Слово высокопреосвященного архиепископа Анастасия, произнесенное в Дамаске над гробницею Блаженнейшого Григория, Патриарха Антиохийского, 3/16 декабря 1928 г., в присутствии Местоблюстителя патриаршого престола и Собора Епископов Антиохийской Церкви

Пред гробом нашего общого отца и пастыря что скажем вам, достопочтенный сонм святителей великой Антиохийской Церкви, и тебе, его осиротевшая паства?

Даже, если бы наша речь не была чужда для васъ¹, то и тогда она была бы безсильна выразить все, чем наполнено наше сердце.

Впрочем, у скорби есть свой собственный язык, общий для всех людей, он и соединяет нас с вами, имея своим органом не столько слово, сколь слезы и воздыхания сердца.

Итак, да «восплачут ныне горы» Ливанския, «ибо поражена их краса на высоте их».

«Как пал сильный», хотели бы воскликнуть вместе с Давидом (2Цар. I, 19, 21); как подсечен секирою смерти величественный кедр Ливанский, возращенный рукою Небесного Вертоградаря, дабы служить утверждением и украшением Церкви! Как поражен пастырь, неусыпно стоявший на страже своего стада и полагавший душу свою за овцы своя?

Померкла звезда Востока, бывшая для многих путеводительницей ко Христу.

Подобно вдовице, облеклась ныне в траурныя одежды славная Антиохийская кафедра, утвержденная руками самих Первоверховных Апостолов Петра и Павла, украшенная именами и подвигами многих своих древних первостоятелей, давшая всем нам самое наименование «христиан» (Деян. 11, 26).

Разбит сосуд, преисполненный мудрости; не той мудрости века сего, которая представляет из себя часто безплодную игру ума, которой отвергся Апостол языков, но мудрости истинной, духовной, являющейся «дыханием силы Божией», «художницей всего» (Прем. 7, 21. 24), начало коей страх Господень (Притч. 1, 7).

Почивший Предстоятель Антиохийской Церкви от юности внял совету и примеру славного царя. Он возлюбил премудрость паче всех сокровищ (Притч. 2, 4) и неустанно почерпал ее не только из ея первоисточника – книги Божественных откровений, но и из живого отеческого предания, которым искони был богат древний любознательный Восток.

Умножая свое духовное достояние, Патриарх Григорий достиг такой полноты разума и ведения, что мудрость, как миро, капала из его уст, сплетая ему достойный венец. Его слово, по завету Апостола, было всегда растворено благодатию и приправлено солию, дабы знать, что отвечать каждому (Кол. 4, 6). Его речь можно уподобить жемчугу, вставленному в золотую оправу: яркая углубленная мысль в ней соединена была с изяществом формы, какую он, преданный сын своей Сирийской земли, обильною рукою брал из сокровищницы родного ему арабского языка. Никто не располагал так свободно высоким богатством последняго, как Блаженнейший Григорий, подобно своему небесному покровителю Св. Григорию Богослову, или лучше сказать самому Апостолу Павлу, бывший не только ревностным служителем слова, но и «начальником» в последнем (Деян. 14, 12).

Непобедимая власть истины, которую он проповедывал не только устами, но и делом своей жизни, сделала его имя славным среди других христианских исповеданий, часто вступающих в борьбу с Православием, и даже в среде тех, кто стоит доныне вне вертограда Христова.

Как истинный святитель Церкви Христовой, он, по Апостолу, имел доброе свидетельство и от внешних (1Тим. 3, 7). К последним мы могли бы отнести служителей Магомета, почитавших его не менее православных.

В каком бы собрании он ни появлялся, пред ним, как некогда пред Иовом, «князья удерживались от речей и перст полагали на уста свои; голос знатных умолкал и язык их прилипал к гортани» (Иов. 29, 9–10).

Особенною любовью и почитанием окружено было его имя в России. Не менее горячо возлюбил и он сам нашу великую Родину за ея «благочестие и христианскую доблесть», как он сказал однажды. Желая узреть ее воочию, он, по примеру своих древних предшественников, предпринял путешествие в ея пределы. Отсюда ведет свое начало его тесный духовный союз с нашим отечеством, которого не в силах была разорвать самая его смерть.

Было нечто поистине трогательное и провиденциальное в этой новой встрече одного из светильников Востока, истинного преемника Апостолов, с Православною Русью, в течение долгого времени лишенной своего Верховного Пастыря – венца Церкви.

