Внутренний характер эллинской жизни. Религия Эллинов

Эллада основана дружиной, и вся её история, всё её законодательство запечатлены этим коренным началом. Её высшее таинство, высший и чистейший символ её единства были не в храме, не в суде, не в совете, но в воинственных играх. Первобытный характер Эллинов обличается весь в святыне олимпийских богов.

О них много писано, и археологи немало рылись в благородной пыли древнего ристалища, одного не отрыли – значения самых игр. Они, кажется, и не видят, что они нигде не существовали кроме Эллады, и что это что-нибудь да значит.

Дружинное устройство заметно во всех эллинских областях; но оно более преобладает в области дорийской, чем в Ионийцах, от того ли что Ионийцы приняли бо́льшую смесь чисто-славянских, т. е. фракийских и малоазийских стихий, или от того, что они поселились в стране, уже населённой народами образованными (Аттике и Ионии). Развитие религиозного начала, искажённого синкретизмом в самой основе своей, происходило бессмысленно и беспорядочно. Космогония не имела никакого притязания на объяснение мировой загадки. Уранос и Кронос (быть может, пространство и время, если только можно дать какой-нибудь смысл мифам, утратившим своё первобытное значение) уступают своё место человекообразному Зевсу, в котором олицетворяется не воля разумная, но произвол человеческий. Впрочем, сам Зевс, владыка видимого мира, подчинён другому, высшему закону необходимости. Таким образом, кушитское поклонение легло в основу эллинской религии, и отсутствие религиозной поэзии в поэтической Элладе объясняется само по себе. Молитва была заклинанием и ничем иным быть не могла.

Это доказывается словами Аякса в Илиаде. Он говорит: «молитесь тихо, чтобы Трояне не подслушали и не переняли вашей молитвы». Душевного голоса, изливающегося в духовной молитве, Эллада не знала⁸⁵.

По всей вероятности, первоначальный союз был связан единством религиозным. Амфиктионы, главы его, утратили со временем всю свою политическую важность и сохранили значение своё только как судьи по делам храмов и их собственности. Священные войны, начавшиеся по приговору древнего судилища, обличают первобытную основу, скоро потерявшую важность свою перед губительным влиянием синкретизма. Но самые составные части эллинского синкретизма были таковы, что он не мог сохранить мыслительной глубины синкретизма Индостанского. Кушитство было уже не чистое, ибо оно распространилось в Греции после предварительной борьбы и смешения в Финикии, Сирии и самом Египте. Иранство, выражающееся отчасти в Персее и резко высказывающееся в кавказском Прометее, пророке свободы человеческой и нравственного закона, имеющего восторжествовать над смесью необходимости и произвола, олицетворённого в эллинском Олимпе, проникло весьма слабо в Элладу. Главная же стихия религии была уже Иранство, искажённое в сказочное человекообразие и принесённое из Фракии и из земель славянских. Из его смешения с искажённым Кушитством составился пантеон Греции, в котором художество пластическое (Куша) и сказочный характер славянских народов развил начало поэзии во всех её формах, словесных и вещественных.

Трудно и почти невозможно отделить первобытные мифы Эллинов от прививных, полученных ими с Юга. Одно только не подвергается сомнению: это то, что Эрмий, Вулкан, Дионизос, Ира и особенно Афина (истинная владычица позднейшей Эллады)⁸⁶ не принадлежали вере первых выходцев Иллирии и Фессалии. Аполлон, Диана, Арес, Океан были божествами Севера и первыми предметами поклонения воинственных пришельцев. Все они были вытеснены началом южным, точно так же как и грамотность северная была вытеснена южной, оставив только слабые следы в сходстве с буквами Ликии и Этрурии и в направлении письмен слева направо.

Афродита и Зевс принадлежали равно фракийскому и южному началу, хотя Афродита более Зевса сохранила свои первоначальные приметы. Водопоклонение положило печать свою на все стихии, происходящие от Севера. Правда, что южный Посейдон изгнал древнейшую форму – Океана⁸⁷; но лицо Океана высится над мифами первобытными и обнимает их своим величественным спокойствием. Сам Зевс по своему северному началу находится в какой-то зависимости от Океана⁸⁸. Аполлон и Диана (солнце и месяц, дети Лета, т. е. года) родятся на острове; Венера выходит из морской волны. Мифология первобытная, невоскресимая в своих подробностях, восстаёт в своём общем объёме: это поклонение Дию, богу всемирному, живущему в небесах, владыке всех стихий, прообразуемому особенно водой, и Дионе-Афродите, его дочери подруге, поклонение Аполлону, Белену великому, которого главный символ – солнце, и Диане трёхцарственной, изображаемой луной, наконец, Океану всеводному, отцу рек и морей.

