Завоевание исламом Сирии, Египта и северной Африки

Первый налёт мусульман на Империю отнял у неё все её юго-восточные области. Утомлённая борьбой с Персией и торжеством, купленным многолетней бранью, она не могла противопоставить сильных ополчений свежей силе восторженного ислама; старый император и спаситель государства, Ираклий, занятый церковными спорами (в которых он, бывший правитель Египта, держался египетского стремления к евтихианству), не имел уже достаточной энергии или надежды на победу, чтобы вступить в упорную борьбу с новым врагом. Он согласился уступить Аравитянам южную Сирию, ожидая, может быть, что порыв нового верования будет недолговечен, а отдохнувшая Империя будет со временем крепче для войны. Области, завоёванные аравийским мечом, были уже отчасти населены племенем полуаравийским или аравийскими выходцами; они были опустошены Персиянами, мало привязаны к слабому организму Византии, лишены духовной силы и духовного единства беспрерывными спорами религиозными, готовы к покорности всякому победителю, несколько человеколюбивому, и даже к принятию всякого учения, несколько разумного: а воины первых халифов, непобедимые в сражениях, были кротки с побеждёнными, верны в обещаниях и готовы принять в своё вооружённое братство всякого новообращенца; учение же, проповеданное ими, было исполнено поэтического восторга и вещественного соблазна, оправдано победами и проповедано живой и пламенной верой. Аравитяне нашли сначала мало сопротивления и много союзников. Ислам приобрёл не только пространные области, но и множество последователей вне Аравии.

То же самое было впоследствии и в Испании.

Так погибли для Империи и для общения с христианским миром Сирия, Египет и северная Африка. Более других уцелело учение христианское в Сирии: оно уже отчасти слилось с самою жизнью, несмотря на разврат городов и полу-идолопоклоннический быт деревень. Вероятно, оно удержалось бы с большей силой (ибо разумное понимание христианства было уделом не одних эллинских жителей, на и сириян и природных Палестинцев) и, может быть, освободилось бы от ига мусульманского; но значительная часть народонаселения погибла в войнах персидских; многие области были наполнены Аравийцами, чуждыми и Империи и христианству; раздоры религиозные поставили бо́льшую половину народа во враждебное отношение к государству и в разъединение с остальной церковью, и глубокий разврат нравов отнимал и силу и желание сопротивляться чуждому игу. За всем тем несколько горных округов и приморских городов долго сохраняли свою независимость и отбивались мужественно от мусульман; но эта бесплодная борьба не могла быть увенчана победой, и скудные остатки просвещения погибли, не принесши плода, для остального мира. Полнее было падение Египта. В нём разумное понимание христианства ограничивалось только эллинской или эллинизованной частью народонаселения. Тёмная религия туземцев была не что иное, как древнее идолопоклонство в христианских формах, и даже у просвещённейших сословий гораздо менее было истинно-христианских верований, чем гностической философии, скрытой под оболочкою христианства. Наконец, в северной Африке, от границ Египта до дальних берегов Атлантического океана, христианство было очевидно принадлежностью городов¹⁰³ и эллино-римского народа. Туземцы покорялись ему, но никогда не принимали его.

Они находились в том же положении, в котором теперь находятся в России Черемисы, Чуваши, Мордва и другие финно-турецкие семьи, которых, без сомнения не трудно бы было обратить в какое угодно верование (что не приносит, между прочим, великой чести апостольской ревности русского народа).

За то христианство и исчезло без следа со всего южного берега Средиземного моря. От него не уцелело ни малейшего следа, и отечество Августина и Тертуллиана сделалось гнездом самого фанатического, самого исступлённого мусульманства.

Впрочем, не без боя покорилась северная Африка. Её полукочевые жители, Амазирги, Шеллухи и Кабайлы, не раз отбивали завоевателей или изгоняли их из завоёванных областей. Утомлённые долгим сопротивлениям, Аравитяне обратились к внутреннему сочувствию туземцев и к преданиям (бесспорно справедливым) о племенном единстве жителей северной Африки с коленами арабо-палестинскими.

Свидетельства писателей до-магометанских доказываюсь существование таких преданий. Очевидно, что, кроме влияния Карфагена и других палестинских колоний, было уже издавна много общего между Гетулами, Нумидийцами, Маврами и пр. и Палестиной. Добросовестное изучение современных нам наречий Шелухов, Амазиргов и др., также как их физических очерков, подтверждает ту же истину, а самое существование многочисленных колоний палестинских на северном берегу Африки совершенно совпадает с общим правилом первоначальной торговли, т. е. гостьбы у братьев-единоплеменников.

Закон и жизнь Аравийцев совершили то, чего не могло сделать оружие. Северная Африка, сохраняя свою самобытность, вошла в общее движение мира мусульманского и, слившись с ним неразрывно, сделалась точкой опоры и орудием для новых завоеваний. Сила иноначального Рима подавляла Африку, не покоряя себе её внутренней жизни. Сила ислама покорила её не только в смысле вещественном и гражданском, но и в смысле духовном. Аравийцы сделались братьями туземцев, сохраняя только то неотъемлемое первенство, которое зависело от их прежней исторической жизни и от высшего умственного, особенно же словесного развития. Что было при первых Оммиядах, то сохранилось неизменно и до нашего времени.