К истории секуляризации церковных вотчин

(Доклад, читанный в заседании IV Костромского Областного Археологического Съезда 22 июня 1909 г.)

Предлагая просвещенному вниманию Гг. членов настоящего Съезда напечатанные мною материалы, касающиеся Костромской старины, позволяю себе в дополнение и объяснение их в связи с общей русской историей сказать несколько слов.

Базисом своих работ, предназначенных для Съезда, я ставлю исследования об упраздненных монастырях. В предисловии к своей книге «Упраздненные монастыри Костромской епархии» я указал, что главным источником для составления этой брошюры послужили рукописи покойного (3 февраля 1866 г.) костромского историка, протоиерея М.Я. Диева. Кроме того, я пользовался и другими рукописями, принадлежащими мне и собранию И.А. Вахромеева, а в особенности – исследованиями покойного (11 февр.1878 г.) протоиерея И.Д. Троицкого, историка Ярославской епархии. Я включил в свою книгу лишь 53 упраздненных монастыря, опустив те, которые впоследствии были отчислены к Ярославской епархии. Этот пропуск сделан мною на том основании, что в своих предыдущих трудах¹ я имел возможность довольно подробно коснуться истории указанных монастырей, упраздненных в разное время. Костромская территория с давних времен входила в состав обширной Ростовской епархии, пределы которой совпадали с границами Ростовского княжества. Затем, при учреждении в 1213 г. епархии Суздальской, часть Костромской области отошла к последней, и только в 1745 г. из этой области была образована самостоятельная епархия. В 1788 г., при округлении границ епархий сообразно с пределами наместничеств, г. Любим с близлежащими селами отошел от Костромской епархии к Ярославской, a несколько сел по нагорной стороне Волги – наоборот, от Ярославской к Костромской. Известно, что обитатели всех северо-восточных епархий древней Руси отличались склонностью к подвижничеству. Об этом свидетельствует многочисленный сонм св. угодников, а также повсеместное обилие монастырей и пустынь, большинство которых теперь уже не существует. Огромное количество монастырей Северной Руси обращало на себя особое внимание древних путешественников-иностранцев. Так, по свидетельству Флетчера,² y русских «монашествующих бесчисленное множество, гораздо более, нежели в других государствах, подвластных папе. Каждый город и значительная часть всей страны ими наполнены, ибо они умели сделать, что все лучшие и приятнейшие места в государстве заняты обителями или монастырями, сооруженными во имя того или другого святого». Костромская область являлась в данном отношении одним из центров, куда с конца XIV века усиленно направлялась монастырская колонизация. «Водораздел Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской Фиваидой»³. В синодальную рукопись XVI–XVII в. «Книга глаголемая описание о российских святых» внесено 15 имен костромских угодников; a по общему перечню, всех монастырей в Костромской епархии насчитывалось, включая сюда и ныне существующие, более 80. По моему глубокому убеждению, разработка сведений, касающихся монастырей, в особенности – упраздненных, должна обязательно входить в задачу каждого областного съезда. Только при такой постановке дела можно подробно, точно, по частям воссоздать историю русских монастырей, игравших значительную роль в развитии общественной и политической жизни России. И чем скорее приступлено будет к общей работе, тем продуктивнее будет самый труд. Всякий раз, когда я касаюсь этого вопроса, мне невольно приходит на память «Упраздненный монастырь» – известное стихотворение Ап. Ник. Майкова:

«Все тихо валится кругом...

пройдет немного лет,

И стены продадут на слом,

И старины пройдет и след»...