Аполлон есть, очевидно, не высший бог, но посредник и хранитель мира. Он соответствует Митре, Тору, второму Велу (Ваалу) и несправедливо отделён от Гелиоса (от корня велий, так же как и Вел), который, как солнце, был его эмблемой. Диана трёхцарственная была также божеством первостепенным, хотя никогда не оспаривала первенства у бога всемирного. Её значение, как богини подземной, находится в самой её эмблеме (луне), не только по изменчивости светила, но по его двурогой форме. Это обстоятельство, до сих пор непонятое ни древними, ни новыми критиками, объясняется вполне памятниками ликийскими. Гробницы вершатся рогами быка (не месяца, ибо видны уши и клок шерсти между рогов). С другой стороны, на храмах часто представляется бой льва с быком. Символ ясен. Лев, начало небесное, пожирает быка, эмблему земного. Трофей – рога, оставшиеся от побеждённого быка, обозначает победу небесного и истреблению земного вещества. Вот одна из причин, почему Диана должна быть тождественной с Гекатой, и вот смысл, до сих пор незамеченный, быка в религиях иранских. В нём соединены покорность и бессмыслие всего вещественного, чисто-земного, и его смерть есть, во всяком случае, торжество духа. Глубокая мудрость древнего Ирана ещё слышится в искажённых верованиях позднейшего времени; но она уже переплелась с весёлой, детской сказкой и утратила смысл свой для отупевших народов. Истинная же колыбель сказочного мира есть область славянская, и все мифы чисто эллинские носят её характер. Так в Вакхе, сыне Дия и Семелы (земли)⁸⁹, видели мы загадку Вендов-виноделателей; так в рассказе о Ниобе видим такую же сказку о небе (по произношению некоторых славянских семей ниобо) и о множестве детей его – звёзд: пронзённые стрелами солнца и месяца, т. е. пригвождённые к месту, они лишились свободного, отдельного движения – жизни, и мать, наказанная за гордость, льёт потоки дождей и слёзы росы.

Такова древняя религия северных пришельцев-Эллинов. Она сосредотачивается, в отношении к мифу, около славяно-пранского Аполлона, Белена прародительского (патроос), великого (ликиос) или великого (гелиос), бога песен и врага змеи (пифиос), а в отношении к внешнему обряду и к общественному союзу – около древнего храма Аполлона у подножия горы великой (Геликон). Вот истинный след первобытной Эллады.

Едва ли слово Дельфы не имеет одного корня со словом адельфос и не значит братовщина. Прибавим, что, несмотря на сказочность, религия Аполлона чисто иранская. С ней, вероятно, связывалось в древности сказание о Персее. По крайней мере, общая у них принадлежность – крылатый Пегас (от пегой), тёмно-светлый конь, эмблема видимого мира, разделённого между днём и ночью, и невидимого, разделённого между злом и добром. Этот миф принадлежал без сомнения Вендам ликийским, у которых два города носят название Пегаза (или Педаза), Фегазгерд (Пегазград⁹⁰). Как принадлежность бога песен, не имеет ли он чего общего с общим началом всех русских сказок: «начинается сказка от сивка, от бурка и проч.»; «поднимается конь выше леса стоячего, выше облака ходячего?» и т. д. Это введение в сказку весьма загадочно и явно кроет свой источник в мире дохристианском.

Ненадолго уцелело верование, принесённое Эллинами из своей родины. Критский Зевс, переродок из Шивы кушитского, скоро слился с высшим богом Дием; Афина (Нейф египетская, Онка сирийская) откинула на вторую степень Аполлона, покровителя предков; великая мать, Кивела мало-азийская, Ира, Эрмий, Ифест и другие божества, которые никогда не имели поклонников на Севере и даже по сказаниям о рождении принадлежат исключительно Югу, составили новый бесчисленный Олимп. Наконец, Кушитство высказалось вполне в Дионизосе, которого мифы слились с чуждыми ему сказками о фракийском Вакхе. Синкретизм образовался во всей своей полноте. Космогоническое учение, нравственный и философский миф, астрономическая сказка, предание, затейливая загадка, всё смешалось и перепуталось. Древнее, кажется, чистое и духовное верование Пеласга, глубокомысленное, но вещественное учение Кушитов, человекообразная, младенческая религия Славян слились в одно. Начало кушитское торжествовало (ибо оно одно только терпит смешение), строго исключительный характер Ирана погиб. Необходимость, не выраженная уже ясно символом органической двойственности, но скрывшаяся в бессмысленном имени Судьбы (ананке), проникла собой весь мир надземный и весь мир земной. Идея мудрости стройной, гармонической и вещественной в лице Афины сделалась главным божеством, покровителем Греции, вместо змеегонителя Аполлона, носившего на челе своём светозарный венец мудрости духовной и словесной.

Этот характер Аполлона заметен ещё в Гомере. В нём дар пророчества, в нём красота почти бестелесная и какой-то блеск нравственной свободы. Оттого-то и остался он всегда богом-прорицателем по преимуществу.

