О сношении Римской церкви с Греческой после патриарха Фотия

Папа Стефан V, при самом начале своего правления в 885 году, объявил себя против патриарха Фотия, по примеру своих кратковременных предместников Марина и Адриана III. Он опять требовал суда над ним, когда император Лев, сын Василия Македонского, спасенный Фотием от гнева родительского, неблагодарно низложил его с кафедры по клеветам, для того, чтобы передать ее юному брату своему Стефану. Папа не отринул, однако, царевича патриарха, неправильно поставленного при жизни другого, как некогда Николай вооружался против поставления Фотия, хотя Стефан и сознавался Стилиану, митрополиту Неокесарийскому, жесточайшему врагу Фотия, что он видит разноречия в его письме, о низложении Фотия с письмом императора, который уверяет будто Фотий добровольно удалился в монастырь.¹ Сам государь, лишивший его престола без всякой законной причины, был в сильном негодовании на своих домашних клевретов, за то что не могли найти достаточных обличений против патриарха. Поборник православия и соборной независимости престолов Восточных, сделался жертвою козней палатных и скончался в уединении монастырском.

Стефан, который хотел, чтобы представители обоих патриархов явились на рассуждение в Рим, умер не дождавшись их, в общении с Церковью Восточною; когда же они пришли при его преемниках, то уже им некогда было заботиться о делах Востока. Формоз, епископ Портуенский, был поставлен на место Стефана, к соблазну многих, потому что был уже епископом другого города и следственно перешел с кафедры на кафедру, чего еще не случалось дотоле в церкви римской.² Сей Формоз был лишен сана, папою Иоанном VIII, за покушение овладеть его престолом и против жизни императора Карла Плешивого, если верить приговору Иоаннову; но вероятнее за то, что не одобрял незаконного венчания на царство Карла, вопреки прав старейшинства брата его Людовика Германского. Папа Марин, преемник Иоанна, восстановил Формоза в его степени. При нем явились посланные императора и бывшего патриарха Фотия, митрополит Стилиян, старался согласить разноречие своего письма с кесаревым, указывая в тоже время на противоречие в послании самого Стефана, который отвергал совершенно Фотия, как незаконно поставленного, но хотел, однако, чтобы его судили как епископа.³ Формоз отправил двух легатов в Царьград, для окончательного осуждения бывшего патриарха, но о их действиях не упоминается в летописях, и с тех пор умолкает история о деле Фотия, как о мнимой причине разделения между церквами; но не тут единственно должно искать сей причины.

В краткое свое правление Формоз успел венчать на царство двух весьма незначительных императоров, из рода каролингского, Гвидона герцога Сполето, и сына его Адалберта, влияние коих было нечувствительно для Рима, и потом еще третьего, короля германского Арнульфа, при жизни обоих, когда он спустился в Италию и овладел Римом; народ присягнул ему, с соблюдением, однако, верности папе. Стефан VI наследовал Формозу и осудил его память за то, что вопреки канонов, переменил кафедру; он даже велел выкопать его тело и посадил во всем облачении перед судилищем, поставив за ним ответчика. Папа сам допрашивал мертвого как бы живого: как дерзнул он, будучи уже епископом, покуситься на кафедру римскую?⁴ Тогда произнес над ним торжественный приговор и, отрезав ему сперва три пальца, а потом голову, велел бросить в Тибр. Но сам он вскоре получил достойное воздаяние за свою жестокость, потому что был свержен с престола, заключен в темницу и там удавлен. Сомнительно, чтобы такие папы могли иметь какое-либо влияние на дела церковные!

Преемники его, Роман и Феодор, скончались через немного дней. Тогда произошло смятение в Риме, который разделился между двух искателей престола, Сергием и Иоанном. Первый бежал в Тоскану, где в ожидании папства прожил семь лет, под покровительством маркиза Адальберта. Второй занял кафедру и управлял два года, стараясь водворить мир в своей епархии, возмущенной соблазнами Стефана VI; он осудил на соборе его бесчинные поступки против усопшего Формоза; все те, которые дерзнули святотатство выкопать его тело и бросить в Тибр, отлучены были от церкви; в числе отлученных находился и Сергий, домогавшийся кафедры и получивший ее в последствии. В таком хаосе было внутреннее правление церкви римской что, для водворения порядка, вот какое замечательное правило издано на соборе.⁵

«Святая римская Церковь терпит большие насилия при кончине пап. Это происходит от того, что их посвящают без ведома императора, не ожидая, по обычаю и правилам, присутствия его комиссаров, которые бы воспрепятствовали беспорядкам. Посему мы хотим, чтобы отныне папа избирался, в собрании епископов и всего клира, по просьбе сената и народа, и потом был бы торжественно посвящаем в присутствии поверенных императора. Никто да не дерзнет требовать от него вновь вымышленных клятв, дабы не соблазнить церкви и не уменьшать достоинства царского. Взошел также нечестивый обычай, грабить по смерти каждого папы патриарший дворец, и грабежи сии распространяются по Риму и его предместьям; таким же образом поступают и с домами епископов, по смерти каждого из них. Посему мы запрещаем сие на будущее время, не только под страхом церковной эпитимии, но и гнева царского». При таких смутных обстоятельствах, была ли возможность римской церкви управлять Вселенскою?

В Равенне подтверждены были деяния сего собора, в присутствии императора Ламберта, которого папа признал законным вместо Беренгария, герцога Фриульского, венчанного папою Формозом, когда жив был еще и третий император Арнульф, ибо дела гражданские были в таком же беспорядке, как и церковные. Иоанн просил у признаваемого им за императора Ламберта, защиты от всех насилий, которые терпит римская Церковь, доведенная до такой крайности и убожества, что уже не в силах подавать милостыни и платить жалованья своим клирикам. Император обещал соблюсти неприкосновенными привилегии римской церкви, но требовал, чтобы и римляне всякого звания, имели право прибегать к его покровительству, без личной для себя опасности.⁶

К тому же благонамеренному папе обратились епископы баварские, с жалобою, что при его предместниках посланы были самовольно к славянам моравским три епископа, которые вторглись в духовную область архиепископа Пассавского и тем возбудили неповиновение в его пастве; моравы же хвалились, что они получили сих епископов, силою денег, из Рима, и таким образом распалась на части одна епархия.⁷ Если подчиненные папе, епископы немецкие, могли жаловаться ему на неподобающее нарушение иерархических прав, то как же было патриархам Игнатию и Фотию не защищать прав своих на Болгарию, обращенную их проповедью, откуда римские священники старались вытеснить греческих. Это было, однако, главною причиною неудовольствия пап против Фотия, после его законного возвращения на кафедру; одна только благовременная кончина спасла и самого Игнатия от анафемы римской, хотя он и признается теперь святым на Западе.

Иоанн IX был в дружественных сношениях с Царьградом; он писал к Стилияну Неокесарийскому, похваляя его за ревность к примирению враждующих по делу Фотия, и хотел, чтобы патриархи Игнатий и Фотий, Стефан и Антоний, оставались в той степени, в какой были признаны его предместниками.⁸ Замечателен в Константинополе ряд великих мужей церкви, в то время как в Риме почти их не было, посреди непрестанных смут. Не говоря о святых: Тарасии, Никифоре, Мефодии, Игнатии, которые были подвижниками во дни иконоборства, мы видим, что и после великого Фотия украшали также кафедру Константинопольскую благочестивые святители, подобно Антонию, причтенному к лику святых, Николаю Мистику, или тайному советнику императора Льва, Антонию Студиту, Полиевкту, Хрисоверху и другим, коих назову в свое время. Благочестие и просвещение были на стороне Царьграда, когда в Риме бушевали страсти и епископы, подобные Иоанну IX и Венедикту IV, его преемнику, были редкими явлениями на сей кафедре и то на краткое время. Достойно внимания, что по словам Флери, жаловался Венедикту один из французских епископов, Аргрим Лангрский: «что по причине беспорядков политических, с давнего времени, не освящалось святое миро в его анархии и не были конфирмованы младенцы».⁹ Не явствует ли из сего письма, что бывало и на Западе, как доселе на Востоке, таинство миропомазания служило для утверждения к вере младенцев?

По смерти Венедикта избран был Лев V, но спустя два месяца свержен с престола, природным римлянином Христофлом и посажен в темницу. Здесь опять является с одной стороны твердость святителей греческих, а с другой потворство римских.¹⁰ Император восточный Лев хотел вступить в четвертый брак, вопреки законов церковных. Патриарх Николай Мистик, бросившись к его ногам, умолял не помрачать достоинства царского к соблазну всей церкви, но помышлять более о страшном судилище Царя Царей; он просил по крайней мере призвав легатов римской и прочих патриарших кафедр, для соборного рассуждения сего дела. Однако, не дождавшись их, Лев был тайно обвенчан; патриарх запретил венчавшего его священника и не допустил в церковь самого императора, дозволив ему только входить в притвор оглашенных. Так как пронеслась молва, что легаты римские пришли с целью утвердить незаконный брак, то святитель не хотел быть с ними в общении и продолжал с твердостью противостоять мольбам и угрозам кесаревым, доколе наконец сослан был в заточение, со всеми единомышленными епископами. Легаты римские председательствовали на соборе, на котором был низложен патриарх Николай, вопреки всем законам церковным, потому только что стоял за их целость, и Евфимий, муж, впрочем, благоговейный, поставлен на его место. Вот какова была правда римская, столь щекотливая в деле Фотия; это случилось не более двадцати лет после его вторичного низложения, и хотя о том пишет историк западный Флери, весьма не многие знают о сих неправильных действиях легатов римских против исповедника патриарха Николая, но все кричат против Фотия, не имея, однако, в чем упрекнуть его, кроме первого неправильного избрания, в то время как Фотий явно упрекал латинян, в отступлении их от догматов и канонов, и никто ему на это не отвечал. Кажется, пример патриарха Николая, равно как и самого Фотия, который не допустил до причастия Василия Македонского, когда он явился в храм, обагренный кровью своего предместника, императора Михаила, достаточно показывают, что не надобно быть державным папою, для того чтобы твердо хранись каноны церковные, как подобает верному служителю Христову.

Папа Сергий Ш, потворствовавший императору Льву в его незаконном браке, был тот самый пресвитер, который однажды домогался кафедры римской и отлучен от церкви Иоанном IX. Однако, влиянием маркиза Тосканского, успел он захватить престол папский и семь лет управлял церковью, осудив как самозванцев своих благочестивых предместников, Иоанна и Венедикта.¹¹ Но им самим и всею областью церковною управляли три развратные боярыни римские, Феодора с дочерями своими Марузиею и Феодорою. Старшая была в связи с Сергием и имела от него сына, который в свое время сделался папою, как бы по праву наследства, под именем Иоанна XI, другой же законный сын её Альберик, от маркиза Тосканского, сделался светским обладателем Рима.

