нею следуют обыкновенно XX речей (Sancti Antonii sermones XX) о добродетелях и пороках. Эти речи, заимствованные из арабского кодекса, переведены на латинский язык и вместе с другими памятниками христианского благочестия изданы в 1646 г. ученым маронитом Авраамом Енхелленским.

За ними следуют VII писем, переведенных с арабского на греческий и латинский яз. На латинский язык (на котором они теперь имеются) эти письма переведены Саразием, перевод которого издан в Париже в 1515 г. Симфорианом Камперием. В 1536 г. Дион Картезианский поместил их между своими комментариями на книгу Ареопагита. Затем они помещаются и в других изданиях и между прочим у Галланди и Миня.

После VII писем помещаются еще XX писем (epistо1ае) Антония, переведенных на латинский яз. с арабского тем же Авраамом Енхелленским и изданных им в 1641 г. В заглавии арабского списка их прежде стояло имя Авраама, вероятно одного из монахов египетских, жившего около 800 г. и признававшего эти письма за произведения Антония³²³.

Наконец есть еще несколько правил (regulae sive canones), духовных наставлений (spiritualia documenta) и увещаний (admonitiones) Антония к детям своим – монахам. Все они переведены с арабского языка на латинский и помещаются вместе с «письмами» и «речами» Антония.

Некоторые приписывают также Антонию наставления для нравственности человеков и доброй жизни в 170 главах, изданные в 1782 г. на греческом языке Иоанном Маврокордато и переведенные на русский язык³²⁴.

Обращаясь к разбору произведений с именем Антония, остановимся прежде всего на его XX письмах и XX речах (sermones). О происхождении их от преп. Антония свидетельствуют как внешние данные так и внутренний характер этих произведений.

Письма Антония, еще в IV в. переведенные на греческий язык с арабского, уже тогда некоторым были известны за произведения Антония. Так, относительно VII писем Антония свидетельствует уже Иероним († 420 г.). «Монах Антоний, говорит он, которого жизнь описал Афанасий епископ александрийский, оставил 7 писем на египетском языке, которые проникнуты чистым апостольским духом; они переведены также на греческий язык. Но самое лучшее из них то, которое написано к арсеноитам»³²⁵. Папа Гонорий, вероятно повторяя Иеронима, говорит: «Антоний монах, жизнь которого изобразил св. Афанасий в превосходной книге, оставил 7 писем, проникнутых апостольским пониманием»³²⁶. Патриарх Фотий в своей библиотеке (cod. 198) приводит свидетельство одного греческого писателя, который приписывает их Антонию. Остальные XIII писем, сходные по содержанию и по форме с предыдущими 7-ю, уже в древних кодексах помещаются вместе с ними, как об этом свидетельствует Авраам Енхелленский, переведший их с арабского языка и издавший вместе с другими письмами Антония (в том порядке, в каком они стояли в арабском кодексе)³²⁷.

Принадлежность Антонию XX речей доказывает всеобщее предание восточных монахов. Даже между монахами, принадлежащими к различным вероисповеданиям – маронитами, мельхитами, коптами, яковитами, несторианами и др., они обозначаются именем пр. Антония³²⁸. Поэтому как письма, так и речи Антония везде помещаются на первом месте в изданиях и считаются за произведения несомненно ему принадлежащие³²⁹.

Рассматривая содержание этих писем и речей Антония, мы видим, что они во многом сходны с теми наставлениями, который помещены в самом жизнеописании св. Антония у Афанасия, и кроме того заключают в себе указания на такие события, которые были современны Антонию. Так в VI и XVIII пис., говоря о злых духах и их действиях по отношению к человеку, он описывает козни диаволов и их явление так же, как об этом говорится в его речах, записанных св. Афанасием³³⁰. В наставлениях к ученикам, записанных св. Афанасием, Антоний неоднократно предостерегает своих учеников от общения с арианами, осуждает учение араинское³³¹. В своих письмах Антоний тоже нередко упоминает об арианах, просит учеников, чтобы они сохраняли себя «в нынешнее опасное время»³³² от заблуждений, и, обличая лжеучение Ария, почти буквально повторяет слова, содержащиеся в «vita S. Antonii»³³³. Указание на Ария и обличение его лжеучения, – это черта, свидетельствующая о том, что письма Антония согласуются с обстоятельствами его жизни и тогдашним состоянием общества. Затем содержание этих писем не противоречит известиям об Антонии, сохранившимся в «Достоп, сказаниях». Так в своих письмах Антоний нередко делает обличения нерадивым монахам и женам, предостерегает от нерадения одних иноков, обличает гордость других, считающих себя совершенными³³⁴. Такие же наставления Антония инокам нередко встречаются и в «достоп. сказаниях» об Антонии³³⁵. Афанасий, говоря об Антониевых поучениях, замечает, что он давал краткие наставления слушателям³³⁶. Там же замечания о характере своих наставлений делает и сам Антоний в VI письме, говоря: «наставления мои кратки, потому что сердце, желающее очиститься от греха, не имеет нужды во множестве слов»³³⁷. Помимо этого сходства писем Антония с его наставлениями, записанными у Афанасия, а также встречающимися и в других известиях о нем, есть в самих же письмах прямые указания, что они – произведения Антония и составлены в конце его жизни. Относительно того, что письма эти написаны Антонием уже в старости, показывают многие места самих писем. Так в VI письме говорится: «я желал бы видеть вас и здесь на земле в бренном теле моем, но ожидаю переселения в те блаженные обители, где нет ни печали, ни стенания»³³⁸. Это замечание показывает, что письмо написано в последние годы жизни Антония. В VII письме говорится: «я – грешный открываю вам о себе, что когда Бог пробудил ум мой от сна смерти, с того времени вся прошедшая моя довольно продолжительная жизнь была не что иное, как непрестанный плач о грехах»³³⁹. В XIX письме Антоний говорит: «простившись с вами, я при помощи Божией достиг жилища и остался в своем уединении, чтобы быть совершенно свободным от мирских беспокойств». В XX письме Антоний говорит, что «он много трудился на горах, в пустынях и день и ночь просил Бога, чтобы Он открыл ему волю Свою»³⁴⁰. Эти замечания, рассеянные в разных письмах Антония, показывают, что время появления их нужно относить к последним годам жизни Антония, когда он, сделавшись стар, не мог часто посещать жилища своих учеников, рассеянных в разных местах пустыни, а потому и должен был беседовать с ними чрез своих ближайших учеников, живших с ним вместе, которых он и отправлял с своими наказами, наставлениями и обличениями в различные монастыри³⁴¹.

