Тринадцать лет царствования Ивана Васильевича⁶

Царствование Иоанна Грозного памятно России во всех отношениях: памятно по огромному расширению её пределов, по её страданиям и по необычайности добродетелей, вызванных самими страданиями.

Царь Иван Васильевич был сын царя и великого князя Василия Ивановича от его второй жены. Первая жена Василия Ивановича, женщина непорочная в глазах человеческих, была ещё жива, когда он вступил в новый брачный союз; у неё детей не было, а Василии Иванович желал, чтобы его потомство сидело на Русском престоле; – он решился с нею развестись, женился на княжне Глинской, и у него родился сын, царствовавший в последствии под именем Ивана Васильевича Грозного.

Иван Васильевич был ещё младенцем, когда умер его отец, и воспитание будущего царя, так же как и управление царством, были предоставлены вдовствующей великой княгине. Елена Глинская не отличалась нравственностью на престоле. Члены Боярской Думы, советники и любимцы великого князя Василия Ивановича, не отличались также ни совестливостью, ни благородством души. Двор сделался обителью разврата и кровопролития, и бедное младенчество Ивана Васильевича окружено было гибельными уроками и ещё более гибельными примерами всех пороков. Так возрастал будущий правитель России: душа страстная, но развращённая с детства; ум необычайный, но, к несчастью, не освещённый знанием обязанностей человеческих. Так достиг он юношеского возраста и вступил в правление государством. Народ, утомлённый крамолами бояр и негодующий на унижение России в последние годы их правления, встретил с радостною надеждою своего молодого царя, одарённого красотою и величием, редкими способностями к делу государственному и удивительным красноречием, которого доказательства сохранились для потомства в его письмах; но надежды скоро обратились в уныние. Россия наполнилась слухом о жестоких казнях. Москва была облита кровью невинных жертв и приведена в ужас буйным развратом своего царя. Иван Васильевич начинал то страшное царствование, которое, в продолжение нескольких десятков лет устрашало современников и губило в бесплодных страданиях силы государства.

Вдруг пришла радостная весть: «грозный царь переменился».

Послушный до конца народ Русский не только не восставал против государя, верховного правителя и представителя народного единства, но ещё сознавал в себе высший долг, – долг любви. Царю-правителю обязан он был повиновением, царю-человеку – правдою; и, во имя правды и любви христианской, шли к царям люди Русские, принося к ним стон народа и голос праведного обличения. Палачи окружали дворец, палачи ждали их во дворце, но они вступали спокойно, помолившись Богу и приготовившись к расставанию с жизнью: мученическая жертва, жертва любви народа к государю. Большая часть из них погибла; иные спасли других невинных или целые области (как, например, юродивый Саллос во Пскове).

Одним из первых обличителей, и самым счастливым, был Сильвестр: его самопожертвование дало несколько лет славы и благоденствия России.

Москва цепенела в ужасе перед свирепостью и буйством молодого царя Ивана Васильевича, и вдруг поразил её новый ужас, – бедствие неожиданное, кара Божия, по мнению современников. Весною, в 1547-м году, сгорела большая часть Китай-города, с гостиными казёнными дворами, с богатыми лавками и множеством домов, от Ильинских ворота до Кремля и Москвы-реки; высокая башня, в которой хранился порох, взлетела на воздух, и часть городской стены упала в реку и запрудила её. Через несколько дней, всё Заяузье было обращено в пепел; через два месяца, в начале лета, во время бури, вспыхнул огонь на Арбате, быстро охватил Пречистенку и так называемое Чертолье до Москвы-реки, перекинулся через высокую стену Кремля и охватил весь Кремль, потом неудержимо разлился по всем его окрестностям, захватывая все улицы до Яузы и до самого Всполья. Пламенный поток обнял гибнущую Москву; люди не успевали спасаться из домов своих: быстрота пламени обгоняла их бегство и захватывала все дороги. Москва пылала как огромный костёр, в котором стоны умирающих были заглушены рёвом бури, треском огня и громом взрывающихся пороховых запасов. Церкви, соборы, царские дворцы, каменные палаты исчезали в огненном вихре так же быстро, как деревянные хижины. Всё гибло: древние памятники письменности, сокровища частных людей, богатые оружия, царская казна, святые иконы и даже мощи угодников. В ужасе бежал народ, скрываясь в окрестные леса; в ужасе бежал царь в свой загородный дворец в селе Воробьёве. Пожар потух, в погибшей Москве дымились развалины. Чернь, раздражённая несчастьем, искала и убивала мнимых зажигателей; власти духовные и светские молчали, окованные трепетом минувшей грозы; Тогда в Воробьёвкий дворец к грозному царю пришёл священник, родом Новгородец, именем Сильвестр, и обличил его словом правды и Писания, обличил его в преступлении и разврате, в нарушение законов Божеских и человеческих, устрашил его гневом небесным и призвал его к покаянию. Царь, внимая словам боголюбивого человека, словам любви и самопожертвования, увидел всю черноту своей жизни, ужаснулся самого себя, заплакал от глубины сердца и покаялся. Воля Божия отстрочила на несколько лет будущее бедствие России.

Первым душевным движением Ивана Васильевича было отвращение от самого себя, вторым – негодование на раболепствующий двор, окруживший его сетями лести и неправды. Он искал для будущих своих чистых подвигов нового чистого орудия; он искал человека, который бы сочувствовал с покаявшимся царём, так как другие царедворцы сочувствовали царю страстному и злому, – и он нашёл его. Таков общий нравственный закон сочувствия людей между собою в добре и зле. Новый добрый советник для будущих подвигов добра, выбранный государем в толпе молодых сановников, принадлежал к роду неименитому и не был ещё облечён в высокое звание. То был вечно памятный Алексей Феодорович Адашев.