Между тем в Константинополе, еще при кончине императора Льва, возвращен был на кафедру святительскую патриарх Николай;¹² он писал к новому папе Анастасию II, о незаконных действиях легатов Сергиевых, которые, казалось, пришли из Рима только для объявления войны: «но если превозносились первенством своей церкви, то, по крайней мере, должны были вникнуть в сущность дела и потом известить о том папу, а не соглашаться на неправильное осуждение тех, которые прогневали кесаря, потому только, что не могли одобрить его невоздержания. Неудивительно, продолжает святитель, если два или три человека могли увлечься; но можно ли равнодушно видеть то, что епископы Западные утвердили такое суждение, не рассмотрев даже дела, под предлогом снисхождения, как будто бы можно разрешать нарушение канонов и потворствовать разврату; это не значит подражать милосердию Божию, ибо оно только простирает руку грешнику, чтобы его восставить, но не позволяет пребывать во грехе. Слышно, что у римлян допускают четвертый и пятый брак для мужчин и только второй для женщин не странно ли это? Все сие пишу, заключает кроткий святитель, не для осуждения памяти кесаря и твоего предместника Сергия; оба они уже вышли из сего мира и предстоят судилищу высшего Судии; но император пред смертью, со слезами каялся в вине своей, и я также за него молился, когда возвратил меня к своей церкви. Но оставшихся следует наказать, потому что они клеветами своими, возбудили все сие смятение. Это твой долг; сего требует твое достоинство и честь кафедры римской». Какой урок из Царьграда первенствующему епископу! В этом послании, не видно той подчиненности, какой папы требовали себе от Востока, но уже нельзя было обрести на кафедре римской достоинства, подобавшего её епископам.

После Анастасия, происками Феодоры младшей, был возведен на престол её любимец Иоанн X, который сперва, по её же влиянию, достиг кафедры Равенской и потом овладел римскою.¹³ Иоанн, вместе с маркизом Албериком, ходил в поход против сарацин и явил первый пример епископа римского, в доспехах ратных, на поле брани, чему подражали в последствии многие из его преемников.

Однако, правление Иоанна, не смотря на все сии соблазны, продолжалось четырнадцать лет, и он опять венчал на царство императора Беренгария, которого первое венчание объявлено было незаконным, по соборному определению Иоанна IX. Произвол папский действовал в Риме свыше и вопреки всех канонов. Неужели в этом положении, в каком находилась римская церковь, в течении почти полувека, при Сергии и трех Иоаннах, под управлением трех нечестивых жен, избиравших на кафедру столицы своих сыновей или любимцев, необходимо было церковное общение с сими папами, как бы с правителями Вселенской церкви? Не только нельзя было ожидать от них какого-либо устроения дел церковных, но они сами были виною беспорядков на Западе и на Востоке, потворствуя страстям и нарушению канонов. Так, например, во Франции, владетельный граф Герберт принудил клир и народ Реймской церкви, избрать архиепископом его пятилетнего сына Гугона, удержав за собою управление имуществ церковных, и папа Иоанн утвердил это незаконное избрание, поручив только исполнение обязанностей церковных одному из епископов, участвовавших в столь беззаконном деле.¹⁴

В Царьграде, при императорах Константине Багрянородном и Романе, старались исправить на соборе беспорядки, возникшие, по случаю незаконного супружества императора Льва, признанного папою Сергием. Строго был воспрещен четвертый брак и третий допущен только как послабление с эпитимьёй; патриарх Николай писал по сему случаю к папе Иоанну¹⁵ «Ты знаешь какие огорчения мы терпели, в течении более пятнадцати лет, но когда наименее надеялись, Господь Иисус Христос умиротворил бурю и мы все вновь счастливо соединились в одно согласие». (По причине неправильного постановления нового патриарха Евфимия, при жизни Николая, возник внутренний раздор в церкви, но Евфимий скончался в стенах обители и все державшие его сторону присоединились опять к Николаю). «Посему мы к тебе пишем, продолжал святитель, чтобы восстановить общение, прерванное по трудным обстоятельствам, и взаимным посольством легатов, с той и другой стороны, условимся, что сей четвертый брак, бывший виною таких соблазнов, допущен не как правило, но случайно, ради снисхождения к государю, дабы не навлечь гневом его больше зол (Так снисходительно мудрый Николай давал средства римскому епископу, исправить погрешность своего предместника). Тогда опять начнут читать имя твое, вместе с нашим в диптихах (то есть на поминовениях церковных), в Константинополе, по существующему обычаю и мы будем наслаждаться совершенным миром. Император о том убедительно тебя просит, и ты опять пришлешь к нам легатов, чтобы мы могли взаимно рассудить о том, что может подлежать исправлению». И так вот в чем состояли отношения патриарха к папе: в общении молитвенном и взаимном поминовении, которое прекращалось, когда кто-либо подавал причину соблазна, как в этом случае Сергий, не только потворствовавший беззаконию, но и расстроивший внутренний мир церкви Константинопольской, неправильным избранием другого патриарха. Не ясны ли тут взаимные отношения равенства между иерархами, с соблюдением законных прав первенства римской кафедры?

Наконец папа Иоанн X был свергнут с престола, происками Маруции сестры той Феодоры, которая доставила ему престол, и заключен в темницу. Гвидон, муж сей Маруции, не смотря на то, что она была в связи с отцом его маркизом Адалбертом, задушил в тюрьме Иоанна и овладел Римом. Лев VI и Стефан VII, избранные по его влиянию, как тени проскользнули на кафедре римской. Маруция доставила кафедру сыну своему Иоанну, которого прижила с папою Сергием, и он был посвящен в епископа, хотя и вопреки канонов, потому что не имел двадцати пяти лет.¹⁶

Так нарушаемы были все правила церковные в Риме, возмечтавшем управлять вселенною! Нечестивая Маруция, овдовев вышла опять замуж, за Гугона короля Ломбардии, и властвовала с ним в Риме, доколе сын её Альберик, маркиз Тосканский, не изгнал короля из Рима и не заключил матери своей и брата папу Иоанна XI, в замок святого Ангела. В это время совершилось в Константинополе неправильное поставление царевича Феофилакта, сына императора Романа, на кафедру святительскую, при жизни патриарха Трифона; но папа Иоанн немедленно согласился на это избрание, не только чрез своих легатов, но и соборною грамотою. Он умер после двухлетнего правления, и несколько мало известных его преемников, один за другим, на краткое время избираемы были по воле маркиза Алберика, который в качестве патриция римского более двадцати лет властвовал в Риме. После его смерти восемнадцатилетний его сын был избран, вопреки канонов, папою, под именем Иоанна XII, и таким образом власть светская соединилась с духовною в одном лице владетеля Тосканского.

Со времени папы Иоанна XII начинается опять влияние императоров римских, уже не Каролингов, но династии Саксонской, на епископов древней столицы, против чего, сто лет спустя, с такою силою вооружился папа Григорий VII Гильдебрант.¹⁷ Иоанн сам накликал могущественного короля германского, будучи притесняем властителями Италии, Беренгарием и сыном его Адалбертом. Он отправил своих легатов к великому Оттону, просить его помощи, и король, спустившись в Италию, встречен был с большими почестями в Риме (960 г).. Папа венчал его императором и поклялся, над гробом святого Петра, со всеми властями римскими, никогда не выходить из его повиновения и не давать никакой помощи Беренгарию и его сыну. Оттон же, с своей стороны, возвратил римской церкви все, что было у нее отнято в Италии и подтвердил дарственные грамоты Пипина, Карла Великого и Людовика, со включением Рима и его герцогства, многих городов Тосканы, экзархата Равенского, Пентаполии, двух герцогств Сполетто и Беневента, и нескольких мест, в Кампании и Ломбардии, острова Корсики и самой Сицилии, если Бог возвратит ее из рук сарацинских, как сказано в грамоте. Это было самое щедрое и обширное из всех императорских даяний римской церкви и папа Иоанн XII, еще как наследственный владетель Тосканский, мог почитать себя одним из сильнейших государей в Италии, однако, на конце дарственной грамоты, приписано было такое условие: «все сие, с соблюдением владычества нашего и моих преемников».

В отношении избрания папского также клятвенное было обещание: что клир и вельможи римские будут совершать оное канонически, без всякого насилия и что новоизбранный не будет посвящен, доколе не даст торжественного обещания, пред царскими поверенными, соблюдать общие права. Комиссары императорские и папские должны будут доносить ежегодно о том, как совершаются суды в области римской, и сперва относить их на имя папы, если же откажется удовлетворить, то на имя императора; отселе явствует, что он предоставлял себе окончательное решение в делах судных и верховную власть в Риме. Подлинник сего важного акта, писанный золотыми буквами, по словам Кардинала Барония, хранился в замке Св. Ангела.¹⁸

Но едва только император удалился в Павию, как папа вступил в сношения с Адальбертом и клятвенно обещал ему действовать вместе с ним против кесаря, потому что тяготился его игом. Изумился Оттон и послал разведать истину в Риме, которого жители единодушно отвечали: «папа ненавидит кесаря, избавившего его от Адалберта, по той же причине, по какой и диавол ненавидит своего Творца, ибо император желает блага империи и церкви, папа же совсем противного. Палаты Латеранские сделались, из обителей святых – вертепом нечистоты, и благородные жены не ходят более в церковь апостолов, услышав, что не давно насиловал Иоанн замужних и девиц, ибо все почитает себе дозволенным; храмы опустели и разрушаются, с опасностью жизни для посетителей; вот почему Адалберт более по сердцу папе нежели император». Оттон сказал в ответ римлянам. «Иоанн еще молод и может исправиться добрыми советами».

Он двинулся с войском против Адалберта, тогда папа послал умолять его о мире, обещая исправить грехи своей юности, но упрекал и самого императора за то, что заставлял присягать покоряемые им города на свое имя, а не на папское. Оттон был столь снисходителен, что послал к папе двух епископов, оправдать перед ним свои поступки, и уверить, что никогда не думал присваивать себе достояние Св. Петра, но Иоанн не хотел слышать никаких объяснений и, когда узнал о приближении кесаря, бежал из Рима, взяв с собою все сокровища из храма апостолов. Римляне приняли с торжеством императора и опять присягнули ему в верности.¹⁹ По просьбе духовенства созван был собор, на коем присутствовали более сорока епископов, и когда спросил их император: почему папа избегает собора? – они отвечали: «что изумляются такому вопросу, один ли кесарь не ведает того что известным стало даже в Индии? Ибо преступления Иоанна так явны, что он сам уже не ищет их укрывать». Приступлено было к разбору обвинений, и они были столь ужасны, что император даже не хотел им верить, особенно доносу кардинала диакона Венедикта, о прелюбодеяниях, кровосмешениях, насилиях, грабежах, поджогах и жестокостях всякого рода, потому что он велел даже выколоть глаза своему духовнику. В числе обвинений было и то, что папа служил иногда обедню не приобщаясь сам, рукополагал всегда за деньги и однажды посвятил десятилетнего отрока в епископа, а диакона рукоположил на конюшне; носил часто ратные доспехи и, в непозволительных играх, клялся именами богов языческих. Император заклинал весь собор, именем Господа и пречистой его Матери и Святого апостола Петра, ничего не говорить против папы, чтобы не было сущею истиною и засвидетельствовано людьми, заслужившими общее доверие. Тогда все епископы, клир и народ, сказали единодушно: «если папа Иоанн не сделал того, в чем обвиняет его диакон Венедикт и даже более постыдных преступлений, то да не разрешит нас Св. Апостол Петр от грехов наших и будем мы под анафемою в день последнего суда; еще недавно, едва не захватили его вооруженным, по ту сторону Тибра», и кесарь должен был сознаться, что все его войско действительно видело папу в доспехах ратных.