На основании этих указаний справедливо признать, что письма, носящие имя Антония, – его собственные произведения и относятся к последним годам его жизни. Особенно не подлежит сомнению подлинность VII писем Антония, известных уже в древности и признававшихся писаниями Антония, проникнутыми апостольским духом. Но признавая их за произведения Антония, заключаются в себе его мысли и слова, нельзя однако думать, что Антоний писал их собственною рукою и что они дошли до нас в целости и не поврежденности. Правда, в различных местах писем Антония встречаются указания, что они писаны им самим. Так в заключении III письма говорится: «я уже писал вам»³⁴²; в VII письме: «прошу Бога, чтобы Он дал мудрость вам уразуметь написанное мною»³⁴³; в VIII письме: «дети мои! я пишу вам по сильной любви сердца моего к вам»; в IX письме замечает: «по любви своей к вам я намерен был много писать вам, но теперь нахожу и краткое это письмо достаточными»³⁴⁴; в XX письме говорит: «возлюбленные! повинуйтесь отцу вашему и исполняйте то, что он писал вам»³⁴⁵. Такого рода замечания, встречающиеся и в других письмах, указывают по-видимому на то, что Антоний сам писал свои письма и рассылал их ученикам. Но это предположение нельзя считать справедливым в виду другого рода известий, которые имеются об Антонии. Известно, что Антоний не знал грамоты. Он сам говорил о себе: μἡ μαθόντες ήμεῖς γηάμματα, πιστεύομεν εἱς τὁν Θεὁν³⁴⁶. Тоже говорят относительно знакомства Антония с грамотностью и другие³⁴⁷. Значит сам Антоний не мог писать своим ученикам писем. Теперь возникает вопрос, кто же были записчиками произведения Антония, как эти произведения сохранялись и в каком виде дошли до нас.

Обращаясь к содержанию произведений Антония и прежде всего к XX его письмам, мы видим, что даже в этих несомненных его произведениях находятся уже позднейшие вставки и изменения. Так во II письме, побуждая иноков заботиться о своем спасении, автор делает им предостережение, «чтобы они не подверглись осуждению, не смотря на то, что облеклись в одежду покаяния»³⁴⁸; в III письме говорится: «многие облеклись в одежду покаяния и всем сердцем стараются угодить Богу»³⁴⁹. В VII письме говорится: «мы облечены в одежду, которою хвалимся пред неверными, однако не украшаемся добрыми делами». Эти указания на монашескую одежду, которою иноки отличаются от остальных мирян, свидетельствуют о позднейшем времени, когда в образе жизни монахов установились определенные правила и обычаи, чего при Антонии еще не существовало. Афанасий и другие, говоря об образе жизни Антония и его учеников, не упоминают о том, чтобы в его уже время в обществе его учеников было введено отличие иноков по одежде от остальных людей. Напротив, говоря об одежде Антония, Афанасий не только не упоминает о символическом значении этой одежды (как одежды покаяния), но даже и не различает ее от одежды других мирян, замечая только о том, что как верхнюю одежду из кожи, так и нижнюю из шерсти Антоний никогда не сменял³⁵⁰. Эти указания «писем» на монашескую одежду дают основание полагать, что редакторы этих писем жили позднее Антония и именно в то уже время, когда между монахами появились определенные обычаи и внешняя обрядность; живя среди других условий монашеской жизни, они, когда записывали произведения Антония, – естественно могли оставит на них печать своего времени. Как люди простые, малообразованные, они, когда почувствовалась нужда предать письму различные беседы Антония, большей частью сохранявшиеся учениками его по памяти, придали этим устным беседам Антония определенную форму. Но собирая их из устных преданий, они не разграничили их по содержанию; от этого произошло то, что беседы Антония, содержащиеся в том или другом письме, не имеют последовательности и наполнены повторениями. Часто в одном письме содержится несколько поучений, говоренных вероятно не в одно время. Определяя величину и содержание писем не внутренними какими-нибудь условиями, а обстоятельствами чисто внешними, напр. беседы Антония, хранившиеся в памяти иноков одного монастыря, соединяя в одно письмо, а наставления, которые сохраняли иноки других монастырей, располагая по другим письмам, хотя бы эти беседы были совершенно различны по своему предмету, – эти собиратели благодаря подобным приемам не только лишили «письма» Антония внутреннего единства, но и отняли почти возможность указать различие между целыми даже письмами.

Рассматривая прежде всего порядок изложения отдельных писем, мы видим, что нередко одни и те же мысли и слова повторяются в одном и том же письме, или – что говорится в одном письме, то повторяется в разных местах других. Некоторые из писем отличаются значительною длиннотой и могут составлять несколько самостоятельных отделов, которые соединены однако вместе и без видимой связи³⁵¹.