Иван Васильевич вступил в новое поприще с тою же пылкостью, с которою он и прежде и после предавался дурным страстям. Его покаяние было всенародно, торжественно; оно совершилось на Лобном месте, в виду изумлённой и обрадованной Москвы. Он просил прощения в прежних своих беззаконных делах, обвиняя в них, – и не без причины, – разврат двора, в котором он был воспитан; он обещал быть царём правды и мира и увещевал своих подданных, дабы и они, подобно ему, изменили злость сердец своих и полюбили друг друга любовью христианского братства. В тот же день поручил он Адашеву разбор челобитных и сказал ему во всеуслышание: «Алексей! Я слышал о твоих добрых делах и взял тебя, человека молодого и нищего, и возвысил тебя на помощь душе моей. Ты не желал этого сана, но я пожелал тебя иметь, и не тебя только, но и других таких же, которые бы утолили печаль мою и призрели людей моих, Богом мне вручённых. Поручаю тебе принимать и разбирать челобитные от бедных и угнетённых. Не бойся сильных и славных – губителей немощи и бедности; не верь и ложным слезам и клеветам бедного, когда он будет обращать твоё сострадание в орудие неправды. Все испытывай и приноси нам истину, страшась суда Божьего.

Вскоре увидела России плоды советов Сильвестра и Адашева: злые вельможи были удалены и заменены лучшими, состав Думы Царской был изменён, злоупотребление власти обуздано. Вслед за тем приступил царь к делу великому, – к собранию и приведению в порядок государственных законов. Трудами мудрых советников, под надзором умного царя, составлен был Судебник – прекрасный памятник нашего древнего права, свод узаконений и судебных обычаев Русской земли. Изменений было сделано немного, и то самых необходимых. Уважена была святыня старины: и мудрость прошедших веков, и неприкосновенность народного обычая, всегда возникающего из народной жизни. Но, кончив великий труд свой, Иван Васильевич отдал на суд избранным людям земли Русской собрание законов, назначенных для неё, дабы таким образом утвердилось и полнейшее разумение права, и полнейшее согласие между народом и царём. В Москве был созван собор знаменитейших людей из чина светского и духовного; Судебник был ими рассмотрен и утверждён. Государю полюбился голос народа, и новые уставные грамоты дали всем городам и волостям право избирать старост, целовальников или присяжных, для суда по делам гражданским и уголовным, вместе с царскими наместниками. В то же время земская исправа была поручена сотским и пятидесятникам, избранным также вольным выбором сельской общины. Так был восстановлен древний Русский обычай, в то время изменённый почти везде, за исключением Пскова и широкой области Новгородской.

И после этого собора не раз государями Русскими, Иваном Васильевичем и его преемниками, созывались выборные люди от Русской земли в Земскую Думу или в Земский Великий Собор, – для обсуждения самых важных дел по законодательству или по сношениям с иностранными державами. В этих Земских Думах или Соборах участвовали все чины, от высшего духовенства и боярства до мещан и людей посадских. И все чины пользовались равными правами, хотя и неравным почётом; приговор полагался единодушно, но писался от каждого чина особенно, и утверждался подписями также по чинам. Возможность такого единодушия, удивительная по теперешним понятиям, объясняется весьма просто из тогдашнего быта. Основою мнения были не личные, шаткие и произвольные понятия, естественно склонные к разногласию, но древний обычай, который один для всех Русских, и прямой закон Божественный, который один для всех Православных.

Земская Дума не имела никакой власти и была только выражением народного смысла, призванного на совет государем; поэтому самому, она не только не могла произвести никакого раздвоения власти, но утверждала её, связуя воедино волю государя с обычаем и нравственным чувством народа. Когда, после смерти Годунова, наступили бедствия России, ни Самозванец, ни Шуйский, избранный противозаконно, не смели стать лицом к лицу с Земскою Думою; а во время сиротства государственного, она отдала снова всю власть, в которую временно была облечена, новоизбранному царю Михаилу Феодоровичу Романову; и он, и его преемники любили совещаться с нею, скрепляя государственную силу любовью и смыслом народа. Так надобно понимать значение Земских Соборов, дабы яснее разуметь и пользу, принесённую им, и многие явления древней Русской Истории.

После Земской Думы и собрания светских законов в Судебнике, Иван Васильевич Грозный созвал и собор духовных лиц, дабы привести в порядок некоторые церковные постановления, истребить некоторые остатки язычества, и устранить случайно вкравшееся злоупотребление. Собор этот известен под именем Стоглавого, по числу статей, им утверждённых.

Таковы были первые плоды советов Сильвестра и Адашева: мир и тишина в государстве, кротость в правлении, усовершенствование законов и любовь народа. Но царю и его советникам известно было, что, на поприще науки и вещественного просвещения, Россия отстала далеко от государств западных. Иоанн понимал необходимость науки и потребовал из чуждых земель учителей для своей России. К несчастью, вражда соседей, Поляков, Ливонцев и Шведов, полагала преграду благим намерениям царя: они останавливали и заключали в темницы иностранцев, отправлявшихся в Россию по его призыву, ибо понимали уже всю силу России и в преступном себялюбии, думали оградить себя от будущей опасности, удерживая в невольном невежестве Русских людей, просящих просвещения и науки. Все эти завистливые соседи получили впоследствии наказание своё. Первая же изо всех была наказана, ещё при царе Иване Васильевиче, Ливония, дерзко нарушавшая народное право и нравственную обязанность. Благие намерения Иоанновы встретили преграду, почти непреодолимую, и весьма немногие из учёных людей могли проникнуть в Россию; но, к чести советников Иоанна, не до́лжно забывать, что самое живое и ревностное стремление его к просвещению выказалось в то время, когда иерей Сильвестр руководил всеми его делами.