Плененная красотою первосвятительского достоинства, представшого пред нею в образе Блаженнейшого Григория, она тем пламеннее возжелала возстановить последнее у себя, и Ангел Антиохийской Церкви пришел к нам, как бы нарочито для того, чтобы уготовить путь для вступления на вдовствовавший Русский Патриарший Престол Святейшему Тихону.

Светлы и радостны были для нас и для самого Патриарха Григория дни его пребывания на Руси, но не в такое время познаются наши истинные друзья, а в минуту постигающих нас скорбей и испытаний.

Сколько племен и народов, и близких и чуждых нам по крови или по духу, подобострастно следовали за победною колесницей России, когда последняя, подобно исполину, бодро и радостно шла по своему великому историческому пути. Но многие ли из них остались верны ей после крушения нашего прежняго могущества?

Высокое благородство души почившого Антиохийского Первосвятителя сказалось именно в том, что он нисколько не изменил своих чувств к нашей Родине после тяжкой перемены, свершившейся в ея судьбе.

Напротив, Россия, поруганная и уничиженная, стала как бы еще ближе ему, чем тогда, когда она была на высоте своего величия и славы.

Так сын, впадший в несчастие, становится еще дороже для любящей матери, влагающей в него все свое сердце.

Порабощенный большевизмом русский народ вызывал такое сострадание у Блаженнейшого Григория, как будто он сам был связан узами (Евр. 13, 2). Отделенный рядом непреоборимых препон от страждущей Русской земли, он с тем большею любовью привлекал к себе ея изгнанников.

Лишившись временно отечества, русские беженцы были усыновлены Блаженнейшим Патриархом, и он «нежно» и «как кормилица», по слову Апостола, «обходился с ними» (1Сол. 2, 7).

Не все умеют подражать Божественному милосердию и давать «просто и без упреков» нуждающимся в их помощи (Иак. 1, 5).

Почивший Патриарх помнил Сказавшого: «блаженнее давать, нежели принимать» (Деян. 20, 35) и умел благотворить так, что его рука не угнетала принимающих.

Вместе с материальною поддержкою, он оказывал русским людям еще более ценную нравственную духовную помощь, и никто не испытал ее на себе в такой степени, как страждущая Русская Церковь.

Когда меч разделения, вонзившийся в могучий русский организм, постепенно проник даже в тело самой Церкви, и многие из русских православных людей почувствовали себя стоящими как бы на зыбкой морской пучине, окутанной мраком, когда страдания исповедников православия достигли пределов человеческого терпения, а утешителя у них не было (Еккл. 4, 1), кто поддержал их любящею и твердою рукою, как не сострадательный, искушенный опытом, мужественный и мудрый кормчий древней Антиохийской Церкви?

К нему невольно обратились тогда взоры всех, кто хотел проверить себя, по правильному ли пути идет он во дни общого смятения. Его высокий апостольский авторитет был якорем спасения для изнемогавших в борьбе с яростными волнами, обуревавшими Русскую Церковь. И он – этот истинный Архиерей Божий, – облеченный в преподобие правды, не боялся вещать с высоты своего Апостольского престола слово утешения и одобрения одним и обличения и вразумления другимъ. Впрочем, чаще он считал за лучшее избегать всякого общения с разделившими хитон церковный, с сеятелями самочиния и раздора в Русской Церкви, дабы тем скорее привести их к покаянию. Но не только русские православные иерархи и наш церковный народ привыкли считать Блаженнейшого Григория мерилом православного сознания и оплотом канонического порядка в Церкви, – весь Восток, или лучше сказать вся Вселенская Церковь взирали на него, как на непоколебимого адаманта веры, «преуспевавшого в правде, благочестии, любви, терпении, кротости», свидетельствовавшого «доброе исповедание» пред всеми (1Тим. 6, 11. 12).

Среди почти общого духовного шатания, когда под видом обновления церковной жизни враг захотел оторвать ее от богопреданных отеческих заветов и сдвинуть с своего основания светильники древних Церквей, Первостоятель Антиохийской Церкви мужественно противустал этим искушениям и победил их. Он до конца остался истинным хранителем апостольских преданий, соблюдавшихся в Антиохийской Церкви от самих Первоверховных Апостолов, и по пути, указанному ими, как по надежному компасу, вел врученный ему корабль церковный.