Некоторые из писем Антония почти буквально повторяются в других. Это особенно нужно сказать относительно VII писем, помещаемых отдельно от XX. Их сходство с другими письмами Антония (из числа XX) настолько значительно по мыслям и языку, что эти VII писем можно бы считать за одни и те же с другими 7-ю, если бы не было в них значительных пропусков, иногда прибавок и перестановок сравнительно с теми, которые им соответствуют³⁵².

Это сходство не только в мыслях, но и в выражениях и даже в самом порядке изложения встречается также и при сравнении других писем. Так первое из VII, помещаемых отдельно, соответствует первому из XX, второе сходно с VI-м, третье с VII-м, IV-е письмо со вторым. И не смотря на такое значительное сходство, в арабских кодексах, откуда они извлечены, эти письма помещались отдельно одно от другого.

На основании значительного сходства в различных письмах, разнообразия в их содержании и некоторых намеков на позднейшие монашеские обычаи (относительно одежды) нужно полагать, что эти письма собраны и записаны позднее Антония и притом не одним, а несколькими из его учеников и в разных местах. Первоначально же все наставления и беседы Антония сохранялись учениками его устно. Что такой способ сохранения произведений Антония возможен и не составлял исключения, это понятно, если обратим внимание на то, как в древности на востоке сохранялись произведения авторов, и в частности – на ту среду, в которой жил Антоний в последние свои годы, на умственное развитие его учеников, бывших без сомнения собирателями всего, сказанного и записанного с именем Антония.

На востоке между евреями, арабами, коптами и др. литературные памятники часто оставались по смерти их авторов долго не записанными, передаваясь лишь устно от одного поколения другому. «Сочинять книгу и писать ее у нас – понято тождественные; на древнем Востоке напротив это были вещи совершенно различные, для обозначения которых семиты и употребляли различные выражения»³⁵³. Там не мало было авторов, которые вовсе не знали великого искусства письма; не мало было таких, которые чувствовали некоторого рода отвращение к письму, страх к писанным книгам³⁵⁴. При подобной устной передача литературных памятников первоначальные тексты их не оставались неизменными. Переданные от предков сочинения, которые противоречили новейшим воззрениям, были приноравливаемы к современным требованиям В них вносилась позднейшая окраска, позднейшие представления о тех или других сторонах жизни и обычаях. Часто невежественные редакторы, записывая то или другое произведение, существовавшее прежде по преданию, в памяти, не обращали внимания на связь речи по содержанию, не заботились о хронологии. Самый наглядный пример этого представляет Коран, суры (главы) которого мерились, так сказать, на аршин и были расположены по большей или меньшей длинноте их³⁵⁵. Между евреями, арабами, коптами и др., у которых письмо было мало распространено и многие произведения авторов долгое время сохранялись устно, нередко находились личности, память которых была удивительна. О брахманах известно, что многие из них наизусть знали веды; еврейские ученые первых веков христианства знали весь талмуд; между арабами были личности, знавшие наизусть более 20,000 ст.³⁵⁶. Когда с течением времени почувствовали нужду в книжном записывали, то собирание устных памятников часто происходило без достаточной проверки и критики. Разные, часто противоположные друг другу мысли записывались вместе: противоречий и противоположностей не замечали. Случалось, что автор подлинника, живший гораздо прежде, говорил напр. о себе и своем времени в первом лице, последующие собиратели то удерживали это выражение, то говорили от себя часто собранные и записанные кем-нибудь материалы были собираемы и записываемы другими и в других местах. Эти собиратели одни и те же материалы часто располагали в различном порядке; такие сборники часто сшивались вместе, причем никто не обращал внимания на то, что в одном из сшитых таким образом сборников находится то же, что и в другом иногда в измененном виде, иногда в одинаковом. Случалось, что многие, забывая о принадлежности известных произведений известному автору, относили их к другому более знаменитому мужу, мало заботясь о различии их языка, противоречиях в их произведениях и о других несообразностях³⁵⁷. Так иногда возникали сборники произведений на востоке – в передней Азии, между арабами, коптами и др.