Много было сделано для внутреннего устройства России. Надобно ещё было обезопасить её пределы от внешних неприятелей. С Северо-запада Швеция делала частые нападения на область Новгородскую; с Запада Немецкие рыцари, овладевшие берегами Балтийского моря, беспокоили и теснили Россию, не уважая ни святости договоров, ни обязанностей своих в отношении к мирному соседу. Польша и присоединённая к ней Литва беспрестанно грозили войною, отказывая Русскому государю в царском имени и изъявляя неправые притязания на коренные области Русские; наконец с Северо-востока, Востока и Юга кочевые и полукочевые царства Татарские опустошали непрестанными набегами или погромами большую и лучшую половину России, разоряя самые окрестности Москвы, обращая города и села в пепел и уводя несчастных жителей в жестокое рабство. С этой стороны была величайшая опасность, следовательно, туда должны были быть обращены первые удары новой Русской силы.

В конце XII столетия, в средине Азии, племена Монголов (того самого народа, которого мы называем Калмыками) окрепли и соединились в могучий союз под предводительством Темуджина, иначе называемого Чингисханом. Этот грозный завоеватель покорил почти всю Азию и основал недолговечное, но бесспорно самое обширное изо всех царств, которые когда-либо упоминались в Истории. Вскоре после его смерти преемники его завоевали всю Россию, кроме её северных областей (Новгорода и Пскова), опустошили большую часть Польши и разгромили Венгрию. С тех пор, в продолжение двух веков, России стонала под игом Монголов и платила им тяжёлую дань. Впрочем, действительно, войско, покорившее и разграбившее Россию, состояло не из Монголов. Из Монголов были только предводители и часть отборной дружины; войско же состояло из Турок, побеждённых и увлечённых потоком Монгольских (т. е. Калмыцких) племён. Русские же называли своих победителей не Монголами, по имени властвующей семьи, и не Турками, по имени народа, из которого составлено было войско, но Татарами, по имени небольшого племени Татаев, Татаней или Татар, – некогда жившего на границе Китая, потом захваченного в общем движении Монголов на Запад и случайно составившего их передовой отряд, во время нашествия на Россию. Эта ошибка в имени народа, который властвовал так долго в нашем отечестве и до сих пор в нем живёт, доказывает, как осторожно надобно судить о действительном составе какого бы то ни было племени, по имени, под которым оно является в истории, и как трудно исправить какую бы то ни было ошибку, вкравшуюся случайно в язык или обычай народный.

Россия была покорена и опустошена; племена, жившие по Волге, Дону, Кавказу и берегам Чёрного моря, были прогнаны, истреблены или обращены в рабство; на их месте, в опустелой земле, поселились победители-Турки, известные Русским под именем Татар. Царство Монгольское распалось на части; из его обломков в юго-восточной России составилось новое Татарское царство, которому долго платили дань наши великие князья. Наконец, и оно распалось; Россия освободилась от ига, но продолжала страдать от уцелевших остатков прежней Татарской силы. На Юге было сильное царство Татар Крымских, которые беспрестанными набегами опустошали всю область Орловскую и Курскую и нередко насылали свои многочисленная дружины на Калугу, Тулу, Рязань и на самые окрестности Москвы. На Восток от Крымских Татар кочевали Ногайцы, опустошавшие всю область Придонскую; наконец, на Северо-востоке основано было другое царство, от которого Россия ещё более страдала, чем от своих южных неприятелей.

На берегах Волги некогда жило племя Славянское, однокровное нам Русским, мужественное и торговое племя Болгар Приволжских⁷. Бо́льшая часть этих Болгар, в течение VI и VII века после P.X., переселилась на Дунай, где они и теперь живут в числе нескольких миллионов. Те, которые остались на старых жилищах, были побеждены и порабощены новыми пришельцами из Азии, воинственными семьями Финно-Турецкого корня, составлявшими союз Уйгуров. Победители приняли от побеждённых, вместе с именем Болгар, многие обычаи и склонность к торговле, сохраняя, впрочем, воинственный характер и память о своей победе над Славянами; ибо называли себя владыками Саклабов (т. е. Славян). Русским князьям пришлось бороться с этими новыми беспокойными соседями. После продолжительной войны, Россия стала одолевать неприятелей, и так называемая Великая Болгария приходила в упадок. Чингисхановы Татары докончили дело, начатое Русскими, и Приволжская Болгария исчезла с лица земли. В опустелой земле погибли почти все города, прекратилась торговля, и племена кочевых грабителей раскинулись широко и привольно по всем берегам Волги.