Всесокрушающее время каждый день уносит драгоценные частицы материалов; при этом исчезают бесследно и связанные с ними исторические воспоминания. A между тем история русских монастырей и монашества далеко не разработана. При исследованиях, касающихся истории монастырей вообще, их владений и имущественных отношений к мирянам, мне часто приходилось наталкиваться на пробелы даже в таких капитальных трудах, как работы преосв. Амвросия Орнатского, П. Чудитского и В. Зверинского. Эти пробелы нередко касаются и Костромской епархии Так, y Чудитского упраздненных монастырей в Костромской епархии названо лишь 38; около того же можно насчитать и y Зверинского, тогда как по рукописям напечатанным в разных изданиях сведениям и историческим актам их оказывается гораздо больше. В представляемой мною брошюре их в нынешних границах Костромской епархии указано 53, но и это число бывших монастырей едва ли можно признать верным: вражеские набеги, паводки, пожары, грабежи уничтожили, без сомнения, существовавшие памятники и документы многих обителей, a время – и самую память о них. Сведения относительно костромских монастырей, какими мы располагаем в настоящее время, дают возможность признать такую гипотезу вполне достоверной.

Упомянув о неполноте сведений, относящихся к истории монастырей, позволяю себе, в качестве доказательства, обратить внимание на упомянутый в «Истории Российской Иерархии» преосв. Амвросия «Ивановский монастырь, находившийся в Юрьевецком уезде, на левом берегу р. Волги, при устье речки Костромы, от Юрьевца к югу в 15 верстах». Вся история этого монастыря заключается только в указании его местоположения, памяти же о нем не сохранилось. Но ведь преосв. Амвросий, печатая VII том своей «Истории» в 1815 г., конечно, имел под руками более подробные материалы. Где они? Нельзя искренно не пожалеть о массе бесследно погибших монастырских документов и синодских бумаг относительно монастырей, находившихся в распоряжении преосв. Амвросия Орнатского, Евгения Болховитинова и В. Г. Анастасевича. Так, по смерти последнего, вся его драгоценная библиотека и оставшиеся рукописи были зашиты в кули и, в ожидании наследников, свалены в какой-то сарай. Целых двадцать лет пролежали они там среди грязи и сырости, пока, наконец полиция не решила продать их с публичного торга, где маклаки купили эти кули по тридцать копеек за пуд. Вот почему «История» пр. Амвросия представляет собою одно из тех произведений, относительно которых и время оказывается бессильным: прошло почти уже целое столетие с тех пор, как появился этот труд, но и доныне он является одним из капитальнейших пособий, несмотря на свои дефекты, для всех занимающихся историей русской Церкви. Трудно рассчитывать на скорое составление нового издания истории Российской иерархии по прежнему методу: едва ли кто-либо из столпов современного ученого монашества, при настоящих условиях его жизни, службы и деятельности, возьмет на себя такой тяжелый, громоздкий и неблагодарный труд.

Право вотчинного владения служило одной из главных причин широкой распространенности и обилия монастырей. Поэтому секуляризация церковных имуществ и введение штатов в 1734 г. нанесло смертный удар монастырской колонизации. При этом главную роль играла, конечно, самая секуляризация, так как штаты являлись лишь простым логическим выводом из неё. Во всяком случае, манифест 26 февраля 1764 г. создал новую эпоху в истории упраздненных монастырей. Согласно штатам из 954 великорусских монастырей в 1786 г. было упразднено 569 и оставлено за штатом 161; a к концу царствования Екатерины II из 1072 великороссийских и малороссийских обителей оставалось только 452 монастыря. Возвращаясь к монастырям Костромской епархии, мы видим, что половина общего числа указанных нами обителей была уничтожена именно при введении штатов; при этом многие из них были закрыты далеко не потому, что «оскудели житием», по выражению Майкова.

