[Рец. на:] Имельс, проф. Воскресение Иисуса Христа

Критика. Проф. Имельс. Воскресение Иисуса Христа (Prof. D. L. Ihmels. Die Auferstchung Iesu Christi).

На немецком языке в 1913 г. вышла третьим изданием брошюра известного теолога-догматиста, профессора Лейпцигского университета Имельса о Воскресении Господа. В виду продолжающегося пасхального «сезона» и принимая во внимание имя автора, не лишним будет передать интересующимся читателям Богословского Вестника содержание названной брошюры¹.

Статья д-ра Имельса: «Воскресение Иисуса Христа» представляет собою одну из университетских лекций ― из цикла чтений на общую тему: «Наша вера в Иисуса Христа».

***

«Воскресение Иисуса Христа ― исключительная по обширности и богатству содержания тема» ― так начинает свою лекцию проф. Имельс.

Двум вопросам посвящает немецкий теолог свою работу: 1) историческому характеру Воскресенья Христова, ― вопрос, главный для автора ― и 2) значению этого факта.

Исходным пунктом в решении первого вопроса должна служить вера первохристианской общины в Воскресение Господа. О ней мы можем судить не только по четырём евангельским редакциям, но и по характеру апостольской проповеди, всецело покоящейся на признании факта Воскресения Спасителя. Особенно в этом отношении замечательна 15-я глава 1-го Посл. к Коринфянам, где Ап. Павел со всею свойственной ему глубиною мысли заявляет, что с падением факта Воскресения Христова падает и всё евангелие о Христе. Однако, и Апостол Павел не первый начал проповедывать о Воскресении, но передавал, что получил. Если обращение «Апостола языков» последовало лишь спустя немного лет по смерти Иисуса, то ясно, что вера в Воскресение должна была возникнуть вскоре же после смерти Господа.

Говоря о Воскресении, автор разумеет именно телесное Воскресение. Кто не знаком с этим вопросом близко, может удивиться и спросить: какое же может быть ещё Воскресение, если не телесное? Между тем, многие под Воскресением Иисуса разумеют ни что иное, как продолжение жизни Иисуса за гробом. Стараясь придать своему взгляду более или менее церковный характер, говорят, что Павел учил о воззвании Богом души Христовой из ада и облечении её в некое светоносное тело. Впрочем, последнему обстоятельству важного значения не придаётся, весь интерес сосредоточен на мысли о продолжении жизни Иисуса по смерти. Однако подобное воззрение трудно провести до конца в виду явного противоречия его, как Новому Завету вообще, так и пониманию Ап. Павла, в частности.

О телесном Воскресении говорят, прежде всего, выражения: «воскресение» и «воскрешение», равно как и постоянное датирование Воскресения третьим днём. Из этого одного уже должно быть ясно, что первохристианская община признавала Воскресение, как определённое внешнее, хронологически констатируемое событие. О том говорят, далее, и явления Воскресшего, в описаниях которых, при всех затруднениях, совершенно ясно обозначается идентитэт Воскресшего с прежним живым Иисусом. Наконец, как соединение Воскресения Иисуса с погребением (Деян.2:23 и слл., ос. ст. 29 и 31), так и связь нашего собственного воскресения с Воскресением Христовым не оставляют никакого сомнения в том, что Писание мыслит именно телесное Воскресение. И ту и другую связь особенно подробно обсуждает Ап. Павел в 15-й главе 1-го послания к Коринфянам. Вопреки сомнению некоторых в воскресении нашего тела, Апостол берёт в неразрывной связи обе истины: Воскресение Господа и наше собственное воскресение. Если и последнее бесспорно мыслится телесным (Рим.3:11 и слл.), то и первое, разумеется, должно иметь тот же характер. Особенно замечательна аналогия всеваемого в землю зерна с предаваемым погребению телом. Как то не уничтожается в земле, но вырастает в целый организм, так и не разрушится бесследно и тело, но восстанет некогда нетленным. Одинаковый смысл имеют и 3–4 стихи той же главы, где проповедуется об «умершем, погребенном и на третий день» восставшем Христе.