Наконец, и Татары стали мало-помалу привыкать к торговле и, в начале ХV столетия, Ордынские выходцы возобновили старый Болгарский город Казань – на торговом перепутье, недалеко от развалин города Болгар. Так началось новое царство, гибельное для России, по дикому нраву жителей и по близости его к самому средоточию государства Русского, к Москве. Много страдала Россия от Казанского царства: беспрестанно опустошаемы были берега Волги, окрестности Нижнего Новгорода, земля Муромская, окрестности Владимира и нередко самая область Московская. В двухстах вёрстах от столицы, крестьяне не смели выстроить себе удобного жилища, не смели надеяться собрать в житницы свои плоды своих полей: всякий день могла налететь Татарская дружина. Вся жизнь поселян проходила в тревоге, в войне, в беде. Русские князья терпели или откупались от неё деньгами. Но между тем Россия крепла. Дед царя Ивана Васильевича, великий князь Иван Васильевич III, властитель великий и строгий, утвердив навсегда первенство Москвы над остальными Русскими городами, распространил далеко пределы государства. Он прекратил набеги Казанцев, отнял у них значительную часть их области, обогнул Казанское царство, завоевав далеко на Север Югорскую землю и часть теперешней северо-западной Сибири. Наконец, нанёс он тяжёлый удар самой Казани и наложил на неё временную дань и иго Русской власти. Впоследствии Казанцы снова освободились и возобновили свои нападения. Во время малолетства царя Ивана Васильевича и крамол боярских, беспрестанные нашествия Татар и их подручников Черемисов обратили в пустыни все области пограничные с Казанью, и это бедствие продолжалось ещё тогда, когда молодой государь вступил уже во все свои царские права. Надобно было наказать безумие Казани, не знавшей ни бессилия своего, ни силы России, ни святости договоров, ни взаимных обязанностей государств. Надобно было навек освободиться от вечно возобновляемого бедствия. Иван Васильевич и его добрые советники решились на великий подвиг войны.

Первый поход, предпринятый зимою, не имел успеха; второй, совершенный тоже зимою, в 1550 году, навёл страх на Казань, и войска Русские стояли под её стенами; но и в этот раз быстрая перемена погоды принудила их к отступлению. При всём том, в близком расстоянии от враждебной столицы основана была крепость Свияжск, на высокой горе, в месте, которое избрал верный взгляд самого Ивана Васильевича, – и стеснённая Казань предузнала своё падение. В скором времени покорились России прежние подданные царства Казанского – Чуваши, Мордва и храбрые Черемисы, народы племени Финского, давно уже покорённые Татарами. Испуганные Казанцы, в то время управляемые царём малолетним, под опекою матери его Сюмбеки, и измученные внутренними мятежами, просили мира и обещали покорность. Царь Иван Васильевич дал им нового царя Шигалея, князя Казанского, давно уже служившего в России. Новые завоевания по нагорной стороне Волги остались в руках победителей; множество Русских пленных было освобождено и возвращено в своё отечество; но этот мир был непродолжителен: Казанцы выгнали своего царя, возмутились и возвели на престол Астраханского царевича Эдигер-Махмета. Война началась снова. В Свияжске свирепствовали болезни; войско и воеводы, которые стерегли Казань, предавались беспечности и разврату. Недавно покорённые жители горной стороны изменяли и нападали на Русские отряды; ободрённые Казанцы в лёгких сшибках одерживали нередкие победы и новыми набегами уже начинали тревожить Русскую границу. Следовало нанести решительный и окончательный удар. Новые воеводы были отправлены в Свияжск, прежние сменены; войско, стоявшее около Свияжска, получило строгий выговор от царя и строгое наставление от Московского духовенства. Отовсюду была собрана многочисленная рать на берегах Оки и Волги. Давно уже не видела Россия такого ополчения; весело стекалось войско к знамёнам царя любимого, к делу войны законной и неизбежной. Но и Казань была не без союзников: в её падении предвидели южные Татары и своё будущее бедствие. Сперва Ногайцы сделали нападение на область Рязанскую, но их дружины были разбиты и почти уничтожены царскими воеводами. Потом, когда должен был начаться поход против Казани, явилось на южной границе России многочисленное войско Крымских Татар, усиленных отрядами Янычар, присланных султаном. Хан Крымский Девлет-Гирей, человек предприимчивый и смелый, вёл эти полчища на Тулу, опустошая и разрушая всё на своём пути. В Туле не было ратных людей, потому что она отправила всех своих ратников на службу государю, в поход Казанский; немногочисленно было и войско царское под Москвой, потому что главная рать уже была далеко на берегах Клязьмы и Свияги. Но Тульские жители стали бодро на защиту своего города и отбили Крымцев и Янычар – тогдашнюю грозу всей Европы; а войско, собранное под Москвой, состоявшее из отборных детей боярских, из дворян, жильцов и всегда мужественных Новгородцев, шло, по словам современников, на битву, как на потеху. Хан отступил, но Русские настигли его и блистательною победою наказали за дерзкий набег.

Торжествующее войско шло на Казань. Труден был летний поход через области, перерезанные широкими реками, топкими болотами, непроходимыми лесами; но все войско Русское, так же как и вся Россия, было исполнено надежд и любви. Воеводы служили всею душою царю, кроткому и справедливому; царь верил воеводам и войску; все препятствия были побеждены легко, все лишения перенесены охотно. Русские стали на последний бой перед стенами Казани; осада была кровопролитна. Татары не посрамили своей старой славы, приобретённой целым рядом побед и завоеваний: каждый шаг был куплен жестокою битвою, каждый день ознаменован отчаянною борьбой между народом, отстаивающим свою свободу, и народом, мстящим за долгие обиды и страдания. Казанцы не сдавались, а умирали с оружием в руке, и даже в последний час, когда уже пали стены и часть города была занята, они порывом отчаянной храбрости едва не вырвали победы из рук Русского войска. Мужество отборной дружины и старых воевод, окружавших царя, решило участь сражения: пала Казань и её царство.

Широко на Восток раскинулась Россия, и через шестьдесят лет, область, завоёванная Иваном Васильевичем в дни, когда он внимал доброму совету, спасала Москву и Россию. Царь был смиренен в победе, воздавая за неё хвалу Богу; ласков к своим воинам, благодаря их за кровавый подвиг; милостив к побеждённым, принимая живых под своё покровительство, сожалея о павших Казанцах, как о людях, не знавших Христианства, но созданных Богом для братства человеческого. Подвиг войны велик, торжество милосердо.