В виду важности вопроса о секуляризации церковных имуществ, я остановлюсь несколько подробнее на истории этого вопроса, основываясь как на подлинных актах, так и на печатных исследованиях⁴ Вопрос о церковных вотчинах возник еще в XIV в. и сразу был поставлен довольно широко как в практическом, так и в юридическом отношениях. Гражданская власть, возбуждая и решая этот вопрос, имела в виду, конечно, свои чисто финансовые интересы, но среди монашества нашлись противники вотчинного права, рассматривавшие принципиально его применимость с богословской точки зрения, и мало-помалу этот вопрос разросся в целое общественное движение. Так, Иван III, завоевав Новгород, отобрал там церковные вотчины и раздал их своим служилым людям. На соборе 1503 г., при столкновении Нила Сорского с Иосифом Волоцким, общинное владение встретило резкую критику со стороны первого. Правда, практическая победа осталась в данном случае на стороне «иосифлян», но эта победа подала повод к страстной полемике, которая показала, что вопрос был далеко не решен. Ярыми противниками иосифлян выступили Вассиан Косой, Максим Грек и впоследствии – князь Курбский. Со времени Иоанна Грозного началось уничтожение монастырских привилегий и отнятие жалованных грамот, хотя, впрочем, этим мероприятиям, вместе с постановлениями соборов 1551 и 1580 гг., не было суждено осуществиться в полной силе, вследствие того, что сам Грозный своими распоряжениями часто нарушал эти постановления. Для примера укажу на Костромскую Талицкую волость, приложенную в 1552 г., т. е. вскоре после Стоглавого собора, в Суздальский девичий Покровский монастырь. Уложением Алексея Михайловича безусловно запрещено было монастырям приобретать вотчины; часть церковных земель в это время была даже отписана в казну, вследствие постоянных жалоб торговых людей на то, что монастырские посадские и слобожане, торгуя беспошлинно, отбивают y них промыслы. При этом Алексей Михайлович имел намерение отнять y монастырей все вотчины, которые они приобрели после постановления собора 1580 г. В 1672 г. были окончательно уничтожены все тарханные грамоты, освобождавшие торговлю и промыслы монастырей от сборов в казну, что вызвало массу слезных челобитных со стороны обителей. Но государственная власть и в это время все еще продолжала колебаться с окончательным решением вопроса. Наступило царствование Петра. Мало ценя духовное служение, он открыто заявил, что считает монашество учреждением бесполезным для общества, монастырские владения – «тунегиблемыми», a монахов – « пустокормами «. Правда, издавая свои указы относительно монахов и монастырей, Петр нередко заявлял, что предпринимает все это в целях нравственного улучшения монашества, которое деморализуют мирские вотчинные заботы и владение богатыми угодьями; но все это являлось лишь повторением мотивов, которые Русь слышала лет 200 тому назад, между тем как тенденция указов была вполне ясна. И вот, Пётр, со свойственной ему настойчивостью и стремительностью, взялся за решение вопроса о монастырском вотчинном владении. Все привилегии были отменены; причем самые жалованные грамоты, вместе с другими историческими материалами, в 1720 г. было велено высылать в Москву. Отмечая это распоряжение, я не берусь судить: какие последствия принесло оно для русской науки вообще и для нас, скромных тружеников по областной истории в частности? Далее, покупка и мена вотчин при Петре I были окончательно воспрещены монастырям и архиереям; все оброчные статьи были обложены налогом; рыбная ловля, соляные варницы, вместе с целыми вотчинами нескольких монастырей, были отписаны в казну; подушный оклад и вызовы на обязательные государственные работы сравняли монастырских крестьян со всеми прочими. В ведение восстановленного в 1701 г. Монастырского Приказа поступили не только монастырские, но также – архиерейские вотчины и дома, причем правительство захватило в свое распоряжение и некоторые другие архиерейские доходы, уже чисто-церковные, например, данные деньги с приходских церквей, сбор с храмозданных грамот, плату за венечные памяти. Отстранив монашество от вотчинного владения, Пётр I в указах о малобратственных монастырях