Император написал письмо к папе, в котором сообщил ему страшные обвинения всего клира римской церкви и умолял поспешить оправдаться в сих тяжких нареканиях, обещая ему совершенную безопасность, и что ни в чем не будет поступлено в отношении его, вопреки канонов. Папа отвечал на это посланным к нему епископам: «я слышал, что вы хотите поставить другого папу; если так, то я запрещаю всех вас, именем Бога всемогущего, дабы вы не имели власти кого-либо рукополагать и даже служить литургию». (Если бы действительно папы имели такую власть, то нельзя было бы найти против них суда). Ответ сей возвещен был на соборе и, по совету вновь прибывших епископов, еще однажды писано было к папе: «ты не отвечал нам ничего существенного и не послал от себя поверенных, как бы надлежало, чтобы оправдаться. Если придешь на собор для ответа, мы уважим твое начальство; если же без всяких законных препятствий не предстанешь лично, мы не уважим твоего отлучения и обратим оное на тебя самого. Иуда получил вместе с прочими апостолами власть вязать и решить, но после своего преступления мог вязать только самого себя». Историк Флери замечает: если епископы полагали, что папа, своими преступлениями, потерял власть ключей, то это явное заблуждение. Но что же оставалось делать епископам, для прекращения соблазнов, если бы можно было изобличенному в злодеяниях, появлением на суд, избегать приговора и даже запрещать судей?

Иоанн действительно не явился и на сей второй зов, и посланные к нему два кардинала, пресвитер и диакон, не нашли его более на берегах Тибра, он удалился в пустыню римскую, с оружием в руках, и никто не знал куда следовало послать к обвиняемому еще одно приглашение на собор, но епископы, соединившись в третий раз, нашли излишним сей порядок, потому что не знали уже где искать подсудимого. Император сказал собору: «мы ждали папу, чтобы предложить обвинения наши перед его лицом, но так как мы, наверное, знаем, что он не явится, просим вас рассудить все его козни. Будучи притесняем Беренгарием и Адальбертом, он прислал к нам легатов, умоляя прийти в Италию, спасти его из их рук, что я и сделал, как видите с помощью Божией. Однако, не смотря на верность, в которой мне клялся над гробом святого Петра, он пригласил в Рим того же самого Адалберта, возмутил против меня народ и, в виду моих войск, сделался сам вождем ратных, облекшись в латы и шлем. собор да объявит свое решение», и собор отвечал «нужно необычайное врачество для такого зла, если бы своими развратными нравами папа вредил только самому себе, еще бы можно было терпеть, но скольких развратил он своим примером? Итак, мы просим тебя, чтобы это чудовище было изгнано из святой римской церкви, и на его место поставлен был бы человек благого примера». Когда император изъявил собору свое согласие, то все единодушно избрали протоскриниария римской церкви, Льва, мужа достойного по своей добродетели, и кесарь подтвердил сой выбор. Новоизбранный торжественно введен был в палаты Латеранские и потом посвящен в базилике святого Петра, и все дали ему присягу верности.

И так вот замечательное явление внутри самой римской церкви: – уже не Вселенский, но поместный собор её, в присутствии императора, с соблюдением всех канонов, низлагает своего папу за его нечестие, которое более нетерпимо было в церкви. Каким же образом граф Местр и другие восторженные защитники неограниченной власти папской, утверждают будто и Вселенские соборы не имеют такого права и даже сами бывают тверды, тогда только когда их признает папа, ибо он один, как наместник Петров и Божий, имеет перевес над всеми епископами вселенной и есть источник священства?

Практика важнее теории и деяния свидетельствуют исторически против мечтательной системы! Нельзя упрекнуть собор, бывший против Иоанна, в отступлении от канонов, однако, достойно внимания то обстоятельство, что актов его не находится в архивах римских, хотя он происходил в самом Риме, и там уцелела современная ему дарственная грамота императора Оттона. Но в римской церкви опытно знают, что полезнее для нее сохранить и что истребить; вероятно акты сии служили к обличению притязаний папских, и потому своевременно уничтожены, хотя подробное описание собора сохранилось в современной книге Луитпранда, епископа Кремонского.²⁰

Какие же были последствия сего собора? Как только отпустил войска свои император, чтобы не обременять постоем города, римляне, тайно возбужденные Иоанном, сделали заговор против кесаря и хотели его умертвить, но заговор открылся и виновные преданы заслуженной казни. Но когда Оттон, несколько дней спустя, выступил из Рима, доверчиво возвратив заложников, по просьбе нового епископа Льва, римляне опять возмутились и впустили в город бывшего своего Владыку. Лев бежал к императору, Иоанн же велел отсечь правую руку кардиналу диакону Иоанну, а нос и два пальца протоскриниарию Азону. Немедленно созвал он на собор шестнадцать епископов, хотя некоторые из них присутствовали при его низложении и спросил их «можно ли признавать законным собор соединившийся, насилием кесаря, в отсутствии папы и в его же базилике?» Малодушные объявили собор свой незаконным, а папу Льва духовным прелюбодеем, вторгшимся в церковь.²¹ Потом, по требованию Иоанна, осудили тех, которые дерзнули посвятить Льва и произнесли против него самого отлучение церковное.

Иоанн XII умер вскоре после собора и смерть его была достойна всего течения жизни, застигнув его в прелюбодейных объятиях; он властвовал, однако, более восьми лет, как светский государь дома Тосканского, столько же сколько и папа. Римляне, забыв свою присягу кесарю и законному епископу, избрали на место Иоанна кардинала диакона Венедикта V.

Раздраженный император осадил Рим, который мужественно защищал против него сам Венедикт, но город был вынужден сдаться голодом, римляне выдали ему своего Владыку. Опять соединился собор в Латеранских палатах, под председательством Льва VIII. Венедикт, в полном облачении, приведен был теми, которые его посвятили, и архидиакон спросил его от лица собора «кто дал ему права облечься в ризы святительские, при жизни законного папы Льва, которого он сам вместе с другими избрал, после низложения Иоанна, дав присягу императору, что без его согласия никого не будет избирать, ни посвящать?» Венедикт отвечал только: «согрешил, помилуйте». Кроткий император со слезами стал умолять собор помиловать Венедикта, ибо сознавал себя виновным, и он, бросившись к ногам кесаря и папы, гласно называл себя самозванцем; с него сняли омофор, отняли у него посох и, посадив на землю, разоблачили совершенно. Папа лишись его епископства и священства, сохранив ему, только из уважения к ходатайству кесаря, прежнюю его степень диакона римской церкви, с тем, однако, чтобы никогда не жил в Риме. На этом соборе папа, со всем своим клиром и народом, подтвердил опять императору Оттону и его преемникам, право назначать себе наследника по королевству Италии, утверждать пап и давать инвеституру епископам, так что, без его согласия, нельзя было избирать ни патриция, ни епископа, ни папу, все сие под страхом отлучения церковного, изгнания и даже смерти, по примеру папы Адриана, давшего Карлу Великому, вместе с степенью патриция, право утверждать пап и епископов.

Лев VIII скончался после полугодового правления, на его место, с согласия императора к которому посылаемы были легаты римские, посвящен был епископ города Нарни, под именем Иоанна XIII, но в начале своего правления, он так горделиво обращался с вельможами римскими, что они заключили его в замок святого Ангела и потом сослали в Кампанию, где и скитался около года. Страх пришествия императора смирил мятежных, и папа возвратился в Рим, где жестоко наказал выданных ему возмутителей.

Так действовали первосвященники римские! Какая разница с Константинопольскими! Там святительствовал к это время благочестивый Полиевкт, после Феофилакта, бывшего царевича, который один только, из всего ряда патриархов прежде и после него восседавших на кафедре Царьграда, был её недостоин, по рассеянному образу своей жизни, несообразной с духовным званием, тогда как подобные примеры беспрестанно повторялись на кафедре римской. Блаженный Полиевкт, крестивший нашу блаженную Ольгу, был образцом смирения и постнической жизни, но вместе с тем умел быть исповедником истины, когда дело шло до соблюдения канонов.²² Император греческий Никифор Фока, избранный вдовою Романа Феофаниею, хотел после сего второго брака взойти в алтарь, но патриарх не впустил его, доколе не исполнил эпитимии положенной на двоебрачных. В последствии, когда кознями той же Феофании, умерщвлен был император Никифор и Цимисхий избран на его место, Полиевкт не хотел венчать его на царство и даже впустить в церковь, доколе не совершил покаяния и не удостоверил святителя, что руки его не были обагрены царскою кровью, ибо не он был исполнителем воли Феофании. Тогда Полиевкт настоял, чтобы все виновные понесли заслуженную казнь и сама императрица сослана в заточение, Цимисхий же, за участие в заговоре, должен был подвергнуться эпитимии церковной и раздать обильную милостыню нищим.²³

Взаимное недоброжелательство, однако, уже проявлялось между церквами, римскою и греческою. Папа Иоанн ХIII, учреждая в Праге епископство, по просьбе Богемского герцога Болеслава, требовал, чтобы не следовали в Богемии греческим обрядам, болгар и русских, и не употребляли бы при богослужении славянского природного языка, но, чтобы избран был епископ, сведущий в латинском языке, который бы держался обрядов латинян.²⁴ От чего же такая ревность?

Со своей стороны, несколько позже, император Никифор внушил патриарху Полиевкту, возвести в Италии кафедру Отрантскую, зависевшую тогда от престола Константинопольского, на степень архиепископии, и не дозволять, чтобы в подведомственных ей пяти епархиях, в Апулии и Калабрии, совершалось богослужение иначе как на греческом языке, поскольку, по словам императора, папы того времени все были святотатцы и симониане, и это нарекание отчасти справедливо.²⁵

Епископ Кремонский Луитпранд послан был в Константинополь, императором Отгоном, чтобы просить для сына его, нововенчанного Оттона II, сестру юных кесарей Василия и Константина, царевну Анну, но не были миролюбивы сношения епископа с двором царским. Император Никифор упрекал Оттона, пред лицом его посланника, за то, что овладел его древнею столицею Римом. Луитпранд, с своей стороны, осуждал бездействие прежних императоров греческих, которые предоставили Рим его судьбе и всем ужасам безначалия, от коих спас его Оттон. «Вы не римляне, а лангобарды» сказал однажды Никифор за столом послу и тот отвечал: «действительно между нами почитается за великое бесчестие назвать кого-либо, из франков или саксов, римлянином».²⁶ Папа прислал от себя также легатов ходатайствовать о браке юного Оттона, но они не были приняты с честью в Царьграде, в отсутствии императора и даже посажены в темницу, за то что Иоанн, в письме своем, не называл императора римским, а только греческим. Сам Луитпранд был задержан и старался извинить папу, говоря будто он думал угодить кесарю, видя, что самодержец и весь его народ оставили обычаи и одежду римскую, но что впредь будет писаться титул царский как следует, этим утолился гнев императора; он дал от себя Луитпрапду письмо к Оттону, но сановники царские говорили ему, что не признают папу достойным царского письма, и потому только брат кесарев, Курополат по чину, к нему писал, не через его легатов, а через Луитпранда. Вот как невысоко судили тогда в Царьграде о достоинстве папском, после долгого позора римской церкви, хотя и не было еще разрыва. кесарю Западному отказали в браке и, по дивному промыслу, Царевна Анна была предназначена нашему равноапостольному князю Владимиру.

