Сектанты о сектантах

Тому, что пишут православные о сектантах, в современном обществе не придают почти никакого значения. Говорят: «тенденциозная литература».

Если так, то пусть интересующиеся сектантским движением прислушаются к тому, что сами сектанты пишут и говорят о сектантах.

Audiatur et altera pars.

В сентябрьской книжке «Ежемесячного журнала» за минувший 1914 год помещена в высшей степени интересная, содержательная и вместе с тем поучительная статья некоего Я. Демиховича: «Что привело меня к сектантам, и почему я ушёл от них?».

Как показывает заглавие, автор делает «чистосердечное признание в своих делах и помышлениях». И это признание приобретает тем большее значение в наших глазах, что оно сделано католиком. Тут, значит, сектанты не должны упрекать нас в тенденциозности. Не должны говорить, что православные «выдумывают» открытые письма обратившихся сектантов, «сочиняют» покаянные повести бывших «религиозных отщепенцев». Не должны потому, что говорит и пишет не православный, а католик.

О сектантах слишком много писали и продолжают писать. Но что касается внутренней их жизни, то во многом пишущие погрешают, приписывая сектантам часто то, чего, в сущности, нет. В особенности в описаниях жизни сектантской камнем преткновения бывает то, что у читателя, знакомящегося с жизнью той или иной секты по описаниям наших почтенных журналистов, создаётся представление о сектантах, как о людях, среди которых господствует только правда, и где измученный душою может найти отдых и успокоение. Но как только ищущий этого сближается с той или иной сектой, входит в неё, то жестоко разочаровывается.

И тут часто совершается то, что простые сердцем, разочаровавшись, возвращаются обратно в «мир».

Ужасно ещё, что сектантство делает то, что делает наша современная ложная наука, т. е. многих искренних, с хорошими стремлениями и благими намерениями людей превращает в атеистов, скептиков или лицемерных фарисеев, не могущих дать ничего хорошего в жизни.

Если такие люди что и делают в деле мнимого просвещения, то в результате получается то, о чём некогда говорил Христос: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас». (Мф. 23:15).

Я не хочу сказать того, что наши почтенные журналисты, изучающие сектантство, умышленно идеализируют его, нет, а скажу то, что изучают-то они его слишком поверхностно, за что опять-таки не приходится их винить, так как иначе и быть не может. Ибо для того, чтобы сколько-нибудь основательно изучить какую бы то ни было секту, необходимо, как мне кажется, самым искренним образом самому сделаться сектантом, чего никто не вправе требовать от журналистов.

Для того чтобы изучить внутреннюю жизнь сектантов, далеко недостаточно побывать у сектантов, «побеседовать» с ними, погостить в одной-другой семье несколько дней. Пишущие же о сектантах именно это и делают.

Затем я не хочу сказать того, что сектанты скверные люди.

Мне хочется только сказать, пожалуй, несколько вопреки крайним сторонникам сектантства, например, гг. Трегубову и Наживину, которые говорят, что сектантство идёт впереди всего общества и самой науки, что ни в его философии, ни в практической жизни нет ничего нового, чего бы жизнь доселе не знала, и настолько совершенного, чему бы могло поучиться всё человечество.

Современное сектантство имеет как положительные стороны, так и глубоко отрицательные, иными словами: сектантство является таким же носителем индивидуального и общественного добра и зла, как и все остальные общества; разница только в количественном и качественном проявлении его.

Зная, что далеко ещё не вполне освещена жизнь и деятельность сектантов, я решил рассказать то, чему был сам свидетелем, будучи сектантом.

Но раньше, чем это сделать, я расскажу, что меня, католика по рождению, привело к сектантам.

***

В семь лет родители начали посылать меня в школу. В школе я узнал главное, ставшее с того времени для меня самым важным и интересным, именно то, что, помимо нашей грешной земли, существует где-то утерянный прекрасный рай и страшный ад, где будут подвергнуты самым ужасным пыткам все грешники.

В школе я узнал, что помимо христиан и евреев, где-то ещё есть язычники, поклоняющиеся идолам; но так как язычников в нашем селе не было, то я о них и их участи за гробом и не думал.

С этого (школьного) времени я начал, уединяясь, задумываться над тем, чтобы мне не попасть в то страшное, где-то существующее место – ад.

По окончании моего образования в народной школе, я начал интересоваться только теми книгами, в которых излагались поучения о небе и праведной жизни, и особенно любил читать те книги, в которых беспощадно бичевались пороки людей. На все же книги иного содержания я смотрел, как на ужасное зло, растлевающее жизнь людей.

В особенности мне казались вредными романы (о которых я не имел никакого понятия) и те книги, в которых говорится о сотворении мира не так, как в священной истории. Чтение этих книг я избегал до 25 лет. До того времени в свободные от работы минуты я уединялся для молитвы и чтения «Житий святых» и других религиозно-нравственного содержания книг.

У меня, помимо желания попасть в рай, зарождается желание послужить Богу приведением к Нему других грешников и отпавших от истинной веры. Но чтобы послужить этим Богу, я сознал необходимость подготовиться для этого дела, а для этого счёл, было, самым лучшим средством уединение в пустыне по примеру многих святых, жития которых я очень любил читать. Но так как мне не представлялось возможным найти такую пустыню, где бы я мог укрыться на продолжительное время от людей, то я в душе своей твёрдо решил уйти в монастырь, где я видел единственную и наилучшую возможность достигнуть желаемой цели.

Последнее решение я лелеял до 22 лет, до времени моего знакомства с сектантами.

В 1897 году (мне было в то время 16 лет) я ушёл из своего захолустного села в большой город, живя в котором, продолжал быть глубоко религиозным, воздерживаясь от всякого знакомства с людьми иного образа мыслей.

Живя в городе, я узнал о существовании каких-то «штундистов», называющих себя истинными христианами, а всех остальных, как православных, так и католиков, считающих заблудшими.

Хотя я был заранее глубоко убеждён, что они-то сами непременно заблуждаются, так как считал единственной истинной римско-католическое вероисповедание, но, тем не менее, очень заинтересовался этими людьми и их учением. В особенности меня заинтересовало то, что эти люди, как мне о них говорили, трезвые, добродетельные и не бранятся скверными словами.

В 1899 году мне пришлось встретиться случайно со старичком сектантом У., который предложил мне прийти в их собрание для ознакомления с их учением. Я весьма обрадовался этому случаю, и через несколько дней после этой встречи, вечером, в сопровождении того же старичка, я попал в собрание, которое происходило на окраине города во втором этаже небольшого двухэтажного домика, в довольно просторном зале, уставленном стульями и простыми скамейками.

Так как это был рабочий день (среда), то в этот вечер было собрано не особенно много людей, приблизительно человек 40.

Собрание открыл вступительным словом и приглашением собравшихся к молитве, кажется, тот же старичок, с которым я пришёл. Все собравшиеся преклонили колени, два или три человека по очереди произнесли вслух молитвы, в которых приносилась Богу благодарность за всё, ниспосылаемое им, а в особенности за открытую им Богом истину, призывалось благословение Божие на собравшихся, просилось, чтобы Бог смирил всех гордых и гонителей за слово Его, открыл бы последним и всем народам Свою истину и пр. и пр. После этого всем собранием пропет был незнакомый мне псалом. Затем поднялся сидевший около стола человек, в рабочем, обрызганном красками, костюме, открыл лежащую на столе большую книгу – Библию, что-то прочитал из неё, а затем перешёл к пояснению прочитанного. Говорил долго, красноречиво и очень убедительно, чем привёл слушателей в умиление. Некоторые плакали. Говорил он только о Христе и о различных людских грехах, предлагая грешникам прийти ко Христу, раскаяться и принять Его спасение, как великую Божью милость. Под конец своей речи он сам прослезился. Лишь теперь мне понятно, насколько тогда речь этого проповедника была проста, сильна и искренна; но тогда она не могла произвести никакого действия на меня, так как я, бывши убеждён, что сектанты заблуждаются, всё время думал о том, как бы доказать им это.

После собрания проповедник, познакомившись со мною, о чём-то говорил мне; но я думал про себя: «Нет, батенька! Что бы вы ни говорили там, и как бы хороши ни были ваши дела, а всё-таки вы заблудшие и отпавшие от истины, ибо истинная вера в Бога одна, и она исповедуется римско-католическою церковью».

С этим я и ушёл из упомянутого собрания, думая о том, как необходимо стремиться к тому, чтобы послужить Богу приведением к Нему наибольшего количества этих несчастных, заблудших людей.

До 1901 года я жил всё по-прежнему, не сомневаясь ни в чём.

В 1900 году я призывался к отбыванию воинской повинности и был зачислен в ополчение первого разряда. А на следующий год я явился на сборный пункт для отбывания месячного обучения воинской службе.

В ожидании проверки собравшихся ополченцев и принятия ими присяги я держался в стороне по своему обыкновению, так как мои мысли и стремления были совсем чужды для окружающих меня. Но вот я заметил другого молодого, по внешности очень серьёзного человека, держащегося также в стороне от других, как и я. Я заинтересовался им. Подойдя к нему, я о чём-то спросил его, и, узнав о том, что он религиозный человек, начал с ним оживлённый разговор о близких мне жизненных вопросах. Он, соглашаясь с высказываемыми мною мыслями, спросил меня, читал ли я евангелие. Этот вопрос для меня показался странным и даже оскорбительным.

– Как же не читал, отвечаю ему. Я ещё в школе читал, многое наизусть знал и сейчас кое-что помню.

– А вот нас будут приводить к присяге, – говорит он, – а в евангелии сказано: «А я говорю вам: не клянитесь вовсе: ни небом, потому что оно Престол Божий; ни землёю, потому что она подножие ног Его... ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или чёрным. Но да будет слово ваше: „“да, да“, „нет, нет“, а что сверх этого, то от лукавого». (Мф. 5:34–37).

– Нас же будут заставлять клясться, продолжает он, Всевышним Богом, святым крестом и евангелием. Как вы об этом думаете?..

– Этим вопросом он поставил меня в тупик, и, вместо того, чтобы что-либо ответить ему, я спросил у него, как он думает об этом.

– А я, говорит он, поступлю, как сказано.

– Как? не будете принимать присяги?!

– Как же я могу это делать, если Христом сказано: «не клянитесь вовсе»?!

Тут-то я и задумался. В тот момент я никак не мог понять открывшегося мне противоречия между словами евангелия, запрещающими клятву «небом и землёю» и христианскою церковью, заставляющей клясться «Всевышним Богом». И, несмотря на простоту евангельских слов «да будет слово ваше, – „да, да“, „нет, нет“, а что сверх этого, то от лукавого» – я всё-таки не мог отказаться от присяги, решив, что здесь есть что то тайное, не могущее быть понятным всякому человеку, так как не может же умышленно нарушать заповедь Христа римско-католическая церковь, созданная Самим Христом на Петре и получившая ключи рая ¹ от самого Петра. Но, тем не менее, разговор с моим новым знакомым и его отказ от присяги в присутствии многих военных начальников и целой массы ополченцев подействовал на меня так сильно, что я во время присяги весь был в лихорадке и не мог ни одного слова повторить за священником.

С этого момента и заполз в душу мою червяк сомнения.

По окончании моей месячной военной службы, я горячо принялся за евангелие. При внимательном чтении его я натолкнулся на многие тексты, ясно противоречащие учению католической церкви. Например, в евангелии сказано: «Вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос, все же вы братья; и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах; и не называйтесь наставниками, ибо один у вас Наставник – Христос. Больший из вас да будет вам слуга»... (Мф. 23:8–11)

Вопреки этому в католической церкви папа считает себя главою (князем) церкви, священники – учителями, наставниками и духовными отцами, и уж никак не являются на деле слугами мирян, как этого требовал Христос от своих учеников, а являются господами над своей паствой и повелителями её. Затем в «Деяниях апостолов» говорится: «Бог, сотворивший мир и всё, что в нём, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворенных храмах живёт и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чём-либо нужду, Сам дая всему жизнь и дыхание и всё»... (Деян. 17:24–25) Вопреки этому римско-католическая церковь учит, что все католические храмы являются домами Бога, что Христос, Он же Сам Бог, пребывает в «Pozenajswigtszem Sakramentcie» (Евхаристия), находящемся всегда под замком в алтаре, что постройка всё новых и новых храмов, службы, совершаемые священниками в этих храмах, являются необходимостью и делом, угодным Богу, и что наилучшим способом вымолить у Бога то или другое благодеяние являются требы, совершаемые священниками, за которые нужно им платить. И, наконец, самым сильным камнем преткновения послужило для меня следующее противоречие между евангелием и действительностью: в книге «Откровение святого Иоанна», в мистическом рассказе о том, что Иоанну показано Ангелом очень много чудесного, за что в знак благодарности Иоанн пал к ногам его, читаю следующее: «Я, Иоанн, видел и слышал сие. Когда же услышал и увидел, пал к ногам Ангела, показывающего мне сие, чтобы поклониться ему; но он сказал мне: „не делай сего, ибо я сослужитель тебе и братьям твоим пророкам и соблюдающим слова книги сей; Богу поклонись“» (Откр. 22:8–9). Эти тексты окончательно сразили меня. Из них я вижу, что живой Ангел не позволяет, чтобы ему кланялись, католические же «духовные отцы» кланяются, молятся и совершают богослужебные требы не перед живыми ангелами, а перед их и различных святых изображениями, чему учат и мирян.

Над этими-то противоречиями я и задумался. Разрешить же их я не в состоянии был, но куда обратиться за помощью? Не пойти ли к сектантам, спрашиваю сам себя. Они ведь только и занимаются толкованием евангелия. Но так как тогда ещё не ослабело во мне убеждение в том, что они заблуждаются, то я решил пойти к ксёндзам за разъяснением тех текстов евангелия, которые нарушили мою веру и мой внутренний покой. Я уже не мог с прежним благоговением преклонять колени пред алтарями в католических храмах, и, под влиянием ни на минуту не оставлявших меня сомнений, прежний молитвенный экстаз покинул меня. Я старался всячески насиловать себя частыми хождениями в костёл, молитвами в нём и частыми исповедями, думая, что это меня смущает сатана; но в корабле моей прежней веры была пробита евангелием настолько большая брешь, что он готов был каждую минуту затонуть под натиском волн сомнений.

Я решил обратиться к ксёндзам, но те не удовлетворили меня, даже не выслушали меня – и тогда я пошёл к сектантам.

Собрание сектантов, называющих себя евангельскими христианами, происходили всё в том же месте, где мне пришлось быть в первый раз, и как я узнал, это была первая специально нанятая квартира. До этого помянутые сектанты собирались по частным квартирам.

Придя в собрание, я встретился с тем проповедником, с которым я познакомился, было во время первого посещения мною их собрания. Узнав меня, он первый подошёл ко мне, поздоровался, о чём-то разговаривал со мною, но о чём, я уже не помню.

В этот раз он произвёл на меня очень приятное впечатление, и я решил к нему первому обратиться за разъяснением того, что мне было непонятно у сектантов, и тех текстов евангелия, которые, как мне казалось, они тоже нарушают, о чём и заявил я ему. Он охотно согласился побеседовать со мною, но для этого попросил меня прийти к нему на квартиру. И когда я согласился на это, то он мне назначил время, в которое я и явился к нему.

Не вдаваясь в подробности моей беседы с проповедником у него на квартире, скажу лишь одно, что он, прежде всего, избавил меня от того предубеждения, с которым я относился к сектантам и их толкованию евангелия, и в том, что католическая церковь уклонилась в сторону от учения Христа убедил меня тем, что на все мои вопросы отвечал текстами Священного Писания, не внося в них своих личных мнений.

После этого я начал усердно посещать собрания упомянутых сектантов. Со вниманием выслушивал их проповеди и, отбросив в сторону все свои книги с религиозно-нравственными поучениями в духе католицизма, занялся одним евангелием.

Я скоро убедился в том, что та среда, в которую я вошёл, и является самой настоящей и истинной церковью, которой начало положил Христос. Месяца через три я, приняв водное крещение по вере, сделался членом общины.

Община евангельских христиан, в которую я вошёл, состояла в то время исключительно из ремесленников, торговцев, чернорабочих и разного рода домашней прислуги.

Делами общины тогда должна была ведать вся община. Задача же её в то время всецело сводилась к тому, что всякий член общины нравственно обязан был везде и каждому проповедовать евангелие, т. е. убеждать в том, что спасение получается верою в искупительную жертву Христа за грехи мира, что на каждом человеке, какой бы высокой нравственности жизнь его ни была, лежит печать первородного греха, лишающая носителей её царства небесного, и что она снимается лишь Христом, и притом только с тех, которые приняли верою Его спасение; что Христианская церковь одна на земле, и она состоит только из тех людей, которые уверовали в то, что они уже спасены; что все остальные люди, стоящие вне такой церкви, находятся вне истины, а, следовательно, – погибшие.

Изъявившие желание вступить в общину испытывались в вере и чрез водное крещение принимались в члены общины. Отношения между членами общины были очень дружелюбные, и никто из членов общины не превозносился друг перед другом. Посещали друг друга; охладевших и впадавших в какие-либо пороки братски увещевали, – словом сказать – в то время жизнь общины, о которой у нас идёт речь, походила на жизнь большой, хорошо устроенной семьи.

Четыре раза в неделю собирались для общей молитвы, для проповедования евангелия посторонним и для утверждения в вере своих братьев. Проповедовали «старшие братья» и кое-кто из молодых, хорошо сведущих в Писании.

Весь этот внешний порядок сохраняется и по сие время, но о внутренней жизни остались одни лишь воспоминания.

В то время, когда я вошёл в общину, все члены её были охвачены одним общим религиозным экстазом. Этот экстаз поддерживался, на мой взгляд, повседневными административными гонениями и преследованиями. Редко собрание проходило без появления полицейских. Появлявшиеся полицейские составляли протоколы и разгоняли собрания.

Пришлось и мне побывать, кажется, раза три, на скамье подсудимых вместе с другими за «незаконное сборище».

Со времени ослабления гонений на нашу общину «старшие братья» начали заботиться о внешнем благоустройстве её.

Первым преобразованием в общине было то, что был избран совет из 12 человек, в ведение которого перешли все дела общины. Таким образом, всякие вопросы решались советом, о чём потом заявлялось всей общине.

С того времени этим положено было начало разделения общины на руководителей и руководимых, т. е. на начальствующих и подчинённых.

Словом, начинает вводиться понемногу то, что до того времени самым беспощадным образом порицалось и осуждалось у тех, из среды которых мы вышли.

Наибольше попадало духовенству господствующих церквей. «Старшее братья» в проповедях своих и в частных беседах при помощи библейских и евангельских текстов выясняли заблуждение и неправоту священников. Особенно ставилось им в вину то, что они занимают пост служения церкви не по избранию Святым Духом, а по получении академического образования, и не служат церкви, а господствуют над нею.

Не оставлялись без внимания и сектанты, являющиеся такими же, как и мы, протестантами против господствующих церквей и всего жизненного уклада, но расходящиеся по убеждению с евангельскими христианами.

Будучи уже членом общины евангельских христиан, я узнал о существовании целой массы других сектантов: духоборов, баптистов, методистов, адвентистов, молокан и др., с заблуждениями которых знакомили нас, ново-последовавших евангельскому учению, «старшие братья», убеждая нас в том, что все вышепоименованные сектанты, подобно сатане, некогда искушавшему Христа Писанием, увлекают не окрепших в вере превратным толкованием Писания, а потому, по совету «старших братьев», мы должны избегать общения с ними.

Вторым преобразованием было разделение собрания на призывные, посвящённые для посторонних, и на братские – для членов общины.

Затем совет решил перенести собрания с окраины в центр города.

Нанято было большое помещение из пяти комнат, из числа которых три были переделаны в один большой зал.

Появление наших открытых собраний в довольно удобном центре города привлекло внимание самых широких масс.

С каждым днём наша община росла всё больше и больше.

Затем совет выработал вероучение, которое было отпечатано в большом количестве экземпляров и начало распространяться среди членов общины и посторонних.

Это внесло некоторую смуту в общину, так как многие ревностные члены общины начали протестовать против такого явления у евангельских христиан. Считая достаточным и исключительным вероучением Евангелие, они считали всё остальное, в том числе и изданное Вероучение для евангельских христиан, исходящим от дьявола, могущим только мутить чистоту евангельского учения.

Некоторые, успевшие несколько познакомиться с «Историей церкви», ссылались на то, что и первые христиане путём всяких благих нововведений пришли к тому грубому заблуждению, из которого, мол, мы с трудом выбрались.

Но избранный совет из 12 человек не счёл нужным считаться с подобными заявлениями, а старался закрепить свою авторитетность, а кое-какие свои решения начал проводить в жизнь, не испрашивая у всей общины на это согласия.

В дни гонения на сектантов не все члены общины знали о существовании пресвитера в ней; но со времени ослабления гонений и с началом существования совета, в нашей общине помимо пресвитера, сделавшегося известным не только всем членам общины, но и посторонним, избираются диаконы.

Наконец, становится известным нам, ново-вступившим в общину, что у неё имеется кассир, у которого хранится кружка с общинными деньгами, и что некоторые из членов общины начинают быть недовольны им, как человеком, не вполне заслуживающим доверия.

На одном из общих членских собраний поднимается вопрос о переизбрании кассира. Последний начинает защищать своё положение, мотивируя тем, что община отнятием денежной кружки от него порочит его имя. Некоторые из членов совета поддержали его в этом, и он остался у своего дела. И это послужило причиной для увеличения числа недовольных положением вещей в общине.

Появляются недовольные и самим советом. Последние находят более справедливым, чтобы дела общины, все без исключения, рассматривались и решались всей общиной, не исключая и женщин. Кстати, считаю нужным заметить, что в то время женщины в общине считались какими-то бесправными существами.

Невмешательство женщины в общинные дела поддерживалось текстами из послания ап. Павла: «жёны ваши в церквах да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо не прилично жене говорить в церкви» (1Кор. 13:34–35).

Община росла, внешнее благоустройство её крепло; но внутренняя духовная сила, связывавшая многих в одно прекрасное целое, покидала общину, а взамен её начала разрастаться внутренняя смута.

В это время совету нашей общины становится известным, что организовавшийся всероссийский союз баптистов стремится к тому, чтобы все однородные общины, а в особенности те, которые подобно нашей расположены в крупных центрах России, присоединить к союзу баптистов. Разница между баптистами и евангельскими христианами выражалась в следующем: все общины, вошедшие в союз, должны подчиняться центральному комитету, председателем которого в то время состоял богатейший помещик Д. И. Мазаев, причём должны вносить определённые денежные взносы в союзную кассу, которой распоряжается упомянутый комитет, оплачивая из неё некоторых пресвитеров, диаконов и специальных проповедников-миссионеров, разъезжающих по России. Общины же евангелистов считались вполне автономными. Независимо друг от друга, каждая община занималась своими местными делами, в то же время, поддерживая духовную связь со всеми другими общинами. Что же касается основных положений, как-то: веры, водного крещения взрослых по вере, порядка молитвенных собраний, то в этом никакой разницы не было.

Совет нашей общины, получив сведения о том, что центральный комитет баптистов желает присоединить к своему союзу нашу общину, для чего собирается прислать своих представителей, счёл нужным познакомить с этим всю общину, причём некоторые из членов нашего совета подробно ознакомили нас с деятельностью баптистов, как с противною духу евангельского учения, доказывая всевозможными доводами, что баптисты, подобно православным, католикам и др., попали на путь заблуждения, и убеждая всю общину отвергнуть предложение баптистов войти в их союз, когда последними будут присланы делегаты для переговоров.

Представители союза баптистов, по-видимому, узнали об этом, т. е., что совет нашей общины враждебно настроен против них и их союза, а потому избрали иной, более надёжный путь, т. е. решили раньше склонить передовых членов нашего совета к согласию войти в союз, для чего пригласили негласно на свой годичный съезд, состоявшийся весною 1903 г. в г. Царицыне, пресвитера нашей общины, Д. П., и другого члена, И. К., выступавшего защитником своих братьев по вере в судебных процессах во время гонения на сектантов, благодаря чему имевшего огромное влияние не только на нашу общину, но и на многие окружающие. Последние, приняв приглашение, уехали, не заявив об этом общине.

На одном из собраний для членов общины вдруг я слышу то, что никак не мог понять: один из побывавших на съезде объявил собранию, что он с другим братом (при этом он назвал имя этого другого) были приглашены братьями баптистами на их съезд в качестве гостей, на котором они побывали, после чего считают своим долгом познакомить всех братьев со всем тем, чему они были свидетелями на съезде. На этот раз нам, т. е. общине, пришлось услышать о баптистах совсем иное, противоположное тому, что мы раньше слышали о них. Побывавшие на съезде, поделившись с собранием своими самыми прекрасными впечатлениями, вынесенными со съезда, заявили о том, что братья баптисты приглашают нашу общину войти в их союз, и что нам нет никакой причины уклоняться от этого святого желания соединиться с «детьми Божьими» воедино во славу Христа. Тогда один из проповедников, проведший десять лет в ссылке за проповедь евангелия и за это время узнавший хорошо жизнь и деятельность представителей баптистов, начал возражать возвратившимся со съезда, указывая на целую массу введённых в союзе баптистов установлений, противных евангельскому учению, причём убеждал общину отвергнуть предложение последних. Побывавшие на съезде, по-видимому, твёрдо решили склонить нашу общину к согласию войти в союз, но так как на этот раз они встретили отрицательное отношение общины к союзу баптистов (а в этом им пришлось лишь пожать плоды своего собственного труда, так как до этого они сами же утверждали в этом общину), то им пришлось употребить иные меры к достижению своей цели. После этого они начали частным образом действовать на всех тех, кто имел какое-либо влияние на общину, убеждая последних в необходимости войти в союз и в важности такого соединения.

Наряду с этим несколько человек из молодых членов общины (в числе которых очутился и я), противников не только союза баптистов, но и всех вышепоименованных нововведений в нашей общине, сплотившись в маленький тесный кружок, начали обсуждать, как нам быть в случае, если община согласится войти в союз. А это мы заранее предвидели, так как знали, что совет имеет большое влияние на общину, а мы успели заметить, что весь совет был склонен к тому, чтобы войти в союз.

На одном совещании нашем мы решили было всячески отстаивать независимость нашей общины от союза баптистов.

Осенью 1903 г. приехали в Киев представители союза баптистов: Д. Мазаев, председатель союза, и В. Иванов, пресвитер бакинской общины баптистов.

Явившись в нашу общину, они предварительно выступили с горячими проповедями о необходимости и священном долге единения всех верующих во Христа и принявших своё спасение верою. Затем были назначены совещательные заседания для всех членов общины, на которых опять-таки упомянутые представители союза всячески старались убедить нашу общину войти в их союз. Состоялись два таких (в четверг и пятницу) довольно продолжительных заседания, но так как на этих заседаниях наша община не смогла прийти к единогласному соглашению, то решили назначить третье и последнее заседание, и так как суббота и воскресение принадлежали для призывных собраний, то совещательное заседание пришлось назначить на понедельник.

По-видимому, члены нашего совета с представителями союза предусмотрели то, что и на третьем заседании не удастся достигнуть желательного результата, так как противники союза всячески мешали прийти всей общине к единогласному соглашению, а потому первые резко изменили свой план, и вместо совещательного заседания, назначенного на понедельник, назначили на воскресение «вечерю любви» в знак присоединения нашей общины к союзу баптистов, не испросив на это согласия у самой общины.

Такое действие совета произвело на многих членов общины ошеломляющее и вместе с тем удручающее впечатление. На вопрос некоторых: как быть тем, которые не согласны войти в союз, последовал ответ со стороны представителей союза баптистов: можете идти на все четыре стороны.

Понятно, нам, протестантам, ничего другого не оставалось делать, как только уйти от присоединившегося к союзу большинства, но не на все четыре стороны, как это нам рекомендовали представители союза, а пришлось нанять другое помещение и продолжать работу евангельской проповеди в прежнем духе.

Наши братья, вошедшие в союз баптистов, начали ненавидеть нас и всячески злословить, как еретиков, считать преступлением входить в общение с нами и приветствовать нас.

Но мы не унывали. Сплотившись небольшой тесной семьёй, мы задались целью самосовершенствования и охранение евангельского учения от всего человеческого, руководствуясь текстами из послания ап. Павла к Галатам: «Удивляюсь, что вы от призвавшего вас благодатью Христовою так скоро переходите к иному благовествованию, которое, впрочем, не иное, а только есть люди, смущающие вас и желающие превратить благовествование Христово. Но если бы даже мы или ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема. Как прежде мы сказали, так и теперь ещё говорю: кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема» (Гал. 1:6–9). К нам возвратился прежний религиозный экстаз, находясь под влиянием которого мы духовно торжествовали.

Наша маленькая община понемногу пополнялась новыми членами. Но недолго нам пришлось наслаждаться внутренним спокойствием. Среди нас оказались те, которые, подобно древним израильтянам, некогда просившим пророка дать им по примеру других народов царя, возопили: «братья! нам нужно по Писанию избрать из среды себя пресвитера и диаконов». Но были среди нас и такие, которые решительно были против апостольского учения о пресвитерах и диаконах, мотивируя тем, что нам история израильского народа и христианской церкви доказала, что учение о необходимости какой бы то ни было власти вредно.

Оказались среди нас и такие (их было 2–3 человека), которые к ужасу верующих в то, что «всё Писание боговдохновенно», – а в то время почти все сектанты, руководствующиеся Священным Писанием, в этом были глубоко убеждены, заявили, что вообще послания, а в особенности ап. Павла, вредны, так как они, мол, противоречат духу учения Христа. Они-то и внесли в христианскую церковь то ужасное заблуждение, которое извратило чистоту евангельского учения и принесло в результате вместо единения – разделение и вместо любви – вражду. Говорившие так настаивали на том, что в деле созидания царства Божия на земле вообще поменьше нужно обращаться за руководством к апостольским посланиям, достаточным руководством для святой жизни может и должно быть одно евангелие без всякой примеси.

Обнаружившиеся столь резкие противоречия во взглядах членов нашей маленькой общины породили горячие споры, и в результате всё-таки по настоянию большинства был избран пресвитер, а крайние протестанты отпали.

Наша маленькая община, имея во главе своей пресвитера, начала стремиться к увеличению числа членов, и при приёме новых членов мало стала применять прежнюю строгость в испытании последних. Мало-помалу и в нашей общине начало выдвигаться на первый план внешнее благоустройство.

Я, в числе немногих других, продолжал быть сторонником духовно нравственного совершенствования, считая, что оно лишь может создавать истинное благоустройство в обществе, как внутреннее, так и внешнее. К тому же я был противником затраты общинных средств на наем дорогих квартир для собраний, с чем уж никак не могла согласиться наша община. Я считал возможным и более полезным собираться одновременно в различных частях города и по частным квартирам для проповедования евангелия и для общения и назидания себя в вере.

Отстаивал я тот принцип, что община, считающая себя принадлежащей к церкви Христовой, должна заботиться не о количественном росте, а о духовно-нравственном. Словом, своими протестами я всегда нарушал ложный покой общины. Об истинном же покое не могло быть и речи, так как в общине были люди различно думающие, а мы никак не могли освоиться с той мыслью, что разномыслие в обществе неизбежно и непременно должно быть терпимо.

Мы страдали той болезнью, т. е. убеждением, которой страдает почти всё человечество, принимающее активное участие в строительстве общественной жизни, что все члены общества непременно должны одинаково мыслить обо всех вопросах, относящихся к общественному домостроительству, строго держась в рамках своей программы, построенной на строго определённом принципе.

Сделавшись крайним протестантом, я не мог пользоваться уважением у всех членов своей общины, да к тому ещё почему-то подпал под немилость благодетелей, не членов общины, дававших материальную поддержку нашей общине, пользующихся большими симпатиями у некоторых членов нашей общины и имевших некоторое влияние на общину. Когда я выходил с проповедью, то последние и симпатизирующие им некоторые члены общины демонстративно покидали собрание. Это, и вообще мой крайний протестантизм, заставили стоящих во главе общины предпринять против меня кое-какие меры.

Первой из этих мер явилось то, что меня начали просить, чтобы я воздержался от проповеди и, вообще, от своих протестантских выступлений при решении тех или иных вопросов, проще говоря, этим хотели лишить меня слова и права голоса в общине. Согласиться с этим, значило, отказавшись от деятельности в общине, превратиться в покорную и безгласную овечку (к месту замечу, что пресвитер нашей общины, наставляя меня, неоднократно цитировал народную пословицу: «покорное теля две матки сосёт», что равносильно было оставлению мною общины. Но другого для меня выхода не было. Оставалось избрать одно из двух: или подчиниться просьбе упомянутых членов, т. е. превратиться в покорную безмолвную овцу, или уйти из общины. В противном же случае я мог быть отлучённым, т. е. изгнанным совсем из общины. И я, несмотря на то, что был глубоко убеждён в том, что наша община является частью истинной церкви Христовой, оставил последнюю, чем, по-видимому, она осталась довольна, так как в течение довольно продолжительного времени никто из членов её не заглянул ко мне на квартиру; к тому же я узнал, что некоторые из старших братьев предупреждают меньшую братию в том, чтобы они не общались со мною как с опасным человеком.

После этого я ясно понял, какая огромная перемена произошла у евангельских христиан.

Когда я вошёл в общину, последняя дорожила всяким своим членом, кто бы он ни был, и если член общины отпадал, по каким бы то ни было причинам, к нему шли с братскими увещеваниями. А теперь интересовались лишь покорными овечками. Отсюда мне ясно стало, что прежний дух любви покинул называющих себя истинными христианами и детьми Божьими, и место его занял холодный догматизм.

В настоящее время дома, где происходят собрания баптистов и евангелистов, украшены вывесками, гласящими о том, что в данном доме происходят молитвенные собрания таких-то христиан, но что творится во внутренней их жизни? Да простят мне мои братья за то, что я открываю их язвы! Искренно сознаюсь в том, что раньше я был озлоблен на них (сектантов) за себя и за то, что они сердца усомнившихся в прежней своей вере заполнили соблазнами и толкнули на путь блуждания; а таких очень много. Многих я знал, как самых искренних людей. В настоящее же время многие из них потонули в житейской тине, потеряв всякое желание и надежду когда-либо выбраться из неё, как я уже об этом сказал в начале. Но теперь это озлобление прошло. Теперь я решился сделать это разоблачение потому, чтобы заставить хотя бы некоторых руководителей сектантства, поистине превратившихся в книжников и фарисеев и называющих себя во всеуслышание чадами Божьими, а всех инакомыслящих служителями дьявола и исчадием ада, задуматься над своим положением: на самом ли деле они то́, кем они себя величают?..

«Вы – соль земли. Если же соль потеряет силу, то чём сделаешь её солёною? Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить её вон на попрание людям. Вы – свет мира. Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И зажёгши свечу, не ставят её под сосуд, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит вам свет пред людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославили Отца Небесного» (Мф. 5:13–16).

Так говорит Христос. Но у современного сектантства, по-видимому, нет этих добрых дел, которые могли бы быть светом миру, а если есть, то, по-видимому, слишком мало их, а потому, чтобы не быть незамеченными, пришлось вывесить вывески по примеру торговых заведений.

О внутренней жизни баптистов я лично мало знаю в настоящее время, так как мои отношения с ними давно порваны. О том же нелестном, что мне известно из рассказов, я не буду говорить, а скажу лишь о самом главном: пресвитеры и диаконы их, бывшие ремесленники, давно оставили свои рабочие станки и живут в настоящее время на окладах, получаемых за проповедническую деятельность, то есть, сделались наёмными «служителями слова Божия», за что некогда они же резко осуждали православное и католическое духовенство.

Если же и их, этих новых сектантских священнослужителей, кто-либо осмеливается упрекнуть в этом (в получении ими жалования), то они с дерзновением заявляют словами Священного Писания: «не заграждай рта волу, когда он молотит» (Втор. 25:4) и «разве, не знаете, что священнодействующие питаются от святилища, что служащие жертвеннику берут долю от жертвенника». (Кор. 9:13). Затем приходится отметить второе, более важное явление в сектантском мире, уже никак не вяжущееся с прежним верованием сектантов. В настоящее время представители баптистов и союза евангельских христиан, по-видимому, нашли недостаточным поучаться у Святого Духа для того, чтобы проповедовать евангельские истины, а потому открыли курсы для подготовки проповедников. Можно надеяться, что эти курсы со временем преобразуются в специальное учебное заведение, по примеру существующего уже у адвентистов в Гамбурге, где будут получать звание проповедников и миссионеров без всякого к тому призвания, а потому лишь, что это будет выгодно.

Что же касается прежней веры баптистов, то им придётся поставить в заслугу то, что они ни на шаг не уклонились в сторону от того убеждения, что исключительно они одни составляют истинную церковь Христову, знают и соблюдают совершенную волю Божию, за что являются законными наследниками царства небесного, а все остальные христианские церкви и все иноверцы находятся вне истины Божией и все погибнут, коль скоро не уверуют подобно им, т. е. пока не уверуют в то, что Христос – единственная и исключительная жертва за грехи мира, и что они уже спасены. Само собой разумеется, уверовавшие в это должны принять существующие у них, баптистов, обычаи.

Жизнь евангельских христиан слагается несколько иначе. У них в настоящее время существует два течения, благодаря которым почти везде, где только были большие общины, последние раскололись. Разница этих течений выражается в следующем: некоторые общины евангельских христиан, по примеру баптистов, тоже образовали союз с центральным управлением, во главе которого стоит инженер Ив. Ст. Проханов. Некоторые же общины, желая сохранить свою прежнюю автономность, не вошли в союз, благодаря чему между этими двумя течениями существует недружелюбное отношение.

В особенности же выделилась из среды евангельских христиан своими воззрениями та община, которую, по известным уже вам причинам, мне пришлось оставить.

Некоторые передовые члены только что упомянутой общины, разбираясь в Священном Писании, нашли, что в нём существует масса противоречий, в особенности между Библией – книгами Ветхого Завета – и Евангелием, а потому решили, что нельзя так думать, как они думали до того времени, т. е. что всё, написанное в книгах Священного Писания, написано по вдохновению Св. Духа, и поэтому не всё слово Божие, о чём и начали высказываться в проповедях. Сторонники же того убеждения, что «всё Писание боговдохновенно», усмотрели в этом ересь и отступничество от истинной веры, и особенно возмутило последних то, что еретические мысли начал высказывать вместе с другими их пресвитер, против которого, главным образом, и было поднято восстание. Об этом он сам рассказывает следующее: ревнители древнего еврейского закона стали группироваться особо, и ходить по домам, чтобы увещевать членов общины держаться старого толка; они вооружили многих и вселили чувство негодования. Меня стали называть безбожником и анархистом. А некоторые члены общества баптистов утверждали, что я дракон и звали других на борьбу против меня. Мне нелегко было глядеть на это грубое невежество и духовную темноту, но я надеялся и верил, что будет же когда-либо и свет на месте тьмы: люди по времени и опыту делаются лучшими. А потому я терпел и на всё худое отвечал любовью. Тогда все мои противники стали от меня требовать, чтобы я высказался ясно по отношению Ветхого Завета и о Боге. Им казалось, что я всё ещё чего-то не договариваю. Я на это согласился и предложил назначить собрание на 6 декабря 1910 года, на котором не только я, но и все желающие могли бы свободно высказаться по вопросу о Библии. В назначенный день народа собралось довольно много, были баптисты и адвентисты, явился и один миссионер от союза евангельских христиан, некто Тростнов... (Журнал «Духовный Христианин» за 1912 г. № 2).

В этом собрании сторонники того убеждения, что в Библии не всё слово Божие, и что не всё написано в ней по вдохновению Св. Духа, излагая свой взгляд на книги Священного Писания, главным образом подчеркнули то, что Библия и Евангелие проповедуют нам не одного и того же Бога: по учению Библии, в большей её части, Бог – грозный, жестокий, ревнивый, мстительный, торжествующий, скорбящий, раскаивающийся в своих поступках; давший своему, (израильскому) народу заповедь – «Не убий», Сам её нарушает, посылая тот же израильский народ для истребления других народов и т. д. Словом, по Библии, тот Бог, Которого, по словам Давида псалмопевца, «небо и землю не вмещают» низводится к ограниченной личности, ничем не отличающейся по своему нраву и характеру от обыкновенного смертного человека.

По учению же Евангелия Бог – это, прежде всего, Великая Необъятная Любовь; Он является настолько любвеобильным Отцом, что каждого человека-грешника хочет принять к Себе, хочет, чтобы человек был подобен Ему. «Будьте совершены, как совершен Отец ваш Небесный», – говорит Христос (Мф. 5:48).

Существующие противоречия в книгах Священного Писания и породили в христианстве споры, приведшие к расколам и ко многим другим очень печальным последствиям. Эти противоречия служат поводом всё к новым и новым расколам в христианском мире, что и мешает христианству осуществить великий завет своего учителя Христа – быть едино. Поэтому, говорили вышеупомянутые лица, христианину нужно разбираться в Священном Писании, что в нём действительно боговдохновенно и полезно для наставления в вере и праведной жизни, и что не боговдохновенно и не полезно. Для более точного ознакомления с убеждением данной общины евангельских христиан, интересующихся отсылаю к журналу «Духовный Христианин» за 1912 год, № 2, в котором помещена статья В. Хоменко под заглавием «Мнение о Библии, высказанное В. Хоменко 6 декабря 1910 года в Киевской общине евангельских христиан». Здесь же я приведу маленький отрывок из неё.

«Я думаю, что учение Христово и наша христианская вера сами по себе так сильны и свободны, что не нуждаются ни в каких посторонних, т. е. вне-евангельских доказательствах. Как только человек начинает сознавать в себе высшее духовное начало, то и вера Христова начинает в нём крепнуть и животворить его. Всё это я изложил в силу просьбы многих моих братьев высказаться о Библии.