Его мудрыми советами пользовались иногда и главы других автокефальных Церквей и когда он посылал им свои братолюбныя грамоты, посвященныя выяснению того или другого церковного вопроса, последния встречались всегда и везде с особым уважением, отражавшим в себе то благоговение, с каким внимали некогда Малоазийския Церкви достопамятным посланиям Св. Игнатия Богоносца во время его царственного шествия на свои страдания в Рим.

Подражая этому великому своему предшествеинику в своей жизни, Блаженнейший Григорий унаследовал и его страстотерпческий жребий; правда, он не был, как пшеница Божия, измолот зубами безсловесных зверей, но, подобно всем истинным Святителям Церкви Божией, был постоянным мучеником своего высокого пастырского долга.

Подвиг, с такою огненною силою изображенный Св. Златоустом и тезоименитым Патриарху Св. Григорием, который сам неоднократно бежал от его бремени, не мог быть легок для Антиохийского Предстоятеля, одушевленного апостольскою ревностью.

Как, некогда Апостола языков, его угнетало ежедневно множество людей и кто из них «изнемогал, с кем бы не изнемогал» их доблестный пастырь?

«Кто соблазнился, за кого бы он не разжигался» (2Кор. 11, 29).

«Его сердце было расширено для всех, особенно в дни минувшей великой брани и других народных бедствий.

Щедрою рукою он раздроблял и вещественный и духовный хлеб с нуждающимися, не различая своих и чужих, и, подобно Провидению, источал свои благодеяния на добрых и злых.

Он всегда был как бы в муках рождения не только ради спасения своей паствы, но и болезнуя о всей Православной Церкви, проходящей доныне сквозь горнило тяжких испытаний.

Тот огонь любви и ревности, который принес с собою Христос Спаситель на землю, пламенел всегда в сердце почившого Патриарха, сжигая постепенно его телесный сосуд.

Зажигая свет и теплоту в других, он незаметно сгорал сам, пока его земная храмина не разрушилась от великих трудов и душевных волнений.

Он взят был от нас прежде, чем можно было ожидать этого по его возрасту, недостигшему еще псаломского предела, и по общему состоянию его телесных сил.

Скорбь, постигшая нас столь неожиданно, была бы безутешна, если бы Небесный Кормчий Церкви в самых обстоятельствах, сопровождавших смерть Его избранного пастыря, не явил нового торжества Православия.

Он не только сподобил последняго праведной христианской кончины, но собрал вокруг его гроба столь разнообразную и многочисленную паству, какой почивший Патриарх не видел вокруг себя даже при жизни.

Мы все привыкли наблюдать теперь печальныя картины разделения и нестроения около Церкви. Общее духовное разслабление, нравственные соблазны и особенно упадок церковного послушания привели к тому, что даже имена «знаменитейших» в Церкви являются часто знамением пререкаемым, вокруг которого возгорается брань среди чад последней.

Только почившему Первосвятителю Антиохийской Церкви дано было объединить около себя всех не только ближних, но и дальних. Пред его честными останками это общее единение проявилось с потрясающею силою, заставившею на время смолкнуть различие между национальностями, отдельными исповеданиями и даже религиями.

Люди самых разнообразных званий, возрастов и положений почувствовали себя нераздельною семьею, оплакивающею общого отца и пастыря.

Смерть как бы нарочито постигла последняго вдали от кафедрального его града, чтобы тем ярче открылась пред миром сокровенная до сих пор слава Святителя.

Два древних города – славный Дамаск – столица Сирии и Бейрут – венец Ливана вступили между собою в состязание за честь хранить у себя телесные останки почившого Архипастыря.

Общая любовь их к последнему примирила их, однако, между собою.

Дамаск, имеющий за собою еще более древнюю и славную историю, чем сама Антиохия, ныне уже уступившая ему самую кафедру патриарха, был по праву избран усыпальницею последняго.

Бейрут был вознагражден тем, что удержал у себя на некоторое время гроб с телом почившого, дабы все могли воздать своему отцу последнее целование.

Шествие из обители, где почил Блаженнейший Григорий, возглавлявший происходивший там собор епископов, до городского храма, предназначенного для общей заупокойной молитвы над его гробом, было подлинно необыкновенным по своему величию. Многочисленный сонм архиереев, священников и диаконов, пение церковных и народных ликов, сотни колесниц, сопровождающих гроб, и такое же количество венков, ему предшествующих и как бы венчавших уже теперь земной подвиг Патриарха, десятки тысяч людей, стоявших благоговейно на пути, теснившихся на крышах домов или на террасах, облеченных в траур, все это представляло зрелище, давно невиданное в Сирии.