Через несколько месяцев после взятия Казани, царь Иван Васильевич заболел сильною горячкою. Болезнь была опасна, надежды на исцеление мало. Народ плакал о великом царе, но при дворе были смуты и почти явные мятежи. Царь завещал престол своему малолетнему сыну, но многие бояре отказывались от присяги и прочили царство близкому родственнику царскому, – князю Владимиру Андреевичу. Иван Васильевич приказывал, просил со слезами, но его приказания и просьбы были бесполезны. Упрямство бояр и их мнимая неблагодарность к великому государю, недавно ещё возвеличившему Россию законами и победами, были нередко предметом осуждения; но это осуждение едва ли справедливо. Со времени великого князя Святослава Игоревича, первым малолетним государем на Русском престоле был Иван Васильевич, и в дни его младенчества Россия много натерпелась унижения и беды. Этот опыт заставил всех бояться новых боярских крамол при новом царе-младенце. Самое право царского сына на престол отца (несомненное для нас) казалось сомнительным по понятиям тогдашнего времени. По древнему обычаю дома Рюрикова, престол великокняжеский переходил не от отца к сыну, но от умершего великого князя к старшему из его родственников, и этот обычай был только отстранён частными договорами, а не отменен коренным законом. Ещё при деде царя Ивана Васильевича, великом князе Иване Васильевиче III, порядок пpecтoлoнаследия был несколько раз нарушен; следовательно он не мог ещё обратиться в священный обычай и быть вполне обязательным для совести бояр. Отказываясь от присяги, они поступали откровенно и добросовестно, хотя и ошибались в понятиях своих о пользе государственной. Так думал и царь Иван Васильевич, когда неожиданно выздоровел от тяжкой болезни. Он не мстил и не наказывал: он понимал разницу между злонамеренностью и ошибкой. Быть может, память об ослушании боярском и о правах князя Владимира Андреевича на престол подали ему повод к казням, в то время, когда рассвирепевшие страсти его стали искать уже не причин, а предлога для жестокости; но мы не имеем никакого права обвинять его в лицемерии после выздоровления.

Царь Иван Васильевич, получив исцеление, пожелал выразить свою благодарность Богу поклонением в монастыре святого Кирилла Белозерского. Во время этого путешествия (от которого бесполезно отговаривали его добрые советники и богоугодные люди, особенно же известный Максим Грек, муж святой, исправитель переводов Священного Писания на Славянский язык), царь пожелал видеться с Коломенским епископом Вассияном Топорковым. Вассиян был некогда любимцем Василия Ивановича, но боярами был лишён епархии за лукавство и жестокосердие. Иван Васильевич просил его советов, и злой советник отца был злым советником для сына. Он сказал ему: «если хочешь быть царём, то не держи советников умнее себя», – и царь благодарил его за ядовитый совет, как будто бы слава советника не есть слава государя, ему внимающего, или как будто цари царствуют для своей славы, а не для счастья народа и для исполнения закона Божьего. Свидание с Вассияном было, без сомнения, бедствием для Ивана Васильевича, но влияние злого совета сказалось нескоро.

В недавно покорённой области Казанской непрестанно вспыхивали бунты на луговой стороне Волги; туда было послано войско с добрыми воеводами, князем Микулинским, Шереметевым, князем Курбским и Даниилом Фёдоровичем Адашевым, братом любимца государева. Успехи оправдали царский выбор и, после мужественного сопротивления, Черемисы покорились навсегда. В Казани было учреждено архиепископство, и первый её святитель Гурий, причисленный впоследствии к лику угодников, наполнил славою своих христианских добродетелей область, недавно прославленную великими подвигами военными.

На устьях Волги был некогда город Казарский, называемый Атель или Балангиар. В XIII веке он принадлежал другому племени и назывался Сумеркентом; впоследствии принадлежал Татарам Золотой Орды и назывался, по нашим летописям, Астороканью; после падения Золотой Орды, он сделался столицею особенных ханов из рода князей Ногайских. При царе Иване Васильевиче, неосторожный хан, обольщённый обещаниями султана и Крымского хана Девлет-Гирея, оскорбил и заключил в темницу Московского посла. Наказание последовало за оскорблением. В 1554 году была взята Астрахань, и новый хан возведён на место прежнего. Вскоре изменил и этот новый владыка, поставленный Россией, и в 1557 году Астрахань была навсегда присоединена к царству Московскому. Завоевание было лёгкое, как и старая народная песнь говорит о царе Иване Васильевиче:

«Казань-город на славу взял,

Мимоходом город Астрахань».

Но слава была велика. Россия взяла себе всю Волгу, охватила царства Магометанские и подала руку своим единоверцам, Христианам в Грузии и на скатах Кавказа.

Ещё прежде завоевания двух Татарских царств, приобрёл Иван Васильевич без войны новую силу, которая впоследствии верно служила его преемникам и бодро стояла в сражениях за Святую Русь. Народы Славянские вообще были народами мирными, или хлебопашцами, или торговцами; они не искали и не любили войны. Но их часто беспокоили воинственные соседи, и по границам земель Славянских, вообще называемым Крайнами или Украйнами, селились выходцы из Славянских общин, удальцы, предпочитавшие войну мирному быту и охранявшие братьев от нашествия иноплеменного. Это явление принадлежало собственно только миру Славянскому и повторялось почти на всех его пределах. В России воинственные защитники её от Татар приняли Татарское же название казаков. Много было казаческих обществ по всей южной Украине, и все они были независимы, и все имели одну только цель – стоять за землю христианскую против Мусульман и Татар. Главные общины были на Днепре и на Дону: Днепровские присоединились к Польше; Донские, видя возрастающую Россию и славу её царя, признали над собою её верховную власть и, с 1549 года, служа Ивану Васильевичу, стали подаваться всё более и более на Юг, завладели почти всем течением Донским, громили Ногаев, Крымцев и даже Турок, и строили Русские крепости на самых берегах Азовского моря, в стране, которая до тех пор считалась принадлежностью Оттоманской империи.