В задаче моей нет цели – опровергать или утверждать Библию, а лишь стремление разобраться в великом для меня вопросе относительно моего духовного совершенствования.

Ценя всё то, что просвещает мой ум, умудряет сердце, даёт мне духовную силу и сообщает о состоянии людей, как настоящего, так и прошлого времени, я хочу определить свои духовные свойства, понять, что родственно и что чуждо Христу и Его учению, а равно и моей духовной жизни».

Впервые высказанное публично такое мнение о Библии в сектантской общине вызвало целую бурю негодования против смельчаков, дерзнувших применить к Библии критику ума, как среди самых евангельских христиан, так среди баптистов.

В общину, в которой завелись «безбожные еретики», союз евангельских христиан прислал было четырёх своих представителей, по-видимому, для того, чтобы безбожников устранить из общины, а последнюю принять под своё покровительство. Но так как на стороне первых оказалось большинство членов общины, то последним оставалось лишь удалиться ни с чем, а так как для них это, по-видимому, было очень неприятно, то они решили произвести разделение в общине. Покидая собрание, которое было собрано ради них, один из них обратился к собранию со словами: «кто за Господа, тот иди за нами», цель была достигнута: несколько человек, демонстративно уйдя из упомянутого собрания вместе с представителями от союза, образовали самостоятельную общину, которую и принял союз под своё покровительство, присылая часто своих миссионеров для утверждения их в истине.

От общины, со стоящими во главе её людьми, признанными представителями союзов евангельских христиан и баптистов еретиками, все сектанты, исповедующие, что «всё Писание (книги Ветхого и Нового Завета) боговдохновенно и полезно» в ужасе отшатнулись. Признав самую общину еретической и ужасно вредной, они предупреждали всех и каждого избегать её, а в особенности представителей её, как злейших антихристов, посланников князя преисподней.

Но община, со стоящим во главе её В. Хоменко, оставшись почти одинокой в сектантском мире, не унывала. Проповедники её с воодушевлением начали открыто свою работу в разборе Священного Писания, анализируя последнее в публичных собраниях, что в нём священно и полезно для христиан и что не священно и не полезно, не страшась тех порицаний и осуждений, которыми отовсюду осыпали их.

В данной общине начали проповедовать самую широкую терпимость к убеждениям других, считая священным долгом любить всех. Но спустя некоторое время, в ней появились люди, которые, не будучи в состоянии вместить всё то, что здесь проповедовалось, начали мутить жизнь общины; благодаря этому и в данной общине нет внутреннего мира, где измученный душой мог бы найти отдых.

Проследив мой рассказ, вы видите, что наше современное сектантство не сделало никаких новых открытий в области философии, ни в области Божественных истин, которых мир доселе не знал, а главное: сами сектанты до сих пор не могут научиться мирному житию-бытию, чему бы можно было поучиться у них другим.

Всем известно, что люди, недовольные такой общественной жизнью, которая не в состоянии удовлетворить их телесные и духовные запросы, ищут путей к новой, лучшей жизни.

Не знаю, по счастью или по несчастью, я также принадлежу к этим людям. Не знаю и того, – потому ли, что я в слишком скверной жизненной обстановке родился и рос, или по причине иного, не вполне ещё мне понятного, закона, я слишком рано начал принадлежать к числу искателей новой жизни.

Уже на восьмом году жизни я понял, что люди не так живут, как следовало бы им жить. Уже в самом раннем моём детстве я только и имел возможность наблюдать худшие стороны жизни, как-то: пьянство, ссоры, драки, клевету, ненависть и т. п. Узнав же о том, что есть Бог, который злых людей накажет, а добрых заберёт к Себе, я и начал задумываться над жизнью своей и окружающих. Кроме этого, я видел и понимал, что злым людям нехорошо живётся и здесь на земле. Но что нужно делать, чтобы и здесь на земле хорошо жилось и чтобы по смерти попасть к Богу?..

И вот этот-то простой вопрос, зародившийся в моем детском уме, и толкнул меня на путь искания.

Тогда же, рассуждая ещё по-детски, я пришёл к тому заключению, что путь к лучшей жизни и к Богу – религиозность и богобоязненность, по которому я и направился.

Но как только я сознательно ступил на этот путь, так почти в тот же момент увидел себя на распутье.

Поскольку я подвигался вперёд намеченным путём, постольку я натыкался всё на новые пути; и, наконец, мне открылась целая масса путей, которыми по группам шли люди; и, к моему удивлению, каждый из идущих различными путями утверждал, что только тот путь ведёт к цели, которым он идёт. Отсюда и начинается моя душевная борьба.

Желание самому выбраться из ложного, по моему мнению, положения и других вывести из последнего и заставило меня метаться в поисках верного пути к истинной жизни. И я искал до тех пор, пока от изнеможения не пал. Будучи не в состоянии идти дальше, я не потерял способности думать и наблюдать. И в то время, во время полнейшей пассивности, мне открылась некоторая частица истины. Я заметил, что почти все ищущие выхода из жизни, не удовлетворяющей их, впали в крупную ошибку: вместо того, чтобы объединиться для общей и всем желанной цели – достижения мирной, здоровой и разумной жизни, говоря другими словами – царства Божия на земле, они продолжают дробиться на религиозные и политические партии.

А так как все партии намечают различные пути, то каждая в свою очередь старается доказать, что только ею открытый путь ведёт к цели.

И на этой почве страсти людские разгораются всё больше и больше; и в этом ужасно вредном споре, омрачающем многие лучшие умы, люди не замечают того, что они уклонились от настоящей цели; ища мира и любви, они сеют вражду и ненависть; ища истинной жизни, рождают смерть.

Так как моя речь о сектантах, то замечу, что современное сектантство, за исключением очень немногих, идёт давно пройдённым другими путём и, само собой разумеется, идя этим путём, оно ни в коем случае не может прийти к намеченной цели, создания царства Божия на земле. Приходится лишь удивляться тому, как взрослые разумные люди не видят того, что они идут тем путём, который так ещё недавно сами же отмечали, как путь заблуждения, и проводят в жизнь всё то, что раньше порицали и осуждали самым решительным образом.

Наши сектанты, считая себя последователями Христа, призывая от имени Его всех к единению, продолжают всё больше и больше разделяться.

Неверующим проповедуют любовь и всепрощение, а сами враждуют между собой, ненавидят и презирают друг друга из-за того лишь, что неодинаково думают о каких либо вопросах, или неодинаково понимают какой-либо текст из Священного Писания.

Для подтверждения справедливости сказанного мною о сектантах, в заключение приведу выдержки из письма сектанта к сектанту.

«Итак, оставим этих людей (автор письма имеет в виду здесь людей, не верующих по Евангелию, т. е. не сектантов) и не будем от них требовать того, что для них неведомо... но возьмём для рассуждения беспристрастного тот круг людей, в котором мы находимся. Их в настоящее время можно считать тысячами, и все они оставили религию и обычаи своих отцов, потому что в них нет ничего Божьего, и взяли в руки Евангелие Христово и стали исследовать (его). А затем и уверовали и признали, что в Евангелии заключается вся воля Божия... и стали признавать всё за ложь, чего в Евангелии не упоминается. Но немного прошло времени, и что же мы видим? Евангелие от Бога и одно, последователи (Евангелия) говорят, что они его любят, но где же это единство, которого оно (нужно понимать, что Евангелие) требует? Где же эта связь любви, мудрости, терпения, кротости и светлых чувств, которые из Евангелия вытекают?! Где это?..

Димитрий Калинич! вы не поверите, как жаль и прискорбно смотреть на все эти явления. Представьте себе хоть бы и такие отношения: приезжает какой-нибудь брат из другого города, и требуют от него свидетельство бумажное; но не видно, чтобы между ними были такие, которые имели бы духовные очи, видели бы свидетельство от Бога в сердце брата, которое много важнее, нежели бумажное...

Каждый христианин должен быть не только верующим, но и (должен) иметь полноту Святого Духа» ².

Л. Демихович.

***

Любезный Брат, Вильгельм Андреевич!

Считаю нравственным долгом своим высказать вам то, что накопилось на душе у меня. Быть может, это письмо откроет вам глаза на некоторые отрицательные черты вашего характера и побудит вас к самоусовершенствованию в этой области. Таким образом, многие, быть может, избегнут той участи, какая постигла меня от соприкосновения с вами на жизненном пути моём.

В качестве наставника петроградской баптистской общины, вы заняли такое положение, что многие, в том числе и я, легко доверились вам, не рассуждая о последствиях такого беззаветного доверия своего.

Обладая гибким умом и мягким языком, вы сумели уговорить меня, в июне 1910 года, поступить к вам на службу в качестве личного вашего секретаря, так как тогда вы очень нуждались в подходящем члене общины для этой должности. Я имел торговое дело своё, имел свой телефон; имел такое дело, какое доставляло мне достаточно средств для содержания семьи: сын воспитывался в реальном училище, дочь также посещала школу. Я не имел особой нужды, вы это хорошо знаете, так как в марте того же 1910 года приняли от меня пожертвование на постройку молитвенного дома 50 рублей, в чём я имею от вас квитанцию. Вы предложили мне тогда жалование 50 рублей в месяц. На эти 50 рублей я должен был нанимать себе квартиру и содержать семью свою. По петроградским ценам на жизненные потребности, я не мог согласиться ликвидировать торговое дело своё и идти к вам на службу на такое жалование; ведь тогда не только нельзя было бы воспитывать детей в среднем учебном заведении, но и жить, мало-мальски по-человечески, невозможно семейному человеку на такое ничтожное жалование.

И вот, тогда вы пустили в ход ваш гибкий ум и ваш мягкий язык. Вы говорили, что мне надо сначала потерпеть, надо довериться вам, а уж потом мне будет хорошо служить у вас, что Господь не оставит меня, если я всецело отдамся Господу. Тогда же подумал я, что служба у вас за ничтожное содержание, не составляет, кажется, отдачу Господу. Я продолжал колебаться. Вы начали говорить мне, что устроите меня в доме Е. И. Чертковой за 15 рублей в месяц без дров, а как только приедет в Петроград Елизавета Ивановна, то тогда и дрова будут бесплатно от Чертковой, и, кроме того, вы устроите так, что я буду заведовать какими-то делами Чертковой, и, вообще, мне будет жить очень хорошо. Встречая в жизни много непостоянства, я продолжал ещё колебаться, но ваше положение наставника и проповедника подкупило моё доверие к вам, к тому же вы, видя мою нерешительность и высказанные мною соображения, что на 50 руб. жалования не могу я содержать детей в среднем учебном заведении, объявили мне, что за детей, в реальное училище и женскую гимназию, будете платить вы сверх жалования, причём добавили, что Черткова очень любит детей, и для неё ничего не будет стоить платить за моих детей в учебные заведения. Как только ликвидировал я свою торговлю и поступил к вам на службу, вскоре же почувствовал я полное ваше равнодушие ко мне. Нужно было мне в августе внести за сына в коммерческое училище за 1-е полугодие 70 рублей и за дочь в гимназию 45 рублей, вы почему-то забыли ваше торжественное обещание внести плату за детей. Мы с женою недоумевали, что бы это значило. Из чувства деликатности я не требовал от вас этих денег, а лишь несколько раз напоминал вам, что дети приняты и посещают школу, но вы продолжали притворяться, что совершенно не понимаете, для чего это я всё говорю вам о детях своих. Но вот получил я повестки из учебных заведений о том, что если деньги не будут внесены за детей к 15 сентября, то они будут исключены. С болью в сердце за ваше невнимание ко мне, я всё же принуждён был просить вас уплатить за детей 115 рублей за 1-е полугодие. О, как поморщились вы тогда! Как переспрашивали, сколько именно нужно заплатить и почему нужно платить за 1-е полугодие больше, чем за 2-е, на 20 рублей. Вы дали мне тогда только 100 рублей и совершенно забыли додать, как обещали, остальные 15 рублей.

Когда приехала в Петроград Е. И. Черткова, я напомнил вам о дровах, но вы ничего определённого не сказали мне на это; вы, по обыкновению, забыли своё обещание.

Не знаю, знали ли вы ту квартиру в доме Е. И. Чертковой, куда поселили вы меня, или не знали, но факт тот, что квартира эта пригодна, быть может, под склад товара, кладовую для провизии, или что-нибудь в этом роде, но никак не для жилья с детьми в зимнее время. Домом этим заведует престарелая М. В. Сергиевская – «верующая». Вот я и доверился, во-первых, вам, а во-вторых, «верующей» Сергиевской, что, мол, у таких уж людей всё, без сомнения, обстоит благополучно. Оно и было сначала всё благополучно, но когда настала осень, когда наступили холода, то квартира моя оказалась не квартирой, а сущим дырявым решетом: дует в щели дверей, дует сквозь не проконопаченные прогнившие стены, несёт холодом через щели в полу... Начинаю усиленно жечь дрова, отчего под потолком получается настоящая баня, а на полу – чуть не мороз и страшная тяга холодного сырого воздуха из-под прогнившего пола. О, ужас! Знаете ли вы, добрейший Вильгельм Андреевич, какое зло причинила мне эта квартира? О, без сомнения, вы знаете это. Но какое вам дело до семьи моей! Вам совершенно некогда. Вы вечно заняты спасением людей, вы так прекрасно, так сладко говорите о любви братской, когда стоите за кафедрой. Ну, а когда сходите с кафедры, невозможно же и тогда всё ещё заниматься этой любовью и участием к ближним. Надо же иметь и отдых или в уютной квартире Е. И. Чертковой и в её, весьма приличном для вас, обществе, или у себя дома, где также всё обстоит благополучно: и ванна, и попечения В. Я. Гавриловой и М. В. Ясновской.

Я докладывал вам об ужасах моей квартиры, что трачу на дрова до 15 рублей в месяц, докладывал, что в этой убийственной квартире заболел тифом сын, а затем получил он злейший ревматизм в ногах; что дочь получила бронхит, жена так же заболела, и я сам болел более 2-х недель; что постоянно все мы чувствуем себя скверно в этой квартире. Дети и теперь больны, – они потеряли в этой квартире здоровье; потеряли через эту квартиру школу и сидят теперь дома в таком положении, что больно смотреть на них. Но вам-то, какое дело! Вам же, ведь, некогда. Вам нужно торопиться на кафедру, чтобы оттуда распевать сладкозвучно о любви к ближнему. Я ещё раз напомнил вам о дровах от Чертковой, но вы что-то буркнули в ответ, чего я не разобрал, вот и всё, что получил я от вас. Тут и дрова Чертковой, и заведывание какими-то делами её, и очень хорошая жизнь моя под вашим покровительством. Сын лежал почти при смерти. Я, в чаянии будущих, обещанных вами, благ, израсходовал последний рубль на докторов, на лекарство и проч. и вот принуждён был попросить у вас в счёт жалования 20 рублей на лечение сына. Вы дали, но при первой получке жалования удержали все 20 рублей. Я в ужасе, я говорю вам, что ради Бога не высчитывайте сейчас же долга, отсрочьте до весны, когда не нужно будет жечь такое количество дров, и когда сын поправится; что, за вычетом 20 руб., из остальных 30 руб. я должен уплатить «верующей» Сергиевской за квартиру 15 рублей, кроме того, должен купить ещё дров, и тогда у меня не останется и на хлеб и селёдку. Не могу же я кормить больных жену и детей только хлебом и селёдкой. Это уж я сам буду так кормиться. Так умолял я вас тогда. И что же? Вы тогда выкинули мне 10 рублей, и ушли в свой кабинет. Я в страшном недоумении. Я не узнавал вас. М. В. Ясновская, ваша кассирша и во всём правая рука ваша, не зная, что вы дали мне 40 рублей, предлагает мне получить жалование 50 рублей и расписаться. Я говорю ей: «расписываться я подожду, потому я просил „его“ не высчитывать до весны долга; я так нуждаюсь теперь; сын опасно болен: надо лечить. Поговорите, пожалуйста, с „ним“, может быть, он додаст мне эти 10 р., тогда я и распишусь». Но вы не вышли из вашего кабинета, а послали Ясновскую, которая, тоже «верующая», объявила мне: «Вильгельм Андреевич сказал, что он рассчитался с вами». О, с каким величием говорила она эти слова! Она смотрела на меня сверху вниз; видно было по всему, что именно такие поручения приятно ей исполнять, ведь она «верующая». Затем вскоре случилась так, что хотя вам вечно некогда, всё же вы нашли время, чтобы объявить мне, что вы очень сожалеете, что дети мои заболели и не посещают школу, тогда как за них внесено так много денег. Я не понял хорошенько тогда, о чём собственно сожалели вы тогда. О детях ли моих, что они, бедные, заболели и потеряли школу, или сожалели вы о 100 рублях ваших? Затем вы были так милостивы ко мне, что нашли достаточно свободного времени, чтобы внушить мне, что неразумно платить так много денег за детей, в особенности, когда дети болеют и неисправно посещают школу; что ведь можно отдать детей в другое учение, где не надо так много платить. Я видел, что сожаление ваше относилось не к заболевшим детям моим, а к вашим 100 рублям, внесённым за них.

Как острым ножом, полоснули вы меня тогда вашим внушением отдать детей чуть ли не в сапожные ученики, чтобы из них вышли сапожные подмастерья. Как больно и тоскливо сжалось тогда сердце моё от такого участливого отношения вашего ко мне. Но что мог поделать я? Я был в ваших руках, так как восстановить торговое дело для меня уже было невозможно. Вы сознавали и потому не стеснялись быть жестоким в отношении меня.

Я призадумался над возникшим предо мною вопросом: почему, по каким причинам вы так жестоки ко мне? Может быть, к другим вы любезнее и добрее относитесь. И я стал наблюдать вас. И оказывается, что в отношении меня вы вовсе не изменили вашего характера, что вы ко всем одинаково сухи, жестоки и равнодушны. И, таким образом, я не составлял исключения для вас. Впрочем, виноват, вы, оказывается, очень любезны к тем, от кого чаете получить какую-либо выгоду. Например: чрезвычайно милы, любезны, остроумны и находчивы вы в отношениях к Е. М. Чертковой. О, как были вы оживлены на детском празднике в Ломанском переулке, полтора года тому назад, в присутствии Е И. Чертковой! Так и сыпали вы тогда остротами, мило и тактично веселили Е. И. во время ваших занятий с детьми. Поминутно обращались вы к Е. И. с каким-нибудь, приличным обстоятельству и времени, очень забавным словечком. О, вы – великий мастер заслуживать внимание сильных мира сего! Тогда с восторгом наблюдал я вас, а теперь, вспоминая это обстоятельство, чувствую лёгкую тошноту...

Позвольте мне, Вильгельм Андреевич, напомнить вам о том, как вы «облагодетельствовали» члена вашей общины Марину Николаевну Горинович.

Эта девушка – слабое, болезненное существо, получала от вас небольшое жалование за свою корректорскую работу. Физические силы её были очень слабы.

Как-то раз присела она к моему столу и говорит, что она никак не может окончить работу, что голова у неё тяжела и мысли путаются. Я видел её помутившиеся глаза.

На этих днях, подумал я тогда, с ней были такие продолжительные и частые припадки на общих собраниях, – вот и сейчас, кажется, не далека она от припадка. Я попросил её позволить мне докончить её работу, но тут появились вы и запротестовали, потребовали, чтобы она непременно сама работала. Она взглянула на вас, беспомощно улыбнулась и сказала, когда отошли вы: «ну, что же, буду сама работать, когда заставляют». Меня поразила тогда ваша жестокость в отношении Горинович. Вы, ведь видели её прежние обмороки; видели, что она едва сидела у моего стола. Сердце моё сжалось от боли за эту молодую, больную девушку. Предчувствуя что-то недоброе, я в тот же день говорил В. Я. Гавриловой, что Горинович надо бы освободить на некоторое время от работы.

Ровно через два дня после этого Горинович отравилась нашатырным спиртом. Её отправили в больницу. Вы всполошились тогда. В самом деле, что скажет общество? Только что начало организоваться, под вашим руководством, «общество спасания самоубийц», членом которого, кажется, записана и Горинович, и вдруг такое несчастие. Чужих собирались спасать от самоубийств, а вот тут свою проворонили. Первый блин вышел даже хуже, чем комом. Надо было подготовить общину принять такое, позорящее вас, событие в более сносном виде. И вы уже очень постарались в этом направлении. На другое утро, после самоотравления Горинович, в больнице сказали вам, что она безнадёжна. Вы летите тогда на всех парах из больницы в собрание, это было утром 1 января 1911 года, и в собрании начинаете подготовлять собравшихся «братьев» и «сестёр» к принятию события в более выгодном для вас освещении. Вы начали рассказывать всем, что умирающая была нехорошая девушка, что она призналась вам когда-то, как наставнику и пастору, в том, что она имела любовную связь, когда жила в западном крае; что она отступила от Господа, и вот, Господь оставил её и допустил сатану овладеть её душою; что она не послушала какого-то вашего совета, и за это оставил её Господь. Много кидали вы всякой грязи в несчастную умирающую девушку. Всё собрание слушало и удивлялось, что эта самая Горинович, неделю тому назад, на полуночном собрании, в Б. Казачьем пер., в вашем присутствии говорила слово Божие собравшимся там проституткам и хулиганам, увещевая их возвратиться на чистый путь жизни и начать славить Господа и Спасителя нашего. Эта тихая, с чистыми ясными глазами, слабенькая девушка, оказывается теперь, по вашему свидетельству, такою непослушною вам и грязною девицею! Вы допускали её до проповеди с кафедры, как достойную, «верующую сестру», а когда очутилась на смертном одре, вы же начали утверждать, что прекрасно знали, что она непокорная Богу и вам грешница. Все слушали при гробовом молчании, а вы продолжали закидывать грязью умирающую, выгораживая себя в глазах общины, что вы-де очень хороший наставник и очень заботитесь о пастве своей, даже учреждаете «общество спасания самоубийц». Горинович же нечего, мол, и жалеть; она, ведь, как видите, была нехорошая девушка и богоотступница даже. Всё-таки, в конце концов, вы предложили помолиться о спасении великой грешницы – Горинович. Желал бы я спросить вас, Вильгельм Андреевич, думаете ли вы, что вам придётся, хотя бы на склоне вашей жизни, спасать от самоубийств хороших, не грешных, богобоязненных людей, если грешников, отступников вы не считаете для себя достойным спасать.

Горинович, против всякого ожидания вашего, не умерла. Когда передали ей о том, какой некролог сочинили вы против неё, и, не дождавшись погребения её, поторопились прочитать некролог этот всему честному собранию, – она возмутилась тогда и много плакала, и теперь, наверно, плачет ещё. Сестра её, Екатерина Николаевна Мордовина, узнав, как очернили, как обидели вы её бедную, несчастную сестру, тоже возмутилась и много плакала.

А вот ещё картинка вашего «братского» отношения к меньшей братии. Член вашей общины, Екатерина Николаевна Мухина, торгующая духовными книжками, пришла как-то в ваш книжный склад за книгами; на её беду вы вышли из вашего кабинета и милостиво заговорили с ней. Бедная женщина, часто сурово прогоняемая вами с лучших мест для продажи книг, на всех собраниях ваших, обрадовалась вашим ласковым словам и по простоте своей стала открывать пред вами всё, что думала она. Она покаялась вам, что несколько раз продавала книжки в близком соседстве от г-на Глухова, хотя вы этого не любите и запретили ей.

Боже мой, какая произошла с вами перемена тогда! Вы, наподобие хамелеона, моментально окрасились в другой цвет и ужасно «осерчали» на Мухину, как конкурентку вашему Глухову: тут же приказали отобрать от неё ваш значок торговли книжками вашего издания.

Бедная Мухина тщетно взывала к вашему благоразумию, говорила, что ведь она сама, притом добровольно, покаялась вам так же, как кается она Богу в грехах; говорила, что Бог знает грехи прежде покаяния и то прощает, а ведь вы не знали бы, если бы она сама не напросилась вам со своим покаянием; она очень просила вас простить её. Затем, видя ваше ожесточение, говорила, что ведь Бог не простит и вам ваших грехов, если вы не простите ей, но вы не простили Мухину, надо полагать, потому, что считаете себя безгрешным пред Богом. Значок от Мухиной был отобран, и она удалилась от вас, не прощённая вами. Я слышал, как озлобленная Мухина, уходя от вас, говорила: «вишь ты, какой заграничный ястреб, налетел сюда обижать тут нас, русских».

Не менее интересна и следующая история вашего «соломонова» суда над меньшими братьями вашими. В декабре минувшего года дворник собственного дома баптистов, по 24-й линии Васильевского Острова, № 11, крестьянин Тимофей Семёнов, имел неосторожность, по своему дворническому неразвитию и незнанию всех правил светского обращения с «высокопоставленными лицами», прямо и просто попросить кассира общины, «верующего» брата И. П. Дайдера, выдать причитающееся ему жалование за истекший месяц. Дайдер, бывший землекоп, затем младший дворник, потом лакей, кондуктор, старший дворник, а теперь г. управляющий домами Епифанова в Горсткиной улице, обиделся на Семёнова за фамильярное к нему обращение и «приказал» Семенову ожидать до тех пор, пока он окончит разговаривать с другими. Бедный дворник Семёнов привык на собраниях пожимать руки духовных братьев своих, стоящих гораздо выше Дайдера на общественной лестнице; пожимал он по-братски даже руку и самого «наставника» В. А. Фетлера. На собраниях этих так хорошо проповедуется равенство, братство и даже служение старших младшим братьям. Семёнов, по своей неразвитости, чистосердечно поверил этим проповедям, которые вы так хорошо произносили с кафедры. Но вот «брат» Дайдер окрысился на него. Семёнов слышал от вас, что каждый из «верующих», если увидит согрешающего в чём-либо «брата» своего, обязан обличить такого брата. Ну, вот Семёнов, исполняя долг свой, «обличил брата» Дайдера, назвав его при этом гордецом. «Брат» Дайдер обличение не принял и ещё больше окрысился тогда на него, совсем прогнал его от себя, а затем сказал вам, что дворник Семёнов, и при том младший ещё дворник нашего молитвенного дома, страшный грубиян, такой грубиян, что даже с ним Дайдером, как со старшим братом, членом совета и казначеем общины, не умеет обращаться «как следует», что как же можно держать такого невозможного дворника? Ведь он всех «верующих» и неверующих отучит от посещения молитвенного дома.

Дайдер – человек богатый, он много жертвует на молитвенный дом и на нужды общины; даже на постройку молитвенного дома пожертвовал единовременно 500 руб., ну, а Семёнов, одним словом, бедный человек, – так чего же ещё церемониться с ним? И вот вы совершили мудрый суд, т. е. вы не пожелали проверить жалобу «брата» Дайдера, а с места в карьер объявили бедному Семёнову безапелляционный приговор, что он увольняется от должности. У вас не нашлось другого наказания для него, например: выговора, штрафа, отеческого, в качестве наставника, вразумления. Это случилось на минувшем празднике Рождества Христова. И вот, едва прошёл праздник, как несчастный Семёнов с женою своею очутился в суровую зиму на улице. Говорят, что в суровую зиму хороший хозяин и собаку не выгонит на улицу. Семёнов и жена его, хотя и не собаки, а «верующие», состоящие в числе членов вашей общины; тем не менее, они были выброшены на улицу среди зимы. Но что до этого? ведь вам и «верующему брату» Дайдеру тепло и очень даже уютно в ваших квартирах. Вы, по изгнанию Семенова, наверное, с особым чувством «братской любви» говорили с вашей кафедры о прощении друг друга, о милосердии, о сострадании и т. д. Ведь у вас всё это выходит так гладко и складно. Вы ведь мастер своего дела. А бедный Семёнов и посейчас болтается без дела и, наверное, всё ещё не разрешил себе трудный вопрос: «И за что это „братец“ Дайдер так окрысился на меня?».

Ещё несколько слов о Горинович. Как-то спросили вас, добрейший Вильгельм Андреевич, о том, – зачем же это вы так обидели несчастную М. В. Горинович, опорочив её пред собранием. Ведь, учреждая «общество спасания самоубийц», вам следовало бы начать деятельность этого общества с М. В. Горинович, так как она жила под одной с вами крышей, она работала на вас; много раз говорила проповеди на ваших собраниях; вы ежедневно проводили с нею за работою по несколько часов; вы видели её частые обмороки; видели её чрезвычайную слабость и духа и тела. Вы, чрез ваши увлекательные проповеди, заставили добрых людей пожертвовать для спасаемых в будущем самоубийц подушки одеяла, матрацы, кровати и проч. Все эти вещи вы получили, но при всём этом просмотрели, что около вас самих страдает душа и не находит сочувствия к себе. Нашлись люди, которые поинтересовались узнать о том, для чего понадобилось вам рассказывать собранию о грехах Горинович, если бы таковые в действительности и были у неё, – рассказывать, когда она находилась ещё в живых, так как это является жестокостью с вашей стороны в отношении Горинович. Вы пренаивнейшим образом ответили: «разве я знал, что она останется в живых? Я думал, что она умрёт».

Вот ещё интересный эпизод, о котором хочу напомнить вам теперь. К. А. Перфильев, баптистский проповедник, в декабре 1910 года приехал из Ревеля к вам в гости. С первых же дней пребывания своего около вас Перфильев заметил ту фальшь и то лицемерие, которые царят среди «верующих», вас окружающих; среди этих «жён мироносиц», которые гнут в «бараний рог» служащих в доме общины бедных «верующих» братьев и сестёр, и чуть ли не заставляют этих современных рабов своих пятки себе чесать, как это любила в крепостнические времена гоголевская Коробочка. Перфильев, как прямой и честный человек, не пожелал более оставаться среди этих «верующих» и возвратился в лоно православной церкви, заявив вам, что спастись христианин может не тем, что он, как это любят делать баптисты, будет всем рассказывать: «я верующий, я спасён, я омыт Кровью Христа», но тем, что будет исполнять волю Господню, при вере своей. А вот этого последнего условия спасения Перфильев и не нашёл ни в Ревельской баптистской общине и ни среди петербургских баптистов; не заметил он этого же и у вас, Вильгельм Андреевич, о чём, при прощании со мною, говорил мне. Много раз при мне и при других «верующих», отвечая на любопытные расспросы публики о разнице между православным и баптистским исповеданиями, вы говорили, что в Царстве Небесном будут члены как православной, так баптистской и других христианских церквей, и, наоборот, что в ад попадут члены тоже от всех христианских церквей. Когда же Перфильев, учинив пребольшущий среди С.-Петербургских баптистов переполох уходом своим в православие, поколебал устои баптизма и тем самым заставил вновь вас постараться позакрепить поколебленные устои эти, вы, собрав всех членов Совета общины и членов особого приёмного комитета, объявили нам, что Перфильев предался сатане чрез уход свой в православие. Когда услышал я такой ваш приговор о Перфильеве, то подумал, что вы и сами не верите в этот приговор ваш, так как просто, лишь только для укрепления поколебленных Перфильевым баптистских устоев, пустили такой духовный туман пред нашими глазами, как передовыми братьями общины. Но когда все мы преклонили колени для молитвы, я услышал вашу молитву, в которой вы дерзнули пред всеми нами громко просить Бога, чтобы Господь «встретил Перфильева на его пути» за то, что он подчинился сатане, через переход в православие. Вы просили Бога о мщении Перфильеву. Тогда увидел я всё лицемерие ваше и фарисейство как перед нами, так и перед Богом.

Вот вы, добрейший Вильгельм Андреевич, очень любите вытягивать из кошельков членов общины копеечки и рублики. Для этой цели вы учредили особые конверты, так что если прибывший на собрание член не спустит в кружку конвертик с лептой, то распорядители не пропускают его в собрание. Не довольствуясь этою мерою взыскания денег с братьев и сестёр, вы стали посылать особые повестки тем членам, которые, по вашему понятию, маловато пожертвовали деньжонок. Без согласия совета на повестках ставился вами особый штемпель с текстом, что, по мнению совета, адресат повестки за истекшую четверть года мало усердствовал деньгами для дела Божия. О, сколько огорчения доставили эти повестки многим братьям и сёстрам!

Ведь они клали в конверты последнюю, может быть, копейку, отказывали детям своим в булочке, а тут, какой стыд! Получают повестку, что они ленивые рабы Господни, что мало работали для Господа. Многие из нас советовали вам отменить эти повестки, которые делают уже раздор среди общины, но вы обладаете удивительно «твёрдым» характером, так что никакие резонные доводы не в силах побороть эту твердыню. Наконец, дело дошло почти до скандала. Помните, как в совете вам начали доказывать, не стесняясь вашим наставническим достоинством, что чрез эти недоимочные повестки касса общины не увеличивается, но зато озлобление среди «верующих» возрастает. Вам говорили, – как можете вы послать такую недоимочную повестку, когда вы ни разу, ни одного разу, не посетили этого брата или сестру. Вы не знаете их достатка. Они, может быть, не имеют копейки, чтобы соли купить; у них, быть может, дети голодные и больные. Вы отвечали, что не имеете времени для посещений братьев и сестёр, но что в средствах община очень нуждается; что эти «верующие» – теперь братья и сестры – до «обращения» своего относили же все свои деньги в кабак и тому подобные места. Так что, если человек, по вашему мнению, искренно «верующий», то каждый из таких верующих найдёт средства, чтобы дать на дело Божие, а эти братья и сестры, наверно, не искренно «верующие», когда они по неделям не опускают в кружку конвертики. Может быть, вы смотрите на русского человека так же, как смотрел на него управляющий «из немцев» одного помещика на родине моей.

Он бывало, говаривал, что русский мужик «швийнь», – русский мужик ничего не «понимайт», – а потому можно ли «цириймойниться» с ним. И он действительно не церемонился с русским мужиком; он, при крепостном праве, преисправно порол этих «швийн» на конюшне и розгами и плетьми. Ну, а вам-то надо бы быть поснисходительнее к русскому человеку, хотя бы во имя христианской любви.

Вот ещё другая доверчивая душа нашлась, которую вы так же, как и меня, победили вашим гибким умом. В Москве у «верующего» Павла Христофоровича Мордовина была своя типография. Он, как и многие честные труженики, работал себе понемножку, приобретая с течением времени всё более и более заказчиков для своей типографии.

Но вот на жизненной дороге г. Мордовина повстречались вы. Вы задумали открыть книгоиздательство и издавать журнал «Гость». Вам захотелось иметь и типографию в своём доме. Как сумели вы склонить г. Мордовина отдаться вам вместе с типографией своею, – я не знаю; полагаю, и ему, как и мне, наговорили вы много очень хорошего. В сентябре 1910 года г. Мордовин переехал к вам с семьёй и с типографией своею, а через три месяца он уже искал случая разойтись с вами. Вы понимаете, добрейший Вильгельм Андреевич, что г. Мордовин, ликвидируя налаженное в Москве типографское дело своё, теряя там заказчиков, перевозил громоздкие типографские машины, тратил большие деньги на перевозку типографии не для трёхмесячного только пребывания своего под одною с вами крышею. Очевидно, что из того «очень хорошего», какое вы обещали ему в Москве, он ничего не нашёл, когда приехал к вам в Питер. Он искал продать типографию и поскорее уехать от вас, но подходящего покупателя не нашлось, а отдавать типографию за бесценок не хотелось ему. И теперь он уже не компаньон ваш, не редактор «Гостя», каковым пробыл в течение двух лишь месяцев; а невольный арендатор помещения под типографию, хотя такое положение для него, быть может, весьма убыточно. Мордовин даровитый проповедник. Вы, с первых дней, называли его вашим первым помощником и товарищем, и всем нам казалось, что дружбе вашей и конца не будет. На всех собраниях вы появлялись тогда всегда вместе с ним. Мордовин был зачислен вами членом вашей общины, как желанный и очень полезный брат-проповедник. Я занёс его в списки общины. Но вот, ни с того ни с сего, через какие-нибудь три месяца, брат Мордовин заявил, что он не желает более быть членом вашей общины. Я вычеркнул тогда имя его из списков. Г. Мордовин не ушёл в другое исповедание, нет; он перешёл только в другую общину, туда, где наставником не вы. Он не может, очевидно, более сидеть в собраниях, так сказать, на одной скамейке с вами.

Смотрите, как бегут от вас те, которые познакомились с вами поближе!

За № 1-м бежал от вас Перфильев ³, под № 2-м значится Мордовин, 3-й номер принадлежит студенту Григорьеву, о котором я буду писать ниже, а мне достаётся уж 4-й номер. И это бегство произошло в течение каких-нибудь двух-трёх месяцев. Я более чем уверен, что 4-м номером бегство это не кончится.

Отравившаяся Марина Горинович сверх всякого чаяния не умерла ещё. Её потребовалось отправить в Западный край, к матери её. При отъезде Горинович вы пожелали окончательно смыть то позорное для всей общины петербургских баптистов пятно, которое Горинович, как член общины, как «верующая», нанесла своим самоотравлением. Вы сделали так, что чахоточная теперь, почти умирающая Горинович, сознающая свой близкий отход в мир иной и простившая теперь всем и за всё, эта отходящая отсюда Горинович, под внушением, от вас исходящим, написала письмо на имя общины, в котором просит простить её за то огорчение, какое причинила она общине самоотравлением своим.

Вы устроили экстренное собрание братьев и сестёр общины в день отъезда Горинович, и на этом собрании торжественно прочитали письмо её, причём начали, в противовес вашему же грязному некрологу о ней, который вы читали пред этим же собранием в день самоотравления её, утверждать, что Марина Горинович до самоотравления была хорошая «верующая» душа.

Конечно, вы были довольны тем оборотом, какой приняли обстоятельства по этому делу.

Из только что прочитанного письма Горинович община видит, что бедняжка Горинович не винит вас, она всё, решительно всё, принимает на себя. Эта страдалица, Марина Горинович, успокоила вашу совесть. Вы предложили общине простить Марине Горинович её покушение на собственную жизнь и попросили членов высказаться по этому делу. Одни говорили, что если Господь простил её, то и мы должны простить и с миром теперь проводить её из Петрограда. Один брат даже сказал, что мы не можем не простить её, так как мы плохо заботимся, вообще, о слабых и бедных членах нашей общины, поэтому – продолжал брат – в данном случае и к нам относится тот библейский вопрос Бога: «Каин, где брат твой Авель?» Вы, кажется, поморщились тогда от такого заявления брата, но ничего, оправились себе и продолжали гордо и высоко держать свою голову. Но вот поднимается торговец старым железом в Александровском рынке, 60-летний старик Тимофей Валуев, и заявляет следующее: «Вы говорите, Горинович была верующая, а я говорю вам, Вильгельм Андреевич, что вовсе она не была верующая, потому что верующий человек не примет яду». Вы начали было доказывать противное, но ваш оппонент из Александровского рынка воспользовался рыночными приёмами, за неимением при себе иных, более изысканных манер, и начал с ожесточением доказывать вам, что верующий ни за что не примет яду для «себяубивства». Этот рыночный оппонент ваш твёрдо ведь запомнил ваши же проповеди о терпении и страданиях без ропота, потому он, так сказать, с пеною у рта, убеждал вас пред всем честным собранием, что верующий человек не примет яду для «себяубивства». Быть может, Валуев вспомнил тогда тот «некролог» ваш, какой вы читали тому же собранию о Горинович в день самоотравления её, где выставляли её грешницей и даже богоотступницею, а теперь вдруг утверждаете совершенно противное о ней. И простое сердце старика возмутилось против такого явного лицемерия наставника своего. И вот он начал читать вам проповедь о непоколебимой вере.

Такая оригинальная проповедь, лично к вам направленная, не понравилась вам, и вы, вашею папскою, то бишь наставническою властью, «осерчав» зело на старика Валуева, вздумали отстранить его от деловых собраний общины на 6 месяцев. Когда начали вы чрезвычайно торжественно объявлять невольному проповеднику вашему, проповедовавшему вам о твёрдости и непоколебимости веры, не допускающей принятия яда для «себяубивства», наложенную на него епитимью, то дух несогласия и раздора, овладевший собранием с момента вашей речи о Горинович, побудил Валуева сказать: «не только на 6 месяцев, а хоть навсегда; вы отлучите, а Господь видит, – Он не отлучит».

На рынке, среди старого ломаного железа, Валуев научился одним манерам, а в той «Лондонской коллегии», где воспитывались вы, вы, наверно, научились другим, не похожим на валуевские, приёмам. Но когда сразились вы со стариком Валуевым пред всем собранием, то вы горячились не меньше Валуева, называли его нахалом и, в конце концов, вашею папскою, то бишь наставническою властью, вышвырнули старика Валуева, отлучив его от вашей церкви навсегда. Такое моментальное, без малейшего даже обсуждения этого вопроса советом или общиною, отлучение Валуева от церкви является, смею надеяться, единственным случаем среди всех христианских церквей и общин всего мира. О, вы – замечательный папа, то бишь, администратор.

Случилось так, что до неприятности с Валуевым в этом же собрании был принят вами и общиною новый член, студент Юрий Васильевич Григорьев, проживающий в Гавани, по Карташихиной ул., д. № 8, кв. 8. Тут же вы сообщили собранию, что на Григорьева вы возлагаете большие надежды, как на образованного человека, в деле проповеди, почему все с большою радостью приняли его.

Григорьев сделался невольным свидетелем бурной сцены с Валуевым и беспримерно жестокой и в высшей степени несправедливой вашей расправы с ним. Его поразило в особенности то обстоятельство, что община не замечала вашего резкого, непозволительного отношения и ругани вашей, направленной с кафедры по адресу Валуева. Он видел, что община, как натуральное стадо животных, именуемых баранами, шла за вами, своим кумиром, своим идолом, как зачарованная. Он искал церкви, где люди имеют дух любви друг к другу, а встретил на первом же шагу ужасную вражду и несправедливость. Он отказался быть членом такой церкви. Вы написали ему письмо, в надежде вернуть молодого, «неопытного», как писали вы ему, брата, но он не внял вашему письму: он больше поверил своим ушам, своим глазам и своему сердцу.