В своей вере в Воскресение Господа, первохристианская община основывалась на явлениях Воскресшего ученикам. Указываемые в евангельских изложениях явлений различия объясняются разницей интересов писателей-евангелистов и отсюда точек зрения и сторон самых повествований. Однако, неточность в частностях не может служить основанием для отрицания того или другого события вообще. Здесь уместно вспомнить известные слова Лессинга²: «Если Ливий и Полибий и Дионисий и Тацит рассказывают об одном и том же происшествии, об одном и том же сражении, об одной и той же осаде, каждый с такими различными обстоятельствами, что один как бы изобличает во лжи другого (dass die Umstände des einen die Umstände des anderen völlig Lügen strafen), отрицал ли кто-нибудь на этом основании самое происшествие, в котором они согласны? ― Если же Ливий, и Дионисий, и Полибий, и Тацит считаются нами настолько честными и благородными, что мы не тянем их за каждый слог на пытку, не так же ли мы должны поступить с Матфеем и Марком и Лукою и Иоанном?» Говоря так, Лессинг имел в виду именно евангельские сказания о Воскресении. Чем менее согласия в подробностях, тем более выигрывают исторические документы в своей самостоятельности. Что сказали бы наши критики, если бы все повествования о Воскресении совпадали до слова? Не имели бы разве они права говорить тогда об их исторической ничтожности, так как ― де они заимствовали своё содержание из одного и того же источника? Таким образом, при всех различиях, самый факт, ― что ученики были убеждены в явлениях им Воскресшего, остаётся бесспорным. Затем, помимо евангелий, факт этот неопровержимо утверждается авторитетом Апостола Павла.

Итак, историческое значение имеют следующие три пункта: первохристианская община была уверена в Воскресении Иисуса, придавала ему телесный характер и ссылалась на явления Воскресшего, как на основу своей уверенности. Таким результатом достигнуто уже очень многое. Хотя этим ещё не решается вопрос об историчности самого Воскресения, однако, право проповеди о Воскресении Иисуса Христа получает в ссылке на очевидцев Воскресшего фактическое обоснование. Если противники этому свидетельству истории не хотят предавать значения, они обязаны представить свои основания для этого. Отвергающий, вопреки историческому свидетельству, Воскресение Иисуса должен ответить на два вопроса. Во-первых, на каком основании он отвергает свидетельство учеников и во-вторых, каким образом ученики пришли к этому свидетельству? Первый вопрос, по мнению автора, решить трудно, так как нас от непосредственных учеников Христовых, которых мы могли бы опросить, отделяет значительное время. Тем не менее, теория обмана потеряла значение, и в настоящее время искреннее убеждение учеников в Воскресении их Учителя не оспаривается. Другое дело, могли бы ученики, столь живо заинтересованные лично в Воскресении Иисуса, ясно сказать нам, воскрес ли Иисус действительно или нет. Местонахождение гроба, конечно, было хорошо им известно³, равно как и то, пуст он или нет. Точно так же должно было быть ясно, покоится ли уверенность в видении Воскресшего на воображении или нет. Конечно, достоверность первого свидетельства не подвергалась бы стольким сомнениям, если бы здесь не было чуда.

Современной мысли настолько чуждо представление о чуде, что, когда нам сообщают о нём, мы невольно спрашиваем, не вкралось ли в сообщение какого-либо самообмана. Тогда на второй вопрос мы обязаны ответить, каким образом ученики пришли к своему самообману и с тем вместе к своему свидетельству о Воскресении. Так называемая гипотеза мнимой смерти в настоящее время потеряла свой прежний кредит. Ни один разумный человек теперь не сомневается, что Иисус умер на кресте действительно. С тем большею обстоятельностью мы должны исследовать, не примешалось ли какого-нибудь самообмана к уверению учеников, что они видели Воскресшего. Такое подозрение не наносит оскорблений ученикам, потому что всякому должно быть понятно, что, как психологически необразованные люди, они в своём возбуждении легко могли принять визионерные состояния (от лат. visio – видение, явление ― спонтанно возникающие видения, воспринимаемые как объективно реальные, но не имеющие каких-либо конкретных материальных носителей в нашем мире ― прим. эл. редакции) за телесные явления Воскресшего. Таково решение, которым в настоящее время думают отгадать пасхальную загадку, именно: ученики смешали свои визионерные состояния с реальными явлениями⁴.