Громко стало имя России на Востоке: далёкие земли Бохарская и Хивинская просили её дружбы, Грузия и земли Закавказские просили покровительства; Ногайцы, смиряясь, обещали покорность; племена Черкесские вступали к ней в подданство и просили священников для утверждения у себя слабеющего Христианства; западная Сибирь присылала ей дани; гордый султан, самый могущественнейший изо всех современных государей, посылал к Ивану Васильевичу дружелюбные грамоты, писанные золотыми буквами, прося о мире и любви. Один только Крым ещё грозил России. Побеждённый Девлет-Гирей возобновил набеги, снова доходил до Тулы и снова бежал при слухе о намерении Русских отрезать ему обратный путь. Вскоре и Русские показались на границах Крыма. Ржевский взял несколько крепостей на берегу Чёрного моря. Князья Черкасские, вступившие в подданство России, захватили Тамань и другие крепости на берегу Азовского моря; Литовец князь Вишневецкий, вступивший в службу к царю-победителю, громил с казаками Крымские и Ногайские кочевья; наконец, Даниил Фёдорович Адашев, более всех других счастливый и отважный, построив корабли на низовьях Днепра, пристал к берегам самого Крыма и, в продолжение двух недель, опустошал сёла и города, обогатившиеся разбоем и набегами на Польшу и Россию. Его дружина была слишком малочисленна для завоевания, и он отступил, но отступил с добычею и славою победы. Крым в первый раз увидел над собою кару России; он дрожал, предчувствуя близкую гибель; Россия радовалась в ожидании законного и праведного торжества. Но другие заботы обратили внимание царя Ивана Васильевича на Запад и отсрочили надолго падение Крымского царства.

По мере возрастания России, возрастала и зависть соседних держав. Её завоевания были законны, ибо были только следствием законной обороны. Области, ею приобретённые, были отняты у народов Магометанских, против которых беспрестанно проповедовалась война в западной Европе. Казалось бы, и западным соседям России не следовало скорбеть об её торжествах, но не так было на самом деле. Все они помнили, что воспользовались её бедствиями во время Татарского ига для того, чтобы похитить её старые и лучшие области; все чувствовали, что были против её виноваты, и ненавидели её, боясь справедливого мщения или повинуясь общему закону, по которому ненависть обидчика против обиженного растёт по мере того, как растёт обида. Народ, также как и каждый человек, наказывается своими же грехами.

В 1553 году, Англия, окрепшая под державой рода Тюдоров и вступившая при них на то поприще всемирной торговли, на котором она дошла в наше время до высоты беспримерной в истории рода человеческого, захотела вступить в прямые сношения с Россией и получить от неё товар, который до тех пор переходил в Европу через руки Ливонцев и Шведов. Берега Балтийского моря ещё не принадлежали России; к ней был только один свободный доступ через моря Ледовитое и Белое. Туда обратились Англичане, и предприятие их увенчалось успехом. Начался торговый размен для обоих государств; начались между правительствами сношения, исполненные дружеского и искреннего доброжелательства. Радушно принимались в России Английские купцы, радушно и почётно приветствованы были Английские посланники; ещё с большими почестями принимались в Англии посланники России. Так подали друг другу руки два великих народа, назначенных Провидением занять высшее место в обществе всех народов. Так распространялась до Темзы и до западной оконечности Европы Русская торговля, проникавшая в тоже время до внутренней Азии и до горных преград, опоясывающих Индию с Севера. Примеру Англии последовали Голландцы и купцы Брабантские.

Напрасно старалась Ливония преградить пути сообщений между Россией и остальной Европою; напрасно Швеция просила Англичан прекратить торговлю, увеличивающую богатства земли Московской: Англия не хотела быть орудием чужих страстей. Не получив успеха посредством переговоров, Швеция прибегла к оружию. Ею правил государь великий и мудрый, её освободитель от Датчан, Густав Ваза. Он не хотел войны, но послушался дурных советов и опрометчивой храбрости своих богатых дворян. Недолго продолжалась война: скоро узнала Швеция своё бессилие и силу своего мирного соседа; побеждённая и наказанная, она смирилась. Царь Иван Васильевич не требовал распространения государства: он утвердил прежние границы, но Шведы были принуждены отпустить даром Русских пленников, а своих выкупить, и король, получив строгий урок и выслушав строгий выговор, согласился уже не требовать прямых сношений с царём Москвы и всея Руси, а довольствоваться сношениями с наместником Новгородским. Скоро кончилась война Шведская, но вслед за нею загорелась другая, более важная.

