Об отмене крепостного права в России (письмо к Я.И. Ростовцеву)⁶⁷

Милостивый государь Яков Иванович!

Задача, назначенная Богом России в наше время, и место, назначенное, также не без воли Промысла, вашему превосходительству при разрешении этой задачи, таковы, что ни вы не можете быть удивлены получением письма от человека, вам вовсе незнакомого, ни я не могу быть обвинён в дерзости или низости за безымённое письмо.

Далеко от государственного центра, мы по необходимости довольствуемся слухами более или менее справедливыми, которыми мир полнится; по ним стараемся мы понять намерения правительства и причины этих намерений; с ними соображаем мы, сколько возможно, свои собственные расчёты и, разумеется, должны беспрестанно ошибаться и в расчётах, и в суждениях, вследствие крайне недостаточной основы как тех, так и других. Поэтому наперёд прошу извинения у в. п. в ошибках, которые встретятся вам в письме моём, не только насчёт предполагаемых правительственных мер, но и насчёт ваших собственных взглядов на разрешение современного вопроса.

Я думаю, что при всяком изменении внутреннего устройства государственного, будь оно в области администрации или в области правосудия, частный человек имеет право и, скажу более, некоторую обязанность способствовать успешному и разумному ходу дела сообщением своих мыслей о нём или обществу (если такое сообщение дозволяется), или тем лицам, которым дело по преимуществу поручено. Но эта обязанность особенно сильна и, так сказать, повелительна при теперешнем вопросе. Предположим, что нынче приняли другую административную меру; конечно, многие пострадают, но завтра её можно отменить, и ход народной жизни пойдёт вперёд, без всякого значительного волнения. Положим, что допущен неразумный закон; многие частные права будут нарушены, болезненно отдастся в жизни общественной правительственная ошибка, но завтра закон неразумный может быть заменён лучшим, и временная болезнь минет, едва оставив по себе какой-нибудь лёгкий след в жизни и памяти народной. При теперешнем деле не то: целая будущность России ставится на ставку. Разумное решение обеспечивает навсегда счастье народа, ошибка же может быть неисправимою: все основы общества могут быть ею потрясены; все вещественные и нравственные отношения сельских сословий друг к другу и к государству могут быть искажены навсегда, и длинный ряд неотвратимых волнений и революции может быть последствием меры, задуманной для самой благой и человеколюбивой цели. Вот что мне даёт смелость и налагает на меня обязанность писать к вам.

Может быть, всё это введение покажется в. п. вовсе бесполезным; для меня оно необходимо, чтобы в моих собственных глазах оправдать непривычный поступок и непривычное вмешательство в общественные дела.

Молва шла и ходила добрая о том духе, в котором вы приступаете к вопросу об освобождении крестьян, духе истинно-христианском, соединением желания добра и справедливости в отношении к беднейшему сословию с желанием вознаградить помещиков за утрату прав и собственности, утверждённых за ними долговременностью и правительственными указами. Добрая эта молва, радующая всех истинно-благомыслящих людей, подтверждается, как мне кажется, именами... многих вами избранных сотрудников, а может быть ещё более именами сильных врагов, которые (если верить слухам и внешним признакам) ополчились на вас. Поэтому смелость обращения к вам сопровождается некоторою надеждою на сочувствие с вашей стороны.

Первые известия (насколько достоверные, не знаю) о тех средствах, которыми вы думали разрешить свою задачу, вполне подтверждали общую молву. Говорили, что вы намерены отстранить всякое переходное состояние, всегда сопровождаемое шаткостью и, так сказать, неуверенностью закона в самом себе, следовательно, и некоторым недоверием и неуважением народа к нему. Говорили, что вы намерены прямо, при объявлении свободы народу, объявить его полноправство и прямые отношения к государству, без всякой утеснительной подчинённости другому сословию, и отдать ему в неотъемлемую собственность, на праве общинном часть той полевой земли, на которую в продолжение двух веков лился его кровавый пот. За эту часть земли, отходящей от дворянских вотчин, дворянство (как говорили) должно было, получить умеренное вознаграждение от казны, а казна должна была, по срокам, в течение известного числа годов, получить уплату от собственников – крестьянских миров.

Слух о таком простом, справедливом прекрасном разрешении вопроса был принят с общим одобрением. Люди благонамеренные, любящие отечество и уважающие нравственный закон Христианства, радовались прекрасной будущности Русской земли; радовались закону, удовлетворяющему всем требованиям правды и человеколюбия, во сколько такое удовлетворение возможно для обществ, возросших на случайностях исторической жизни; радовались тому, что государство получало твёрдое и, можно сказать, святое основание в истинно-человеческом устроении сельского сословия, свободного собственника и облечённого в полноту гражданских прав по делам внутреннего суда и внутренней администрации. Такое нравственное и христианское основание общества, возможное только в Русской земле, становило её сразу выше всех других народов, предметом их зависти и поспешного подражания. Так думали лучшие; но и менее просвещённые, более себялюбивые или закованные в старую привычку не отказывали в своём искреннем одобрении. Правда, роптали отчасти на излишнюю умеренность вознаграждения (желая, разумеется, неумеренного), но всё-таки, понимая, что вопрос, поднятый так сильно, не может уже оставаться без разрешения, радовались скорости и простоте разрешения; радовались тому, что собственность отходила не без верного вознаграждения и особенно радовались тому, что полная свобода крестьян, единожды наделённых землёю, давала полную свободу самому помещику в распоряжении всею остальною землёю, всем своим досугом, всеми своими способностями, всеми своими заботами. Он лишался господства и его злых радостей; но оно заменялось свободою, а не горьким рабством вещественных уз и вещественной зависимости, скрытых под именем права на обязанности, трудовые или денежные. По совести я утверждаю, что радость была общая и во всех сословиях.

Теперь говорят, что этот прекрасный и разумный план брошен по следующим причинам:

– потому что у правительства нет ни денег, чтобы совершить выкуп единовременный будущей крестьянской собственности, ни кредита, чтобы пополнить денежный недостаток;

– потому что выкуп полевых земель у помещиков по цене, не ими самими назначенной, есть нарушение права собственности; а требования от крестьян уплаты за покупку, которой они, может быть, не желали, есть нарушение свободы;

– потому, наконец, что такой крутой переход от рабства к полной свободе невозможен и должен подать повод к бесконечным волнениям.