Бесспорно, во все времена великих религиозных движений наблюдаются визионерные явления, причём эти явления, со своей стороны, оказывают влияние на подобные движения. Потому, мы не можем наперёд оспаривать возможность и роль визионерных состояний и в происхождение веры в Воскресение. Но прежде, чем возможность превратить в действительность, мы должны опять ответить себе на два вопроса. Первый: каким образом могли с учениками произойти визионерные состояния и может ли быть понята вера в Воскресение в её конкретном виде из таковых, т. е. Субъективно визионерных состояний.

***

Итак, можно ли объяснить себе происхождение визионерских состояний у учеников после смерти Иисуса? Как, спросим раньше, возникают визионерные состояния вообще: При нормальных восприятиях внешний мир производит на наши чувства воздействия, сообщающиеся затем мозгу и вызывающие в душе образ соответствующего предмета. Образ этот чисто внутренний, но мы, благодаря научению опыта, переносим его во внешний мир. Визионерное состояние покоится на том, что в некоторых случаях могут возникать подобные состояния мозга и часто внутренним путём, без раздражения со стороны внешнего мира, но визионер и в этом случае возникший внутренним путём образ проецирует непроизвольно на внешний мир. Очевидно, мы имеем здесь патологические состояния и в новейшее время пришли к открытию законов для этих анормальных состояний. В этих исследованиях нас интересуют пункты: во-первых, визионерные состояния для своего происхождения предполагают соответствующую диспозицию, во-вторых, и в визионерном состоянии ничто не может быть проецировано вовне, что каким-либо образом не переживалось внутри.

Обратимся теперь к свидетельству о Воскресении. Никоим образом нельзя доказать, чтобы у апостолов имелась какая-нибудь диспозиция для визионерных состояний. Тем не менее утверждают, что вся ситуация по смерти Иисуса представляла вполне достаточные условия для возникновения подобных состояний. Со всем искусством новейшей психологии, изображается в каком глубоком душевном угнетении должны были находиться ученики по смерти своего Учителя. В особенности живыми красками описывается душевное состояние Петра вслед за смертью Иисуса, того самого ученика, последним актом которого в отношении к своему Учителю было отречение от Него и который, как последнее доказательство любви, получил от Иисуса Его строгий взгляд. Вот, именно эта ситуация, в которой, по мнению критиков-субъективистов, у простых людей никогда и ничего подобного не переживавших, погашается мысль и они визионируют. Изображается также, как Иаков брат Господа, озабоченный честью и судьбою своего дома, жалел об участи постигшей Брата, Который был вместе и скорбью, и гордостью фамилии, пока не стал визионировать. Не должно, поэтому, будто бы казаться удивительным, что как скоро один ученик мог увидеть Господа, то и другие начали визионировать и особенно должно быть якобы понятным, что такие визионерные состояния случались за общим обеденным столом, когда возобновлялась память о тех часах, когда Иисус последний раз вечерял со Своими учениками. Таким объяснением дают понять, как 500 братий зараз могли, по сообщению апостола Павла, увидеть Иисуса.

Нельзя сказать, чтобы эти психологические попытки объяснения явлений Воскресшего были удовлетворительны. Прежде всего, то, что сообщается об Иакове, является совершенно новостью для простого читателя Библии. Новый Завет, во всяком случае, ничего не знает о единодушии братьев Господа, какое здесь предполагается. Правда, можно сослаться на замечание евангелия от Евреев, но последнее в своих частностях слишком маловероятно и недостаточно для того, чтобы дать прочную основу для такого замечания. Равным образом и у Петра от указания его душевного настроения до констатирования визионирования большое расстояние. Что же касается более пяти сот, одновременно видевших Воскресшего, то, разумеется, можно сослаться на бывшие исторические примеры массового визионирования. Однако, поскольку мы можем в настоящее время контролировать подобные сообщения, всюду мы наблюдаем глубокое душевное возбуждение, сопровождающееся более или менее бурным состоянием визионирующих. Наоборот, для сообщений о явлениях Иисуса характерно то, что в них совсем отсутствует подобный тумультизм. Единственно большое собрание первенствующей церкви, с большим оживлением, происходило в день Пятидесятницы, но визионирования здесь как раз не наблюдается. Равным образом из послания к Коринфянам мы знаем, что богослужебная жизнь коринфской общины многократно принимала экстатические черты; но нигде нет следа того, чтобы богослужебные собрания сопровождались визионерными состояниями или явлениями Воскресшего. Там же, где рассказывается о явлениях Иисуса, нет следа экстатической возбуждённости. Эти простые факты должно всегда противопоставлять друг другу⁵.