сделал дальнейший шаг к прямому упразднению обителей, и число их стало сразу сокращаться. Имеющиеся y нас сведения о Спасозапрудненском и Симеоновском Богородице-Феодоровском монастырях дают возможность заключать, что и Костромская епархия в этом случае не избегла общей участи. Синод в данном случае являлся лишь исполнителем высших велений. Каждая реформа ІІетра была встречаема с неудовольствием, a иногда – и с открытым протестом, так как всем приходилось терпеть от тяжести платежей и налогов. Но против реформы, касающейся монастырей, общество не протестовало, a скорее сочувствовало ей: все сознавали, что с возложением земских повинностей на монастыри, спадала некоторая доля тяготы с земства, да и монашество, вследствие своих бесчисленных и многолетних тяжб с мирянами из-за земли и воды, уже не пользовалось прежним уважением. Зато сами монахи горячо стояли за свои интересы. «Разорение монашества» – вот основной мотив их протестов. Есть указания на попытки монахов вести отдельную самостоятельную агитацию в защиту своих интересов среди местного населения, но Петр хорошо умел сдерживать взрывы общественного негодования. В этой глухой затаенной борьбе вполне ясно обнаружилось, что y обеих сторон чисто материальный интерес стоял на первом плане. Реформы ІІетра навсегда изъяли церковные вотчины из частного владения, подчинив их Синоду, как центру общего церковного управления. Преемникам преобразователя предстояло решить другую, уже более легкую половину задачи, a именно – организовать передачу вотчин из церковного управления в гражданское ведомство, окончательно слить их со всеми остальными и подчинить основным началам общегосударственного права. В 1726 г. состоялся указ о разделении Синода на два Аппартамента, причем в ведение Первого Аппартамента были отнесены все духовные дела, a в ведение Второго – все судные, земские, денежные и вотчинные дела; причем членами этого Аппартамента были назначены светские лица. В одном из следующих указов Второму Аппартаменту велено было именоваться «Коллегией Экономии Синодального Правления». В законоположении о ведании дел Коллегией Экономии на первом плане был поставлен сбор «с синодальных дворцовых вотчин и с заопределенных архиерейских и монастырских вотчин оброчных и, сверх того, от домов архиерейских данных денег», a также пошлин с венечных памятей, ставленных и епитрахильных грамот. Учреждение этой Коллегии в корне подрывало принцип централизации финансового хозяйства, к которой стремилось правительство со времени Петра I. Целое финансовое ведомство оказалось обособленным от общегосударственных учреждений; a потому самое устройство Коллегии мало подвинуло общее решение вопроса к желаемому концу да не могло достигнуть и прямой цели. И мы видим, что Коллегия Экономии на первых же порах своей деятельности встретила усиленное противодействие и непреоборимые препятствия со стороны духовных властей. Дело сразу затянулось из-за недоставки монастырями соответствующих ведомостей и описей; a когда оно дошло до правежа сборов и недоимок, то почти совсем остановилось. Коллегия Экономии рассылала строжайшие предписания, но они не исполнялись; она командировала по монастырям нарочных комиссаров с особыми полномочиями; эти комиссары пускали в ход все – и увещевания, и угрозы, и свои мышцы, и топтунки, и батоги, и шелепы, и цепи, и тюрьмы, но все оказывалось напрасным: правеж шел плохо, a недоимки увеличивались. Росту их немало помогали и сами комиссары: пользуясь отсутствием правильного контроля, они усиленно брали взятки и деньгами и натурой, нередко утаивали и растрачивали собранные деньги, предоставляя монастырям и их крестьянам отвечать за все. Правежу недоимок не помогло и царствование Анны Иоанновны со всеми ужасами Бироновщины. Впрочем, во время этого царствования был сделан еще один шаг к полному решению вопроса: 15 апреля 1738 г. Коллегия Экономии, по именному указу, была передана из Синода в ведение Сената. При Елизавете Петровне, всегда покровительственно относившейся к духовенству н его интересам, Коллегия Экономии в 1744 г. была закрыта, с переименованием её в Канцелярию Синодального Экономического Правления и с