Смысл преподавания нравственного богословия в духовных академиях: по поводу современных толков об этом предмете
Как только проникли в обществе слухи о предстоящей реформе духовно-учебных заведений, сейчас же всюду стали появляться различного рода проекты, имевшие своею целью помочь делу. К настоящему времени накопилась масса предлагаемого авторами проектов материала, в которой разобраться – великая трудность, тем более, что дело не обошлось без противоречий одних лиц другим и остального в этом роде. Проекты касались, между прочим, и нравственного богословия. Впрочем, касались они большею частью лишь случайно. Это объяснялось главным образом тем прочным и определенным положением, какое завоевало себе нравственное богословие в наших духовно-учебных заведениях. Однако, нашлись и такие лица, которые считают преподавание данной науки в академиях излишним: с одной стороны, мол, дело достаточно выполняется семинариями, а с другой, невыполняемая последними часть настолько не велика, что вместе с подобного же рода частью из области догматического богословия, которое также осуждается на изгнание из академических стен, может быть с успехом раскрыта и выяснена, вместо двух отдельных, одною кафедрою, которой усвояется автором одного из проектов наименование «православно-христианской апологетики»...
Оставляя в стороне догматическое богословие, скажем несколько слов о богословии нравственном, к которому мы стоим в особых отношениях.
Нравственное богословие преподается и в духовных семинариях, и в дух. академиях. В последних преподается, очевидно, не для того, чтоб, слушая эту науку здесь, бывшие семинаристы повторили знакомый уже им курс, и не для того только, чтоб усвоенное ими раньше в кратком виде они снова выслушали в академии в пределах более обширных. Для таких целей, конечно, не стоило бы вводить эту науку в академический курс, так как расходуемое на нее время могло бы быть с большею для студентов пользою потрачено на что-либо более целесообразное. Итак, зачем же нравственное богословие все-таки преподается в академии? Какой в академическом ею преподавании смысл и толк?
От академического преподавания, как преподавания высшего порядка, естественно требуется, чтоб оно шло в уровень с современным состоянием той или другой науки. Это – азбучная истина, понятная всем и каждому. Все, конечно, согласятся и с тем, что иное преподавание было бы не академическим, а средним, занесенным в академические стены по ошибке. Итак, каковы же современные научные запросы по отношению к академическому преподавателю нравственного богословия?
Миновало то время, когда нравственные христианские истины нуждались почти только в одном положительном их раскрытии, в одном систематическом их изложении. Опыты построения науки нравственного богословия, отмеченные одним только указанным характером, не будут вполне удовлетворять запросам нашего времени. Причина этого всем известна. Дело в том, что к нам широкою волною вливаются гнилые учения запада, проповедующие, что нравственность – момент, не стоящий в непосредственной связи с природными особенностями нашего существа, что, напротив, нравственность – нечто «случайное», искусственно всплывшее на поверхность, что нравственные принципы занимают внешнее по отношению к центру нашего я положение, короче, что нравственность – выдумка людей, что эгоистически заботящиеся о самосохранении люди постепенно пришли к сознанию необходимости урегулировать их взаимоотношения введением правил, которые в желательной степени обуздывали бы собою человеческие эгоизмы, не позволяя одним людям поедать других... Ясно, к чему ведут такие учения: если предположить, что они в своей основе справедливы, тогда – конец всякой нравственности, как явлению искусственному, как зданию с картонным фундаментом. Зачем мне обуздывать свои низшие стороны, если такое поведение мое не требуется природою моего я, если оно, напротив, скорее стоит в разладе с сущностью моих естественных инстинктов и проч.? С появлением дарвиновского мировоззрения эти утилитаристические учения о нравственности, как о моменте «случайном», нашли для себя новую опору, заручившись новыми доказательствами в пользу такого взгляда на нравственность, как якобы незыблемыми. В данном случае, особенно должно иметь в виду нравственное мировоззрение Спенсера с его (по выражению одного критика) «волчьей этикой». Утилитаристы и их последователи, продолжатели и развиватели, по-видимому, стоят на строго-научной почве; они, поэтому, великая сила, с которою бороться должно и неизбежно, но победа над которою возможна лишь после больших усилий и немалого напряжения. И откладывать борьбу нельзя: утилитаристические и подобные им взгляды соблазнительны для известной части общества, подхватываются ею, проповедуются и проч. Кому, затем, не известен душевно больной моралист Ницше? Что, кажется, может быть нелепее и ужаснее его взгляда, признающего право за одним животным эгоизмом и нагло насмехающегося над всем, что так или иначе говорит о любви и основанных на ней человеческих взаимоотношениях? А между тем, если нравственность – пустая выдумка, то почему бы человеку и не руководиться в своем поступании только своим эгоизмом? Взгляд Ницше, как чумная эпидемия, распространяется все шире и шире, так как он, помимо всего прочего, развязывает руки у эгоиста, успокаивает его эгоистическую совесть. Необходимо вовремя сделать прививку какой-либо противонитцшевской «сыворотки»! Не говорим уже о нашем Толстом с его