Допустим, что возможность визионерных состояний по смерти Иисуса доказана, но главный вопрос этим ещё не решается. Нам ясно показано, как по смерти Господа все мысли и чувства учеников вращались вокруг Него, пока не началось визионирование. Однако, вопрос: как понять, что сами ученики думали о явлениях Иисуса совсем иное, чем думают о видениям умерших ― другими словами, каким образом ученики уверовали, что они видят Воскресшего, этот вопрос остаётся без ответа. О Воскресении говорит пустой гроб, при котором никакая теория не может помочь. Выше мы указали, что и визионеры не в состоянии проецировать ничего вовне, что бы не заключалось в душе. Теперь мы должны отметить, что для созерцания Воскресшего в учениках не имелось никакой психологической основы. Насколько нам говорят источники, ученики ни о чём менее всего не помышляли, как о Воскресении своего Учителя. Их настроение того времени нашло своё выражение в откровенных словах эммаусских спутников (Лк.24:21): мы надеялись, было, что Он избавит Израиля. «Мы надеялись»... и только.

Конечно, и здесь пытаются опровергнуть факт психологическими конструкциями. Говорят, что у учеников, лишь только они оправились от первого впечатления ужаса, необходимо должна была возникнуть новая уверенность, что не могут навеки оставаться в таком грустном положении дело и личность Иисуса. Источники этого не подтверждают; они даже говорят противное. Наши евангелия не дают и тени доказательства тому, чтобы ученики чисто внутренним путём пришли к уверенности в Воскресении своего Господа. Трезвый историк, по мнению Имельса, не может согласиться с объяснением визионерной теории. Главным образом здесь обращает на себя внимание то, что по всем обращениям только явления Воскресшего могли вызвать веру в Воскресение, а не наоборот.

Ссылку на внутреннюю внезапную перемену тоже нельзя считать удачной. Во всяком случае нам опять неизвестно, что ученики уже под впечатлением земной жизни Иисуса пришли к победоносной уверенности, что Его личность и дело не могут погибнуть. Но если бы и было так, каким образом эта совершенно поколебленная смертью уверенность могла так быстро снова возникнуть среди учеников? Совершенно невозможная вещь ― от глубочайшего угнетения, в границах трёх дней, перейти к победной пасхальной вере. Для критики эти три дня составляют большое неудобство, и она, поэтому, всячески старается устранить их.

Равным образом, допуская видения только в Галилее, она не желает знать Иерусалимских явлений. Но последние устранить можно лишь в том случае, если наперёд поколеблен авторитет Луки и Иоанна, а третий день приписан непоколебимости первоначальной веры в Воскресение. Однако, последнее не оправдывается известиями и помимо того устанавливается фактом христианского празднования воскресного дня. Сама критика, со своим противоречием преданию, попадает в немалые затруднения. Перенося явления Иисуса в Галилею, она, хотя и предоставляет внутреннему развитию настроения учеников больше простора, но тем труднее для неё ответить на вопрос о возникновении визионерных состояний. Если ученики могли успокоить в тишине Галилеи свои расстроенные нервы и вернуть равновесие духа вместе с верой, то каким образом здесь могли иметь место для визионирования? Насколько трудно визионерной теории удержать в этом пункте свою позицию ясно из того, что для поддержки психологической конструкции она обращается к иным пособиям. С большою тщательностью собирается всё, что только может иметь какое-нибудь сходство с христианской верой в Воскресение. Стараются доказать, как могла быть близка ученикам мысль о возможности Воскресения их Учителя, указывают на пример Ирода, который беспокойством совести был приведён к тому впечатлению, что будто в Иисусе воскрес из мёртвых убитый по его приказанию Иоанн Креститель. Действительным подтверждением психологических конструкций могли бы служить только предсказания о своём Воскресении Самого Иисуса. Но для критики этот путь совершенно отрезан, так как она не придаёт этим пророчествам исторического знания. Мы же, признавая их, вместе с тем утверждаем и тот факт, что ученики не могли в своё время воспринять их. Таким образом, вступать и на этот путь для критики было бесполезно.