передачей её дел снова в ведение Синода. В состав этой Канцелярии вошли и духовные лица. Сбор опять начал уменьшаться, средства Канцелярии – истощаться, a недоимки возрастать; так что в 1748 г. пришлось затребовать новые ведомости из монастырей, и опять поднялась волокита, занявшая почти всю эпоху царствования Елизаветы. Таким образом, намеченное правительством решение главного вопроса снова отодвинулось на четверть века назад. Это поняла и сама Государыня: 30 сентября 1757 г., присутствуя в Конференции, она «усмотрела, что монастыри суетное себе делают затруднение управлением вотчин a потому за потребно нашла монашествующих, яко сего временного жития отрекшихся, освободить от житейских и мирских попечений». Руководясь этими соображениями, Императрица начала было вводить новые порядки, но смерть помешала ей осуществить свои планы. Петр III, известный своим нерасположением не только к духовенству, но к самой православной вере и Церкви, дал новый резкий толчок ходу начатого дела: решив в точности выполнить планы Петра I, он восстановил Коллегию Экономии со всеми её правами, ввел подушную подать и оброки с монастырских крестьян, назначил духовенству жалованье. Под влиянием крутых мер реакция среди духовенства снова усилилась на чисто финансовой почве, но уже очевидно было, что решение вопроса близится к концу, хотя духовенству предстояло пережить еще новую неожиданную перипетию в борьбе за вотчины при Екатерине II. Вскоре после вступления на престол эта Императрица, присутствуя в Сенате, признала отобрание церковных имений «мерой необдуманной « ; эту мысль она подробнее развила в указе от 12 авг. 1762 г.: «Отнятие из ведомства духовного чина деревень и прочих имений учинено без всякого предыдущего порядка и рассмотрения. Кажется, надобность состояла только в том, чтобы отобрать y духовных имения. Не имеем мы намерения и желания присвоить себе церковные имения»... Далее указом предписывалось движимые и недвижимые имения возвратить ъ управление духовенства, a доходы архиерейских домов и монастырей предоставить в их распоряжение на покрытие своих нужд, согласно Регламенту. Радостно встретил Синод и духовенство отмену распоряжений Петра III... но в 1763 г. была учреждена светская Коллегия Экономии, a 2 февраля 1764 г. подписан манифест, по которому церковные вотчины окончательно отошли в казну и были введены монастырские штаты. Последствия этого акта обнаружились в истории монастырей, как мы указали выше, довольно быстро. В качестве исторической справки к высказываемым мною положениям, я взял несколько сведений из истории Костромского Богоявленского монастыря, сгоревшего в 1847 г., и поместил эти сведения в приложениях к изданной мною книжке «Летопись Костромского Богоявленского монастыря, написанная после разгрому 7117 года мая 6 числа». Конечно, после подробного описания этой знаменитой когда-то обители, составленного В. Б. Баженовым, мне не пришлось сказать много нового, но как самую летопись XVIII в., так и приложения, извлеченные из документов, хранящихся в архиве Св. Синода, я считаю не лишенными интереса и объясняющими многое в истории монастырей вообще. Богоявленский монастырь был далеко не из бедных и малобратственных. За ним числилось по переписи 1678 г. 1419 дворов, по ревизии 1719 г. – 4014 душ крестьян, земли пашенной всякой 4707.5 четвертей в поле, покосов (копен) 8031 и лесу 397 десятин; a ко времени введения штатов за монастырем считалось 17 сел, при них 185 деревень с 4851 д. крестьян. По ведомости, составленной после 1739 г., в нем насчитывалось 50 лишь монашествующих и властей, т. е. гораздо более, чем в других, пользующихся известностью монастырях Синодальной области (Даниловым, Николо-Угрешским, Иосифо-Волоколамским и др.); при этом в жалованье братии было определено 250 руб., 250 четвертей хлеба; между тем как еще Монастырским Приказом на содержание властей, монахов и служителей этого монастыря было положено 269 руб. 81 коп. и 447 четв. хлеба да на церковные потребы – 30 руб. В ведомости о состоянии монастырей, составленной Счетной Экспедицией Коллегии Экономии в 1739 – 41 г., касса Богоявленского монастыря исчисляется так: приход окладной–денег 