Держава Августа. Его завоевания; борьба с Германцами

Август соединил весь римский мир в одно целое под свою державу и дал ему стройное движение под одним законом; но в этом единстве внешнем и чисто политическом сохранилось различие двух миров, созданных разными началами. Мир Греции, Востока и Африки был древнее Рима, богат собственной мыслью, светел собственным просвещением. Он покорился Риму как силе и как полнейшей идее политической, но в тоже время сохранял духовную самобытность, умственное превосходство над Римом и тайное к нему презрение. Мир Италии, Галлии, Испании и позднее Британии был римским созданием. Его бедная и бесплодная самобытность исчезла вскоре. Вся жизнь и мысль запада были даны Римом, а не выработаны собственной силой народов. При Августе и ещё долго после это различие не выражалось, потому что было подавлено железной силой римского закона; позднее оно определило весь ход исторических событий.

Огромна была область державного Рима. Даже далёкий и незапамятно древний Китай, притча гордости народной, называл его великим в сравнении с собой (великим Китаем, Та-тсин). Август не наследовал воинственному славолюбию великого Кесаря; он не осмелился искать распространения империи, но, усмирив некоторые полусвободные племена внутри её пределов (например, горцев испанских), он старался только обезопасить её границы, особенно со стороны Альпов и Рейна. Альпы и южная Германия были населены Ретийцами и Винделиками (Вендами великими), народами славянскими, принявшими вероятно уже значительную примесь окрестных народов, кельтских и германских. Война была упорна, но Римляне победили и, захватив оба ската альпийских гор до самого Дуная, мало-помалу наполнили новоприобретённую страну военными колониями (agri decumates), обязанными охранять границу Италии. Мудрая предусмотрительность Августа была оправдана последствиями. Ещё долго после него, когда Рим ослаб и дикари германские стали порываться из своих лесов, земля Винделиков и ущелья альпийские, замкнутые крепостями, удерживали напор северных племён; долго (до самых времён Иулиана) римские легионы могли по водам Дуная быстро переноситься от пределов Галлии до равнин Венгрии, громя в течение немногих недель свирепых Алеманов и Франков прирейнских и завоевательных Готов в стране при-евксинской. Область славянских народов наполнилась войнолюбивыми выходцами из Галлии и изо всех краёв империи. Язык утратился, обычаи изменились; старожилы сохранились только в небольших оазисах, рассеянных далеко в южной Германии; уцелели бедные остатки старого быта в нравах, несколько имён местностей, свидетельствующих о прежнем славянстве края.

Таковы напр., оазисы в Швабии и Франконии (около Бамберга), в которых Славяне жили со всеми особенностями своего племени³¹⁸, на удивление и заботу немецких критиков; таковы резные коньки крыш с фигурой коня в предгорьях альпийских; таково имя Лехрайн³¹⁹, явно Крайны при-лешской, как и самоё имя реки Лех значит «пограничная». Впрочем, беспристрастные наблюдатели не могут не заметить множества других признаков славянства в описании южной Германии, несмотря на её полное онемечение, которое несравненно древнее онемечения северо-восточных областей.

Покорение винделикской области повлекло за собой войну со Славянами паннонскими, т. е. венгро-далматскими. Легионы встретились с врагами, уже получившими или не утратившими начала жизни просвещённой. Народ паннонский был образован и грамотен, любил свою грамотность и образованность, не чуждался иноземного знания и науки. Таково свидетельство Римлян³²⁰.

Позднее Тацит узнавал в Германии народ Озов за паннонский потому, что он охотно покорялся законам и порядку общественному³²¹.

Жители Паннонии были, за исключением Персии и эллинского мира, единственным образованным народом, с которым воевал Рим. Они подражали Римлянам в искусстве военном, в строе и вооружении войска, пользовались выгодами своей горной страны и отстаивали свою свободу с мужеством, заслужившим похвалу от неприятелей. Италия трепетала. Император не считал себя безопасным в самом Риме; но многочисленность легионов и их боевая опытность, искусство римских полководцев и особенно будущего тирана империи Тиверия, восторжествовали. Паннония была покорена и обращена в провинцию, жители подчинились законам победителей, приняли их обычаи и вероятно их язык и долго были твёрдым оплотом империи³²²; но многие, вероятно самые мужественные и вольнолюбивые, ушли далеко за Дунай в пустыни, леса и горы севера, завещая потомкам предание о том, как предки некогда жили в благословенной стране придунайской, строя города с именами, напоминающими имена древних городов своей южной родины, и питая вероятно надежду на возврат.

Предание о придунайской отчизне перешло от выходцев после просвещённых к славянским старожилам севера³²³ и сделалось общим, утратив свой истинный смысл. Из беглецов же, удалившихся на север, многие (Сербы и Хорваты), вероятно, возвратились из Карпатских гор в южную Паннонию по приглашению византийских императоров, надеявшихся найти в них верных союзников против других северных дикарей. Впрочем, переселение славянское на север началось, бесспорно, гораздо прежде Августа, именно во время эллинского разлива и продолжалось гораздо после, особенно при Траяне. От того и имена северных городов³²⁴ напоминают не одну паннонскую область, но и Фракию и Мидию и даже города, известные внутри самой Эллады. Не должно, однако же, забывать, что тождество корней во всей славянской земле могло дать начало тождеству имён даже без переселения.