Что касается общества египетских монахов и в частности учеников Антония, то и между ними большинство были люди простые, малообразованные и незнакомые с искусством письма. Поэтому различные произведения знаменитых подвижников – их поучения, беседы и пр. сохранялись отшельниками по памяти³⁵⁸, передаваясь от одного к другому. Так же могли сохраняться сначала и произведения Антония. Такие ученики его, как Павел Простой, Памво, Пимен и др. – люди «весьма простые и неученые»³⁵⁹ – сохраняли без сомнения устно те наставления и беседы, какие они слышали от Антония. Но между многочисленными учениками Антония были также люди, знавшие грамоту не только арабскую, но даже и греческую. Такие лица, как Макарий, Кроний³⁶⁰ и др., бывшие переводчиками бесед Антония для людей, объяснявшихся с ним на греческом языке, сравнительно с другими монахами были более образованы, имея некоторые сведения из грамматики и даже риторики³⁶¹. Они то, или другие подобные им ученики Антония могли впоследствии собрать все, что уцелело в памяти монахов из бесед и разных наставлений его. В частности, что касается «писем» Антония, то они составились вероятно из тех устных наказов и наставлений Антония, какие он в последние годы своей жизни посылал с своими учениками в различные монастыри и различным лицам; это открывается между прочим и из самых «писем» Антония. Так в одном из них говорится: «надеясь, что Бог благоволить мне еще в теле видеть вас и принесть вам радость, я послал к вам возлюбленного сына своего»³⁶². Ученики Антония твердо помнили и сохраняли те беседы и наставления, которые он чрез них посылал в разные монастыри. С другой стороны и братия тех монастырей, которые Антоний или сам посещал или куда посылал устные внушения чрез своих ближайших учеников, также твердо помнили наставления своего учителя и старались сохранять все сказанное Антонием для назидания их. Итак наставления Антония сначала сохранялись устно и уже впоследствии некоторые грамотные последователи его, желая предать письму его наставления, придали форму писем тем из наставлений его, которые в последние свои годы он посылал устно с своими учениками в монастыри. Собрание и записывание этих наставлений Антония, производившееся со слов различных учеников его и притом без достаточной проверки и критики, происходившее не в одном каком-нибудь месте, а в различных монастырях, не трудами одного какого-нибудь ученика Антония, а несколькими из них, жившими друг от друга отдельно, было причиною того, что одни и теже наставления Антония могли появиться в двойной редакции, или буквально друг с другом сходной, или с различными изменениями и дополнениями. Когда пожелали впоследствии все записанное с именем Антония поместить в одном сборнике, то не замечая этих повторений, рядом поместили различные редакции одних и тех же в сущности писем. Таким образом и произошло то, что VII писем Антония, помещаемые отдельно в различных изданиях, почти буквально повторяются в следующих за ними XX письмах того же автора. Что касается некоторых указаний на позднейшие обычаи в письмах Антония (относительно одежды), то малообразованные собиратели произведений Антония легко могли придать речам его позднейшую окраску, внести в них позднейшие воззрения на обрядность и внешность монашеской жизни, которые при Антонии еще не выработались, но о чем записчики его произведений могли и не знать, думая о прежнем на основании того, что появилось позднее.

Не смотря однако на такое собирание и записывание произведений Антония, относительно его писем нужно сказать, что они по мыслям и по языку вполне выражают характер бесед Антония, отличавшихся простотой и безъискуственностью³⁶³. Что касается VII писем Антония, то они собраны и записаны почти буквально со слов самого автора, так как, не смотря на двойную редакцию их, они сходны между собою не только по мыслям и порядку изложения их, но даже и по языку. При том же происхождении их от Антония признавалось уже в древности; уже тогда их считали за произведения Антония, проникнутые высоким апостольским пониманием³⁶⁴.

Кроме этих XX-ти писем, ХХ-ти речей Антония также носят на себе печать происхождения от Антония. Издатели произведений Антония отзываются о них так: «эти речи хотя и кратки, но исполнены небесного учения; их св. отец писал к друзьям своим – монахам»³⁶⁵. Хотя сам Антоний и не мог писать этих наставлений, хотя Иероним и другие, говоря о письмах Антония, не упоминают об этих речах, однако он всеобщим преданием восточных монахов признаются за произведения Антония. Авраам Енхелленский, издавший произведения Антония на латинск. язык, уже считал эти речи записанными впоследствии; первоначально же он сохранялись по преданию. То соображение, что XX речей Антония не могли храниться в памяти восточных монахов, принадлежавших к различным вероисповеданиям, мало имеет значения, так как уважение к Антонию сохранялось между монахами разных исповеданий – маронитами, мельхитами и др., как это видно из разных мартирологов, заключающих в себе краткое описание жизни Антония³⁶⁶. Долговременное устное сохранение этих речей Антония заставляет предполагать, что они с течением времени изменялись и смешивались с подобными же произведениями других знаменитых подвижников и что дошедшие до нас XX речей его не чужды этих изменений и смешения с наставлениями других подвижников. Это тем более вероятно, что подобного рода аскетические наставления, общие многим подвижникам, в большинстве сходны между собою по содержанию. Рассматривая содержание этих речей Антония, не трудно заметить их сходство с подобными же произведениями Макария Египетского, Пахомия Великого, аввы Исаии и др. Так речи Антония о вере в Господа (1-я) о смирении (V-я), о молчании (VIII-я), об удалении от грехов, об обуздании языка (Х-я), о тщеславии (XIII-я), о славе и терпении (ХIV-я), о путях добродетели и порока имеют сходство с наставлениями Макария Египетского³⁶⁷ о вере в Бога (бесед. 48), о терпении и рассуждении (слово 4), о совершенстве духовном (сл. 2-е), – с духовными наставлениями аввы Исаии³⁶⁸ о смирении³⁶⁹ (слово 20-е), о покаянии³⁷⁰ (сл. 22-е), о совершенстве³⁷¹ (сл. 24), об отречении от миpa³⁷² (сл. 15), записанными учеником Исаии Петром и содержащими те же в сущности наставления, какие находятся и в речах Антония. Так как наставления этих подвижников тоже иногда записывались после их смерти учениками (наставления Исаии записаны учеником Петром) и так как сами эти подвижники – Макарий, Исаия и др. известные последователи Антония почитали его и сохраняли его наставления, то они могли и сами, делая наставления своим ученикам, внушать им тоже самое, что слышали от своих учителей, или же ученики их, записывая произведения их после их смерти, могли смешать эти устные беседы их с беседами такого же характера, принадлежащими другим известным подвижникам. Этим может быть объясняемо сходство аскетических наставлений Антония в его XX речах с такого же рода наставлениями других подвижников. При всем том XX речей Антония не заключают в себе указаний на позднейшие монашеские обычаи; поэтому, хотя их и возможно считать подвергшимися некоторым изменениям и примеси, однако положительных оснований для этого не имеется. Эти речи, равно как и письма Антония, сравнительно с другими произведениями, приписываемыми Антонию, сохранились в наибольшей чистоте.