Как-то раз в собрании, в д. Чертковой, вы с кафедры говорили собранию о том, что «верующим» следует относиться друг к другу искренно и откровенно, что человек не искренний и не чистый в своей жизни узнаётся вами по тому, что при встрече с таким человеком «дух» подсказывает вам, что человек этот не чист, и вы не находите о чём говорить с таким братом или сестрой. Вы чувствуете, что собеседник ваш не чист, и вы оставляете его.

Не знаю, какой это «дух» запрещает вам беседовать с грешниками. Полагаю, что «дух» этот не Христов, т. к. из слова Божия я вижу, что Спаситель любил беседовать в особенности с грешниками. Он находил темы для разговоров с ними. За любовь Его есть и пить с грешниками Его осуждали гордые фарисеи. С женщиной, которую хотели побить камнями за прелюбодеяние. Спаситель милостиво беседовал; Он говорил ей: «Я не осуждаю тебя, женщина, иди и впредь не греши». Таким участливым и милостивым отношением к грешникам Спаситель привлекал к Себе этих грешников. А вот ваш «дух» гонит вас подальше от грешников.

Позволяю себе, пользуясь случаем, сказать вам, Вильгельм Андреевич, несколько слов о вашем неосторожном поступке, имевшем место 28 февраля сего года. 28 минувшего февраля в вечернем, закрытом, исключительно для членов общины, собрании в Б. Казачьем пер., вы начали, между прочим, склонять всех братьев и сестёр устраивать по вторникам в своих квартирах неофициальные собрания. Тогда некоторые стали рассказывать о тех препятствиях, какие полиция чинит за такие неразрешённые правительством собрания, но вы с пренебрежением отнеслись к власти. Когда же одна сестра стала рассказывать, как один раз околоточный зашёл к ней в квартиру на такое тайное собрание и строго-настрого «приказал» больше не допускать таких собраний, вы возразили, что надо устраивать собрания так, чтобы околоточные не знали об этом. На этот совет та же сестра сказала, что дворник у них человек строгий, говорит, что если соберётся более 5 человек, то он непременно пойдёт и скажет об этом околоточному и что, в крайнем случае, он, этот строгий дворник, допускает без околоточного собрание менее 15 человек.

Вы были тогда в хорошем настроении. Вы шутили. Вы посоветовали всему собранию поменьше обращать внимания на полицию, так как, по вашему убеждению, все околоточные вообще очень глупый народ, при этом шутя, предложили сестре, имеющей строгого дворника и такого же околоточного, послать к вам этого околоточного, и вы сделаете ему «разъяснение», чтобы он не беспокоился более о наших собраниях.

Вы-то шутили, Вильгельм Андреевич, потому что вы, человек образованный, умеете шутить, а слушатели ваши не все ведь так уж образованы; есть между ними и совсем не образованные, которые и в самом деле вообразят себе, после подобных шуток ваших, что нечего, мол, подчиняться и исполнять законные требования правительственной власти, потому, скажут они, что все околоточные вообще «весьма глупый народ».

Пишу об этом вам, потому что вижу, что вы забыли учение апостола Павла, который говорит, что всякая власть от Бога на земле, И Спаситель велит отдавать «кесарево кесареви». Ваши неуместные шутки с проповеднической кафедры в особенности не к лицу вам и могут оказаться вредными для чад вашей церкви.

Вот, за непротивление злу толстовцы были ссылаемы на Кавказ, потому что они отказывались от исполнения воинской повинности. Ну, а хотя ваши шутки и не похожи на толстовское учение, всё же не следовало бы вам смущать добрый и верный своему ГОСУДАРЮ русский народ.

Прощаясь с вами, Вильгельм Андреевич, этим письмом, искренно желаю вам быть искренним.

О себе скажу весьма искренно, что 3,5 года тому назад пашковские и баптистские проповеди захватили меня. Я, не отдавая себе отчёта в своих действиях, потянулся всем существом своим в сектантский мир. Я сделался баптистом и даже проповедником баптистского вероучения. Но скоро затем я стал ощущать какой-то недостаток в духовной жизни своей. Всё, кажется, было благополучно, а вместе с тем чего-то не хватало. Наконец, понял я, что, прожив 42 года в Православии и получив воспитание в православном духовном учебном заведении, не мог не скучать я о родной вере отцов моих.

Первый духовный пыл сектантского подъёма поулёгся во мне, и я начал замечать недостатки, отступления от Священного Писания и самозванство сектантского вероучения. С другой стороны, гул колоколов с православных храмов, доносящийся до моего слуха, в особенности в праздничные и высокоторжественные дни, стал будить во мне чудные, святые воспоминания далёкого детства и отрочества. При звуках этих вспоминается родное село, родная изба с иконами и лампадами; вспоминаются родители... В особенности ярко встаёт в памяти отец. Он в последние годы жизни своей был настоящим подвижником и ревностным сыном Православной Церкви. Я верю, что он получил от Господа жизнь вечную. Слёзы застилают глаза мои при воспоминаниях этих...

Хотя среди баптистов я пользовался до сего времени особым почётом и состоял в числе передовых братьев общины, а именно: два года тому назад единогласно избран был я всею общиною членом совета, а затем и секретарём общины; назначен проповедником и, как проповедник, заведующим и руководителем молитвенных собраний в собственном молитвенном доме баптистов на Васильевском острове, по 24-й линии; выезжал для проповеди в Дудергоф, Ораниенбаум, Лигово, Лесной и другие места; заведовал кассою общины; состоял секретарём книгоиздательства «Полезной Литературы» и журнала «Гость» и личным вашим секретарём.

Но, несмотря на всё это, я томлюсь, потому что колокольный звон православных храмов зовёт меня обратно; зовёт в дорогое сердцу моему лоно Матери Православной Церкви.

Я жажду работать в деле проповеди на ниве Божией среди родных мне по духу православных братьев и сестёр. Мне хочется с проповеднической кафедры засвидетельствовать истинность православного исповедания и обличить заблуждения баптистов, среди которых я находился почти 4 года. Мне хочется рассеять тот сектантский туман, занесённый к нам из чужих стран, который затемняет духовные очи чадам Православной Церкви.

Мне уже не хочется более находиться среди чуждых мне по плоти и по духу баптистов.

Итак, несмотря на то, что в последнее время вы увеличили моё жалование и предложили бесплатную квартиру в строящемся молитвенном доме, всё же я не могу оставаться баптистом, потому что я стремлюсь к истинному и вечному свету, я возвращаюсь к вере отцов моих. Возвращаюсь в Православие и молю Господа Бога осветить и ваш путь, чтобы и вы, уча других любви, приняли и сами эту Божественную любовь в сердце ваше и не считали бы окружающих вас ваших ближних только средством для удовлетворения вашего честолюбия.

Ваш бывший сотрудник Ф. Птицын.

***

– «Разве я хочу смерти беззаконника? – говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив?» (Иез. 18:23).

В виду того, что присоединение к Церкви Христовой вожаков сектантства явление сравнительно необычное, с одной стороны, а «исповедь человека, бывшего 10 лет в дебрях сектантства», смело обнародывающая то «постыдное», что творится в сектантских общинах, может оказаться полезной для точной характеристики сектантства, с другой стороны, – считаю необходимым привести здесь полностью «исповедь» Навроцкого. Вот её содержание.

***

– «Предки мои были потомственными дворянами», так начинает свою «исповедь» И. В. Навроцкий. Родители мои умерли уже давно. В 1880 году я окончил двухклассное училище, а потом поехал в Одессу к своему дяде, так как он человек богатый и состоит редактором газеты «Одесский Листок». Дядя на меня не обратил внимания, и я поступил на работу в магазин. Оттуда я писал письмо о помощи к другому дяде в город Ромны, который также богат, но и оттуда не получил никакого ответа, несмотря на то, что он мог бы за меня похлопотать относительно учения моего на казённый счёт, так как он был предводителем дворянства. Затем я обращался в город Галич, где живёт тоже дядя – священник, но и от него не получил ответа. Обращался я и в город Ченстохов ещё к одному родственнику, который был командиром 24-го драгунского полка, но желанного ответа также не получил. Тогда я остановился в г. Одессе у одного купца, где и прослужил несколько лет до отбывания воинской повинности. После этого я поехал опять в г. Одессу. Прожил там несколько лет. Ходил там на монастырские службы почти ежедневно. Там есть подворья Св. Пантелеймона, Св. Андрея и пророка Илии. Я был в то время ревнителем православия и богомольным христианином, у меня было сильное желание поступить в монашескую братию. Но что же произошло в моей жизни? Встречаюсь я с одной соседкой баптисткой. Начала она меня спрашивать: «Есть у вас Евангелие?» отвечаю: «Есть». «А вот прочитайте, – указывает она мне, – некоторые стихи». Я их с жадностью прочёл. Тогда она предложила мне пойти в их баптистское собрание. Я пошёл. Мне понравилось там. Был я неопытен в духовной жизни, и я начал посещать баптистские собрания часто. Удивило меня у них то, что люди они не учёные, а так хорошо проповедуют, так сильно просят Господа и ведут жизнь, по видимости, будто бы и хорошую, нравственную, трезвую, не сквернословят, не пьянствуют. И показалось мне, несравненно лучше против той жизни, что я вёл раньше. Я присоединился к баптистской общине. Затем поехал в Киев, где я встретил баптистское собрание до 800 душ. Был в городе Севастополе. Там я уже принял баптистское крещение и начал выходить на проповедь. Потом переехал в Екатеринодар и увидел среди баптистов много разного рода неправд. Я имел пекарню. Был у меня мастер, бывший баптист. Часто мы вели разговор о религии. И вот он предложил мне пойти в собрание к «Новому Израилю». Там меня начали убеждать по Писанию, что ново-израильская вера – самая истинная. Они говорили: «С кем Бог заключал союз, с Израилем? Чей называется Бог? Бог Израиля», – к тому же сказано: «народ Божий Израиль». Мне казалось, что я нашёл ещё более лучшую религию, чем баптизм. Затем я поехал в г. Севастополь, где горячо взялся проповедовать и защищать названную общину. Благодаря усердию и старанию, а также скромности в образе своей жизни мне удалось организовать немалое ново-израильское собрание, куда вошли православные, баптисты, субботники и проч. Несмотря на то, что там ещё не было регистрации сектантских общин, собрание наше слишком процветало. К нам приходили часто православные миссионеры на беседу и призывали к себе. Кончилось тем, что его преосвященство, местный епископ, настоял пред г. градоначальником о выдворении меня из пределов Таврической губернии. Я выехал в г. Екатеринодар. Прожил я здесь несколько месяцев и вдруг получил уведомление, что меня В. С. Лубков назначил в город Тифлис настоятелем Ново-израильской общины и поручил мне вести беседы с православными миссионерами. Там я много потрудился для ново-израильской общины. Устроил регистрацию членов общины и завёл метрические книги. Совершал обряды: браки, похороны, крестины. Но когда В. С. Лубков начал заселять Закавказье «Ново-израильтянами», то он поручил мне покупку земли. Когда же при этом заселении я увидел «дела» В. С. Лубкова и грязные поступки его и всякую его неправду, я начал просить Бога Творца, начал молиться ему: «Господи, где же правда? Я жажду её». И вот по делам Ново-израильтян приехал я в г. Екатеринодар. Здесь мне пришлось беседовать с православным миссионером о. Николаем Розановым. Его доказательства сильно повлияли на мою душу. А когда я здесь побывал на православных вечерних собраниях (собеседованиях), где проповедовал Слово Божие о. Николай Розанов, то я начал сильно скорбеть и часто плакать о своей судьбе. Единственное утешение в то время я имел: это частое чтение Священного Писания. Я видел из Слова Божия, что Господь меня не оставит, так как только тот и может быть сиротой пред лицом Божиим, кто уходит от Отца, Сына и Святого Духа. Я же стремился к тому, чтобы непременно найти истину. И я её вскорости нашёл и именно в Церкви Православной. Меня потянуло после публичной беседы на Дубинке к о. Николаю Розанову, и я начал беседовать с ним на дому. Затем я подал о. Николаю заявление о желании присоединиться к Церкви Православной. И он, испытавши меня, совершил моё присоединение к Матери, Церкви Божией. Благодарю Господа, призвавшего меня от тьмы к свету и от мёртвых дел к Богу Живому и Истинному. Теперь я могу сказать и о том, что делается в сектантских общинах. Некоторые думают, и даже пишут, что там есть истина и правда Христова. Нет! Не верьте! Это говорят те люди, которые не знают сектантов по их жизни, а если и знают их, то только по книгам. Скажу о секте «Ново-израильской», для которой я и сам так много потрудился.

Сектанты «Новый Израиль» считают себя первым и достойным народом пред Богом. В доказательство этого они указывают на Священное Писание, где сказано: «Бог Израилев» и «Израиль – народ Божий». Действительно, Писания Ветхозаветные писали Св. Пророки, которые и сами были израильтянами. Но нужно понять, что такое «Израиль». Св. Апостол Павел говорит, что не тот Израиль, который имеет обрезание по наружности (плотское), а тот, который сердцем обрезан, т. е. кается пред Богом и исполняет заповеди Христовы. А «Новый Израиль» все заповеди отвергает. Укажу, во-первых, на то, что Христос сказал: «Кто разведётся с женою, тот прелюбодействует». А чего в секте «Новый Израиль» более всего и встретите, как не блуда? Например, Ново-израильский «бог» или «христос» – Василий Семёнович Лубков, – повелел всему подданному своему народу Ново-израильскому разрушить закон, т. е. супружескую верность и семейную жизнь. Так и совершилось. А почему же г. Лубков и для чего именно это совершил? Все это было хитро обдумано. Лубков предложил мужчинам брать в жёны молодых девушек и молодых женщин, а старушки, несчастные судьбой своею, остались «девственницами», так, как приказал Лубков. Этим он сумел удовлетворить как одним, так и другим. Мужчины живут с молодыми жёнами, а старушки утешают себя тем, что они несут звание «девственниц». Что же касается положения детей, то до́лжно сказать, что дети остались без матерей. Молодая мать не может воспитать чужих детей малюток, а взрослых тем более, потому что она не радеет к ним, а они также к ней. Дети зовут её не мамой, а по имени, – да их и винить невозможно, потому что у молодой матери явились дети постарше её самой. Далее, что же получается? Молодая мать тяжело борется со своей судьбой, и все подобные невзгоды переносит на себе. Но вот, наконец, она выбивается из сил и уходит от мужа. Муж жалуется «папаше», т. е. названному «богу» В. С. Лубкову, или его властям, кто ближе к нему: «евангелисту», или «апостолу», или «архангелу», или «пророку», и просит их, чтобы разрешили ему взять другую жену. Женщина выходит за другого мужа и таким образом часто подобная мена происходит несколько раз. Некоторые женщины по 10 раз выходили замуж, потому что «бог» Ново-израильский не считает этого дела грехом. Люди же Ново-израильские убеждены в истинности его учения, что человек есть не больше, как кусок мяса, который сгниёт, а душу спасает он, Ново-израильский лжебог. Какое суеверие! Какое кощунство! Какой разврат! Какое несправедливое «божество»! И несётся плач и стон из Ново-израильских семей. Да разве можно считать подобные мерзости за дела Божества? Разве можно посчитать такие скверные поступки за веления Спасителя Христа?

Далее, наблюдая жизнь вожака Ново-израильской общины В. С. Лубкова, мы видим скверные поступки того самого, которого Ново-израильтяне называют «Господом Ново-израильским». Во-первых, он, оставив свою жену, взял себе другую, которую назвал «мамашей» и горою «Фавор», потом оставил её и взял себе другую помоложе и назвал её горою «Синаем». Оставил и эту и взял себе ещё моложе, которую назвал горою «Сионом». Всех «мамаш» (попросту наложниц) брал из девиц. Настоящая – «мамаша» при нём, а остальные бедные и несчастные опозорены перед «Ново-израильским народом». В. С. Лубков из такого почёта, в каком они были у него, выбросил их из своего дома, как собак, и называет их разными нецензурными словами. Весь «Ново-израильский народ» смеётся над ними, а ему это нравится. Да разве это «божество»? Да разве это справедливость? Разве бывает такая истина? Да сохранит Господь всех православных христиан от такой истины...

Далее, что ещё мы видим. У «Ново-израильтян» их лжегосподь всегда с укором говорит на служителей Православной Церкви, что священники – мол «берут взятки» за бракосочетание, за погребение и проч. Но что же делается у «Ново-израильтян»? Мы остановимся на самом «Ново-израильском» «боге», Василии Семёновиче Лубкове. И спрашиваем. Откуда он приобрёл в городе Ростове дом? Откуда он приобрёл в городе Таганроге дом в 2,5 этажа, который продал за 22 тысячи рублей? А вот откуда. Он едет в станицы, едет в города, где и собирается много «Ново-израильского народа». И ему дают, как «богу», жертву: кто рубли, кто три рубля, кто пять, кто десять и более. Подходят к нему на собрании, целуют в обе руки, и он не успевает брать деньги. Да разве таким должно быть «божество»? Разве истинный Бог нуждается в деньгах?..

Чтобы нажиться ещё более, В. С. Лубков начал покупать землю в Закавказье и переселять туда свой «народ», якобы для того, чтобы там совершить чудеса: устроить там «брачный пир». И вот много «Ново-израильского народа» двинулось в Закавказье. Переехали, разорились там. Земля оказалась неудобной для хлебопашества. Лихорадки мучают людей. Стали уезжать обратно, оставляя Лубкову свои земли, свои постройки, – кто за 100 руб., кто за 150 руб., лишь бы как-нибудь добраться до старого места. А он вместо отъезжающего приглашает другого сектанта и с него, как и с первого, снова получает 1000 и более руб. Вот какая нажива. Разве так может поступать «божество?» В. С. Лубков нажил себе экономии в 4-х местах, а людей обидел. Да разве истинный Бог нуждается в землях, в экономиях, в земном богатстве? Люди плачут, люди разорены, а он, Лубков, их невинных проклинает. Кого же проклинал истинный Господь?.. О, сохрани, Господи, и помилуй всякую душу человеческую от такого «божества», как B. C. Лубков.

Далее, ново-израильский «бог», В. С. Лубков, воспретил пить водку, а вино и пиво повелел пить умеренно. Сам же пьёт допьяна. Его приближенные также пьют допьяна: лживые «апостолы» и лживые «пророки» напиваются до смерти. Да разве истинные Апостолы и Пророки пьянствовали?

Затем укажем и на то, какие насилия бывают со стороны Лубкова – «лжебога». Велит он, чтобы какую-нибудь покрасивей из девиц привели к нему. И удивительно, что такому гнусному распоряжению «ново-израильтяне» безусловно подчиняются. Мать «ново-израильтянка» приводит свою дочь к «лжебогу». И он первый насмеётся над нею, а потом оклевещет её, и тогда она, несчастная, пренебрежённая молодыми женихами, бывает вынуждена идти замуж за старика, которого она любить не может, которого при первом удобном случае бросает. Разве такого блудника, как В. С. Лубков, можно считать или называть «божеством», как считают и называют его «Ново-израильтяне»? Если девушка не решается лишиться чести, то слуги Лубкова держат её за руки и за ноги, а он гнусно насилует целомудренную, беспомощную девушку. Я знаю много случаев и примеров, когда он, Лубков, так поступал. Есть и теперь женщины им опозоренные, которые и до сих пор горько плачут и ругают его. И ещё есть много гадких мошеннических поступков В. С. Лубкова.

Дорогие братья и сёстры! Не ищите нигде никаких „богов“: ни Лубковых, ни Ерёменковых, ни Грачёвых, ни Трубачёвых, ни Поповых, а знайте лишь Одного Истинного Бога, Которого проповедует и исповедует Св. Православная Церковь, Всемогущего и Вечного, Долготерпеливого и Многомилостивого Бога, в 3-х лицах – Отца и Сына и Святого Духа, Который может спасти каждого бедного грешника, приходящего к Нему с твёрдой верой, живой и непоколебимой надеждой. Этот Истинный Господь нелицемерный. Надо верить в Него и исполняться страха Божия, соблюдая Его Святые повеления, которым учит нас Святая Православная Церковь. Это и будет истинная христианская жизнь, ведущая по прямому пути в загробную вечную жизнь, где все небесные силы Божии, где вечная радость и утешение. Не до́лжно, поэтому, и искать иной церкви, кроме Православной, не нужно искать и «богов», кроме Единого, ибо Христос Иисус сказал, что появится много лжехристов, которым не до́лжно верить. И эти слова Господа теперь исполняются. Надо верить Тому Страдальцу – Иисусу Христу – Назорею, Который пролил Свою Божественную Кровь за всех человеков. Разве не писано, что Христос пролил Свою Кровь однажды и навсегда и при том Он сказал: «Я есмь истинная виноградная лоза, а вы ветви». Значит, до́лжно и пребывать на этой лозе и не отрываться, не отламываться от неё, ибо всякая ветвь, оторвавшаяся от лозы Христовой – Церкви, засыхает и бывает годна на сожжение. Сохрани, Господи, каждую крещёную душу от «ново-израильских» заблуждений, где один муж имеет часто двух сразу жён, где эти две жены бывают родными сёстрами, где бывает так, что живёт человек с одной женой несколько лет, а потом оставляет её и начинает жить со своей родной дочерью. Я лично знаю такого, который и по сию пору живёт с родной дочерью. Разве это дело Божие, а не дьявола? О, сохрани, Спасителю мой и Господи Иисусе Христе, нас от лживых ново-израильских «божеств», от таких нелепостей и такой темноты!

Всё сказанное, если нужно будет, я засвидетельствую и под присягой, хотя и на суде.

***

25 января 1915 года в г. Саратове скончалась вдова и друг великого русского поэта Некрасова.

По поводу её смерти «Саратовский Вестник» в приложении к № 25 газеты поместил несколько интересных статеек под заглавием «из воспоминаний о Зинаиде Николаевне Некрасовой».

В числе этих статеек, принадлежащих перу В. М. Архангельского, близко стоявшего к покойной и пользовавшегося неограниченным её доверием, есть одна, заслуживающая особенного внимания с нашей стороны, как вскрывающая пред нами закулисную сторону современного сектантства и рисующая в настоящем свете вождей «религиозных отщепенцев».

Статья озаглавлена так: «Зинаида Николаевна и баптисты».

Приводим её полностью.

***

Многих интересует вопрос, каким образом Зинаида Николаевна сделалась баптисткой?

От неё мне пришлось слышать об этом немного. Видимо, ей были неприятны разговоры на эту тему: с баптизмом у Зинаиды Николаевны были связаны тяжёлые минуты в её жизни, в конце концов, она в нём разочаровалась и, как я уже упоминал в другом месте, выразила желание быть похороненной, как православная. Впрочем, формально с православием Зинаида Николаевна никогда не порывала.

Но был период в её жизни, когда она была горячей сторонницей баптизма.

Стала она интересоваться баптизмом ещё в Петрограде, вскоре после смерти мужа, под влиянием своей прислуги-баптистки. В это время Зинаида Николаевна переживала тяжёлые минуты одиночества и обид, которые, по её словам, причинили ей некоторые из родственников Некрасова. Утверждают, что в это время у неё явилась даже мысль поступить в монастырь. Это-то тяжёлое нравственное состояние и явилось хорошей почвой для восприятия нового тогда учения, так много обещавшего Зинаиде Николаевне и принёсшего ей затем, на склоне лет, столько разочарований.

Впрочем, тут виноват не столько самый баптизм, – хотя его догматический формализм (основное утверждение, например, что для спасения достаточно одной веры) едва ли мог удовлетворить её действенное, горячее сердце, – сколько некоторые из руководителей баптистской общины.

Относясь отрицательно, например, к свинине, – сами они не брезгали свиноторговлей. Среди них немало крупных свиноторговцев и колбасников, людей, как всякие коммерсанты, очень предприимчивых, оборотистых.

И вот некоторые из них стали занимать у доверчивой Зинаиды Николаевны деньги. Хотя покойный В. К. Михайловский утверждал, что Некрасов ничего не оставил своей вдове, но Михайловский, по-видимому, ошибался: у Зинаиды Николаевны оказалось 25 тыс. р., из которых часть она пожертвовала на дела баптизма, а остальное раздала баптистам-свиноторговцам – конечно, без всяких расписок, на слово «брата».

И вот, когда у Зинаиды Николаевны иссякли последние средства, она, в очень деликатной форме, напомнила своим должникам о долге... Последовал взрыв негодования. Её обвинили в том, что «сестра Некрасова вносит в общину разлад» и, по настоянию влиятельных её должников, Зинаиду Николаевну «отлучили от церкви»...

Я помню потрясшую меня и возмутившую до глубины души картину: в молельне сидят «братья и сестры», поют баптистские стихи, проповедник говорит о путях спасения, а в передней, как оглашенная, в слезах, стоит седая старушка, вдова и друг великого поэта – униженная и оскорблённая возмутительнейшим образом...

Когда об этом начались толки в местной и столичной печати, братья-свиноторговцы смилостивились: они обратились к Некрасовой с примирительными речами, хотя денег так и не отдали... Впрочем, ещё до этого эпизода, один из них «помог» «сестре Некрасовой», у которой взял 3000 р.: он дал ей место за прилавком в своей колбасной...

Это лицемерие не могло остаться без влияния на искреннюю, прямую и честную натуру Некрасовой и привело к тому, что она порвала с баптизмом...

Надо заметить, что простые баптисты – серая верующая масса – были немало смущены историей с «сестрой Некрасовой» и некоторые из них, в разговорах со мной, выражали искреннее негодование.

Из Петрограда Некрасова со своей прислугой-баптисткой отправилась на юг, долгое время жила, между прочим, в Киеве, одно время в Одессе, где в 1905 году пережила ужасы погромов, и, наконец, приехала в Саратов, чтобы здесь «закрыть свои утомлённые очи»...

Н. Архангельский.

Русская коммунистическая секта.

Предлагаемые строки принадлежат Михаилу Саяпину, внуку покойного вождя «общих», Ивана Антоновича Саяпина. Того самого, которого в своё время посетил Глеб Успенский, вынесший о нём «далеко не розовое впечатление».

Впечатления М. Саяпина приобретают для нас тем большую ценность и значение, что они исходят от человека, выросшего, так сказать, в самом гнезде «общих» и всосавшего это учение, по словам автора, с молоком матери.

***

Лет двенадцати меня увезли из Николаевки в большой город, где пришлось жить среди общих и прыгунов. Для тех и для других Николаевка то же, что «сиротский дом» для духоборов, «корабль» для хлыстов и Мекка для мусульман. Мать у меня была одна из первых певиц и начётчиц, веровала неуклонно в святость Николаевки и больше всего в жизни боялась умереть в городе на неблагословенной земле. Часто в доме у нас бывали заезжие николаевские мужики, рассказывали с воздыханиями, иногда со слезами, о том, что творилось в «Стой-городе» и, словом, мы не теряли связи с селом и с родными. Прожили мы в городе лет десять и решили опять переселиться в Николаевку, куда я, кстати, получил назначение учителем в министерскую школу. Ехать мне пришлось одному...

С трудом я пробрался до города и пошёл по сонным, тенистым улицам на постоялый двор, стараясь найти его по старой памяти. И хотелось попасть скорее в настоящую деревню, о которой так тепло и светло думалось. И, помнится, нарочно я выбрал воскресный день, другой пароход отходил в среду. Без труда я набрёл на постоялый двор, с навесами-сараями и с грязными закопчёнными избушками. У ворот, на длинной скамье, сидел, понурившись, лет пятидесяти мужик, в красной рубахе навыпуск, в широчайших облезлых плисовых шароварах, босой, косматый и нечёсаный. Слегка одутловатое и загорелое лицо, обложенное белыми кудельками, застыло в раздумье, и на шее, жилистой, тонкой и длинной просторным хомутиком свисал свалявшийся в грязный жгутик шёлковый платочек. И сразу по этому хомутику я догадался, что мужик из общих: как у духобора синий казакин и розетка на фуражке, так у общего платок на шее, – отличительный знак. Я подошёл почти вплотную, мужик недоверчиво осмотрел меня с ног до головы.

– Мне фургон нужен в Николаевку.

– Ноне?

– Да, сейчас же.

– Не будет. Передневать надо. – Седьмой день.

– А татарина какого-нибудь не найду?

– Может, и найдёшь... тут нету... Помолчал и добавил нерешительно: – И клажа есть?

– Немного, а есть.

– Поедем... Мужик живо поднялся и почти побежал под навес, где густой массой стояли откормленные лошади. Через минуты две он вывел породистую четвёрку лошадей и стал впрягать её в крайний фургон, скоро покончил с постромками и вожжами, побежал под другой навес, на ходу вынул вязаный кисет, отсчитал деньги, бросил на прожжённый стол, постучал в подслеповатое окно избушки, вернулся к фургону с поддёвкой и кнутом и – остановился в нерешительности. Только что не выговорил, недружелюбно посматривая на меня:

– Не поеду. Убирайся ты к ляду, не вводи во грех!

Через несколько минут, однако, наш фургон с грохотом катил по тихим улицам к берегу, где выгружали мой багаж. Всё время, пока укладывали вещи, мужик воровливо осматривался, и только, когда кончилась нагрузка, и выехали на почтовую дорогу, он пустил лошадей крупной рысью и повеселел.

– Я, ведь, чего, от своих товарищей стеляляхнул. – Он повернулся ко мне всем корпусом. – Оно б и не годилось ехать-то: день седьмой, а у нас за это наказывают строго. А чего ты с ними, с галмонами. Собрались – все озорники... С вечера задурили все, пьют тебе, как собаки. О лошадях и думать забыли, что я покормлю, то и есть... Клажу-то мы военную привезли: её и под Светлое Воскресение повезёшь. И каждый норовит тебе – абы кого послать. Мне вот только некого за себя назначить, ну и повёз. А тут лошадей жалко.

Лошади бежали дружно. Дорога шла по густому перелеску вдоль морского берега, почти сплошь заставленного рыбачьими шалашами. Отъехали вёрст десять, мужик бросил поводья, устроил мне место около себя на передке, и мы разговорились.

– Ты по каким делам в Николаевку-то?

– И учительствовать, и жить своим домом. Я, ведь, из николаевцев.

– О? Чей же ты будешь?

Я назвал себя.

– Вона-а! Ну-ну. Здравствуешь, ежели так. Ишь ты! И не признаешь. И ты меня не угадал? Нет? А я Савелий Степанович Сорокин. И не слыхал обо мне?

– Нет, что-то помнится.

– Во. Я и твоего родителя, покойника, знавал. Как же, дружки были в мальчатах то. После то мы его все Волчком звали, по нашей глупости, за нелюдимость это... ведь, у нас, почитай, все с прозвищами: Манифест Джанавар, Тюльки, Кырх-оглан, Ахта, Зорба, Нузул ⁵. Иного и не знаешь, как по имени зовут. Сквернота, а вот привыкли к этому. Ну, родитель твой – известно, был городской, избалованный, даже отцу не покорялся, всё огрызался с чинами-то, да отмалчивался, вот и прозвали Волчком... Потом, ведь чего – погиб человек, запропастился, всё покинул... Да оно и то сказать: наши храпоидолы хоть кого доведут, только не поди под ихнюю руку.

– Это чины то храпоидолы?

– Да то не храпоидолы? Они, ежели сказать, и дочь мою довели. Дочь у меня была старшая. Аксюткой звали. За Гришкой Сабзой была. Мужик такой, что сказать только: день при дне судят его за блудодейство и за пьянство. С супругой жил, как пёс цепной. Ну, невмоготу ей стало, средь зимы пришла ко мне: «Хушь убей, а не пойду к лиходею». – Говорю, – терпи. – В слёзы. Так и дал приют. А тут чинишки пришли, говорят: «гони её к мужу, он у нас прошение выпросил, во всём порешился». А как прогонишь: дочь, кровь мне то. Отнекнулся. Так с неделю прошло, а тут взялся за неё Иван Парамонович, недаром Вельчиком зовут, человеку одно бы название – Волк степной, а видите ль. Пришёл, – «Иди к мужу, сквернавка». – Она в слёзы, синяки ему показывает, стыд женский забывает. – Ежели упорствуешь, иди в моленную, чины судить тебя будут. – И повели. А там и присудили: «Пока в покорность не войдёшь, носи с речки песок на двор моленной». Дали ей мешок и послали с ней ребят десятников с лопатами. Мальчишки насыпают, она носит на горбу, как татарка, песок. Для всех хаханьки, а для ней скорбь. Так три дня носила, почернела вся... а потом и преступила... – Савелий впился глазами в далёкий парус и последние слова едва выговорил.

– Покорилась?

– Не... Ребята, видно, заигрались... Положила мешок на берегу и... нырнула. Это, должно, нашинский рыбак-то бежит: парус косой, а у татар паруса прямые. – Он указал кнутовищем в море.

– Нашли её?

– На четвёртый день... на нижней плотине. А что толку то, – нашли... Похоронили по «ослему погребению», как лошадь какую... Погибла во всех смыслах, и душой, и телом...

Что же ты не заступился за неё?

– Оно и надо бы... заступиться-то: дочь и кровь мне. А чего поделаешь, – старики... Покорность требуют. После то и хватился: надо бы... А уж и храпоидолы. Всех пределов достигают...

И долго молчали мы. В душе у меня поднималась какая-то муть. Сколько таких, как Аксютка, смято заскорузлой рукой благонамеренного сектанта во имя общего блага? Встала в памяти и мрачная трагедия моего отца, который кончил ещё хуже Аксютки, не вынесши гнёта общины. Вспомнились рассказы матери о других «ожесточённых»; были такие примеры, что мужики на коленях умоляли чинов:

– Старички, Бога ради, напишите такой приговор, чтобы нас в Сибирь угнали...

И чины снисходили к таким просьбам строптивых, предлагали только «повод создать», который тут же создавался: просители на глазах стариков топтали царские портреты, ломали печи и кирпичами высаживали рамы в сельском управлении.

И с такими мыслями я уснул в фургоне.

***

Когда проснулся, было около часу дня. Савелий сидел ко мне спиной и уныло тянул мотив молоканского псалма. Фургон тихо покачивался на пригорке. Слева за пригорком показались рисовые плантации, по здешнему, «чалтыки». Сотни татарок, согнувшись, бродили по колено в грязной воде и по одной былинке посаживали рассаду. Всё это поле уже давно, принадлежит общим, обрабатывается оно исполу татарами, мужики получают готовый урожай; и на всё село приходится рису в год тысяч на двенадцать ⁶.

Скоро фургон свернул с дороги и с грохотом покатил в пологий яр, заросший по краям крапивой и бурьяном. По извилистому дну, как видно, старого русла речки мы ехали минуть двадцать; мне уж стало казаться, что село миновали давно. Но вот четверня поползла вверх, и фургон оказался на узкой полянке. С одной стороны подступали и путались в колёсах всё те же головастые подсолнечники, с другой – горделиво стояли высокие тёмные шелковичницы, а за ними через канаву были видны бесконечные виноградники. Мы оказались «за садами». Савелий привстал, осмотрелся и на секунду замер в нерешительности: впереди были толпы ребят и девок. Мужик тронул лошадей и потупился, стараясь никого не видеть и не угадывать. Молодёжь стояла и сидела с самым невинным видом; в канаве полулежали парни, как видно было, картёжники, на минуту спрятавшие карты.

Только что мы миновали их, они чему-то засмеялись, закружились и запели вполголоса частушку, помнится:

Милый мой по морю плавал,

Утонул, паршивый дьявол...

Савелий искоса посмотрел на меня и только усмехнулся в бороду.

Близко между деревьями показались ворота из жердей. Фургон протащился по узенькой просеке на гумно. Савелий стал отпрягать, а я на минуту замешкался за воротами. – Девки выкрикивали: «Ой-дали дали-дали-да да-да», хлопали в ладоши и неумело плясали; парни играли в орлянку; а на дереве высоко краснелась рубашка сторожевого мальчишки. И если бы в это время появился помощник видителя верхом на откормленном жеребце и с воловьим кнутом в руках, его рысь и глазки ничего бы не разглядели: довольно одного тихого свиста, чтобы вся эта молодёжь попряталась в подсолнухах. Но если бы каким-нибудь чудом накрыли их и переловили, – их погнали бы по селу, как арестантов, в моленную, загнали бы в тёмный подвал до прихода чинов; потом начался бы суд со слезами и плачем; эти беззаботные девицы ползали бы на коленях перед чинами и просили прощения, а ребята – или тоже покорились бы и опустились на колени, или за продерзости попали бы в холодную.

Вышел на высокую насыпь широкой улицы, больше версты длиной. По обе стороны непрерывными валами тянутся великаны-шелковичницы, прикрывая даже двухэтажные дома, и черепица поэтому подёрнута грязно зелёной плесенью. Вдали, в конце улицы, деревья кажутся тёмными и приземистыми и как бы сходятся через дорогу. Двухъярусные дома выходят на улицу и на дворы широкими балконами; на них по семи месяцев в году сосредоточена вся жизнь; стоят сундуки, столы и кровати с пологами.

Время было «в отдыхе», как говорят здесь. На завалинках под балконами сидели мужики в длиннополых сюртуках и женщины в кашемировых полушалках, грызли семечки и толковали, казалось, о чём-то серьёзном и печальном. Изредка встречались группы на середине улицы, с любопытством осматривали нового человека, некоторые кланялись незнакомому, и проходили, тихо и без улыбки переговариваясь. – И в праздники это село кажется запуганным, унылым и торжественным. Всякий смех, громко сказанное слово и балагурство на виду до сих пор преследуется чинами, как поступки позорные и кощунственные.

Попадались дворы бедные и строения, пришедшие в упадок, попадались и вовсе пустые поместья, с сиротливо торчавшими деревцами; – вымирает село постепенно и да сих пор: налицо уж не больше семисот душ.

Подошёл к моленной. Большой приземистый двухэтажный дом, обнесённый стеклянной галереей, напоминает неладно сбитую клетку для перепелов. На лестнице и на дворе стояли подростки в цветных рубашонках, причёсанные и тихие. Изнутри неслось жидкое, неуверенное детское пение утомительного монотонного псалма. Было детское собрание: мальчики-чины, певцы и чтецы под руководством помощников словесника совершали весь чин богослужения и, как взрослые, судили своих провинившихся.

Видное место на дворе моленной занимает кухня, в которой по временам готовят обеды на всё село. За ней в деревьях скрывается большой дубовый амбар – в своём роде хлебный банк в общине. За ним тянется одичалый сад, насаженный по приказу Михаила Акинфиевича. В 1896 году половину этого сада община отвела под министерскую школу, и здание построило на свои деньги, чем весьма расположила учебное начальство. Объясняется поступок, однако, совершенно иначе; старички всё время думали, что они провели начальство, повернув выстроенную школу на моленную, и всегда боялись: а вдруг начальство спросит о школьном здании, ведь, чего доброго, закроет моленную. Страхи были несбыточны, но вполне понятны у мужиков, которые сроднились с мыслью о том, что они за правду гонимые. Приехавшему инспектору так понравился старый сад, что он распорядился вырубить самое необходимое количество деревьев, лишь бы втиснуть школьное здание. И сразу школа потеряла всякий вид, отошла на задворки, а самым видным зданием в селе по-прежнему осталась неуклюжая и мрачная моленная.

Мне надо было идти к судье, к Трофиму Фроловичу, – деду со стороны матери. Издали увидел я старика на балконе просторного дома. Только что вздремнул после обеда; босой, всклокоченный, в длинной домотканой рубахе навыпуск, он сидел на венском стуле и сонно зевал. Шея у него давно была повреждена болезнью, и голова беспрестанно покачивалась слегка на бок, что придавало его бледному, с тонкими чертами, лицу особую выразительность: его улыбка была то уничижённой, то заискивающей, то ехидной, а чаще – добродушно-насмешливой. Скептик он, в сущности, был крайний, но великолепно умел скрывать это.

Старик угадал меня, приветливо закивал головой, сказал только:

– Ага! Пойдём, родной.

И повёл меня в просторную, с низким потолком, комнату на две половины разделённую пёстрой ситцевой занавесью; указал мне на диван у дверей, а сам прошёл за занавес, откуда слышался тихий говор.

– Не управились? – спросил он тихо. – Скорей, гость у нас.

Вернулся, сел за стол, взялся за гребень и как будто забыл обо мне. Я знал хорошо, что со мной «до времени» не заговорят рабы традиции, и тоже молчал. За занавесью между тем совершался ускоренный суд чина-тайницы.

– Признавайся, некогда мне с тобой... – слышался низкий и сердитый голос бабки.

– Да в чём признаваться-то, ежели я ничего знать не знаю. Голос жидкий, сердитый и плаксивый.

– А я говорю, признавайся.

– Все набрехали тебе, а ты веришь...

– Во-во. Всё на тебя врут. Кто тебя не знает, ягодку? На все сёла ославился Стенька-Алмаджанка.

– Мне, тётушка, ты хушь верь, хушь не верь, а я не виновата с Ванькой-Сычом. – Подсудимая заголосила. – Наговорили, на всё село ославили. Вчера мужик с моря пришёл, уж наслухался... насилу вырвалась... чуть не убил... А ни в чём я не виновата... Она врёт всё... Так вот я харкну в бельмы ей... Не погляжу.

Судья нахмурился, отложил гребень и шагнул за занавес.

– Ты не отбрёхивайся, а проси прощение, – сказал он тихо и внушительно.

– Не виновата я, дядюшка, вот хушь скрозь землю провалиться. Всё это вот Машка мягкая набрехала.