Граница рейнская, положенная Кесарем, требовала обеспечения. Рейн казался защитой, недостаточной для пределов государства, и легионы проникли вглубь лесов германских до самой Эльбы, покоряя воинственные, но разрозненные семьи дикарей. Покорение Германии было возможно; оно было даже легко. В этом явно свидетельствуют победы Друза и счастливый поход Домиция от Дуная к берегам Эльбы. Но Август не желал завоеваний и не понял потребности своей империи; быть может, он и не мог её понять по недостаточным сведениям в географии. Покорение Германии до Эльбы и славянских племён до Вислы дало бы государству на востоке короткую и легко охранимую границу от Балтики до устьев Дуная, соседей мирных и не порывающихся к завоеваниям, Славян или степных жителей Сармато-Алан, способных к конным налётам, но мало способных к постоянной наступательной войне. Северная же граница была бы охранена морем, превосходной морской силой и ничтожеством населения в скандинавском полуострове. Ошибка Августа и беспечность его преемника оставили государство при бесконечно длинной границе от устьев Рейна до устьев Дуная и при соседях хищных, бедных, жадных к добыче и к завоеваниям и беспрестанно возрастающих в воинской силе посредством беспрестанного воинского опыта.

Вообще народ дикий, как бы он ни был мужествен, легче побеждается в первое время столкновения с народом просвещённым и воинственным, чем в позднейшее время. Тут искусство, лучший строй и вооружение войска, а особенно минутный испуг, сильно действующий на дикарей, ручаются за успех. Позднее отношения переменяются. Испуг, страсть мгновенная, так сказать, нервическая, обессиливающая дикаря (точно так же как она убивает медведя), минует скоро. Скоро перенимается военное искусство, менее всех требующее развития духовного и умственных способностей в народе, хотя нельзя того же сказать о частных лицах. Наконец, семьи, некогда враждовавшие между собой и разъединённые, привыкают к союзам и к действию совокупному, сплачиваются в твёрдые и многочисленные массы и приобретают почти непобедимую силу, как для обороны, так и для завоеваний.

То, что было легко в первые года Августа, сделалось труднее в конце его царствования и при Тиверии, и было почти невозможным при их наследниках. Слишком рано умер Друз, завоеватель Германии до Эльбы, слишком рано успокоились римские легионы, поверившие покорности побеждённых племён и беспечно занимавшиеся введением обычаев и законов римских в пустыне, издавна свободной и вольнолюбивой. Глупость Вара и измена Арминия возвратили временно свободу Германцам.

Имя Арминия трудно восстановить в его настоящем звуке. Быть может, он звался Армином; быть может, как иные думают, Ирмином, но конечно не Германом, – именем, которое бы перешло в латинское Германус, а не Арминиус. Вероятнее же всего то, что Римлянам было известно его патронимическое название, кончающееся на ингь с мягким гь. Измена его извинительна по обстоятельствам и тогдашнему духу народа; но нельзя её превозносить до небес, как подвиг чистый, святой. Такой неумеренный восторг позволен только горячему патриотизму и дико воинственному духу немецких профессоров.

Арминий соединял хитрость и дальновидный ум с мужеством и доблестью воинской. Он искусно и храбро сражался с Римлянами, часто побеждал, никогда не был вполне побеждён и всеми силами стремился к соединению всех Германцев в один союз. Нельзя сказать, собственный ли его гордый и строптивый нрав или вражда племен немецких помешали успеху; но бесспорно то, что усилия его были безуспешны. Достойный сын Друза, Германик, снова проник вглубь стран приэльбских и мог бы торжественно кончить подвиг отца. Тиверий не дал ему достаточных войск, не поддержал его нападением с юга и вскоре отозвал его под пустым предлогом в Сирию. Зависть императора снова спасла свободу Германии. Позднее уже завоевание её было едва ли по силам распадающейся Империи. В ней самой росли внутренние причины разрушения, в лесах Германии стали крепчать внешние причины мирового переворота. Восток Германии остался свободным; весь запад, страна, прилегающая к Рейну, никогда не был уже вполне свободным, никогда вполне покорённым. Его жители то платили дань Риму, то считались его союзниками, пополняли ряды легионов или составляли отдельные отряды в войске, по воле, как наёмники, или поневоле, как побеждённые, составляли охранную стражу императоров в Риме или дружину телохранителей у правителей тиранов областных; во всяком случае, принимали от народов просвещённых только их пороки, корыстолюбие, бездушное лукавство, безграничный разврат, жажду к вещественной пользе и наслаждению, не принимая ни их добродетелей, ни их просвещения. Они утратили все добрые качества германских дикарей: честность, простоту нравов, верность данному слову, целомудрие, братолюбие, и сохранили только дикую храбрость, вечно алчущую добычи, и любовь к войне, усиленную ещё новоприобретённым искусством.

То, что произошло в западной Германии, повторялось весьма часто на окраинах государств образованных и повторяется в наш век в племенах, называемых замирными по границам России.

Таким образом, трёхвековая жизнь, составленная из поочерёдного рабства, унижающего душу, и из промежутков свободы, купленной по большей части изменой и всегда ознаменованной свирепостью, из беспрестанного кровопролития за чужое дело или за деньги и из грубо роскошного разврата, приготовила в стране прирейнской ту грозу Франков, которая изменила все судьбы западной Европы и представила одно из самых великих, но также из самых отвратительных явлений в истории человечества.