Слово в 20-ю неделю по Пятидесятнице

Се изношаху умерша, сына единородна матери своей; и та бе вдова. (Лк. 7:12).

Горькое было положение упоминаемой в нынешнем чтении Евангелия вдовицы! Быв в беспомощном, печальном состоянии по причине вдовства, она сверх того теряет единородного сына своего, составлявшего единственную ее в жизни отраду и надежду на помощь в ее старости. Но вдова эта блаженна тем, что удостоилась обратить на себя особенное внимание Спасителя, по слову коего прияла в объятия свои сына своего воскресшим из мертвых. А сколько подобных безутешных событий в мире! Сколько сирот, лишившихся родителей, скитается пo чужим домам, не испытавших ни ласки материнской, ни привета отеческого; сколько материнских сердец сокрушается мучительной горестью от того, что смерть похитила из их объятий детей их; сколько отцов, влекущих преклонные лета в безотрадном состоянии, надеявшихся, что под старость будут питать и покоить их дети, которых они внезапно лишились! Такие случаи, поражая нашу чувствительность, напоминают нам о нашей смертности и часто невольно заставляют нас помышлять о смерти. И благо, душеспасительно для нас размышление о ней, особенно в том отношении, что как на суде Божием все равно без всякого лицеприятия будут судимы, так смерть всех равно постигает; что как последний день мира, так и смерть страшны только для нечестивых и нераскаянных грешников, а отрадны и вожделенны для праведников.

Кто не знает, что человеку не миновать смерти? Всякий из нас уверен, что смерть рано или поздно, а непременно постигнет его; только каждому из нас не более известно время, в которое постигнет его смерть, сколько знают рыбы, увлекаемые удою, или птицы захватываемые сетью, когда они лишатся своей свободы. Каждому также известно, что как пролитая вода поглощается землей до того, что нельзя уже собрать ее в сосуд: так человек, умирая, как бы поглощается землею, истлевает, и разрушается до того, что, по известным нам законам природы, не может уже возвратиться в то состояние, в котором он был до смерти. Между тем жизнь наша стремится подобно ветру, который улетает невидимо, неудержимо, невозвратно, и всякий день, час, мгновение, каждого из нас приближает к смерти. Тщетно мы суетимся, утруждаемся, чтобы продлить бытие наше на земле; не в нашей силе удалить смерть, которой мы избежать желали бы. Сила ее непреодолима, действия ее не подлежать нашим расчетам и соображениям. Посему, как на поле одни растения увядают, едва прозябнув, другие вянут в полном цвете своем, а иные пожинаются по принесении уже плода: так и земнородные, иные умирают, едва явившись на свет, другие в юности; тех похищает смерть в полной крепости сил, а те нисходят во гроб, обремененные летами.

He обращает смерть внимания ни на личные наши достоинства, ни на почести, ни на способности, но всех подводить под один уровень; не имеет жалости над нищетой, не уважает богатства, не удивляется мудрости, не отступает перед заслугами, смеется над крепостью сил, попирает красоту тела. Жил ли кто на земле сотню лет, или насколько времени, в почестях, или без них, в славе или бесславии, в довольстве или в бедности, – все он неизбежная добыча смерти. Каждому суждено умереть: Царю и подданному, воину и земледельцу, вельможе и рабу, богатому и нищему, здоровому и немощному. Люди являются на свет и, похищаемые смертью, исчезают с лица земли, будто тени. В сем смысле говорит слово Божие, что образом ходит человек (Пс. 38:7), т. е. что он похож на призрак, который, мелькнув, столь слабую оставляет по себе память, что почти невозможно представить себе в воображении очертания лица человека, похищенного от нас смертью.

Но чтобы вполне довершить уравнение людей перед своим владычеством, смерть простирает влияние свое на нас и за пределы нашей жизни.

После смерти наше тело, как заимствованное из земли, возвращаемся в землю. Проникнув в недра могил, взгляни на тех, которые сделались добычей смерти, из коих многие изобиловали земными благами, превозносились почестями, надевались богатствами, величались знаменитостью своего происхождения, гордились красотой тела или крепостью его. Разузнаешь ли их теперь? Отличишь ли в недрах земли вельможу от раба, богатого от нищего, мудрого от невежды, гордившегося красотой от безобразного, сильного крепостью от немощного? Где ныне их богатство, где сокровища? где знамения земного их величия и власти? где их украшения и наряды? где окружавшие их льстецы и прислужники? во что обратилась красота их тела? He все ли теперь прах и пепел? He в нескольких ли только словах заключается память об их делах и занятиях? He исчезла ли большей части умерших и самая память?