Антонию приписываются еще правила или каноны духовным детям своим монахам³⁷³ (regulae sive canones ad filios suos spirituales monachos). Правила эти переведены Авраамом Енхелленским с арабской рукописи и изданы 1646 г. в Париже вместе с другими произведениями Антония. Эти же правила в несколько измененной редакции находятся и в древнем кодексе Бенедикта Анианского. Те и другие параллельно друг другу помещаются у Галланди и Миня. Полное заглавие этих правил (по кодексу Авраама Енхелленск.) такое: «тому, кто хочет носить иго монашества, я предписываю следующие правила, которые изрекает Господь устами моими. Всякий монах должен исполнять их и кто одну из заповедей этих разрушит, меньшим наречется в царстве небесном» (Матф. V, 19)³⁷⁴. Таким образом заглавие их показывает безусловную обязательность их для монахов.

Из содержания этих правил открывается, что многие из них позднейшего происхождения и не соответствуют духу наставлений Антония; многие из них предполагают такой порядок и образ жизни монахов, который установился в монастырях общежительных и только некоторые по содержанию своему сходны с наставлениями пр. Антония.

Прежде всего, что касается самого заглавия правил, предписывающего всеобщую обязательность их, то нужно заметить, что это заглавие прямо противоречит свидетельству в «vita S. Antonii», где говорится, что Антоний правил для жизни отшельников не устанавливал, внушая им жить только согласно с писанием³⁷⁵. По этому же заглавию оказывается, что Антоний несоблюдение даже одного из рекомендованных будто бы им правил считал настолько важным, что нарушителя их признавал недостойным царства небесного. Заглавие этих правил, составленных и записанных позже Антония, сделано каким-нибудь монахом – начальником монастыря, желавшим придать больше авторитета этим правилам и освятить их именем пр. Антония.

Затем, обращаясь к содержанию этих правил, мы видим с одной стороны значительное несоответствие их с образом жизни Антония и его первых учеников, а с другой – весьма значительное сходство многих из этих правил с правилами других известных подвижников, назначавшимися для монастырей общежительных.

Правила эти определяют поведение монаха в кельи, в церкви, вне монастыря, его отношения к начальному авве, мирским людям и пр.³⁷⁶.

Из содержания этих правил можно видеть, что они предназначались для монахов, живущих под надзором одного начальника; предполагают собою монастыри уже благоустроенными, имеющими церкви; говорят об определенных обычаях относительно монашеской одежды (клобуке, рясе и пр.); указывают на символическое значение этой одежды (крылья ангелов); говорят о монастырских собраниях по различным делам и пр., – одним словом правила эти указывают на такой образ жизни монахов, который представляется отличным от образа жизни Антония и его учеников. Уединенная жизнь Антония и большей части учеников его не вызывала нужды в таких правилах и лишала их возможности исполнять эти правила, если бы они у них были. Общество первых подвижников не имело ни определенных молитвенных мест, ни общих трапез в монастыре, ни начальных авв; все это возникло вместе с основанием общежительных монастырей при Пахомие. Пахомий Великий, основавший такие монастыри, дал и устав, определявший жизнь иноков этих монастырей. Рассматривая содержание этого устава³⁷⁷ (известного под именем устава ангела) и других правил Пахомия³⁷⁸, не трудно заметить в них значительное сходство с правилами, приписываемыми Антонию³⁷⁹.

Но то обстоятельство, что правила эти издавна приписываются Антоию Великому, как в арабских кодексах, откуда они извлечены Авраамом Енхелленским, так и в древнем кодексе Бенедикта Аньянского³⁸⁰, может наводить на мысль, что в числе этих правил есть некоторые наставления и Антония, которые он внушал ученикам своим и которые впоследствии, благодаря развитию общежительного монашества в Египте, почитателями Антония могли быть смешаны с наставлениями и правилами других известных подвижников – Пахомия, Макария Египетского³⁸¹, Исаии и пр. Такое смешение произведений тем более было возможно, что различные наставления известных подвижников хранились их учениками большею частью в памяти, а с другой стороны самые произведения этих подвижников в большинстве были сходны друг с другом. Так, рассматривая напр. монашеские правила аввы Исаии, мы находим в них весьма значительное сходство с правилами, приписываемыми Антонию, и теми, которые принадлежат Пахомию. И в правилах аввы Исаии – те же наставления относительно употребления пищи (пр. 1), внушения часто молиться в келлии и в церкви (пр. 3), предписания повиноваться начальным отцам (пр. 6) и пр.³⁸². У него есть правила даже буквально почти сходные с приписываемыми Антонию³⁸³.

Такое замечательное сходство правил, приписываемых Антонию, с правилами других подвижников показывает, что малообразованные иноки часто многое не принадлежащее известному лицу, усвояли однако ему, не обращая внимания ни на обстоятельства времени и условия жизни, ни на характер этого лица; наглядным доказательством этого служат рассмотренные правила, приписываемые Антонию. Впрочем некоторые из этих правил по своему содержанию не противоречат тем наставлениям Антония, которые находятся и в других известиях о нем. Так правило 37-е, внушающее имеет заботу и снисхождение к обращающимся грешникам, 44 и 45-е, запрещающее обижать ближних, смеяться над ними и гордиться пред ними, 56-е, предписывающее снисхождение к падшим, 57-е, запрещающее долго останавливаться на сделанном грехе, чтобы снова не предаться ему, и некоторые другие, согласные с духом наставлений Антония, сохранившихся в его жизнеописании³⁸⁴, а также – с рассказами о нем в достоп, сказаниях»³⁸⁵. Эти нравственные наставления Антония своим ученикам, передаваемое последними другим монахам, впоследствии, когда появились различные правила других известных подвижников, смешались с ними в сознании иноков и когда были собраны вместе с правилами общежительными, то для придания им большого авторитета освящены именем Антония и заглавием: «всякий монах должен исполнять их».