742 руб. 85 коп. и хлеба 206 четв., неокладной – денег 238 руб. 84 коп. и хлеба 423 четв. 2 чтк., итого 981 руб. 69 коп. денег и 629 четв. 2 чк. хлеба; расход: платится в Коллегию Экономии 699 руб. 38 коп. и 206 четв. хлеба, оставляется в монастыре 282 руб. 31 коп., из которых в местные губернские канцелярии платится 4 руб. 96 в / 4 коп., и – 217четв. 2 чк. хлеба; при этом на жалованье отставным штаб- и обер-офицерам и солдатам, присланным на пропитание, монастырь должен был затратить 68 руб. 92 коп., 50 четв. 6 чк. хлеба. Если в приведенных цифрах мы примем во внимание их пропорциональное отношение, для нас станет вполне понятным, почему эта обитель, при всех своих средствах, уже в XVIII в. затруднялась ремонтировать пришедшие в ветхость храмы и монастырские здания, a недоимка её за 1762–1763 г. возросла до 3474 руб. Нельзя, конечно, отрицать и других, так сказать, внутренних причин, таившихся в современных условиях жизни и быта монастырей и способствовавших их упадку. Противники иосифлян были во многом правы, имея в виду именно эти причины, a ход исторических событий значительно способствовал развитию этих причин. Государственное хозяйство, расстроенное крупными расходами Петра I, не могло прийти в порядок в течении нескольких десятилетий. Поэтому о неприкосновенности собственности, a тем более – церковной собственности, некогда было и думать. «Финансовая борьба светской и духовной власти была в полном разгаре. Едва ли которая-нибудь из них заботилась о пользе Церкви, о просвещении и благосостоянии народа. Ta и другая боролись из-за денег, не замечая за ними более высоких и настоятельных религиозно-просветительных задач»⁵ Рассылка по монастырям отставных офицеров и солдат вносила совсем нежелательный элемент в среду монашества. Наезды комиссаров и всякого рода подъячей челяди с их разнузданными аппетитами не могли, конечно, научить ничему доброму. И печальные результаты всего этого сказывались постоянно и повсеместно. Самоуправство, корыстолюбие и жестокость о.о. настоятелей с одной стороны, невежество, распущенность и склонность к кляузничеству братии – с другой подрывали в окрестном населении всякое доверие и уважение к монашествующим и отбивали желание поддерживать существование самых монастырей. Не миновал этой участи и Богоявленский монастырь. Из приложенного к «Летописи» синодского дела о похищении архимандритом Софронием церковных вещей, можно убедиться, как охранял этот архимандрит вверенное ему имущество. Обдирая с древних жалованных и жертвованных икон и крестов оклады, вытаскивая из них драгоценные камни якобы для своей новой архимандричьей шапки, сплавляя в слитки серебро, припрятывая, не ведомо для какого умыслу, зерно кафимское, винисы, лалы, червецы и яхонты в особые мешочки, – он продавал самые иконы скупщику по «сходной» даже для того времени цене. Любопытно, в этом случае отметить еще то обстоятельство, что местное начальство, в лице архиерея, всячески прикрывало этого архимандрита, вопреки синодским предписаниям. Судя по доносу Макария, архимандрит Феодосий, также не жалея для себя ничего монастырского, скупился для братии даже на яблоки, которых было премного, и которые возами посылались в соседний женский Анастасиин монастырь. Жизнь братии и пришлых лиц, угнездившихся в монастыре, дополняла эту картину. В доношении искусившегося в кляузах иеромонаха Макария, в конце концов сосланного за это искусство в другой монастырь, можно найти немало материалов для характеристики монастырской жизни, начиная с «необыкновенного хохотанья» монахинь, гуляющих в саду мужского монастыря, и кончая немилостивыми побоями, которые приходилось терпеть штатным слугам обители от архимандричьего келейника – беспаспортного детины светской команды. «Русская болезнь» – пьянство – одолевала всех: не пощадила она живущего в монастыре на покое заштатного архимандрита Иону, как не пощадила и игумению Анастасиина монастыря. 0 духовном служении, об усовершенствовании иночества и исправлении монашествующей братии заботиться было некому и некогда; a о.