Его можно только сравнить с торжественным вступлением Патриарха в тот же Бейрут вскоре после окончания великой войны. Ему оказаны были тогда такия блистательныя почести, что каждый, кто видел бы ликование народа, мог подумать, что народ сретает победителя, вернувшагося с поля брани, или долго отсутствовавшого венчанного повелителя страны.

Такой восторженный прием оказала некогда Александрия своему великому пастырю Афанасию при его возвращении из изгнания. И когда хотели потом изобразить чье-либо триумфальное вшествие в тот же город – говорили: так сретали только Афанасия.

Подобною же мерою народного одушевления будет служить отныне для Сирии торжественная встреча, устроенная ея Первоиерарху.

Неоднородны были, конечно, поводы к тому и другому собранию людей и неодинаково было настроение в первом случае ликующей, а во втором скорбящей паствы Антиохийского Первосвятителя, но одна и та же преданность своему отцу и пастырю подвигнула и объединила обитателей Бейрута тогда и теперь.

Когда пришла потом очередь Дамаску принять возвращающагося к нему, но увы! уже бездыханного Святителя, то этот древний город ни в чем не хотел уступить Бейруту.

Тьмы тем его жителей, оставив свои дома, терпеливо ждали приближения печального шествия, не потерявшого своего величественмого вида даже тогда, когда оно пересекало Ливанския горы, ибо окрестное население повсюду не только выходило на встречу останкам почившого, но и сопровождало их до места погребения. Все стремились воздать ему свое почитание и принять от него последнее благословение, как бы от живого, и он подлинно был жив для верующих, как живы ныне для Церкви св. Первоверховные апостолы Петр и Павел, св. Игнатий Богоносец, Великий Евстафий, св. Мелетий и другие славные предстоятели антиохийского престола.

Но что было особенно достойно удивления – мусульмане соревновали православным в выражении своих благоговейных чувств к почившему христианскому пастырю. Весь город пришел в движение, как бы желая загладить свою древнюю вину пред Церковью. Если он прежде гнал обратившагося Савла, заставив его спасаться бегством через городскую стену (Деян. 9, 24–25), то теперь он сам вышел из своих стен на встречу его преемнику, чтобы воздать ему по истине апостольския почести.

Но те, кто окружали гроб, как бы ни было велико их число, не были единственными участниками этого печального торжества. Тысячи других православных людей присутствовали здесь если не телом, то духом. Между ними были и сыны Православной России, которые несли мысленно свои молитвенныя воздыхания и слезы к гробу Великого Святителя.

От их лица, или лучше сказать, от имени Русской Православной Церкви, пришли и мы ныне сюда, чтобы свидетельствовать свою сыновнюю любовь Антиохийскому Предстоятелю. Ея священным символом да послужит эта икона Успения Божией Матери, привезенная нами из Св. Града, где она была предварительно возложена на гробницу Пречистой.

Да будет эта святыня вместе с тем залогом нашей веры и нашего святого упования, что великий Святитель не умер, но спит; настанет час и он подобно орлу отрясет сон от очей своих и воспарит в небеса, «чтобы приобщиться к сонму избранных Божиих, к пресветлому лику Апостолов, к торжеству и Церкви первородных на небесех вписанных» (Евр. 12, 23).

Если приявший пророка во имя пророка получит награду последняго, то не должен ли получить награду Апостолов тот, кто, будучи верным домостроителем, продолжал дело Первоверховных Апостолов, созидая на положенном ими основании.

Небесный Пастыреначальник не оставит без венца того, кто ради Него «терпел, трудился и не изнемогал» (Апок. 2, 3).

Как он, почивший Патриарх, нелицемерно и православно проповедывал Христа, Божию силу и Божию премудрость, так и Христос Сын Божий «исповедует имя его пред Отцом Своим и пред ангелами Его» (Апок. 3, 5).

Воспоминая всегда апостольские заветы святителя, будем творить о нем память в молитвах, да не престанет и он ходатайствовать за собранное им стадо и за всю Православную Церковь пред престолом Вечного Архиерея прошедшого небеса, Ему же слава во веки. Аминь.