Этот новый слух, по-видимому, не лишён основания. Справедливо ли или нет, что против первого плана вооружились во имя собственности, свободы и спокойствия общественного, мы не можем знать; но слабость кредита не подлежит сомнению, после неудавшихся займов; а недостаток денег, доказанный уже самою попыткой заграничного займа, ещё более доказывается остановкой в выдаче сумм из Ломбарда под залог имений, мерою вовсе ненужною и крайне вредною в такое время, когда заклады имений в общественная кредитные учреждения должны были пользоваться особенным покровительством и поощрением.

Итак, мы новому слуху верим поневоле.

Первый план отложен. Чем заменяется он? Форма разрешения неизвестна никому и по всей вероятности ещё не определена, но смысл её несомненен.

1) Свобода крестьян. За тем, или устранение всех их прав или притязаний на полевую землю (об усадьбах отдельно и говорить нечего) и допущение вольных договоров с помещиками, или признание их права на полевую землю, права отягчённого обязанностями в отношении к тем же помещикам.

Первое предположение сблизило бы положение Русского селянина с положением заграничного и не представляло бы ничего противного здравому смыслу, логике и справедливости. За всем тем его вовсе допускать нельзя, и не стану говорить об общем стремлении всех народов к распространению прав земледельцев на обрабатываемую ими землю, о современном прогрессе и т. д. Все эти общие взгляды, сколько бы ни было в них правды, допускают так много возражений и примешиваются к такому множеству мнимых аксиом (мыльных пузырей) псевдо-филантропии, что на них основываться не следует в таких вопросах, которые могут легко разрешаться на основании положительных данных. У нас в теперешнем случае есть данная весьма положительная, именно: глубокое и ничем неотразимое убеждение всех крестьян в своих правах на некоторую часть земли тех дач, на которых они живут. Это вековое, исконное убеждение, подтверждённое всеми законами правительства (старавшегося, в продолжение многих веков, точно определить взаимные права помещиков и крестьян) не может быть искоренено. Уничтожение этих крестьянских прав на землю будет в глазах крестьян похищением со стороны помещиков и изменою со стороны правительства, от которого они всегда ждали и теперь ждут защиты и обороны. Усиленная ненависть к дворянскому сословию, с которым они только с прошлого года начали мириться, ненависть к правительству, которому они всегда служили и служат самою твёрдою опорою, наконец, резня в близком или, по крайней мере, недалёком будущем, – вот несомненный исход обращения крестьян в безземельных работников! Я упомянул о таком разрешении крестьянского вопроса потому, что есть на Святой Руси немало людей, ослеплённых себялюбием и завозным просвещением, которые верят в него и желают его; со своей стороны, я убеждён, что правительство никогда не допустит такого разрешения, не ради страха, но ради чувства правды и стремления к добру и счастью народному.

Перехожу к единственно возможному разрешению вопроса, при устранении обязательного выкупа казною.

2) Признание права крестьян на владение частью полевой земли, права, отягчённого какою-нибудь обязанностью трудовою или денежною в отношении к помещику. Какая бы ни была форма этих обязанностей, общий юридический характер их будет следующий: договор между двумя свободными лицами (помещиком и крестьянским миром) заключённый без их согласия третьим лицом, правительством. Одного такого определения достаточно, чтобы оценить всю нравственную несообразность закона, основанного на таких началах, а между тем это определение есть единственно возможное. Им уже была осуждена инвентарная система Юго-западных губерний в самое время её учреждения, и мы знаем, что практика доказала справедливость осуждения: и крестьяне, и помещики только об одном и думают, как бы из договора выскочить, а покуда это ещё невозможно, как бы его не исполнять. Распространение такого начала на всю Россию служило бы к великой славе юриста Димитрия Гавриловича Бибикова, но никогда не перешло бы в общее убеждение тех сословий, которых права следовало определить.

Сказав несколько слов о юридическом достоинстве переходного состояния (ибо я называю его переходным, потому что впереди все предполагают выкуп), я рассмотрю его возможность и удобство в действительном приложении.

Закон состоялся, крестьяне свободны, помещик обязан им уделить часть земли, а они обязаны на него работать или платить ему известную ренту. Очень хорошо. Работать. Что значить работать? Кем и как? Должен ли тяглец непременно сам работать? Вы мнимую свободу обращаете в самое тяжкое рабство, ибо крестьянин лишён возможности распоряжаться своими способностями и своим временем. Или может он заменить себя плохим батраком или плюгавым мальчишкою? Вы допускаете крайнюю несправедливость в отношении к помещику. Или может крестьянин себя заменить другим только с согласия помещика? Вы допускаете непременно надбавочный и произвольный налог. Но вопрос «кем» может быть устранён определением «как?» Ибо при достоинстве работы, однажды определённом, не нужно знать, кем она будет совершаться. Можно ли определить самую работу? По времени? Прохаживаться по пашне не значить пахать. По рабочему уроку? Определить эти уроки не только для всей России, но даже для одной губернии невозможно. И кто же может судить о достоинстве исполненного урока? Как глубоко вспахано? Есть ли огрехи? Как обмолочено? и т. д. На каждую деревушку придётся назначить по эксперту, или экспертом надобно признать помещика с правом суда и казни, т. е. с крепостными правами, или экспертство надобно предоставить миру, который, не участвовав в сделанном положении, не примет и по совести не может принять на себя суд над отдельными работами и ответственность за них. Обязательная работа окажется сей час невозможною при вольном работнике. Она осуждается собственным, неизбежным своим названием: вольно-принудительный труд.