Что ж из этого? спросишь. To, что если смерть равно похищает всех, не предпочитая богатства нищете, власти подчинению, не отдавая преимущества мудрости перед невежеством, красоте тела перед безобразием, младенчеству перед старостью, не отличает крепости сил от расслабления; то тем паче нет лицеприятия на суде всеведущего, праведного Бога, который каждому воздаст, смотря потому, что кто делал, живя в теле, доброе, или худое. Посему, чаще представляй себя мысленно на одре смертном; не забывай, что смерть рано или поздно неизбежно похитить тебя, что хвои очи и так называемая красота тела обратятся в зловонный тлен, что мышцы и весь состав плоти твоей будут пищей гнилости, и превратятся в горсть пыли земной! Память о сем научить тебя благодушно встретить час смерти, которая, как и суд Божий, страшна только для нераскаянных грешников, а для праведников и кающихся отрадна и вожделенна!

Так смерь есть долг, который каждому из нас неизбежно уплатить правосудию Божию. Посему самому не только не должно удалять мысли о смерти, но даже чаще размышлять о ней, благовременно приуготовляться встретить ее, чтобы с нашей стороны с полной покорностью воле Божией возвратить долг растленной нашей природы, благодушно покоряться неизбежной нашей участи.

Для побуждения нас всегда быть в готовности умереть и с сей целью провождать жизнь соответственно высокому нашему назначению, Бог, с одной стороны, утаил от нас час нашей кончины, чтобы она всегда казалась близкой; с другой стороны, предостерегает нас о близости к нам смерти как бы некими вестниками: то внезапной кончиной наших ближних, то нашими болезнями, а, особенно, старостью. Внезапные случаи смерти извещают нас об ней как бы стороной, болезнь вразумительно внушает нам, что недалек конец и нашей жизни, а старость указывает на смерть как бы рукой. He пренебрегай такими вестниками, благодари за них промысл Божий и не страшись смерти. Она не опасна для того, кхо ожидал ее в течении жизни, кто постоянно размышлял о вечной участи, ожидающей нас по смерти, кто бодрствовал над собой и провождал жизнь в чувстве вездеприсутствия Божия, потому что помышляющий о смерти, не быв пристрастен ни к чему земному, ничего не страшится потерять в час смерти.

Конечно, теперь смерть для нас страшна, по пристрастью к настоящему миру, а особенно по предчувствию страшной участи, ожидающей нераскаянного грешника в безпредельной вечности. Точно так узник, содержащийся в темнице за преступления, хотя, ведомый в судилище, освобождается от заключения, но страшится и трепещет, помышляя об ожидающем его наказании. В подобном смысле и смерть грешника люта: потому что он, умирая, разлучается с миром и плотью своей, в порабощении коим находил он все свое блаженство, и становится наследником бесконечных страданий в геенне огненной. Но взгляни при свете Евангелия на мир сей: стоит ли он нашего к нему пристрастия? Что в мире постоянного? Что здесь не исчезает? Что не поглощается пучиной вечности? Равным образом, стоит ли и плоть наша того, чтобы ее вожделениям жертвовать нашими мыслями, заботами, трудами, изнурением, когда всему составу плоти нашей суждено быть пущей червей и соделаться горстью праха? He лучше ли, не спасительнее ли, отрешив сердце ваше от пристрастия ко благам и обычаям мира сего, стремиться всеми силами к небесному нашему отечеству, и, покорив плоть нашему духу, помышлять о едином на потребу, о приобретении блаженной вечности.

При таком расположении духа, какая бы ни постигла нас смерть, она не только не будет страшной, а даже вожделенной. Ибо мы помышляли бы о ней подобно тому, как утружденный пункт помышляет о том, где ему доведется насладиться спокойным отдохновением, наемник – о том, когда кончится срок его служения; земледелец о времени, в которое соберет плоды трудов своих; купец о том, когда придут корабли его с богатым грузом; жена, когда настанет час разрешения от бремени. Таким же образом и мы ожидали бы своей кончины, и когда бы она настала, тогда приятное воспоминание свято проведенной жизни, как тишина, наставшая после бури, принесла бы отраду душе нашей, утружденной житейским треволнением. Вот почему благоугождавшие Богу святостью жизни своей томились только пребыванием на земле, а не мыслью о смерти. Напротив, они взывали: желаю разрешитися и со Христом быти (Флп. 1:23)! Боже, Боже мой! возжада Тебе душа моя (Пс. 41:3), томится по Тебе плоть моя!

Итак, братья, неизбежность смерти должна убедить нас, что жизнь без плодов добродетели более достойна сожаления, нежели смерть; что неизвестность смертного час должна заставить нас бодрствовать над собой и благоугождать Богу, чтобы смерть застала нас готовыми умереть. Лучшее же приуготовление к смерти состоит в размышлении об ней. Ибо память смертного часа укрощает страсти, смиряет гордость, обуздывает похоти, услаждает горести воздыхающих под бременем бедствий. Почему для тех, которые благовременно помышляют о своей кончине и готовятся встретить ее упованием на безпредельное милосердие Божие и оправдание на суде Божием крестными страданиями Спасителя, смерть есть довершение победы над миром, плотью и дьяволом, есть преддверие вечной жизни, успокоение после трудов, переход в царство вечного блаженства, коего да удостоить и нас Господь по благодати и человеколюбию своему. Аминь.