Преемниками Полиевкта, долго управлявшего своею паствою, были благоговейные иноки, Василий, Антоний Студит, и Николай Хрисоверх, достойно восседавшие на кафедре к назиданию православных. В Риме же преемником Иоанна был Венедикт, считаемый шестым, хотя предшествовавший Венедикт был лишен сана, как самозванец» и следственно напрасно поставлен в ряду законных пап.²⁷ По ненависти римлян новый их епископ был схвачен вельможею Кресцентием, сыном знаменитой Феодоры и папы Иоанна, и задушен в темнице. Вонифатий VII, поставленный еще при его жизни из диаконов римской церкви, вскоре был изгнан и бежал в Константинополь, где действительно не могли уважать таких пап; наконец избран Венедикт VII, из родственников Алберика, бывшего властителя римского, потому что светское начало преобладало при назначении первосвященников, но в Риме неспокойна была почти каждая перемена властвующего епископа, на шаткой хотя и державной кафедре. После Венедикта VII, управлявшего семь лет, избран Иоанн XIV из епископов Павийских, бывший канцлером императора Оттона, хотя перемещение с кафедры на кафедру не было в правилах римских.²⁸ Через восемь месяцев, антипапа Вонифатий VII, бежавший в Константинополь, возвратился, услышав о смерти своего соперника Венедикта, и с помощью приверженцев заключил Иоанна в замок святого Ангела, где он умер от голода. Но и году не просидел жестокий Вонифатий на престоле римском; он внезапно умер и так велика была к нему общая ненависть, что домашние его влачили по улицам бездушный труп и, пронзив копиями, бросили его близ статуи великого Константина.

Все сии папы числятся, однако, между преемниками Петровыми, хотя иногда так запутана их последовательность, что антипапы принимаются за настоящих пап, как например Венедикт V, вторгшийся и низложенный при жизни Льва VIII, и этот седьмой Вонифатий, дважды вторгшийся с насилием на кафедру, и еще несколько других. Иоанн XV, римлянин происхождением и пресвитер саном, был наконец законно избран и управлял церковью десять лет. Не слишком почтительно судили тогда, о власти епископа римского, даже западные подчиненные ему епископы. Вот что писал ученейший муж своего времени и наставник императора, Герберт, избранный архиепископом в Реймс, на место низложенного собором Арнульфа, когда обоих их не признал Иоанн XV.²⁹

«Противники наши говорят, что для низложения Apнульфа надобно было ожидать решения епископа римского; могут ли они доказать, что суд его выше суда Божия? (ибо Арнульф осужден был соборно). Смело говорю, что если сам епископ римский согрешает против своего брата и будучи несколько раз предварен, не повинуется церкви, то и на него, по заповеди Божией, должно смотреть как на язычника и на мытаря. Чем выше сан, тем опаснее падение. Если он почитает нас недостойными своего общения, потому только, что никто из нас не хочет судить вопреки Евангелия, то не может, однако, удалить нас чрез это, от общения Христова и лишить жизни вечной. Не следует относить к епископам то, что великий папа Григорий говорил о пастве: что она должна бояться суждения своего пастыря, справедливо ли оно или нет, потому что нельзя называть епископов паствою; это относится к народу. Не должно давать случая врагам нашим говорить, что священство, которое есть единое во всей церкви, до такой степени подчинено одному, что если обольстят его деньгами и ласками, страхом или даже неведением, то уже никто не может быть епископом, не приобретя себе его милости такими средствами. Общий закон церкви есть святое Писание, правила и определения римской церкви, поскольку они с Писанием согласны. Всякой кто отклонится от сих правил да будет ими осужден; кто же соблюдает их, да пребудет в мире».

Вот как в исходе десятого века, в 993 году, судил о власти папской, один из старейших архиепископов Франции, который даже в последствии сам взошел на престол папский, и как это изменилось с того времени!

Иоанн XV умер спокойно на своей кафедре, когда король германский Оттон III находился в Италии. Посланные из Рима ожидали его повелений, для избрания нового епископа, и он указал на своего племянника, из придворных клириков, еще юного годами, который посвящен был под именем Григория V и сам венчал дядю императором. Но как только удалился Оттон, беспокойный вельможа Кресцентий возбудил опять смятение в Риме и заставил бежать папу. Собственный духовник его и кесарев, инок греческий, достигший происками кафедры Равенской, умел снискать себе богатыми дарами милость Кресцентия и был возведен на римский престол, под именем Иоанна XVI. Григорий заочно предал анафеме своего соперника и вместе с императором подступил к Риму. Антипапа бежал, Кресцентий заключился в замок св. Ангела, но Иоанн был схвачен, ему отрезали нос и язык, и выкололи глаза. Блаженный Нил, знаменитый отшельник греческий, уважаемый папою и императором, поспешил в Рим ходатайствовать за своего соотечественника, и Оттон преклонялся на милость, но папа, еще недовольный тем что претерпел его соперник, велел возить его на осле по всему городу, в одежде святительской, обращенного лицом к хвосту ослиному, который держал в руках.³⁰

Жестокий Григорий умер после двухлетнего правления и наставник кесарев, Герберт, из архиепископов Равенских, возведен был на кафедру римскую, под именем Сильвестра II. Не видно, однако, чтобы изменил он мнения свои о папстве, какие имел, будучи еще в Реймсе, потому что нам не осталось от него никакого письменного их опровержения, и в этом случае можно признать их не погрешительность, засвидетельствованную верховным саном Сильвестра. Ему наследовали два Иоанна, под числом XVII и XVIII, и так антипапа Иоанн почитается законным, потому что сохранил степень XVI. Как же отличить истинных первосвященников от незаконных, для общения с ними Вселенской церкви? При Иоанне XVIII, который управлял мирно в течении более пяти лет, что случалось довольно редко, церковь Константинопольская, по свидетельству западных историков, была еще в союзе с Римскою т.е. в 1009 году, и там поминалось имя папы, вместе с прочими именами патриархов. Это собственные слова Флери, и не выражают ли они совершенного равенства между церквами?³¹

После кончины Сергия IV, преемника Иоаннова, опять разделился на партии Рим, при избрании своего епископа, потому что временно ослабела власть императоров. Одни избрали клирика Григория, другие же епископа Остии Иоанна, сына графа Тускулумского, потому что владетельный дом сей продолжал иметь влияние на Рим. Он принял имя Венедикта VIII, но принужден был бежать в Германию, искать помощи короля Генриха, против своего соперника: таково было бедственное положение римской церкви. Генрих возвратил его на кафедру и сам, будучи венчан императором, подтвердил ему все древние грамоты на область римскую.³²

Достойно внимания одно важное обстоятельство, которого, однако, историк Флери касается только как бы мимоходом.³³ Покамест император Генрих был в Риме спросил он клириков: «почему у них после Евангелия, не поется символа, как в прочих церквах?» Они отвечали: «что римская церковь, не будучи никогда заражена никакою ересью, не имела нужды объявлять веры своей чрез символ». (Не напоминает ли это слова Петровы, предшествовавшие близко его падению «аще и все соблазнятся о тебе, аз никогда же соблазнюся». (Мф.26:33) О если бы римская церковь, превозносящаяся его преемством, подражала и его покаянию в своих погрешностях! Действительно в символе веры и обнаружилась главная её погрешность, как бы в обличение неуместного превозношения, ибо неправильное прибавление в символе, о исхождении Духа Святого и от Сына, вопреки соборов Вселенских, послужило камнем преткновения и виною разрыва между церковью Западною и Восточною. Император, продолжает Флери, убедил, однако, папу Венедикта VIII петь символ веры на божественной литургии, о чем свидетельствует Бернон аббат Рикенонский, находившийся при этом лично, это случилось в 1014 году.

Событие сие, по-видимому столь незначительное, объясняет, однако, многое. Очень естественно, что при гробе апостола Петра, над которым папа Лев III повесил для охранения веры, две серебряные доски, с начертанием символа, без неправильного приложения, совестно и едва ли возможно было читать оный с сим приложением, как бы вопреки и даже с явным преслушанием заповеди папской, основанной на Вселенском соборе. По сему и папа Иоанн VIII ещё мог извиняться пред патриархом Фотием в этом неправильном обычае, вкравшемся в церковь, который по словам его следовало исправить, ибо в то время церковь римская только терпела оный у других, не допуская у себя, так как не пели символа в Риме. От того и Восточная церковь пребывала в союзе с Западною, поскольку еще не было явного исповедания нового догмата у первосвященников римских, которые для неё были представителями Западных церквей, и она не входила мимо пап, в исследование их веры, хотя Фотий обличал вообще нововведения латинские.

Когда же, в 1014 году, император Генрих II ввел окончательно в римскую церковь ту погрешность, которую за двести лет пред сим, без успеха ей навязывал другой император Карл Великий, и папа Венедикт VIII, не имевший твердости и духовных познаний Льва III, согласился торжественно петь символ в церкви, с прибавлением и от Сына: весьма естественно, что это произвело соблазн на Востоке, куда со временем достиг слух о сей новости. Быть может, и даже вероятно, что тогда были сняты скрижали Льва, свидетельствовавшие в пользу православия, над гробом Св. Петра, чтобы не обличать поющих иное в символе. Замечательно и то, что в римской церкви, которая хвалится независимостью своих первосвященников и их непогрешимостью в догматах, светское лице, кесарь навязывает новый догмат в символ веры и папа приемлет оный, без соборного рассуждения, из политических видов своей мирской области, потому что обязан был кесарю возвращением на престол у него похищенный соперником. Пусть отвечают на это римляне!

Венедикт VIII, был исполнен воинственным духом своего племени.³⁴ Собрав епископов и клир ходил он с вооруженною силою против сарацин, сделавших высадку на поморье римское, и совершенно их разбил. Жена князя сарацинского досталась в плен победителю, и ей отсекли голову, в наказание за побег мужа, а папа взял себе её богатый венец, как это все в духе епископском! Брат его, будучи мирянином, силою денег и влиянием графов Тускулумских, поставлен был как законный наследник на кафедру римскую, и управлял ею девять лет, под именем Иоанна XIX. Куда же скрылась щекотливость римская, не хотевшая признать Фотия потому только, что он из мирян прошел в шесть дней все степени духовные?³⁵ Флери говорит: будто император греческий Василии Вулгароктоп и патриарх Евстафий, богатыми дарами, домогались от сего папы согласия на титул Вселенского, по церкви Восточной для патриарха, как папа носил его повсеместно, а так как в то время корыстолюбие господствовало в Риме, то предложения греков были приняты благоприятно; но когда разнеслась о том молва по Италии и Франции, возник общий ропот и греки возвратились без успеха в Царьград. Все это похоже на вымысел, потому что патриарх Константинопольский давно уже носил титул Вселенского, и этот самый император Василий дал титул Вселенского судии патриарху Александрийскому, который именуется и папою подобно римскому; дал же зато, что святитель сей рассудил и примирил его, императора Вселенского с патриархом Вселенским Царьграда. Зачем же было еще домогаться признания сего титла в Риме, когда и римский папа, Вонифатий III, преемник святого Григория Великого, получил оное по милости императора Фоки, насильственно похитившего престол царский?³⁶

Во все сие время смут римских, церковь Восточная, как бы обновленная мужественным исповеданием православия, в долгою бурю иконоборства, отличалась святостью своих первосвятителей и, как я уже сказал, один только царевич Феофилакт, напомнил ей отчасти беспорядки державных властителей римских, коими страдала их церковь в течении полутора века. Евстафий патриарх, весьма благоговейный, принял кафедру от Сергия, который двадцать пять лет украшал ее своими пастырскими добродетелями и передал другому благоговейному мужу, Алексию игумену Студийскому. Алексий восстановил соборно порядок в обителях иноческих, оградив их от произвола и насилия мирян, и запретил неправильные сборы самих епископов в своих епархиях, заботясь преимущественно о утверждении дисциплины церковной. Что же напротив того видим мы в Риме, по свидетельству его же историков?³⁷