Вместо работы положим деньги. Сколько? Непременно гораздо более, чем следовало бы платить процентов с погашением при выкупе; иначе помещик будет разорён. Итак, плата обязательная за землю будет непременно отяготительна крестьянину и всё-таки неудовлетворительна для помещика; потому что у него, на первый раз, не будет капитала для заведения первых вольнонаёмных работ. Но чем же обеспечена уплата этой ренты? Совестью крестьян? Они не участвовали в сделке и, следовательно, совестью не связаны. Властью помещика? Над людьми свободными её нет, или самая свобода обращается в слово без смысла, раздражающее и неудовлетворяющее надежды. Властью правительственною? По мнению многих, недоимки с казённых крестьян не внушают большого доверия к такому взыску; но я такого мнения не разделяю и твёрдо убеждён, что все эти недоимки происходят от дурного распределения взаимной ответственности и дурного управления. Из этого вовсе не следует, однако, чтобы сбор был также лёгок с бывших помещичьих крестьян: тут совсем иное дело. Казённые крестьяне смотрят на свою подать, как на повинность государственную и понимают, что законы, обеспечивающие её, во-первых, могут быть строже, и во-вторых, будут всегда строже исполнены, потому что недоимка отзывается в кармане того самого правительства, которое имеет власть взыскивать. Имущественные средства к взысканию с мира или с отдельных крестьян всегда очень ограничены и легко могут быть утаены. Уголовные же средства могут быть употребляемы только в отношении к обязанностям государственным; приложение их к взыскам в пользу частных лиц почти невозможно и носит на себе характер безнравственности. Очевидно приходится самую поземельную ренту обратить в налог, которого выручка поступит в пользу помещика, чтобы сколько-нибудь обеспечить помещика; но тогда это тот же выкуп, без капитализации, следовательно, более тяжёлый для крестьянина и более невыгодный для помещика, и помещик никак не может быть обременён заботою о его сборе. Здравый смысл не допускает такого неразумного соединения юридических понятий, противоположных друг другу.

К этим соображениям следует прибавить:

1) вражду сословий, из которых одно обложено податью в пользу другого;

2) неприязненное отношение сословий к правительству: ибо помещик, всегда не вполне удовлетворённый, будет считать себя обманутым; а крестьянин, обложенный налогом в пользу дворянства, будет считать себя постоянно ограбленным;

3) безнравственный характер налога, соединённого с общинною ответственностью, падающею не на собственность (что было бы разумно), но на невольное пользование.

Все эти формы разрешения крестьянского вопроса очевидно дурны, отяготительны для крестьян, разорительны для помещиков, сопряжены с самыми вредными нравственными последствиями, как в смысле отношения сословии друг к другу, так и в смысле отношения сословий к самому правительству. Но, по крайней мере, устраняют ли они те мнимые недостатки, которыми вооружаются против выкупа, т. е. сохраняют ли они неприкосновенность собственности, и удобнее ли они прямого перехода крестьян в полную свободу от всякой зависимости, по их полевому наделу?

Решительно нет. Я сказал уже, что плата невольною работою вольных людей невозможна и что плата денежная, по необходимости, принимает характер выкупа, только без капитализации; но сверх того я утверждаю (и конечно ни один юрист в этом со мною не поспорит), что нарушение прав собственности одинаково при вынужденной продаже и при определении того употребления, которое одно только впредь и будет дозволено известному имуществу, определении, соединённом ещё с определением высшей дозволяемой выручки (maximum’a). Я желал бы знать, какое различие найдёт кто-нибудь в двух следующих формах нарушения собственности:

1) отбираются все наличные деньги у какого-нибудь сословия, и назначается ему в годовое получение шести-процентная уплата от правительства, или

2) оставляются этому сословию наличные деньги при запрещении употреблять их иначе как для покупки шести-процентных акций правительственного долга? Иначе:

1) берётся дом без моего согласия в казну, и выплачивается мне за него произвольная капитальная сумма, или

2) дом остаётся за мной с тем, что наёмщики его определяются правительством, и высшая цифра найма опять-таки определяется, правительством, и всё это раз навсегда.

При такой постановке вопроса (а она совершенно верна) юристу придётся только улыбнуться. Очевидно, во всех этих случаях нарушение прав собственности одинаково, и обвинения, падающие на одну из двух предполагаемых форм, падают точно также на другую. Со своей стороны я знаю, что по историческому ходу вотчинного права в Русской земле обвинение будет одинаково ложно, какую бы форму ни выбрали для разрешения крестьянского вопроса (будь она только разумна); но, во всяком случае, я утверждаю, что те, которые во имя прав собственности, нападают на выкуп, не могут допускать и принудительного пользования с принудительною, раз навсегда определённою, рентою.

Наконец, удобнее ли переход от крепостного права к свободе при допущении так называемого переходного состояния? Ваше превосходительство, я надеюсь, простите мне искреннее признание. Я не могу без невольного смеха вообразить себе двух следующих аксиом, хозяйственной и политической: шаткость, неопределённость, запутанность всех отношений и затруднение во всех оборотах составляет, в вещественном смысле, хороший переход от одного общественная порядка, утверждённого временем и привычкою, к другому, который определится законом; и вражда, ссоры, неурядицы и беспрестанное неисполнение обязанности, так легко входящие в привычку, составляют в нравственном смысле, хорошее приготовление к мирному и строгому исполнению законов.

Но куда же, наконец, должно нас привести это переходное состояние? Все говорят в один голос: к выкупу крестьянами полевой собственности. Так говорят все, но не все искренно. Есть люди, не лишённые житейской мудрости, которые, говоря о переходном положении и о будущем выкупе, держат про себя надежду на исход совершенно иной. Признать бы только землю неотъемлемою собственностью помещика без немедленного выкупа, а с какою бы то ни было обязательною годовою платою, и последствия будут очень простые. Рента не будет уплачиваться: помещики будут без дохода; чтобы спасти их и особенно казённые кредитные учреждения от разорения, придётся допустить право сгонять неплательщиков с земель; а так как с убавкой тяглецов миры будут отказываться от владения тягловыми участками после выбывших, а земле пустовать нельзя, то дозволены будут вольное распоряжение землёю и вольные договоры с отдельными лицами, при сохранении полных прав собственности за помещиками и при совершенном устранении всех прав и притязаний крестьянских. Расчёт не дурен, и предполагаемый исход дела очень вероятен: ибо, при странных и в юридическом отношении крайне запутанных началах, допускаемых во время переходного положения, неисправностей будет действительно много, взыск недоимок очень неудовлетворителен, вера правительства в состоятельность крестьян очень слаба, и, следовательно, охота употребить огромную сумму на выкуп, без уверенности в срочной уплате процентов, может пропасть даже у самых либеральных деятелей, и лёгкость разрешения вопроса посредством простой передачи земель в безусловное распоряжение помещиков может соблазнить почти всех.