– Нет, не набрехала, а своими глазами видала, – послышался новый голос. Мы тридцать бочек вина продаём, а чужих мужиков не привечаем... Пришла я, дядюшка, а у ней...

– Засыть! Тоже хороша, паскуда. Видно, нечего, проси прощение.

– Не виновата я, дядюшка.

– Вас сам чёрт не разберёт... Не виновата в этом грехе, – другой простится. Ну?!

Старик вернулся и снова взялся за гребень. За занавесью послышались движение. Подсудимая опускалась на колени, винилась во всём, что ей подсказывала тайница. Наконец, и отпущение.

– Ну, Бог простит. Ходи опять кланяться и жертву клади. А в другой раз гляди у меня...

Три разряженные и нарумяненные молодки прошли к двери. Одна держала на руке ребёнка, утирала слёзы и сморкалась. Она первая выскользнула за дверь и встретила свою обличительницу шипением.

– Ну, сучка...

Вышла бабка, тучная старуха, с властным, расплывшимся лицом, с зеленоватыми глазами навыкат, в чёрной шёлковой, расшитой стеклярусом, кофте. Она угадала меня, заплакала, но не сделала ко мне шагу, не вымолвила слова. Трофим Фролович молча указал мне место против себя, замер сам со скрещёнными руками на груди, и ту же позу приняла бабка. По обряду я должен был прочесть «Отче наш», два раза до земли поклониться старику, трижды, после поклонов, облобызаться с ним и потом те же самые «метания» повторить с бабкой.

– Мир дому вашему, – сказал я после того, как в последний раз облобызался с бабкой.

– Мир входу твоему! Как поживали себе, – ответили дружно старики.

– Милостью Господней, – опять низкий поклон. И только после этого старики сошли с мест, лица оживились, начались расспросы о матери, о городских старцах и т. д.

За столом засиживаться не стали: старики торопились в моленную. Мне предложили остаться дома, отдохнуть, но это была только деликатность с их стороны: не пойти нельзя было.

Мы поднялись по широкой лестнице на галерею моленной, где стояло человек десять мужиков и женщин, видимо, поджидая судью. Трофим Фролович кивнул на их низкий поклон, повесил на гвоздь шапку, расправил обеими руками пробор похожих на гриву седых волос и заглянул в отворённую широкую дверь моленной. С галереи была видна сплошная масса голов, в моленной было не менее шестисот человек. Судья с немым вопросом обернулся к нам.

– Управились, иди, – сказала ему бабка. И он решительно шагнул за порог, поклонился и выровнялся, скрестив на груди руки. Точно также вошли и мы.

– Привста-а-аньте, дру-у-уги, – послышался протяжный возглас невидимого распорядителя.

И всё собрание, как один человек, дружно поднялось и стояло всё время, пока судья почти вслух читал «Отче наш». Трофим Фролович поклонился, поклонились и мы все. И опять послышалась распевная команда.

– Садитесь, други.

Собрание село. Трофим Фролович кивнул молодому помощнику распорядителя, указал ему на меня и пошёл прямо к столу. Помощник распорядителя, похожий на цыгана, взял меня за рукав, провёл к самым задним рядам, указал на свободное место, сказал почти вслух:

– Пока тут будешь сидеть, – и отошёл.

Стал осматривать моленную.

Комната полутёмная, длинная, с низким потолком и в четыре света; шестнадцать окон и все завешаны расшитыми полотенцами; стены, конечно, голые, оклеены серыми обоями. Посредине у стены, против дверей, длинный стол, на котором горкой сложены старинные книги; вокруг стола девять стариков и три женщины, все – чины. Направо от стола половину комнаты занимали мужики, налево – женщины. На передних скамьях сидели и старики, и люди молодые; лицом к лицу – мужики и женщины. Это певцы и помощники чинов. У стены, где посадили меня, сидели молодые ребята, дети и несколько стариков из захудалых и отлучённых. На нового человека здесь обратили внимание и стали перешёптываться, подошёл помощник распорядителя, и все с напряжённым вниманием стали вслушиваться в слова беседы. Можно стало и мне кое-что расслышать.

За столом рыжий, ещё не старый словесник читал заключительную главу Апокалипсиса, останавливаясь после каждого стиха. Безбородый, лысый старик, с лицом евнуха, с глубоко сидящими в орбитах маленькими глазками, хриплым женским голоском объяснял прочитанное. Когда пришёл судья, он пересел было на вторую скамью, но Трофим Фролович указал ему на прежнее место, а сам скучающе откинулся к окну.

Словесник слегка нараспев прочитал: «И дух, и невеста говорят: приди. Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берёт воду жизни даром».

Помощник судьи повторил всё прочитанное наизусть и нескладно стал говорить что-то об уповании старцев-страдальцев. От страдальцев он перешёл к пророчествам и пространно стал объяснять, что такое «дух и невеста».

– Невеста – община верных упованием старцев-страдальцев; дух – разумение того, что в мире сём всё временное и всё рассеется, как лукавое зарево в пустыне.

Видно было, что все эти толкования собрание слышало тысячу раз. На лицах у всех было не внимание разумных существ, а привычная готовность слушать что угодно. Я не мог расслышать при всём желании половины слов и обрадовался, когда словесник дочитал главу и закрыл книгу, не дожидаясь толкований. А толкователь медленно стал наизусть повторять прочитанное. Многие тяжело вздыхали и перешёптывались. Голос старика совсем затерялся, и я мог услышать только заключительное восклицание его:

– Други, стойте твёрдо и непоколебимо! Не внимайте речам...

Но ему не дал договорить словесник. Он поднялся и на всю моленную возгласил нараспев с паузами:

– И показал мне... чистую реку... воды живо-ой... светлой, как кристалл... исходящую от престола Бога и Агнца-а!

Ещё не замолк этот голос, как поднялась рослая хорошо сохранившаяся красавица – чин духовница, приложила щепоть правой руки к губам и запела свежим, почти мужским голосом довольно монотонный псалом. Через секунду поднялось всё собрание и хором подхватило пение. Стал выделяться только голос духовницы, певшей «передом», и два женских подголоска красиво играли над сдержанными, рыдающими нотами. Хотелось закрыть глаза, ни о чём не думать и не улавливать слов.

Словесник среди пения выкрикивал нараспев слова и разрывал своими возгласами ровную, гудящую ткань псалма. Собрание сводило на нет один «взвод». Ещё не затихли мужские голоса, как духовница запевала, и собрание подхватывало другой громче и одушевлённее. Конец псалма уже пели полными голосами, лица оживились, на некоторых показался нездоровый румянец. Кончился псалом, как мне показалось, довольно скоро. Собрание замолкло, но, кажется, готово было ещё петь и петь без конца, усиливая и учащая темп псалма. Но послышалась команда:

– Садитесь, други.

Стали садиться, гремя скамьями. Чины стали по одному выходить на галерею. За столом остался только один рыжий чтец, который стал читать главу из книги Даниила и толковать её сам. Помощники распорядителя зашмыгали по моленной, высылая на галерею до двух десятков мужиков и женщин. Ко мне подошёл молодой парень в длинной поддёвке, прошептал на ухо:

– Выдь на балкон, зовут.

На галерее меня ждал Савелий, причёсанный, одетый в новенькую поддёвку. Он поздоровался со мной за руку, как будто давно не виделись, отвёл в сторону и зашептал:

– Открылось, что я приехал-то. Пока ничего не сказали, а судить будут... Ну и тебя спросят. Тут ложь не в спасение, всё скажи. А только знай, денег я с тебя не возьму, нет.

– Почему?

– Хоть и не по знатью посадил... а ты наш оказался. У нас со своих брать не годится. – Савелий замолчал и вытянулся.

С ехидной усмешкой подходил Трофим Флорович.

– Небось, упрашиваешь, чтобы не говорил всего?

– Не... Я так... ничего... – едва выговорил Савелий.

Судья прошёл за перегородку на галерее; оттуда слышались всхлипывания и тихий говор.

– Ну, теперь начнут терсучить, – зашептал Савелий. – Люди такие. Им только это и осталось: пса за хвост водить, людей судить. Вся духовность у них давно изничтожилась, осталась обуховность одна, силом всё норовят... Трофим Флорович ещё всё-таки за нас стоит... А ещё ты вот что: не скажи, что девок там видал. Пусть сами глядят, а нам нечего...

Запели. Из-за перегородки прошли чины и заняли свои места в моленной. Мы с Савелием пробрались к задним рядам. Мужика ещё не отлучили, но он сам не пошёл на своё место в одиннадцатом ряду: место у всякого своё.

Началась церемония «свидания», в которой принимали участие только «небесные» – чины и их помощники.

У стола образовался небольшой круг. Трофим Фролович стал спиной к столу и выровнялся. Распорядитель возгласил:

– Приступайте, други и другини.

К судье подошёл высокий старик жертвенник, похожий на еврейского раввина, дважды поклонился ему, облобызался трижды и опять поклонился дважды и стал с ним рядом справа. К судье подошёл словесник, проделал «метания» с ним, потом с жертвенником и стал третьим. Следующему, видителю, пришлось целовать троих и стать четвёртым и т. д. Кланялись, конечно, и целуемые. Ряды кланяющихся постепенно удлинялись. Прошли чины-мужики, потом чины-женщины, потом помощники мужиков и за ними помощницы женщин. Пошла «видаться» последняя женщина, и всякий, кого она поцеловала, шёл к месту. Поцеловала последнюю, осталась одна в кругу и нырнула в толпу.

Пение, радостное и торжественное сразу оборвалось. В наступившей тишине послышался голос судьи:

– Мир вам, други. – И все чины тихим хором ответили:

– Мир церкви Господней.

– Садитесь, други, – всему собранию скомандовал распорядитель.

Сели. Следующая беседа продолжалась не более десяти минут, и раздалась команда:

– На моление, други.

Собрание поднялось, запело заунывный псалом вполголоса. Помощники чинов стали убирать скамьи, нагромождали их одна на одну у стены до потолка. Как только спели первый «взвод», мужики по старшинству один за другим потянулись к столу класть жертву; звяканье денег продолжалось всё время, пока пели псалом. За мужиками пошли женщины, потом девки и мелкая детвора. Шли все, кроме отлучённых, которые стыдливо жались и стене. Каждый, подходя к столу, низко кланялся, клал деньги в кучу, опять кланялся и отходил другой дорогой. Отошёл последний мальчишка, – пение сразу оборвалось. Чернобородый помощник распорядителя снял с полки у дверей особые священные коврики, без которых не приступит к молению ни одна сектантская община, старательно расстелил их у ног чинов, и распорядитель возгласил нараспев:

– Управились, други.

Высокий седой патриарх ступил на коврик, поднёс к подбородку руки со скрещёнными пальцами, закрыл глаза и стал читать со своеобразными ритмическими интонациями псалмы Давида и некоторые «избранные» молитвы, – составленные Михаилом Акинфиевичем. Первая молитва была прочитана стоя, потом всё собрание опустилось на колени, и была прочитана другая молитва, третью прочли стоя и т. д. Читал вслух только один молитвенник, остальные или шептали, или просто дремали, машинально опускаясь на колени и поднимаясь.

Восемь раз всё собрание тихо вздыхало: «аминь», на девятый – «аминь» было произнесено полным голосом, собрание поднялось, и распорядитель возгласил:

– К поклонению, други.

Запели довольно оживлённый «голос» на слова из Евангелия, – «Приветствуйте друг друга лобзанием святым».

Началось поклонение – иначе «мир» – та же церемония, что и «свидание», только здесь принимали участие поголовно все, кроме отлучённых и меня, конечно. Началась церемония опять с судьи и в том же порядке. Пошли «на две руки»: первый «поклонившийся» с судьёй стал направо от него, второй – налево, и следующие шли по очереди – один направо, другой налево. Ряды кланяющихся растянулись шпалерами вдоль всех стен, вышли на галерею и там завернули за углы. Пение постепенно слабело по мере того, как люди входили в цепь, под конец пели только три человека. Пошли кланяться две восьмилетние девочки; становились на пальчики, чтобы поцеловать кого-нибудь, свёртывались в комочки у ног стариков и опять вскакивали, а за ними ряды таяли и распадались. В этом была своеобразная красота. Скоро образовалась опять толпа в моленной, вошли все с галереи. Распорядитель возгласил:

– Управились, други.

Собрание опустилось на колени, была прочитана коротенькая молитва.

– «Хвалите Господа, все народы, похвалите Его, все люди».

Поднялись и запели бойкий, ликующий «голос». Сначала длинная нота, как начинается «комаринская», потом сразу мотив переходит в плясовой. Пелась только одна фраза:

– Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, и исполнится славой Его вся земля.

И фраза эта повторялась раз двенадцать, причём мотив при каждом повторении усиливался и красиво варьировался. Лица почти у всех горели неподдельным вдохновением; какая-то женщина плакала навзрыд, несколько стариков пьяно покачивались, с поднятыми вверх руками и лицами. Казалось, если эту песню повторить ещё раза два, – всё собрание окажется «в духе», разразится слезами, затопает, запрыгает и закричит в исступлении.

Оборвался «Свят-Свят» на необыкновенно высокой ноте. Собрание притихло; несколько минут слышался только сдержанный женский плач, и звякали деньги у стола. Но вот выступил вперёд чин жертвенник и слегка нараспев произнёс:

– Други, ноне за весь день вы принесли жертвы пятьдесят три рубля и двенадцать копеек. Спаси Господь за усердие. – Старик низко поклонился на все четыре стороны и добавил также нараспев, – Радейте о жертве, други.

Выступил видитель со словами:

– Други, следите друг за другом, обличайте, не щадите и чинам доносите неуклонно. Кто не донесёт, – участник в грехе.

– Тайну в сердце не держите, други-и, – послышался глухой голос невидимого тайника.

– Кайтесь непрестанно во всех делах и помышлениях! – возгласил мысленник.

– Обеды устрояйте, яко жертвы сожжения, поминки не забывайте учинять, – наставлял распорядитель.

– Деток в учебную посылайте, – требовал словесник.

Другие чины на этот раз не выступили почему-то со своими наставлениями. Трофим Фролович закрыл библию, кивнул распорядителю, и тот скомандовал:

Свободны, други.

Из моленной я пошёл показаться своим тётушкам и к старикам своим вернулся уже затемно. В прежней горнице, у настежь отворенного окна, Зенка, так звали девушку татарку, накрывала на стол; неумело налитая лампа «молния» дышала светом и готова была вспыхнуть при каждом шаге. За занавесью на диване сидела бабка и шепталась с двумя откуда-то взявшимися бабёнками. Тяжёлой поступью вошёл Трофим Фролович и грузно опустился у стола. Пришлые женщины поднялись, поклонились ему в пояс и выскользнули за дверь.

– Доносить приходили? – старик криво усмехнулся и повернулся в сторону бабки. Он был сильно не в духе, как после я узнал, в этот вечер у него была перепалка с чинами.

– Доносить, – ответила безразлично тайница, подошла к столу и взялась за чайник.

– Поганючки. Только одно у них. Все перепачкались, и ты вот с ними возись. Ваньку Сыча бабёнка поцеловала, судить её, – целовала ай нет? Ну, целовала. Сама за это и ответит, если это грех.

– По-твоему всё не грех?

– А какой в этом грех?

– Ты эти слова чинам скажи.

– Да-то, не говорил я им. Тоже – бабы. Только на одно и горазды – пустяки перетрясать да грехи выдумывать...

– Довольно тебе! Молись!

Старик посмотрел на стол, стаканы чаю были налиты, оставалось молитву прочесть. Поднялся и помолился вслух, как ни в чём не бывало. За ужином, однако, всё время сурово молчал и, как видно было, за что-то досадовал на себя. Было бы тягостно, если бы старуха поминутно не поглядывала на него добродушно-насмешливо. Наконец, она не выдержала, обратилась ко мне:

– Знаешь, зачем он надулся, как мышь на крупу?

– Зачем?

– Голову намылили. Повенчал самовольно обруселого татарина на русской; татарин прожил с месяц, обокрал жену и опять ушёл к своей арватке ⁷. Баба к чинам, чины и насели на него. А ведь это не впервой ему. Раз десять нарывался.

С улицы стало доноситься отчётливое пение духовных песен. Пели на завалинках ребята и девки, слышались и низкие мужские голоса. Когда-то пение псалмов и песен по вечерам на улице было повинностью: каждый вечер на четырёх концах села пели четыре хора. И после этого вошло в привычку, поощряемую чинами. Но ни одной песни за все года я не слышал без нелепых вставок и искажений, даже мотивы изменялись, и самобытные песни походили на «Чудный месяц», который давно занесён сюда николаевцами-рыбаками. Осталась только любовь к некоторым «голосам». Пелся на этот раз один из вопросо-ответных псалмов Михаила Акинфиевича.

– Ой, вы голуби, ой, вы сизые.

– Мы не голуби, мы не сизые,

А мы ангелы, мы архангелы.

– Где ж вы, ангелы, летали?

– Мы летали по всему свету белому.

– Чего ж, ангелы, вы искали?

– Мы искали правду сокровенную,

Мы искали любовь небесную.

– Где нашли вы любовь сокровенную.

Где любовь нашли небесную?

– Правда сокровенная у Господа,

А любовь небесная в людских сердцах.

– Принесите вы, ангелы, нам правду сокровенную.

Разбудите в сердцах любовь небесную.

– Правду сокровенную мы несём к людям,

Мы зовём их к светлым пажитям...

Говорил сердцу в этом псалме только красивый мотив, а слова давно полузабыты, без толку повторяются, и, кажется, никто на них не обращает внимания – вместо «пажитям» поётся «нажитым», вместо «победа» поётся – «пообедать» и т. д.

После ужина мы вышли с судьёй на балкон. Медленно сгущался туман, за деревьями стояла луна, и бесформенные тени деревьев пятнами ложились на серую дорогу. Трофим Фролович послал Зенку сказать, чтобы певцы спели псалом «О, Великий Державный». И через две минуты грудной девичий голос мягко-звенящей нитью поплыл паутиной во влажном воздухе. Небольшой, хорошо спевшийся хор подхватил «ковычку», поднял её высоко, как бы улететь пытаясь с нею в бесконечное, но упал и стал ропотно и низкими нотами повторять ту же «ковычку»; а наверху остался сочный, полный силы подголосок, долго он ещё плавал в воздухе и, наконец, исчез, растворился, улетел.

А девичий голос снизу поднимал уже новую «ковычку», и опять хор подхватил её, унёсся с нею вверх, и опять сорвался с высот, а «ковычку» унёс подголосок.

Медленно и необъятно развёртывался псалом в вечерней тишине, под мощными шелковичницами. Как бы пытался вдохновенный «голос» разбудить, встряхнуть и взволновать засыпающую деревню, звал её к свету, к правде сокровенной, к вечному и горячему солнечному свету.

А сверху ниже и ниже бесформенными облаками спускался сырой и мозглый туман, как дыхание умирающего хаоса... Под снеговыми горами, где стоит этот «Стой-город Сион», это удивительное создание нашего народного гения, всегда туман. И не здесь на чужбине, в мозглом и гнилом климате, родилась эта песня. Не эти остывшие и «поумневшие» люди исторгнули её из глубины души. Они даже и не знают, какими камнями драгоценными тешатся, как дети...

«Когда-то и где-то»... – быть может, бесхитростный поселянин, в лунную безоблачную ночь, пришёл один со своей тоской на высокий берег Волги. Безумно стал глядеть на матовую гладь бесконечного простора. И тёмные мысли-чувства предрассветным туманом встали в измученной душе, обременённой повседневными заботами и нуждой.

И вот в бездыханном полумраке, в его душе зарделась внутренним огнём новая вера в лучшее будущее и вспыхнула со стихийной силой. Явился гениальный момент, когда человек поднялся над всеми мыслями и нашёл великую мысль о том, что какая-то правда неземная когда-нибудь огнём испепелит все заклятые узлы безысходности житейской, нет правды для бедняка на этой земле, так земля должна сгореть. Придёт час, когда содрогнётся грудь земная, напоенная неправдой, потом и слезами, и с небеси сойдёт Судия Праведный, соберёт к Себе всех измученных и униженных, и печаль их обратится в радость.

И при этой мысли, быть может, подслушанной где-нибудь на беседе раскольников, грудь наполнилась таким восторгом и такой тоской, что больно стало, и вдруг вырвалась наружу душа рыдающим звуком. Но ещё не донёсся звук до середины реки, как вырвалась другая нота, менее жалобная, более гибкая, вдумчивая и проникновенная, а третья – уж была радостная, торжествующая и всё благословляющая:

О, Великий Державный Господи.

Благословенны дела Твои великие.

Благословенна вся земля...

Человек до того проникся верой в жизненную гармонию, – что из того, что он отродясь и слов-то не слышал таких, – проникся до того, что забыл о своей тоске и уж дальше не повторил тоскливой жалобы. Не льстивый и униженный раб в этой песне славословил Творца, нет, полной грудью хвалит всё человек, напоенный чувством гармонии, в гениальном мгновении создавший себя свободным и счастливым любовью к себе Бога Вседержителя. Так стихийная вера предвосхитила величественный строй песни Апокалипсиса:

– Велики и чудны дела Твои, Господи Боже Вседержитель. Праведны и истинны суды Твои, Царь святых...

***

Оборвался длинный псалом самым нелепым образом: кто-то, кого-то грубо и сердито через улицу позвал спать. Какая-то певица перед кем-то визгливо оправдывалась:

– Дядюшка Трофим заставил...

И через минуту певицы, как тихие призраки, бежали по улице, мелькали, как нежити, в тумане. Трофим Фролович поднялся и медленно пошёл к своему пологу, тут же на балконе. Кажется, он плакал. Мне приготовили постель в другом конце балкона, но проститься со стариком я не нашёл удобным.

На этом я и кончу свою статью. Чувствую, что я в долгу перед читателем, который может спросить:

– Где же современные общие? Что с ними сталось? Как они пережили революцию? и пр.

Но описывать жизнь общих за последние десять лет, жизнь, которая прошла на моих глазах, – и очень трудно, и очень не интересно: почти все время придётся копаться в мелочах и в дрязгах, которыми только и живут эти отрезвившиеся экстатики. Правда, общинная организация ещё крепка и по внешности ещё высоко ставит николаевца над другим сектантским мужиком, который дичает по всей линии; но всё же – и Николаевка теперь тихая заводь, где погибает всё жизненное под заскорузлой и нивелирующей рукой бездушного формалиста-мужика, который только и знает одно: ни на пядь не отступать от заветов старцев.

Скажу только, что Трофим Фролович давно умер, нет в живых и его властной супруги. В судьях теперь стоит богатый бакинский домовладелец, казённый подрядчик и николаевский крупнейший винодел Иван Парамонович Минников, который сам и спаивает мужиков своим вином, и за пьянство их судит немилосердно. Чинам же, задавленным его капиталом и тщательно подобранным, при случае, он великолепно умеет доказывать на Писании, что «не укоризно вино, а укоризно пьянство» и что торговать вином всякое начальство разрешает ⁸.

Михаил Саяпин.

***

Что такое представляют собою «сектантские пророки», как они предсказывают будущее и к каким нечистоплотным приёмам прибегают они в деле своих пророчеств, – об этом чистосердечно сознаётся один, так сказать, «заядлый» сектант А. Д. Мироненко, навсегда порвавший с православием и питающий к нему непримиримую вражду.

Его разоблачения мы заимствуем из «Материалов» Бонч-Бруевича (Выпуск 3-й, СПб. 1910 г., стр. 105–106), которые во всём идеализируют сектантов и представляют их чистыми, непорочными и неповинными пред Господом Богом и всеми людьми.

***

– Я, – пишет А. Д. Мироненко, – пробыл три года в секте «духовных скопцов» в полном самоотвержении, посте и молитве, не ослабевая духом и не чувствуя в своём теле никакого сопротивления духу, и превзошёл всех их пророков и толкователей всего в духовном смысле.

Я стал строго преследовать всякую неправду, стал обличать пророков в том, что они переспрашивали у одних про других и потом говорили об этом в своих пророчествах, якобы по откровению Духа Божия. Я стал обличать их словами пророка Иеремии: «Посему вот я – на пророков, – говорит Господь, – которые крадут слова мои друг у друга и действуют своим языком, а говорят „Он сказал“; вводят народ мой в заблуждение своими обманами и обольщением, тогда как я не посылал их, и не повелевал им, и они никакой пользы не приносят сему, – говорит Господь» (Иер. 23:30–32). И ещё: «Господь говорит: я не посылал их и не давал им повеление и не говорил им; они возвещают вам видения ложные и гадание пустое, мечты сердца своего» (Иер. 14:14).

Тогда на меня стали говорить, что я книжник и фарисей и хулитель Духа Святого, но я не боялся обличать, потому что заметил, как они, поставляя новых пророков, обучают их как цыганки молодых цыганок гадать; бывает, что из массы сказанных слов попадают в такт и тем укрепляют веру в неразумных людях. Я заметил, что и сами пророки были прелюбодеи, хотя и не все, но многие из них. Тогда я начал путешествовать по деревням Валковского, Волчанского и Богодуховского уездов. Был в городке Краснокупске и других сёлах, проверяя пророков и людей. Я нашёл, что эта секта вредна тем, что хотя вступающее в неё пожилые люди и спокойны, но они имеют у себя детей, которых приучают также к своему собранию. Они начинают катать на кругу, подобьют ноги, как почтовые лошади, а ходя по ночам через сад те же молодые люди, которых привели сюда отцы, сами не имеют призвания, и нет у них духовной силы, а потому происходит следующее: позвольте вас, сестрица, поцеловать; потом беременность; ребёнка в сортир закопают; потом замуж; к труду не способна: «ох, ноги болят», «живот болит и голова кружится»...

Был даже такой случай, что Евтихий из Ковяг, тот, который первый принял меня в свой дом, схватился ночью с постели, выбежал на двор, затем на улицу, и упал в колодезь.

Старший в секте – Виктор Иванович, харьковский цеховой, с малых лет находился в этой секте. Он был неграмотным, 60 лет от роду, был пророком; и я слышал, как он пророчествовал, якобы на ином языке: «бара-пара»; наверно заучил, когда школьники учили склады. Он же за три года до смерти оскотинел, как вол.

Мой главный пророк Лазарь Васильевич тоже познал сестрицу, и она родила ему дочку. Тут я увидел, как гибнут люди.

***

– В № 4 журнала «Баптист» (за февраль месяц 1912 г.) напечатано было письмо «Предостережение» общины русских баптистов гор. Екатеринодара от 5 февраля с. г., которые от имени Екатеринодарской баптистской общины сообщают в редакцию названного журнала, что «в гор. Екатеринодаре отлучён от церкви на строгих основаниях Герасим Борисовыч Кныш, который пошёл против учения Христа и братьев».

При этом авторы «предостережения» прибавляют к последнему ещё и следующее, – «Предупреждаем всех братьев во Христе, дабы никто не был участником с ним впредь до нашего извещения».

В виду того, что названное «предостережение» не только касается моей личности, но и бесчестит меня самым наглым бессовестным образом, я не в силах дальше молчать и, против фарисейской лжи Екатеринодарского совета русских баптистов, решил написать моё настоящее вынужденное открытое письмо. И прежде всего, спешу заявить не только гор. Екатеринодару и всем его окрестностям, но и всему миру, что я отлучён Екатеринодарским советом общины баптистов не «на строгих основаниях», как пишет совет общины, а на крайне шатких, ложных и несправедливых. Рассмотрим же эти «основания».

Совет общины пишет обо мне: – «Герасим Борисовыч Кныш пошёл против учения Христа и братьев»...

На это заявляю, что я учение Христа признаю за истину и от него не отказывался, и против него не шёл. Но «учения братьев» баптистов я никакого не знаю, и знать не желаю. Обвинение против меня, что я пошёл против учения Христа, совершенно лживо от начала и до конца. Поэтому стыдно господам баптистам, которые привыкли считать и называть себя святыми, подражать во лжи отцу лжи – дьяволу (Ин. 8:44).

А что представители Екатеринодарского совета баптистов – П. Шакуль, А. Кучерявый и члены его – Димитрий Павлусенко, Филипп Иваненко, Иван Семёнов и др. – суть лжецы, а совет их есть «совет нечестивых» по Слову Божию (Пс. 1:1), – это я сейчас докажу фактами и документами.

Я пошёл не против учения Христа, как пишут всенародно в журнале «Баптист» вышеназванные лицемеры, а против представителя Екатеринодарской баптистской общины Григория Акимовича Бойченко и именно потому, что этот Бойченко допускает в своих действиях массу несправедливостей и подлостей. Одно из таких «дел» г. А. Бойченко состоит в следующем. Он принял в Екатеринодарскую общину одного бывшего православного человека, блудника – Захара Бородина, который жил незаконно с девицею Серафимой Хариной. Сделал это принятие нового члена в общину г. Бойченко, не спросивши членов общины, хотя по правилам баптистского вероучения должен был это сделать.

Мало этого, не сообщивши членам общины о недоброй жизни Бородина, Григорий Бойченко сочетал по обряду баптистов этого Захара Бородина с его сожительницей Серафимой Хариной, невзирая на то, что прекрасно знал, что Захар Бородин имеет живую жену, с которой он остаётся и доныне сочетанным по закону Православной Церкви. А крещение над Бородиным совершал незаконно уже после бракосочетания, причём не известил членов общины во время принятия Бородина о его безнравственной жизни.

Совершивши это двойное, и церковное и государственное, преступление, Григорий Бойченко струсил, и, когда дело об этом дошло до сведения г-на Начальника Кубанской области, то стал отказываться и, как истинный лицемер и обманщик, стал научать в своём баптистском собрании членов общины, чтобы, если, мол, будет у вас спрашивать начальство по поводу моего незаконного повенчания, то вы не говорите правды. При этом г. Бойченко сказал с кафедры, в присутствии многих, следующее, сославшись на 21 главу 1-й книги Царств из Библии:

– Давид, когда попал к одному царю и боялся, чтобы его не убили, то притворился безумным и этим спасся. Вот и мы так сделаем, чтобы не попасть под суд.

Вот насколько бесчестен проповедник Екатеринодарских баптистов г. Бойченко.

Вот какой бессовестной лжи научает он на баптистских собраниях своих единомышленников. Как применимо к г. Бойченко слово Апостола Павла:

«Лжеапостолы, лукавые деятели принимают вид апостолов Христовых. И не удивительно, потому что сам сатана принимает вид Ангела света, а потому не великое дело, если и служители его принимают вид служителей правды; но конец их будет по делам их» (2Кор. 11:13–15). И лживое семя, посеянное г-м Бойченко, дало сторичный плод. Когда начальство стало официально допрашивать по делу о незаконном повенчании г-м Бойченко Захара Бородина и его незаконной сожительницы Серафимы Хариной, то эти брачующиеся отреклись от правды Божией и обманули начальство, утверждая, что Бойченко не совершал над ними брака. При этом некоторые Екатеринодарские баптисты, наученные г-м Бойченко безумствовать, тоже показали безумно, по примеру блудствующих Бородина и Хариной, форменную ложь и явились, таким образом, не христианами, а язычниками, и не детьми Божиими, как они любят хвалиться, а детьми дьявола. Такими лжецами и клятвопреступниками показали следующие лица: П. Шакуль, А. Кучерявый, Анна Кучерявая, Матрона Кривоколесская, Акилина Кучерявая. Но другие, наоборот, показали пред начальством всю правду и выяснили, как на ладони, все хитрости и плутни Григория Бойченко. Это следующее: Данцов, Михаил Белецкий, Евдокия Конькова, Феодоря Важинская, Владимир Овраменко, Димитрий Ермач и Сергей Маликов. Но замечательно, насколько г. Бойченко научил Екатеринодарских баптистов лгать, что, например, председатель Екатеринодарского совета Шакуль заявил начальству, что сожительство Захара Бородина с Серафимой Хариной нисколько не противно и не вредно баптистскому вероучению. Выходит так, что баптистское вероучение оправдывает явный блуд... Все эти показания и всё дело о незаконном повенчании тем Бойченко Бородина и Хариной в настоящее время находится в руках правительства и православного духовенства.

Как от Бога, так и от начальства, Богом поставленного, Григорий Бойченко получит возмездие. Но мне желательно указать причину, за что Бойченко обозлился на меня и отлучил меня от баптистской общины Екатеринодарских лицемеров – Шакуля, Кучерявого, Павлусенко, Иваненко, Семенова и им подобных религиозных фарисеев.

Г. Бойченко, как старшей брат и пресвитер, предложил некоторым членам баптистской общины, а в том числе и мне, вопрос, – «можно ли сочетать браком Захара Бородина и сожительницу Харину?». На этот вопрос я отвечал: «Дело грязное, и нам „святым“ не следовало бы вмешиваться в него. А ты, Григорий Якимович, смотри в оба, потому что будет соблазн между братьями и тебе грозит опасность». Г. Бойченко на это отвечал: «А вы должны написать и подписать протокол». Я спросил: «А для чего тебе протокол, если это дело дойдёт до властей, то наш протокол не может помочь». Тогда Бойченко сказал: «Протокол мне вот в чём поможет; когда меня посадят в тюрьму, то вы должны моих жену и детей кормить».

Отсюда видно, что Г. Бойченко прекрасно сам знал, что он делает незаконное дело, сочетая незаконного мужа с его блудницей. Знал он также и о том, что посредством этого незаконного бракосочетания он надевает на себя тюремный хомут. Когда я протестовал на заседании против вышеуказанных слов Бойченко, то он удалил меня из совета. Я тогда же заявил, что и сам не могу оставаться в таком незаконном заседании.

Вскоре после этого в доме родителей Захара Бородина г-н Бойченко тайно сочетал его с Серафимой Хариной, так что мало кто из членов общины и знал об этом. Тут же между членами общины распространился слух, что г. Бойченко неправильно поступил, и что как бы не пришлось сидеть в тюрьме. Обозлённый Бойченко, думая, что эти слухи распространяю я, пригрозил мне местью. – «Я не боюсь ничего – говорил он мне при свидетелях. – У меня есть бумага на брак Бородина с Хариной. Я даже спрашивал у Дея Ивановича Мазаева об этом, и он сказал, что можно венчать». После этого г. Бойченко стал употреблять над многими братьями насилие, требуя от них, чтобы они запретили мне проповедовать и участвовать в хоре. Я протестовал против этого и публично заявил г-ну Бойченко, что если я не имею права проповедовать, то тем более Бойченко, потому что он, Бойченко, был уличён в гор. Ростове в прелюбодеянии. Этого г. Бойченко не мог мне простить и 1 января на собрании, когда я отсутствовал, настоял, чтобы я был исключён из общины «на строгих основаниях». Так вот они, эти «строгие основания». Г-н Бойченко, как сам прелюбодей, принимает в общину прелюбодеев, а Кныш является ответственным за ложь, несправедливость и фарисейство г-на Бойченко, делающего всякие мерзости, а на собраниях во время своих глупых проповедей проливающего хитрые, лукавые крокодиловы слёзы.

Это ли не наглая бессовестность со стороны Бойченко и его неразумных лживых приспешников, что я пошёл против неправды г-на Бойченко, а они пишут в журнале «Баптист», что против учения Христа. Да разве Бойченко есть Христос?.. Это всесветный возмутитель, который и в Ростове делал много зла до прелюбодеяния включительно, и тут своими грязными руками прикасается к святому делу и мажет его своего нечистоплотностью.

В своём глупом «предостережении» члены «Екатеринодарского» баптистского «Совета» пишут:

«Желаем всем братьям всякого мира и благословения от Господа».

Зачем же господа, члены совета, вы так лжёте и лицемерите?.. Желаете всем мира, а сами вносите раздор в нашу жизнь. Желаете «благословения от Господа», а сами ненавидите, говорите неправду, злобствуете против неповинных людей. Считаете себя «святыми», а сами терпите в своей среде лжеца и прелюбодея Бойченко, да и других блудников снова к себе принимаете. Неправильно доносите всему миру, что Кныш пошёл против учения Христа, а сами за кем идёте?.. Не за тем ли, который был «человекоубийцей» от начал и не устоял в «истине». Хороши вы «святые», вместе с прелюбодеем Бойченко, поступающие хуже злых язычников.

В настоящем письме я сказал одну правду и боюсь только одного Бога. А Бойченко пусть обратится к Слову Божью и пусть поймёт, насколько он подло, лживо и бесчестно поступает и как он далёк от Христовой истины. Поистине, оправдывается и на нём, и на его лживых и лицемерных приспешниках Слово Священного Писания: «Некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но, не разумея ни того, о чём говорят, ни того, что утверждают» (1Тим. 1:7). Да будет же тебе стыдно пред лицом Христовой правды за всю твою неправоту и фарисейское лицемерие. Я же отряхаю прах от своих ног и не желаю иметь с тобою ничего общего согласно Слову Божию: «Выйдите из среды их и отделитесь, – говорит Господь, – и не прикасайтесь к нечистому» (2Кор. 6:17).

Г. Кныш.

– Я – крестьянин Алексеево-Орловской волости, Таганрогского Округа, Евфимий Данилов Бойко. В 1906 г., когда мне исполнилось 18 лет, я переехал из своей деревни в Ростов н/Д. и вскоре поступил кучером к одному зажиточному хозяину. Прожил я на месте около двух недель и вижу, что хозяева жалеют меня, как своего сына. Одно меня смущало: хозяева говорят по-русски, вспоминают часто имя Господа нашего Иисуса Христа, а сами не крестятся, в доме не имеют икон и, несмотря на Великий пост, едят мясо. Подходит праздник Пасхи. Хозяин и говорит мне: «Евфим! Сегодня – пятница; пойдём в баню». Я согласился. Когда мы разделись, хозяин увидел у меня на шее крест и говорит: «Скажи, пожалуйста, Евфим, какую он тебе приносит пользу, – только шею трёт». – А почему же крест носят все православные христиане – ответил я. – «Они – люди тёмные и не знают Писания, а в Писании запрещено поклоняться кресту». – Ну, хорошо, сказал я, можно крест и продать. – «Какой же ты после этого будешь христианин? – заметил хозяин. – Слово Божие говорит: чего не желаешь себе, того не желай и другим». После этого снял с меня крест и бросил его в отхожее место, а меня начал водить в собрания баптистов, где он был старшим пресвитером. По своей юности и темноте, я увлёкся сладкими речами и жалобными напевами баптистов и принял их крещение. Такими хорошими и добрыми показались мне новые мои братья. И целых пять лет пребывал я в их среде. Благодарение Господу, скоро открывшему мне глаза, постепенно стал я замечать, что благочестие и набожность баптистов – лицемерные и наружные. Они, по слову Апостола, «имели только вид благочестия, силы же отверглись» (2Тим. 3:5). Обвиняя православное духовенство в том, что оно за свой труд получает вознаграждение, сами на своих собраниях обременяли членов всякими общинными взносами и своим пресвитерам и проповедникам выдавали большое жалование. Изображая из себя людей трезвых, баптисты не прочь сами покутить в ресторанах и прокатиться на автомобилях... Проповедуя целомудрие и воздержание, в то же время баптисты бросали своих законных жён и вступали в связь с посторонними женщинами. И кто же это делал? Не рядовые только братья, а сам – пресвитер баптистов. Вот до чего доходит двуличие и фарисейство баптистов, так жалобно распевающих свои псалмы.

Разочаровавшись в ростовской общине, я в 1911 году переехал в Одессу, где поступил на работу по ремонту дома в 120 тысяч рублей – пресвитера Макаренко. Работа была очень тяжёлая; я надорвался, заболел и слёг в больницу, где и пролежал 19 дней. Выписавшись из больницы, ослабевший силами, нищий и убогий, я обратился к пресвитеру Макаренко с просьбой – занять мне пять рублей. Но Макаренко, со слезами говорящий на собраниях о помощи бедным, сухо мне ответил: «у меня не заёмный банк». Слава Богу, вразумившему меня, обратиться в одесский епархиальный дом. Здесь меня согрели и по-христиански обласкали, как заблудшего брата. Здесь я только понял, какой тяжёлый грех взял на свою душу, оставив родную Православную Церковь. Со слезами и чувством искреннего раскаяния обратился блудный сын к одесскому владыке, который и разрешил принять меня снова в Православную Церковь.

Всё это написал я, дорогие братья и сёстры, не ради пустого тщеславия, а дабы предостеречь вас от волков в овечьих шкурах. «Не всякому духу верьте, но испытывайте: от Бога ли они, потому что много ложных пророков появилось в мире» (1Ин. 4:1). Истину вам говорю: все вожаки сектантов – Мазаевы, Бойченки, Фетлеры, Одинцовы, Павловы, Макаренки и другие – только совращают православных на путь погибели. Зорко следите за ними и не поддавайтесь льстивым речам лицемеров. Молитесь и за меня Господу Богу, чтобы Он утвердил меня в вере, в любви, в кротости и смирении. Моё неизменное желание – принести возможную пользу Св. Православной Церкви. И потому не буду пребывать в молчании, но имею намерение обличать и увещевать баптистов, выставляя на вид их ложное благочестие. Если кто из православных пожелал бы мне написать, то обращайтесь в Ростов н/Д, в Ротонду, где я нахожусь.

Присоединившийся к прав. церкви

Евфим Данилов Бойко.

(Предисловие автора).

Пётр Веригин во время своей поездки в Россию, при помощи Ивана Трегубова и других доверчивых людей, поместил несколько статей в русских газетах, где восхваляет общину канадских духоборов, высказывая, что община вытекает из религиозного мировоззрения и что она управляется комитетом выборных духоборов, и что он, Веригин, обыкновенный член духоборской общины и так далее.

Люди, интересующиеся духоборским вопросом, читают сии статьи с восхищением, завидуя общине духоборов, и не замечают, что они имеют ложное представление о духоборах.