Папа Иоанн XIX, после пятилетнего правления, изгнан возмущением римлян, которые даже хотели умертвить его, но император германский Конрад поспешил в Рим и восстановил папу. Кто же набран по смерти Иоанна? Двенадцатилетний его племянник, сын Алберика графа Тускулумского, силою денег, под именем Венедикта IX, и оставался на кафедре более 10 лет, оскверняя ее нечестивою жизнью, ибо, как говорит Флери, симония господствовала в Риме слишком 25 лет. Но есть ли это более история герцогства римского нежели церкви, ибо властители её избирались постоянно из владетельного дома Тускулумского или Тосканского, как бы по праву наследства, вопреки всех канонов, и можно ли почитать их за вселенских правителей церкви Христовой? Наконец Венедикт вынужден был удалиться и на его место поставили сперва Сильвестра III, а потом Григория VI, благочестивого протоскриниария римского, которому Венедикт уступил, за известную сумму денег, права свои, чтобы на свободе предаться чувственным наслаждениям.³⁸

Григорий нашел дела церковные в самом бедственном положении: патримонии были расхищены, окрестности столицы наполнены разбоями; в самом Риме обнажали оружие даже в церквах, чтобы схватить с алтарей богатые приношения, как только они являлись. Папа начал с увещаний и потом должен был действовать оружием, чтобы хотя несколько восстановить порядок, но он тем возбудил негодование римлян, и они жаловались на него королю германскому Генриху III. Григорий принужден был отказаться от кафедры, когда пришел сам король рассудить их и вместе с тем искать себе венца императорского. Саксонский епископ занял кафедру римскую, под именем Климента II, потому что, как говорит Флери: к стыду римской церкви, не нашлось человека достойного запять высокую степень папства. Напрасно будут говорить римляне, что личность их епископов не имеет никакого отношения к их системе вселенского управления церкви; нельзя не обращать внимания на сию личность, если с нею, более или менее, связаны судьбы всего христианства, как с источником священноначалия, особенно когда в течение 150 лет, с малыми лишь промежутками, беспрестанно повторялись такие страшные личности на кафедре римской.

После смерти Климента, скоро последовавшей, Венедикт IX ворвался опять на кафедру, но был убежден ее оставить, блаженным отшельником Варфоломеем. Наконец, по воле императора, назначен был против своего желания добродетельный епископ Брунон, под именем Льва IX и с радостью принят клиром и народом в 1049 году.³⁹ Желая водворить порядок в римской церкви, он созвал собор и хотел отрешить всех епископов и священников, поставленных на мзде; но сделалось волнение в народе, потому что все почти церкви остались бы без богослужения, и папа должен был опять разрешать виновных, довольствуясь их эпитимией; таково было в то время состояние Рима. Лев IX странствовал по Германии и Франции, везде стараясь водворить порядок, и с его времени начали прекращаться соблазны римские; но и он, будучи увлечен воинским духом Запада, не почитал странным идя епископа носить оружие на поле ратном и даже взят был в плен норманнами, против которых выступил в поход, когда воинственный народ сей появился в южных пределах Италии.

Внутреннее управление церкви, тесно связанное с обстоятельствами внешними, постепенно облекалось на Западе в свою исключительную форму, несвойственную Восточной, которая следовала апостольским началам, в отношениях клира и епископов между собою и с светскою властью; догматы и обряды богослужения сохранились в невредимой целости на Востоке, ибо никто не дерзал самовольно их касаться. Изменения же на Западе послужили поводом к обличениям, со стороны патриарха Константинопольского Михаила Керулария, который, однако, не выступил из пределов своей церковной области, когда вместе с архиепископом Болгарским Львом, в 1053 году, написал пространное послание к Иоанну епископу Транийскому, в южной Италии, касательно опресноков, употребляемых римлянами, вместо квасного хлеба на литургии, о пощении в субботу и других некоторых отступлениях от правил.

Михаил писал сие, по духу любви и по ревности к церкви, желая вразумить паству, подчиненную престолу Цареградскому, и для того, чтобы чрез епископа Иоанна научились Западные. Письмо его переведено было кардиналом епископом Гумбертом на латинской язык, и представлено папе Льву, который написал пространный ответ Михаилу, исполненный, вместе с желанием согласия духовного, странных порывов властолюбия. Он упрекал, что патриарх дерзнул судить апостольскую кафедру, которую никто из смертных не может судить, ибо, по божественному определению императора Константина в пользу папы Сильвестра, утвержденному Вселенским собором Никейским, высший престол будто бы сохранил сие неотъемлемое право и поставлен во главу всех.

К сей нелепости присоединил он, для большего удостоверения, и выписку из подложного акта Константинова, всеми признаваемого ныне за вымышленный, дабы никто не сомневался, писал Лев, что земное владычество римской кафедры не основано на баснях; ибо «Константин находил, что не прилично тому, кому даровал Господь власть небесную, быть подданным власти земной, и потому сообщил ему не только могущество и достоинство императорское, но и самое одеяние и приличных сановников».⁴⁰

Не смотря на укоризненное послание папы Льва, император Константин Мономах и патриарх Михаил Керуларий отвечали ему в кротких выражениях, ибо самые обстоятельства внешние и страшные набеги норманнские, в Италии и Греции, возбуждали к миролюбивым сношениям. Тоже побуждение внушило папе, находившемуся уже в плену у норманнов, где в скором времени и скончался, отправить трех легатов в Царьград, из коих старший был кардинал Гумберг, переводивший с греческого послание Михаила. Описывая в грамоте к императору бедственные опустошения норманнские, папа просил его помощи, а вместе с тем и возвращения достояния римской церкви, находившегося в его владениях (подразумевая Болгарию, Иллирию и южную Италию, хотя и не называл их); он сознавался, что кафедра апостольская долгое время находилась в руках недостойных наемников, которые совершенно её опустошили; жаловался также на патриарха Михаила, за то, что анафематствует употребляющих опресноки в таинстве причащения, и хочет будто бы подчинить себе престолы Александрийский и Антиохийский (обвинение ни на чем не основанное, как можно судить из взаимных писем Михаила и патриарха Антиохийского Петра). В таком же смысле писал папа и к самому Михаилу, упрекая его: будто бы он, новокрещенный в вере, не прошел по степеням церковным, и хочет покорить другие престолы, присваивая себе титул вселенского, все сие, как сам выражался, по дошедшим до него слухам; наипаче же осуждал его за грамоту против обрядов латинских, посланную им в Апулию.⁴¹

Кардинал Гумберт, пришедший в Константинополь, отвечал пространнее на сию грамоту, оправдываясь против нареканий Восточных, касательно пощения в субботу и опресноков, и усиливаясь доказать, что ими сам Спаситель приобщил на вечери учеников своих. С своей стороны упрекал он греческую церковь, что преподаст тело и кровь Христову не отдельно, но вкупе и лжицею, когда римская причащает верных отдельно каждым видом таинства. (Что скажут нынешние римляне, вовсе не приобщающиеся крови Христовой, когда еще в XI веке епископ их обращал внимание и на такое незначительное обстоятельство, при совершении литургии?) Еще более несправедливо упрекал он православных за то, будто они перекрещивают латинян и скрывают в землю остатки евхаристии, и что дозволяют брак пресвитерам, и написал другое письмо, такого же содержания, иноку греческому Никите, наполненное столь же странными и недоказанными обвинениями. Но самый замечательный акт самонадеянности латинской есть отлучение от церкви, написанное легатами, против Михаила и его приверженцев, которое они отважились положить сами на престол Софийского собора, в присутствии клира и народа, за то, что патриарх не хотел лично говорить с ними. Содержание сего акта мы почерпаем из источников западных, Барония и Флери, и тем яснее обнаруживается нелепость:⁴²

«Мы были посланы, так выражались легаты, святою кафедрою римскою, в сей царственный город, чтобы распознать истину до нее дошедших слухов, и мы нашли здесь много добра и много зла. Ибо что касается до столпов государства, до мужей сановных и мудрых граждан, то град сей весьма Христолюбив и православен; что же касается до Михаила, неправильно называемого патриархом, и его последователей, то ими рассеивается ежедневно много ересей. Ибо они продают дары Божии, как симониане, делают евнухами своих пришельцев, как валезияне, и потом поставляют их не только в клирики, но и в епископы; подражая арианам, они перекрещивают людей, крещеных во имя Пресвятые Троицы, особенно из латин; подобно донатистам они утверждают, что вне церкви греческой нет более в мире ни церкви Христовой истинной, ни истинного крещения; подобно николаитам дозволяют брак служителям алтаря; подобно северианам говорят, что закон Моисеев проклят; подобно македониянам они исключили из символа, что Дух Святой исходит от Сына; подобно манихеям уверяют, между прочим, что все квасное одушевлено; подобно назореям соблюдают очищения жидовские, не дозволяют крещения младенцев, умирающих прежде осьми дней, и причащения родильницам, и не допускают к своему общению стригущих волосы и бороду, по обычаю римской церкви. Михаил, увещеваемый письмами папскими, по случаю многих своих заблуждений и проступков, не обратил на то внимания, и сверх сего, когда мы хотели прекратить зло разумными мерами, отказался нас видеть и слышать, и дать нам церковь для совершения литургии. Как и прежде он заключил церкви латинян, называя их опресночными, преследуя их повсеместно, анафематствуя апостольскую кафедру, и принял даже титло Вселенского патриарха. Сего ради, властью Святые Троицы, апостольского престола, седми соборов и всей Кафолической церкви, мы подписываем анафему произнесенную папою, и возглашаем Михаилу, неправильному патриарху, новокрещеному, облекшемуся в иноческую одежду ради страха человеческого, и обесславленному многими преступлениями, и с ним Льву, глаголемому епископу Ахридскому, и Константину сакелларию Михаиила, поправшему ногами бескровную жертву латинян, им, и всем их последователям, – анафема, со всеми симониянами, еретиками, выше реченными и иными, с диаволом и аггелами его, если не обратятся; аминь, аминь, аминь».

Почти каждое слово сего невежественного акта есть или грубая ложь, или несообразная нелепость, как о том может судить всякий православный, и как вероятно должна сознаться ныне и самая римская церковь, особенно в нарекании за сокращение символа, в оскоплении отроков и не крещении младенцев и прочее. Однако, же легаты дерзнули положить анафему всенародно на престол во время литургии и, отряхнув прах ног своих, воскликнули; «Господь да рассудит между нами!», и сие вопреки не только всех правил, но даже и собственного их писания, ибо они сами говорят вначале, что папа велел им только распознать истину; они же прямо произнесли отлучение от церкви, без всякого суда, тогда как уже папа Лев три месяца скончался и кафедра римская не имела предстоятеля. Сверх того, нарекания их против Михаила не доказаны и о преступлениях его выражаются весьма глухо, также и о том, что будто он возведен на престол патриарший не по степеням церковным, из ново крещеных.

Кедрин, почти современный историк, говорит только, что после патриарха Алексия, возведен был Михаил Керуларий, живший монахом с тех пор, как сильный при императрице Феодоре, евнух Иоанн, удалил его за уготованные против него козни.⁴³ И так это нарекание весьма не ясно; о новокрещеном же его состоянии нет ни слова, а видно что Михаил был не только давно крещен, но и монах. Замечательно, что ни у Кедрина, ни у Зонара и других писателей, не сказано ничего, о ссоре его с легатами и о их проклятии, как о деле, которое вероятно не произвело тогда сильного впечатления.