В виду всего сказанного большинство этих правил несправедливо признавать за произведения Антония, как это делают издатели его сочинений и наши переводчики их на русский язык, а также и другие, писавшие об Антонии³⁸⁶. Эти правила – сборник наставлений разных отцов-подвижников египетских и в весьма незначительном количестве своем могут принадлежать Антонию.

К правилам Антония и по содержанию, и по изложению весьма близко подходят духовные наставления его (spirilualia documenta), помещаемые в изданиях в след за правилами и под особым заглавием³⁸⁷.

По содержанию эти наставления представляют сходство и с правилами Антония и с ХХ-ю речами его. Здесь внушается: любить ближних, не предпочитать воле Божией волю человеческую (наст. 1-е), – произвольная нищета, уединение, благоразумный выбор друзей (наст. 4), забота о правде, милости и пр., – все это такие наставления, которые могли быть сказаны Антонием и которые также имеют сходство с наставлениями других подвижников: Макария Египетского, Пахомия, Исаии, вследствие чего трудно указать с точностью, какие из этих наставлений сказаны самим Антонием, какие ему только приписаны. А что и здесь к наставлениям Антония есть позднейшие добавления, в этом убеждает содержание некоторых наставлений. В IV-м наставлений говорится: «не всех делай друзьями и прежде нежели выберешь друга, испытай его верность; потому что весь мир лежит во зле»³⁸⁸. Такой взгляд на мир едва ли принадлежит Антонию. О нем напротив известно, что, достигши высоких нравственных совершенств, он и в мире признавал возможность спасения, и благочестивых людей, живущих среди мирских беспокойств и соблазнов признавал еще более угодными Богу, чем подвизающихся в пустынях³⁸⁹. Затем в VI-м поучении говорится: «не удаляйся от Бога из-за тленных земных благ, но всегда помни и исполняй то, что обещался исполнять при удалении от мира и вступлении в монашескую жизнь. Обращай внимание на одежду свою и вспоминай те слезы покаяния, которыми ты орошал ее, когда облекался в нее»³⁹⁰. Это замечание указывает уже на то, что поступающий в монашество давал известный обещания, что происходило особое посвящение в монашеский чин и надевалась особая одежда на поставляемого; между тем приходящие к Антонию и желавшие сделаться его подражателями ничего этого еще не знали. Принимая к себе в ученики Павла Простого, Антоний ограничился только несколькими наставлениями ему и испытанием твердости его намерений и затем без всяких внешних обрядов объявил Павлу, что он уже стал теперь монахом³⁹¹. Афанасий, говоря о принятии Антонием учеников к себе, тоже ничего не говорит об этих внешних обрядах. Поэтому нужно признать, что духовные наставления Антония заключают в себе позднейшие вставки и изменения.

За духовными наставлениями Антония помещаются обыкновенно увещания к детям своим монахам (admoniliones ad filios suos, monachos). Эти «увещания» во-многом сходны с правилами, приписываемыми Антонию и также с наставлениями Пахомия и Исаии. В этих «увещаниях» говорится о необходимости для инока подражать старшим монахам, требуется без снисхождения исправлять погрешности братии, о чем тоже говорят и правила Антония (48-е) и правила Пахомия (III, IV и др.). В этих «увещаниях» встречаются и такие наставления: «когда ударяют в колокол (pulsante campana), не ленись идти в церковь»³⁹²; «дела церковные должны быть поручены человеку верному», – правила, приложимые к монастырям уже последующих времен. Многие места этих «увещаний» буквально повторяются в правилах Антония. В «увещаниях» напр. говорится: «ешь хлеб свой молчаливо и сиди за столом скромно»³⁹³; «голову всегда держи в положении наклоненном к земле и когда кто оскорбляет тебя, говори: Господи помилуй»³⁹⁴. В правилах Антония 61 и 75-м, в 25-м и 20 правилах аввы Исаии повторяется тоже буквально. «Увещания» запрещают монаху к трем мерам вина присоединять четвертую; буквально тоже говорится в правилах Исаии (пр. 2). В «увещаниях» говорится: «находясь в кельи, занимайся чтением писания, молитвами к Богу и трудами рук своих»; это же наставление, как уже показано выше, буквально приводится и в правилах Антония (1-м и 62-м) и в правилах Исаии (в 11-м). Таким образом эти «увещания», приписываемые Антонию, отчасти содержать в себе повторение тех же «правил Антония», о которых сказано выше, отчасти представляют смешение правил Исаии, Пахомия, тоже сходных и с «правилами Антония». В конце этих «увещаний» говорится: «я – Антоний дал тебе истинные наставления; знай, что этими наставлениями я вручил тебя Богу. Если будешь исполнят их, то будешь некогда наслаждаться радостью вместе со всеми Ангелами»³⁹⁵. Это замечание есть перифраз того, что помещено в заглавии «правил Антония» о необходимости исполнять их.

Таким образом в этих «увещаниях», равно как и в «правидах Антония», сходных с ними, не мало указаний на позднейшие к ним привнесения. По этим увещаниям должно было бы выходить, что Антоний, живя в пустыне с своими учениками, имел уже церкви, кампаны, надзирателей за церковным имуществом и вещами. Но между этими «увещаниями», равно как и между приписываемыми Антонию правилами, вероятно есть и такие наставления, которые действительно были сказаны Антонием. Так между ними есть высокие нравственные наставления о любви к ближним, о снисхождении к слабым и пр., отличающиеся духом бесед Антония. Вероятно некоторые из его наставлений потому так часто и повторяются между правилами других подвижников, что эти последние, стараясь подражать Антонию и сохранять его наставления, впоследствии нередко наставляли своих учеников его же словами и мыслями, которые потом вместе с их собственными наставлениями и были преданы письму.