Такой исход, совершенно обездоливающий крестьян, уничтожающий все истинно-добрые плоды преобразования, начатого правительством, но зато вполне удовлетворяющий желанию самых себялюбивых помещиков, есть истинная цель, к которой многие стремятся посредством переходного состояния и выкупа обещаемого, но которому никогда, по их мнению, не придётся осуществиться. Я должен был упомянуть об этих надеждах для того, чтобы указать на одну из предстоящих опасностей, ибо исполнение таких надежд было бы, как я уже сказал, гибелью России; но теперь возвращаюсь к людям, искренно желающим выкупа, но предпочитающим выкуп, основанный на добровольных соглашениях и постепенный, выкупу одновременному и основанному на однообразной норме. Действительно ли такой выкуп представляет какие-нибудь выгоды?

Предполагаются две: большая справедливость в оценке, большее удобство в добывке необходимых для выкупа сумм. Первая причина содержит в себе долю правды, но гораздо менее, чем можно бы было предполагать при поверхностном суждении. Торгующиеся стороны, помещик и крестьяне, обе свободные, по словам закона, будут находиться действительно, всё время торга, в отношениях взаимного рабства: ибо их связывает одинаково тяжёлая цель извне наложенных обязанностей, выдуманных для переходного времени. Решать вопрос о цене будет не оценка разумная и справедливая самой земли, но большая или меньшая твёрдость торгующихся, хорошее или дурное отношение к власти, взыскивающей крестьянские повинности, пример соседей, страх и т. д. Бесспорно будут многие случаи, в которых добровольное согласие поставить цену более справедливую, чем та общая норма, которая назначена бы была правительством; но можно сказать утвердительно, что при таком торге, где почти всё будет зависеть от случайностей, неразумно определённые цены (хотя бы и ограниченные каким-нибудь пределом maximum’a) чаще будут встречаться, чем разумные, и что общая норма, назначенная правительством, скорее будет приближаться к правде, чем мнимо-добровольный торг. При взаимно отяготительных обязанностях, вольное соглашение будет всё в выгоду сильнейших, которые и без того всегда в барышах, а определённая норма будет спасением для слабых, которые особенно и нуждаются в покровительстве.

Итак, со стороны справедливости нет никакой выгоды откладывать выкуп и основывать его на добровольном соглашении. Есть ли выгода в отношении финансовом?

Тут выгода может быть рассмотрена с двух сторон: более дешёвая оценка и менее ускоренное требование капитала. Первой вовсе ожидать нельзя, а с некоторою достоверностью можно предполагать противное, именно более высокую оценку, по следующей причине. При постановлении правила для выкупа, правительство, выплачивающее капитальную сумму, должно, разумеется, ограждать себя назначением высшей дозволяемой оценки. Эта высшая оценка непременно будет выше средней нормальной цены. Помещик будет стараться удержать за собою maximum; крестьяне, либо из нетерпения, чтобы получить собственность и выйти из стеснительных пределов усадьбы и выгона, либо в надежде на привычную неисправность, усиленную во время переходного времени, либо в надежде на будущие рассрочки и льготы в уплатах, будут очень часто соглашаться на этот maximum, обременяя казну выдачею огромного капитала. Выгоды казны будут непременно весьма плохо охраняемы и постоянно приносимы в жертву: потому что помещик, при получении высшей оценки, видит явную и огромную выгоду, скажем 20 р. или 30 р. на душу, и даже более; крестьянин же видит только в отдалении ежегодное, по-видимому, незначительное, увеличение уплаты от одного до полутора рубля. Итак, по всем вероятностям, общая необходимая для выкупа сумма увеличится и, может быть, в весьма значительных размерах. Мера, которой целью считают уменьшение финансового затруднения, усилит его.

Но, по крайней мере, медленность всего оборота покроет эту невыгоду и даст правительству возможность выплачивать капитал при более выгодных условиях? Кажется, и это предположение вовсе произвольно. Выкуп единовременный вовсе ещё не значит – совершаемый в один день. Он может производиться последовательно, по губерниям, по разрядам имений, по количеству долга кредитных учреждений и т. д., и такая рассрочка также не требует переходного положения. Терпение народа несомненно, как скоро народ увидит действительный приступ к делу; а, что терпелось полтораста лет, может ещё без большой беды идти года на три, на четыре, постоянно стесняясь в объёме. Финансовой выгоды в выкупе по соглашению я не вижу никакой; невыгода же огромная заключается в том, что такой выкуп, не имея никакого правильного распределения, будет всегда грозить требованием в огромных размерах, на которое финансы государственные не приготовились, и постоянно будет представлять какой-то характер денежных и общественных кризисов, тогда как правильность жизни экономической и государственной состоит по преимуществу в том, чтобы нынешний день всегда знал требования завтрашнего и был готов удовлетворить им без торопливости и натяжки общественных сил.

Итак, проект, допускающий выкуп только по соглашению, не представляет никаких выгод в финансовом отношение, а напротив того может увеличить и непременно усложнит финансовое затруднение, заменяя правильную и срочную уплату капитала неправильными, безвременными и всегда несколько неожиданными требованиями, в крайне неровных размерах. Но, даже предположив, при такой форме выкупа, какие-нибудь выгоды (которых, впрочем, предполагать нет никакой причины), я смею утверждать, что и тогда его до́лжно устранить и предпочесть ему выкуп обязательный по общей нормальной цене. Всякий кто сколько-нибудь занимается сам своими делами и оборотами; всякий, кто покупает или продаёт что-нибудь, хоть бы на рынке, знает, что во время торга являются всегда два врага, продавец и покупщик и один негодует за слишком низкое предложение, а другой за слишком высокое требование, и это чувство вражды, неизбежное даже при самом лучшем настрое мысли и при торге совершенно свободном, будет в продолжение нескольких лет чувством целых двух сословий, уже издавна недружелюбных друг к другу, а теперь поставленных друг против друга в прямой противоположности всех своих интересов. Вражда, возбуждённая торгом, переживёт его и передастся, как злое наследство, будущим поколениям. Мягкость и уступчивость или равнодушие к своим выгодам одного помещика сделается часто началом раздора для целой округи, представляя всех других в виде жадных корыстолюбцев (несмотря на их право и даже прямодушие), и горькое семя вражды будет плодиться столько же от добра, сколько и от зла. Я говорил, что скрытое чувство вражды сопровождает всякий торг, даже самый свободный; но прибавлю, что он бесконечно сильнее и ядовитее там, где отношения торгующихся не свободны и где каждая сторона имеет право подозревать другую в злоупотреблении их взаимного положения. Итак, выкуп по свободному договору, безвыгодный по всем экономическим соображениям, будет, в смысле государственном, общественном и нравственном, величайшею ошибкой, богатою самыми гибельными последствиями.