Предав безвременно проклятию всех дерзающих принимать святые тайны, от хулящих обряды латинские, они, однако, расстались мирно с императором и признавали православными всех граждан, хотя разрыв между обеими церквами почти совершился в сию горестную минуту. Тщетно Михаил Керуларий убеждал императора возвратить их для совещания соборного. Историки западные уверяют, будто он хотел, под предлогом собора, умертвить легатов в смятении народном, но император, предвидя его замысел, велел им продолжать путь, за что будто бы патриарх возмутил народ, принудил выдать себе переводчиков, бывших при легатах, и исказил самый акт отлучения, который вновь вытребовал император от легатов, уже с дороги, и оказал им свое неудовольствие. Но какая была бы нужда Михаилу искажать такое отлучение, которое, самою нелепостью своею, благоприятствовало ему, ибо заключало ложь в каждом слове? И что иное могло бы принести ему смерть легатов, если не совершенное и правильное осуждение, по законам гражданским и духовным? Римляне же продолжали бы оставаться при своих мнениях против него и церкви восточной.

Что оставалось делать патриарху, после столь безрассудного акта со стороны легатов, если не обличить их нелепость. Он то, и сделал, поступив, впрочем, весьма осторожно, ибо не коснулся папы, а только легатов. Флери, основываясь на словах Льва Аллация, пишет, что Михаил собрал в палатах царских десять митрополитов и двух архиепископов и составил следующий отзыв на акт отлучения.

«Нечестивые люди, исшедшие из мрака Запада, пришли в сей благочестивый город, отколе источник православной веры разлился по вселенной, и покусились исказить здравое учение, различием своих обрядов, дерзнув даже положить на святую трапезу грамоту отлучительную против нас и против тех, которые не увлекаются их заблуждениями, укоряя нас, между прочим, что не бреем бород подобно им, и сообщаемся с женатыми пресвитерами, и что не исказили символа чуждыми прибавлениями». Изложив, на каком основании Восточная церковь содержит сии три предмета, Михаил говорил о самих легатах: «они давали вид, будто пришли из Рима и посланы от папы, но подлинно пришли сами от себя, по проискам дукса Аргира, (сановника царского в южной Италии) и подделали письмо от имени папы, в чем удостоверились мы, между прочим, по ложным печатям. (Обвинение весьма важное и едва ли не справедливое, потому что не видно, чтобы, по возвращении легатов в Рим, преемник Льва IX, папа Виктор II, и его ближайшие наследники, утвердили своим согласием обличительную грамоту, брошенную на престол Софийский). Итак, когда сие писание, против нас составленное, положено было на трапезу в присутствии чередных иподиаконов, они хотели принудить их взять оное обратно и сбросили на землю; мы же взяли грамоту, чтобы произнесенные хулы не были обнародованы и потом велели перевести с латинского. А дабы такая дерзость не оставалась безнаказанною, мы жаловались императору, и поскольку не более одного дня протекло с тех пор, как оставили они город, государь послал звать их обратно. Но они не захотели предстать ни к нам, ни на великий собор, ниже дать какой-либо ответ в произнесенных ими хулах, намереваясь не только поддержать написанное ими, но и приложить еще нечто, что передано было нам и собору от имени императора. Однако, государь, не желая принудить их силою явиться, потому что были облечены достоинством послов, ни оставить безнаказанною такую дерзость, прислал к нам грамоту следующего содержания: «рассмотрев все происходившее убедился я, что источник зла произошел от Аргира и переводчиков, но я посылаю к вам виновных, наказав их для примера другим; грамота будет сожжена всенародно, но предании анафеме тех, которые ее внушили, писали и обнародовали. Я также велел посадить в темницу зятя Аргирова и сына его, чтобы наказать за сей подлог».

Такое писание патриарха весьма правдоподобно объясняет самое происшествие, и нет никакой причины подозревать, чтобы он хотел умертвить легатов и что император спас их от ярости народной. Они сами, устрашившись своего поступка, не дерзнули возвратиться, и сложили вину на Михаила. Переписка его с умным и благочестивым патриархом Антиохийском Петром, и сего последнего с архиепископом Аквилейским, еще более проливает света на обстоятельства горестного разрыва, и показывает мнение о том Восточных Первосвятителей, хотя обнаруживает недостаток образования в Михаиле, но вместе с тем и много осторожности в сношениях с Римом, потому что ни он, ни Петр Антиохийский, ни император, не хотели нарушить древнего общения церкви.

Архиепископ Аквилейский Доминик, величая себя титлом патриаршим, писал к Петру Антиохийскому, как к святителю именитому на Востоке, прося его приязни и мнения, касательно упреков церкви Константинопольской, сделанных римской за опресноки, ибо желал сохранить мир церковный. Патриарх ответствовал ему в ласковых выражениях, но не преминул заметить: «что от детства и до старости, питаясь чтением священных писаний, он, однако, никогда не слыхал, чтобы епископ Аквилейский назывался патриархом, ибо, по Божественному определению, пять только патриархов существуют во всем мире, а именно: в Риме, Константинополе, Александрии, Антиохии и Иерусалиме, и еще один только Антиохийский собственно именуется патриархом, потому что Римский и Александрийский называются папами, а Константинопольский и Иерусалимский архиепископами, в другие же области, как то Болгарию, Вавилонию и Хосроену, на Востоке, посылают кафоликосов, имеющих под собою митрополитов». Вот верное изображение иерархии церковной в XI веке, в котором сравнены между собою патриархи и вовсе не упоминается о каком-либо преимуществе римского над другими. Петр Антиохийский, весьма правильно выражается о нем, говоря, что в начале своего святительства писал к папе грамоту общительную (по обычаю), и послал ее чрез богомольцев иерусалимских, но не получил ответа, а потому просил доставить ему копию оной, вместе с тою, какую писал к Аквилейскому епископу, дабы если папа останется довольным её содержанием, то соображался бы с Восточными и все бы соединились единодушно, для принесения Богу одинаковой жертвы». (Итак не Восточные патриархи повиновались Риму, а хотели, чтобы римские соображались с ними, ибо они сохранили древние каноны). Касательно же опресноков Петр ответствовал: а что напрасно Западные жалуются будто патриарх Константинопольский рассеивает о них дурную молву и отлучает от общения церковного; он весьма хорошо знает, что вы православны и веруете подобно нам в Троицу и воплощение, но он огорчается, что вы разнствуете в сем едином предмете, и не приносите бескровной жертвы, как четыре патриарха и вся прочая церковь».⁴⁴

Патриарх Михаил писал также по сему предмету к Петру Антиохийскому, объясняя смутные обстоятельства: «услышав несколько времени тому назад, от пришедших из древнего Рима о добродетели, благородстве и познаниях папы, ныне уже умершего, я тогда же написал ему пространно и с большим смирением, касательно мира и согласия по некоторым предметам, принимаемым Западными противно нашей веры, как можешь увидеть сам из письма моего Я имел целью столько же приобрести самого папу, сколько получить, чрез его посредство, помощь от франков против италийских норманнов, на коих озлоблен был папа, пользовавшийся большою доверенностью при императоре Генрихе. Грамоту мою, вместе с императорскою, вручил я вестиарию, надеясь, что он доставит её верно и принесет ответ; но сей сановник, прибыв к дуксу Италии Аргиру, был им обманут и вручил ему письма, под тем предлогом, что скорее доставит их папе. Между тем Аргир, как мы о том верно известились, будучи всегда дурно расположен к государству, употребил деньги царские в свою пользу, с грамотами же учинил хитрость. Он призвал к себе людей, преданных ему, из коих один был епископ города Амальфи, по законным причинам изгнанный из сей церкви, и уже пять лет скитавшийся, другой же только с именем архиепископа, ибо неизвестно, где была его епархия, – кардинал Гумберт. Третьему дал он титул канцлера римской церкви, чтобы употребить его для своих видов, как твердый оплот; потом, раскрыв письмо, написал мне ответ, будто бы от имени папы, и коварно убедил принести его в Константинополь. Когда же они прибыли, то явились сперва к императору, с чрезвычайною надменностью в осанке, поступи и одеянии, которая еще более умножилась при посещении моих палат; ибо они не только не сказали мне ни слова, но даже не наклонили головы и не хотели воздать обычного приветствия, или воссесть позади митрополитов, бывших со мною в палате. И что говорю я о себе? Они не смирились даже и пред императором, но взошли во дворец с крестами и посохами в руках, мне же довольствовались вручить только запечатанную грамоту и немедленно удалились, но внимательно рассматривая оную, прежде чем распечатал, я заметил, что печать подменена, содержание же грамоты исполнено было лести и коварства, ибо в ней заключалось все то, о чем Аргир часто говаривал со мною, будучи в Константинополе, особенно касательно опресноков, что побудило меня отлучить его от церкви, даже до четырех раз. Посылаю тебе список с письма моего к папе и перевод греческий с его ответа, принесенного мне сими нечестивыми, чтобы ты лучше узнал истину. Коварство их еще более объяснилось, пришествием сюда архиепископа Транийского, который все пояснил так как я рассказал императору». (гл. 12).

Все, что патриарх писал о сем происшествии, весьма походит на истину и сходно с дерзостью тех, которые отважились положить акт отлучения на престол Софийский, и очень вероятно, что после их первого надменного посещения Михаил не хотел их более видеть. Молчание ближайших преемников Льва IX, касательно сих легатов, много свидетельствует в пользу предположений Михаила, о коварстве Аргира, и какая была бы нужда патриарху оправдываться так перед святителем Антиохийским, который не мог иметь никакого на него влияния и сохранил с ним общение, и прежде, и после. А что клир, двор и народ, одним словом, вся церковь Константинопольская, были на стороне его, видно из того, что никто не возвысил против него голоса, сам же император принужден был наказать переводчиков латинских.

Далее в письме своем к Петру, Михаил сделал ошибку, но только историческую, а не догматическую, говоря, что папа Вигилий присутствовал на шестом, а не на пятом соборе вселенском. Весьма правдоподобно, что ошибку сию сделал писец грамоты, как то заметил в своем ответе святитель Антиохийский, ибо довольно трудно предполагать иначе, когда Михаил описывает, за что именно отлучали Вигилия; ошибиться же в цифрах гораздо легче нежели в смысле. Он жаловался, что Антиохийский и прочие два патриарха включили в поминовение имя папы Льва, когда после Вигилия исключены были, в церквах Восточных, имена пап, (что, впрочем, могло случаться только по временам, судя по тому, в каких отношениях находились между собою предстоятели кафедр римской и Цареградской). Обвинения же против латинян в письме Михаила, за опресноки и другие отступления от древних правил, гораздо справедливее, нежели то, в чем обвиняли легаты греческую церковь, а именно: патриарх осуждал их за употребление удавленины и крови в пищу, вопреки апостольского устава, в соблюдении поста в субботу вместо среды, в послаблении образа пощения, в запрещении брака пресвитерам и разрешении оного, в некоторых близких степенях родства мирянам, в крещении с одним погружением вместо трех, а наипаче в приложении к символу слов «и от Сына», и в том что их епископы, носящие перстни в залог обручения своего с церковью, выходят на брань, как воины, и проливают кровь к погублению души своей, и сверх того, что посланные с Запада хотят всех учить и принудить принять их мнение.