Издревле жили на берегах Балтийского моря мелкие племена Финские и Латышские, погруженные в невежество и идолопоклонство. В XI и XII веках священники Русские уже начинали распространять между ними учение веры Христовой; но успехи были медленны и неудовлетворительны. Духовенство Римско-Католическое испросило у Русских князей позволение содействовать благому делу, обращения идолопоклонников в Христианскую веру, и Русские князья согласились, разумея святость Христианской обязанности. Но народы Западной Церкви не всегда понимали проповедь Христианскую так же, как и народы Православные. Вместе с проповедниками в начале XIII века явились и войны. То было страшное время в истории человечества, по ужасным войнам, опустошавшим мир, по ужасным преступлениям, совершаемым во имя Христово. Воинственное дворянство Запада (в то время называемое рыцарством) не всегда уважало обязанности человека и христианина, но всегда вменяло себе в обязанность распространять Христианство по всей земле. Орудием была у него не проповедь слова и любви, данная Христом Своим Апостолам, но меч, оставленный древним Римом новому Риму. Рыцари считали себя вправе нападать на все народы языческие, Магометанские и даже Православные: резать, если защищались, обращать в рабство, если покорялись. Войною, грабежом, убийством и насилием думали они служить Богу милосердия и любви и, по ложному верованию, полагали прикрыть все свои грехи чёрным грехом убийства и порабощения своих братий. Епископ Римский (папа), глава Западной Церкви, одобрял, благословлял их и обещал им царство небесное. Эти вооружённые проповедники, называвшие себя Крестоносцами, известные нам под именем Крыжаков, завоевали Север Германии и пришли завоевать берега Балтийского моря от Пруссии до устьев Невы. Племена Финские и Латышские были слишком слабы для сопротивления, а Россия порабощена Монголами. Ужасны были страдания Прибалтийской области, невероятны корыстолюбие и злоба Крыжаков; но они были мужественны, привычны к войне и с головы до ног закованы в железные латы, и успех увенчал их беззаконное дело. Финны и Латыши были или перерезаны, или обращены в рабство, и Немецкие рыцари основали новое независимое государство. Правителями были Немцы завоеватели; народ состоял из побеждённых Финнов и Латышей, но Европа признавала эту землю землёй Немецкою. Впоследствии она покорена была Россией и вошла в состав Русского государства. Ещё немногие знают, что собственно Немцев в наших Остзейских губерниях весьма мало, не более чем Русских, и что всё народонаселение состоит из народа, не знающего Немецкого языка. Вскоре после завоевания прибрежного края, рыцари, пользуясь несчастьями России, напали на её пределы. Много из старых областей было покорено, много городов взято и переименовано в Немецкие имена (например, старый Русский Юрьев назван Дерптом). Не без труда отбились Псков и область Новгородская. Но мало-помалу ослаб в рыцарях дух воинственный, и Русские стали оттеснять их и наказывать за прежние обиды. Многие князья Русские, особенно Александр Невский, князь мужественный и святой, прославились победами над Ливонскими рыцарями. Наконец, дед царя Ивана Васильевича, победитель Казани, смирил гордость рыцарства и наложил на него дань, в 1503 году. С тех пор уже не смело оно подымать руки против России, но и не скрывало своей глубокой ненависти, не исполняло договоров и безрассудно оскорбляло государство, которого величию завидовало. Последним оскорблением было заключение в темницу мирных путешественников, учёных, призванных из Германии царём Иваном Васильевичем. Казнь последовала за преступлением, и началась война, которая положила конец и независимости ордена Ливонских рыцарей, и самому его существованию.

Не все советники царские соглашались в пользе или в необходимости Ливонской войны. Многие полагали, что надобно воспользоваться удобным временем и уничтожить Крымских грабителей, также как уничтожили Казань. Они говорили, что не следует без явной необходимости губить войною народы, исповедующее Христианство. Таково было мнение Сильвестра и Адашева, конечно не в том смысле, будто бы Магометан и язычников менее противно Богу, чем уничтожение Христиан. Но Сильвестр и Адашев знали, что война тогда только праведна, когда необходима, и думали, что народ Христианский и образованный мог быть обуздан договорами, между тем как народы Магометанские и кочевые должны были всегда оставаться врагами России, и по вере своей, и по свойству своих кочевых и разбойнических обычаев. Царь Иван Васильевич не послушался своих советников, боясь, может быть, нападением на Крым раздражить султана, или надеясь приобрести большую славу и большую пользу завоеваниями на Западе, или чувствуя слишком глубоко обиды, наносимые беспрестанно Ливонией Русской земле. Последствия оправдали совет, данный Сильвестром и Адашевым. Крымские Татары через несколько лет опустошили Россию и сожгли Москву, а война Ливонская, начатая с кротостью и славою, продолженная с безрассудною жестокостью, кончилась величайшими бедствиями и стыдом.

За всем тем, не только Русские, но и иностранцы признавали справедливым наказание Ливонского ордена, не исполнявшего мирных условий и нарушавшего самые простые и ясные обязанности в отношении к России. Иван Васильевич объявил войну. Ливонские рыцари, утратившие мужество своих предков и сохранившие от них только спесь, привычки к буйной жизни и враждебное презрение к покорённому народу, испугались и смирились. Они просили пощады и получили её. Царь даровал им мир на условиях неотяготительных. Едва прощённые, они нарушили снова условия мира. Русские полки вступили в область Ливонскую, уже не для наказания, а для завоевания. Город за городом падал в их руки, победа за победою венчала их подвиги. Орден снова просил мира, получил перемирие и нагло нарушил святость договора, надеясь на покровительство Польского короля. Но ни Польша, ни Швеция, ни император Германский не могли своим заступничеством спасти виновных Ливонцев. В последний раз орден рыцарский вступил в борьбу с Россией, но борьба эта была уже невозможна. Бо́льшая часть Ливонской земли была покорена Русскими; некоторые северные округи захвачены Шведами и Датчанами, которые рады были воспользоваться падением ордена и победами России; вся остальная область, видя неминуемую гибель, отдалась во власть короля Польского и Литовского и отказалась навсегда от своей свободы. Но совершенное падение Ливонского ордена произошло в 1561 году; а за год ранее, в 1560, Россию постигло бедствие, за которым последовал длинный ряд несказанных страданий и унижений.