На деле, трудности, с которыми имеет дело визионерная теория, настолько велики, что она многократно видоизменялась, принимая иногда форму так называемой объективной визионерной теории⁶. От субъективной визионерной теории она отличается тем, что сказанные состояния мозга её относятся к прямому воздействию духа Иисуса или самого Бога. Конечно, вся визионерная теория придумала первоначально только затем, чтобы устранить мысль о Воскресении вообще. Поэтому, по смыслу визионерной теории, о Воскресении Иисуса мы должны думать так же, как о бессмертии собственного духа. Если после этого стараются, однако, представить, как этот продолжающий по смерти тела существование дух Иисуса воздействовал на чувства учеников, то, спрашивается, чем такое представление отличается от веры в привидения? Вот почему виднейшие представители объективной теории хотят знать только о воздействии на внутренний мир учеников духа Иисусова и почти все обуславливают это воздействие личности Иисуса или относят его непосредственно к Богу. Ближе дело представляется таким образом, что в учениках ― через живое ли чувство духовной близости Иисуса или через некоторое внутреннее воздействие Бога ― возбуждено было сознание в продолжении жизни Иисуса за гробом, каковое сознание и воплотилось в видениях. Это общее основное воззрение имеет свои нюансы; два из них наиболее значительны. Можно представлять себе видения относительно внутренней уверенности самостоятельными, так что, строго говоря, только самая уверенность определяется лишь как результат божественного воздействия. Это один вид теории. Или, по другому мнению, то преимущественное впечатление, которое испытывали ученики, с безусловной необходимостью вело к визионированию, так что действием Бога или Христа оказываются как состояние мозга, так и соответствующие им представления. Только в последнем случае становится возможным приписать самым видениям характер божественного воздействия, только таким образом обеспечивается объективное происхождение видений и, наконец, только в этом смысле упрочивается действительное значение видений для пасхальной веры.

Бесспорно, объективная теория явлений представляет собой с религиозной точки зрения значительный шаг вперёд сравнительно с субъективной теорией, потому что здесь признаётся супранатуральный характер явлений (супранатуральный ― т. е. утверждающий, что истины веры сверхразумны, их содержание не может быть найдено исключительно при помощи одного разума, а необходимо допустить Божественное откровение ― прим. эл. редакции), почему мы в принципе не может не согласиться с возможностью подобного объяснения. Равным образом здесь падают некоторые, свойственные другим теориям, недоумения. Понятным становится быстрый и неожиданный переход от уныния к радостной вере и вместе ограниченная продолжительность видений. Хотя на место внешнего чуда здесь становится внутреннее, однако, с точки зрения супранатурализма, нельзя отвергать возможность и такого чуда. Против этой теории можно возразить, что вместо одних, устраняемых ею трудностей, в ней находят место другие. Если внутренний образ Воскресшего действительно произведён в душе учеников Богом, и ученики не могли не проецировать его вовне, то дело получает такой вид, как будто Сам Бог подал повод к роковому заблуждению, что Иисус воскрес телесно. Но можно ли думать, что вся проповедь Церкви о телесном Воскресении Иисуса основана на Самим Богом произведённом обмане?

Очевидно, эти недоумения могут иметь значение лишь в том случае, когда визионерные состояния относятся непосредственно к Богу или Христу. Если же непосредственному божественному воздействию приписывается только возникновение внутренней уверенности в продолжении жизни Иисуса за гробом, воплощение же этой уверенности в видениях мыслится в качестве дополнительного момента, всё воззрение во второй своей части получает характер субъективной визионерной теории и, потому, ранее высказанные недоумения получают свою силу и здесь. Опять мы вступаем в противоречие с нашими источниками; опять пасхальная вера является предыдущим, а явления последующим. Кроме того, непонятно, зачем ученикам нужны были явления, когда они и без того получили от Бога уверенность в Воскресении? Наконец, и здесь также Бог, хотя и посредственно, является виновником величайшей в истории ошибки.