Патриарх Антиохийский отвечал Михаилу, с чрезвычайною умеренностью и благоразумием, и грамота его могла бы служить руководством для обеих кафедр, в обстоятельствах столь смутных. Он извещал, что во времена Иоанна Антиохийского, еще на его памяти, имя папы находилось в помянике, и что за сорок лет пред тем, когда сам посетил Константинополь при патриархе Сергии, поминалось имя папы Иоанна с прочими патриархами. Каким же образом и по каким причинам исключено было? – не знает; впрочем, полагал, что Михаилу не должно слишком заботиться о сем предмете. Обстоятельство сие показывает, что и во время общения, имя папское иногда поминалось в церквах, наравне с прочими патриархами, а иногда и опускалось без различия, и не в одном Константинополе: следственно без всякой мысли о утверждении единства церковного на кафедре Римской, (гл, 13).

Патриарх выражался, касательно злоупотреблений римских, описанных ему Михаилом, что, по его мнению, должно избегать некоторых, исправить иные и умолчать о прочих; «ибо что нам до того, что их епископы бреют бороды и носят перстни в залог обручения с церковью? Мы сами делаем себе гуменцо⁴⁵ на голове в честь Св. Петра, и носим золото на одеждах. Что же касается до нечистых яств и мяса, употребляемого их монахами, то и наши иногда тоже творят, и не должно гнушаться никаким творением Божим, но всякое принимать, только с благодарением». Он предлагал в пример великого Пахомия, который кормил свиней для приходящих странников, больным же инокам давал в пищу ноги и внутренность. Но самое великое злой достойное анафемы есть приложение к символу слов «и от Сына», и Петр распространялся о сем предмете, как наиважнейшем. «Однако, продолжал он, мы должны обращать внимание на благое намерение, и если не в опасности вера, то склоняться более к миру и любви братской, ибо и они суть братия наши, хотя часто грешат по грубости и невежеству. Нельзя искать одинакового совершенства у варварских народов, как у нас, с детства воспитанных в чтении Св. Писания; довольно если они сохраняют издревле учение о Троице и воплощении». Итак, вот какими разумел святитель Антиохийский римлян и вообще всех Западных, а не учителями и предводителями в вере, и могло ли быть иначе после полутора векового неустройства римской церкви?

«Однако, же мы не одобряем, что они запрещают пресвитерам, имеющим законных жен, прикасаться к святыне, и что не соблюдают постов подобно нам; о опресноках же я достаточно говорил прежде и древние обычаи должны соблюдаться. Что касается до употребления в пищу удавленины и до браков двух братьев с двумя сестрами, не думаю, чтобы папы и епископы сие разрешали; но это, быть может, частные примеры, как и без нашего ведома случается в империи. Мы оставляем без внимания собственные злоупотребления, тщательно вникая в чужие».

«Ты хорошо поступишь, если будешь настаивать о символе и о браке пресвитеров, прочее же можно оставить, и может быть еще большая часть нареканий несправедлива, и мы не должны легко верить клеветам. И так ты должен написать к будущему папе, когда оный изберется; а может быть он еще скажет в свое оправдание, что сии обвинения ложны и можно ли верить, например, чтобы они не почитали святых мощей, когда столько гордятся тем, что у себя имеют телеса Петра и Павла? И как говорить, что не уважают икон, когда папа подписал Седьмой Вселенский Собор и проклял иконоборцев?» (Мнение сие могло произойти от того, что на Западе; долгое время многие не принимали сего собора, исключая одних пап). «И так я повергаюсь мысленно к стопам твоим, и умоляю быть снисходительнее, дабы, желая восставить падшее, не сделать тяжелее самого падения, тем более что от долгого несогласия, между нашею церковью и столь великою кафедрою произошли многие бедствия. Я бы полагал, что, если они исправят свое приложение к символу, не должно ничего от них более требовать, и можно оставить даже без внимания вопрос об опресноках. Умоляю тебя, согласись на сие мнение, дабы, требуя всего, не лишиться всего».

Так вот на каких условиях церковь православная хотела опять принять в свое общение Римскую, которая все более и более от неё отделялась, во время продолжительных своих неустройств, когда не только нарушила всякую связь, но и допустила многие изменения внутри себя, еще более умножившиеся в крестовые походы. От сего охлаждения её и частный разрыв легатов с патриархом Михаилом, хотя и не имел дальнейших формальных последствий, однако, произвел нарушение взаимного согласия и отпадение целого Запада от вселенского единства, как увидим из последующего хода истории средних веков.

После печального состязания между патриархом Михаилом и легатами римскими, они возвратились мирно в Италию, с богатыми дарами императора к папе, которого уже не застали в живых, ибо он умер в плену норманнском. Следственно еще не было нарушено общение церковное, пострадала только личность патриаршая.⁴⁶ По смерти Льва IX, римляне послали к императору Генриху III, диакона римской церкви Гильдебранда, столь знаменитого в последствии под именем Григория VII, которого железная воля тогда уже управляла делами своей церкви. Они поручили ему, от имени клира и народа римского, избрать папою того, кого найдет достойным, потому что такого не обреталось в их церкви. В Майнце был им избран епископ Эхштадский, ближайший родственник императора и богатейший владелец в империи, вопреки собственной его воли и кесаревой, ибо все должно было покориться неумолимому Гильдебранду, но ради него возненавидел всех монахов невольный папа.

Нигде не видно, чтобы Виктор одобрил действия легатов своего предместника в Царьграде, или бы занялся их распрею. Он умер через два года и на его место был поставлен, опять под влиянием Гильдебранда, брат герцога Лотарингского Готфрида, Фридрих, аббат горы Кассинской, один из трех легатов, ходивших в Константинополь.⁴⁷ Он принял имя Стефана IX и что же? Из первых действий его краткого правления было послать Дидриха, игумена Кассинского, и еще двух легатов в Константинополь. Не свидетельствует ли это о мирных его отношениях к Востоку? А, может быть, будучи кроткого нрава, не одобрял он крайней заносчивости старшего из своих товарищей легатов, кардинала Гумберта, в Царьграде? Но посольство его не имело желанного успеха, потому что Стефан вскоре скончался и посланные им возвратились с дороги. Около того же времена умер и патриарх Михаил, которого низложил преемник Мономаха, Исаак Комнин. Не чувствуя себя виновным, мужественно противостоял патриарх всем насильственным требованиям отречения от своей кафедры, и уступил ее только в час смерти. Константин Лихудий, муж опытный в делах церковных, поставлен был на его место и много заботился о благосостоянии церкви.⁴⁸

В Риме же, тотчас после Стефана, партия графа Тускулумского, наскучив иноземцами, поспешила избрать папою епископа Велетрийского Венедикта и даже заставила епископа Остии, Петра Дамиана, почитаемого святым в церкви римской, посвятить его. Но Гильдебранд, возвратясь в Рим из Германии, избрал сам собою епископа Флорентинского и, с помощью Готфрида, возвел его на кафедру под именем Николая II.

Новый папа, по внушению своего могущественного архидиакона, созвал собор в Латеране и положил, для предупреждения будущих беспорядков, дабы впредь одни кардиналы, епископы, пресвитеры и диаконы, занимались избранием папы, а клир и народ изъявляли бы в последствии свое согласие, с соблюдением, однако, почести подобающей императору и его преемникам, по праву какое им лично даруется от святой кафедры.⁴⁹ И так тут нет уже ни слова о присяге верности государю и, как замечает сам Флери, право императорское утверждать папу, предоставляется только как личная привилегия, хотя оно в течении многих веков принадлежало кесарям по свидетельству истории, но тут надеялись воспользоваться отрочеством Генриха IV.

Папа Николай самовольно уступил норманнам, завоеванные ими земли в Апулии и Калабрии, хотя они принадлежали Греческой Империи и остров Сицилию, взяв на свое имя, без всякого права, присягу верности вождей пришельцев, как вассалов римского престола: это было началом королевства Неаполитанского, похищенного у императоров Восточных.⁵⁰ По смерти Николая разделился опять на партии Рим, как это случалось при каждом почти избрании первосвященников. Гильдебранд, чтобы не терять времени, не ожидая согласия юного пренебрегаемого им короля, избрал на кафедру епископа Лукского под именем Александра II, с помощью нового своего вассала, владетеля норманнского, Роберта Гвискарда. Когда услышали в Германии о таком самоволии, король Генрих и мать его императрица Аделаида, в знак своего неудовольствия, назначили папою епископа Пармского Кадалуса, под именем Гонория II.⁵¹ Он пришел с войском осадить Рим, но был отражен Готфридом и убежал в Парму, однако, еще долгое время тревожил римлян, хотя и был отрешен соборно с согласием короля. Однажды ворвался даже в Рим и там около года держался в замке святого Ангела, под покровительством графов Тускулумских.

Мы видим, однако, что общение между Западом и Востоком не прерывалось; в 1064 году, архиепископ Майнский Сигфрид, с несколькими другими епископами и баронами, отправились ко святым местам в Сирию.⁵² С честью были они приняты в Константинополе императором Константином Дукою и поклонились там святыне Софийской. В Иерусалиме их ожидала торжественная встреча; сам патриарх Софроний вышел к ним на встречу с своим клиром, с фимиамом и светильниками, и ввел с процессией в храм Св. Гроба. Такова была в то время взаимная любовь христианская; и так ссора Константинопольская не отозвалась еще на Востоке и едва ли не была уже забыта в Царьграде. Благочестивый патриарх Иоанн Ксифилин, один из иноков горы Олимпийской, воссел на кафедре Софийской и к нему, равно как и к юному императору Михаилу, сыну Дуки, был послан легатом от папы Александра, епископ Анагнии, Петр, который пробыл там более года до кончины папы.⁵³ Не есть ли это выражение мира?

Скоро воцарился и сам Гильдебранд, под именем Григория VII; с тех пор требования первосвященников римских сделались столь неумеренны, действительное же могущество их столь необъятно, что Восточная церковь, по необходимости, должна была для них казаться отторгшеюся от Западного единства, когда только защищала свои права и независимость, на основании вселенских постановлений и древних обычаев.⁵⁴ Духовная власть Григория, провозглашавшая императоров и королей, требовавшая их покорности, как бы от данников или подданных римского престола, нарушала всякую церковную и гражданскую свободу, даже римские историки сознаются, что она выходила из должных пределов и почти уничтожала все права епископов и церквей, от коих настоятельно домогалась совершенной покорности. Все патриархи (разумеется не Восточные) и архиепископы принуждены были присягать в повиновении Первосвятителю, который только себя одного воображал облеченным полнотой духовной власти, преподаваемою от него в разных степенях прочим святителям, слишком распространенное право, перенесения дел к римской кафедре, укоренялось более и более, решения оной почитались непогрешительными и от неё зависели назначения и утверждения епископов, верховная же власть пап не ограничивалась ни каким собором Вселенским, ни каким обычаем или законом. Отселе все не повинующиеся его велениям, или не бывшие в общении с кафедрою римскою, почитались схизматиками и еретиками, и потому главным и единственным условием всякого возвращения в лоно церкви была – покорность её верховному епископу. Григорий VII, положил прочное основание сему самовластью, усилившемуся в средних веках.⁵⁵

Он не только был уверен, что вообще власть светская должна быть подчинена духовной, но даже предполагал иметь особенные права на все государства, как явствует из его писем. Во-первых, Григорий почитал одним из преимуществ своей кафедры располагать венцом императорским по произволу, и потому в актах своих никогда не ставил, по древне принятому обычаю, имени императоров Западных, но только год своего святительства; от новоизбираемого же короля германского требовал присяги, как от вассала, и совершенного во всем повиновения. Саксонию, покоренную Карлом Великим, почитал достоянием святого Петра, якобы по завещанию сего государя. Легатам своим во Франции поручил, чтобы они с каждого дома приказывали взносить ежегодную подать святому Петру, если хотят признавать его по древнему обычаю своим пастырем, в чем ссылался также на подложные постановления Карла Великого. С Англии собирал дань, но отказ в верноподданнической присяге короля Вильгельма, сильно его раздражил. Королю Датскому напоминал, что он обещал будто бы вручить себя и царство святому Петру, и предлагал, одному из сыновей его в дар, какую-либо из областей? принадлежащих еретикам.⁵⁶