Но среди победы Кушитов голос Ирана продолжал ещё будить сердца человеческие к высокой и небесной цели. Напрасно пророк прикован к Кавказу Зевсом, Ифестом и Эрмием: со своей дальней скалы указывает он на их будущую гибель и будущее торжество свободы. Древний бог, которого главным символом для восточно-иранских народов была вода, пошлёт свою дочь (Метэ), и от неё родится освободитель.

Океан связан с пророчеством о падении Зевса тем, что Метэ и Фетида – обе Океаниды. Уловки Зевса или, лучше сказать, развязки, придуманные его жрецами, показывают только существование и неотвязчивость пророческого голоса. Явны предания мессианские, и тёмное чувство, что боги, временно властвующие над миром, не благие боги.

Очевидно, сказание о Прометее и его угрозах не принадлежали народу; они существовали только для лучших, для избранных людей. Народ жил весело и беззаботно, в дружбе с ласковой природой и со сказочным Олимпом. Благородная душа Эллина не была воспитана как душа Индостанца, в великой борьбе двух чистых, самостоятельных начал, философского умствования, создавшего себе религии из необходимости, и духовного предания, живущего верой в свободную волю. Стремление чисто-мыслительное развилось позднее и беднее в Элладе, чем в Индостане; но зато сказочное начало, принятое от ванского Севера облеклось в Элладе в образы более стройные и изящные. Сказка пришла в органическое соприкосновение с пластическим художеством на берегах Юмны и Маганадди, так же как и на прибережье Эгейского моря; но беспокойная мысль, вечно возвращающаяся к собственным тайнам, не допустила свободного развития искусств в Индии. Младенчески беспечная религия, гордость человеческая Эллина-завоевателя и полная свобода личности были доступнее к искусству. От свободно-затейливой сказки перешли жизнь и движение в художество пластическое; от пластического художества перешли стройность и красота в своевольную сказку. Дедал-строитель прилетает с Юга⁹¹. Орфей, Лин и Музей приносят песнь свою от границ Фракии. Аполлон-вдохновитель и Афина-хранительница меры и уряда – царствует над Элладой, и искусство во всех своих отраслях достигает крайней степени образной красоты.

Амфион мог бы быть представлен как доказательство несколько духовного направления художества даже в кушитской стихии; но это было бы грубой ошибкой. Одна только известная черта его способностей, как виртуоза⁹², есть построение фивских стен. Это только идеал стройности и лада, перенесённый в вещественный мир, что-то похожее на китайского Фо-ги и на египетского Таута, но нисколько ни похожее на словесное музыкальное искусство. Свободно, без цели, льются песни Орфея: звери сбегаются, волны речные стихают, слезы текут из холодного камня. Это свободный дух, спевающийся с живой природой. Таких разниц не должно упускать из виду. Кушит по своему началу безмолвен; дар слова принадлежит одному Ирану, хранителю духовного предания.

До́лжно ещё заметить, что свобода личности сильно действовала на развитие художеств: от того Дориец, более скованный условиями государственной формы, уступал Ионийцу во всём, кроме зодчества. Это исключение понятно из всего предыдущего.

Гомер открывает собой истинную жизнь Эллады около 1.000 лет до P.X., хотя её исторические века начинаются четырьмя веками ранее, а общая условная эра наступает позже. От Гомера, т. е. от его века, развивается идея красоты, которой дышит вся греческая история и которая, переходя мало-помалу в идею красоты духовной и согреваясь жизнью Востока, создала, наконец, Платона и Аристотеля, эти два прекрасные венца умирающей Эллады.

Бессмысленной и младенческой религии соответствовала бессмысленная и младенческая деятельность общественная. Великие проявления во всём, кроме искусства, были невозможны, при отсутствии великих двигателей. Глубокомысленные таинства Ирана и Куша наследовались на границах Эллады, но не пробуждали в ней жизни разумной. Чудная энергия страстей и воли, восторг воинственного разгула кипели внутри Эллады; но, лишённые постоянного направления, они не создавали и не могли создать ничего цельного и полного. Область мешала развитию другой области, личность останавливала развитие государственности; не было ни нравственной цели, покоряющей душу, ни общего эгоизма, покоряющего землю. Частные ссоры народных семей, частные предприятия удальцов, выселяющихся из родины в неизвестную даль: такова история Греции. Её колониями мало-помалу покрываются все берега Эгейского моря и Евксина; Сицилия подпадает её власти; южная Италия покрывается её городами; Фракийцы отступают мало-помалу к северу, единовластие над морями отнимается у Финикийцев. Ассирия узнаёт имя и мужество греческих пиратов; народы, вытесненные из своих жилищ (Сикулы, Пеласги, Тиренцы и т. д.) переносят на Запад новые стихии племенные и мысленные; Африка и даже Галлия принимают семена просвещения. Но Эллада, так сильно действуя на мир и так много делая для его будущих судеб, не в силах сделать ничего для себя самой.