Наконец в изданиях произведений Антония помещаются еще некоторые его мнения (sententiae) и ответы (responsiones) на некоторые вопросы, предложенные ему братией по разным обстоятельствам; они собраны и записаны также впоследствии учениками Антония³⁹⁶. На вопрос напр.: можно ли другим ничего не давать и от них ничего не принимать, Антоний отвечает, что такие люди жестокосерды, имеют зверскую душу³⁹⁷; на вопрос: можно ли смеяться, дается ответ, что следует лучше плакать, чем смеяться над кем-нибудь³⁹⁸; на вопрос: чем лучше можно угодить Богу, дается ответ: исполнением закона и делами любви. На вопрос: что значит радость для Бога, говорится, что «заповедь, исполненная на самом деле с охотою и во славу Божию, производит в душе нашей радость для Бога»³⁹⁹. В одном ответе (7-м) обличаются ложные понятия о добродетели, осуждается неразумное желание самоумерщвления и внушается забота о просвещении себя посредством добродетели самоиспытания и наблюдения над чистотой своих помыслов⁴⁰⁰. Все такие высокие наставления и ответы Антония сохранялись и передавались другим монахам по памяти. Впоследствии когда появились и другие, подобные этим изречения и ответы последующих монахов, они могли перемешаться с изречениями Антония и других подвижников. И в собраниях разных изречений часто приписывается один и тот же ответ разным подвижникам. Поэтому различные изречения и ответы Антония содержат в себе также изречения и позднейших монахов. Так напр. на вопрос: каково будет впоследствии положение и судьба монахов, в ответе, приписываемом Антонию, изображается печальное нравственное состояние последующих иноков – их сластолюбие, плотоугодие, стремление к богатству; говорится об огромных зданиях, которые будут строить монахи и в заключение замечается, что «монахи не будут стыдиться украшать себя ложным именем монахов; они будут отличаться только мантией и клобуком»⁴⁰¹. Этот ответ, если только он – не пророчество, не мог в таком вид принадлежать Антонию. Скорее это изречение привнесено в ответы Антония другими и заимствовано из изречений какого-нибудь последующего аввы, жившего притом в монастыре общежительном. Действительно подобные же слова приписываются и Пахомию Великому⁴⁰², которому естественнее было говорить о монастырских зданиях, об их одежде и пр. Эти изречения Антония и других, сохраняемые монахами, впоследствии составили из себя целые сборники рассказов о подвижниках, каковы Достоп. сказ., Лавзаик и др. (о чем было сказано выше).

Из всех рассмотренных произведений, приписываемых Антонию, одни, не смотря на некоторые (незначительные впрочем) позднейшие вставки и изменения в них, имеют несомненные основания для того, чтобы считать их за произведения Антония (XX писем и XX речей), хотя по смерти его собранные и приведенные в настоящий свой вид, – другие, заключающие в себе множество указаний на последующие обычаи и образ жизни монахов и представляющие по своему содержанию значительное сходство не только в мыслях, но часто даже и по букве с произведениями других подвижников, в большей своей части не могут принадлежат Антонию. Поэтому, если первого рода произведения Антония составляют важный материал для изображения его личности, то последние в этом отношении не имеют большого значения.

К разряду даже последних произведений Антония (правил, духовных наставлений и увещаний) нельзя относить наставлений для нравственности человеков и доброй, жизни, в 170 гл., приписываемых некоторыми также Антонию. Они изданы в 1782 г. Иоанном Маврокордато с именем Антония и помещены также в «Добротолюбии» на славянском языке⁴⁰³. Маврокордато, приписывавший их Антонию Великому, основывал свое мнение на древнем их образе речи, а также и на свидетельстве Петра Дамаскина. В «Христ. Чтении» за 1821 г. ч. I (где они помещены на русском языке) они также признаются за произведения Антония Великого. Но ни в арабских кодексах, с которых переведены Авраамом Енхелленским на латинский язык произведения Антония, ни в издании писем Антония, сделанном у Саразия с греческого языка на латинский, они не встречаются. Нет их и в последующих изданиях произведений Антония – у Дюна Картезианского (1536 г.); они не помещаются также в «Biblioheca veter. patrum» Галланди и затем – у Миня (Т. ХL). Они еще и в прошлом столетии большинством западных критиков не признавались за произведения Антония Великого.

Рассматривая содержание этих 170 глав, нельзя не заметить, что и мысли, высказываемые здесь, и предметы суждений, и самая форма изложения говорят не в пользу принадлежности их Антонию Великому.

Прежде всего особенность этих глав – та, что в них вопреки всем произведениям Антония, почти всегда трактующим о предметах, касающихся жизни и нравственного усовершенствования отшельников, излагаются общие правила благоразумия и нравственности, облеченные в софистическую форму. Затем встречаются некоторые своеобразные богословские и философские взгляды, чуждые Антонию, а также – и указание на позднейшие обычаи и другие нравы. Так в 6-м наст, автор, говоря об уме человеческом, различает ум обыкновенный и ум боголюбивый; в 8-м правиле нападает на людей простых, неученых, почитающих учение лишним делом только потому, что оно обличает их невежество. Относительно Антония напротив известно, что он далек был как от восхваления мирских ученых, так и еще более – от порицания людей простых и необразованных⁴⁰⁴. Наставление 11-е называет просветителями людей тех, которые в людях простых и необразованных возбуждают любовь к наукам и просвещению; 13-е и 14-е наставления внушают только того называть человеком, в ком есть ум; 24-е говорить, что ученым не следуете слушать многие разговоры. Антоний Великий не думал так высоко об ученых, как это видно из его разговора с ними, и не считал излишним выслушивать людей простых и принимать от них даже наставления, если они были на пользу⁴⁰⁵.