О Испании отзывался, в своих письмах, что прежде нападения на нее сарацин, она принадлежала святому Петру и лучше желает, чтобы она принадлежала неверным, нежели христианам, не признающим себя подданными апостольской кафедры. В Сардинии повелевал удовлетворять правам святого Петра, с угрозами грядущих бедствий за непослушание, ибо многие народы предлагали ему уступить сию область, обещая вознаградить за такой дар. Епископу Сардинскому велел обрить бороду, по обычаю римской церкви, соблюдаемому будто бы от самого начала христианства, и заповедовал обычай сей всему клиру, под страхом лишения имуществ за непослушание. Королю Венгерскому напоминал Григорий, что его государство издревле было предано святому Петру от властителей, и за нарушение такого подданства утрачен был ими венец; Далматия же будто бы искони принадлежала кафедре апостольской. Даже на отдаленную Россию простер свои притязания властолюбивый Григорий, изъясняя в грамоте к великому князю Изяславу, будто сын его, посещая святые места римские, объявил, что хочет посвятить царство свое святому Петру, и принять оное обратно в дар от руки Первосвятителя; папа присовокуплял, что исполнит столь справедливое прошение. Григорий строгими узаконениями, упрочил навсегда в Западной церкви безбрачие клириков и запретил богослужение на ином языке, кроме латинского, вопреки разрешения, данного за двести лет до него, папою Иоанном VIII славянам, чем еще более умножил причины разрыва церковного между Западом и Востоком. Но сам он так был занят возмущениями собственной столицы против него и распрею с императором Генрихом IV, которого низлагал будучи низлагаем взаимно, что не имел времени заняться Восточною церковью, с коею почти не входил в прямые сношения.

Второй его преемник, Урбан II, при самом начале своего правления, в 1088 году, имел сношения с императором греческим Алексием Комниным. Он послал к нему аббата Гроты Фераты Николая и диакона Рогера, отечески внушить, как говорит Флери, чтобы не препятствовал латинам, живущим в его пределах, употреблять опресноки вместо квасного хлеба при божественной литургии, и не принуждать их соображаться с обрядами греческими. Император благосклонно принял внушение папы и чрез тех же нунциев отвечал ему золотою буллою, приглашая его с учеными мужами в Царьград на собор, где бы тщательно рассмотрели вопросы о опресноках, между греками и латинами, и обещал согласоваться в последствии с решением собора, на основании постановлений отеческих. Он давал папе достаточно срока, полтора года, для исполнения сего истинно церковного действия. И граф Сицилийский Рогер, новый норманнский властитель острова, убеждал папу, который посетил его в Мессине, собственно для того чтобы совещаться по сему предмету, идти в Царьград и уничтожить там причину духовного раскола.⁵⁷

Но более важный для папы политический раскол, собственно в римской церкви и в самом Риме, отклонил его от сего вселенского долга, какой лежал на первенствующем епископе. Антипапа Гвиберт, провозглашенный еще при Григории VII, ненавистником его императором Генриком, из архиепископов Равенны, под именем Климента III, владел в это время кафедрою и столицею Урбана, и житейское возобладало над духовным. Он не поехал в Царьград, где бы мог окончательно решиться спор о опресноках, ибо там восседал на кафедре благочестивый и просвещенный пастырь Николай, прозванный Грамматиком по своей учености, империя же наслаждалась миром под крепкою державою великого Алексия, когда на Западе, и в церкви, и в государстве, были непрестанные смуты. Тот же Алексий посылал в последствии предлагать помощь свою преемнику Урбана Пасхалию II, когда император Западный Генрих V заключил его в Риме; даже сами римляне хотели вручить опять венец императорский могущественному Комнину. Следственно не за греками стало дело, и 40 лет после Керулария, они еще предлагали соборное рассуждение, от которого отказался папа.

К тому же Урбану обращался письменно патриарх Иерусалимский Симеон, через пустынника Петра, возбудившего крестовые походы, прося у него помощи и покровительства против неверных, потому что не враждебным оком смотрели тогда страждущие христиане Восточные на своих Западных братий, они ожидали от них спасения и никак не предполагали, что накличут на себя такую страшную бурю, которая опрокинет всю их церковную иерархию и, силою оружия, будет искать подчинить ее римской. Когда на Кларимонтском соборе провозгласил Урбан крестовые походы, он писал дружественную грамоту к императору Алексию о мирном пропуске чрез его пределы крестоносцев, которые сто лет спустя овладели Царьградом. Замечательно, что на этом же соборе, строго повелено было: «приобщаться тела и крови Христовых, не иначе как отдельно, исключая какой-либо крайности, и это потому, что монахи обители Клунийской, подражая грекам, приобщали лжицею, обоими видами таинства вкупе».⁵⁸ Что скажут опять об этом правиле римляне, приобщающиеся под одним только видом? Два года спустя папа Урбан поступил весьма не миролюбиво против греков, с которыми имел прение⁵⁹ о исхождении Духа святого, не на Вселенском соборе, как бы следовало рассуждать по важности символа веры, но на малом сходбище в городе Бари, только что прославленном перенесением мощей святителя Николая Мирликийского чудотворца. Неизвестно даже кто были, со стороны греков епископы, защитники догмата православной церкви; со стороны же латинян говорил Ансельм, примат Английской церкви, которого папа называл отцом своим и учителем, и осыпал похвалами за его истолкование нового догмата римского.

На этом частном соборе, вопреки правил вселенских, запрещавших всякое изменение в символе, впервые преданы были анафеме отвергавшие исхождение Духа Святого «и от Сына» по нововведению латинскому.

Как скоро распространилось сие заблуждение! Едва только, в 1014 году, по внушению императора Западного, начали петь в Риме символ веры, без всякого предварительного соборного рассуждения, с незаконным приложением «и от Сына» вопреки серебряных скрижалей папы Льва III, и уже в 1098 году, папа Урбан и предает анафеме исповедующих символ веры в первобытной его чистоте! Однако, собор сей в Бари был слишком незначителен, чтобы иметь решительное влияние на взаимные отношения Запада и Востока.

Мы еще видим в том же году, что крестоносцы, проходя чрез Константинополь, не совсем чуждались греков; в Антиохии же они освободили из темницы патриарха Иоанна, мучимого сарацинами, и восстановив его с честью на кафедре не решились назначить другого патриарха, вопреки канонов, которые запрещают двух епископов в одной церкви; Иоанн оставался до произвольного удаления своего в Константинополь, уже два года спустя, когда увидел что ему трудно управлять людьми латинского обряда, после чего был избран латинский патриарх Бернард епископ Арты.⁶⁰ Это говорит историк Флери; следственно 50 лет после Керулария, еще Западные пришельцы могли признавать над собою иерархическую власть местного греческого патриарха в Антиохии. Но уже они были менее совестливы при завоевании Иерусалима. Пользуясь отсутствием патриарха Симеона, которого признавал, однако, папа на соборе Кларимонтском, когда в следствие его письма провозгласил крестовый поход, крестоносцы решились избрать латинского патриарха, и по западному обычаю два вдруг овладели кафедрою Иерусалимскою, но легат папский Даимберт возымел верх над соперником. С тех пор папы властно стали мешаться в дела управления церковного в Иерусалиме и Антиохии.

Остановимся на конце XI века, потому что здесь уже начинается кровавая история крестовых походов, которые окончательно расторгли миролюбивые дотоле отношения обеих церквей. Не мог равнодушно видеть Восток, как все его кафедры святительские, начиная с патриарших, заняты были пришельцами Западными, вопреки канонов и к крайнему ущербу самой паствы. Когда же, сто лет спустя после завоевания Иерусалима, крестоносцы овладели столицею греческой империи, которую наполнили ужасами святотатства, по свидетельству папы Иннокентия III, и в одно время захватили оба её престола, царский и патриарший, весьма естественно, что вражда между греками и латинами сделалась непримиримою и отразилась в делах церковных. Это признает и сам ученый аббат Флери, в своей истории, говоря, что разрыв утвердился только со времени взятия крестоносцами Царьграда.⁶¹

Дальнейшую последовательность событий можно видеть в моей «Правде Вселенской церкви» и желательно было бы, чтобы на все сии исторические свидетельства, римляне отвечали, не теорией вообще, а практически на каждый пункт отдельно, в том порядке как они здесь представляются. Но римляне избегают такого рода практических словопрений, отвечая обыкновенно текстами и своею идеальною системою, на все факты, потому что таким образом можно спорить безотчетно и диалектике их легче одержать верх. Заключим словами одного мудрого пастыря греческого, Никиты архиепископа Никомидийского, который еще до завоевания Царьграда латинами, в половине XII века, на бывшем там прении между греками и латинами, отчетливо изобразил в чем собственно должно состоять первенство римской кафедры. Мы и теперь, через семь столетий после него, ничего иного не можем сказать, в ответ на её горделивые притязания, возросшие с течением веков, ибо ничего не изменилось с тех пор у нас.

«Мы не отказываем ей в первенстве, говорит он, между её сестрами, т.е. патриаршими церквами, и мы дозволяем ей председать на соборах Вселенских, но она отделилась от нас своею надменностью, когда, выступив из своих пределов, разделила империю и вместе церкви Запада и Востока. Когда созывает без нас соборы из епископов Западных, они должны с уважением принимать и соблюдать правила, устанавливаемые с их согласия и совета, но для нас, хотя мы и не имеем разделения в вере с римскою церковью, как могут быть приемлемы законы, изданные без ведома нашего? Ибо если папа намерен посылать нам указы, гремя с высоты своего престола, судить и рядить наши церкви, без нашего совета, только по своей прихоти, то где же тут братство, или даже отчество? Мы были бы рабами, а не чадами церкви. И если бы надлежало нести столь тяжкое иго, то одна бы римская церковь пользовалась желанною ей свободою и давала бы законы всем прочим, не подчиняясь сама никакому закону; к чему же служило бы нам тогда знание Св. Писания? К чему разум? Одна власть папская, которая по словам вашим свыше всех человеков, делает все сие тщетным; папа будет единым епископом, единым учителем, единым пастырем, который даст ответ Богу за стадо, ему единому вверенное. Если же хочет иметь делателей, которые бы вместе с ним трудились в вертограде Господнем, пусть сохраняет свое первенство, не презирая братий, возрожденных Иисусом Христом в лоне церкви, не для рабства, а для свободы; ибо все мы, по словам апостола, должны предстать на судилище Христово; все, говорит он, не исключая и папы, и его самого, хотя и был апостол. Посему не находим мы ни в каком символе, что должно исповедовать в частности церковь римскую, но церковь Святую, соборную, апостольскую. Вот что говорю я о римской церкви, которую вместе с вами уважаю, но не полагаю, как вы, что должно необходимо ей во всем следовать, ни оставлять наши обряды для её обрядов, не поверив оные прежде разумом и властью Писания Священного, и идти за нею слепо, закрыв глаза, повсюду куда только заблагорассудит вести, по собственному её разумению. Мудрым между греками и латинами подобает рассудить полезно ли и честно ли было бы нам так действовать?»⁶²