заповедями, с его «сонатою» и подобною ей гнилью и дребеденью, которые, однако, заражают известные элементы общества, нравятся его развращенному вкусу. А загляните в земли наших родичей – славян. На страницах журналов проповедуются взгляды, что христианская мораль, – стоящая яко бы в противоречии с «научною», которая одна только будто бы и учит о нравственности, согласной с человеческой природой, – должна быть зачеркнута... Впрочем, довольно! Мы вовсе не имеем намерения перечислять все такого рода взгляды на нравственность вообще и на христианскую в частности. Мы желали лишь слегка скользнуть по поверхности этих воззрений, одни из которых учат о «случайности» всякой вообще нравственности, а другие – о несостоятельности нравственности христианской. Достаточно и сказанного нами, чтобы ясно видеть, что требуется от академического преподавателя современною жизнью и наукою. Академический преподаватель должен направить свои усилия на то, чтобы, с точки зрения современных научных данных доказать, что 1) вообще нравственность – момент не случайный, но теснейшим, непосредственнейшим образом связанный с самым естеством человека, что она возникает из заложенных в самом святилище последнего корней и, как такая, имеет все права на должное к ней уважение со стороны всякого человека, – что 2) в частности – нравственное учение, проповедуемое христианством, со стороны его основ, стоит, в полном согласии с данными, заложенными Создателем в самую природу человека, и в этом отношении не привносит ничего неестественного, а лишь только будит в человеке то, что в нем уже есть, но что как бы спит, или заслонено чужеядными моментами (ср., между прочим, еще Втор. 30:11–14), так что, следовательно, не имеют никакого смысла утверждения о том, что оно может стоять в каком-либо разладе с истинно-научною моралью...
Апологетические задачи нравственного богословия, однако ж, далеко не исчерпываются сказанным. Так, ныне нельзя не считаться с задачею, обусловливаемою существованием воззрений, что будто бы христианское учение о нравственности – естественное и необходимое завершение только того, что сделано было в предшествовавшее появлению христианства время греко-римскими философами – моралистами, некоторыми сектантами иудейского мира, даже буддизмом и проч. Даже и в отношении к тем лицам, которые признают все права за христианскою нравственностью, иногда также не приходится оставлять апологетических приемов, – поскольку бывает нужно, опровергая неправильное толкование ими христианского учения, отстаивать истинный смысл последнего, по противоположности фальшивому, указываемому нелицемерными, по-видимому, ревнителями христианской веры и т. д. и т. д.
Уже сказанное (а это далеко не все, что можно было бы сказать) показывает, как обширны и важны апологетические требования, предъявляемые современными условиями к преподавателю нравственного богословия... Удовлетворение этих требований со стороны семинарского преподавания невозможно в виду тех условий, какими последнее обставлено, т. е., в виду недостатка времени, недостатка ученых средств, в виду свойства воспитанников и проч. Оно невозможно и в академии, если слить воедино апологетические задачи нравственного богословия и догматического, – так как задач того и другого рода окажется слишком много для одной кафедры и так как эти задачи часто слишком разнохарактерны, и смешение их явится вредным и в самом лучшем случае лишь бесполезным для дела. Для увеличения путаницы почему бы не присоединить сюда же еще и апологетических задач так называемого «Введения в круг богословских наук» или прежнего «Основного богословия»? Повторяем: смешение апологетических задач догматического и нравственного богословия, в виду существа того и другого, безусловно, нежелательное, не может быть одобрено. Это смешение могло бы иметь на своей стороне еще некоторые данные, если бы все различие академического преподавания нравственного (да и догматического) богословия от преподавания семинарского ограничивалось только указанною стороною дела, против чего действительность, однако, возражает.
Так, научное изучение нравственного богословия необходимо предполагает ознакомление слушателей с историей этой науки. Семинария же не может сделать этого в достаточной степени и прежде всего по недостатку времени, а также и по другим, понятным знакомому с делом человеку, причинам. Две – три страницы семинарских учебников, посвященные этому вопросу, не знакомят с историею данной науки, а лишь с жалкими (и потому никому ненужными и бесполезными) обрывками ее. А между тем можно ли считать маловажным дело ознакомления слушателей с прошлым этой науки, наглядно показывающим ее постепенный рост, многие нынешние ее особенности, наглядно говорящим о том, какие были испробованы при раскрытии и обосновании нравственных истин методы, какие из них оказались плодотворными, какие нет и почему, – какие задачи науки уже выполнены в прошлое время, какие нет еще, и опять – почему, и проч. и проч. Зная историю науки, мы не будем снова делать то, что уже сделано, не повторим ошибок прежнего времени и т. д. Все это, конечно, общепонятно. С устранением нравственного богословия из академии, исследование отмеченной стороны дела не может быть выполнено с успехом никакой другой наукой.
Не говорим уже о других вопросах (менее значительных), надлежащее или даже какое-либо изложение и рассмотрение которых не может входить и не входит в пределы семинарского преподавания нравственного богословия.