В этих поучениях есть и такие аскетические наставления: «первая добродетель в человеке есть презрение плоти»⁴⁰⁶; «душа, соединившаяся с телом, заключается во мрак тела»⁴⁰⁷; «зло есть принадлежность вещества, а потому телу нельзя быть без зла»⁴⁰⁸. Таких гностико-манихейских воззрений на материю, как на зло само в себе, Антоний не проповедовал. Если он внушал ученикам предаваться посту, воздержанию и пр., то не в видах презрения к телу, как злому началу, потому что сам же он говорил, что многие и без умерщвления тела могут быть более совершенными, чем подвижники⁴⁰⁹. Эта же мысль о презрении к телу еще более раскрывается и расширяется в прав. 87-м. Здесь проповедуется презрение ко всему сотворенному. Для доказательства, что все сотворенное достойно презрения, делается такое софистическое заключение: «истинный человек старается быть благочестивым; а благочестив тот, кто не желает чужого; чужое же для человека – все сотворенное. И – так он, будучи образом Божиим, все презирает»⁴¹⁰. Такое воззрение на все сотворенное значительно разнится от высоких понятий Антония о мире и всей природе, которую Антоний не только не презирал, но напротив видел в ней «открытую книгу», научающую человека познанию о Боге и самом человеке⁴¹¹. Вообще предметами всех этих 170 наставлений служат добро и зло, люди умные и глупые, богатые и бедные, смерть тела и бессмертие души; специальных же наставлений для отшельников здесь не встречается, чего трудно было бы ожидать, если бы эти наставления принадлежали Антонию.

Искусственный образ речи, хитрые умозаключения и софизмы обнаруживают в авторе человека ученого, знакомого с диалектикою и поклонника людей образованных. К умозаключениям автор прибегает часто. Говоря напр. о том, что не всякая душа человека спасается, автор делает такое умозаключение: «ум является в душе, а природа в теле. Ум есть обожение души, а природа тела есть развлечение. Во всяком теле есть природа, но не во всякой душе есть ум; а посему не всякая душа спасается»⁴¹². Говоря о том, какими средствами человеку можно познавать Бога, автор так рассуждает: «тому, кто не умеет распознавать, что добро и что зло, нельзя узнавать людей добрых и злых. Кто знает Бога, тот – человек добрый. Кто не добр, тот ничего не узнает; ибо средство познать Бога – быть добрым». Доказывая разные свойства Божии – благость, неизменяемость, бесстрастие и пр., авторе также часто прибегает к сложным софизмам.

В наставлениях автора встречаются также своеобразные взгляды на душу: «о всякой душе человеческой – говорит он – известно, что она движется с одного места в другое»⁴¹³. Отвергая существование души у растений, автор допускает существование ее у животных. «Животных, говорить он, четыре вида: одни бессмертные – ангелы; другие имеют ум, душу и дыхание, как-то люди; иные имеют дыхание и душу, как-то: животные, а некоторый, как-то: растения, имеют только жизнь и жизнь эта существует в растениях без души, без дыхания, без ума и бессмертия»⁴¹⁴. Кроме того в рассуждениях автора встречаются указания на такие предметы, которые едва-ли были известны Антонию. Так каждого, ищущего получит на небе венец от Бога, автор сравнивает с соперниками на олимпийских играх⁴¹⁵.

Другие наставления автора напоминают собою правила Домостроя: человеку боголюбивому внушается обращать внимание на все свои внешние движения, и поступки – на взор, поступь, телодвижения, речь, смех и пр. Во всем этом советуется иметь степенность, приличие и скромность⁴¹⁶.

Все это, а также отсутствие этих наставлений между произведениями Антония Великого, помещаемыми в арабских кодексах, заставляет считать эти наставления, приписываемые Антонию, подложными. Издатель их Маврокордато выдал эти главы за произведения Антония, основываясь на свидетельстве Петра Дамаскина; но это свидетельство довольно позднее и потому не имеет особенного значения (II. Дамаск, жил в пол. VIII в.). Большинство ученых еще в прошлом стол., каковы: Каве, Удин, Фабриций (Fabr. Bibliot. t. IX. р. 262) и др. признавали их за произведения не Антония Великого, но Антония Мелассы, жившего около половины VII в., известного собирателя изречений и составителя сборников, получившего за такой характер своей деятельности и самое прозвание свое (μελίσσα – пчела). Антонию же Великому эти 170 глав приписывать невозможно в виду несообразности их с другими его произведениями⁴¹⁷.

Таким образом произведения, приписываемые Антонию, можно разделить на три разряда: на писания, которые несомненно содержать в себе мысли и слова Антония, собранный его последующими подражателями и учениками и уже в древности некоторыми признававшиеся за произведения Антония Великого. К этому разряду произведений нужно отнести XX писем (из которых VII сохранились в различных редакциях) и XX речей Антония. Ко второму разряду нужно отнести те произведения, которые хотя в различных и уже довольно древних-кодексах помещаются с именем Антония (правила, духовные наставления, увещания), но заключают в себе несомненные признаки позднейших вставок, изменений и смешения с произведениями других египетских подвижников, предназначавшимися притом для монастырей общежительных. Наконец, к третьей категории нужно отнести те произведения, которые ложно приписываются Антонию Великому («наставления для нравственности человеков» в 170 главах).