Мы же, сибирские духоборы, прочитав сии статьи, увидели, что там мало правды, а больше лжи, а потому почли своим долгом вывести публику из заблуждения и, чтобы восстановить истину, решили описать всю правду, не скрывая того, что всегда скрывают духоборы от посторонних людей.

***

Скажем, хотя вкратце, о духоборском руководителе Петре Васильевиче Веригине. Чтобы лучше уяснить происхождение и воспитание Петра Веригина, я начну с его отца. Отец его, Василий Веригин, жил в селе Славянке в Елисаветпольской губернии. Будучи один сын у своего отца, он, по смерти его, получил немалое наследство: несколько десятков тысяч рублей денег и богатое хозяйство, – несколько тысяч баранов и много лошадей и рогатого скота. Василий Веригин имел семь сыновей и две дочери. Как сам Василий Веригин, так и все сыновья его очень большого роста, и отличаются особенной физической силой, а ещё более они отличаются своей гордостью и властолюбием. А так как все духоборы занимаются сельским хозяйством и ведут самый простой образ жизни, то Веригин со своими сыновьями не находили равных себе среди духоборов. Им приходилось искать друзей на стороне. Вокруг Славянки живёт очень много кавказских татар, самое отчаянное племя, которые часто производят покражи и грабежи. Среди тех татар есть много потомственных мелких князей, которые владеют землёй, как и все русские помещики, и все те татары, которые живут на княжеской земле, находятся в полном подчинении у тех князей, чья земля. Василий Веригин со своими сыновьями считали себя равными татарским князьям, а потому они вели с ними самую близкую дружбу, приглашая их к себе в гости, и сами очень часто бывая у них. У татар вообще многожёнство, в особенности среди князей, а на подчинённых им людей князья смотрят, как на рабочий скот и за малые сопротивления жестоко наказывают их. В. Веригин с сыновьями, вращаясь в кругу татарских князей, охотно усваивали себе те же приёмы, которые не замедляли осуществлять на деле. Однажды В. Веригин был выбран волостным старшиной, и он сразу настолько поработил подчинённых ему людей, что они не раз раскаивались, что выбрали сами для себя палача. Он без плети не выходил никуда из дому. Как кто сказал слово не по нём, так плетью через лоб. Кто, не видя его, не скинет шапки и не поклонится ему, – тоже плетью. Разъезжая верхом по селу, против чьего дома увидит пустячную нечистоту, – позовёт хозяина дома, и – плетью. До того дошло, что стали прятаться люди, когда он едет по улице, и очень были рады все, когда он кончил срок своей службы.

Так мне рассказывали старички, жившие в селе Славянке, когда я с ними зимовал в Александровской тюрьме на пути в Якутск. Сам В. Веригин был безграмотный. Старшие сыновья – Иван, Феодор, Прокофий и Лукиан мало жили дома. Они более находились со скотом в горах между татар. Все они хорошо могут говорить по-татарски, и все они славились особенной храбростью. Ружье и палка было любимое их занятие. Как ни отчаянны кавказские татары, но Веригиных сыновей они боялись. Где находились со скотом Веригины, никто не осмелился приблизиться, в особенности ночью, а если кто приблизится, хотя нечаянно, – то не проси милости. Это рассказывали мне сами старшие сыновья Веригины в той же тюрьме. Они с наслаждением рассказывают про свои многочисленные подвиги и придают им особое значение. А меньших трёх сыновей, – Василия, Петра и Григория В. Веригин задумал выучить грамоте, подготовляя их к коммерческим делам. Он нанимал учителя и учил их дома у себя. Как только сыновья Веригина научились читать и немного писать, то отец их думал, что они получили полное образование и потому не стал более учить их, и как только они подросли, то Веригин завёл торговлю: открыл в своём селе лавку с красным товаром. Меньший сын, Григорий, был ещё молод, а главными торговцами были Василий и Пётр. Поторговав недолгое время, отец захотел проверить торговлю. При проверке в лавке оказались большие нехватки в товаре. При дознании отца оказалось, что грамотные сыновья, по примеру татарских князей, вели обширное знакомство с женщинами и девушками... Ещё у Веригина есть зять Иван Конкин ¹⁰, также грамотный. Они составили компанию с сыновьями Веригина и начали покупать овечью шерсть у своих односельчан и продавать с пользой. Но на этот раз они уж не хотели проторговаться, а хотели наверстать и то, что проторговали раньше, но опять потерпели неудачу в торговле. Старших 4-х сыновей В. Веригин выделил. Они вели каждый своё хозяйство отдельно от отца. А грамотные сыновья Веригина были неспособны ни к скотоводству, ни к хозяйственным работам, да и в торговле им как-то не удавалось, а потому богатство В. Веригина с каждым днём стало незаметно истекать, и через недолгое время дедовское наследство приходило к концу. Но грамотные сыновья Веригина, несмотря ни на что, продолжали чисто одеваться, умываться пахучим мылом и аккуратно причёсывать волосы, а потому по наружности казались много красивее и деликатнее против других чернорабочих мужиков, которые ходят в простой одежде, с загорелыми лицами.

У духоборов издавна существовал общественный сиротский дом с большими капиталами и богатым хозяйством. В то время как сиротским домом, а также всеми духоборами управляла духоборская руководительница, вдова Лукерья Васильевна Калмыкова, которая обладала редким умом и особенным добродушием, а потому управление её было настолько разумно, что её любили не только все духоборы, но и все посторонние люди, которые знали её. В описываемое нами время Лукерья В. Калмыкова приезжала в село Славянку; после её посещения П. В. Веригин, оставив жену и маленького сына, уехал в село Горелое к Л. В. Калмыковой и с тех пор в течение пяти лет П. В. жил в сиротском доме, не занимая никакой определённой должности. Все порядки велись по старому установлению Лукерьи Васильевны, а потому нельзя было узнать, какого характера Пётр Васильевич, хотя придворные Лукерьи Васильевны говорили очень много нехорошего о его домашнем поведении, но им никто не верил, потому что все видели П. В. всюду разъезжающим вместе с Лукерьей Васильевной.

Но по смерти Л. В., несмотря на то, что Л. В. при живости не оставила никакого духовного завещания и словесно не утвердила его на своё место, Веригин сразу начал оказывать свою власть. Ещё при погребении Л. В. он распоряжался над людьми, за что все приближенные Л. В. сразу восстали против него. Духоборы настолько были перепуганы неожиданной смертью Л. В., что не знали, что им и делать. Они так привыкли жить под её покровительством, что им казалось, что без неё и жить нельзя. Они невольно думали, кто бы заменил её место. Они задавали друг другу вопросы; «Кто же у нас будет вместо Л. В?» А другие говорили: «Да, наверно, П. В.: он что-то смело распоряжается. Может, ему Л. В. приказала управлять нами, да может, он для того и взят в сиротский дом». А некоторые приходили к самому П. В. и спрашивали его, кто должен занять место Лукерьи Васильевны. П. В. прямо не говорил, что он, а только делал доводы. Он заявлял им пророчески, что вот приходит время второго пришествия Христова и наступает день страшного суда его, а потому вы должны молиться Богу, чтобы Бог дал вам разумение познать Христа, явившегося к вам во плоти, и ещё много говорил в этом роде. Духоборы эти слова его разносили всюду и толковали, кто как попал. Вокруг П. В. скоро образовался кружок людей, которые внушили всем духоборам, что они знают именно, что П. В. – Христос. Одни из них говорили, что слышали, что Л. В. говорила, что П. В. будет судить весь мир, а другие говорили, что они видели чудо, сотворённое Петром Васильевичем. А одному старику, Савелию Чулкову, было приказано говорить народу, что он помнит день рождения П. В. Будто он, Чулков, в то время был в селе Славянке, и в ту ночь, когда родился П. В., он видел, как звезда с неба упала на дом Веригина и рассыпалась и будто ему, Чулкову, было сказано, что родился Христос и приказано молчать до времени, а теперь пришло время говорить. Старик и сейчас жив в Канаде и теперь рассказывает духоборам об упавшей звезде на дом Веригина.

Из всего этого видно, что в то время духоборы находились в таком настроении, что П. В-чу не надо было иметь особого разума и большой энергии, чтобы сделаться вождём духоборов, а ему надо было только одно, это подавить голос совести, чтобы он не обличал его в притворной святости. Это ему удалось. Властолюбие одержало победу над совестью.

Первое поклонение Веригину произошло в нашем селе Богдановке. Я всё это помню как сейчас. Мне тогда было 17 лет. У духоборов были установлены трёхдневные праздники, в каждом селе в разное время. В то село, где был праздник, съезжались со всех сёл родственники и знакомые. Часто приглашали на праздник Лукерью Васильевну и других живущих в сиротском доме. В нашем селе, Богдановке, праздновался новый год. Вскоре после смерти Лукерьи Васильевны наступил наш праздник. Наши старики по обыкновению послали двух человек пригласить живущих в сиротском доме, а более П. В. На другой день приехал П. В. в наше село в сопровождении нескольких человек мужчин, его прислужников. А так как духоборы в то время пили ещё водку, то сам П. В. и его прислужники приехали полупьяными, потому они были очень смелы и веселы. П. В. заехал в тот дом, куда заезжала Л. В. Туда собирались люди со всего села. Я всё время присутствовал при П. В., зорко следил за каждым его словом и движением. Наши сельчане приглашали приезжих в гости, каждый к себе в дом. П. В. держал себя совсем отдельно от других людей. Он был очень распорядителен и показывал вид, что в нём что-то есть и люди должны просить его. Он придумывал разные шутки и через прислужников давал понять народу, что это он творит чудо. Первым долгом он приказал своим прислужникам снять овчинные шубы и выворотить их на обратную сторону, вверх шерстью, и надеть на себя и так ходить по селению, что было моментально исполнено. Старики истолковывали эти чудеса всяк по своему. Одни из них говорили, что это чудо против малой партии, которая не признала его святости. Это он показывает, что он может их выворотить, как шубу, и силой заставить покориться ему. А другие говорят, что это он показывает, что он будет судить весь мир и установит новую жизнь в другом виде и т. д. Перейдя в другой дом, П. В. начал задавать людям непонятные для них вопросы.

В нашем селе был очень набожный старичок, Вася Махонин. Он стоял неподалёку от П. В. П. В. подошёл к нему и громко спросил старика: «Скажи мне, старик, если бы тебе понадобилось разрушать старый дом, с чего бы ты начал ломать, с крыши или со стен?» Старик был перепуган неожиданным вопросом, упал на землю, кланяясь П. В. и прося его пояснить заданный вопрос. Это был первый поклон Веригину. Через минуту П. В. приказал старику встать. Старик, вставая, наклонился поцеловать П. В. руку. Я заметил, что лицо П. В. очень покраснело, и он как будто сконфузился.

Очевидно, совесть обличила его, и он, не отнимая руки от губ старика, окинул взглядом всех присутствующих. Видя, что все смотрят с благоговением, он успокоился и поблагодарил старика. После этого все следовали примеру старика Махонина. Перейдя ещё в другой дом, П. В. хотел было показать ещё новое чудо, да как то дело не вышло ладом. Он шумнул: «Подайте мне девку». Но прислужники не поняли его. Захватили первую попавшуюся молодую женщину и привели к нему, за что П. В. осердился и выругал приведённую женщину и прислужников и объяснил, что он словом девка хотел сказать что-то другое, очень важное. Я слышал разговор стариков: «Это он просит от нас дело, а они не поняли и притащили женщину». И ещё П. В. проделывал много шуток в этом роде, а на другой день П. В. с прислужниками уехал домой. Наши сельчане очень рады были, что они первые поклонились Христу, и об этом слух распространился по всем сёлам.

У духоборов принято через 6 недель поминать покойников. Вскоре после нового года подошло время поминать Лукерью Васильевну. В село Горелое, где был сиротский дом, собралось очень много духоборов. И были посторонние люди, и была Ахалкалакская полиция. Когда духоборы окончили все поминальные обряды и по обыкновению пообедали, и после обеда собрался весь народ в одно место, тогда П. В. вышел и стал перед народом, как вождь, ожидая поклона; тогда все духоборы, за исключением малой партии, упали на землю и поклонились П. В. Этот общий поклон был утверждением П. В. на место, освящённое ещё духоборскими предками. А раз он завладел этим местом, то власть его над духоборами стала безгранична и поведение бесконтрольно.

Родственники Л. В., родной брат Михаил Губанов и дядя Игнатий Губанов, а также Алексей Зубков, прослуживши 25 лет волостным старшиной у духоборов, и все те люди, которые управляли общественными делами при живности Л. В. и жившие в сиротском доме, все они очень не любили П. В. Им очень не нравилась его пятилетняя жизнь в сиротском доме, а потому они всеми силами старались не допустить его до управления духоборами, и когда они увидели, что большинство духоборов на стороне П. В., и что они сами не могут ничего сделать, то они донесли правительству, что П. В. выдаёт себя за Христа и хочет завладеть деньгами и имуществом, оставленным Лукерьей Васильевной. Они представили брата Л. В., Михаила Губанова, как законного наследника, имеющего право на имущество покойной его сестры Л. В. А бо́льшая Веригинская партия духоборов заявила правительству, что сиротский дом и имущество всё принадлежит обществу духоборов и что они хотят поставить за управителя П. В., и потому дело о сиротском доме перешло в суд. А так как из-за П. В. и шла тяжба между двумя партиями духоборов, то правительство сначала предложило П. В. уехать на родину в Елисаветпольскую губернию, село Славянку, а духоборам приказали, чтобы они выбрали себе другого управителя по желанию обеих партий. Но Веригину, как видно, не хотелось уезжать на родину... Дедовское богатство было прожито, и ему на родине пришлось бы работать. За неисполнение требования правительства П. В. сначала посадили в тюрьму, а потом сослали в Архангельскую губернию. Одновременно с П. В. ещё было выслано 5 человек передовых людей из большой партии. Большинство духоборов, питая непримиримую злобу к той части духоборов, которые не поверили тому, что П. В. Христос и старались не допустить его быть вождём, всеми силами старались отомстить им всем, чем могли. Ссылаясь на распоряжение Веригина, бывшего в ссылке, духоборы большой партии собрались все в назначенный день в сиротский дом и самоуправно выбросили из дома всех живущих там людей, не принадлежащих к их партии, и, не смотря на правительство, завладели сиротским домом. Но духоборы из малой партии, узнав об этом, донесли правительству, которое помешало большой партии исполнить приказ П. В., после чего в село Горелое (где был сиротский дом) правительство прислало солдат для охраны сиротского дома от большой партии и для усмирения последней. Солдаты самоуправно брали все продукты от духоборов большой партии. После этого духоборы большой партии прекратили всякое сношение с малой партией; они не здоровались с ними и не разговаривали, и если у кого была жена, не признававшая святости П. В., таких жён прогоняли из дому; пусть они идут в малую партию, хотя бы у них было много детей, а те жёны, которые жили в малой партии и признавали святость П. В., те должны были бежать от своих неверующих мужей в большую партию. Умерших не хоронили на одном кладбище. Духоборы большой партии, ссылаясь на приказание П. В., запирали кладбища и выходили навстречу, когда несли покойника из малой партии, и не пускали их на кладбища. Об этом донесли правительству. Правительство выслало стражников, которые разгоняли духоборов большой партии, карауливших кладбище, ломали замки на воротах кладбища и хоронили покойников.

А у тех мужей из большой партии, которые прогоняли своих жён, правительство приказало оценить их имущество и выдавать на прокорм их жёнам и детям; а тех жён, которые убегали от своих мужей из малой партии в большую, правительство силой водворяло их в семьи. Каждый день были новые разводы мужей с жёнами. Нашлись целые сотни осиротевших детей. Везде были слышны слёзные рыдания и проклятия. Все духоборы со слезами вспоминали мирную и спокойную жизнь, прожитую ими при покойной Лукерье Васильевне.

Духоборы большой партии называли духоборов малой партии жидами и христопродавцами за то, что они отвергли Веригина, а сиротский дом, вместо прежнего названия – город Иерусалим, когда Петра Васильевича не стало там, они стали называть городом Вавилоном, а живущих в нем – халдеями. Таким образом, П. В. поселил вечную злобу между двумя партиями духоборов. Между ними завязалась тяжба из-за сиротского дома и из-за П. В. Дело дошло до суда. Начальство пользовалось их расстройством, брало с обеих сторон и, так как общественные деньги с сиротского дома попали в руки малой партии, то они давали денег больше, чем большая партия, и потому начальство притесняло более большую партию: ставило им правительственных старшин и присылало несколько раз солдат и казаков в виду экзекуции.

Пётр Васильевич приказал большой партии нанять адвоката, который бы защищал их сторону на суде и назначить поверенных. Главными поверенными выступили братья П. В. – Иван и Василий Веригины и зять Веригина – Иван Конкин. В помощь было выбрано ещё несколько человек из среды духоборов. Главные поверенные беспрестанно разъезжали на счёт большой партии. Они проживали бо́льшую часть времени в городе Тифлисе и израсходовали несколько десятков тысяч рублей общественных денег. А адвокаты были наняты с обеих сторон и согласно оттягивали духоборское дело, старались насколько можно больше вытянуть денег с духоборов, так что духоборам большой партии приходилось делать денежные сборы чуть не каждый день. Тогда П. В. приказал духоборам большой партии прекратить дело в суде и отступить совсем от сиротского дома, объяснив им, что сиротский дом только тогда бы был дорог, когда была бы в нём Божия благодать, то есть тогда, когда бы он, Веригин, жил в нём, а теперь он ничего не сто́ит. И все духоборы большой партии охотно согласились забыть про сиротский дом.

Вместе с тем П. В. предупредил духоборов, чтобы они со страхом молились Богу и ожидали каждую минуту того времени, когда он, П. В., будет перечищать духоборов и отделит верующих от неверующих, и верующим дарует вечную радость, а неверных осудит на погибель. Духоборы, вставая утром рано, собирались молиться Богу, а потом разъезжались на полевые работы. Вечером, по возвращении с работы, опять собирались на молитву. Кроме того, каждый у себя дома, стоя на коленях, со слезами молился, чтобы получить награды, обещанные им Петром Васильевичем.

Сам же П. В. половину времени своей ссылки жил в городе Шенкурске, Архангельской губернии. Не видя конца в общественных деньгах, он вёл самый роскошный образ жизни, занимая самую большую дорогую квартиру, и вёл знакомство с богатыми людьми, с уездным исправником и другими. Вокруг него всегда было немало своего народа, например, постоянно жил Василий Объедков, а то приезжали его родные братья и другие его любимцы, и попеременно проживали там... С Кавказа привели ему также трёх самых лучших иноходных жеребцов и хорошую верховую сбрую, седло и другие принадлежности с серебряной отделкой, стоящие несколько сот рублей, и ещё ему отвезли хорошее ружьё, стоящее 150 рублей, и шёлковые одеяла, и много других безделушек. Когда П. В. катался по городу, то все жители города любовались кавказскими рысаками ¹¹. Пётр Васильевич там устраивал всевозможные увеселения и одновременно с этим П. В. присылал посланников и поучительные письма, в которых говорил духоборам, что приблизилось царство Божие и предупреждал духоборов, что путь в царство тесен и труден, усеян тернием и шиповником, но в конце этого пути расстилаются поля вечного покоя, где ликуют ангелы, и потому он советовал духоборам не жалеть своего тленного имения, а отдавать всё во славу Божью. Одновременно с этим П. В. назначил с духоборов денежный сбор стотысячного капитала. Этот сбор он представил духоборам в виде святыни, так чтобы каждый духобор должен был разделить до копейки имеющиеся у него деньги и половинную часть отдать в распоряжение П. В., а кто утаит хоть одну копейку, тот уподобится Лотовой жене и другим богоотступникам. Духоборы со страхом разделили всё до гроша, и набралось денег более ста тысяч рублей. Сначала духоборы думали, что этот капитал заменит 6ывший у них когда-то сиротский дом, то есть, будет служить для поддержания бедных, сирот и калек и так далее. Но на деле вышло совсем не так. Деньги из того капитала расходовались на разные прихоти... Кроме того, родные братья Веригина, и другие его любимцы, разъезжали на эти деньги и много раз ездили к П. В., в г. Шенкурск. Предполагалось, что если его отпустят из ссылки на Кавказ, то он устроит своё постоянное местожительство среди духоборов в Карской области, в селе Терпение, а потому он и приказал своим родителям и двум братьям, Василию и Григорию, переселиться из Елисаветпольской губернии, в село Терпение, где и велел выстроить себе дворец, стоящий несколько десятков тысяч рублей. Деньги же на постройку дворца тратили с упомянутого капитала, так что этого капитала не хватило, и пришлось духоборам делать ещё несколько сборов. Стотысячный капитал у духоборов в каждой губернии хранился отдельно нерушимо, как святыня. Никто из простонародья не имел права прикасаться к нему. Только Веригина фамилия не боялась расходовать те деньги, а потому в Карской и Елисаветпольской губерниях, где были братья и отец Веригина, очень скоро кончили те деньги, а в Тифлисской губернии среди духоборов не было никого из Веригиных, а потому та часть стотысячного капитала, которая находилась у них, уцелела до переселения в Канаду.

Братья Веригина, Иван и Василий, играли роль временных наместников его: Иван среди духоборов в Елисаветпольской губернии, а Василий в Карской области, а к духоборам, жившим в Тифлисской губернии, они приезжали только по временам. Василий Веригин сильнее показывал свою власть над духоборами, во-первых потому, что он грамотный, а во вторых потому, что он много раз ездил к П. В. в Шенкурск и передавал важные распоряжения от него, а потому его духоборы слушали беспрекословно. По его распоряжению духоборы выстроили ему большой дом, в котором он жил со своим семейством, и его родители и брат с семейством, и духоборы доставляли им деньги и продукты – всё, что им было нужно. Василий Веригин разъезжал по сёлам в сопровождении певчего хора, состоящего из девушек и молодых женщин и нескольких мужчин. В то время духоборы пили водку, а потому, куда приезжал В. В., туда доставляли сотни бутылок пива и других напитков. Однажды зять Веригина, Иван Конкин, приехал от Петра Васильевича и передал духоборам, что П. В. советует ночью выходить на поля и молиться там Богу; в особенности не пропускать утреннюю зарю, так как это время Бог раздаёт таланты. Тогда Василий Веригин ещё больше набрал молодёжи и по целым ночам ходили по полям и из этого вышло безобразное распутство. А с теми духоборами, которые говорили против него хоть одно слово, В. В. расправлялся по своему. Вот пример: у одного молодого духобора, Василия Ремезова, жена была в хоре певчих. В. В. постоянно брал её с собою собирать таланты и всюду возил с собою. Однажды В. В. собирался ехать по сёлам и приказал, чтобы жена Ремезова ехала с ним. Но Ремезов сказал жене своей, чтобы она не ехала с В. В., потому что он понял, что В. В. ведёт развратную жизнь. Об этом донесли В. В. Он рассердился и приказал жене Ремезова собираться и ехать с ним помимо воли мужа, а у самого Ремезова приказал связать назад руки и привязать крепко спиной к задку кавказского фургона и приказал гнать быстро лошадей по мёрзлой пашне. Ремезова так сильно трясло, что он кричал, сколько было сил, а после той расправы он почувствовал внутри себя сильную боль, от которой мучился около двух лет и, попав в тюрьму за сдачу ополченского билета, там помер... Так же В. В. поступил со стариком Горьковым и со многими другими.

Не меньшею властью пользовался зять Веригина, Иван Конкин. Он всё то время разъезжал всюду на счёт большой партии. Его Пётр Васильевич посылал путешествовать с поляком Ясинским по Сибири до Владивостока. В то время в Сибири не было железных дорог, а потому путешествие Конкина и Ясинского стоило духоборам несколько тысяч рублей.

П. В. ожидал каждую минуту, что правительство его отпустит на волю, но правительство и не думало его отпускать. Когда кончился срок его ссылки, то ему ещё прибавили.

В то время в руки Петра Васильевича попали книжки последнего сочинения Льва Николаевича Толстого, где было написано о преступности войны и об отказе от воинской службы. Это чтение сильно повлияло на П. В. Он сразу сократил свою роскошь, и все приказания его духоборам получили другое направление. П. В. вполне основывался на учении Л. Н. Толстого, но только всеми силами старался показать людям, что это он сам выработал себе такие понятия ¹². Пётр Васильевич по своей природной натуре очень далёк от человеколюбия, но на языке он старался показать себя человеколюбивым. Он передал духоборам повеление, чтобы они все оставили пить водку и курить табак, через недолгое время он передал, что нельзя лишать жизни человека и животных, а потому он приказал не употреблять в пищу мяса. Но ему было мало того, что он передал духоборам из учения Л. Н. Толстого, ему ещё хотелось самому придумать что-либо новое, чего ещё никто никогда не делал. Он приказал духоборам, чтобы никто из молодых людей обоего пола не вступал в брак, а находящимся в супружестве велел изменить образ супружеской жизни, то есть, жить с жёнами, как брат с сестрой. Этим он доказывал чистоту брака и непорочность души, приказывая духоборам очиститься и приготовить себя для встречи Христа, указывая на десять дев в евангельской притче. Но из этой его затеи ничего хорошего не вышло, кроме того, что духоборы большой партии разделились надвое: половина духоборов совсем отказалась от П. В. и отвергла и те его приказания, где он не велел пить водку, курить табак и есть мясо, а потому эту половину Веригины называли «мясниками». Это те духоборы, которые живут и теперь на Кавказе. А другая половина духоборов пыталась исполнять этот приказ П. В., но картина получилась очень печальная. Они, подозревая один другого в этом преступлении и угрожая великим грехом, до того доходили, что многих молодых людей вызывали на преступление. Тогда духоборы увидели, что приказ П. В. для них непосилен, а потому большинство духоборов, состоящих уже в супружестве, оставили сей приказ без последствий, но большинство молодых не вступали в брак; все готовились для встречи Христа по слову П. В. После того Пётр Васильевич ещё много передал духоборам новых неслыханных ими наставлений. Все посланники, приехавшие от П. В., рассказывали, что он говорит, что «вы, духоборцы, род избранный, истинные христиане, должны оставить всё своё тленное нажитие. Вы не должны физически трудиться, а как истинные христиане должны работать духом, то есть, проповедовать евангелие, а стол с яствами сам по себе будет представлен вам. На земле всего так много, что можно сто лет не работать, и тогда земля обновится и даст обильный плод, так что без труда можно будет питаться. Истинные христиане не должны держать у себя денег. Раз на них изображение кесарево, то до́лжно их отдать кесарю», – говорил П. В. А ещё П. В. советовал духоборам дать свободу всему существующему, то есть, освободить животных от работы, пустить их на свободу. Он попятился на семь тысяч лет назад, советуя духоборам взойти в первобытное состояние, жить так, как жили Адам и Ева. При этом разъяснил, что люди извращают свою природу тем, что носят одежду и употребляют в пищу более культурное произведение, при сём высказывая свои мнения, что пища человека должна быть воздух, вода, фрукты и овощи, и в заключение говорил, что если бы люди жили согласно его теориям, то могли бы бежать так быстро, как белка, и могли бы переплывать большие реки, как животные, а также рассказывал духоборам, как он пробовал есть мох, которым питаются северные олени и говорил, что он ему показался вкусным: значит, можно питаться диким мхом. Всё, преданное В. П., духоборы все эти его наставления очень близко принимали к своему сердцу и считали себя обязанными во что бы то ни стало исполнить всё, что говорил им П. В. После всего этого П. В. передал духоборам наставление из учения Л. Н. Толстого; посоветовал всем молодым духоборам отказаться от военной службы и к тому же прибавил из своего соображения: приказал духоборам сжечь имеющееся у них оружие. Духоборы, ещё будучи в расселении, пытались выполнять новые заповеди Петра Васильевича. Многие переставали работать и бросали есть молоко, яйца, мёд и даже чай, от чего многие из них поослепли и болели. В то время их застало переселение в Канаду, и они дали себе обещание, чтобы в Канаде исполнить все начатые ими новые веригинские заповеди. Незадолго перед этим П. В., по распоряжению правительства, перевели из Архангельской в Тобольскую губернию, в село Обдорск. В Обдорске П. В. жил немного скромнее, даже иногда пробовал учиться работать, о чём очень много писал духоборам. Правительство не позволяло духоборам приезжать в Обдорск к П. В., и потому П. В. в то время рассылал очень много писем к духоборам и посторонним людям, в которых говорил более о духовном самосовершенствовании, и в каждом письме он высказывал всё новые свои теории, которые, не испытавши на себе, он приказывал исполнять духоборам. Он часто писал, не замечая, сам против себя, то начинал отвергать грамотность, находя, целый ряд вредных последствий от грамоты, а в других письмах пишет, что он очень рад, что в Канаде обязательное обучение грамоте. В одном письме он пишет, что христиане не должны физически трудиться, а в других письмах он пишет, что где бы ни был человек, он должен трудиться. Вместе с тем П. В. в своих письмах хотел показать, что он образованный; для этого он руководствовался словарём русских и иностранных слов, употребляемых образованными людьми, а потому его письма были для духоборов не совсем понятны. Часто случалось, что написанное им иностранное слово, они понимали в обратном смысле или же совсем не понимали. П. В., перед отъездом духоборов в Канаду, вздумал назвать духоборскую общину – христианской общиной всемирного братства, не испрашивая об этом согласия духоборов. Он писал всюду письма, что духоборы получили новое название, а уж после известил об этом и духоборов. Некоторые из духоборов, как более развитые, сомневались в этом названии; говорили, какое же тут всемирное братство, если мы не имеем права говорить «здорово» нашим братьям духоборам и даже родственникам, по приказанию того же П. В. А другие говорят: «Не наше дело: Христос на престоле сидит и всё новое творит».

Ещё в то время, когда отказавшимся от службы духоборам объявили ссылку в Сибирь, то многие из их жён, желая облегчить положение своих мужей, заявили своё желание идти в Сибирь вместе с мужьями, но мужья им посоветовали не ходить, пока они не узнают, можно ли жить в Сибири с семействами. Будучи в Якутске, духоборы узнали из писем, что кавказские духоборы переселяются в Канаду, тогда все ссыльные решили посоветовать своим жёнам не уезжать в Канаду и чтобы желающие приехали к ним в Сибирь. Для этого они решили из среды своей послать человека познакомить жён с сибирскою жизнью, и чтобы этот человек по пути непременно заехал в Обдорск к П. В., посетил его и узнал его мнение по этому вопросу. Поездка эта угрожала опасностью в том, что ехать приходилось без разрешения правительства и без паспорта, а потому каждую минуту надо было ожидать, что задержат и – снова тюрьма, и одиночная ссылка в более отдалённые места Сибири.

По назначению общества, ехать пришлось мне. В Обдорске пароход остановился в 9 часов вечера. Берег, где собралось много народу для встречи парохода, был освещён фонарями. Я ещё с парохода увидел Петра Васильевича. Я, сойдя с парохода, пошёл ближе и дал ему понять взглядом, и он догадался и пошёл за мною. Отойдя дальше от парохода, мы поздоровались и пробыли вместе почти всю ночь. А днём нам нельзя было сходиться вместе: меня бы сейчас арестовали, а потому днём, для отвода глаз полиции, я занимался разными делами: как будто покупал рыбу и проч., а по ночам мы сходились с П. В. Всего пять ночей провели в поле в разговорах о жизни. Один раз вечером я был на квартире у П. В., пил чай. Он показал мне столярный инструмент и токарный станок и рассказал мне, что он работает столярную работу. Правда, до моей встречи с П. В., я имел хорошее мнение о нём. Я думал, что он во время своей долголетней ссылки выработал себе хорошие качества, и будет служить примером для духоборов, находящихся под его влиянием. Но при разговоре с ним, я увидел в нём самого обыкновенного и самого гордого человека. Весь его разговор состоял из слов «я», «я думаю», «я соображаю», «я советую», «я делаю», «я приказываю», «я понимаю» и так далее. На все страдания, которые претерпели духоборы, П. В. смотрел равнодушно. Когда я ему рассказал всё, что пережили духоборы за это время, то его это нисколько не тронуло. Он только сказал: «Я уж знаю это. Что же, надо терпеть», и опять начал продолжать свой разговор. Потом я ему рассказал, какие вредные последствия получились от воспрещения духоборам вступать в брак; тогда П. В. задумался и потом сказал мне: «Если тебе удастся проехать на Кавказ к духоборам, то передай им моё слово, что теперь можно вступать в брак». П. В. был согласен с общим мнением всех ссыльных, пригласить желающих жён в Сибирь к мужьям. Он рассказал мне, что он уж писал своей жене, чтобы она приехала к нему в Обдорск, но правительство почему-то не дало ей паспорта. «А потом, – он говорит, – скоро кончается срок моей ссылки, тогда я заеду, возьму свою жену, и поеду в Канаду к духоборцам, и там буду вести самый простой образ жизни: буду иметь скромный домик, и пару рабочих лошадей, и одну корову и буду работать, как все братья. Трудолюбие и простота будут служить полезным примером для духоборцев». И потом П. В. рассказал мне тот порядок, который он хочет восстановить в жизни духоборов в Канаде. Он говорил: «Я хочу, чтобы духоборцы жили общиной, но только община должна быть основана на свободных началах. Каждая пара – муж и жена – должны иметь свой домик и пару рабочих лошадей и одну корову. Это хозяйство должно находиться в их распоряжении, а приплод скота и лошадей должны находиться в общем табуне и считаться общим, а полевые работы должны производиться сообща, а смолоченный хлеб до́лжно разделять на едока, и сено делить на лошадей, а корм для общего скота до́лжно приготовлять обществом, и все доходы, которые будут получаться от общего скота и от оставшегося от раздела хлеба и сена, должны находиться в общей кассе. Сёла должны состоять не более 50 домов. На улицах до́лжно рассаживать деревья и сёлам должны давать христианские названия». И потом сказал мне: «Вот все эти мои слова передай духоборцам, пусть они так устраиваются». Однажды я вышел на берег и увидел П. В. на берегу, стоящего с книжкой в руках, и тут же на берегу один старичок продаёт рыбу. Я подошёл к старику и спросил его, откуда он житель. – «Здешний, из села Обдорского», – ответил старик. Тогда я спросил: «Что это у вас за человек», указывая на П. В. А старик говорит: «Это Пётр Васильевич Веригин». – «Кто он такой и откуда житель?» – говорю я. – «А кто его знает. Его откуда-то издалека правительство прислало сюда для наказания. Его называют духобором, а кто – политическим. Я настоящего не знаю его чина, кто говорит, что он из князей и будто у него есть много людей», – говорит старик. – «А как он живёт, наверно, пьянствует?» говорю я. – «Нет, я никогда не видел его пьяным. Он держит себя прилично», – говорит старик. – «А что значит, по-твоему, прилично», – говорю я. – «Да что всегда чисто вымывается, хорошо одевается и аккуратно волосы причёсывает и т. д.», – говорит старик. – «А чем он более занимается» – говорю я. – «Да ходит гулять с книжкой в руках; то на горку выйдет, на берег сойдёт, сядет на лодку, покатается по реке, то разговаривает с кем-либо, то с миссионерами спорит. Вот его занятие!», – говорит старик. – «А что он работает что-нибудь?», – говорю я. – «Какая нужда Петру Васильевичу работать. Что, у него денег не хватит, что ли». – «Как не работает? Я сам видел в его столярной инструмент, и он говорит, что он работает столярную работу», говорю я. – «А что вы думаете, что Пётр Васильевич работает для заработка?» – «А для чего же?» – «Да для аппетита поработает час или два, чтобы больше поесть, вот и вся работа П. В.», – говорит старик. – «Но всё-таки ему плохо жить здесь», – говорю я. Старик засмеялся и говорит: «Дай Бог, чтобы мне и моим детям так плохо было жить, как живёт П. В. Нам и на Пасху не приходится пожить так, как П. В. живёт всегда. Его жизнь лучше царской. Вот у нас есть купцы Карповы. Они очень богаты: пароходы свои имеют. А и то они всегда заняты делами и заботами, или хоть сказать и священник: он тоже постоянно занят разными делами – то похороны, то свадьба, то в семействе какие недостатки. А П. В. от всего свободен. Поел, да и на прогулку». – «А что, он ведёт знакомство с деревенскими женщинами» – говорю я. – «Разве П. В. станет знакомиться с бедными женщинами», – говорит старик. – «А с кем же?», – говорю я. – «Да с дочерью нашего священника и другими богатыми барышнями, купчихами», – говорит старик. – «А откуда же он деньги берёт?», – говорю я. – «Этого я не знаю, откуда, а только знаю, что почти каждую почту он получает деньги». – «Но всё-таки ему здесь скучно жить», – говорю я. – «Да разве здесь скучно? Село Обдорск настоящий город: около 10 лавок, 2 церкви; всегда тут много разного народу и зимой здесь бывает ярмарка – за 1000 вёрст съезжаются. Из Москвы купцы приезжают покупать пушнину. Да вы взгляните на него, какой он жирный. Небось, если бы плохо или скучно ему было, то шея не перевисла бы через воротник», – говорит старик почти раздражённым голосом. Очевидно, я надоел ему с вопросами. Я пошёл от старика с мыслью, что П. В. работает для аппетиту, и представилась предо мной картина наших братьев, голодающих в Якутской юрте. Они бы рады поработать, чтобы аппетиту не было, и думаю, почему бы П. В. не послать лишние деньги тем, у кого аппетит слишком большой, а хлеба нет.

Пароход приготовился к отъезду. Тогда я пошёл и попрощался с П. В. и тронулся в путь. Приехал в Ясную Поляну. Побыл четверо суток у Л. Н. Толстого, отдохнул от долгой поездки и потом на поезде доехал до Владикавказа, а далее на лошадях по Военно-Грузинской дороге через Казбекский хребет и спустился к городу Тифлису, где наши братья духоборы жили в расселении по грузинским аулам. Первая партия духоборов уж уехала на остров Кипр, а остальные собирались к отъезду в Канаду. Уж брали заграничные паспорта. Я сначала поехал в Карскую область и, по просьбе П. В., я заехал к его родителям, передал привет им от всех их сыновей. Ночью тайком собралась сходка духоборов из каждого села по одному человеку. Я передал всем от всех ссыльных привет и их желание пригласить желающих жён в Сибирь к мужьям, а потом передал от П. В. разрешение вступать в брак и рассказал весь порядок, который П. В. хочет установить в жизни духоборов в Канаде. Потом я поехал к расселённым по Горийскому уезду, где были и мои родные. Там я передал всё то же, что и в Карской области. На другой день я услышал, что уже совершилось несколько браков. Я находился среди духоборов самым скрытным образом. Только ночью я видался с людьми, а днём я сидел под крышей дома, где жили мои родные. Отец и мать мои были очень стары. Приезд мой принёс им более печали, чем радости, потому что только приехал и опять собирался уезжать. Мать моя была больная и как раз в то время заболела сильнее и померла. Я попрощался уже с мёртвой матерью и со всеми родными и поехал обратно в Сибирь, в Якутскую область, на Нотору, где жили наши ссыльные братья. Ехал я 18 дней. Когда я приехал на Нотору, то я нашёл своих братьев духоборов уж не в Якутской юрте с ледяными окнами. Они теперь зимовали в большом деревянном тёплом доме, с кухней и русскими печами и другими удобствами. Это всё они построили за прошлое лето. У них было запасено необходимых продуктов на всю зиму. За это время они приобрели себе пять пар рабочих лошадей и более десяти коров; построили русскую баню и жили, хотя не в полном довольстве, но много лучше прошлогодней зимы. Одна половина людей из них была на заработках. Я передал им привет от всех закавказских духоборов и сообщил им, что жёны ихние пообещались будущей весной приехать к ним на Нотору, а также передал привет от Петра Васильевича и сообщил, что он разрешил всем духоборам есть рыбу и вступать в брак и всё, что П. В. передал кавказским духоборам.

Духоборы жили на Ноторе. С помощью заработков они несколько улучшили своё положение. Они стали хоть понемногу намолачивать своего хлеба, развели больше коров, с которых пользовались молоком, сажали картофель, завели более 20 лошадей, а потом построили кузницу и конную мельницу, так что жить было можно. Но положение ихней жизни изменилось тем, что братья Веригины послали прошение губернатору, прося позволить им переехать к своим братьям на Нотор. Просьба их была уважена. Они, как только приехали на Нотор, сразу стали оказывать свою власть; распоряжались каждый по своему и расстроили всех ноторских духоборов и рассорились сами между собою. Василий с Иваном завели между собою такую злобу, что не могли смотреть друг на друга. Но Василий одержал победу над Иваном, уступил и сам уехал в скопческое село. Все ноторские духоборы до крайности опечалились поведением братьев Веригиных. Они радовались сначала, когда ожидали их. Они думали, что братья Веригины ободрят их своим присутствием, но вышло как раз наоборот. Братья Веригины не хотели работать так, как работают все, да и не хотели пить кирпичный чай без сахару и есть ту скудную пищу, какую едят все ноторские духоборы. Они хотели пользоваться отдельно, несмотря на то, что старики и малые дети пользовались наравне со взрослыми. Ноторским духоборам такие требование братьев Веригиных настолько были противны, что они не могли терпеть. Они заявили братьям Веригиным, что они совсем не признают их за управителей, а только за равных себе братьев, а потому должны работать все одинаково и пользоваться все одной пищей и всем, что они имели. Но Василий Веригин, несмотря на такое заявление, требовал от духоборов подчинения, а в противном случае грозил кулаком.