Отсюда ясна неприемлемость визионерной теории вообще. Кроме всего сказанного о ней, она не объясняет пасхальной веры в её конкретном виде. Как понять дату третьего дня? Указываемые здесь аналогии не могут иметь значения⁷. Прежде же всего: как объяснить уверенность в телесном Воскресении Иисуса на основании видений, как визионерных состояний? Неужели ни один из учеников не был настолько благоразумным, чтобы не опросить себя, не подвергается ли он самообману? Поскольку мы знаем характер учеников (ос. Фомы), им не чужды были подобные сомнения, равно как не безызвестны были визионерные и экстатические состояния, о которых они и судили иначе. Из 12 главы 2-го Послания к Коринфянам видно, как мало значения Ап. Павел придавал подобным состояниям. Лишь спустя 14 лет и только вынужденный против воли обстоятельствами, Апостол рассказывает о том удивительном видении, когда он был восхищен до третьего неба и слышал неизреченные глаголы. Как объяснить, что тот же Павел совсем иначе судит о бывшем ему перед Дамаском явлении Иисуса, полагая его в основу всей своей новой жизни? Наконец, нужно заметить, что вера в Воскресение связана с убеждением в пустом гробе. Неужели можно серьёзно полагать, что ученики вышли на всемирную проповедь, хорошо не зная, продолжает или нет оставаться во гробе тело Иисуса. Весьма характерно то, о чём нам повествует 2 глава Деяний, излагая проповедь св. Петра. Апостол желает довести слушателей до сознания, что изречение псалма: «святой Твой не увидит тления» не применимо во всей полноте к Давиду, так как гроб с прахом этого праведника хорошо известен как ему, так и слушателям. Пётр не боится того, что кто-нибудь из слушателей мог возразить ему: да, но мы не знаем гроба, в котором, быть может, истлевает тело твоего Иисуса. Противники Иисуса постарались бы сами открыть гроб, чтобы положить конец проповеди апостолов о Воскресении. Ужели они не сделали этого только из боязни прикосновения к трупу или почему-либо подобному? Нет, гроб, в котором погребено было тело Иисуса, действительно оказался пустым утром третьего дня. Нельзя ведь серьёзно думать, чтобы ученики Иисуса были сознательными обманщиками. Равным образом было бы очень глупо со стороны врагов Иисуса удалением тела из гроба подавать повод к разговору о Воскресении, когда этого боялся сам синедрион. Быть может, это сделал Иосиф Аримафейский, как некоторые думают⁸? Чем же тогда объяснить то упорное молчание, в каком оставался Иосиф, когда вследствие этого молчания, на пустом гробе строилась новая религия? Или кто-нибудь другом, неизвестный, по неизвестным побуждениям, взял тело Иисусово и сохранил это в тайне? «Но едва ли можно на таких хилых нитках вешать мировую историю»⁹.

***

Нельзя не признать, утверждает Имельс, что строго фактическое исследование всегда приводит к утверждению историчности Воскресения Христова¹⁰. Нам не должно казаться удивительным, что многие не признают этого. Причина такого непризнания в том, что здесь имеет место чудо. Все попытки объяснить это событие естественным образом не достигают цели: поэтому приходится или принять его как чудо, или отвергнуть как не истинное событие. С признанием Воскресения Христова неразрывно связано, таким образом, целое мировоззрение, то или другое понимание христианства. Церковь правильно поняла самое себя, учредив издревле празднование Пасхи и Воскресшего дня. Ведь она созидалась над гробом Воскресшего Иисуса Христа.

Без преувеличения можно сказать, что гроб Иисусов служит разделяющим началом двух вполне различных мировоззрений. Одно мировоззрение и в религии видит пусть к постепенному имманентному движению человечества вперёд, а другое устремляет к Богу чрез посредство всё возрастающего до воплощения Сына Божия в мир Откровения.

