Изгнание царей

Железное иго, раздавившее бессильную общину убежища²⁸⁴, налегло, наконец, и на шею родовитых граждан, призвавших чуждую помощь. После долгих страданий и долгого унижения под правлением безжалостным и безнравственным, восстал, наконец, город, будущий владыка Мира. Мщение за оскорблённую святыню семейной нравственности пробудило мщение за утраченную свободу. Изгнаны были навсегда Тарквиний и его Этрурцы; жизнь его сохранена не из уважения к его царскому сану, но из почтения к его преосвященству (ибо он был царь святынь, rex sacrorum). Навек изгнаны из Рима цари.

Высокое нравственное достоинство древнего мира определяется повестями о Лукреции и о Виргинии. Как он много выше Эллады в семейном быте и как много разумнее в условно-государственном! Зато как ничтожен он в смысле искусства! Точно так же мало поэзии окружает колыбель Рима, как мало поэтического стремления видно в его последовавшем развитии. Всё исчезает в строгости жизни положительной. От того то и нельзя признать истинно критического взгляда у новейших историков, отвергающих всю историю царей. В ней очевидно более истины, чем лжи; в ней только сбивчивость словесного предания, а не вымысел сказки. Были, правда, и письменные памятники, но мало, а пользы от них ещё меньше, ибо язык царского времени был совершенно не понятен римлянину позднейших веков²⁸⁵. Этим отличается Рим от всех древних государств, и в этом высказывается характер латинского наречия, как языка грубой смеси (lingua franca) почти без органического развития, в роде английского или французского. Остатки живого организма в нём принадлежат эпохе до-римской.

В освобождении от прежней формы правления выразились самоуверенность государства, знающего свои внутренние силы, и возможность ответа на все будущие требования жизни; на это освобождение не было разрывом с римской стариной и заключало в себе возврат к его первоначальным формам, сохранившимся в преданиях о двух единовременных царях. Два сановника, представители прежней царской власти, несколько ограниченной в отношении прав и времени властвования, стали во главе общего дела (республики). Таково начало преторства, потом консульства²⁸⁶. В нём отразилась первобытная двойственность (Рамнов и Тициев, или Албанцев и Сабинцев) и выразилось низшее значение третьего триба, не основанного ни на религиозном, ни на племенном начале. Общие силы Рима изгнали Тарквиния. В деле освобождения участвовали и патрицианские роды и плебейские имена (например самый Брут) и средние между ними, конники. Но плебеи, разорённые и уничтоженные гнётом этрусского ига, не могли воспользоваться новой свободой. Охрана их вольности по уставу Сервия была в их богатстве, а они были нищими. Патриции пожали плод общего подвига и обратили плебеев в своих рабов.

По многим данным можно предполагать, что первые годы по Тарквинию были для народа несколько легче, и что иго патрицианское не вдруг налегло на него всей своей тяжестью. Во всяком случае, этих годов было немного, и минутная свобода объясняется отчасти участием плебеев в изгнании царя, отчасти тем, что патриции не вдруг могли воспользоваться их нищетой и связать их цепями законов о долгах.

С Тарквинием были изгнаны и Этруски, его сподвижники, и этрусская государственная стихия: государство заключилось опять в одних патрицианских родах и примкнуло теснее к латинскому союзу.

Первый год свободы римской обозначен торговым договором с Карфагеном, где Рим договаривается за весь Лациум. Изгнание приверженцев тарквиниевых ослабило мало-помалу плебейскую общину. Эти изгнанники по большей части были или сами плебеи или патриции, чуждые патрицианскому характеру. Более же всего ослабил плебеев разрыв с Этрурией и, следовательно, уничтожение торговой промышленности.

Но римская старина погибла безвозвратно: ибо погибло её разумное начало, духовный характер, некогда приданный всей общине философской образованностью и символической религией Сабинцев. Древнее сабинских были в Риме боги альбанские; благороднее Тициев – Рамны, которые носили имя самого города и Тициев приняли в братство, как меньших братьев; выше в чине богослужения был Марс алябанский, чем Квирин сабинский; но смысл религиозной общины был весь в племени Тициев и олицетворён преданием в Сабинах Нуме и Анке, а не в Алабанцах Ромуле и Гостилии. Кроткие и неопределённые божества Альбы довольствовались почётными храмами и обрядами, уступив богам сабинским право определять всё отвлечённое значение произвольной и иносказательной мифологии. Рамны, духовно облагороженные Тициями, приняли от них жреческий характер и философское умствование в деле верования. Таким образом, в самую раннюю эпоху исказились или утратились все предания и приготовлялась позднейшая шаткость религии, заключённой, действительно, в самодовольстве добродетели и в безграничной любви к государству. С увеличением города, с распространением убежища, с торжеством Рима над соседями, с составлением новых патрицианских родов (триб Луцеров и младших родов), более всего с принятием стихий эллинских и этрусских, разом разрушилась вся внутренняя святыня религии умствующей и произвольной, не основанной на неизменном предании и, следовательно, доступной ко всякому искажению. Толпы новых богов, блеск новых обрядов, принесённых плебеями, соблазнили патрициев. Когда же плебеи, не участвующие ещё в городских правах, получили при Тарквинии и Сервии некоторое значение государственное, явилась новая святыня, чуждая древнему Риму. Боги альбанские (которых капища были, кажется, в Regia) и боги сабинские (которым поклонялись на Квиринале), боги, не знавшие плебеев, стали уже на низшую степень и остались собственно городскими хранителями. В средине самого убежища, на дачах жреческого сословия, выросли храмы богов капитолийских, богов всего государства, принимающих служение только от патрициев, но не отказывающих в покровительства и плебеям. Перед Юпитером капитолийским отступили по преданию все боги, кроме Терминуса (граница) и Ювентуса (молодость); наступило время полного синкретизма; брошены были зародыши будущих споров и окончательного уравнения сословий.

В этом предании глубокомысленное провидение древних выразило всю позднейшую святыню римской общины: границу – внешность государства, молодость, – торжество внешних сил человека. Внутренний мир погиб навсегда.