Мы уж раньше сказали, что все братья Веригины очень сильны физически и способны драться так, что двое или трое они могут переколотить десятки людей, да и духоборы не того настроения, чтобы драться – они скорее бросят своё нажитое и уйдут. Такой уж был случай. Василий Веригин так исколотил Петра Светлищева за противоречие, что тот был несколько времени болен. Тогда все ноторские духоборы, видя такое самоуправство, начали один за другим удаляться из Ноторы. Одна партия, семь человек, взяли часть скота и лошадей и начали устраиваться жить отдельно, отойдя с версту в сторону, а другие совсем бросили всё, что приобрели, и уходили, кто куда попало, зарабатывая себе пропитание.

Так и разбежались почти все ноторские духоборы. Остались только старики да несколько человек молодых, которые видели себя неспособными прокормиться с семейством посторонним заработком. Да благо то, что на Ноторе общими силами было приобретено всего столько, что оставшимся там духоборам вполне можно было прожить без недостатку. Они сеяли для себя достаточно хлеба; скота у них расплодилось столько, что они часть продавали, за что покупали себе одежду и другие вещи, а братья Веригины сделались там полными хозяевами и повелителями. А те духоборы, которые разбежались с Ноторы, стали просить правительство, чтобы им дали землю вблизи города. Но в этом им отказали, а отвели им землю 200 вёрст от города, на реке Амга, где они основали себе село Отрадное и там, с горем пополам, строили себе дома, и сеяли хлеб, и косили сено и жили так же, как и Прохладинские – то дома, а то на заработках. Никто из духоборов не думал навсегда устраиваться жить в Якутске, а все питали надежду на то, что скоро их освободят, и они поедут к своим родным и знакомым в Канаду. Радостная встреча с родными у всех стояла перед глазами; они только и думали об этом, а потому и жили так, как кому придётся. Некоторые писали своим родным в Канаду, описывая своё тяжёлое положение, а родные извещали об этом всех канадских духоборов, которые считали своим долгом пособить нуждающимся деньгами, хотя они сами жили очень бедно, но всё-таки из последних денег собирали со всего общества несколько раз по несколько сот, в иногда и по тысяче руб. денег для поддержки якутских бедных духоборов. Они не хотели посылать собранные деньги каждому отдельно, а сочли за лучшее посылать всем вместе, чтобы там общество распределило тем, кто более нуждается, и все эти деньги посылались на имя братьев Веригиных или же на имя Григория Зиборова, с передачей Василию Веригину. Так, все деньги, присланные в разное время, попадали в руки братьев Веригиных, которые получали их и пользовались ими сами, не давая никому, даже и больным старикам. Григорий Веригин, получив несколько сот с этих денег, секретным образом убежал из Якутска в Канаду. А Василий Веригин, получая эти деньги, открыл торговлю на Ноторе. Он приезжал в город Якутск и накупал сахару, чаю, табаку, ниток, иголок и всякого мелкого товару и всякой материи, и продавал там якутам и своим братьям. Да торговля его не вышла, он роздал весь товар якутам в долг. Но якуты бедны, денег нету. Он собирал с них то маслом, то рыбою. Половину собрал, другая половина так и осталась на якутах.

Зять Веригина, Иван Конкин, тоже просил губернатора, чтобы позволил ему приехать на Нотор к своим братьям. Ему тоже уважили. Вскоре Конкин со своим семейством приехал на Нотор. Он тоже сразу стал доказывать своё знание. Он начал поучать духоборов правильной христианской жизни, уча быть покорными, терпеливыми и послушными. Только говорил, а работать ничего не хотел и приказывал своей жене, чтобы она ему приготовляла пищу отдельно и получше. Но два распорядителя не ужилось долго. Скоро между Конкиным и В. Веригиным завязалась борьба и беспрерывное ругательство. Каждый из них доказывал своё высокое звание и достоинство. Оба они гордились, что они высокой природы, до того, что стали друг другу грозить кулаками, и дело доходило почти до ножей. Тогда ещё несколько стариков ушли с Нотора. Осталось только два старика – Михаил Попов и Николай Малов. В. Веригин – победил и Конкина, так что Конкин стал просить губернатора, чтобы позволил ему обратно уехать в Олекму. Вернувшись в Олекму, он подал прошение министру внутренних дел, в котором просил уволить его из ссылки в Канаду. Просьба его была уважена, он скоро уехал в Канаду.

А Василий Веригин продолжал полновластно управлять Ноторским посёлком не только словами, но и руками. Он не щадил ни молодых, ни стариков. Однажды он переколотил двух стариков только за то, что они осмелились попросить его, чтобы он не сманивал жену от молодого духобора Петра Попова, у которого было двое детей. Он осердился и, схватив попавшиеся ему под руки вилы, начал бить стариков по чём попало. Одному из них, Михаилу Попову, перебил руку, а за Петром Поповым гнался целую версту, но не мог догнать. Такие примеры Василия Веригина и Ивана Конкина очень вредно отозвались на многих молодых духоборах, в особенности на тех, которые, по их научению, отказывались от службы, за что и попали в Якутскую область. Они, надеясь на своих учителей, всегда ожидали от них поддержки, и вдруг, увидав такие злодеяния, они сразу приходят в отчаяние. Увидав себя раз обманутыми, после не хотят верить, хотя бы кто говорил и правду, и таким образом некоторые низко пали, подвергаясь некоторым порокам.

В последний раз было прислано из Канады 1000 рублей денег на имя Григория Зиборова. Тогда всё общество сибирских духоборов предупредило Зиборова, чтобы он не отдавал присланных из Канады денег В. Веригину, потому что решили сами распределить, дать тому, кто более нуждается. Дали всем дряхлым старикам по 50 рублей, а тем старикам, которые немного помоложе, – по 25 рублей, и тем молодым, которые были больные, дали, смотря, сколько кому надо, и небольшую часть, оставшуюся от этих денег, рассчитали всем поровну. Всех братьев Веригиных наделили наравне с другими. В. Веригин за это очень осердился и ругал всех без разбора и угрожал тем, что он напишет об этом Петру Васильевичу. «Тогда вас не примут в общество духоборцев», так говорил В. В. Так и вышло, что В. В. писал жалобу П. В. на всех сибирских духоборов, говоря, что все сибирские духоборы мерзавцы, самовольники, не признают никого старше себя и даже самого П. В. признают за обыкновенного человека, за равного себе брата: их не следует допускать в канадскую общину. Они будут смущать и канадских духоборов.

В последнее время, когда были беспорядки по всей России, братья Веригины распродали имевшееся у них на Ноторе имущество и переехали в город, ожидая свободы.

С наступлением весны приехали в Канаду духоборы. Они стали рассматривать те места, которые правительство определило им под поселение. Каждое село выбрало себе место. По совету П. В. они строили села не свыше 50 домов в каждом и давали им христианские названия. В тех местах, где селились духоборы, есть много рек с рыбой. Духоборы строили села вблизи рек и все недостатки в пище они пополняли рыбой. Те люди, которые устраивали духоборов, заявили им, что все те деньги, которые жертвовали им добрые люди, а также и те деньги, которые канадское правительство давало им в виде бонуса ¹³, скоро кончаются, а потому советовали духоборам зарабатывать самим себе пропитание. Некоторым духоборам такое заявление показалось странным, потому что они думали, что эти люди по воле П. В. всегда будут служить им, но видя, что это не выходит, они поневоле принялись за работу. Но эти люди всё-таки пособляли им: находили для них работу и служили им переводчиками и делали всё, что от них зависело. Первые годы жизнь в Канаде духоборам показалась очень трудной. Не зная тамошних порядков и наречия, им пришлось исполнять самую тяжёлую работу и получать дешёвую цену. И в домашности они терпели недостатки. Им приходилось на себе возить лес на постройку домов и даже приходилось на себе пахать, а так как почти все мужчины уходили на заработки, то все эти работы приходилось делать женщинам. Такие трудности им пришлось переживать около трёх лет. За это время они несколько раз начинали жить сообща, по слову П. В., но у них не выходило, и они начинали жить каждый по себе. Так и жили одни сёла сообща, а другие – всяк себе, и работали все изо всех сил, оставляя дома только стариков, женщин и подростков, которые управляли домашними работами, а все настоящие работники на всё лето уходили на заработки. Познакомившись с канадским наречием ¹⁴ и порядками, они стали работать легче и плату получать больше, а потому все духоборы за это время много улучшили своё положение. Они построили каждый себе дом и купили себе рабочих лошадей и быков, завели коров, завели необходимые земледельческие орудия и начали сеять хлеб и косить сено, так что жить им стало возможно. В таком направлении они бы скоро пережили всякую нужду. Да помешало им то, что П. В., находясь в Обдорске, присылал им письма, в которых извещал их, что скоро кончается срок его ссылки, и тогда он приедет в Канаду и будет жить с ними. Приезд П. В. духоборам казался самым большим делом, которое закрывало всё остальное. Они боялись его приезда, потому что не исполняли в точности его заповеди. Они говорили друг другу: «как мы встретим своего господина, когда не исполнили, что он приказал нам. Ведь, он говорил нам, что истинные христиане не должны работать, они только должны проповедовать евангелие, а мы вот теперь душимся над работой. Он также говорил нам, что христианин не должен иметь у себя денег, кесарева изображения, потому что деньги есть зло, а мы вот теперь за деньгами гоняемся. Он приказал нам дать свободу всему существующему, а мы мучим скот, работаем на нём и рвём ему рты удилами и выдаиваем молоко из коров, отнимаем пищу от телят. Мы этого не должны делать. Мы должны питаться фруктами и овощами. Мы должны жить, как жили первые люди, Адам и Ева. Они ведь не имели себе одежды, и Бог согревал их, а мы сдираем с животных кожу и одеваемся сами ею. Вы помните, братцы, как нам было сказано о десяти девах. У пяти дев светильники горели. Они вышли навстречу Христу, а у других пяти не горели светильники. Это мы сами. У нас не горят светильники. Как же мы идём навстречу Христу? Вот скоро Христос явится и застанет нас спящими. Тогда мы погибли».

Вожаком по этому делу явился один из любимцев П. В., Иван Пономарёв. Он ездил когда-то к П. В. в Шенкурск и передавал от него наставление духоборам, а потому он себя считал выше других. Человек он совсем безграмотный и умственно неразвитой. Научился только повторять слова П. В. В помощь ему явился другой, Николай Зиборов (тоже неграмотный). Вот они и начали внушать всем духоборам, что пришло то время, которого мы давно ожидали. «Это-то и есть разделение и перечищение, о котором говорил нам наш повелитель. Кто теперь бросит всё своё тленное нажитие и пойдёт навстречу Христу, тот освободится навечно от работы и будет жить со Христом в вечной радости; а кто останется на месте, тот вечно будет душиться над работой, так и погибнет в непослушании». Так говорил Пономарёв: «я сам слышал от нашего повелителя, когда я был в Шенкурске, что придёт время, пройдёт большая река, и вы бросайтесь в ту реку. Я ловец добрый, спасу вас. Вот, братцы, я бросаюсь в реку первый, и вы за мною. Это и есть та самая река. Очистите себя от всякой скверны, и пойдём и встретим Христа».

Почти четвёртая часть духоборов поверила этому, и начала готовиться к встрече Христа. Не стали стричь волосы и брить бороды, перестали есть рыбу, яйца, масло, молоко, мёд и даже чай. Кроме хлеба и сырого картофеля, ничего не ели. Они собрали все имеющиеся у них деньги и сдали их канадскому правительству; а весь скот, который у них был, согнали в одно место и пустили его на свободу; сбросили с себя одежду, которую они считали грешной: во-первых, кожаную обувь и овчинные шубы, потому что нельзя сдирать кожи с животных; высыпали перья из подушек, потому что нельзя выдёргивать перья с птиц; поотрывали с одежды пуговицы и железные крючки, потому что нельзя людям работать на заводах и фабриках; бросили всякую работу. Собравшись все вместе, пели, читали и другим проповедовали евангелие и собирались в поход. Раньше, чем идти в поход, они сочли за нужное обойти все сёла и попросить всех оставшихся духоборов, чтобы и они пошли с ними. Обойдя все сёла, пошли потом по направлению к югу. Малых детей и больных и дряхлых стариков они несли на себе или везли на тележках.

Всё это происходило осенью, когда мороз прихватывал по утрам. Они ночевали в поле в соломе или где попало под открытым небом. По ихнему расчёту, П. В. должен скоро встретиться с ними, идущий босыми ногами, в одежде без пуговиц и без крючков, с длинной бородой и волосами. И действительно, П. В. должен бы встретиться с ними, но только он на пути заехал в Англию и прогостил две недели у Чертковых. Напрасно Пономарёв и Зиборов уверяли всех идущих духоборов, что не нонче, так завтра они встретят Христа. Но Христа всё не было. Пономарёв и Зиборов объясняли, что потому Христос не является, что не во всех людях есть вера и что люди взяли с собою вещи, которые не до́лжно брать, и начали пересматривать друг друга и нашли, что у многих были ножи, и часы, и иголки и другие металлические вещи. Всё это отобрали и бросили на дорогу и опять пошли дальше. Кормились они тем, что собирали по полям колосья хлеба и срывали засохшие ягоды с шиповника, а некоторые ходили по английским фермам, просили хлеба и картофеля. Холод с каждым днём увеличивался. Канадское правительство, получив принесённые духоборами деньги, послало людей собрать весь скот, пущенный духоборами на свободу, и продало его, а деньги держало у себя. Потом правительство, видя, что духоборы не останавливаются, идут в зиму, сами не зная куда, стало останавливать их. Но духоборы никак не соглашались воротиться назад. Потом правительство силой отделило от них женщин, детей и больных и немощных стариков и поместило их в казённом доме в городе Йорктон. Мужчины всё продолжали идти. Потом и мужчин силою посадили на поезд и привезли в Йорктон, а оттуда препроводили каждого в своё село. Туда же доставили женщин и детей, водворив их в свои дома. Но они всё-таки не хотели ничего работать, собирались по нескольку человек вместе и сидели, пели, всё ожидали Христа. Тут наступила холодная зима. Правительство за те деньги, которые получило за проданный скот, покупало им продукты и нанимало людей, которые доставляли им всё, возили дрова и топили печи. А другая, бо́льшая половина духоборов жила по-прежнему: работали, ели и кормили скот и имели деньги. Но все они со страхом ожидали приезда П. В., потому что они не знали, к кому он придёт: к ним или к свободникам. Они думали, может и на самом деле П. В. придёт разувшись, с длинными волосами, как ходят свободники.

В то время родные П. В. получили телеграмму, что П. В. на днях приедет. Тогда несвободники послали людей ему навстречу и через несколько дней П. В. приехал в село Отрадное, где жили его родные. Об этом узнали все духоборы. Несмотря на то, что П. В. предупредил всех духоборов не приезжать для встречи его, потому что он сам скоро поедет по всем сёлам и по-видит всех, всё-таки люди двинулись со всех сторон, свободники и несвободники. П. В., ещё будучи у Чертковых, из газет узнал, что духоборы свободники идут ему навстречу, а потому, когда он глянул по народу и увидел свободников с отпущенными волосами и бородами, одетых в простую ветхую одежду и обутых в лапти, сплетённые из шнурков или совсем босыми, исхудавших от слабой пищи и измученных долгих походом, который они совершили ради него, то он ясно сознал, что это выросли плоды посеянного им, но вкушать плодов своей науки он не захотел; они ему показались невкусными. Он гораздо охотнее и веселее смотрел на стоящих с другой стороны несвободников, где стоял хор певчих, состоящей из молодых мужиков, и женщин и девушек. Они были прилично одеты и устремили на него свои весёлые взгляды. Туда голова его невольно поворачивалась. Сам же П. В. был одет, как российский богатый купец, во всё новое и дорогое. На ногах у него были кожаные русские сапоги, а на голове бобровая шапка с верхушкой из лисьих лапок. Кроме того, у него был дорогой кожаный тулуп. Он был чисто вымыт и причёсан, нисколько не похож на свободников. Несвободники были рады, что П. В. носит кожаную одежду, которую и они носят. Но свободники, увидав так одетого П. В., очень сильно опечалились, а некоторые из них стали терять веру в него.

П. В. не нравилось то, что духоборы разделились на две партии. Он боялся, как бы какая партия не вышла из его подчинения. Он придумывал, как бы соединить их. Он счёл за лучшее потешить словом обе партии и заставить жить всех вместе. Он поблагодарил свободников за то, что они так горячо веруют ему, и что они бросили всё и пошли встречать его. Потом он сказал им: «вы шли встречать Христа. Вот Христос вам явился, и мир воротился теперь. Идите в свои дома и живите, работайте и добывайте себе пропитание». А несвободников он поблагодарил за то, что они с радостью встретили его, и за то, что они работали и не ходили ему навстречу со свободниками. Оба вожака свободников, Пономарёв и Зиборов, и большая часть свободников послушали П. В., постриглись, побрились и начали работать и есть, как сказал им П. В. Но из числа свободников небольшая часть нашлась самостоятельных людей, которые не хотели так дёшево бросить все свои труды и самопожертвование, которое они проявили ради П. В. Им показалось очень обидно то, что в П. В. вышла измена, а потому они заявили П. В. так: «мы принимали все твои поучения, как заповеди от Бога и старались их исполнить, не щадили своей жизни. Мы знаем, что заповеди Божьи неизменны вовсе, а почему же ты изменяешь свои слова? Или ты только шутил над нами? Разве наша жизнь дана тебе для потехи? Нет, мы не хотим быть изменниками. Мы будем продолжать своё дело, только уж не по твоему приказанию, а согласно требованию нашей совести».

П. В., видя, что таких людей мало, не обращал на них внимания. Он думал, что они скоро покорятся ему, хотя поневоле. П. В. увидел себя отовсюду окружённым преданными ему духоборами, в которых он нашёл своих неизменных слуг, а потому он без всякой опасности на это время забыл все свои теории и духовное самосовершенствование, которые он придумывал, когда был в ссылке. Он вдруг очутился в положении тех татарских князей, которым он с малолетства подражал... Он мог быть уверен, что все эти люди – мужчины, женщины и девушки – находятся в полном его распоряжении. Прежде всего, он приблизил к себе свою родственницу, родную внучку его старшего брата Ивана – Настасью Голубеву, которую постоянно держал при себе. А потом ему встретились ещё красивые девушки. А потом, в сопровождении певчего хора и всех этих девушек на трёх больших санях, он начал разъезжать по всем духоборским сёлам, известив каждое село, в который день ожидать их. В том селе собирались все люди и выходили за село с пением и встречали дорогих гостей. И все эти люди окружали с пением тот дом, где находился П. В. со своей свитой. П. В. был очень весел и много говорил о том, как он хочет устроить новую жизнь. Он осматривал всё, что имели духоборы. В тех сёлах, где духоборы жили сообща, он видел общие большие конюшни и сказал: «мне уже надоела эта казёнщина. Мы так не будем жить, а мы будем иметь каждый себе пару рабочих лошадей и одну корову, а только работать будем сообща». Много хорошего П. В. обещал духоборам. Они были очень рады. С таким торжеством П. В. объехал все духоборские сёла. Везде его встречали и провожали, и все со вниманием следили за каждым его словом и движением. А потом он возвратился в дом своих родных. Дом не большой, состоял из двух половин. В одной половине помещался брат Григорий, а другую половину занимал П. В. Он выбрал четырёх девушек, а остальных распустил по домам, и только по временам они собирались к нему ¹⁵...

Когда оставшиеся свободники увидели, как живёт П. В., то говорили друг другу: «Вот, братцы, ради кого мы оставляли всё своё житие и бытие! Ведь мы его за Христа признавали, а теперь посмотрите, что он делает: окружил себя девками – настоящий татарский хан. Как же ему не стыдно! Ведь, у него есть законная жена и сын. Через него, братцы, мы теперь скитаемся. Это он нас довёл до этого. Съел он нашу жизнь, не подавился, нет в нём Божьей искры. Несчастные те люди, которые веруют ему. А мы, братцы, будем стоять на своём слове до конца нашей жизни. Бог видит наше желание. Он не оставит нас без награды. А П. В. мы покажем, что мы люди, а не игрушки в его руках. Мы всё испытаем на себе. Давайте сбросим с себя одежду и пойдём к П. В. в дом и скажем ему: „вот, ты говорил, что надо ходить без одежды, мы сбросили; теперь сбрасывай и ты, и пойдём с нами проведывать евангелие, как ты говорил“» ¹⁶.

Они так и сделали. Разобрались нагими (т. е. разделись) и пошли. Но П. В. приказал не пускать их даже близко к тому селу, где он живёт. Потому они выбирали случай поговорить с ним где-либо на дороге. Однажды они увидели П. В., ехавшего в шарабане на красивой лошади, вдвоём со стариком Махортовым. Тогда они пошли к нему ближе и, ещё не доходя, начали говорить; «вот, брат, ты нам говорил – дать свободу всему существующему, а сам заложил в рот лошади удила и рвёшь ей губы, а потом сдерёшь с ней кожу и сошьёшь себе сапоги. Это уж не по-христиански. Скидай-ка, брат, с себя одежду, и пойдём с нами. Ведь, это твоя наука, чего же ты гнушаешься?» П. В. ударил лошадь и пустил, сколько есть силы, прямо на свободников. Они едва успели сойти с дороги, а то бы потоптал их лошадью. Он выругал их и поехал домой. Тогда свободники собрались все вместе и решили дойти до П. В. и поговорить с ним, не ворочаться назад, хотя бы не пускали их или даже били. Пошли без одежды. Проходили через духоборские сёла и всем говорили, что они исполняют учение П. В. и идут попросить его, чтобы и он пошёл с ними. Об этом донесли П. В. Он приказал всем духоборам не позволять свободникам заходить в сёла и не допускать их до села Отрадного. Чтобы пройти в село Отрадное, свободникам надо было перейти реку по мосту около села Надежда, где по распоряжению П. В. уж была поставлена стража. И всем жителям села Надежды и другим духоборам было приказано не пускать свободников через мост. Но свободники, несмотря на стражу, пошли по мосту. Тогда сбежалось много духоборов и, загородив дорогу, не пустили свободников. Но голые свободники, распихивая людей, старались пробиться сквозь толпу, так что духоборы не могли удержать их, а бить голых свободников духоборы не хотели, потому что не видели за ними никакой вины. А и вообще духоборы не любят бить людей, а потому они послали человека к П. В. заявить, что они не могут удержать свободников. П. В. приказал духоборам взять тонкие палки и бить свободников по голому телу. Все духоборы удивлялись тому, что П. В. им приказал бить людей. Им совесть не позволяла исполнить такое приказание. Некоторые так и не стали бить, а другие побоялись ослушаться П. В., взяли палки и избили свободников, так что тело их стало в крови. П. В. был в то время в селе Надежде и издали смотрел, как били свободников. Свободники кричали; «что вы, братцы, делаете? За что вы нас бьёте? Ведь и мы исполняем учение того же П. В., что и вы! Он с Христа да обратился в кровопийцу!»

Так и разогнали свободников, не допустили до П. В.

А ещё был такой случай. Свободники проходили духоборскими полями и увидали стоявшую там жатвенную машину, купленную по распоряжению П. В. Они остановились над машиной и вспомнили, что П. В. в своих письмах отвергал всякую культуру, и всякое изобретение, и деньги, и даже грамотность и объяснял тем, что для того, чтобы построить какую машину, сотни тысяч людей гибнут в рудниках, доставая железо, и столько же людей теряют здоровье на заводах, делая машину, а потому все эти человеческие выдумки противны Богу. «Так вот что, братцы: давайте эту машину сожжём, а потом, если он нас спросит, на что сожгли, мы и скажем: „ты же говорил, что машины противны Богу, потому мы и сожгли её“». Они так и сделали: обложили соломою машину и зажгли. Все деревянные части сгорели. Но П. В. не спросил их, на что сожгли, а донёс правительству и просил наказать свободников. Их посадили в тюрьму. Там их мучили, заставляли работать, а так как они не ели мяса, то их кормили силою: мятым мясом через кишку, пропуская прямо в желудок. Некоторые из них умерли, а какие остались живыми, как только правительство выпустило из тюрьмы, то П. В. опять просил посадить их, заявляя, что они вредны для общества. И так они по тюрьмам до сего времени ¹⁷.

Таким образом, П. В. лишил всех духоборов всякой свободы, так что они не имели права располагать сами собой. Они не могли ничего делать по своему усмотрению. Они не могли высказать свои мысли: они превратились в одну большую машину, которая вращается по желанию П. В.

В 1905 году была объявлена по всей России свобода веры, а потому всех сосланных по делам веры освободили. В том числе и мы, якутские духоборы, получили свободу, о чём немедленно известили своих братьев канадских духоборов, и с наступлением весны стали собираться в путь. Об этом узнали все канадские духоборы и хотели всем обществом сделать встречу приезжим духоборам, но П. В. приказал, чтобы никто не смел делать никакой встречи, а только в селе Отрадном, куда приедут его братья и племянник, он приказал сделать общественный обед и всем обществом поблагодарить его братьев за то, что они пострадали ради всех духоборов. А Конкину П. В. ответил, чтобы он препроводил каждого в то село, где живут ихние родные, а не позволять им партиями разъезжать по сёлам. Так и сделали. Радостная встреча с родными после такой долгой разлуки была так велика, они сами не верили своим глазам, что они видят друг друга. В том доме, где были приезжие, собирались жители со всего того села и все вместе радовались. Некоторые от радости плакали, а другие были очень веселы и все благодарили Бога, что Он произвёл личное свидание. Канадские духоборы говорили якутским: «ну, братцы, да и пришлось же вам пострадать за всё наше общество. Что вы только за это время не перетерпели – побоев, тюрьмы и голоду и холоду. Мы все молились Богу, чтобы Он послал вам терпение. Но теперь пришёл конец вашим страданиям. Будем жить все вместе при Божьей милости. А теперь вам, братцы и сестрицы, нужно необходимо вот что сделать. Как немного отдохнёте от долгой поездки, так собирайтесь человек несколько или поодиночке и пойдите в село Отрадное, где живёт наш управитель, и упадите перед ним на землю и попросите прощения. Ведь, вы так долго жили без управителя; может, чем согрешили словом или делом или помыслами; и попросите его, чтобы он принял вас в общину и благословил бы жизнь вместе с нами. Да будьте осторожны в словах, а то наш благодетель очень строгий, совсем не такой, как была покойная Лукерья Васильевна. Она была, как милостивая мать. При ней можно было говорить всё, что хочешь, а перед ним нельзя говорить много, а то сразу словом убьёт и прикажет выгнать из дома. А если, Бог даст, он благословит вас, тогда будет всё хорошо: мы сейчас живём, как у Бога за дверьми, ни о чём головы не ломаем, делаем, что прикажет, и всё хорошо».

Но якутским духоборам такое предложение показалось очень низким и бессмысленным. Они крайне опечалились тем, что ихние родные и знакомые находятся в таком жалком положении. Но они не хотели сразу оскорблять их своим возражением, а потому они говорили так: «разве мы исключены из вашего общества? А вы же сами только что сказали, что мы страдали ради всего общества, а мы тоже, где бы ни находились, всегда считали себя членами духоборского общества. А раз мы не исключены, то почему же нам проситься? Да у кого проситься? Ведь, мы приехали к своим родным и знакомым. Вот, вы все здесь, скажите нам, желаете ли вы, чтобы мы жили с вами?»

Родные и знакомые отвечают, что они очень желают жить с ними.

– Так нам более ничего и не надо. Вы желаете, мы желаем, и будем жить. Мы не будем долго есть ваш хлеб, а мы начнём сами работать и будем кормиться своими трудами.

Родные были очень опечалены таким ответом, но всё-таки старались уговаривать их: «Нет, вы всё-таки заявитесь к хозяину, тогда вы по своему телу узнаете, что в нём есть сила божественная. Ведь пред ним всякая плоть человеческая трепещет. Вот среди нас есть как будто и бойкие люди, а когда им придётся являться к хозяину, то они ещё не дойдут и уже трясутся. Да хорошо, если благо обратится, а если зашумит на них, то они совсем растеряются, не могут и слова сказать».

Тогда якутские духоборы говорят им: «Что же тут удивительного, что вы его боитесь! Просто потому, что он может наказывать вас. Это и с нами было, когда мы служили на военной службе, то всякого офицера боялись, а если придётся обращаться к полковнику, то все тело дрожит, не можешь и слова сказать. А когда мы сознали, что они такие же люди, как и мы, то куда и страх девался. Так и вы. Если бы сознали, что П. В. такой же человек, как и вы все, тогда бы вы с ним разговаривали бы без всякого страху, как разговариваете с нами».

Старики слушали такой разговор с отвращением и боялись даже и подумать об этом. А молодые многие прислушивались и начинали сами кое-что говорить в этом роде. Петром Васильевичем было приказано всем общинным духоборам, чтобы донесли ему всё до слова, что будут говорить и делать якутские духоборы, а потому ему каждый передавал обо всём.

Некоторые из якутских духоборов ходили к П. В., во-первых, потому, чтобы утешить своих родных, а во-вторых, потому, что хотели поговорить с ним обо всём, но П. В. не то, чтобы говорить, а он приказал своим прислужникам, чтобы они не допускали к нему и близко никого из якутских духоборов. И разнёсся слух по всем сёлам, что П. В. не хочет даже и видеть якутских духоборов. Тогда все общинники стали смотреть на якутских, как на грешников, и говорить им, что П. В. знает все наши намерения, мысли, и он не принимает вас потому, что вы идёте не с чистым сердцем. Небось, его не обманешь. Он знал, что вы думали ещё в Якутске. Я мы верим тому. Что он скажет, так и будет, хоть по душевной части и хоть по хозяйству. Посмотрите, как он нас устроил. У нас вон сколько разных машин и паровозов и всего много.

– А сколько у вас паровозов, – спрашивают якутские.

– Да мы настояще не знаем; штук двадцать или больше, – говорят общинники.

– А сколько стоят все ваши машины и паровозы?– спрашивают якутские.

– А кто их знает. Мы их не покупали и не знаем, – говорят общинники.

– Вот это то и плохо, что вы ничего не знаете, а вот мы уж узнали от Василия Голубева, который заведовал всеми вашими машинами и паровозами, что все паровозы стоят всего 67 тысяч и 80 долларов, а все машины стоят около 16 тысяч, а все постройки мельниц, кирпичных заводов и лесопильни и товарный склад всё стоит не более, как 12 тысяч и общественный табун стоит не более, как 4 тысячи; а то, что П. В. накупил земли на ваши деньги, то вы эту землю не считайте своею: она никогда не была и не будет вашей, потому что все купчие крепости сделаны на имя П. В., а потому он один есть её хозяин, так что всего вашего общественного имущества есть приблизительно на сто тысяч долларов, а вы должны банку 160 тысяч долларов. Поэтому все ваши паровозы нельзя считать своими, пока вы не выплатите долга. А куда же деваются ваши заработанные 150 тысяч долларов, которые вы каждый год сдаёте П. В? Почему же он не платит ваши долги и почему он вас морит голодом? Ведь вы едите квас, да картофель. Вы посмотрите, у ваших детей животы повыросли от такой пищи; потому они у вас по три года не ходят, а вы сами в такой холод ходите в изношенной одежде.

Тогда общинники говорят: «Нам раз сказано, что не надо искать богатства, а лишь бы заработать душе спасение. А ведь только в общине можно спастись».

А якутские говорят им: «в чём же вы тут видите спасение? Разве только в том, что ссоритесь за всякую мелочь? Вы пойдите в общественную конюшню, – там бесконечные ссоры; и где делят молоко, – также постоянные ссоры; и где делят товар – тоже ссорятся и даже дерутся. Разве это спасение? Вон недавно в селе Любомирном сельской кассир исколотил женщину, Пелагею Бирюкову, за то, что она, больная, не хотела идти на работу. Да её же П. В. всячески ругал, и она часа три стояла перед ним на коленях. Разве это спасение? Или вон Димитрий Матросов, что недавно приехал с Кавказа. Сам он лежит больной, а жена с четырьмя детьми сидит голодная, и в такой холод они живут в полуразрушенном доме, и вы не даёте им куска хлеба и выгнали их из села потому, что вам приказал это П. В. Разве это спасение?»

А общинники говорят: «Да Матросов сам виноват. Он почему же не спросил хозяина? Самовольно приехал сюда с Кавказа, да ещё с фермерами сообщается. А нам приказано не сообщаться с теми, которые выходят из общины».

В то время по всем духоборским сёлам был только один разговор, что об якутских. Большинство общинников говорили, что якутские – «отпадшие» преступники перед Богом. А многие молодые говорили: «Что якутские говорят, это всё правда».

П. В., каждый день, получая новые сведения, придумывал, как бы вытеснить из общины всех якутских духоборов. Первым долгом он придрался из-за пищи. Говорит: «Да, якутские начинают указывать нам, какую пищу есть, и все порядки наши им не нравятся, так я вот покажу им, как распоряжаться за чужим столом».

И он разослал приказы по всем духоборским сёлам, чтобы, где есть якутские, не дать им никакой пищи на два дня, а потом, если не покорятся, то ещё на два дня не дать им есть. А если и тогда не покорятся, то исключить их из общины за то, что они не могут ценить хлеб, как дар Божий. Этот приказ опечалил всех общинных духоборов, потому что им ещё никогда в жизни не приходилось никого морить голодом. Это для них было страшно. Исполнить этот приказ не позволяет совесть; а не исполнить, – П. В. обещает ослушникам вечную пропасть. И они разговаривали между собою: «Господи, Боже мой, какое время пришло. Поневоле приходится морить голодом своих братьев, которые страдали, вырабатывали для всех нас свободу веры и совести. А ещё мы называемся христианами всемирного братства. При живности Лукерьи Васильевны не было этого. Она была милостивая, просила, чтобы всем помогали». А другие говорят: То было время, а теперь другое. Христос на престоле сидит и всё новое творит.

В каждом селе собирали сходки и призывали якутских и заявляли им так: «Вот мы получили приказ от нашего хозяина, чтобы вам не дать хлеба на два дня, а потом если не покоритесь, ещё на два дня», и вычитывают им этот приказ. «Но что вы на это скажете?»

А якутские говорят: «Это, братья, дело ваше. Хлеб ваш вы можете и не давать нам. Но это нас нисколько не страшит, потому что нам в жизни приходилось всего испытать, и холоду и голоду. Вот только плохо будет с малыми детьми. Ведь они голодными будут кричать и это не хорошо будет для вас. Ведь вы называете себя христианской общиной всемирного братства».

Тогда некоторые из общинников говорят, что детям можно давать хлеба; а другие говорят: «Если бы можно, то было бы в приказе написано. А раз написано не дать, – значит, никому не дать».

Так расходились люди со сходки. Никто не решался отбирать хлеб. Это тянулось более недели. Почти каждый день собирались и говорили, пока проповедник Николай Зиборов показал пример: продержал два дня голодными своего родного брата Григория с женой и четырёхлетним мальчиком. Тогда некоторые последовали его примеру. А большинство сёл так и не могли исполнить того приказа. В селе Петровом было два семейства якутских: Рыльков и Махортов. У обоих у них есть жёны и малые дети. Жители села Петрова сначала тоже не исполнили приказ не давать хлеба. Никто из них не решался отобрать продукты от Рыльковых и Махортовых. А потом мимо села Петрова проезжал П. В. и увидел одного мальчика и спросил его: «Что, ваши старики отобрали продукты от якутских?» А мальчик ответил, что нет, не отобрали. Тогда П. В. осердился и начал ругаться. Говорит: «будь они прокляты! Скажи им, что я более не приеду в ихнее село». Мальчик побежал в село и рассказал, что ему сказал П. В. Жители испугались угроз П. В. и сейчас же собрались и пошли и отобрали всё, что было из продуктов у якутских духоборов, и уже сваренный борщ вылили на землю. Женщины плакали и просили оставить хлеба хоть для детей, а они отвечают: «Что, мы через вас погибать будем? Мы уж раз пожалели было вас, и тем прогневили хозяина. Вы просите его. Если он прикажет, мы с радостью будем вас кормить». И так Рыльковых и Махортовых исключили из общины. В то время село Петрово переходило из старого в новое село, а якутским не позволили переходить с ними, а потому они жили в брошенном селе. После этого Рыльков и Махортов пошли было к П. В., хотели поговорить с ним. Но он приказал не допускать их близко к нему. П. В. увидел, что он этим своим приказом не устрашил якутских, а только расстроил общинных духоборов. Тогда он разослал по сёлам ещё приказ, чтобы от якутских потребовали деньги в общую кассу, а если они не дадут денег, то исключить их из общины. Он знал, что денег у них нет, а делал это потому, чтобы скорее вытеснить их из общины...

Опять по сёлам начали собирать сходки и требовать от якутских деньги. Большинство из них отвечали, что денег нету, а некоторые из них имели понемногу денег. Они поступили разно. Одни из них положили свои деньги в общую кассу, а другие говорили так: «Хотя у нас есть несколько рублей денег, но мы не дадим их, потому что мы видим, что П. В. хочет нас вытеснить из общины. А потому нам эти деньги будут нужны хоть на первый случай купить для детей хлеба или одежду».

Таким образом, якутским духоборам пришлось снова расставаться со своими родными и ближними. Некоторых из них просто выгоняли. Другие, видя, что на них все смотрят с презрением, сами удалялись; а некоторые, желая уговорить своих родных, на время делались общинниками.

Незадолго перед этим, в село Отрадное, где жил П. В., пришёл из Якутска Семён Морозов. Человек он уж не молодой. Его встретили с радостью жена и дети. Старший сын уж был женат. Морозов высказывал своё мнение своему семейству относительно П. В., что он признаёт его за обыкновенного человека и находит неправильность в его поступках. Об этом сейчас же донесли П. В., а он приказал допросить семейство Морозова; если они хотят жить в общине, то они должны сейчас же выгнать из дома пришедшего из Якутска Морозова; а если они желают жить с ним, то сейчас исключить их всех из общины и не иметь с ними никакого сношения. Семейство Морозова испугалось угроз П. В. и выгнало из дому своего отца и жена мужа. Когда выгнали, то все плакали, как по покойнику. Морозов в зиму пошёл зарабатывать себе пропитание, и там простудился и заболел, и снова решился пойти к своему семейству, думая, что над больным может и сжалятся. Жена и дети хотели принять его, чтобы никто не знал, пока он выздоровеет, но сноха рассказала соседям, и опять донесли П. В., и он снова приказал выгнать. Так Морозов до сего времени не имеет права видеться со своим семейством.

На северном участке есть духоборское село Покровка. Это название они сами себе назначили, когда пришли в Канаду. А по приезде П. В. у них вышла неудача. Жители села Покровки два года подряд сдали денег в общую кассу меньше, чем сдали другие все сёла. П. В. назвал их лентяями и в наказание им дал новое название ихнему селу. Вместо Покровки назвал его «Недохватное», и это позорное название они носили несколько лет и всегда чувствовали себя преступниками, отбывающими срок своего наказания, и всеми силами старались исправить себя в этом. Они стали сдавать денег уж более других сёл, а всё-таки называли ихнее село Недохватным. Им это казалось непереносимой обидой. Они хотели просить П. В., чтобы он переменил им название села. Да никто не осмеливался подойти с этой просьбой. Потом они решили написать прошение и подать П. В. Выбрали со всего села самого грамотного человека и поручили ему писать прошение. И он исписал два больших листа бумаги. Начиналось прошение так: «Господь ты наш милосердный. Велика твоя милость святая. Сжалься над нами, яви нам своей милости хоть с маковое зёрнышко. Сними с нас тяжёлое наказание. Дай нашему селу какое-либо христианское название. Мы будем стараться изо всех сил, чтобы у нас не было впредь недостатков». И такими просьбами и обещаниями были переполнены два листа. Потом собрали сходку и вычитали прошение, и всем понравилось. В селе Недохватке был из якутских Григорий Войкин. Его тоже позвали на сходку и спросили его, нравится ли ему это прошение. Войкин ответил, что прошение это не имеет никакого здравого смысла; во-первых потому, что название не сделает людей плохими, если они сами по себе хорошие; а во-вторых потому, что вы в прошении называете П. В. Богом, а ведь вы знаете, что Богу не подают прошения на бумаге, а если он Бог, то вы молитесь здесь. Он должен услышать вас и перезвать ваше село, а если он не услышит, то значит он такой же человек, как и мы, и нечего его просить, а самим дать название своему селу, какое вам нравится. Некоторые общинники стали было соглашаться с Войкиным, но большинство зашумели, что якутский – неверующий, потому говорит так. Сейчас же отправили прошение к П. В. Через недолгое время П. В. приехал в гости в село Недохватное и был очень весёлый. Спросил, кто это прошение писал, а потом сказал: «Вот я даю новое название вашему селу. Отныне ваше село будет называться „Покровение Духа Святаго“». Тогда они все упали на землю и поблагодарили его за такую милость. И потом П. В. уехал домой. А Григория Войкина вскоре после этого выгнали из селения за то, что он неправильно истолковал их прошение.

После всего этого среди общинных духоборов появилось разногласие относительно якутских духоборов. Одни говорили, что они достойны, чтобы их выгоняли, а другие говорят, что – мы сами хуже якутских, только не хотим слушать, что они говорят нам правду. Однажды в воскресение собралось несколько человек молодых общинных духоборов, и завели разговор о якутских. Один из них задал вопрос такой: «Вот, братья, я не могу понять, что это написано в приказе. Предписываю Христианской Общине Всемирного Братства не дать хлеба своим же якутским братьям. – А по-моему, если уж всемирное братство, то нужно всем давать. А если не давать, то не надо называться всемирным братством». А другие говорят: «Да они-то якутские уж очень смело поступают. Вон Григорий Зиборов на сходке при всех сказал, что П. В. сам очень низко понимает. Разве можно так говорить на хозяина?» А другой говорит: «Да ведь он это потому сказал, что в приказе написано, что якутские не могут ценить хлеб, как дар Божий. А потому Зиборов и говорит: „Мы-то можем ценить хлеб, потому что нам приходилось много раз быть голодными. Мы когда были в дисциплинарном батальоне, то, бывало, найдёшь валяющийся кусочек хлеба, да оботрёшь его, и съешь вместо калача. Да и в Якутске первую зиму чуть не умерли с голоду. Да, только тот, кто побудет голодный, может оценить хлеб, как дар Божий“».