Церковь учит, что мы приближаемся к Богу постольку, поскольку Бог приближается к нам. Со времени же Христа, как сказано в послании к Евреям, Бог возглаголал нам в Сыне. В Сыне слово Бога к человеку нашло своё полное выражение и вместе с этим совершилось очищение наших грехов. Бог был во Христе, говорит ап. Павел, и примирил с Собою мир (2Кор.5:19). Теперь спрашивается: истинно ли всё это? Правда ли, что Сам Бог открылся в истории и вступил в общение с человеком? Этот вопрос только и может быть решён у гроба Спасителя. Потому то нам так и дорого телесное Воскресение Иисуса. Не только потому, что без него рушится наша надежда на собственное воскресение. Вся серьёзность вопроса заключается в том, что без него величественное голгофское «Совершилось» оставалось бы без соответствующего божественного ответа. Если бы гроб иерусалимский пребыл навеки запечатанным и тело Иисуса истлело бы в гробе, как подпадает тлению всякое тело, тогда от нашей веры во Христа, как Бога и Примирителя, не остаётся ничего: Он погиб так же, как мы все погибаем. Значит, это не правда, что во Христе был Бог и примирил с Собою мир. Кто всё это продумал до конца, тот только может почувствовать, что при закрытом гробе Христа весь мир нем и пуст, потому что нет в нём Слова Живого Бога. И о нашей собственной жизни мы не знали бы более того, о чём говорит нам могильный камень. Но ― слава Богу! ― гроб отверзт и пуст ― это Бог открыл нам Себя в Воскресении Иисуса из мёртвых. Поэтому, мы смеем верить, что в Иисусе именно мы имеем Бога и путь к Богу¹¹. Словом, если Христос не воскрес, наша христианская вера, по выражению ап. Павла, была бы суетна и тщетна.

Как увериться в Воскресении Иисуса? На этот вопрос проф. Имельс отвечает следующим образом: «Чисто исторического пути здесь недостаточно. Исторические исследования, конечно, необходимы, но полная религиозная уверенность может быть приобретена только путём живого религиозного опыта. Если вся проповедь о примирении Богом с Собою мира кажется человеку безумием, то и вера в Воскресение всегда будет для него совершенно чуждой. Наоборот, при личном отношении к делу спасения, Воскресение Господа оказывается существенно-необходимым объектом, ручательством нашего примирения и залогом спасительной надежды и потому ― Пасхой.

***

Изложенная брошюра проф. Имельса имеет апологетический характер. Она касается исторической стороны Воскресения Христова. Имеет в виду тело пасхального догмата. Души же этого догмата, идеологии Воскресения она почти не затрагивает, если не читать последних строк. Однако, и апологетическая сторона вопроса на 40 страницах брошюры (с примечаниями) могла быть изложена только в сжатом упрощённом виде; впрочем, всё значительное, что имеет отношение к делу, не упущено автором из внимания.

О работах, подобных изложенной, следует заметить: доказать исторически факт Воскресения так же невозможно, как математически ― бытие Бога. Сделать то и другое значило бы то же, что найти квадратуру круга. Такие сочинения имеют сколько положительный, столько же и отрицательный характер. С одной стороны, они приближают нас разрешением некоторых недоумений, выяснением разных обстоятельств, новой комбинацией условий и т. д. к цели: убеждению в бытии Бога, действительности Воскресения. С другой стороны, эти же самые сочинения не достигнутым результатом ясно показывают, что обсуждение вопроса с плоскости отвлечённых формул и исторических фактов должно быть перенесено в область самой жизни, в сферу переживаний, так как истина веры не есть вывод из посылок, или внешняя данность, а свободное, во имя высшего блага, самоопределение воли к признанию внутренней или сверхприродной реальности, если не прямо данная в религиозном опыте действительность. Потому, между прочим, и Бог сокрыл Себя в мире и Логос облёкся в смиренную плоть Сына Человеческого, что признание бытия Божия и Богосыновства Иисуса должно быть актом свободы и благодати, а не принуждения и насилия. Потому же и Воскресение не имело при себе ни одного очевидца, и Воскресший не являлся отвергнувшим Его синедриону и толпе иудейской, так как в противном случае, при совмещении в этом событии величайших религиозных истин ― идей, оно нарушило бы план Божественного, основанного на свободе разумных существ, нравственного миропорядка.