Я надеюсь, что я оценил совершенно беспристрастно и без всякого преувеличения неизбежные недостатки того пути, который, если верить слухам, пользуется одобрением многих из членов, и едва ли не большинства комитетов. Если в. п. признает беспристрастие этой оценки, вы согласитесь и с моим выводом. Одновременный, однообразный и обязательный выкуп есть единственное разумное разрешение всей задачи.

Против него только и есть одно возражение: нет у правительства ни денег, ни кредита.

Признаю́ кажущуюся силу этого возражения; но, во-первых утверждаю, что оно точно так же сильно и против выкупа по соглашению, а во-вторых, что его сила есть чистый призрак, исчезающими при серьёзном разборе.

Прежде вопроса, – как уплатить сумму, должен быть поставлен вопрос: «какая сумма»? Для определения самой суммы, требуемой на выкуп, удобнее и справедливее всего считаю я то разделение России, которое принято в наших кредитных учреждениях. По-видимому, различие, допускаемое ими в отношении ценности имений, слишком мало́ и не соответствует нисколько различиям в достоинстве почвы; но в предстоящем случае такое суждение было бы несправедливо. Так как земля, поступающая в надел крестьян, должна быть ближайшая к селениям, то следует ценить не землю дачи вообще, а только подсельную, и мы увидим, что различие ценностей в разных местах действительно весьма незначительно.

Причина тому очень проста: в благодатном чернозёме Новороссийского края десятины подле самой деревни представляют только образчик дачи; а в песчаном суглинке Вологодской или Новгородской губернии они суть произведение дачи, которой соки сосредоточены к деревням, трудом человека. Это самое обстоятельство служит ответом против тех, которые уверяют, что, отдавая подсельную землю крестьянам, помещик лишается единственной годной своего имущества и, следовательно, всего имущества. Напротив того, именно на Севере подсельная часть дач находится в прямой зависимости от целого их состава, и крестьянин, для поддержания плодородия на своём участке, должен постоянно нанимать покосы, отавы и угодья, оставшиеся за помещиком.

Какую же можно назначить меру для крестьянского надела?

Все рассуждения комитетов, все толки благомыслящих хозяев, одним словом, всё практическое знание экономических условий в России приводит к тому заключению, что душевой надел двух десятин, кроме усадеб, будет весьма близок к искомому размеру: его можно смело принимать везде, за исключением краёв Новороссийского и Заволожского, где, по сравнительной малоценности и обилии земель, он должен быть возвышен. Впрочем, и тут едва ли должен он превышать трёхдесятинную меру: в этих краях цена земель растёт необыкновенно быстро, между тем как изменение её в средней России идёт медленно и может считаться вовсе ничтожным в северной.

После меры надобно определить цену. Нет сомнения, что подсельную землю в лучших частях России нельзя определять ниже пятидесяти рублей, а в худших ниже сорока. По этой цене следовало бы быть и вознаграждению. Но этого допускать нельзя. Отчуждение земли сопровождается освобождением помещика от многих и весьма отяготительных обязанностей, от постройки после пожаров, содержания во время голода, ответственности перед полицией и т. д. Капитализуя эту обязанность, получим мы, без сомнения, цифру не ниже пятой части ценности самого надела. Я даже решительно скажу, значительно выше; но признаю справедливым уменьшить вычет на том основании, что принятая оценка земли несколько ниже настоящей. Цена за вычетом будет в лучших, землях 2*(50–10)=80, в худших 2*(40–8)=64. Прибавляя вознаграждение за отходящую усадьбу около ⅕ на душу, вознаграждение в лучших землях будет 88, а в худших 70 рублей, т. е. почти та же сумма, которая теперь выдаётся правительством под залог за имения.

Выдавши её, казна должна получать уплату от крестьян погодно, в виде процентов с погашением, не свыше 5%, т. е. не свыше 4 р. 40 к. в лучших и 3 р. 50 к. в худших землях. Никакой прибавки допускать нельзя, под предлогом расходов, необходимых для взимания этих процентов; ибо такой расход, как и всякий другой государственный расход, должен входить в общий государственный бюджет и покрываться из итога всех доходов и налогов.

Разумеется, при таком основании вознаграждения, до́лжно допускать и исключения, например, те деревни, которых ценность зависит от случайного положения, подгородные при больших городах, пристани (как например, Лысково или Промзино на Волге и Суре), деревни с сильным торгом (как например, Сергиевское в Тульской губ.), деревни при больших дорогах и при шоссе, где постоялые дворы составляют главный доход крестьян и, может быть, некоторые другие. О них до́лжно вытребовать немедленное полное сведение из губернии, и то же самое вознаграждение должно быть положено уже не за две десятины, а за полторы, за одну, за полдесятины, а в иных случаях (например, в Лыскове) может быть просто за усадьбу, принимая уже тамошних крестьян за мещан, что они действительно и есть.

Итак, вся сумма вознаграждения (за исключением дворовых, о которых я вовсе не говорю) будет около следующей цифры: 11.000.000*(88÷70)/2=11.000.000*79=869.000.000 или около 850.000.000.

Как и откуда получить такую сумму?

Во-первых, до́лжно признать, что все люди, говорящие о выкупе, хотя бы по соглашению, уже допускают возможность такого оборота и даже оборота значительно большого, как я уже сказал. Следовательно, против суммы возражать нельзя; но говорят, что сбор её требует довольно продолжительного срока и не допускает мысли о единовременном выкупе. Это будет уже другой вопрос, который рассмотрю далее.

Всю ли сумму следует казне собрать и выплатить? Очевидно, нет: ибо казённого невыплаченного долга на дворянских имениях лежит до 450.000.000, и следовательно, казне остаётся приплатить около 400.000.000 или с небольшим. Сумма крупная, но, мне кажется, вовсе не недостижимая для Русского государства, даже при не цветущем положении его финансов.