«А П. В. всегда был засыпан по горло деньгами и никогда не видал недостатка в пище, а потому он очень низко понимает о хлебе. А ведь, если правду сказать, оно так и есть. Ведь, мы же сами знаем, что П. В. на принце Альберте сам сказал общинникам, что он во время своей ссылки израсходовал на себя 32 тысячи рублей денег. Это подумать надо: на одного человека 32 тысячи. А ведь якутские ничего от духоборов не получали, а те деньги, которые мы обществом посылали им, они не видели их, потому что их получали Вася, и Ваня, и Гриша Веригины».

А другие говорят: «А что же по твоему? Их надо равнять с хозяином, что ли? Они вон, якутские, говорят и на всех нас, что мы ничего не понимаем. Вон в селе Петровке Николай Рыльков, якутский, всех назвал машинными колёсами. Говорит, «вы крутитесь только тогда, когда П. В. наложит на вас ремень; а сами вы ничего не понимаете», – разве это хорошо? Только они – якутские – понимают, а мы видно хуже их, что ли?»

А другие говорят: «А что, не правда?» – Нам приказывают брать палки, и бить голых своих братьев, и мы берём и бьём. Нам приказывают морить голодом своих братьев, и мы то же делаем, и никто не подумает, хорошо ли это или дурно? Разве это не машинные колеса? А сами мы, чем лучше якутских? Никто из нас правдой не живёт. Вон в селе Богдановке призвали на сходку якутского Ивана Малахова и спрашивают его: «У тебя есть деньги?» И он говорит: «Есть рублей сорок». Они говорят: «Наш хозяин предписывает в приказе, чтобы вы все эти деньги положили в общую кассу, потому что, кто живёт в общине, тот не должен иметь у себя на руках денет ни одного цента». А Малахов говорит: «хорошо, я положу свои деньги, если только и вы все положите до одного цента». А они говорят: «у нас нету, мы уже давно живём без денег». А Малахов говорит: «как это нету? Я знаю, что вот у этого есть деньги», указывая наугад сидящего около него человека. Тот оробел и думал, что и правда Малахов знает, что у него есть деньги, и говорит: «Да вы думаете, что только у одного меня есть деньги? Я знаю, что у всех есть», и начали тогда указывать один на другого, и оказалось, что у всех есть денег более, чем у Малахова. А Малахов и говорит им: «это очень плохо, что вы свои деньги крадёте и делаетесь ворами, и называетесь христианами». Тогда они начали оправдываться. Говорят: «это мы оставили из своих заработков на крайнюю нужду. Часто бывает, что в семействе кто заболеет, и не за что будет купить лекарства». А Малахов говорит: «У вас же есть деньги в общей кассе?» А они говорят: «Но уж из кассы-то не дадут». А он им говорит: «А на что же вы устроили себе такую кассу, что туда класть можно, а оттудова и на нужду взять нельзя? Разве такая должна быть общая касса? Это не община, а это рабство». Тогда им всем стало совестно, и они уже более не стали требовать денег от Малахова. Вот вам и плохие якутские, а мы хорошие. Они нас обличают, а мы их за то не любим. Они вон, якутские, затрагивают самого хозяина и этих девушек... А мы братцы, только лицемерим...

Во время этого разговора люди всё приходили, и их набралось полный дом. Разговор этот прервался пришедшими туда стариками, которые начали почти ругать собеседников, говоря: «Вы что, молокососы, начали свои порядки вкладывать? Про вас только доложить хозяину: он вам покажет, как распоряжаться. Якутских вон выгоняют. То и вам будет».

П. В., видя, что он своими строгими мерами не успокаивает, а более расстраивает всех общинных духоборов, стал прибегать к своему обычному средству. Он призвал к себе двух проповедников – Пономарёва и Зиборова – тех самых, которые до его приезда вели босых духоборов навстречу Христу. И он приказал им идти по всем духоборским сёлам и увещевать духоборов, чтобы они перестали роптать, а молились бы Богу, потому что время Страшного Суда Божьего близко. Пусть ожидают каждую минуту. Проповедники разошлись по разным сёлам и говорили, что им было приказано. Когда Зиборов пришёл в село Любомирное, где я в то время находился, он приказал собраться всем мужчинам и женщинам в один дом. Я тоже пошёл туда. Зиборов начал так: «Вот, братья и сёстры, хозяин наш очень опечален тем, что между вами появился ропот и недовольствие. Многие из вас недовольны пищей и одеждой и всеми порядками, которые он сам установил. А вы знаете, что ропот ведёт в погибель? Хозяин очень жалеет вас и потому послал нас предупредить вас, что время страшного суда Божьего наступает не нынче-завтра. То вы ждали годы, а теперь остались минуты. А потому он советует вам бросить всякие размышления и молиться Богу и со страхом ожидать каждую минуту. Среди вас появилось много неверующих людей, которые совращают вас с истинного пути. Вот с Якутска приехали наши бывшие братья. Они даже не признают Бога, а потому хозяин советует с ними даже не разговаривать».

Тогда я спросил Зиборова: «Скажи мне, кто из якутских говорил тебе, что он не признаёт Бога?»

Но Зиборов не мог указать. А потом сказал: «Но если они признают Бога, а Христа во втором пришествии не признают, то кто не знает Христа, тот не знает и Бога».

Я спросил его, в каком он виде признаёт пришествие Христа.

А он говорит мне: «Вам нечего говорить, потому что вы не верите». А потом он обратился ко всем слушающим и говорит: «А вам тоже я не буду рассказывать о пришествии Христа, потому что вы должны знать, кто Христос и что пришествие его. А если вы только будете так роптать и слушать отпадших людей, то он скажет на вас: „Будь вы прокляты!“ и уйдёт от вас. Так вы и погибнете. Эта будет та самая молния, о которой написано, что блеснёт от востока и до запада». А потом Зиборов обратился к женщинам и говорит: «А вас, сёстры, господин наш просил, чтобы вы пребывали в вере и надежде и чтобы уговаривали своих мужей, чтобы они не бросали общину. Ведь только в общине есть спасение. Всё то дорого для Бога, кто что делает в пользу общины. А без общины, как бы люди хорошо не делали, всё есть ничто перед Богом. Вот приближается время, что Бог выберет своих верных, а остальных всех истребит с лица земли».

Тогда я спросил Зиборова: «На чьи деньги все духоборы переехали из Кавказа в Канаду?»

А Зиборов говорит, что им посторонние люди пособляли.

– А кто эти люди, которые пособляли вам? – говорю я.

А он говорит: «Мы их лично не знаем, а все пожертвования шли через Л. Н. Толстого и через Чертковых, а более всех пособляли христиане из Америки. Их называют квакерами. Они израсходовали на нас несколько сот тысяч рублей. Они платили за проезд по морю, и в Канаде первые годы доставляли нам продукты, и одежду и всё, что нам было нужно».

Я тогда сказал: «Вот они не живут в общине и не признают П. В. за Христа; значит, по твоему учению, ихние пожертвования есть ничто перед Богом?»

А он говорит: «Да они, может, поверят в Христа и соединятся с нами».

А я говорю: «Я если не соединятся?».

А он говорит: «Тогда погибнут вместе с другими грешниками». Тогда он обратился ко всем слушающим и говорит, что все пожертвования были ради нашего господина и по его желанию. Я если бы не он, то нам бы никто не дал куска хлеба, и мы бы пропали.

Так проповедники говорили по всем сёлам, и после ихней проповеди общинники замолчали; начали молиться Богу и ожидать суда Божьего.

На следующее лето П. В. уж не пустил общинных духоборов на вольные заработки, где они могли почти полгода пользоваться свободным размышлением и разговаривать с посторонними людьми и якутскими духоборами, от чего могло рассеиваться суеверие. Во избежание всего этого он придумал средство удержать их всех вместе. Он обязался железнодорожной компании выработать несколько миль строящейся железной дороги. Туда и пригнал всех своих рабочих. Приказчиками поставил своих проповедников, которые вместе с работой внушали рабочим быть послушными своему господину и не иметь у себя денег. Приказчикам было дано право немедленно выгнать из общества рабочих тех из них, которые осмелятся в чём-либо противоречить им.

Пётр Васильевич, приезжая туда на работу, говорил рабочим, чтобы они не так скоро работали и чтобы не потели. А приказчикам приказывал, чтобы они заставляли рабочих скорее работать. А когда П. В. возвращался с работы домой, то рассылал по сёлам приказы, в которых говорил, что он очень рад, что рабочие все вместе и говорил, что в этом большая польза для них всех. В том же приказе он объявил, чтобы все общинные духоборы постригли волосы девочкам до 13-ти летнего возраста, а с мальчиков чтобы сняли штаны и надели длинные рубахи. Девочки очень плакали, когда их родители насильно стригли, а мальчики тоже и стыдятся ходить без штанов; прятались, не хотели, чтобы люди видели их.

По окончании работы на железной дороге П. В. получил все деньги. И, как видно, эта коммерция ему очень понравилась. Ему бы хотелось увеличить её. Он вспомнил, что в России есть много забитых и голодных мужиков, которыми он решил воспользоваться. Он узнал от компании, что им надо много рабочих. Тогда он предложил им свои услуги, что он доставит им 10 тысяч русских дешёвых рабочих. Компании такое предложение показалось выгодным, а потому они пообещались заплатить П. В. за каждого привезённого им рабочего человека. Вскоре после этого П. В. стал собираться ехать в Россию. Перед отъездом он разослал по всем сёлам большой приказ, в котором объявил духоборам, что он уезжает в Россию месяцев на шесть и приказал, чтобы не приезжали все духоборы провожать его, а чтобы приехали из каждого села один мужчина и одна женщина, и чтобы они привезли денег на дорогу от всего села, как вольное пожертвование, а так как он знает, что денег в сёлах нету, то пусть займут, где дадут, а после отработают. А также он приказал, чтобы все находящиеся в общественном складе товары для одежды и другие материалы, купленные раз за общественные деньги, – теперь покупали снова каждый за свои деньги; у кого нет денег, тому будут давать в долг, и будут присчитывать проценты; и чтобы с каждого села продали по 2000 бушелей пшеницы и деньги чтобы отдали его секретарю Семёну Рыбину, а если в каком селе мало пшеницы, то всё-таки должны продать означенное число, а если есть будет нечего, то должны просить у соседей. Деньги собирать за пшеницу и за товары он поручил Семёну Рябину и Василию Потапову, а обращаться за наставлениями до его приезда он приказал проповедникам Пономарёву и Зиборову. А Ивану Конкину он приказал разъезжать по сёлам и слаживать хоры певчих, подготовлять их к встрече по приезду П. В. из России.

В назначенный день съехались с каждого села мужчины и женщины с деньгами провожать П. В. с его спутниками. А спутниками были: его помощник Павел Планидин и 90-летний старик Махортов, две девушки и переводчик (английского языка) Гридчин (духобор). Поехали они не прямо в Россию, а заезжали в разные государства, осматривали столичные города и разные музеи и проч. Всюду, где разъезжал П. В., он находил друзей Л. Н. Толстого и всех тех людей, которые сочувствовали духоборам во время гонения их на Кавказе и подавали им денежную помощь. Как потом мы узнали из писем русских друзей, он расхваливал им духоборскую общину, говорил, что духоборская община вытекает из религиозного мировоззрения и из любви к ближнему, а управляется община комитетом, выборными мужчинами и женщинами, и что он, П. В., обыкновенный член общины, что этот год он не попал даже в выборные. Говорил он также, что община послала его поблагодарить всех тех людей, которые пособляли им в трудное время. А ещё он говорил им, что духоборская община живёт очень богато; имеет на каждые три села паровую мельницу и разные заводы и склады, тогда как на самом деле они имели (в 1906 г.) на 13 сёл одну мельницу с одним каменным маленьким жерновом, работают без всякой очистки. Мука годится только для себя, а в продажу не годится. Он хвалился, что у духоборов браки отличаются особенной прочностью, тогда как на самом деле сам он прогнал свою законную жену и по его приказанию чуть не каждый день производятся разводы мужей с жёнами. И ещё много он говорил того, чего нет, и не было.

По приезде в Россию он заявился к Л. Н. Толстому и ему говорил то же. А потом он принялся выполнять свою главную задачу: вызывать охотников рабочих в Канаду. Он помещал статьи в газетах, где объяснял все выгоды работы в Канаде. Он обращался в рабочие комитеты и старался убедить их, что он – искренний доброжелатель русских голодающих рабочих. Но старания его были напрасны. Рабочие комитеты не одобрили его плана.

Так и не пришлось воспользоваться русскими рабочими.

По возращении в Канаду он разослал по всем сёлам большое письмо с разъяснением о поездке его в Россию. Он писал, что он был в девяти государствах и что везде его очень хорошо встречали и провожали, и что в России он разговаривал с шестью генералами и со всеми министрами, и будто все они очень любезно принимали его и очень рады были, что он заявил желание возвратиться в Россию. И будто министр внутренних дел в его присутствии по телефону говорил о нём и тоже очень рад, что он желает возвратиться в Россию. В том же письме П. В. благодарил Ивана Конкина за то, что он хорошо подготовил певчих.

До того времени духоборы, живя в Канаде, пользовались землёй, но не хотели принимать Велико-Британского подданства. Правительство уж не раз заявляло, что если они не примут подданства, то оно отберёт от них землю. Но духоборы не обращали на это внимания, потому что они думали, что правительство не может этого сделать, если не пожелает этого П. В. Но в то время, когда П. В. ездил в Россию, Канадское правительство исполнило своё обещание: отобрало от общинных духоборов землю, а оставило им для прокормления по 15 акров на душу и заявило духоборам, что они могут пользоваться этой землёй, пока будет угодно правительству, а когда доложили об этом П. В., то он осердился на Канадское правительство и сказал духоборам, что он не хочет навсегда оставаться жить в Канаде, а найдёт место с тёплым климатом и без подданства и туда переселит всех общинных духоборов, где они будут заниматься садоводством. А в Канаде после того, как уедут оттуда духоборы, П. В. сказал, что будет шесть лет под ряд голод и смятение народа за то, что они не оценили его величие.

Чтобы оправдаться перед теми людьми, которым он хвалился, что духоборская община живёт богато и во всём имеет изобилие. П. В. решил послать пять тысяч долларов в помощь русским голодающим. Одну тысячу он положил из тех денег, что остались у него от поездки, а четыре тысячи он приказал духоборам занять в банке. Собрав, он послал все эти деньги на имя Л. Н. Толстого, и этим ещё более убедил его в том, что он говорил правду о богатстве духоборской общины. Но в сущности духоборская община в нынешнем (1908) году терпит недостатки нисколько не меньше, как русские голодающие, потому что бывший у них старый хлеб П. В. приказал весь продать и предоставить ему деньги, а новый хлеб нынешней зимой убил мороз так сильно, что бо́льшую часть пришлось скосить на сено, а какой и смолотили, то он настолько плох, что есть его можно только в силу крайней необходимости. Кроме того, незадолго перед тем, как мороз убил хлеб, П. В. разослал по сёлам приказ, чтобы с каждого села продали по 15 коров и представили деньги в общую кассу. А мы уж раньше сказали, что в общине имеется всех коров около 20 голов на село; во многих сёлах меньше 20, а в одном селе оказалось только 16 коров, так что по продаже 15-ти коров у них оставалось на всё село одна корова. Они назначили двух человек и послали попросить П. В., чтобы он оставил им хоть трёх коров, чтобы им иметь молока хоть для малых детей. Но П. В. ответил на их просьбу очень грозно, сказал им: «Если не хотите исполнять моё повеление, то хоть совсем не продавайте». Такой ответ заставил их скорей исполнить его приказание.

Кроме голодовки духоборскую общину угнетают долги, на которые им приходится платить проценты. Кроме того, что они должны банку, ещё каждое село должно по тысяче и по две в свой общественный склад, туда тоже нужно платить проценты. Да беда в том, что расплатиться с долгами нельзя, потому что все деньги, заработанные и полученные от продажи хлеба и скота, немедленно надо отдавать в общую кассу.

Вскоре после этого П. В. приказал, чтобы в каждом селе была одна общая хлебопекарня, и чтобы женщины по очереди пекли хлеб для всего села. Но так как у одних очередных женщин хлеб удавался лучше, а у других хуже, то люди не хотели принимать плохой хлеб, а требовали хороший. От этого вышли бесконечные ссоры и драки, так что и выборные женщины не могут уладить этот вопрос.

Ещё в то время, когда духоборы приезжали в Канаду, то часть духоборов с последних партий избрали себе место для поселения около трёхсот миль на юг от общего поселения духоборов. Место это называется Принц Альберт, в Саскачеванском округе. Там они основали себе 13 сёл. Все они поселились вблизи так называемой Красной речки. Места там много раз лучше тех мест, где поселились первые партии духоборов. Там не надо выкапывать деревянные кусты для расчистки земли под пашню, что приходилось делать там, где живут остальные духоборы. И так как то место расположено далеко южней, то там мороз не убивает хлеб так, как он убивает почти каждый год в других местах духоборческих поселений, а потому та часть духоборов, которая поселилась на Принц-Альберте, очень скоро пережила всякую нужду и стали жить полными хозяевами. Они завели достаточно скота и стали засевать много хлеба, так что хватало для себя и ещё продавали. Но по приезде в Канаду П. В., они тоже отдали себя в его распоряжение. По его приказанию бо́льшая часть из них примкнули к общине, сложив всё своё имение в одно место, и стали жить сообща. Но хотя они жили в общине, но они не терпели таких недостатков, как терпят общинные духоборы в общем поселении. А немногие из них сразу не захотели жить в общине, остались при своих хозяйствах. А многие из них пожили недолгое время в общине и убедились, что община устраивается не ради душеспасения, а ради денежной наживы одного человека, а потому они стали один за другим выходить из общины и стали жить каждый своим хозяйством. П. В. всеми силами старался удержать их в общине. Он обещал выходящим из общины вечную пропасть, а оставшимся в общине он строго приказывал не сообщаться с ними и не разговаривать. Но никак он не мог восстановить между ними враждебных отношений. Как только он уедет от них, то они опять начинают жить по-дружески. Он часто посылал туда своих посланников поддерживать их, но всё это было напрасно. Общинные и необщинные всегда сходились вместе, разговаривали и продолжали один за другим выходить из общины, так что необщинных образовалось немалое общество. Они построили школу и начали обучать своих детей грамоте по-английски и по-русски. Школу они построили на те деньги, о которых мы раньше сказали, что пожертвовала 15 тысяч долларов покойная женщина-англичанка. П. В. увидел, что та часть духоборов скоро выйдет из его подчинения. Тогда он строго приказал оставшимся в общине оставить эти места, на которых они жили, и переселиться туда, где живут все духоборы, и занять те худшие места, которых до сих пор никто не хотел занимать. Они сразу не могли отказаться и пообещали переселиться, но потом им очень жаль было бросить те места, где они жили. Хотя не с охотой, но всё-таки они начали переселение, но так медленно, что оно тянулось очень долго, так что одни переезжали, а другие нет. П. В. убедился в том, что разорённые и голодные духоборы гораздо лучше ему подчиняются. Тогда он начал разорять и принц-альбертских общинных духоборов. Приказал им продать весь хлеб и доставить деньги в общую кассу, а так как они не хотели продавать весь хлеб и оставляли себе понемногу в запас, П. В. посылал туда своих приказчиков, которые ходили по амбарам и, находя оставшийся хлеб, принуждали их продавать всё до зерна и доставлять деньги в кассу. А потом он приказал им продать весь лишний скот и представить деньги в кассу, а оставшийся скот велел отправить на новое место поселения, а потом строго заявил им: «если кто мой, тот скорей переселяйся, а если кто не хочет, так и не надо». Увидев, что у них ничего нет, они начали тогда поневоле переселяться с ропотом и неудовольствием. Некоторые из них ворочаются назад, не имея при себе ничего. А ещё более их опечалило то, что на новом месте поселения мороз убил хлеб, а на старом месте хлеб уцелел от мороза. И теперь они наравне со всеми общинниками терпят недостатки в пище и в одежде и во всех домашних потребностях.

Последний приказ П. В. последовал, чтобы в каждом селе назначили двух женщин исправлять должность конюхов. Чтобы каждая из них досматривала пару лошадей, кормила и чистила их, а также как мужчина, всюду ездила на них, где придётся, там и ночевала, в лесу ли или на поле, на пашне или в городе. Этот порядок многим не понравился, а более всего не понравился этот порядок тем мужьям, чьих жён назначали быть конюхами.

Так как в моём описании очень много говорится против П. В. и против порядков Канадской духоборской общины, то я думаю, что читающие сие описание могут предполагать, что я сердит на П. В. и на общину и потому пишу так. Но такие предположения будут ошибочны, потому что, по моему понятию, нет никакого смысла сердиться на таких людей, как П. В., которые ослеплены властью до безумия и об них нужно скорее пожалеть, чем сердиться. А что касается общины, то я настоящую братскую общину люблю всем сердцем и всегда рад жить в ней, но никак не могу терпеть того обмана и насилия, которым держится канадская духоборская община. Но потому я так прямо написал, что глубоко верю тому, что не в силе Бог, а в правде. А раз я пишу правду, то я даже и не думаю о том, какие от неё будут последствия, потому что убеждён в том, что правда не делает никому вреда, а, напротив, правда должна принести пользу, если не в материальном, так в духовном смысле.

А также я думаю, что читающее сие описание могут прийти к такому заключению, что духоборцы все глупы и потому их обманывают. Но и такое заключение будет неправильно, потому что духоборы не все глупы, а есть среди них люди даже очень высокого ума. Можно надеяться, что только молодое и будущее поколение духоборов сможет совсем сбросить с себя Веригинское рабство, и если только также будут стремиться к любви и братству, то сумеют создать сами для себя такой порядок жизни, при котором будет возможна счастливая христианская жизнь.

Прежние мои взгляды не согласуются с настоящими. Это можно объяснить тем, что я в то время находился ещё под тем покрывалом, под которым находится и теперь ещё большинство духоборов. Хотя я уже тогда ясно сознавал всю ту правду, которую сейчас пишу, но тогда я ещё не имел в себе достаточной силы, чтобы переступить ту загородку, которою загораживается каждая секта в отдельности, так что ложный страх тогда ещё царил во мне. Но теперь же то покрывало настолько стало тягостно, что и дышать под ним стало тяжко и смотреть темно, но для того, чтобы совсем сбросить его с себя, много надо бороться самому с собой.

Всем известный духобор, старик Иван Махортов, которого П. В. всюду возит с собою и любит его за то, что он, Махортов, среди духоборов громко доказывает святость и величие П. В. и этим укрепляет его власть, в последнее время сильно заболел. И, увидев, что приближается конец его жизни, как видно, почувствовал себя виновным в порабощении духоборов и в порыве искренности со слезами высказал правду так: «Братья и сёстры, просите Петра Васильевича, чтобы он вас освободил, потому что я вижу, что с этой жизни не выйдет добра, а вы только утратите и то, что у нас есть хорошего, что выработали мы и предки наши, а эта внешняя жизнь устраивается не для спасения души, а для славы и для богатства.

А духоборцы должны искать духовного мира, а не славы человеческой».

Так же чувствуют и говорят многие духоборы, потому что такой порядок жизни не удовлетворяет их духовной потребности, они переживают эту жизнь, как бы отбывают срок своего наказания. «Что это за жизнь, – говорят духоборы, – некогда подумать о самом себе. Мы сходились в общину для того, чтобы зажить любовью братскою, а теперь стало больше зла, чем было прежде. Почти каждый день исключаем друг друга из общины, ссоримся и ненавидим и даже не разговариваем со своими братьями, и сами не знаем за что».

«Мы все гонимся за машинами да за паровозами, и столько нацепляли долгов на свою шею, что век будем ходить по работникам, и никогда не расплатишься, так и погибнешь во зле и ненависти. Боже мой, когда же эта жизнь переменится?»

«Потерпите ещё немного. Бог даст, скоро всё это изменится, и опять будем жить по-братски, все за едино», – говорят другие духоборы. «Мы не с того конца начали делать общину. Нам бы сначала сообщиться духом между собою, а мы начали сгонять коров в одно место и называемся христианами всемирного братства и стали гордиться собою; потому у нас и не выходит дело».

Василий Поздняков.

Р. S. Василий Николаевич Поздняков один из наиболее выдающихся и самостоятельно думающих духоборов. Это тот духоборец, который навестил Л. Н. Толстого в 1898 г. и о котором Лев Николаевич писал Черткову в конце того же года:

«Очень меня радостно поразил В. Н. Поздняков. Какая удивительная ясность сознания, мысли и чувства, и при этом и выдержка, и энергия, и, сверх всего, внешняя привлекательность».

Анна Черткова, получившая от него рукопись «Правда о духоборах» и опубликовавшая её в «Ежемесячном журнале» за 1914 год в №№ 6–10, откуда и мы позаимствовали эту интересную повесть, пишет по поводу впечатлений Позднякова вот что:

«Вполне доверяя его искренности и правдивости изложения, мы, в общем, совершенно разделяем его точку зрения и не имеем причины сомневаться в действительности описываемых им фактов. Поэтому мы печатаем его записки почти дословно, лишь с небольшими редакционными сокращениями. С тех пор, как написаны эти записки, прошло уже 6 лет, и постоянные сведения, получаемые как от духоборов разных направлений, так и от посторонних лиц, живущих в Канаде, подтверждают нам, в общем, горькую правду, изложенную Поздняковым в его записках» ¹⁸.

Тому, что пишут о духоборах друзья и последователи духоборов, мы верим охотно. Думаем, что противники православной миссии, по крайней мере, автора только что опубликованных записок не станут упрекать в тенденциозности.

Я – житель м. Шендыровки, Каневского у. Киевской губ. Константин Олейник; до 1890 года исповедовал православную веру, а в 1891 году своим односельцем Моисеем Иващенком был прельщён в секту штундистов. Сектантская община тогда была в нашем селении огромная, – более 200 душ. Но в 1892 году, после наказания главного производителя штунды Д-ко, и благодаря действию миссионерских бесед, многие стали возвращаться опять в православие. Вожаки секты не могли стерпеть, как прельщённые ими, или, как они любят выражаться, «рождённые во Христе» братия оставляли «их церковь»; а тут по новому закону стало трудно составлять собрания, без которых проповедь не действительна. И вот задумали предводители наши выехать в Америку. Туда и раньше несколько семейств из нашего уезда скрылись и писали, что житие в Америке хорошее, на все религии свобода, всеобщее братство и любовь. Уехал за границу и мой «штундовый родитель» Иващенко. Из Америки Иващенко начал мне письма слать, – одно за другим; он сильно одобрял житие заморское, писал, что там будто бы такие законы, по которым можно наследовать и земное и небесное царствие...

Решился и я с семьёй ехать за море, со мной потянулись и другие 7 семейств штундистов односельчан. Вытребовали от губернатора паспорта, распродали своё имущество, собрали деньжонок и гайда в Америку... Это было в начале 1895 года. Штунда так ожесточила наши сердца и привела в такую отчаянность, что нам и не жаль и не страшно было расставаться с родиной православной; мы выезжали с радостью, как будто там, за морем, нас ждало родное что-то... До Гамбурга ехали по жел. дороге.

На границе встретил агент-еврей, который справил виды наши. В Гамбурге сели на огромнейший пароход; 40 вёрст тащились по каналу, где сели на мель и простояли 5 суток. Время проводили более в религиозных беседах, читали Слово Божие; всем хотелось хорошенько подучить тексты Писания, чтобы за морем не ударить лицом в грязь пред настоящею заморскою штундою... В первые же дни плавания на море поднялась буря и качка, и начались наши страдания. Храбрость сразу пропала, и овладело уныние, и тяжко страдали мы телесно. 17 февраля произошло такое бедствие, что я и все земляки с семействами начали к смерти готовиться, плакали, прощались друг с другом. Морские волны ломали железные, в руку толщиною, прикрепы на палубе парохода. Страшно вспомнить, что было. И все мы, хоть и штундисты, а вспомнили тогда Николая угодника, утешителя бурь, которого сектанты так поносят и не любят. И начали все, а особенно бабы наши, со слезами просить и молить угодника Божия о спасении своём и всего корабля, который, как щепка, прыгал по волнам. Молились, однако, без крестного знамения, но он, батюшка, не прогневался и услышал молитву, чтобы вразумить нас. Минут через несколько буря стала униматься, морские волны тише хлестали.

Я тогда же почувствовал угрызение совести за измену православию, и в первый раз в сердце почувствовалось раскаяние и скорбь, зачем мы оставили Россию, куда едем, для чего терпим страдание... Тут же дал обет, когда благополучно водворимся в новой земле, послать денег нашему Шендеровскому священнику, дабы он отслужил молебен св. Николаю за спасение наше от смерти в бушующем море. О чувствах своих мне, однако, как-то стыдно и боязно было признаться сотоварищам и даже семейству. Так овладел душою враг. Но мне казалось, что у всех были такие же, как у меня, мысли и чувства. Обет свой я сдержал: послал о. Николаю Кротевичу, батюшке нашему, в простом письме доллар на молебен: но оказалось, что и в Америке «мошенства» немало: письмо с долларом пропало, и до батюшки не дошло... Ехали мы морем 23 суток.

Пароход наш остановился в Филадельфии. Выгрузившись здесь, мы по наперёд написанному братией маршруту пересели на железную дорогу и отправились на ст. Ил, разыскали там Киевских земляков, в том числе и лжеучителя моего Моисея Иващенко. Стали под руководством их осматривать подходящую землю для поселения, явились к местному начальству. Нас направили в Иржинию. Решили мы осесться в урочище Пуплис; здесь были домики, которые покинуты такими же, верно, дураками бродягами, как и мы, – по трудности жить. Правда, земли много, да толку в ней мало – вся под лесом, надо вырубить и выкорчевать, а тут зимою сырость, а летом жара и мошки нестерпимые. Радости ни у кого не видно было из нас приехавших, ну а американские земляки прямо ликовали, что к их дурацкому полку прибыли новые. Оказалось, что в окружности из Киевской и из других мест России поселились сотни семейств штундистских. Часть из наших, – молодые ребята, – уехали вёрст за 500 на фабрики работать. Семейные здесь занялись подёнными работами, чтобы скопить деньжонок побольше на обзаведение осёдлостью. Работы были на лесопильнях больше. Платили по 90 коп. в день, за 10 рабочих часов, на харчи для одного человека в неделю требовалось рубля два, так что в месяц можно было заработать чистых рублей 10–12. Вообще жить бы можно, да уж больно противная местность и поведение братии плохое, совсем не спасительное... Чем больше к своему братству я стал присматриваться, тем изо дня в день яснее мне обнаруживались неправда и заблуждение нашей секты...

Приехал с нами в Америку брат Карпо Бугун, вдовец, и подговорил он себе в жену одну девушку. Надо было их сочетать браком по обрядам секты. Дождались первого же воскресения. Братия штундовая вся оказалась в сборе, так как была оповещена о предстоящем браке Бугуна. Собрались в хату Ивана Яковченка, который прежде нас поселился в Америке. Пришли и жених с невестой. Ну, вот и начали обсуждать: кому же сочетовать браком, – один говорить: ну – ты, а другой – ну ты, третий – нет, – ты. Наконец, избрали хозяина дома – Яковченко. Он посадил сочетавающихся рядом перед столом, – а сам сел за стол, в передний угол, мы же все поместились – кто вокруг стола, а кто под стенами. Взял Яковченко св. Библию, раскрыл её и ну перекидывать листы, – то туда, то сюда... Видно было, что перший (первый, старший) наш не знает, какое принадлежит чтение из Евангелия и Апостола при совершении брака... Вот тут-то мне, Константину, стало видать (видно), что наша «русско-американская баптистическая церковь», как называли так братья свою штундовую общину, – не есть та Церковь, о которой говорится у апостола Павла, Церковь Бога жива – столп и утверждение истины... Брак – таинство великое, по слову апостола, а наше венчание вышла одна комедия... И подумал я тогда, что такому совершителю таинства принадлежит соха, а не книга Священного Писания...

Дождались и ещё воскресения. Собрались у Харитона Сибровича на богослужение. В передней угол залез опять Яковченко и взялся «держать собрание». Кое-как пропели любимые стихи. Перший прочитал несколько стихов из евангелия, закрыл книгу и начал устно говорить как бы проповедь, за которые ранее осуждали мы православных священников. Яковченко долго морочил братию и договорился до того, что сказал, что будто мы (штундовое братство) подобны жирным скотам, бегаем, взбрыкиваем и колем друг друга... Трудно было стерпеть, но я удержался, ничего не возразил на его неподобные речи. А когда шли из собрания по квартирам, то я заметил своим товарищам, что у нас на богослужении не учение, а лжеучение... Конон Люлька и Федот Потапенко тоже задумались и соглашались, что мало истины и святости в нашем богослужении... Не по душе было мне и то, что в воскресный день все наши русские баптисты, да и тамошнее, как встанут, спешат умыться и нажраться, а потом уже часов в 12 дня сходятся на молитву и богослужение. Я и некоторые другие прекословили, что это не порядки, – на молитву в воскресный день надо собираться утром, натощак. Было совещание, и просьбу нашу уважили. Но скоро пошли из-за этого раздоры и жалобы, что одному утром не время молиться, потому что надо корову выгнать, другому лошадей накормить... я обличал таковых, говоря, что неужели уход за скотиной дороже забот о душе и важнее религии. На что же обличали православных в России, что они ездят на ярмарки... Мы приехали сюда, думали – лучшее тут душе спасение будет, а выходит – тут свой ярмарок мы ввели... Однако не подействовали мои обличения: собираться стали опять в полдень на собрания богомоленные. При этом на собраниях в каждое воскресение была борьба на счёт толкования Священного Писания: один объясняет так, другой по-своему. Тут уж я не мог стерпеть и всякий раз указывал на разномыслие, и допытывался, почему один текст по ихнему толкованию имеет десять смыслов. Между русскими здесь были и немцы. Из наших перекрещены были не все, меня и других считали ещё недостойными святого крещения баптистского. Тогда братия стала меня успокаивать, говоря: что ты тут между нами видишь; мы малоучёные, вот если бы ты поехал в город и посмотрел там настоящее богослужение у здешних (американских природных) братьев баптистов... И стал я изо дня в день всё более и более беспокоиться за спасение своей души и думать, да не стою ли я на погибельном пути, в пропасти содомской... И просил я Господа, чтобы Он открыл мне, где путь истинный, в православии, или здесь в секте, чтобы не погубил Он меня с беззаконными... А посоветоваться по душе не с кем – кругом одни баптисты. Целые дни на работе проводил в молчании, – так как языка тамошнего не понимал, – и всё думаешь о Священном Писании и учении православном и штундовом... И стал Бог раскрывать мысли мои, и мне делалось ясно, в чём заблуждение штунды. Приду вечером домой, возьму Библию, начну читать.., и те самые тексты, которыми прельщали нас производители, и прежде шли как будто против православия, теперь говорили в пользу православия и припоминались тогда объяснения и наставления, слышанные от пастыря и православных миссионеров. Вот, думаю, когда и где мне Бог открыл только очи-то, а раньше-то был я словно слепой и глухой, слыша, не слышал наставлений истинных учителей. Разделял мои мысли и сходился в чувствах и Остапенко. Думаем, надо исследовать, и решили со всем семейством отправиться в город Нью-Йорк, рассмотреть хвалёное баптистское богослужение. Приехали в одно воскресение. Разыскали баптистскую церковь, которая по тамошнему языку называется нескладно «чорт». Входим, всем и нам в дверях дали листки, где указано, что будет пето и откуда читано. Все сидят на скамьях, как у католиков в костёле. Сели и мы. Нигде нет никакого изображения, ни креста, ни украшения. Моленная большая с куполом. Причет (пресвитер) их, смотрю, забрался высоко на подмостки у передней стены, сидит на кресле. Перед ним столик, на котором лежит св. Библия и тут же стоит бутыль (графин) с водой и стакан. Времени было не рано, часов 11–12 дня. Народ ещё собирался, все сидели молча, некоторые читали про себя евангелийца маленькие, другие тихо шептались; мы тоже сидим и смотрим. Заиграл орган, многие вздохнули. Пресвитер, заложив ногу за ногу, вынул из кармана вроде пряника, – ломоть табаку, отрезал кусочек, кинул его в рот и жуёт за скулою, значит, «жвачку»... А потом начал проповедовать Христа. Первые слова выговаривал легко (тихо), а чем больше, тем всё громче, кричит и горячится, как цыган на ярмарке. И тут же рука об руку мах, а ногою об пол бах, так что даже ужасно и смотреть было на него... Ну, подумал я, не такая служба Божия правилась нашим православным причтом в Шендыровце... А товарища, когда он узнал о табачной жвачке пресвитера, чуть не сорвало, наплевал под скамейку целое болото. На следующее воскресение поехали мы, однако, опять посмотреть, может быть, думаем, лучшая будет служба и другой причет. Оказалось всё то же самое: тот же пресвитер, – также перед службой Божией в воскресный день при всем народе пьёт воду и табачную жвачку жуёт, а в проповеди договорился до того, что весь народ захохотал и даже некоторые в ладоши ударили. Омерзительным мне показалась эта баптистическая «чорта», никакой не было в ней святости, какая прилична дому Божьему, и увидел я ясно, что отличается у самих заправских штундеров служба от нашей православной, как земля от неба. Тут же сказал я своим штундистам, что не пойду более смотреть на такое безумие, – видно, что в этой «чорти» не Бог присутствует, а сам сатана – чорт... После того у меня окончательно созрела мысль уехать из этой хвалёной Америки к себе опять, в матушку Россию, и возвратиться в православие святое. Но мысли свои я должен был таить от других, чтобы не вооружать братьев штундовых. Написал я письмо к сыну, которому изложил все свои сомнения насчёт штундовых заблуждений и располагал его к православию и к поездке в Россию. Письмо было адресовано на имя одного баптиста с передачею. Остапенко тоже разделял моё мнение и сказал, что он здесь не останется без меня. Когда я это от него узнал, то мне стало смелее.

Штунда, баптизм мне стали прямо ненавистны, в собраниях я уже не сдерживал себя и обличал смело заблуждения. А беззакония братства все открытее производились: голоса Священного Писания никто не хотел слушать, а все водились одними похотями своими. Так, например, ранее нас в Америку переехали из Исаек три семьи – Степан Линенко, Феодор Цимбаленко и Иван Козорез. Степан задумал женить сына Сергея на девице Анне, дочери Фёдора, которого жена была родною сестрою Степана. Бесстыдные мать и отец, чтобы девку сбыть, согласились на заключение брака между двоюродными. Однако совесть их мучила, и вот родители заявляют в баптистическую «чорту», можно-ли в таком родстве венчаться; оттуда ответили, что можно, что у них так двоюродные часто сходятся. Но захотел жених ещё и у нашей церкви испросить разрешения на кровный брак. В одно воскресение было собрание у Матвея Корсунского; после службы Яковченко заявляет, что Сергей (жених) Линенко просит разрешения «у церкви» вступить в брак с двоюродною сестрою. Первый Антон Пелепенко отвечал, что, по его мнению, можно, и сослался на пример праведного Лота; Матвей Корсунской тоже сказал, что и, по его мнению, можно, и сослался на Авраама: таким манером Яковченко спрашивал каждого по очереди, и все разрешали.

Но вот дошла очередь до меня. – Ну а ты, Костю, як, разрешаешь? – спросил Яковченко. – Я в этом деле не Судья, посмотрите в Священное Писание. Слово Божие да судит вас. Прочтите 18 главу книги Левит. Начали читать, все замолкли, – слушали и задумались, увидав сходство своих поступков с делами египетскими.

В том же самом собрании, когда имели расходиться, жена Матвея Корсунского вынула из сундука портрет покойного Царя Александра Александровича III. У неё взял Царский портрет штундист Харитон Сибрович и начал со злостью на Батюшку Царя неподобные ругательные слова... И тут же тычет к портрету Государя Императора дули («шиши»)... Некоторые рассмеялись, а некоторым стало противно и больно, что в чужой стороне русский человек Царское Величество своего скончавшегося, природного Государя Батюшку, так оскорбляет и поносит. Трое из нас не стерпели и строго заметили: что тебе сделал Царь, что ты так бесстыдно поступаешь, а ещё считаешься «истинным христианином!»...