о. архимандриты и братия, видимо, основательно забыли прещение Адостола: «Ни лихоимцы, ни тати, ни пьяницы, ни досадители, ни хищницы царствия Божия не наследят» (1Кор.6:10). Далеко неоднократно приходилось Богоявленскому монастырю переведываться и с Тайной Канцелярией – по делам об оговорах в непристойных словах Её Императорского Величества, о напрасном кричании «слова и дела» по доносам о волшебстве и волхвовании. Последнего рода дела в XVII и XVIII вв. были в большом ходу. Для примера укажу на дело епископа Костромского Геннадия, по приказанию которого y архимандрита Андроника остригли волосы на голове и бороде, a снятые с шести монастырских служителей, заподозренных в краже, нательные кресты были отнесены для волшебства к женке-ворожейке. Немало хлопот причинило монастырю громкое дело Тверитинова. Таскали в Преображенский Приказ иеродиакона Иону и бывшего иеромонаха Руфина для свидетельствования: правда ли что проживавший при них в Богоявленском монастыре ученик Иван Максимов в разговоре с другими учениками молвил, что «и Николай Чудотворец будет в пекле»; a когда он, Максимов, захворал, и один из богоявленских монахов стал предлагать ему, чтобы он обещал молебствовать о здоровье своем Николаю Чудотворцу, то Максимов плюнул и ответил, что «Николаю Чудотворцу он будет покланяться только в аду»⁶ Многое пережил монастырь в это тяжелое для обителей время. Спрашивается: чего же он мог ожидать от правительства и окрестного населения, знавшего все это?... В третьей изданной мною книжке «Старииные волости и станы в Костромской стороне» я поместил довольно подробный труд о. М.Я. Диева, законченный им незадолго до смерти. Главное достоинство этого труда со стороны его обработки заключается в том, что автор умело воспользовался имевшимися y него источниками, список которых, помещенный в конце работы, нельзя признать обстоятельным и точным. Не ограничиваясь печатными изданиями, из которых многие являются теперь уже библиографическою редкостью, автор широко воспользовался и рукописным материалом, не исключая местных рукописей (Курганов и Волжевальский станы), а также писцовых книг (Клековская Лука, Пемская волость и др.). В отношении к истории монастырей подобные труды могут служить в качестве справочников для определения, напр., границ и размеров вотчин. Вопрос о распределении вотчин между монастырями далеко не разработан в нашей науке, несмотря на всю его важность. Вместе с тем, каждый, кому приходилось сталкиваться с этим вопросом, хорошо знает всю трудность его. При разработке этого вопроса постоянно приходится иметь в виду слишком многое. Переделы епархий и перемещение их границ служили причиной перехода вотчин из одной епархии в другую, как это произошло в Костромской епархии с Комелой, Лахостью, Матницким станом и др. В различных епархиях, a иногда – и в одной и той же, встречаются вотчины и волости одинаковыми названиями (Борок – Железный Борок, Андома, Нерехотский стан, Плесская волость); иногда в одном и том же стану, или волости, заключались вотчины нескольких монастырей и церквей (напр. в Мерском стане); при чем разновладельческие селения часто соприкасались одно с другим, как Никольская и Спасская слободы; деревни поступали в монастырские вотчины частями, как, напр. Елкутово Минского стана – в Костромской Анастасиин монастырь. Иногда делились на части и воды: так, в 1340 г. галичский князь Феодор Семенович отказал в Воскресенский Солигаличский монастырь четверть Чудского (Чухломского) озера. Мне кажется, что именно историю монастырей и все эти затруднения имел в виду покойный о. Диев при составлении своего труда, отдавая значительную долю внимания монастырским актам и снабжая описания отдельных местностей всеми имевшимися y него историческими справками и различными собственными предположениями, могущими хоть сколько-нибудь выяснить истину. Помимо этого своего назначения почтенный труд костромского историка может оказаться очень полезным пособием, на что я уже указал в предисловии, при составлении общего историко-географического словаря России, настоятельная нужда в котором уже давно чувствуется и сознается всеми любителями родной старины. В заключение имею честь предложить в дар Гг. членам Съезда мои издания, о которых я упоминал.

Член Съезда Ан. Титов