Семена зла, посеянные в душе царя воспитанием и злыми примерами, окружавшими его детство, принесли ужасные плоды. Едва вступив в царские права, он уже показал, каково должно было быть его царствование. Брак его с прекрасною и кроткою Анастасиею, из рода Захарьиных-Юрьевых или Романовых, не мог его укротить.

Россию спасло на время самопожертвование Сильвестра и выбор Адашева в близкие царские советники. Казалось, царь переменился. Кроток и милостив, незлопамятен, немстителен, правдолюбив, враг всякой неправды, правосуден к боярам и отец для своего народа, – таков был Иван Васильевич в продолжение 13 лет; и было на России благословение Божие, и глубокая, искренняя, несказанная любовь народа платила царю за его добрые дела. Но душа царя не переменилась; его видимая перемена была только невольным обманом, действием сильного потрясения, когда, ещё будучи молодой и пылкий, он был поражён ужасом от бедствий Московского пожара, поражён страхом от слов Сильвестра, говорившего именем Божиим, и исполнен удивления при виде его святого мужества. Царь Иван Васильевич не мог любить: чувство любви человеческой, любви Христианской было ему незнакомо; его страсти были злы. Но он мог понять всё великое, мог пленяться и пленился великим образом царя-благодетеля, который представился для него в словах Сильвестра, в советах Адашева; он покаялся, но не запросто, не как Христианин, не как грешник, убитый своею совестью и плачущий перед Богом в чувстве своего духовного унижения; нет – самое его покаяние, пышное и всенародное, было окружено блеском торжества. Так и в продолжение 13 лет благодетельствовал он России не потому, что любил добро, но потому, что понимал славу и, так сказать, художественную красоту добра на престоле. Он был, по его же словам, пленником не насилия, которого даже и предполагать нельзя, не обмана, который был невозможен при его великом уме, но пленником понятия о великом Христианском венценосце, которое ему представляли Сильвестр и Адашев и от которого долго он не мог освободиться. А между тем кипели его злые страсти, подавленные, но не искоренённые; кипела злость, которая стыдилась самой себя, а всё просилась на волю; – а советники не злые, но неразумные, не понимавшие его души и завидовавшие Сильвестру и Адашеву, поговаривали ему слова лести и недоверчивости к этим двум хранителям народного счастья. Прошло 13 лет беспримерного благополучия, беспримерного величия для Русской земли, беспримерной борьбы и тяжёлого напряжения для Сильвестра и Адашева. По-прежнему Сильвестр был простым священником, не просящим ни почести, ни власти; по-прежнему Алексей Фёдорович Адашев, хотя возведённый в звание окольничего, был бедным слугою Русского царства, отдающим всё богатство, полученное от царя, неимущим и страдающим братьям, омывающий своими руками раны десяти прокажённых, которым дом его служил приютом. Но борьба с миром утомила двух великих борцов и, уступая зависти царедворцев, они думали, что привычка к добру будет управлять царём не хуже их благого совета. Весною 1560 года, священник Сильвестр просился на покой и, благословив государя, заключился в пустынном монастыре на Севере; а Адашев, служивший так долго царю мирным советником, просился на службу ратную в справедливой войне против Ливонских рыцарей. Но в пустыне Сильвестр блистал славою своих Христианских и иноческих добродетелей, а Адашев приобрёл славу военную и содействовал взятию грозной крепости Феллина.

В Июне месяце 1560 года, снова вспыхнул пожар в Москве, и бо́льшая часть её снова сделалась жертвою пламени; много людей погибло в этом бедствии. Кроткая царица Анастасия, уже страдающая тяжкою болезнью, была вынесена из Кремля через пылающие улицы Москвы; но её здоровье не устояло против этого потрясения, и 7 Августа кончила она свою богоугодную жизнь. Так разорвана была последняя цепь, связывавшая Ивана Васильевича; так разрушилась святыня семейного счастья, в котором его бурная душа находила успокоение. Первым делом его было возвращение к прежней буйной жизни; вторым – допущение бесстыдной клеветы на Сильвестра и Адашева, будто отравителей царицы. Они просили очной ставки с обвинителями; митрополит Московский и лучшие царедворцы признали справедливость этого требования; но завистники отвергли просьбу, говоря, что Сильвестр и Адашев снова очаруют царя. Они знали силу Христианского красноречия, против которого был беззащитен разум Ивана Васильевича, как ни восставали его дурные страсти. Сильвестр и Адашев не были допущены в Москву: первый был сослан в Соловецкий монастырь, второй заключён в темницу в Юрьеве (ныне Дерпт), ещё недавно покорённом Русскими войсками; оба, по воле Божией, умерли в течение года и не видели страшных бедствий России. Ливония была снова отнята у Русских Литвой и её великим королём Стефаном Баторием. Царь должен был слушать униженно наглые ругательства Литовских послов. Крымцы, недавно ожидавшие конечной гибели от России, разграбили и сожгли Москву; Новгород, Тверь, Торжок, Коломна были опустошены неприятелем. Россия была полита кровью, бояре её перерезаны, народ измучен, Москва лишилась трёх четвертей своих обывателей, а всё тот же державный государь сидел на престоле.

Если спросят: чем же разнились 13 лет, с 1547 до 1560 года, от последующих, с 1560 до 1584 года? Чем разнилось это время великих побед и великого счастья, время, которого никогда не забывала Россия, благословляя царя Ивана Васильевича, от последовавшей ужасной годины? Историческая правда отвечает одним: это время было временем доброго совета».