Людям, следящим за ходом хозяйственных оборотов в России, известны обороты, беспрестанно совершаемые в большом виде самими крестьянами, и в том числе частые примеры выкупов как личных, так и целыми деревнями. Многие частные выкупы так значительны, что целая деревня с её нормальным наделом могла бы быть освобождена за ту сумму, которую получает иногда помещик с одной какой-нибудь семьи. Такое примеры не редкость, и как бы мы ни судили о таких поступках помещиков (которые я лично считаю злоупотреблением), они могут и должны служить для нас поучением. Та семья, которая вносит за себя десять тысяч рублей серебром, могла бы выкупить всю свою деревню; при этом она точно так же получила бы свободу и сверх того получила бы по срокам; со своих односельчан, большую часть затраченных ею денег; нет причины думать, чтобы она отказалась от такого выгодного оборота. Целые деревни предлагают или взносят за себя единовременно суммы несравненно значительнее той которая требовалась бы по оценке нормального надела. Так мне известно, что в Вологодской губернии целая деревня предлагала помещику по полутораста рублей за душу чистыми деньгами, соглашаясь при этом принять на себя долг Опекунского Совета; точно также я могу указать на деревню в Костромской губ., которая взнесла за себя по триста десяти рублей за душу и из благодарности подарила бывшей помещице щегольскую двуместную карету с парою серых рысаков. Такие примеры конечно гораздо обыкновеннее на Севере, но они встретятся во многих частях и средней России. Скажут мне, что эти деревни выкупаются со всею землёю; это справедливо, но вовсе не составляет возражения: ибо вопрос состоит только в том, найдутся ли у крестьян деньги для своего освобождения. Взнести по 70 или 88 рублей за душу, получить за это сверх свободы усадьбу и двух-десятинный надел и уже не носить на себе никакой подати, кроме общих подушных и земских сборов, на это найдётся множество охотников и множество деревень, которые этот взнос сделают весьма легко. Я утверждаю (и думаю, что всякий, знающий быт крестьянский, согласится со мною), что дозволение такого взноса, убавить требуемый от правительства расход, не менее как на пятьдесят миллионов. Это должно бы быть первою мерою: за успех её можно отвечать. – Затем останется около 850 миллионов, которых следует добыть. Русское правительство владеет множеством земель, лесов, заводов, и все эти владения, которые были бы и должны быть источником богатства для страны, не приносят почти никакого дохода, между тем как они представляют огромный капитал. Пусть исполнится хоть теперь и для разрешения такой важной государственной задачи то, чего давно уже требовало разумное хозяйство; пусть продастся для пользы общей то, что теперь существует только для частной пользы чиновнического мира, и нет сомнения, что выручка будет огромная.

Начнём с горных заводов. Было время, когда смело можно было допустить всех иностранцев к их покупке в полной уверенности, что огромный капитал, затраченный в приобретении и разработке завода, не станет высылать своих процентов в отечество покупщика, а перетянет его самого в Россию, нового и полезного деятеля, обогащающего её своими трудами, знаниями и искреннею привязанностью; но теперь не то. Предприятия и приобретения в большом размере совершаются почти постоянно компаниями, а компания не натурализируется. Покупка всех казённых горных заводов не может быть дозволена всем иностранцам безусловно. С другой стороны, наше горнозаводское производство нуждается отчасти в капиталах, но более всего в предприимчивости и знании дела. Эта нужда так велика и, скажу более, так настоятельна при теперешнем соперничестве народов в области промышленности, что, минуя все невыгоды компанейской разработки наших металлических приисков, необходимо допустить безусловно всех соискателей, из какого бы народа они ни были, к покупке первых двух или трёх казённых заводов, назначенных в продажу. Этим значительно возвысится их цена, что весьма нужно, и Россия приобретёт в деле горнозаводском отличных учителей, которым подражать станут все будущее и теперешние владельцы такой же собственности. Дальнейшая распродажа заводов и россыпей должна оставаться в пользу Русских покупщиков, и иностранные капиталы могут быть допущены только личные, а не компанейские. Точно то же правило, должно быть, кажется, наблюдаемо и при продаже лесов, пустопорожних дач и других оброчных статей. Вся выручка пойдёт на выкуп, но по этому самому можно соединить оба оборота в один. Предложить помещикам получить вместо денег беспроцентный лист или книгу, представляющую ценность отходящей от них к крестьянам земли; например, на тысячу душ незаполненных книга представляет от 70.000 до 88.000 р.; в заложенных, но отчасти выкупленных, ту же сумму за вычетом остающегося на них долга. В то же время пустить в продажу казённые дачи, лесные, земляные и пр. с объявлением, что при покупке только принимаются эти книги (с приплатою или недоплатою деньгами не более 10%: приплата от покупателя, недоплата получается им от казны). Множество найдётся помещиков, которые предпочтут такие книги, немедленно обращаемые в недвижимую собственность, чистым деньгам, по весьма простым причинам: во-первых, ясно, что такая большая гуртовая продажа пойдёт по пониженным ценам; во-вторых, купцы, желающие приобрести казённые имущества, будут скупать у помещиков эти книги выше их номинальной цены.

Весь этот оборот даст казне без сомнения до 150 миллионов, и при нём она сама не делает никакого расхода. Но против этого можно возразить, что она свою собственность будет отчуждать по низкой цене. Это правда, и всё-таки она будет в огромных барышах. Я мог бы показать многие случаи, что оброчная статья, проданная казною, даёт покупщикам в шесть или семь раз, а в Симбирске один случай, в котором она дала в тридцать раз более, чем выручалось от неё казною. Это правило общее. Казна, в замене собственности, которая не даёт ей и двух процентов той цены, по которой она пойдёт (хотя и эта цена будет низка), получит плату с освобождённых крестьян пять процентов с погашением, и, следовательно, сделает самый выгодный оборот. Тешить себя надеждою, что когда-нибудь эти казённые имущества будут давать доход, близкий к тому, который они могут дать в частных руках, и, следовательно, продаться с большею выгодою, было бы детским самообольщением, которого в государственных людях я не могу предполагать.

Все эти предварительные действия, усиливая обороты, пуская в ход мёртво лежащее богатство и возвышая по преимуществу добывание металлов в горных заводах и россыпях, уже подействуют благодетельно на курс и на ценность бумажных представителей монеты.

Заем для окончательной операции не представит затруднений. Требуемая цифра будет около 200 милл. Есть ли какая-нибудь причина бояться такого займа и откладывать его? Процент его составит, при дурных обстоятельствах, десять миллионов (по 5%), при хороших восемь миллионов (по 4%). Разница годовая два миллиона. Предположим крайнюю низость курса и скажем, что наши пятипроцентные облигации, которые постоянно были десятью процентами выше альпари, упали на десять процентов ниже альпари (я делаю предположение вовсе невозможное): и тогда мы находим ещё разницу только на 10 процентов номинальной цены или одного миллиона процентов, всего трёх миллионов лишней платы против самых выгодных обстоятельств. Такая разница, конечно важная для Баварии или Саксонии, не должна и не может ни на минуту останавливать Русское правительство, в то время как оно совершает перемену, которая должна быть вещественными и нравственным возрождением всего государства. Россия не княжество Рейсс-Глейц или Рейсс-Шлейц. Её тремя миллионами не обеднишь, а при живом движении вперёд она и не заметит этой разницы.