Положительное раскрытие вопросов нравственного богословия в академии, являющееся результатом, между прочим, и осуществления апологетических задач, будет носить совершенно иной, чем в семинариях, именно – научный характер. Здесь дело будет направлено не на «объем» чтений (хотя отчасти и на последний, в виду того, что многие вопросы в семинариях, по различным причинам, не столько решаются с желательною обстоятельностью, сколько лишь намечаются, что, однако, является не преступным упущением со стороны семинарских преподавателей, а лишь неизбежным следствием обставляющих семинарское преподавание условий), а на глубину их. Разве можно требовать от семинарского преподавателя, при множестве недельных его уроков сразу по нескольким предметам (а иначе поставить дело невозможно), заваленного кучею ученических упражнений, чтение которых иногда доводит его до изнеможения, – чтобы он вел изложение вопросов нравственного богословия с достаточным всякий раз углублением в их внутренний смысл и на высоте современных научных о каждом из них данных? Разве помогут ему в этом деле учебники, поневоле практикуемые иногда, без изменении, по десятку лет, хотя наука давно уже ушла вперед? И разве такого изложения нравственного богословия будет вполне достаточно, чтоб не было надобности возвращаться к положительному же раскрытию той же науки в академии? Не говорим о том уже, что связанный по рукам и ногам «программой» семинарский преподаватель является безоружным и с этой стороны. Где тут думать о научном изложении предмета, когда времени мало, а между тем конец программы еще не виден, ученики еще не спрошены, да и по исполнению требований программы еще необходимо повторение пройденного курса?.. Основа дела, конечно, полагается в семинарии, поскольку последняя должна в известной степени подготовлять пастырей церкви, но до завершения далеко, далеко до того, чтобы, считать дело и достаточно поконченным.
У нас не обращают надлежащего внимания на освещение изложения нравственных вопросов святоотеческими данными. Нельзя же считать отношения к этой стороне дела, проглядывающего в книгах, подобных «Запискам» о. Солярского (тем не менее весьма ценным во многих случаях), вполне или более или менее удовлетворительным... Важны не буквальные отрывочные выписки из святоотеческих творений, а цельное, заключающееся в последних, нравственное мировоззрение известного св. отца и стоящий в теснейшей связи с тем цельный же взгляд последнего по тому или другому отдельному нравственному вопросу. Рассматриваемая сторона дела игнорируется в духовных семинариях, и не в силах последних иначе к ней относиться. В академии не может взять на себя этого рода роли патристика, потому что иначе к ней с подобными же запросами обратились бы и другие науки, и ближайшая цель ее самой осталась бы невыполненною, равно как не выполнены ею остались бы и те запросы со стороны других наук, как запросы, требующие особого к ним отношения, не такого, какого можно ожидать от патристики. Припоминаем одно место из академических «Чтений» о. И. Л. Янышева (Москва. 1887 г., стр. 22). Говоря об «источниках» нравственного богословия, достопочтенный автор, между прочим, называет и «священное Предание», но с сожалением при этом замечает: «что касается до священного Предания, то поле его относительно нравственного учения необозримо и притом доселе еще совершенно не возделано наукою». Вот сюда-то, между прочим, и должна быть обращена значительная доля усилий и внимания со стороны академического преподавателя нравственного богословия, так как требовать чего-либо подобного от семинарий значило бы возлагать на них «бремена тяжкая и бедне носимая». На западе уже давно обращено внимание богословов-моралистов на эту сторону дела, и громадная польза от этого сказалась весьма осязательно. Не имеем никаких оснований не подражать западу в столь благотворном стремлении, – скорее наоборот...
Впрочем, довольно! Наша заметка и так уже вышла более длинною, чем мы предполагали. Но, бросая перо, скажем несколько заключительных слов. Академическому преподавателю нет времени повторять семинарского. И у того, и у другого слишком достаточно своего особого дела, настолько достаточно, что ни один из них, при настоящих условиях, не имеет времени для того, чтоб в желательной степени выполнить свои задачи, хотя при этом ни тот, ни другой не станут повторять друг друга. Если бы вместо одной кафедры нравственного богословия ввели в академии две или даже три, то и в этом случае не пришлось бы преподавателям жаловаться на скудость своих задач, на недостаток дела. На западе выделились из области науки, называемой у нас (да иногда и там) нравственным богословием, особые научные отрасли (напр., наука «История христианской этики» и проч.), и каждой из них – много дела, а у нас иные не прочь посягнуть даже и на одну-то кафедру нравственного богословия, имеющуюся в академиях, по крайней мере на целость ее. Впрочем, утешаемся мыслию, что таких «иных», несомненно, слишком мало, и эти единицы конечно не в состоянии напустить туману и сбить с пути иначе мыслящее по данному вопросу большинство...
Итак, с настойчивостью утверждаем, что в академическом преподавании нравственного богословия кроется большой смысл, что преподавание этой науки скорее должно быть расширено и усилено, по сравнению с современною постановкою ее в академиях, а не сокращено и не обезличено в той или иной форме. Следует только поближе присмотреться к делу и по возможности правильнее понять его... Таково наше твердое убеждение.
А. Бронзов.
Декабря 1897 г.