С этими словами мы сейчас же оставили хату. Дорогой опять разговорились про Царя. Тогда Моисей Иващенко с гордостью и пренебрежением говорит, что мне русский Царь..., он у меня вот где под пятой и при этом, как сумасшедший, – топчет, стучит по земле ногами... Кровь прилила у меня к сердцу, в голове застучало: я хотел броситься на изменника, но удержался, один в поле не воин. Вот, думаю, до чего доводит штунда русского мужика. Это не вера, а заблуждение и развращение народа православного... Православный человек не только не посмеет так глумиться и словом и делом над Помазанником Божиим, Отцом отечества, а и помыслить на него супротивное считает грехом. И жаль мне стало православие и совращённых людей, и заплакал я горько... и просил Господа, чтобы поскорее Он помог мне выбраться из этой страшной компании и добраться до России. Я стал спорить за православие открыто и стал резать своих проповедников на каждом шагу, штундисты стали это замечать и грозить, что де ты, братику, оказываешься уже православным, но тебе долго просвещать тут не придётся, смотри, ты ведь не в Шендыровци... На беду письмо моё к сыну распечатал получатель – штундист и прочёл моё обличение братии на счёт икон. Я писал, что штундисты заблуждаются, когда изображения святых мучеников, что за Христа кровь проливали, Божьей Матери, Самого Господа называют идолами, и отметают, выбрасывая из хат, а между тем сами поснимали с себя портреты и увешали ими все стены. Почему же портреты святых грешны и идолы, а портреты грешных людей не идолы и их можно держать в хатах... Штундист рассвирепел на сына и стал его теснить, а меня ругать. Сын мне в ответ описал происшествие с письмом и свирепость брата, но письмо его попало в руки моему хозяину баптисту, и он, распечатав, прочитал его, а потом взял да и выдал мои суждения братству. Я ничего этого и не подозревал, и вот на одном из собраний начали меня уличать язычеством, т. е. православием и злословить за православное понимание относительно св. икон. Я не сробел, Бог мне послал дух мужества, и я отвечал, не боясь гнева рассвирепевших братьев. Когда Сибрович мне начал доказывать, что портреты людские ничего не значат, что это папирус и краска и что иконы – и идолы тоже ничто, и только людей в соблазн вводят, заставляя почитать краски и доски вместо Бога, я спросил его: если портреты людей и святые изображения ничего не значат, пустой папирус и краска, тогда зачем же ты царскому портрету давал дулю и, обратившись к папирусу, оскорблял Царское Величество; ведь ты тогда «якусь мысль и силу в этом папирусе чув (чувствовал), стене ты дули не давал?» После этого истинные христиане меня и семейство моё так возненавидели, что даже перестали принимать на работы при доме, при фабриках, и не только наши русские, но и местные. Это называется любовь общая, – нехай Бог всякого избавит от такого братства и любви. Положение моё было ужасное, остались одни на чужой стороне, среди ненависти и злобы. Жить дальше в Публисе стало невозможно. Я и Потапенко с семействами вынуждены выехать потихоньку в город. Вытребовал я сына телеграммою: всё, что можно, распродали мы и отправились опять в Филадельфию, сели на корабль, перекрестились, как православные христиане, и сказали своим заморским бывшим братьям, возненавидевшим теперь нас: оставайтесь здоровы, а мы вернёмся хоть и разорённые, да на родину святую и умрём в ней хоть нищими, да по православному, похоронимся с кадильным ладаном, а не по-басурмански, – с табачной жвачкой баптистского «чорта»...

Прибыв благополучно, сейчас же пошли к священнику и отслужили молебен св. Николаю, а через неделю присоединились к Церкви православной через исповедь и причастие Св. Таин, и с того момента с наших сердец свалилась тоска и душевная слепота, как чешуя с глаз, и благодарим мы Господа нашего Иисуса Христа, св. Николая, спасшего нашу жизнь от потопления и приведшего нас к покаянию в страшном грехе отпадения от истинной православной веры ¹⁹.

Я – коренной житель заштатного города Богуслава, Канев. у., Киев. губ., мещанин Савва Демьянов Савченко. От роду мне ныне около 60 лет, имею большую семью, пропитание снискиваю трудами рук своих (сапожным мастерством). Пишу собственноручно, хотя неграмотно, но по сущей правде и чистой совести, откровенно. Моя жизнь и религиозное настроение до перехода в штундизм были таковы: ещё за 4 года до поступления в секту я начал вести строго религиозную жизнь, ибо понял, что Св. Писание не для того только дано, чтобы легкомысленно читать или слушать его, но оно дано для руководства ко спасению и для наследования жизни вечной. Убедившись, что туда (в царство небесное) ничто не войдёт нечистое (Откр. 2:21, 27), я старался искать подвигов, отказывая себе в сытной и сладкой жизни. Молился усиленно и часто с большим вниманием и то и дело рассуждал сам с собою о Боге вечном, о жизни святых и о принимаемых ими подвигах. Спустя год, я предпринял путешествие в Киев на богомолье. Там посетил я святые места и испытывал такое радостное чувство, что и описать не могу, а скажу только одно, что я забыл даже о себе самом и всё суетное земное хозяйство и даже семью и никак не мог расстаться со св. местами. Оставляя св. град Киев, я оплакивал его, пока он не скрылся из моих глаз. После этого путешествия я ещё более усилил старание быть строгим исполнителем Закона Божия и принял подвиг вроде обета. А именно: в день воскресный ни летом, ни зимою не позволять хозяйке топить печи и варить пищи; с самого света со своею семьёй занимался чтением молитв, акафистов и псалтири, потом неопустительно спешил в приходскую церковь или в местный монастырь; после обеда я занимался чтением Священного Писания и святоотеческих и других пастырских поучений, а также вычитывал и канон покаянный, и молитвы вечерние. Так я проводил воскресные дни и дни двунадесятых праздников, а в прочие праздничные дни я вычитывал правила монашеские, указанные в псалтири для благочестивых христиан.

Такой образ жизни продолжался четыре года, один из которых я считал как бы мёртвым для греха, и живым для Бога; пищу употреблял постоянно постную, а иногда сухую, по средам и пятницам только после вечерней молитвы съедал кусок хлеба. Лампада перед иконами теплилась у меня день и ночь. При такой внешней богоугодной жизни, к сожалению, я окружён был суетой своей семьи, состоявшей из восьми душ; при крайней бедности, беспомощности и постоянно усиленном труде, я почувствовал упадок своих сил тела и духа, начал рассуждать о дозволительной для себя пище и о попечении к домашним, отыскивая основания для сего в Св. Писании.

К несчастью, в Богуславе появились на ту пору штундисты, сначала я был врагом их; потом слышу от них речи о Евангельских словах, о заповедях Божиих, о почитании дня воскресного, о любви христианской, – чего, к сожалению, в окружающей меня среде тёмного, хотя и православного, люда я подобного никогда не слыхал. Мне пришлась по душе беседа с ними и состязание о вере, так как я был довольно много знаком с жизнеописаниями святых отцов и учителей Православной Церкви и жизнью первых христиан. Беседа моя против них была сильна во всех отношениях, кроме вопроса о церкви филадельфийской, о которой говорится в Откр. 3:7–10: Церковь эта от времён апостольских и доныне стоит нерушима, она, говорили штундисты, не была участницею в семи соборах и что имеет священноначалие, которым и руководствуются штундисты, а к православной Церкви сектанты применяли также из Откр.13:14, 17. Это возражение меня очень смущало и хотелось как бы узнать пообстоятельнее, но нельзя было, не у кого. Приходский пастырь, покойный о. Мирон, человек был строгий, недоступный. Я, как ищущий спасения, – не мог упустить случая, чтобы не склониться в сторону штундистов. Теперь расскажу, как они меня уговаривали.

Мне говорили, чтобы я совсем оставил учение Православной Церкви, потому что оно только мешает познать настоящую истину.

У меня явилась фарисейская гордость в мыслях по отношению к православному народу: так как я не видел у православных ни ясного понятия о Боге и православной Церкви, ни о её уставах и догматах, то мне казалось, что всё делается здесь не так, как написано в Евангелии, в уставах церковных и Житиях святых. К сожалению, и причётники подавали соблазн, являясь в храм не благоговейными, иногда даже пьяными, особенно на большие праздники, не говоря уже о других пороках... И вот я спрятал книги разных поучений и оставил одну только Библию. Однажды явился книгоноша к штундистам, который сам был сектант; мне дали знать, и я поспешил прийти, где от него услыхал краткое слово: «Кто будет веровать и крестится – спасён будет». Потом встали на молитву, затем он сказал проповедь из Св. Писания, и я был очень тронут; рассматривая разные книги и библии у книгоноши, я увидал, что они печатаны по благословению Св. Синода и остался я в большом недоумении... Книгоноша был киевский, по фамилии Морозов.

Время шло в такой моей нерешительности; семья была очень недовольна на меня за сию склонность к штундистскому благочестию. Я было одинок со своими думами, в душе раздвоен и поневоле опять я пил горькую чашу страданий. Случилось мне посетить собрание штундистов. Это было на первой неделе Великого Поста. В субботу в православной Церкви было очень много говеющих. Бог Святый знает, кто был зачинщиком недоброго дела против штундистов. Вдруг часов в 6 вечера все православные, бывшие в церкви, собрались около дома собрания штундистов, разбили стекла, разнесли рамы, поломали двери, разобрали плетень, набросали его во двор. Штундисты прятались, кто куда мог – на чердак, в кладовку, в том числе я был тут, их отыскали, всех мужчин и женщин были кольями и секли розгами, меня также секли розгами, но не кольями. Буйство и истязание продолжалось до 2-х часов ночи; после чего православные разошлись по домам, оставляя штундистов всех избитыми в доме.

Я пришёл домой весь окровавленный, умылся и рассказал о случившемся своей жене, которая была строго православною, хотя и слыхала толкования сектантов, и сел читать из евангелия о блаженствах. Помню, слёзы лились у меня при чтении стиха: «блажени изгнани правды ради». Жена, смотря на мои страдания, тоже плакала... Всё это сильно подействовало на неё; она освирепела на тёмный и грубый народ и Церковь православную и, дождавшись утра, поспешила посетить избитых и нашла их собравшихся в разрытом доме, опухших от побоев и ещё больше была тронута этой картиной. Возвращаясь домой, на дороге её встретили православные люди и спросили, где она была; жена ответила, что ходила «до церквы», но ей указали, что церковь не тут, а вот там, указывая в ту сторону, где православный храм; она же, как освирепевшая, отвечала, что туда (т. е. в правосл. церковь) ходят только разбойники, что та церковь разбойническая. Об этом было донесено священнику, а последним – гражданскому начальству. При допросе бранные слова жены подтвердились свидетелями, и она была осуждена на три месяца в тюрьму, а я остался с маленькими детьми горевать. Штундисты меня посещали, помогали и утешали. Эти два скорбных случая ожесточили меня, а особенно жену, против православия, и мы всею душою примкнули к числу штундистов. Какова была моя жизнь и деятельность в секте? Тяжело вспомнить о ней. Я пробыл в секте два года, всё время старался узнать то, что слыхал раньше, т. е. на каких они правах и чем руководствовались, кто руководит ими и какие их объяснения, допытывался об их епископах и рукополагаемых пресвитерах. Но всё, что они говорили по этому вопросу, мне показалось неосновательным и лживым; я мучился душою, упрекал их в неправильном толковании слова Божия; они же, заметив во мне такое недоверие, начали скрываться от меня, и устраивали тайно от меня советования насчёт своих порядков.

Как неуверенный в правоте сектантских порядков, других в сектантство я не приглашал, так как и сам не имел законных оснований на проповедь. На молитве их я на коленях не стоял, и собраний не держал, хотя приглашали меня не раз, предлагали избрать меня даже пресвитером; но я указывал им на незаконность их выборов, как не имеющих прав ни церковных, ни гражданских и с Св. Писанием не согласных, указывал им места Св. Писания, чем приводил их в смущение. На мои указания сектанты не раз давали мне такой ответ: «Что правда, то правда; но как мы не имеем ещё свободы для правильного развития и устройства нашей общины и отовсюду стеснены, то пусть будет хоть так, лишь бы не разрушить совсем дела, и не было бы соблазна в братии, так как есть надежда, что и ещё присоединятся к нам». Я отвечаю, что хотя бы даже и разрешено было начальством, я ни в коем случае не решусь нарушить слово Божие и не стану обманывать других; ставши руководителями, мы должны быть не ложными исполнителями слова: «ибо от домостроителей тайн Божиих требуется, чтобы каждый оказался верным» (1Кор. 3:9–15), причём укорял их в выборе пресвитеров, говоря, что они, как малые дети, играют в выборы своих пресвитеров, сегодня одних избирают, а завтра прочь, как негодных, низлагают, из этого видно, что пресвитеры ваши – говорил я – не Духом Святым поставляются, и в этом крайнее ваше недоумение. Сектанты молчали, не находя слов в своё оправдание, Так, окончивши совет, разошлись, и это совещание было для меня последним пред окончательным разрывом со штундистами.

Был ли я спокоен духом, пребывая в секте? Никогда не был покоен, потому всегда и обращался к миссионерам, как только услышу о посещении их, и всегда искал удобного случая, дабы снова возвратиться в Церковь православную, но не кое-как, а хотелось мне прежде найти в среде православных людей хорошей жизни, знатных по разумению Евангелия и, указав на них, обличить штундистов в их заблуждениях и нареканиях на Св. Православие. Долго я томился в нерешительности и скорбел о том, что не мог душевно побеседовать с приехавшим в Богуслав для собеседования миссионером, и горе то я носил в своём сердце в продолжение года... Наконец, свиделся с ним. И его разъяснения особенно же 13 главы Откровения, во время ночи под Крещение, рассеяли мои главные сомнения, и я снова взялся за свои книги, которые спрятал, было пред уходом в штунду, возвратил и иконы на своё место, которые были розданы родственникам; по временам ходил в монастырь в храм Божий. Так я продолжал томиться в нерешительности больше года. Жена же оставалась ярой штундисткою, – она сильно вознегодовала на меня за измену мою обеим сторонам и упрекала, что чрез мою штундовую науку три месяца сидела в тюрьме. Горькая моя была участь, я оставался совершенно одинок на белом свете, не имея ни одного умного человека, который бы мог дать мне благой совет и утешение... Но, благодарение Богу, на приход прибыл новый священник, о. Павел Тихвинский. Услыхав о моей жизни, о. Павел участливо отнёсся к моему положению, наказал мне прийти к нему на дом. Я не замедлил отправиться к батюшке, рассказал ему, как мог, о своих душевных муках, раскрыл пред ним всю свою душу, как больной пред врачом. Рассказал о настроении жены моей. Батюшка утешил меня и пригласил меня ходить в церковь, я дал согласие ходить и присоединиться к православию и быть ревностным и покорным сыном Церкви, причём я умолял исходатайствовать разрешение установить общество трезвости для распространения христианской благочестивой жизни среди православных, в противодействие штундистским нареканиям, чего по милости Божией и удалось достигнуть. И вот уже 3 года воинствую под руководством своего доброго пастыря против обеих сторон, т. е. против штундовых фарисеев и против недостойно ходящих в своём звании православных, впрочем, воинствую не я, многогрешный, но благодать Божия, получаемая чрез таинства св. Церкви, покаяние и причащение Св. Таинств. Прежде всего, пришлось воинствовать против упорств присных – жены, которая долго не хотела вразумиться и стояла за штунду.

Какими мерами воздействовать можно на вразумление заблудших сектантов? Насколько я из опыта узнал, ни публичные беседы, ни одиночные увещания не имеют решительного действия на вразумление отпадшего штундиста; когда требуют на публичные собеседования, то сектанты предостерегают друг друга словами Св. Писания Мф. 10:17–21; Мф. 24: 23–24; Мф. 2:1–4, 14; Ин. 2:27; утверждая, что слова сии относятся к ним, сектантам. Я нахожу, что самую лучшую и сугубую пользу могут приносить внебогослужебные беседы, на которых позволяются вопросы и выяснения сомнений душевных со стороны слушателей, а пастырями делается отеческое разъяснение этих сомнений, так чтобы сюда могли безбоязненно являться начётчики, любители Писания и поколебленные в вере и предъявлять свои сомнения, которые всеяли им штундисты; получая здесь разрешение и должное объяснение недоразумений, – такие начётчики сами постепенно духовно выздоровеют, а после и выступят охотно на борьбу со штундистами, а это особенно сильно влияет на православных слушателей, колеблющихся и сомневающихся – это первое. Второе – чтобы возвратить отпавших в православную Церковь и сделать их здоровыми членами Церкви, нужно учреждать общества трезвости, образовать капитал для вспомоществования беднякам, чтобы последние не соблазнялись, слыша о том, какую любовь Христову проявляют штундисты в своих общинах.

Насколько я проник в дух этой штундовой болезни, я утверждаю как истину, и как пред Богом, что никакое насилие, ни наказания телесные, ни денежные штрафы, ни угрозы, ни притеснения и ссылки не могут подействовать на совершенное прекращение секты и излечение упорных, больных, а наоборот – скорее повредят... Хотя бывают случаи обращения средствами принудительными, но так обращённые не сыны православной Церкви бывают, а враги, насмешники и волки хищные; раньше они были наружные, – а по обращению в Церковь делаются внутренними врагами её. Мне это, к прискорбию, очень известно лично самому, так как такие сектанты не считают себя в союзе с Церковью и разумеют себя не в ограде Церкви.

Каких миссионеров больше слушают штундисты? Лучше всего слушают простых начётчиков и светских людей; пастырям не доверяют, думая, что они стараются ради своей выгоды, чтобы не остаться без овец и волны; учёных людей сектанты опасаются, применяя к таковым слова послания Кол. 2:8, где сказано: «смотрите, чтобы кто не увлёк вас философиею и пустым обольщением по преданию человеческому».

Почему возвращённые штундисты часто снова уклоняются в секту и не тверды в вере? Причина та, что, познав Слово Божие, они среди тёмного народа не видят дел христианских и не могут помириться с теми безобразиями и суевериями, которые повсюду встречаются на свадьбах, крестинах, поминальных обедах; видя нехристианское препровождение христианских праздников, ищущий спасения своей души приходит в отчаяние за собственное спасение, не имея средств избежать и сам участия в праздничном разгуле, безобразиях православных односельцев своих. Если он будет вести отчуждённый образ жизни, не будет пить, курить и угощаться, то такого назовут штундою, и вот, не имея поддержки, такие люди снова рвутся в штундизм, порицают православную Церковь, не понимая, что учение Св. Церкви во всём истинно и согласно с Св. Писанием, а грешны лишь люди. Вот вследствие такого-то положения непременная обязанность охранителей православия учреждать внебогослужебные собеседования и вести их не по бумажному, а по сердцу и отечески, что подействует вразумляюще и отрезвляюще на обе стороны, делая поколебленных, и отпадших и православных здоровыми членами православной Церкви. Необходимо заводить в сёлах, заражённых сектантством, сообщества людей трезвой и благочестивой жизни, которые бы служили примером для других и укором для штунды, хвалящейся трезвостью и делами внешнего благочестия, чтобы возвратившиеся, навыкшие в штунде проводить благоприлично и по Божьему время праздничное, могли иметь содружество и назидание в своей собственной среде. А так как труд борьбы со штундою есть один из самых тяжелейших, то одни пастыри, без содействия приходских членов, ревнующих о православии, мало что могут поделать с этим злом ²⁰.

С. Савченко.

Я – житель села Скибина Таращанского уезда, Киевской губ., крестьянин Т. И. Д., родился от православных родителей и до знакомства с сектою штунды был православным. Хотя плохо обучен был Закону Божию и малограмотен, но я считал непременною обязанностью посещать храм Божий, и эту обязанность исполнял усердно: ходил в церковь и там читал и пел на клиросе. Услыхал я однажды, что появилось новое общество христиан штундовых, которых многие очень хвалили; я заинтересовался ими, думая в себе: как бы узнать, что такое за новая вера? Тут подвернулся ко мне мой товарищ Иларион В. С–ский и шепнул мне, что сегодня вечером у него будет собрание штундовых братьев и сестёр. Я не упустил благоприятного случая познакомиться и вечером в сумерки отправился к товарищу, где застал пять человек гостей, – посторонних; все сидели вокруг стола, а пред ними на столе в беспорядке расположены книги. Я хотя и малограмотен, но любопытен до книг: тотчас принялся рассматривать: тут оказалась псалтирь, Библия полная, отдельное Евангелие, и какой-то сборник духовных песней. Перелистывая сборник, я стал некоторые места прочитывать, и многое из напечатанного здесь мне показалось неправдоподобным; против чего я и стал выражать сомнение, штундисты защищались. На этот раз я ими остался не совсем доволен и не соглашался с ихними понятиями. Между тем моя жена, узнав, что я провожу вечер в штундовых кружках, пришла в неописанный ужас, и поспешила сообщить о том матери моей; последняя тоже встревожилась и залилась горючими слезами, приговаривая: «ну, пропал теперь мой сын, ведь не так давно ходила молва по всему селу и все про то знают, что если кто пристанет к штунде, то уже записал свою душу в книгу дьявола». Перепуганные мать и жена не решались одни идти за мною в штундовое собрание, а сообщили братьям моим (у меня их трое); последние пришли в такое озлобление на меня, что сразу порешили учинить со мною расправу по-своему, вытащив меня от беседы с хорошим внушением кулаков; но один из старших меня братьев остановил разъярившихся, сказав им, что он лучше войдёт в хату один и там сам попытает, что такое за вера новая явилась. Войдя в хату, брат немного посидел, послушал, что говорят штундисты; потом, видя, что все они силятся только учить и учить так, как каждому из них желательно, а учеником был только я один, он схватил меня за рукав и повелительно сказал: «Ступай-ка ты, брат, домой, пока не сошёл ещё с ума, как и эти люди; разве ты не знаешь, что у нас, православных, слава Богу, есть тысячи учителей правопоставленных и все они учат одинаково, а эти сумасброды собрались впятером и все друг другу перечат». Тем и кончилось моё первое знакомство со штундою.

Спустя несколько времени, мои сельчане стали ездить до штундистов в селение Разумницу; туда же стали приглашать и меня. Я сначала колебался, но затем согласился, – «от чего де не посмотреть ещё»... и в один из воскресных дней отправился туда на собрание. Когда мы приехали в Разумницу, то на собрании так ласково и с таким почётом встретили и приняли нас, что мне штундисты сразу показались хорошими людьми. Тогда же мне предложили здесь книги, чтобы я читал вслух всего собрания. Конечно, я от такой чести не отказался; а так как на собрании было множество мужчин и женщин и все слушали меня, то это очень польстило моему самолюбию. После чтения стали все петь духовные песни. Это общее стройное пение произвело во мне такое настроение, точно я был на празднике большом, – так хорошо и радостно было на душе. И я тогда решил перейти в штунду. После пения я стал спрашивать старших из братьев о Св. Причащении, св. иконах и о крещении; на мои вопросы они давали такие ответы: Чаша (по моему Причащение) это есть страдание Иисуса Христа; Крещение это то же, что крест, то есть, терпение, а почитание икон, говорят, запрещено второю заповедью. С ответами на последние два вопроса я согласился; но относительно чаши я завёл беседу, указав собранию на 22-ю главу Ев. от Луки и прочитав им 19–20 стихи из неё, а также и 55 стих 6-й главы Иоанна, чем привёл собрание в немалое смущение. И на этот раз я опять разошёлся со штундою и уехал домой... Но пока я ездил к штундистам в с. Разумницы, по всему моему селу из края в край пронеслась молва, что «Ду-в отправился на штундовое моленное собрание», и как только я вернулся, то меня зараз потребовали к священнику нашего села. Я сначала порадовался, думая, что вот, мол, батюшка будет расспрашивать меня: как и что там делается в собрании штунды, и я с удовольствием поделюсь своими познаниями; но, к великому моему удивлению, явившийся за мною сотский привёл меня не к батюшкиному дому, а на то место, где у нас обыкновенно собирается общественная сходка. Здесь был и батюшка, который, вместо вопросов и всякого духовного вразумления, предполагая во мне видеть настоящего сектанта-штундиста, стал меня всячески бранить, да ещё и ударил и с тем отпустил домой. Штундисты же, узнав всю эту историю мою с батюшкою, не давали после того мне прохода, укоряя тем, что вот-де «ваш пастырь бодает овец своих и разгоняет их» и, конечно, не преминули подставлять подходящие стихи из Библии. После чего я стал реже ходить в храм православный; а, оставаясь дома, читал из Библии. Ко мне беспрепятственно начали приходить штундисты и сочувствующие им из нашего села, и вот мало-помалу наша партия увеличивалась; наконец, ко мне стали приезжать штундисты и из других, ближайших селений. И таким порядком образовалось вокруг меня довольно большое общество, члены которого однажды стали меня упрашивать, чтобы я был у них за старшего брата и совершал им молитвенные обряды и требы, т. е. напутствовал молитвою умерших, давал бы имя вновь народившимся и затем, чтобы совершал брак. Я, конечно, не отклонил от себя такую честь и более двух лет пробыл пресвитером, – Пришло мне однажды в голову поездить по другим селениям штундовым и попытать: везде ли одинаково проповедуется учение у братьев-штундистов. С этою целью я приехал в селение Жидовскую Греблю; там собралось около 400 душ штундистов; а потому и устроено было не одно, а четыре собрания, т. е. в четырёх домах. Являюсь я в первое собрание и выслушиваю там проповедь о том, что иконы не до́лжно почитать на основании 44 главы пророка Исайи; в опровержение крестного знамения ссылались на 9 стих 14 главы Откровения; воспрещали исповедоваться и исполнять другие какие бы то ни было обряды церковные; также воспрещали принимать св. Божественные тайны, основываясь на том, что Чаша заключается в страданиях Иисуса Христа; в подтверждение же своего лжеучения ссылались на 39 стих 26-й главы Евангелия Матфея. После этого я отправился во второе собрание; там учили, что принимать Чашу и преломлять хлеб нужно, и ссылались на 19–20 стихи 22 главы Евангелия Луки. Затем я посетил третье собрание; там говорили о необходимости крестить детей; я против этого восстал, спрашивая: на каком основании они учат, что нужно детей крестить? Мне указали 14 и 15 стихи 16-й главы книги Деяний. Наконец, пошёл я в четвёртое собрание: там учат, что крестить нужно, но только взрослых людей. Из всего этого я заключил, что в учении штундистов большое разногласие, а значит и ошибка, и тут же припомнил слова старшего моего брата, который говорил, что каждый штундист силится навязать другому собственное понятие о вере, а действительной, истинно-спасающей веры никто из них не знает и правильно истолковать Слово Божие не может, ибо каждый старается только о том, как бы самого себя возвысить в глазах своей братии.

Совесть моя проснулась и громко заговорила; возникли мучительные сомнения. Не доверяя ни себе, ни другим штундистам своей ближайшей общины, я отправился пытать ещё в несколько селений и когда вдоволь насмотрелся на комедийные действия и разнородные их порядки, то я почувствовал какое-то бессилие и страх, точно густая хмара тумана обложила меня, и я не знал, что мне делать, куда идти? Сознавал я теперь только одно, что действительно заблудился, – сбился с настоящей прямой дороги, как я, так и прочие братья штундисты, стал постоянно задумываться и душевно скорбеть за всё время и труды, потраченные мною в такой душепагубной ереси, не раз и горько оплакивал и проклинал тот час, в который я решился быть штундистом. С этих пор мои мысли перестали бродить по разным путям, все они направились к одному, как бы возвратиться на путь правый, и я очень скорбел о том, что не было у нас такого надёжного человека, который дал бы мне совет, как бы скорей окончательно бросить штунду и присоединиться к православной Св. Церкви. К своему же священнику идти и покориться оскорбившему меня публично – гордость моя ещё не позволяла мне. Наконец, наступил великий пост; услыхал я, что к нам приехал миссионер. Потребовал штундистов на беседу и кто из них поразбитнее да грамотный, того допрашивали о его уповании, в числе последних и я был допрошен; но теперь я уже мало что говорил в защиту и на пользу штунды и в открытой беседе полу-соглашался с доводами миссионера. После беседы я пошёл на квартиру миссионера и там до позднего времени пробеседовал с ним. Разрешились мои недоумения, душевная смута исчезла, так легко и светло стало у меня на душе после беседы, что невольно вспомнилось мне такое время, когда я ещё в детстве встречал Светлый праздник Воскресения Христова в храме Божием; – вот точно такая же радость ощущалась и теперь. На другой же день я дал обет идти в церковь православную и присоединиться к православию по установленным правилам, что и исполнил. О, если бы я мог описать радость домашних, да вкупе с ними и мою радость! Да и как было не радоваться? Проскитавшийся более 4-х лет без всякого благодатного содействия св. Церкви Божией, я много перестрадал, несмотря на своё сановитое положение в секте, а теперь Господу угодно было меня образумить и открыть очи духовные; поистине радостно не только возвратившемуся с пути заблуждения, но и каждому христианину. Вот тут-то так ясными стали для меня Слова Спасителя, что «бывает радость у Ангелов Божьих и об одном грешнике кающемся» (Лк. 15:10).

Когда услыхали мои бывшие товарищи штундисты о том, что я присоединился к Св. православной Церкви, то пришли в неописанную ярость; в приливе гнева, они меня приравнивали к Иуде Искариоту, – предателю, пуская в окружности слух, что я, как и Иуда, взял деньги и продал Христа. Но подумали бы, кто мог дать мне деньги и за что? Да я в то время сам всё последнее отдал бы своё, если бы потребовалось, лишь бы избавиться от гнетущей тоски и тьмы кромешной. Штундисты не замедлили явиться ко мне в дом с целью увещания, но они мне так опротивели, что я не мог их уже слушать и был вынужден выгнать этих смутьянов вон из хаты.

В бытность мою в штунде, я пришёл к тому убеждению, что на сектантов плохо влияют духовно-назидательные увещания православных, в особенности – выходящие из уст священников, к которым они решительно не имеют никакого доверия; к людям светским сектанты относятся более доверчиво, ибо считают, что они ведут беседу из-за братской любви. Всего больше, по-моему, штундисты боятся, когда им угрожают высылкой с родины, в особенности так называемые собственники, имеющие свои дома и земли; что же касается до однодворцев и бобылей, то из последних многие радуются, когда им грозит высылка, потому что им здесь так плохо живётся, что куда бы – думают они – ни выслали их, жизнь хуже не будет...

Почему штундисты слушают лучше голоса непризванных учителей, на это я могу по собственному опыту ответить: потому, что непризванные учители и наставники, как сами из нашей же, из низшей братии, всегда обходятся с последователями своими очень ласково, и с готовностью ведут беседу о правильной жизни, хотя имеют, как и вообще грешные люди, пороки, но они их тщательно скрывают от людских взоров, никогда не пьянствуют и не оскорбляют нравственного чувства своих последователей-братьев, взяток (в виде вознаграждения за требы) явно не требуют и не берут, даже на первый раз новичкам стараются оказать помощь, чем имеют возможность... Вот при таких-то условиях они сильно влияют на людей малоопытных, т. е. незнакомых с их внутренней жизнью; а до священника редко до какого можно идти запросто (Т. е. без надобности в требоисправлении) побеседовать... Правда, хотя каждый из них, может быть, и не откажет в благом совете, но не всякий обойдётся ласково и дружелюбно, чего наш брат-сектант не может выносить.

Во время моей пресвитерской деятельности в секте я больше всего влиял на людей и убеждал их в пользу секты песнями духовными: есть такие чувствительные песни, что если пропоются они всем собранием стройно и единодушно и с воодушевлением, то, по моему мнению, можно расположить даже и образованного в пользу секты; затем прельщал многих я умилённым чтением Слова Божия и молитвами. Влияние миссионерских бесед хотя и хорошее было, но впечатление очень скоро изглаживалось из памяти штундистов. А если миссионер из священников, то сразу у расположенных к сектантству слагалось общее понятие, что батюшки защищают друг друга, да и про светских иногда говорят, что они заодно с духовенством, но всё-таки последним больше доверяют, считая их за братьев.

По моему мнению, православному миссионеру лучше было бы побеседовать с сектантами один на один, потому что трудно одному миссионеру говорить против толпы сектантов, которые в публичных собраниях всегда стараются не о том, чтобы действительно добиться правды и утвердиться в ней, а о том, чтобы перетолковать и передразнить слова православного миссионера и сделать их смешными, не заслуживающими веры, а ведь известно, что иногда одно метко сказанное насмешливое слово разрушает и портить большое доброе дело... ²¹.

Т. И. Д.

(Сообщение Перфильева ²²).

– Прожив не малое время среди сектантов, как сектант, я вынес глубокое убеждение, что все сектанты духовно близоруки, лицемерны и самообольщены. Всё, что апостолы говорят о себе и своих ближайших сотрудниках, употребляя местоимение «мы», они применяют к себе, а все обращения апостолов на «вы», а в особенности те места, где говорится о недостатках верующих, применяют к нам, православным. Воистину заблуждаются, не зная писаний... и сами собою «приемлют себе честь» апостольства! Если бы они не были близоруки, то видели бы, что действительно апостолы и их законные преемники соработники у Бога, служители Христовы и домостроители Таин Божьих, а все православно верующие – Божия нива. Божие строение, и что совсем не нужно бежать из Церкви, видя некоторые её члены порочны. Сектанты, проповедуя другим о любви и о единстве духа в союзе мира, сами этого не имеют. Это сознают и вожаки их, но установить любовь и мир между отдельными общинами и членами их они не в состоянии. Так, один из видных вожаков сектантства барон И. однажды, при разговоре со мною, заметил, что с «верующими» можно ещё кое-как жить в мире, пока их в общине человек 20–30, когда же их наберётся уже человек 50–100, то получается полнейший хаос. Другой видный наставник фон Г., на сетования мои о пагубности разделений и вообще жизни не по Писанию между «верующими», сказал, что если эти «верующие» не покаются, облёкшись во вретище и посыпав главы пеплом, то все погибнут. Тот же фон Г. задумал однажды собрать всех наставников общин гор. Ревеля, а таких общин тогда в Ревеле было пять, чтобы обсудить вопрос, каким образом можно установить между отдельными общинами любовь и мир. Надо заметить, что вражда между наставниками отдельных общин доходит до того, что они при встречах даже не здороваются друг с другом. Примеру наставников следуют и подчинённые им члены общин. И вот эту-то рознь и захотел уничтожить фон Г., но это ему не удалось. Наставники собраться-то собрались, но опять разошлись, не добившись положительных результатов, и раздор существует там и доселе. На этом собрании я был представителем наставника своей общины, так как сам он не пожелал присутствовать лично, зная наперёд, чем подобное собрание кончится. На собрании этом выяснилось, что большинство наставников недовольны именно общиной моего наставника К., потому что там во время молитвенных собраний допускаются прыгание и хлопанье в ладоши, с чем другие общины ни в коем случае мириться не могут. Члены же общины К. в свою очередь обвиняют остальных сектантов в равнодушии и безжизненности во время молитвы. Я предложил собравшимся проявлять на молитвенных собраниях немного больше жизни, обещая, что члены общины К. в то же время убавят немного свой пыл и, таким образом, может состояться примирение, но предложение моё принято не было. Что касается нашей общины, то те из членов, которые больше прыгали и хлопали, ставились в пример другим, как достигшие большего совершенства и как преисполненные духа. Не желая отставать от них, я также целыми часами молился о получении такого духа, но добиться цели не мог. Тогда я стал более наблюдать за прыгающими, чтобы узнать, в чём состоит секрет, которого я найти не мог. И что же обнаружилось? Чаще всего прыгают женщины, и вот для какой цели. Была в общине молодая вдова А. На всех собраниях она хлопала в ладоши и прыгала до истерики; взор её всегда был обращён горе, а большинство из сектантов было в убеждении, что она сосуд избранный и что небо ей вполне обеспечено. Вдруг вдова А. не явилась на одно из собраний. На другой день одна старая «сестра» передала мне, что у А. пропал весь пыл, и она уже прыгать на собраниях больше не будет. А почему? Перед этим она устроила собрание у себя на квартире с вечерею любви, и на этом собрании сделала предложение жениться на ней молодому помощнику наставника Н., но последний заявил, что вообще не намерен жениться. Оказывается, что желание женить на себе Н. заставляло А. рисоваться пред ним на молитвенных собраниях. То же самое произошло и с одной молодой девушкой, которая также отчаянно прыгала, но видя, что никто из сектантов на ней не женится, вышла замуж за «неверующего» – лютеранина, и, конечно, прекратила прыгание. Стараясь увлечь за собой других, сектанты ещё более сами увлекаются всяким ветром учения. В Ревеле появились немцы-проповедники: г. Ш. и старая дева Д., которые доказывали «верующим», что те не получили ещё всего необходимого для совершенства. Вы, мол, говорили они, крещены только водою и Духом, но не крещены ещё огнём. А в Писании сказано, что «Он будет крестить Духом Святым и огнём». Это были проповедники секты «пятидесятницы», или крещение огнём. Смешно и обидно было видеть, как люди, лет по 20 и 30 считающие себя совершенными детьми Божьими, пришли в отчаяние, узнав, что они ещё не крещены огнём.

Взбудоражился весь сектантский мир. Увлёкшиеся новым учением стали искать пути к получению огненного крещения, более же благоразумные бросились локализировать разгоревшийся пожар, и только крутые меры некоторых наставников отразили влияние новых проповедников, и те вынуждены были, в конце концов, оставить пределы Ревеля. Учение пятидесятников заключалось в том, что «верующим» необходимо молиться и взывать к Богу до тех пор, пока над ними не появятся огненные языки. Непременным условием при этом было прыгание и молитва до исступления. Можно себе представить, что происходило на подобных собраниях. Для более веского доказательства своей святости, проповедники пятидесятницы симулировали также исцеление больных. Происходило это следующим образом. Немец проповедник принимал больного и через переводчика осведомлялся о роде его болезни. В большинстве случаев за исцелением являлись сектантки, жалующиеся на внутренние нервные болезни. И вот такая «больная» становится на колени, немец возлагает на неё руки и молится. Помолившись, обращается к больной чрез переводчика с вопросом: не чувствует ли она исцеления? Больная отвечает, что не чувствует пока никакого облегчения; на это переводчик сердито замечает; как не чувствуешь, говори, что чувствуешь! Немец молится ещё и опять спрашивает. Больная мнётся и робко отвечает, что уже чувствует некоторое облегчение; тогда переводчик более сердито приказывает ей ответить, что чувствует себя совершенно исцелённой, на что больная, не желая более раздражать «брата-переводчика», молча соглашается. Переводчик передаёт немцу, что больная, мол, благодарит за исцеление, и тот в восторге кричит: «аллилуйя!». Наступает очередь за следующей больной или больным с повторением той же процедуры. Меня в особенности возмущала наглость и явный обман этого немца, и сильно удручало то, что Бог почему-то не воздвигает из «нашей» среды пророков и исцелителей, а непременно посылает таковых из-за границы. Будучи в Петрограде, я познакомился с одним странствующим проповедником, бывавшим в Америке и западных государствах. Проповедник этот удивляется строгости русских сектантов относительно потребления алкогольных напитков и заявил, что заграничные сектанты сохраняют в сём отношении только умеренность; так, например, сектант немец не отказывается от своего любимого пива, так же, как баптист англичанин не забывает виски. Есть и между русскими сектантами употребляющие рюмочку, а иногда и более. В Ревеле один из проповедников К., бывший корчмарь, не оставлял долго старой привычки. Однажды я встретил К. поздно вечером на улице, когда последний шёл домой, изрядно пошатываясь. Об этом я доложил на следующий день руководителям своей общины. На это руководители сказали, что с К. они ничего сделать не могут, так как он человек богатый, и их молитвенный дом построен почти исключительно на его деньги и на его имя. Если они его исключат, или сделают выговор, то он рассердится и отнимет от них дом. К военной службе сектанты относятся отрицательно, считая это нарушением заповеди «не убий». Но такой взгляд на военную службу не есть собственный взгляд русских сектантов, а наносный, заграничный. В бытность свою в Петрограде, да и в других местах, я встречал многих немцев проповедников, усиленно пропагандирующих против военной службы: И как потом всегда оказывалось, проповедники эти были изгнаны из своего отечества за подобные бредни ²³. (А родина их продолжала усиленно вооружаться). Однажды в Риге, в собрании русских евангелистов, проповедник, говоря о необходимости стойкой и твёрдой веры, привёл в пример такой стойкости германского офицера, который, по заявлению проповедника, был «верующий». Было это уже по объявлению нам Германией войны. Стойкость веры этого офицера, так говорил проповедник, заключалась в том, что он, идя покупать себе лошадь, просил Бога, чтобы Он послал ему хорошую, и ему всегда удавалось покупать только хороших лошадей. Сделай то же самое русский офицер, он был бы, безусловно, осуждён сектантами. Один из наставников г. Ревеля, имея небольшой капиталец, стал бояться воров и завёл себе револьвер. Когда это ему поставили на вид, то он оправдывался тем, что будет только пугать воров револьвером, а если и придётся стрелять, то надеется, что Бог не допустит произойти убийству.

У сектантов разделение в общинах происходит часто из-за самых малых пустяков. Так, один наставник оставил общину и открыл новую, враждебную к первой, только потому, что ему там отказали в просимой им прибавке жалования. Не чужды сектанты также и лицеприятия, например, баронесса Т., не желая участвовать с мужиками в преломлении хлеба, приглашала наставника какой-либо общины, который ей почему-либо больше других нравился, к себе на дом и там с ним преломляла хлеб. Вообще, всё виденное мною в жизни сектантов убедило меня в том, что сектанты, а вместе с ними и я, находимся на пути заблуждения, и это заставило меня вновь обратиться к истинной святой, вселенской, апостольской, православной Церкви.

Перфильев.

В последние годы известный сектантский апологет Бонч-Бруевич издал несколько довольно объёмистых томов «Материалов к истории и изучению русского сектантства». По надлежащем и всестороннем обследовании этих «Материалов», почти все рецензенты, в том числе и литературные защитники сектантов ²⁴, пришли к тому заключению, что данные «Материалы» в высшей степени тенденциозны.

Действительно, просматривая эти «материалы», мы замечаем, что Бонч-Бруевич поместил в них только лишь те автобиографии, открытые письма, чистосердечные признания сектантов, которые рисуют нам жизнь «религиозных отщепенцев» радужными красками. Те же сообщения, впечатления, разоблачения, которые представляют нам жизнь сектантов такою, какою она есть на самом деле, со всеми её правдами и неправдами, не попали в сборник Бонч-Бруевича. Между тем и они существенно важны и необходимы при изучении истории русского сектантства.

В виду этого мы и решили восполнить существующий пробел в литературе о сектантах, издав те «материалы», которые на светлом фоне картины сектантской жизни полагают в той или иной степени, в том или другом месте тени, столь неизбежные в каждой картине и придающие каждому явлению точность, ясность и полноту.