Государственная расточительность, как и расточительность частная, есть, конечно, большой порок. При ней оказывается всегда недостаток средств именно для доброго и полезного; но есть минуты, в которые излишняя осторожность и бережливость, обращаются также во вред. Много расстроилось частных имений и дел, много рушилось самых выгодных предприятий потому только, что своевременно не было сделано необходимого расхода: незначительный убыток, который был необходим и легко вознаградился бы, разросся в последствие и тяжестью своею задавил безвременно, поскупившегося хозяина. То же самое встречается и в государственном хозяйстве, и нет сомнения, что то́ великое дело, которого решение, по преимуществу, поручено в. п-ву, именно принадлежит к разряду тех, в которых отсрочка расхода и желание избежать временного убытка могут или, лучше сказать, непременно будут иметь самые гибельные последствия. Уже и теперь, вследствие неопределённости общественного положения, обороты становятся крайне затруднительными. Невозможность обращать недвижимую собственность в подвижной денежный капитал посредством займа в кредитных учреждениях обращает её в мёртвую хозяйственную залежь и роняет её ценность; сомнение насчёт будущего увеличивает тяжесть настоящего; общий застой и сдавленное положение оборотов подрывают частную деятельность, только что начинавшую оживляться и вместе с частным кредитом и частною производительностью подрывают государственный кредит, Обстоятельства, по-видимому, теперь невыгодны для займа. Спорить в этом нельзя; но, как я уже сказал, эту невыгоду можно определить, и цифра годового убытка очень невысока; но при займе, совершённом в скором времени, все обороты оживятся, и кредит возвысится, следовательно, уже начнётся эпоха лучшая и более выгодная в общегосударственном хозяйстве. Отложится заем: все обороты замедляются, состояние государственного хозяйства становится со дня на день худшим, кредит падает ещё ниже; условия: займа становятся тяжелей с каждым днём; а при выкупе, основанном на добровольном соглашении, сумма может быть потребована вся неожиданно и без сомнения в гораздо бо́льших размерах. Поэтому всякую отсрочку займа считаю я величайшим бедствием, которого некоторые предвкушения имеем мы уже теперь от остановки приёма имений под залог в кредитных учреждениях.

Я описал весь денежный оборот, необходимый для обязательногоя выкупа. Если в. п-во допустите его возможность, я думаю, что вы допустите также превосходство его перед всеми другими путями. За тем последовательность мер, которыми дело приведётся к концу, указывается уже последовательностью самого оборота.

1) Объявить весь план выкупа; сказать, что Государь, переговорив со своим дворянством, получил от него согласие на освобождение крестьян с таким-то наделом земли в полную собственность деревенских миров, за что дворянство получает от крестьянских миров такое-то вознаграждение; но что, так как у крестьян на такую покупку редко могут найтись наличные деньги, правительство взносит само это вознаграждение, получая уплату от крестьян погодно. Этот выкуп будет кончен в четыре года, потому что государственной казне слишком отяготительно бы было совершить его в один год. Взнос будет совершаться поочерёдно в четырёх полосах России. (При этом разделе Заволжье и Новороссийская область должны быть в последней полосе, потому что они нуждаются в руках и, следовательно, могут быть только тогда переведены на новое положение без разорения помещиков, когда уже будет к ним свободный прилив рабочей силы).

2) Объявить, что всякая деревня, которая сполна внесёт за себя выкуп, в какой бы ни было местности, получает немедля свободу и следующий ей надел земли, уже не платя ничего кроме общих податей и повинностей. Выкуп вносится помещику через правительство.

3) Деревня, уже заложенная, вносит помещику только ту часть капитала, которая уже им уплачена в кредитном учреждении и пополнительную сумму до 70 или 88 р. и продолжает выплачивать долг в кредитное учреждение через правительство; но процент с погашением не должен превышать 5%. Для этого должны быть уже готовы таблицы перечисления.

4) Всякое имение, на котором в кредитном учреждении насчитывается долга (накопившаяся отсрочками и льготами) столько же или более, чем следует за надел крестьянский, объявляется немедля свободным с нормальным наделом, и выплачивает уже долг прямо правительству по 5% с погашением.

5) Срок, разумеется, будет длиннее теперешнего тридцатитрёхлетнего. Что останется на имении сверх суммы, следующей за крестьянский надел, признаётся долгом помещика и обеспечивается его остальною землёю в тех же дачах. (Эти первоначальные меры освободят, конечно, добрую треть всех имений, особенно на Севере посредством выкупа и на Западе посредством отчисления). В то же время выдаются всем помещикам без исключения те книги, о которых я уже говорил, с правом платить значащимися в них свободными суммами за казённые дачи, которые поступят в продажу.

6) В то же время начинается продажа казённых дач, лесов, заводов и т. д. Уплата допускается только кредитными книгами, по крайней мере, в отношении к землям и лесным дачам. Если кредитная книга в 100.000 р., то покупщик может идти до 110.000, приплачивая 10.000 (т. е. до 10%) . деньгами; если при 100.000-ной книге, он купил только на 90.000, он может от казны требовать сдачи деньгами до 10.000 (т. е. до 10%). Если же цена купленного им участка менее девяноста тысяч, то сдачу он получит только при очередном выкупе. (Разумеется, книга, уже употреблённая сполна на покупку казённой дачи, освобождает немедля крестьян, на которых она выдана).

7) Совершаются займы и идёт полный выкуп по полосам, и таким образом кончается всё дело освобождения. (Разумеется, что если бы курс наш был высок, то можно совершить заем, не выжидая продажи казённых земель и тем ускорить весь оборот).

Затем считаю долгом прибавить, что взыскание годовой уплаты по совершённым выкупам должно быть с миров и производимо с величайшею строгостью, посредством продажи имущества, скота и т. д., особенно же посредством жеребьёвого рекрутства с продажею квитанции не с аукциона (ибо это унизительно для казны), но по положенной с жеребьёвым розыгрышем между покупщиками. В случае крайней неисправности до́лжно допустить выселение целых деревень в Сибирь, с продажею их земляного надела; но таких случаев почти быть не может. В этом деле неумолимая и, по-видимому, жестокая строгость есть истинное милосердие.

Теперь остаётся последний вопрос: за исключением имений, которые с первого года уже освободятся отчислением за долг кредитных учреждений или взносом от крестьян и которые, следовательно, немедленно освобождаются с землёю, на каком положении останутся ждущие выкупа? Тут, мне кажется, представляются две формы, из которых каждая имеет свои выгоды и свои невыгоды.

1) Крестьяне получают немедленно свободу и пользование своим наделом; но так как помещики ещё не могут получить полного капитала, то они получают с крестьян через правительство (которое эту уплату само взыскивает и считает её уже казённою повинностью) шесть процентов со следующего им капитала, т. е. от 4 р. 20 до 5 р. 28 с души. Крестьянам объявляется причина, почему они платят лишний процент и в то же время, сверх строгих мер для взыскания этих денег, им объявляется, что, в случае их неисправности, казна им откажет в ссуде, и они останутся безземельниками, а земля, даже усадебная, останется целиком у помещика, который получит право их сгонять.

Всё, что̀ в этом разрешении вопроса может казаться отяготительным и чего я вовсе не скрываю, точно с такою же и ещё большею силою падает на всякое переходное положение денежною платою: я говорю большею, потому что сроки, мною полагаемые, весьма коротки, что дело освобождения начнётся немедля, и следовательно крестьянин получит полное доверие к правительству и понесёт всякую тяготу с большим терпением, особенно же потому, что на пути, который я предполагаю, он пойдёт как человек вполне зрящий и понимающий причину того пожертвования, которого от него правительство требует.

2) Крестьяне до полного выкупа, следовательно, в продолжении от одного года до четырёх лет, остаются в прежних отношениях к помещику, с полным сознанием своих будущих прав и своей очереди к выкупу. Как деревенский житель сызмала, я знаю всю гадость крепостного состояния и все его дурные последствия, как в нравственном так и в вещественном отношении, и нетерпеливо желаю его прекращения; но думаю, что сохранение крепостного права на такой короткий, заранее определённый и всем объявленный срок представляет многие выгоды. Им отстраняется всё переходное положение с его шаткими и изменчивыми учреждениями, устраняется неизбежное столкновение прав и обязанностей, которых нельзя вполне определить, устраняется необходимость взыскивать лишний процент во имя правительственной бедности, а более всего устраняется неизбежная строгость драконовских законоположений, необходимых для обеспечения шестипроцентного взноса помещику. При этом предоставляется больший простор времени для отделения крестьянского надела. Дурные же стороны крепостного состояния, конечно не вполне отвратимые, но к несчастию уже сжившиеся с народною привычкою, не будут уже так тяжело ложиться на жизнь и дух крестьян, не только вследствие определённой и несомненной надежды, но ещё более вследствие настроения самих помещиков, знающих, что они уже теперь заготовляют себе дурных или хороших соседей.

Тот, кто пожил в деревне в течение прошлого полутора года, знает, как взаимные отношения крестьян и помещиков изменились к лучшему, и как много дружелюбия всплыло над старой враждой.

Прозорливость в. п-ва, согретая и укреплённая добрыми и человеколюбивыми намерениями, решит: которая из этих двух форм выжидания заслуживает предпочтения; со своей же стороны признаюсь в том, что последняя по своей крайней простоте и малосложности кажется мне более согласною с характером и бытом Русских поселян.

Так как для меня вопрос о наделе и поземельной собственности выше самого вопроса о личной свободе, я вовсе не говорю о дворовых людях, и думаю, что освобождение их не представляет никакого затруднения в отношении к помещикам, которые будут в барышах, как бы от них ни отделались. Иной вопрос: какое место займут они в государственной организации. Но, во всяком случае, он касается более городового, чем сельского устройства.

Вот мысли, которые я счёл себя обязанным изложить в. п-ву. Они не подкреплены никакою подписью; но как ни противен такой образ действия всем моим привычкам и инстинктам, я решился на него. Никакого низкого побуждения во мне предполагать нельзя в теперешнем случае, а от подписи моей никакой не может быть пользы. Имя тёмное оставляет письмо неподписанным; имя известное (если бы таково было моё) может встретить предубеждение. Пусть мысль сама отвечает за себя своею дельностью, если она основана на разумных началах. Одно только позволяю сказать о себе. Ни для кого на Русской земле теперешний вопрос не представляет более живого интереса: ибо много и много лет прежде, чем он был возбуждён официально, он был уже для меня предметом заботы и заботы непраздной, а искренней, горячей и деятельной, во сколько это зависело от меня.

Просить вас взвесить беспристрастно мои доводы было бы смешно: я глубоко убеждён, что для славы Государя, достойного всякой славы за свои истинно-человеческие стремления, для чести вашего имени, тесно связанной с успешным исходом крестьянского вопроса, более же всего для блага России и для удовлетворения требованиям христианского человеколюбия, один только возможен путь в этом деле, путь обязательного выкупа и самых прямых и откровенных отношений к народу. Не знаю, найдёт ли это убеждение сочувствие в вас; но во всяком случае я уверен, что вы не оставите без внимания искренно высказанную мысль. Таков общий о вас голос.

Самое письмо моё есть, как мне кажется, ясное доказательство моей уверенности в этом и того глубочайшего почтения, с которым имею честь быть

Ваш покорнейший слуга

N. N.

Иным из читателей предложенный в этом письме способ увольнения крестьян из крепостной зависимости может показаться плодом кабинетных размышлений и следствием малого знакомства с действительным сельским вашим бытом; но, сколько нам известно, покойный А.С. Хомяков, ещё задолго до своей кончины (23 Сентября 1860), постоянно хлопотал о взаимном добровольном соглашении с собственными крестьянами и о переводе их с барщины на оброк (См. выше статью его «О сельских условиях»). После долговременных усилий удалось ему почти во всех своих деревнях – а их было у него немало – достигнуть своей цели. Отсюда-то извлёк он заявленное в напечатанном выше письме убеждение о возможности и благотворной необходимости сознательного соглашения между правительством и освобождаемым народом, для облегчения затруднений переходного времени от крепости к свободе.

П. Б.